Почему улыбается Пинки Пай

Глава первая, она же единственная.

Пинки Пай осторожно шла рядом со своим отцом, прижимая ушки назад, вниз, по выбеленным коридорам больницы. Три воздушных шарика ярко сияли на боку маленькой кобылки, хотя их веселые цвета казались приглушенными под безжизненным и стерильным свечением люминесцентных ламп больницы. Молодая земнопони остановилась на мгновение, взглянув на свою кьютимарку, как если бы хотела вернуть себе некоторую долю жизнерадостности, несмотря на высасывающую все веселье атмосферу и пахнущий дезинфицирующими средствами воздух. Понимая, что она осталась позади высокого жеребца, маленькая розовая кобылка перестала разглядывать свою кьютимарку и поспешила догнать его.

Медсестры, одетые в униформу, со стетоскопами на шее, то и дело проходили мимо отца с дочерью, входя и выходя из палат больных пони. В палатах находились все виды пони; единороги, земные пони, пегасы, молодые и старые, жеребцы и кобылки. Это был организованный хаос с медсестрами, лечащими пациентов от различных проблем, начиная от простых травм и растяжений и заканчивая полномасштабными недугами и болезнями.

Постоянный писк кардиомониторов нарастал и затухал снова и снова, когда пара земных пони проходила мимо открытых дверей.

“Отец, как далеко еще до маминой палаты?” — спросила приглушенным голосом Пинки.

“Теперь уже не далеко, Пинки” — сказал ее отец так же тихо, как и дочь. Сама аура больницы Понивилля как бы принуждала говорить шепотом. И мрачное, зажатое выражение лиц врачей и медсестер, которые, казалось, сами пытались удержать в себе хоть толику радости, несмотря на обстановку, было лишь подтверждением этого.

Молча кивнув, Пинки продолжила следовать за отцом, проходя мимо палат. Ее сестра находилась дома, присматривая за жеребенком с соседней каменной фермы, пока Пинки с отцом навещали ее больную мать. Кобылка довольно сильно поранилась, пока двигала камни по ферме и доктор подумал, что она могла сломать себе переднюю ногу. Так что она застряла в госпитале, пока не поправится.

Пройдя еще несколько коридоров, Пинки и ее отец достигли своего пункта назначения. Ее отец вошел в открытую дверь и двинулся к кровати, на которой лежала ее мать. Передняя нога кобылки находилась в гипсе и была подвешена на веревке, свисающей с потолка, для поддержки и во избежании чрезмерного шевеления этой конечностью.

Пинки подошла к краю кровати, поставив передние ноги на него, и вгляделась в свою мать, в то время как ее отец осторожно обнял жену и ткнулся носом ей в шею с вопросом: “Ну, что сказал доктор?”

Мать Пинки пустилась в объяснения, которые тут же вылетели из головы молодой пони. Пинки потеряла интерес к медицинской терминологии и вместо этого подошла к окну. Палата находилась на втором этаже больницы, что давало весьма неплохой обзор на прилегающие к больнице территории. Из окна, любопытная кобылка могла видеть зеленую гладь прибольничного сада. Множество путей, ведущих сквозь широкие декоративные сады, были усеяны парковыми скамейками, где пациенты могли отдохнуть, глядя на успокаивающую зелень сада…

Вдали, одинокий жеребенок-пегас развалился под яблоней и смотрел на горизонт. Он был примерно одного с Пинки возраста; достаточно юный, чтобы еще не получить свою собственную кьютимарку.

“Мам, можно я схожу поиграю в саду?” — спросила Пинки с надеждой, поворачиваясь к родителям.

“Конечно дорогая, иди повеселись” — сказала мать Пинки прежде чем вернуться к разговору со своим мужем.

Пинки засияла и подпрыгивая, направилась прочь из комнаты в сторону лестницы. Она пропрыгала вниз на первый этаж, затем из парадной двери, прямиком в сад.

Сначала кобылка забавлялась тем, что преследовала бабочек, пытаясь играючи поймать их своими копытцами. Но в конце концов её любопытство потянуло её к тому одинокому пегасу. Охваченная интересом, она проделала свой путь к нему подпрыгивая и улыбаясь.

“Эй привет!” — провозгласила Пинки, усаживаясь рядом на траву и махая копытом, чтобы привлечь его внимание — “На что смотришь?”

Пегас моргнул и повернулся, чтобы посмотреть на розовую кобылку. Выражение его лица было...ну, Пинки не знала как его описать. Он не выглядел сердитым, грустным или раздраженным. Но и счастлив он не был тоже. Выражение его лица было неопределенным. Он выглядел будто выжатым, как ее родители после долгого трудового дня.

“Я смотрю на небо” — сказал пегас после нескольких секунд раздумий, затем положил голову на передние копыта и снова уставился в небо.

Пинки проследила глазами, куда смотрел жеребенок и попыталась разглядеть, что же такого интересного было в том участке неба. Не найдя там вообще ничего интересного, она повернулась к нему и протянула ему свое копыто в приветствии — “Я Пинки!”

Пегас сделал паузу в своем занятии еще раз, скользнув глазами к ней и принялся с любопытством разглядывать ее. Он потянулся вперед своим копытом её, чтобы пожать его.

“Я Саншайн, это...приятно познакомиться, Пинки.”

Взгляд жеребенка вернулся к небу. Он запнулся произнося “приятно”, как бы пытаясь подобрать нужное слово.

Испытывая легкое недоумение, Пинки тоже легла, ухо пегаса повернулось в её сторону. “Почему ты уставился в небо?”

“Я представляю, что могу наблюдать Клаудсдейл отсюда” — вздохнул он, тряхнув головой на мгновение.

“Клаудсдейл слишком далеко отсюда, глупышка!” — хихикнула Пинки.

Саншайн немного съежился от слов кобылки. Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что она должно быть сказала что-то не так, и она вздрогнула от своего легкомыслия, прежде чем поспешила добавить — “Но я держу пари, что это замечательное место!”

Пегас уныло положил голову обратно на свои копыта. В его голосе звучала горечь, когда он признался — “Я не помню его.”

“Как много прошло времени, с тех пор, как ты был там в последний раз?” — сочувственно спросила Пинки.

“Год...я думаю.” — ответил он с печальным вздохом.

Пинки склонила голову на бок в замешательстве — “Но почему так долго?”

“Я был очень, очень болен” — пояснил он.

“Целый год?!” — спросила Пинки с ужасом.

Жеребенок кивнул в ответ. “Но, тем не менее, не волнуйся. Мне становится лучше. Врачи говорят, что я покину это место уже в следующие несколько дней.”

Пинки улыбнулась. “Тогда это хорошо! У тебя будет возможность увидеть свою семью в Клаудсдейле!”

“Да. Я смогу увидеть их всех.” — ответил он со странной ноткой в голосе, кладя голову назад на свои копыта.

“Так как же ты веселишься, Саншайн?” — спросила Пинки.

“...веселюсь?” — спросил он, моргнув и уставившись на нее. — “Боюсь, что я не особо веселюсь в последнее время…”

“Ох да ладно тебе, ты же должен как-то развлекаться!” — пискнула она, яростно качая головой. Она начала перечислять разные занятия, которые находила веселыми в прошлом: “Настольные игры? Переодеваться в глупую одежду? Гоняться за воздушными шариками? Играть с животными?”

Саншайн качал головой на каждый ее пункт и вздыхал, глядя на нее.

“Но...но...тебе же ужасно скучно?!” — больше утверждая, чем спрашивая провозгласила она.

Пегас пренебрежительно ответил: “Иногда. Я просто фантазирую о полетах, когда мне становится скучно.”

“Но...почему?!” — она на мгновение взглянула на его крылья — “У тебя же есть крылья, почему ты просто не летаешь?!”

“Врачи говорят, что я недостаточно силен для этого...и в прошлый раз, когда я попытался, я очень сильно поранился” — ответил он, грустно покачав головой.

“Это ничуть не весело” — сказала она, поморщив носик — “Но тебе же становится лучше, не так ли!? Ты сам это сказал, и если тебя отправят к твоей семье, то скоро ты сможешь летать тоже, верно!?”

Саншайн задумался на некоторое время. “Я уверен в этом. Я смогу летать вместе со моей мамой и моим папой.”

“Прошло уже довольно много времени, с тех пор, как ты не можешь летать, не так ли!?” — спросила Пинки сочувственно. — “Я сама никогда не летала, но уверена, что это супер-пупер круто!”

“Это одна из лучших вещей на свете!” — ответил пегас. Его крылья описали небольшую дугу, будто собираясь вознести его в небо.

Пинки на мгновение замолчала. Тишину нарушил голос, эхом прокатывавшийся по саду. Уши Пинки навострились, при звуке ее имени. Она подняла голову и увидела, что ее отец стоит в дверях больницы и подзывает ее, чтобы они могли вернуться домой.

“Что ж, было приятно с тобой познакомиться Саншайн!” — сказала она с улыбкой — “Надеюсь мы увидимся в следующий раз, как я буду здесь.”

“Пока, Пинки” — сказал он, поднимая копыто в небрежном прощании, и его глаза опять вернулись к созерцанию горизонта.

Два дня спустя, Пинки и ее отец вернулись в больницу. В этот раз Пинки пришла подготовленной. У нее с собой были: колода карт, настольная игра Пониполия и яркий красный воздушный шар, собственнокопытно выбранный и разукрашенный улыбающимися рожицами по всей поверхности. Как только отец Пинки пошел проведать ее мать, кобылка отправилась в сад. Она обогнула цветник и попрыгала к Саншайну, который был на том же месте под деревом, положив голову на копыта. Судя по всему, жеребенок даже не двигался с места со вчерашнего дня.

Пинки подскочила прямо к нему. Сияя улыбкой, сжимая в зубах веревочку от шарика, она плюхнулась прямо рядом с пегасом. Она сразу же широко улыбнулась, предлагая ему шарик, и говоря с зажатой во рту веревочкой — “Привет Саншайн!”

“Эмм, привет Пинки” — сказал он, поведя бровью в сторону шарика — “Для чего это?”

Голос жеребенка звучал устало, заметила Пинки, будто он очень поздно лег. Она улыбнулась и ткнулась в него носом, заставляя принять шарик — “Это для тебя!”

Пегас моргнул, шевельнув ушами, и недоуменно взглянул на нее. Через некоторое время он взял ниточку в зубы, прежде чем обвязать ее вокруг своего копыта, чтобы не потерять, и склонил голову в ее сторону. “Хм...спасибо.”

“И я принесла карты и настольную игру!” — сказала она с улыбкой, держа колоду карт.

Пинки оставалась с Саншайном большую часть дня, играя с ним в карты и Пониполию; но что-то было не так. Что-то было неладно:

Он ни разу не улыбнулся. Ни разу.

Ему удалось побить ее Фулл Барном в Покер, с тремя аликорнами и парой единорогов, но уголки его рта даже не дрогнули, когда он выложил выигрышные карты. Казалось, будто из него просто высосали все счастье. Он был очень мрачным пегасом, для того, кто скоро встретит свою семью в Клаудсдейле. И тем более для того, кто носил имя Саншайн!

Она была полна решимости заставить его улыбаться...она внимательно наблюдала за ним во время игры в Пониполию; шутила, корчила рожицы, даже нарочно позволила ему выиграть; но все же, никакой улыбки. Ничего. А затем пришло ее время снова уходить.

Она печально покачала головой и носом толкнула колоду карт к нему. “Можешь оставить их себе Саншайн. Тебе они сейчас нужнее чем мне.”

Розовая пони обвила его своими копытцами, обнимая и дружески целуя в щеку, а затем призналась — “Ты мой первый настоящий друг, Саншайн.”

Пегас посмотрел на нее долгим взглядом, моргнул и уже открыл было рот, чтобы сказать что-то... Он был прерван отцом Пинки, снова зовущим ее.

Пинки собрала свою игру Пониполию, и поскакала к своему отцу, чтобы вернуться домой, на прощание помахав копытом пегасу.

Саншайн посмотрел вниз на колоду карт, затем вверх на шарик, весь разрисованный улыбающимися рожицами. Он положил голову на копыта и стал наблюдать за горизонтом.

Прошло еще два дня, и настало время для Пинки и ее отца снова придти с визитом в больницу к ее матери. Она должна была уже скоро выписаться, после того, как проведут последние несколько тестов.

И на этот раз она была вооружена до зубов для “войны улыбки”. Ее арсенал состоял из праздничных хлопушек, шариков, серпантина и ленточек. Но жемчужиной ее вооружения был торт: огромный, бело-розовый ванильный торт с гигантским сияющим солнцем, нарисованным на нем, носившим шоколадные солнцезащитные очки, сияющие лучи которого были такими широкими, что касались краев. Он был глазирован, украшен и великолепно испечен. Если и это не заставит Саншайна улыбнуться, тогда ничто не заставит.

Вооруженная улыбкой, Пинки проскакала к яблоне, где, она была уверена, найдет своего нового друга. Но быстрый осмотр сада, однако, показал, что его нигде не было. Потребовалось немало поспрашивать всех вокруг, но в конце концов она нашла его в палате, в детском отделении. Резкий запах антисептика заставил ее почувствовать себя неловко, и приглушенные голоса вперемешку с мерным сигналом медициских мониторов были разительным переходом от пения птиц или шелеста ветра в деревьях.

Пегас лежал на своей кровати на боку и выглядел таким же усталым, как всегда. К его передней ноге протягивалась капельница и была подключена машина, пикающая в такт с биением его сердца. Он лежал лицом от двери, так что Пинки воспользовалась возможностью удивить его, подкралась к краю его кровати и поставив на нее оба копыта воскликнула: “Буууу!”

Пегас отшатнулся, перекатываясь и размахивая копытами в сторону розовой пони, прежде чем понял, что же произошло. Он на мгновение закатил глаза и нежно прикоснулся к её носу копытцем, прежде чем тепло сказать: “Привет Пинки.”

“Привет Саншайн! Я принесла тебе подарок!” — заявила она с улыбкой, держа над головой торт.

Пегас моргнул и настороженно взглянул на розовую коробку. “Это же не...куклы, правда ведь?”

“Нет, глупенький!” — хихикнула Пинки, мотнув головой и подталкивая коробку на кровать. “Открой и увидишь!”

Саншайн с опаской посмотрел на коробку. Он открыл ее, глядя вниз на большой, ярко украшенный торт.

Пинки было приуныла, когда не увидела улыбки на его лице, шепотом спросив: “Почему ты не улыбаешься? Тебе не нравится?”

“Ч-что… ?” — спросил пегас с растерянным видом.

“Ты не улыбаешься. Я никогда не видела, чтобы ты улыбался, вообще.” — сказала Пинки сокрушенно. Затем она подняла копыто, прежде чем заявить — “Ты должен улыбнуться для меня, прежде чем ты сможешь съесть его.”

Саншайн вперился в нее долгим взглядом. Он посмотрел вниз на торт, потом опять на нее, моргнув лишь раз. “Почему ты хочешь увидеть меня улыбающимся?”

“Потому, что ты мой первый друг! Я никогда по-настоящему не встречала никого, на каменной ферме. Там нет пони моего возраста, кроме моих сестер, но они…ну, семья! И ты мой первый друг, который не из моей семьи! Так что, если я не заставлю тебя улыбнуться, значит я потерпела неудачу.” Она наклонялась ближе к нему, пока ее собственный нос не прижался к его носу. “Ты позволишь мне потерпеть неудачу, Саншайн?”

Пегас смотрел на нее еще некоторое время, моргнув раз или два, и помотал головой. “Я не хочу, чтобы ты потерпела неудачу...Но у меня не особо много причин улыбаться.”

“У тебя множество причин улыбаться!” — заявила она.

“Я...на самом деле нет.” — неуверенно сказал пегас, печально покачав головой.

“Но тебе же становится лучше!” — сказала она улыбаясь и продолжила — “И ты сможешь вернуться к своей семье в Клаудсдейл!”

Пегас молчал некоторое время; Пинки выжидала, но улыбка так и не появилась на его лице, когда он признал — “Я...думаю ты права.”

“И еще у тебя есть самая важная вещь из всех!” — сказала она, наклоняясь ближе.

Саншайн с любопытством посмотрел на нее, уловив серьезный тон в ее голосе.

”...Что же это?”

“Торт!” — заявила Пинки, со счастливым хихиканьем зачерпывая немного глазури и проводя длинную линию розовой глазури через всю его щеку прежде чем он успел отстраниться.

Пегас поморщился и попытался оттолкнуть ее, лишь вяло коснувшись ее копытом. Он был нежен и осторожен, стараясь не причинить ей боль, заметила Пинки. Но это не остановило ее от того, чтобы воспользоваться ситуацией и, зачерпнув еще глазури, добавить несколько мазков по его лицу и груди. Она измазала его всего со счастливой улыбкой, все время хихикая.

Саншайн пытался слегка оттолкнуть ее, прежде чем зачерпнуть немного глазури со своей груди. Он уже собирался размазать ее по вьющейся гриве розовой кобылки, прежде чем передумать и вместо этого размазать по шее, оставляя на ней след из глазури.

Прошло не так много времени, прежде чем оба пони были покрыты глазурью с ног до головы, а торт превратился в месиво.

Пинки улыбнулась Саншайну.

Саншайн улыбнулся в ответ.

Все было правильно.

В этот день мать Пинки должны были выписать из больницы. Пинки настояла на том, чтобы отправиться туда в последний раз, дабы она могла проститься с Саншайном, прежде чем тот вернется в Клаудсдейл.

И вновь его не оказалось снаружи под яблоней, так что она радостно поскакала вниз в его палату, неся свою Пониполию, чтобы сыграть в последний раз с её первым в жизни другом.

Она даже не успела дойти до дверей его палаты, когда поняла, что что-то было не так. Воздух был...другим. Почему-то она знала — что-то изменилось. Изменилось в худшую сторону.

Она выглянула из-за двери. На Саншайне была маска, через которую проносился рокочущий звук, по-видимому доставляла ему кислород. Вокруг него, с перерывами, пищали машины и медсестра сидела у его постели, тихо плача.

Пинки моргнула, некоторое время наблюдая, прежде чем Саншайн поймал её взгляд. Он поднял копыто; но вместо того, чтобы приветствовать её, глаза жеребенка расширились и он замахал копытом в сторону медсестры. Он прохрипел что-то сквозь маску и затем указал на Пинки, прежде чем зайтись приступом тяжелого кашля.

Медсестра мягко кивнула и скользнула к двери, выходя и аккуратно закрывая её за собой. Она повернулась к молодой розовой пони, взглянула на нее покрасневшими глазами и хрипловатым голосом произнесла: “Прости милая, сейчас ты не можешь навестить его.”

“Что...но я его друг!” — сказала Пинки, топая копытцем. “И маму выписывают сегодня, так что это мой последний шанс попрощаться!”

Медсестра наклонилась, чтобы быть наравне с Пинки, и с сочувствием взглянула на нее. “Прости милая…Я попрощаюсь с ним за тебя, хорошо?”

“Нет!” — крикнула Пинки. Она проскочила мимо медсестры, пинком открыла дверь в палату Саншайна и поспешила внутрь, пока медсестра не успела среагировать. Она подскочила к постели жеребенка так, что она оказалась между ней и медсестрой.

Пинки Пай хмуро посмотрела на медсестру из-за защитной баррикады из кровати Саншайна, затем взглянула на потрясенного пегаса. “Она сказала, что я не могу с тобой увидеться!”

Пегас на мгновение уставился на кобылку и слабо нажал на нее копытом, словно пытаясь оттолкнуть её.

“Ты больше не хочешь быть моим другом?” — спросила она, на глаза навернулись слезы и ушки прижались назад, выражая обиду.

Пегас содрогнулся в приступе кашля, и яростно покачал головой в перерывах между кашлем. На мгновение он захрипел. Внутренняя сторона его маски покрылась красными крапинками. Он поднял копыто, чтобы снять маску и медсестра шагнула чтобы остановить его, растерянно глядя на него. “Саншайн, тебе нужна маска!”

Пегас снова покачал головой, делая несколько глубоких вдохов. Он повернулся к Пинки и слабо улыбнулся ей.

“Не плачь, Пинки” — прохрипел он, и Пинки была шокирована тем, насколько слабым был его голос.

“Но ты хотел, чтобы я ушла!” — рыкнула Пинки. “Я принесла тебе Пониполию и все остальное! Это так ты относишься к своим друзьям!?”

Саншайн уставился на неё долгим взглядом, не зная, что ответить. Он покачал головой, удерживая маску у рта, когда он снова начал хрипеть. Он несколько раз глубоко вдохнул, смотря ей прямо в глаза, и опустил маску, чтобы, тяжело дыша, проговорить: “...Я не хочу, чтобы ты видела меня таким…не хочу, чтобы ты была здесь, когда это произойдет…”

“Когда что произойдет?” — спросила Пинки, сбитая с толку. Она осуждающе толкнула жеребенка. “Эй! Я думала тебе становится лучше!”

Пегас попытался ответить, но очередной приступ кашля прервал его слова. Медсестра проскользнула ближе и аккуратно закрепила маску на его лице, проверила свои мониторы и затем обернулась к Пинки, её голос звучал мягко: “...Есть кое-что, чего Саншайн тебе не сказал.”

“Например? Он застрянет здесь намного дольше?” — спросила она, сложив два и два. Кашель, отсутствие улыбки, всё. Ему в действительности не становилось лучше. Он лгал об этом.

Медсестра печально покачала головой, подняла копыто и аккуратно поглаживая Пинки по гриве пробормотала: “Он умирает.”

Саншайн съежился и быстро затряс головой, его голос дрожал, когда он сказал: “Н-нет! Я в п-порядке!”

“Это правда?” — вполголоса потребовала ответа Пинки.

Пегас сник под суровым взглядом кобылки и опустил глаза. Была долгая пауза, прежде чем он медленно, слабо кивнул.

Пинки почувствовала, как глаза наполняются слезами и быстро замотала головой. “Нет. Ты лжешь. Иначе твоя семья была бы здесь!”
Медсестра издала сдавленный звук, что-то среднее между беспомощным всхлипом и скулежом. “Я самая близкая его семья, дорогая. Он сирота.”

Кобылка подняла копыто, чтобы нежно толкнуть пегаса, чувствуя как обжигающие слезы каскадом струятся по ее щекам. “Ты не можешь умирать! Ты сказал, что тебе становится лучше!”

Саншайн с болью взглянул на нее, его уши были прижаты назад. Он снял маску, чтобы снова иметь возможность говорить, и мягко прикоснулся копытом к её щеке, пытаясь успокоить ее: “...П-потому что ты никогда не относилась ко мне, как к больному...ты всегда улыбалась...никто больше не улыбался рядом со мной. Пожалуйста, перестань плакать Пинки… Я не хочу, чтобы ты плакала…”

Нога пегаса слегка качнулась, сделав попытку погладить Пинки по щеке. Она немного переместилась вниз, а затем окончательно соскользнула на постель. Саншайн был слишком слаб, чтобы удерживать её против щеки Пинки дольше.

Пинки пододвинулась ближе, чтобы ему не нужно было тянуться, чувствуя как её слезы капают вниз на покрывало, когда она смотрела на пегаса, она поняла теперь, умирающего у неё на глазах.

“Пинки...Улыбнись мне. Пожалуйста.” — попросил Саншайн, умоляюще глядя ей в глаза.

“Н-но это больно!” — запротестовала Пинки, едва сдерживая рыдания, а затем заключила пегаса в объятия и уткнулась носом ему в шею. “Не уходи, Саншайн!”

Пегас коротко покачал головой. Слабо борясь, он сумел слегка оттолкнуть ее собрав все оставшиеся силы. Он наклонился и нежно потерся своим носом о её. “Улыбнись мне, Пинки. П-пожалуйста?”

Пинки подавила рыдания и сложила губы в улыбке для пегаса, смотря на него. Но она не могла остановить слезы, все еще текущие по её щекам.

Раздался шум у двери, Пинки обернулась и увидела своих родителей стоящих там, и заглядывающих внутрь, очевидно пришедших ища её.

“С-Саншайн болен.” — хрипло объяснила она им.

Два пони смотрели на разворачивающуюся сцену довольно долго, прежде чем отец Пинки мягко увел её мать от палаты, в сторону места, где они могли бы подождать, пока кобылка попрощается.

Затем розовая пони повернулась к пегасу, с улыбкой на лице, зафиксированной для него. Она не могла не улыбаться ему. Он умирал, и он хотел видеть её улыбку.

Мягкое, монотонное гудение кардиомонитора заставило её застыть на месте.

Улыбка спала с лица Пинки и она буквально растворилась в сотрясающих её рыданиях, обернув свои копытца вокруг безвольной фигуры пегаса, слезы падали на его грудь и шею.

Медсестра выключила машину, и затем аккуратно оттащила кобылку от душераздирающе-неподвижной фигуры Саншайна, обхватив маленькую пони копытами и заключая в объятия.

Слезы двух пони смешались, когда Пинки рыдала, оплакивая потерю её первого друга.

“Я присматривала за Саншайном в течении шести месяцев” — сказала медсестра, успокаивающе сжимая Пинки в объятиях. “И я никогда не видела его улыбающимся. Ты смогла заставить его улыбнуться. Это то, чем можно гордиться.”

“Т-тогда почему это т-так бо-о-ольно?” — пролепетала Пинки в перерывах между рыданиями, беспомощно глядя на медсестру.

“Потому, что это больно, милая. Это всегда больно” — пробормотала она, успокаивая пони.

Медсестра оторвалась на мгновение, взяла небольшой контейнер и поднесла его к рыдающей пони, открыла его и вытащила оттуда небольшой листок бумаги.

“Саншайн написал это для тебя, ранее...Он не хотел, чтобы ты была здесь, когда он уйдет. Он не хотел видеть тебя печальной.” — сказала она сочувственным тоном, смахивая слезы копытом и вручая Пинки письмо.

Пинки уставилась вниз, на расплывающиеся от слез слова.

Дорогая Пинки.

Ты показала мне, что я все еще могу улыбаться. Спасибо тебе.

Никогда не переставай улыбаться.

Подпись была в виде солнца, с исходящими от него золотыми лучами, с большой улыбкой и солнцезащитными очками. Пинки оторвалась от письма и взглянула на неподвижную фигуру Саншайна, когда медсестра накрывала его простыней. И она почувствовала, как её сердце продолжает разбиваться снова и снова.

Два дня спустя Пинки лежала в траве, у подножия свежезакопанной могилы. Маленькая группа пони, которые присутствовали на похоронах, уже ушла, и она была здесь, пользуясь своим временем в одиночестве, чтобы попрощаться должным образом.

Одинокий красный воздушный шар был привязан к столбику в конце могилы, ярко и ободряюще раскачиваясь при солнечном свете.

Слезы скользили по лицу Пинки, когда она смотрела на свежевскопанную землю, которая представляла теперь её первого друга и его слова эхом отдавались в памяти Пинки:

Врачи говорят, что я покину это место уже в следующие несколько дней.

Я смогу летать вместе со моей мамой и моим папой.

Сердце её чуть не разорвалось от боли, когда она вспомнила его слова. Он солгал ей, лишь для того, чтобы видеть, как она продолжает улыбаться.

Простая улыбка.

Сирота, умирающий, в одиночестве, в мире, где никто не помогал ему, кроме его медсестры. И она, Пинки, подарила ему улыбку. Заставила его улыбаться. Потому что иногда, улыбка — это все, что у вас есть.

Лежа на траве, у подножия могилы своего самого первого друга, глядя как воздушный шарик ободряюще высмеивает мрачную обстановку, она начала петь.

— I am here to say...I’m gonna make you smile, and I will brighten up your day...

— It doesn’t matter now...If you are sad or blue...’cause cheering up my friend is just what Pinkie’s here to do...

И там, под дождем, в перерывах между рыданиями пытаясь петь для своего потерянного друга Саншайна;

Пинки улыбалась.