Маяк

V

Наступило утро, и встающее на востоке солнце в первую очередь осветило именно маяк как одну из самых высоких точек в здешних местах. Но так как Догл спал спиной к встающему солнцу, первые лучи дневного светила его не пробудили. Однако вскоре жеребец всё-таки встал и, протерев копытами сонные глаза, обернулся. Яркие свет тут же заставил его зажмуриться, но после, когда очи смогли привыкнуть к утрешнему солнцу, он увидел золотую гладь моря и невольно улыбнулся. Однако на душе у жеребца, к сожалению, ни о каком спокойствии речи идти не могло, там снова бушевала гроза.

Не проронив ни слова, пони встал с кровати и подошёл окну. Хотя он ещё не до конца оправился от последствий сна и голова мыслила вяло, некоторые выводы ему приходилось делать.

«Ни море, ни капитан, ни экипаж, ни корабль – никто не виноват в случившемся… только я один. Я и, возможно, ещё случай? Да, случайность, трагическое стечение обстоятельств исключать не стоит, ведь без них тут явно не обошлось. Но ведь последнее слово оставалось за мной. Это я поставил жирную точку! — Догл опустил взгляд вниз, считая, что недостоин смотреть на море, которое ещё недавно винил во всех смертных грехах. — Да как я мог? Как посмел такое сказать: «глупцы», «адова бездна»? Единственный глупец здесь это я… и случай, его тоже не стоит отрицать».

Догл поднял свой взгляд и вновь смог лицезреть яркое море. На душе стало как-то легче, и пони позволили себе слабую улыбку. Но тут у него вдруг заурчало в животе, и он понял, что вчера у него и крошки во рту не было. Ко всему прочему он ещё вспомнил то, что сегодня ему нужно будет навестить Геральда, а делать это на голодный желудок не хотелось. А так как найти что-нибудь съестное наверху не представлялось возможным, Доглу пришлось спуститься вниз.

Многочисленные лестничные ступеньки давались сонному жеребцу с трудом, зато, благодаря им, он наконец-таки сумел полностью проснуться.

Найти что-нибудь поесть внизу оказалось не так уж и просто. И всё-таки Догл сумел насобирать несколько «крошек», которые, однако, впоследствии пришлось запивать стаканом воды. И вот, перекусив, Догл направился в больницу к Геральду.

Погода на улице стояла неоднозначной: вроде как ни дождя, ни ветра и не было, да только и солнца свет казался каким-то холодным и чужим. Город же жеребец почти не заметил; он ни с кем не здоровался, ни на кого не смотрел, ничто не замечал, просто шёл, погружённый в самоистезанческие раздумья. Они не приносили ровным счётом никакой пользы, лишь усугубляли и без того плачевную картину. Благо, что Догл сумел вовремя переключиться, перейти на не менее важную, однако более приятную тему. «Надеюсь, Геральд очнулся… Он должен очнуться. Всё-таки ещё крепкий старичок!» — продолжал надеяться Догл, ведь, по сути, ничего другого ему не оставалось.

И вот Догл добрался до больницы. Он вошёл в здание и увидел, что за приёмным столом сидела та же медсестра, которую он видел вчера. Правда, теперь работы у неё было значительно меньше (разобраться с пострадавшими, поступившими вчера, удалось за несколько часов).

— Добрый день, — поздоровалась она. — Чем я могу вам помочь?

— Добрый день, вы не могли бы мне подсказать… А впрочем не важно. Я знакомого пришёл навестить. Спасибо, — ответил Догл вяло и весьма неоднозначно. Медсестра так толком и не смогла ничего понять.

— Странный какой-то, — сказала она тихо, когда земнопони уже был в коридоре, и, пожав плечами, вернулась к работе.

Возле палаты Геральда Догл увидел Бальзака, он сидел на скамье и явно кого-то ждал. «Дурной знак!» — почему-то решил Догл. Бальзак, как видимо, ждал именно Догла, потому что стоило тому только появиться, как он тут же встал и направился навстречу другу.

— Привет, — поздоровался Догл первым. – Как Геральд?

В ответ на такой, казалось бы, простой вопрос Бальзак отвёл взгляд в сторону и промолчал.

— Он жив? – куда громче, но и значительно более встревоженно спросил Догл.

— Мне жаль, — наконец-таки заговорил врач, — но ночью Геральд скончался.

То, чего так боялся Догл, произошло, и теперь душа его получила, пожалуй, самый серьёзный, фактически смертельный удар.

— Пойдём ко мне в кабинет, — сказал Бальзак, положив копыто на плечо друга, — пойдём.

Догл не стал возражать, как, собственно, и вообще что-либо говорить.

Бальзак отвёл друга в свой кабинет, который находился здесь же, на первом этаже. Кабинет врача, как и большинство помещений в больнице, выглядел простенько, без изысков, хотя ремонт и был новым.

— Проходи, присаживайся, — предложил Бальзак Доглу стул, и тот присел.

Сам же Бальзак достал откуда-то из шкафа две рюмки и полупустую бутылку портвейна и левитировал всё это на стол.

— Мне искренне жаль, что так случилось, — говорил врач, наполняя стаканы, — но тут нет ни чьей вины. Мы, врачи, сделали всё возможное, но Геральд, к сожалению, не сумел пережить инсульт.

— Это всё моя вина…

— Твоя? – вяло усмехнулся врач. – Уж это вряд ли, скорей уж тогда надо винить меня, но никак не тебя.

— Да ты просто не понимаешь…

— Возможно и так. Но в любом случае не стоит себя корить, это как минимум глупо. Выпей, — предложил Бальзак и подвинул стакан Доглу.

Тот с каким-то непонятным отвращением посмотрел на него, но всё же выпил, после немного поморщился, а затем кашлянул.

— Я знал Геральда не так хорошо, как ты, но всё равно считаю, что он был хорошим пони.

Догл же в свою очередь предпочёл промолчать, и Бальзак, прекрасно видя состояние друга, налил ему ещё.

— Выпьем.

— Да.

После четырёх рюмок портвейна Догл наконец-таки решил заговорить:

— Я знаю… вернее, я знал, да, я знал Геральда, он был прекрасным пони и хорошим другом, всегда относился к делу с ответственностью и, даже он вроде не имел ничего такого, там, скажем, большого достатка или чего-то вроде этого. Но каким-то образом он умудрялся жить, как он сам говорил, в радость. Мне нечасто доводилось видеть его грустным или подавленным, нет, чаще он просто улыбался, несмотря ни на что!.. Эх, мир лишился хорошего пони… И всё из-за меня! – рявкнул Догл и ударил копытом по столу.

— Опять ты начинаешь! Я же говорил, что не нужно себя корить, но ты всё равно продолжаешь.

Догл приготовился ответить, всё рассказать и поведать о том, что на самом деле произошло. Он уже приоткрыл рот, но так и не смог произнести ни слова; вместо этого он молча встал и направился к двери.

— Куда это ты? – удивился Бальзак. – Если я тебя как-то обидел, то извини, конечно, но ведь я его вообще плохо знал.

— Да причём тут ты! – резко ответил Догл. – Дело во мне… Дела у меня, пока.

— Постой! – остановил друга врач. – Какие могу быть дела в такой день? Не глупи.

Слова Бальзака задели Догла за живое, и он, вдруг резко обернувшись, ответил громко и чётко:

— Это не просто моё дело – мой долг! – Несколько секунд два пони смотрели друг на друга: один – хмуро, со злобой, другой – растерянно, со страхом; а затем, ничего не говоря, Догл просто вышел из кабинета, хлопнув за собой дверью.

Земнопони сразу же направился к маяку и, даже несмотря на свой голод, не собирался заходить домой. Его вели два чувства: одно, самое сильное — ощущение гнева и обиды, прежде всего, на самого себя и второе, заметно слабее, — долг. Но если эмоции со временем постепенно ослабевали, то чувство долга, наоборот, становилось только сильнее. И ощущалось это не только в душе, но и во внешнем облике земнопони. Так, если раньше он шёл угрюмо, опустив взгляд и злобно вдавливая в землю копыта, то сейчас (на окраине города) его походка стала спокойней, не теряя при этом уверенности, а взгляд упорно сверлил виднеющийся вдалеке маяк.

Через полчаса пони был у маяка. А ещё через несколько минут он сидел на кровати и смотрел на море за окном. Догл размышлял о тех событиях, что с молниеносной скоростью произошли за последние дни. И в первую очередь он думал о трагической смерти Геральда. «Эх, если бы я смог, вернее, успел бы с ним поговорить, всё рассказать… если бы он меня только выслушал, может быть, и сумел бы простить, а так… Эх, а так он умер, и я не успел ему ничего рассказать. А может, он и вовсе ничего не знал? Тогда хорошо, что я не успел ему ничего рассказать. Он и умер-то с чистой душой и совестью. А я… а что я?! – вдруг крикнул Догл и ударил копытом по спинке кровати: — Нашёлся тут страдалец. Сам виноват!»

Рассуждения пони прервало урчание в животе. Вот тут-то Догл и пожалел, что не зашёл домой, ибо он прекрасно понимал, что здесь, на маяке, ему не удастся ничего найти. Однако возвращаться обратно в город жеребец не хотел – вот и пришлось искать какой-нибудь выход. Благо, светлая идея пришла в голову сразу: пони спустился вниз и просто хорошенько напился обычной водой.

— Наверное, всё-таки придётся вернуться домой и нормально поесть, — рассуждал Догл вслух, поднимаясь по лестнице. – Одной водой сыт не будешь, а корчиться от голода я как-то не хочу.

Внезапно жеребец остановился: ему показалось, что снизу доносился чей-то голос очень похожий на голосок Хопи. Догл тут же развернулся и поспешил обратно вниз. И действительно, эта была Хопи. Она не спеша ходила по кухне, с интересом рассматривая её скудное оформление и запущенность места в целом. «Этому месту не хватает копыта кобылки!» — верно рассуждала она. Увидев Догла, пегаска улыбнулась и произнесла:

— Приветик, что это с тобой произошло? Что за вид?

— Со мной? – удивился Догл, но дальше стал говорить спокойно, почти безразлично: — Со мной всё в порядке, мало спал в последнее время. Да и… Всё нормально.

— Где ты был?

— То есть?

Кобылка с недоверием посмотрела на жеребца и подошла к нему. Тот лишь отвёл взгляд куда-то в сторону и грустно вздохнул.

— Ты ведь не ночевал дома, так?

— Даже если и так, что дальше?

— Да ничего, я просто спросила… Что это? От тебя пахнет спиртным. Ты пил? – спросила она грубо, насторожившись.

— Немного утром с другом выпил… Геральда поминали.

— Того пони, что работал с тобой? Он умер?

— Да, ночью, в больнице.

Хопи тут же смягчила тон, почувствовав себя немного неловко.

— Мне жаль, он был твоим другом?

— Можно и так сказать… — отвечал Догл и сам начинал вновь пускаться в самоистязания.

— С тобой точно всё хорошо? – взволнованно спросила кобылка после минутного молчания жеребца.

— Да, конечно, — сказал вдруг Догл это так, словно пробудился от какого-то транса и поэтому плохо понимал, что происходит. – Не хочешь ли прогуляться, до меня дойти?

— Почему бы и нет! – оживилась пегаска, улыбаясь. – Отсюда идти больше некуда, разве что к морю.

— Да, — улыбнулся Догл в ответ, — только к морю. Пошли.

Пони покинули маяк и направились обратно в город. Хопи почти сразу же забралась Доглу под плащ, хотя никакого сильного ветра и не было.

Пара шла не спеша, о чём-то разговаривая (Геральд не упоминался) и наслаждаясь минутами покоя, которые, прежде всего, нужны были именно Доглу; ему, как никому другому, сейчас нужно было как-то отвлечься и забыть о тех несчастьях, что обрушились на него за последние дни. И у Догла это прекрасно получалось, во многом благодаря Хопи. Но к сожалению, на какой-то миг в голову жеребцу вновь забрались тревожные мысли и этого мгновения вполне хватило, чтобы он переменился. Догл резко остановился, да так, что Хопи вылезла из-под его плаща.

— Ты чего это? – спросила она, напуганная таким неожиданным действием.

Ничего не говоря, Догл обернулся и посмотрел на маяк. «А если опять поднимется ветер и какая-нибудь ветка вновь сломает стекло и потушит огонь, что тогда?.. Я ведь должен быть там и следить за этим. – Догл повернул голову и посмотрел на взбудораженную пегаску; она продолжала стоять, как в ступоре, и глазеть на него полными эмоций изумрудными глазами. — А может, я должен быть здесь, с ней? Она моё счастье. А маяк – долг…»

— Ничего, — наконец ответил жеребец. – Извини меня, пожалуйста, пойдём дальше.

— Ну пошли, — сказала она, но предпочла идти дальше лишь рядом. – Ты какой-то странный.

— Просто много чего изменилось за последнее время… Знаешь, жизнь порой меняется. Вот и у меня она поменялась. Как в плохую, — Догл вновь обернулся, — так и в хорошую сторону. — он посмотрел на пегаску и, слегка жмурясь, улыбнулся; та ответила ему тем же, хотя всё ещё продолжала волноваться.

— Приятно слышать, — ответила она, а сама подумала: «Он что-то скрывает, явно не хочет о чём-то говорить и как итог — мучается. Нужно ему помочь, пусть выговорится – легче станет. Но скорей всего придётся ему в этом помочь, сам он может и не решиться. А я не хочу видеть, как он страдает. Я помогу!»