← Глава 18 - "Найди свой путь" - часть 4 Глава 19 - "Цугцванг" - часть 2 →

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 19 - "Цугцванг" - часть 1

«Помнишь, сестренка, как я тебе писала о своем новом назначении? Так вот – вчера удалось провести первый, ознакомительный сеанс.

Ты просто не поверишь! Это торнадо, лавина, вулкан, запертые в вот такусенькой клетке из прутьев не толще самого тоненького волоска! Смотришь и понимаешь, что тебя уже оценили и даже прикинули, как бы пострашнее прибить. Неудивительно, что здесь все сразу же яйца нести начинают, как только узнают, что она разозлилась. И в то же время это вполне адекватная особа, особенно когда примет свои таблетки. Пока не знаю, что это за лекарства, и кто их назначил – ни запах, ни внешний вид не похожи на что–то известное. Но это тоже говорит о том, что официальную историю про кобылку из северо–западного захолустья, прилетевшую покорять Кантерлот, можно всерьез не рассматривать. Не у каждой жительницы какого–то там городка возле дикого леса есть свой врач и аптекарь. Да и в разговоре с ней понимаешь, что непростая дамочка, очень непростая, даже если не обращать внимания на странный акцент. Сразу чувствуется порода! Думаю, ты знаешь эту смесь наивности, непосредственности, отчужденности и каменной уверенности в собственной правоте, присущей выходцам из знатных семей – вспомни хотя бы нашу тетушку Перл. Здесь все это вместе, да еще и прикрытое маской эдакой простой, своей в доску, пони. К счастью, держать ее она еще не умеет, и из–под нее то и дело прорывается что–то такое, от чего шерсть дыбом становится. Словно тебя разглядывает не она, а кто–то совершенно другой – старше, умнее и опытнее. И пожалуйста, только не смейся, в такие моменты мне почему–то казалось, что это даже не пони. Вот так. Объяснить я этого не могу, но ощущения, сестрица, ощущения – все они говорят, что тут скрывается что–то ужасно интересное, причем во всех смыслах слова «ужас»! Думаю, ты уже привыкла к тому, что я никогда не пишу тебе о своих профессиональных выводах и наблюдениях – я все же эквестрийский врач, как ты понимаешь – потому и в этом письме отступать от профессиональной этики не намерена. Но в данном случае об этом даже излишне напоминать – это и в самом деле какое–то цепное чудовище из подземелий дворца, как шепчутся о ней в Кантерлоте. Страшное, но в то же время удивительное. И представь себе, ему тоже нужна помощь. Поэтому я не я буду, если не разгадаю эту загадку!

Передавай привет маме и попроси ее не беспокоиться.

Любящая вас Саммер».

«Саммер, ты снова ввязалась в какую–то авантюру? Ну, на этот раз ты превзошла сама себя!

Я прекрасно поняла, что теперь тебя от этой… штуки… за уши не оттащишь, но сестренка – ты хоть понимаешь, во что влипла?! Да еще и армия эта… Ты что, не могла перед этим со мной поговорить?

В общем, мама очень сильно расстроилась, когда случайно прочитала твои письма. Теперь она все время вспоминает о том, что ты нарушила свое обещание не рваться на военную службу.

Пожалуйста, будь внимательна и предельно, предельно осторожна. Я навела справки – ты даже не представляешь, что писали про нее и эту ее карманную армию в газетах буквально несколько лет назад! Выслала тебе подборку самых вопиющих статей на старый адрес, до востребования – надеюсь, ты никому о нем еще не говорила? Можешь смеяться сама, но в таких делах излишняя осторожность не повредит.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пообещай мне, что как только закончишь помогать этому… существу… то сразу же уйдешь оттуда, и вернешься обратно в орден и домой!

Беспокоящиеся о тебе мама и Курви».

Вдох–выдох.

Кажется, что какой–то великан уселся на грудь, и ритмично раскачивается на ней, хрустя сломанным ребром. Или ребрами, что гораздо хуже, но ничего поделать с этим нельзя.

Вдох–выдох.

– «Вы не понимаете, доктор, я должна ее увидеть!».

– «Исключено, милочка. Абсолютно исключено. Между прочим, хотела бы добавить, что идея снять с нее защитный костюм в условиях магического заражения местности неизвестной природы, была крайне безрассудной».

– «Но почему тогда со мной ничего не случилось? А она начала задыхаться в этой маске! Она схватила принцессу за голову, прижалась к ней лбом, а потом начала задыхаться и хрипеть, словно ее душили! Что еще я могла сделать?! И почему она вообще это сделала, а?».

– «О, ну это–то как раз объяснимо… Погодите, я не расслышала, какой у вас уровень доступа?».

– «Я… Я ее особенная пони!».

– «Так, немедленно покиньте помещение центра! Охрана! Охрана!!».

Шипение и щелчки, похожие на работу старинных часов, забивают слух. Хотя любые часы с маятниковым ходом считаются в этом мире вполне современными устройствами с еще не до конца исчерпанным потенциалом. Голоса доносятся со стороны ног, медленно перемещаясь по кругу, хотя вокруг царит непроглядная темнота. Искаженные, словно приходящие из–под воды, они искажены бульканьем и кваканьем какой–то лягушки, с раздражающей пунктуальностью издающей свое хриплое «ква!», совпадающее с очередным приступом боли.

– «Ва–ваше высо… Эта пони каким–то образом проникла сюда, и…».

– «Я вижу. Прошу тебя покинуть нас, легионер».

– «Ваше Высочество! Вы видите, видите это?! Почему? За что? За что вот так вот…».

– «Вижу. И боюсь, что только так – или никак. Понимаешь? И для того, чтобы наилучшим образом ей помочь, врачи должны сосредоточиться и, боюсь, что твое присутствие будет их отвлекать».

– «Я просто должна была увидеть ее! Я должна была быть с нею рядом!».

– «Понимаю. Поэтому иди с легким сердцем, кобылка. Поверь, теперь она в надежных копытах. Ты веришь мне?».

– «Я… Да, Ваше Высочество! Скажите, она страдает? Ей… Ей очень больно?».

Молчание, тяжелое как толща воды.

– «Да».

Слова свиваются спиралями и вновь расправляются, превращаясь в тороид, вращающийся вокруг своей оси. А почему «своей»? Откуда вообще может быть ось у предметов и, если она есть, почему вокруг нее можно вращаться? И для чего?

Темнота. Но уже другая – серый сумрак, насыщенный холодным туманом. Откуда в пустыне туман? И откуда в ней может быть котловина, заросшая реликтовым^[1] лесом? Странной проплешиной возвышается холм в ее центре, а на нем – корявое дерево, чьи голые, искривленные ветви похожи на высохшие конечности мертвецов. Тонкая, блестящая серебром змея свешивается с нижней ветки и, не мигая, глядит на меня алыми рубинами глаз.

Луна, сухое дерево и змея – почему меня так тянет на этот холм, похожий на плакат какой–нибудь хеви–метал группы из из 90–х?

– «Проникновение в этот центр не приветствуется, легионер. Прошу тебя, покинь нас».

– «Простите меня, но я не могла… Уже очень поздно, и я не знала, что Вы будете здесь, принцесса, Ваше Высочество, мэм…».

– «Что ж, теперь ты знаешь. Оставь нас».

– «Мэм, прошу Вас, разрешите мне…».

– «Это опасно, поэтому я прошу тебя удалиться, кентурион. Тебя известят, когда ей станет лучше, и вы сможете увидеться вновь».

– «Простите меня, принцесса, мэм. Я уже ухожу».

– «Постой. Что… что напевала тебе мать перед сном, присев у края кроватки? Какая песня смыкала твои юные вежды?».

– «Вежды… Ох, колыбельную, да? Она пела мне колыбельную».

Голос в темноте – я помню его. В моем сне, когда–то, он пел о предательстве, которое невозможно простить. Он пел о грехах, которые невозможно забыть. О веках одиночества, рассыпавшихся пылью пред памятником свершившемуся. О разбитых мечтах и робкой надежде на искупление. Теперь он поет обо мне.

– «Hush now, quiet now,

It’s time you lay your sleepy head.

Hush now, quiet now,

It’s time to go to bed».

Ощущение стали и резины во рту. Зубы скрипят по чему–то твердому, похожему на сухой пластик. Но почему–то я знаю, что это кость. Костяное кольцо, чтобы зубы не пережимали резину – фиксатор Томаса^[2], или намордник, понимай как хочешь. Тело отсутствует – оно не ощущается вообще, словно его и нет больше со мной. Словно я вновь лишь обнаженная душа, висящая в безвременье. Глупая песчинка, застрявшая между «тик» и «так».

И мне остается лишь слушать.

– «Drifting off to the sleep,

Exciting day behind you.

Drifting off to the sleep,

Let the joy of dreamland find you».

Голос наполнен светлой грустью и чем–то похожим на гордость. Так могла бы петь мать над своим жеребенком, впервые подравшимся в школе, но не отступившим перед хулиганами. Так она могла петь ему в детстве, и так же поет, когда тот забывается тяжелым, беспокойным сном, прилетев, прихромав в отчий дом, когда жизнь внезапно собьет его с ног.

Ведь только там его по–настоящему любят и ждут, несмотря ни на что.

«Hush now, quiet now,

It’s time you lay your sleepy head.

Hush now, quiet now,

It’s time to go to bed».

Шипение становится все тише, словно прыгающий по груди великан тоже приостанавливается, прислушиваясь к этому чарующему напеву. Что–то мягко касается моего лба, словно губы, ищущие заветную ямочку на голове, и прикосновение это уносит с собой запах резины, кислую сталь и унылую боль в груди и основаниях крыльев, оставляя вместо себя мягкий солнечный свет, напоенный ароматами теплого летнего поля.

И все исчезает, оставляя лишь желание раствориться в этом свете, навсегда став частью бесконечного, прекрасного лета.

– «Скраппи, ты меня слышишь?».

– «Мххххх…» – я смогла издать лишь какое–то полузадушенное мычание. Рот ощущался так, словно его разодрали надвое до самых ушей. Люто болел шрам на левой щеке, отдавая в скулу неприятной, тикающей болью. Так болит сгнивший, готовый рассыпаться зуб.

– «Нифео… не… фишу…».

– «Вот, попей» – через секунду мне в рот ткнулась какая–то трубочка, через которую в мое пересохшее горло хлынул теплый чай. Его прохладные, мятные нотки возродили в памяти новую лавочку в Понивилле, и ее хозяйку, при мысли о которой я ощутила внутреннее тепло и внешнюю прохладу осеннего утра, чье дыхание, пахнущее костром и прелыми листьями, мощной волной прокатилось по носу – «Врачи сказали, что это будет полезно».

Что–то плотное давит на лоб и глаза. Что–то мокрое прижато ко лбу, прямо под челкой. При попытке подвигать бровями это место начинает болеть, словно свежий ожог.

– «К–как ты?».

– «Голова слева просто разламывается. Грудь болит. Дышать тяжело. В общем, все как обычно» – просипела я, старательно двигая непослушным языком, ощущавшемся во рту шершавой сосиской. Или какашкой, что было ближе к действительности, и лишь могучим усилием воли я постаралась выбросить этот образ из головы – «Обычное мое состояние после всяческих приключений. А хто это, кстати?».

– «Это же я, Блуми!» – вскинулась сидевшая рядом кобыла. По крайней мере, по голосу это был явно не жеребец, но разглядеть что–то было слишком сложно, когда вокруг царит какой–то розовый полумрак, на мордочку давит тугая повязка, а нос сушит поток неприятно теплого воздуха – «Нет–нет, не трогай маску, не трогай! Она… она помогает. Наверное».

– «Помогает? От чего?» – вяло забеспокоилась я. Какая маска? Почему вокруг меня был этот проклятый розовый туман, а попытки пошевелить любой конечностью из шести не приводили к какому–либо эффекту? Правильнее было сказать, что конечности не ощущались вообще – «Блуми, ты тут?».

– «Д–да…» – ох, как мне не понравился ее голос. Но хотя бы его я слышала четко, а не в исполнении булькавших жаб. Казалось, она была готова расплакаться – «Но это… Это хотя бы не те ужасные трубки, и иглы, и шланги… За что они так с тобою, Скраппи? За что?!».

– «Почему я не могу крылья расправить?».

– «Ох. Все… Все будет хорошо» – ответ мне не понравился тоже. Совсем мне не понравился такой вот ответ.

– «Блуми, что тут вообще происходит?».

– «Тссс! Кто–то идет! Поправляйся! Я люблю тебя, слышишь?».

– «Блуми!» – на этот раз ответа не последовало. Я могла слышать, но не видеть, и это пугало. Странно зажужжала и с металлическим звоном грюкнула массивная дверь, за которой скрылись осторожные шаги ушмыгнувшей пегаски, и вокруг снова стало тихо – только тикал неподалеку какой–то аппарат, нервируя меня тихим клацаньем многочисленных шестерней. Вновь вернулись звуки аквариума, в которые превращались приближавшиеся голоса, доносившиеся снаружи из–за какого–то толстого стекла, как я предположила. Что–то вспоминалось, что–то всплывало в памяти, когда я пыталась собрать воедино все те странные вещи, что окружали меня в тот момент, но голова вновь поплыла, и я понемногу погрузилась в ту тревожную дремоту, что никак не переходит в исцеляющий сон, как не дарует и долгожданного отдыха, успев напоследок подумать о том, что во всем этом можно будет разобраться и завтра.

По крайней мере, я избавлюсь от этой маски, и тогда уже можно будет понять, что же произошло.

– «Как ваше самочувствие, мисс Раг?».

– «Отвратительно» – пробурчала я. Дыхание вроде бы восстановилось, но я все еще чувствовала, как похрустывают мои ребра при каждом вздохе, и как старается, но не может наполниться воздухом грудь. Но теперь я хотя бы могла видеть свои ноги, заботливо распяленные во все стороны, словно я попала на дыбу, как и добрых докторов, срезающих с них пропитанные кровью и сукровицей бинты. Комнату я тоже узнала – это была одна из тех новых операционных, что построили по моим рассказам и кривым карандашным наброскам в новом центре для лечения заболеваний у магорезистентных пациентов. Когда–то тут повалялась и я, и Графит, и вот этот аквариум из стали и стекла вновь приютил мою пострадавшую тушку, растянутую на специальной кровати, похожей на морскую звезду. Ее отростки–лучи были предназначены для того, чтобы фиксировать конечности разноцветных лошадок, чем с удовольствием воспользовались толкущиеся за окном эскулапы, пока их коллеги срезали с меня покрытые красно–серыми разводами бинты – «Грудь болит, ребра хрустят, крылья вообще себя чувствуют странно… Вообще не чувствуют себя. Вообще».

– «Мда… Кхе… Понимаю» – покашлял в копыто серый земнопони. За прошедшие с нашей последней встречи годы он еще больше поседел и осунулся, но по–прежнему зоркие глаза внимательно разглядывали меня, пусть на этот раз, для разнообразия спереди, а не с тыла. Произведя ревизию многочисленных ран, он похмыкал и вскоре уже медленно катался вокруг меня на низенькой табуретке, копытоводствуя двумя ассистентами, чьи кривые иглы с неприятным усилием, словно в глину, входили в мою израненную плоть – «Впрочем, я уверен, мы что–нибудь придумаем. Как вы меня видите, кстати говоря?».

– «Как после недельного запоя, доктор» – сбить себя с толку и свернуть разговор на другое я позволять не собиралась. Не после того, как год с лишним крутилась среди знати такого полета, что даже вздохнуть не могла не солгав, не умолчав и не попытавшись проехаться тебе по мозгам – «Так что вы там говорили про раны на крыльях?».

Вот. Я тоже могла быть хитрой, если постараться.

– «На ваших крыльях нет ран, мисс Раг. Не переживайте на этот счет» – продолжая дирижировать ушиванием моих распухших топталок, пожилой жеребец отчего–то избегал смотреть мне в глаза, демонстративно сосредоточившись на работе. Хотя, признаться, там действительно было чем заняться, и при взгляде на выбритые по колено голени, покрытые безобразными отеками и многочисленными разрезами, меня саму охватила оторопь. Именно она была причиной того, что я просто дергалась, ощущая терпимую боль, когда закутанные в защитные костюмы рогатые эскулапы копались в них внушающими оторопь инструментами разной степени остроты – «А вот ноги мне ваши не нравятся. Несмотря на то, что раны нужно закрывать, я считаю, что вам необходимо провести дополнительное время в изоляции для того, чтобы мы могли убедиться в том, что вычистили из мягких тканей попавшую в них заразу».

– «У меня нет на это времени, профессор» – попробовав было завозиться на своем прокрустовом ложе я быстро притихла, когда один из врачей намекающе дернул продетой в рану ниткой, и покачал головой – «Когда я прилетела в Обитель, мои ноги так вот не выглядели, да и в понивилльском госпитале ничего криминального не обнаружили. Какую еще заразу вы там нашли?».

– «Инфекционно–магическое поражение тканей, конечно же» – словно это подразумевалось само собой, пожал плечами врач – «И не какому–то местечковому госпиталю под силу диагностировать подобные поражения. Даже мы пока не уверены, с чем именно вы столкнулись, поэтому я считаю – и хочу, чтобы вы это поняли! – что вам необходимо провести дополнительные проверки и лечебные процедуры».

– «Обязательно. Непременно. Обещаю каждый день ходить на перевязки. Но вот сейчас у меня на это времени нет» – приподнимая поочередно то одну, то другую ногу для бинтования, жестко отрезала я. Сколько именно времени я провалялась вот так, в наркотическом полузабытье, под какими–то аппаратами, я решила благоразумно не уточнять во избежание очередного удара по моей нежной психике. В этот самый миг мои мысли занимали только принцессы, только Луна, и я намеревалась прорваться к ней во что бы то ни стало, невзирая на любые преграды, чтобы помочь, предупредить, защитить… – «Принцессы в огромной опасности, доктор. И я должна к ним попасть. Как можно скорей».

– «А почему вы считаете, что сами не подвергаетесь подобной опасности?».

– «Что наша жизнь по сравнению с жизнями принцесс? А тем более такая, как моя?» – дернув щекой, я почувствовала какое–то шевеление в области лопаток и холод, внезапно охвативший мою спину и крылья, когда поднявшиеся врачи начали разбинтовывать что–то у меня на боках, успев при этом отметить краем сознания, что это была не обычная циркулярная повязка через спину и грудь – «Я не успела спасти принцессу Луну, но я должна знать, что она жива. Что с ней все хорошо».

– «Она жива и поправляется, уверяю вас».

– «Спасибо. Я тоже так говорила, когда не хотела отвечать на вопрос пациента!».

– «Поверьте, я вас не обманываю, юная дама» – ответил старик, строго поглядев на меня из–под защитных очков, поверх изогнутых стекол которых были надвинуты усиленные алхимией линзы, раздвижная оправа которых поблескивала крупинками магических камней. После разговора с Гриндофтом–младшим и профессором Бастионом я начала обращать внимание на такие вот вещи – «И вы должны понимать, что этот запрет наложен не просто так».

– «Почему же?» – я попыталась было повернуть голову чтобы выяснить наконец, как сильно порезала меня Блум, пытаясь вытащить из приплавившегося к стене костюма, но не смогла из–за копыт врача, удерживавшего меня неподвижно для того, чтобы внимательно осмотреть мои опухшие веки – «Вы что–то скрываете от меня, профессор? Луна… Она жива?».

– «Да. Со всей определенностью могу сказать, что да».

– «Она… страдает?» – эти слова вырвались у меня сами собой, словно эхо произнесенных кем–то еще, пока я валялась в полузабытье.

– «Думаю вы понимаете, что идеальным ее состояние точно не назовешь» – даже уклончивость этого ответа не смогла отвлечь меня от возни на моих же боках. Ощущение чего–то холодного, шлепками опускающегося в область основания крыльев вместе с усиливающимся запахом антисептика лишь усиливало панику, уже занимавшуюся где–то внутри – «Пожалуйста, смотрите прямо. Мне нужно оценить повреждения глаз».

– «А можно я посмотрю…» – добившись лишь отрицательного покачивания головой, я уже гораздо настойчивее прянула назад, пытаясь освободить свою голову из обернутых тканью копыт – «Док, вы мне что–то недоговариваете, и я хочу знать, что именно!».

– «Вы попали в какое–то странное облако непонятного дыма, мисс Раг. К счастью, его агрессивная природа сплавила швы стандартного защитного алхимического костюма, и это спасло вашу жизнь. А вот попытка снять его с вас в этом облаке едва не стоила вам жизни, в результате чего вы получили поражение мягких тканей голеней, крыльев и век, не говоря уже о менее слабом, но от этого не менее неприятном ингаляционном поражении верхних дыхательных путей» – отпустив мою голову, профессор присел на свою вращающуюся табуреточку и с усталостью оглядел меня, словно неудачно набитое чучелко, возиться с которым дальше смысла особого не было – «Не скрою, что мне импонирует ваша сознательность и верность долгу и нашим принцессам, но я не просто так запрещал вам сразу же вскакивать и бежать к ним со всех ног. Мало того, если вам это будет хоть немного интересно – таков был приказ самих принцесс, и в первую очередь Ее Высочества принцессы Луны Эквестрийской, который она повелела донести персонально до вас».

– «Это правда?».

– «Вы полагаете, я бы стал шутить подобными вещами?» – удивленно поглядел на меня земнопони и, судя по шуршанию тряпичных защитных костюмов, даже возившиеся по бокам от меня врачи недоуменно покосились на дуру, в чью глупую черно–белую голову пришел столь придурковатый вопрос – «Это распоряжение было отдано мне лично и, хотя принцесса не имела возможности это вам написать, я уверен, что если бы эта возможность имелась, и учитывая ваш несколько беспокойный характер, она непременно…».

– «Она не может даже пошевелиться?! Она страдает?!!» – от осознания жуткой правды меня подбросило на кровати, к которой я, благо, не была пристегнута, как в прошлый раз – «Я должна немедленно…».

Не знаю, что остановило меня – пара не самых слабых врачей, стиснувших меня своими боками; резкий, почти брезгливый жест профессора, неодобрительно пробубнившего что–то под своим тряпичным респиратором, или же то пустое место, которое когда–то занимали две огромные простыни из длинных бежевых перьев, которые я, как и раньше, распахнула от стены до стены…

Или же два жалких обрубка, беспомощно и бессильно упершиеся в спины врачей.

– «Что… Что это?» – пересохшими губами прошептала я, глядя на мерзко шевелящиеся отростки. Похожие на огромные, лишенные перьев куриные крылья, торчавшие из моих плеч штуки были покрыты такой же гадкой, пупырчатой кожей неприятного белесовато–розового цвета, перемежающейся участками какой–то слипшейся буро–розовой массы; своими движениями воскрешая в голове воспоминания о гигантских крыланах, и прочих летучих мышах. Они выглядели настолько отвратительно, неестественно, чуждо, что я задергалась как эпилептик в попытках вырваться и убежать, как только эти странные штуки, размером не уступающие моим задним ногам, вдруг пришли в движение и прилипли к моим бокам.

– «Успокойтесь, мисс Раг».

– «Chto eto za khuynya?!».

– «Это ваши…».

– «Уберите это! Уберите это от меня!!!».

– «Сноут, три грана^[3] балоперидола, живо!».

– «Шприц!» – переброшенная магией от одного единорога другому игла, словно пуля, мгновенно вонзилась мне в шею, но я еще дергалась, крутилась в попытке вырваться и убежать, пролететь прямо сквозь толстенное, армированное железной сеткой стекло, пока мои ноги не начали заплетаться, а голова не поплыла, заставив рухнуть на пол возле двери, отбрасывая грохочущую кушетку.

Я даже не представляла, что могло вырвать ее из пола, сиротливо оскалившегося изогнутыми, искореженными головками здоровенных болтов. Вот и посмеивайся после этого над магией единорогов! Или не бойся ее, как уверяла меня Твайлайт!

– «Вязки!» – сурово нахмурившись, приказал земнопони, пока его подчиненные и коллеги звенели своей подленькой магией, водружая на место кушетку, поверх которой была торжественно примотана моя вяло трепыхающаяся тушка – «И капельницу с цефабриколом, серебряной финифтью и парамотаколом. Болюсно, не разбавлять».

– «Печень откажет…».

– «Еще раз такое случится – откажет моя».

– «Хорошо. Под вашу ответственность. Ну а вязки, после такого?» – недоверчиво хмыкнул один из жеребцов, кивком головы указывая на поврежденную мебель – «Вы видели кровать?».

– «Лекарства помогут» – в ответ на резонное замечание своего коллеги, сварливо откликнулся старик. Присев на свою катающуюся табуретку, он внимательно посмотрел мне в глаза, не обращая внимания на наблюдателей снаружи, толпившихся возле огромной вмятины на окне, стекло которого удерживалось лишь благодаря вплавленным в него металлическим нитям. Похоже, он на все сто процентов доверял своим подчиненным, способным вытворять такое вот с помощью своего телекинеза. Иначе что еще могло так повредить это антивандальное окно толщиною в половину копыта? – «Мисс Раг, вы успокоились?».

– «Доктор… что это… такое?!».

– «Паническая атака. Моя вина, не предвидел, не предусмотрел. Хотя должен был».

– «Я не об этом!».

– «А это ваши крылья, мадам» – с жестокой иронией старого врача, ответил седой земнопони. Простительной, впрочем, на мой скромный взгляд, ведь под такой надежной охраной… Что ж, я узнала утонченное коварство тысячелетней правительницы, не делавшей ставку лишь на самые очевидные методы контроля опасных пришельцев из древних времен. Для чего ей было учить посвященных в эту тайну каким–то мозгодробительным заклинаниям испепеления, рискуя при этом их собственными жизнями, если те вдруг не смогут по доброте, по природе миролюбивой своей ими воспользоваться? Гораздо надежным, гуманным и почти незаметным надзором будут вот такие врачи, способные вылечить тебя, спеленать, а может быть, даже голову отвернуть, если сильно понадобится. И докажи потом, что это не ты сама с лестницы навернулась, когда убегала из госпиталя!

– «Мои… крылья?».

– «Теперь – да. Я хотел сказать вам об этом помягче, подготовить к этому удару, но что случилось – то случилось, и нам остается с этим жить» – помолчав, ответил старик. Несмотря на жесткость ответов, в его ворчливом голосе чувствовалось неподдельное сопереживание, когда он потрепал меня по вихрастой голове копытом, упакованным в полотняный сапожок защитного костюма, который зачем–то напялили на себя все окружавшие меня эскулапы – «Так выглядят ваши летательные конечности без пухового и перьевого покрова. Кроме того, мы должны сделать скидку на большое количество некротизированных тканей – видите этот нездоровый, творожистый цвет кожных покровов, и такую же их консистенцию? – которые подверглись казеоидному некрозу^[4] вследствие контакта с неизвестным агрессивным веществом магической природы. Поэтому я и не разделяю ваше желание поскорее покинуть наш центр по воздуху или пешком, или еще каким–либо устраивающим вас образом. Понимаете меня?».

– «Некроз подразумевает… гибель клеток, язвы и гангрену…».

– «Верно. Но замечательная природа вашего вида такова, что регенеративные способности сразу же вступили в борьбу, и превратили некроз в апоптоз, после чего, минуя стадию воспаления, сразу же перевели ее в пролиферацию…».

– «Кхем! Иными словами, мисс Раг…» – вмешался в разговор стоящий сбоку ассистент старого профессора, намекающим покашливанием заткнув не в меру разболтавшегося шефа – «…магическая составляющая этого дыма не подействовала на вас, поэтому ваши крылья не отгнили там же, на месте, вместе с глазами и копытами, и эта загадочная особенность предотвратила отмирание, воспаление и гниение тканей, дав возможность клеткам начать процесс восстановления, ограничив повреждения тонким слоем кожи и подкожной клетчатки, не допустив его до мышц и костей».

– «Процесс… может двинуться… дальше?» – слабость и сонливость нарастали с каждой каплей, попадавшей в мое тело по трубочкам капельниц, уже присоединенных к моей шее с помощью еще одной пары игл. У меня уже не оставалось сил и желания даже почувствовать боль от уколов – а может, это стоявшие по бокам псевдоврачи, уже продемонстрировавшие мне и профессору, кто тут на самом деле является надзирающим оком принцессы, набили копыто и рог по части безболезненных инъекций. Я понимала, что времени оставалось немного, и старалась узнать хоть что–нибудь из того, что происходило вокруг меня в этом госпитале – «Луна… тоже?».

– «Не в той же мере, но да – и принцесса пострадала от этой заразы, а многие стражи умерли, или даже переродились в каких–то кровожадных существ, которыми занимаются их соратники, оставшиеся на ногах» – немалых размеров «врач» очень лихо орудовал широким бинтом у меня на боку, после чего, обойдя, присел у меня перед носом, внимательно и без особой, как я заметила, опаски глядя в мои опухшие, слезящиеся гляделки – «А представьте, что еще и вы, не избавившись до конца от последствий произошедшего, придете к ней, и вновь запустите этот процесс по второму кругу. Теперь вы понимаете, почему мы не хотим допускать вас до принцесс?».

– «Понимаю» – да, я не врала, и такой вот ответ не именитого академика, а опытного, много повидавшего врача, был для меня гораздо доходчивее, чем все пространные рассуждения профессуры, или их углубленность в детали в самый ненужный момент – «Скажите… Скажите принцессам, что мне… очень жаль. Что не смогла… не успела…».

– «Вы успели, мисс Раг» – кивнул единорог, осторожно потрепав меня по плечу, успев при этом гордо поглядеть на своего шефа, неодобрительно хмыкавшего у него за плечом – «А теперь поспите, и позвольте вашему телу сделать все, что необходимо для выздоровления».

«Значит, я была права – он и в самом деле не просто исследователь неизведанного, как многие ротозеи, толпящиеся за обзорным окном» – мысли снова начали кружиться у меня в голове, свиваясь в тугую спираль между ушами. Запахи и вкусы превратились в праздничный торт, окончательно выходя из–под контроля и все, что я успела подумать, погружаясь в невесомый, похожий на туман сон без сновидений, было: «Бедная Квикки. Вот, наверное, как она себя чувствует, когда вынуждена принимать те облатки и порошки».

Как там себя чувствовала Квикки на самом деле, я все же не знала. Обычно я проводила в этом отделении госпиталя не более суток или пары недель, так или иначе сваливая из него под торжественное обещание регулярно отчитываться, появляться на перевязки и не забывать про анализы всех видов, половина которых вызывала у меня смущение, половина – возмущение, а третья половина начинала бесить. И это еще хорошо, что я не рассказывала этим рогатым и безрогим естествоиспытателям про спинномозговые пункции^[5], Твайлайт! Уверена, тогда из меня бы быстро сделали чучелку, откачав за пару сеансов всю жидкость из позвоночника, или оставили парализованной, случайно ткнув иглой не туда! Процесс выздоровления шел очень медленно, воспалившиеся раны уже дважды приходилось вскрывать, дренировать и вновь ушивать для того, чтобы не оставлять на моих голенях разрезы размером с игральные карты. Ребра поджили первыми, и уже не так жутко щелкали при дыхании, кашле или ходьбе, а вот крылья…

– «Все будет хорошо, Скраппи. Вот увидишь, все будет хорошо» – утешала меня Блуми, которую все–таки допустили до моей поправлявшейся тушки, когда стало ясно, что угрозы вторичного или остаточного поражения нет и уже не предвидится, и меня перевели в обычную палату, в которой мы однажды уже ночевали с Маккриди – «Скоро перья заново отрастут, и ты снова встанешь на крыло. Мало мы что–ли грифонов ощипывали, или они нас?».

– «Не отрастут. Врачи сказали, кожа расплавилась, и перьевые сумки^[6] погибли» – тихо вздохнула я, стараясь не коситься на эти гадкие обрубки, словно какие–то мутировавшие органы или тентакли, топорщившиеся под простыней. Как будто я не замечала, как вздрагивала Нэттл, когда ее глаза, раз за разом, возвращались к этому жуткому зрелищу – «Поэтому я теперь нелетучая пегаска, как Дроп. Теперь вот мне у нее лишнюю попонку придется просить».

– «Ох, Скраппи…».

– «Только ребятам не говори. Пока не говори, ладно?» – слезы уже были выплаканы, поэтому в душе оставалась лишь грусть и холодок страха. Страха за будущее, в котором не будет теперь места даже для простого полета с грузом на спине. Даже подработки на почте или курьерской доставки. Даже простого полета, когда поднимаешься в небо, купаясь в его бесконечной, бескрайней, густой синеве – «Я сама им покажусь, когда придет время. Ну, я имею в виду, когда сама смогу смотреть без содрогания на… это».

– «Я тоже» – прошептала рыжая, глядя перед собой, но я видела, что взгляд ее направлен куда–то внутрь себя самой. Прошло какое–то время прежде, чем она вздрогнула, заметив мой взгляд – «Нет–нет, я не про крылья твои, хотя они тоже выглядят жутко. С этим нужно будет что–то придумать, но я даже не знаю пока что… Может, врачи подскажут? Я слышала про какие–то протезы для ног, но для крыльев…».

– «Тогда о чем ты?» – поинтересовалась я, увидев, что сидевшая рядом с кроватью пегаска снова начала уходить куда–то в себя – «Блуми, что случилось–то?».

– «Трубки, Скраппи. Трубки эти, и шланги» – потянувшись, я потянула Блуми к себе, ощущая, как дрожит несгибаемая принцепс–кентурион, прошедшая две войны и нелегкую службу легионера – «Ты лежала там, совсем одна, а из тебя торчали все эти трубки, и шланги, и все эти машины что–то качали в тебя и наружу…».

– «Они же мне жизнь спасли».

– «Они воткнули тебе две трубки в горло и в нос, а язык прикололи снаружи к щеке, чтоб не мешался!» – практически взвизгнула рыжая кобыла, заставив меня крепко–крепко прижать ее к груди, чувствуя бешеный стук ее сердца – «Скраппи, каким больным уродом нужно быть, чтобы вообще придумать… придумать такое?!».

– «Увы, только так меня и можно спасти. Меня и еще одного моего друга» – болевая точка была у каждого из нас. Скрытая от взглядов других и, зачастую, нашего собственного, однажды она обязательно находилась, как бы мы ни прятали ее, и как бы глубоко она ни лежала в душе. И такая болевая точка обнаружилась у этой очаровательной рыжей пегаски, пытавшейся укрыться в моих объятиях от пугающих ее воспоминаний. Машины, терзающие живых – откуда пришел в нее этот страх? Что она увидела когда–то, пронеся этот страх внутри себя через жизнь? А может, это были такие же сны, что терзали меня по ночам, заставляя просыпаться от крика? – «Да, они еще достаточно примитивные, просто прототипы, сделанные на коленке по одному только их описанию. Но они будут развиваться, и все будет не так страшно, поверь. Зато они смогут спасать жизни пони, когда рядом не случится единорога или магических талисманов каких–нибудь. Понимаешь?».

– «Как… Как та штука, которую ты придумала, когда Графита спасала?».

– «Скорее, просто вспомнила о такой».

– «И что, все сталлионградцы такие вот умные?» – похоже, она все же сумела обуздать свой страх, железным копытом придавив его где–то внутри и теперь мне предстояло выслушивать колкости и отвечать на ироничные, неудобные вопросы, которые непременно придут на освободившееся от ужаса место. Что делать, такова наша природа, такова психология пони, поэтому я лишь вежливо улыбнулась, на всякий случай крепко притиснув свою рыжуху к груди, призывая не забывать о том, кто тут из нас вообще альфа–кобыла, пускай и больше потрепанная жизнью, чем обычно – «А эти аппараты… Погоди, их ты, тоже ты придумала?!».

Я почувствовала, как моя улыбка стала абсолютно неестественной.

– «О, богини, я должна была догадаться!» – простонала Блуми, не делая попыток выбраться у меня из объятий – «Ужасные аппаратусы… Самые жуткие штуки, которые только можно измыслить… И ты, конечно же, решила испытывать их на себе!».

– «А на ком, моя хорошая? На ком? Разве не в этом состоит высшая справедливость, когда твои придумки ты воплощаешь и испытываешь на себе?».

– «Так вот откуда эти пункты устава взялись! А дальше что? Может, ты еще и оружие на себе испытывать будешь?!».

– «Блуми! Блум, погляди на меня!» – отстранившись, я подняла копытами голову рыжей пегаски, с нежностью отведя в сторону кончик челки растрепавшегося ирокеза, нацелившегося прямо в мой глаз – «Помнишь, что я говорила тебе про себя? Я не какая–нибудь героиня, как мои подруги, я даже не просто хорошая пони как ты, но я готова положить свою жизнь для того, чтобы спасти кого–то из вас. Да, со мной трудно, поэтому мы и пытались дать тебе время подумать прежде, чем связывать свою жизнь с нашей безумной семейкой. Да, я придумываю разные жуткие штуки – поверь, я сама бы рада забыть и не помнить того, что осталось в моей голове. Но я никогда, слышишь, никогда не причиню вред кому–то из вас. Ни тебе, ни близким, ни окружающим – никому! И никому не позволю вредить ни пони, ни грифонам, ни кому–то еще. Ни одно живое существо не должно мучаться и страдать, пока я жива, и могу хоть как–то им помочь».

– «Самое нежное сердце на Эквусе бьется в той, кого боятся грифоны и пони по всему континенту…» – прошептала наконец Нэттл, обнимая меня. Кто знает, сколько в этом было кобыльего притворства, а сколько обычного желания верить в то, во что нам хочется верить – «Знаешь, они снова запретили пускать к тебе детей. Я спрашивала. И Графит опять куда–то пропал».

– «Этот газ или дым – он был специально сделан для того, чтобы губить фестралов» – машинально откликнулась я, и лишь спустя несколько ударов сердца сообразила, что явно ляпнула лишнего, постаравшись как можно скорее отвести разговор от детей – «Эти уроды замахнулись на Госпожу и ее воинов…».

– «Но при чем тут Санни и Берри?».

– «А ты бы поставила под угрозу жизни своих детей?» – уловка не удалась, и в отчаянии я ударила по больному, стремясь прервать ту логическую цепочку, что начала выстраиваться у нее в голове – «Графита ко мне бы тоже не пустили, как и остальных. Тебе разрешили только потому, что ты была рядом со мной в этом месте, и практически не пострадала».

– «Раны зажили. Эти твари мне только перья и шкуру пробили, да и то неглубоко» – отчаянная уловка удалась, и вздрогнув от мысли о том, что случилось когда–то в ее жизни, пегаска помотала головой, словно пытаясь избавиться от тяжелых воспоминаний – «А наш… партнер… все еще не объявился. Он часто так исчезает?».

– «Достаточно часто. По службе» – кажется, я расслышала в голосе своего рыжего очарования ревнивые нотки, и немного расслабилась, отведя ее мысли от опасной черты – «На этот счет не переживай. Блудить на службе у Госпожи? Для этого нужно быть клинически доказанным идиотом, а таких там точно не держат. Поэтому не переживай, а радуйся, что он еще не в Кантерлоте, и не рвется сюда. Меня иногда дрожь охватывает от мысли о том, что случилось бы, если бы он полез с нами туда…».

– «Агааааа. Как и меня, когда я думаю о том, чем рисковала ты, когда полезла туда!».

– «Да. Прости. Была полной дурой» – кажется, одним кротким внушением принцессы не могли обойтись, и теперь решили ударить меня побольнее, с помощью той, что не пыталась особенно стесняться в выражениях, особенно когда видела, как повторяют ее же ошибки. Страшные ошибки, которые привели к трагедии всей ее жизни – «Но ничего, вот вернется наш муженек, и мы закатим для тебя настоящую земнопоньскую свадьбу. Сотни гостей, фуршет в парке, оркестр и танцы до упада. Может, даже принцесс пригласим – инкогнито, конечно же. Это секрет, но на моей свадьбе они тоже были и, между прочим, слопали весь торт. Смотри только, никому ни слова!».

– «Ох, Скраппи…» – со счастливым вздохом простонала рыжуха, поглаживая копытом меня по груди. Возможно, это было и не слишком честно вот так вот манипулировать мыслями дорогого мне существа, но в тот момент я была уверена в том, что ей будет гораздо спокойнее жить и без постоянных кошмаров, не мучаясь мыслью о том, что за жуткие существа существуют в ее спокойном и понятном до того мире. Особенно, когда одно из них все время находится рядом с ней – «Я бы так этого хотела… Но у нас ничего не получается, понимаешь? Он… Ты вообще видела, какой у него размер?!».

– «Одна из милых шуток принцессы, наверное» – цинично хмыкнула я.

– «А шутка ли это была?» – не осталась в долгу Блуми. Забавно, но тот же Древний очень слабо себе представлял, насколько раскрепощенными и циничными были, есть и будут самки любого вида и пола, когда речь заходит о сексе. И если для самцов это обычно табу или повод для банального, унылого хвастовства, то их подруги редко когда стесняются обсуждать друг с другом подробности своей интимной жизни – «Я имею в виду, такой жеребец… А вдруг он не только нам приглянулся?».

– «Я послеживаю за этим. А ты могла бы быть и понастойчивее – долго мне еще ждать, пока я наконец–то смогу тебя выбрыкать на заслуженный, оплачиваемый, и гарантированный государством отдых на Пузатые Облака?».

– «Размер, Скраппи. Раз–мер! Он же меня пополам разорвет!».

– «Пффф! Меня же не разрывает».

– «Да, а как у тебя это получается – не говоришь!».

Что ж, в тот раз мне удалось перевести разговор на более приятную тему, быстро захватившую мысли рыжей поньки, отвлекая ее от опасных выводов, к которым та, рано или поздно, должна была все же прийти. Представив, в свою очередь, мое рыжее солнце, с оторопью глядящее на заходящийся зубодробительным свистом серый комочек, протягиваемый акушеркой, я долго перекатывала эту мысль так и эдак, не придя к какому–то однозначному выводу, в конце концов, решив положиться на волю судьбы. Судьбы и принцесс, если им взбредет вдруг в голову ускорить пополнение поголовья настоящих фестралов, пока представленных лишь моими детьми. «Или не только ими» – кольнула сердце неприятная мысль, пришедшая вместе с упоминанием Блуми долгих отлучек супруга. Впрочем, с этим я ничего поделать не могла, хотя на моем месте любая здравомыслящая кобыла уже давно рвалась бы к принцессам с целью закатить замечательную кобылью истерику… В общем, что со всем этим делать, я тогда так и не решила, и продолжала трепаться с подругой, сестрой–по–табуну, или как там еще назывались такие вот отношения наших потомков. Обсудив все очень важные кобыльи дела, мы наконец распрощались, напоследок договорившись о том, что в следующий раз она наконец–то придет не с пустыми копытами, а притащит наконец–то мне что–нибудь пожевать.

– «Зачем? Тебя тут плохо кормят?» – изумилась рыжая, недобро оглядываясь на дверь Строгим Начальственным Взглядом, готовясь творить суд и расправу – «Не волнуйся, я с ними сейчас поговорю!».

– «Нет–нет, кормят хорошо. Просто это традиция такая. Из Сталлионграда» – хмыкнула я, представив себе мое рыжее солнце, трясущее за грудки пищащих что–то врачей, испуганно отворачивающих оплеванные морды от орущего на них принцепс–кентуриона – «Там больным дают только кашу, похожую на бумажный клей и какао, которое выглядит так, словно в нем Хунк свои копыта помыл. Вкус и запах, как ты понимаешь, соответствующие. Поэтому там принято больному обязательно что–нибудь вкусненькое притащить – печеньки, апельсин или банан. Обязательно чтобы пахло посильнее, особенно когда портиться начинает. А есть все принесенное нужно непременно по ночам, под одеялом. И самое главное, чтобы оно запрещенное врачами было, ведь что эти изверги понимают в лечении, правда?».

– «Ты сумасшедшая, Скраппи!» – наконец рассмеялась пегаска, осторожно прижимаясь ко мне в прощальном объятии, стараясь не давить на срастающиеся ребра – «Ты просто мое пятнистое сумасшествие. Мое, поэтому если еще хоть раз ты попробуешь вот так вот оставить меня одну – просто месяцем больнички у меня не отделаешься. Поняла?».

– «Поняла».

– «А апельсин я тебе все–таки принесу».

У всего есть начало, у всего есть конец. Пусть он не всегда виден, не всегда предсказуем, но рано или поздно, конец приходит всему, как пришел он и моему заключению. Отвыли последние вьюги месяца Восхода Солнца, зазвенели ручьи Равноденствия и наконец, мою измучившуюся от однообразного времяпровождения тушку впервые выпустили из заточения. А вернее, разрешили спускаться с верхнего этажа госпиталя Крылатых Целителей, теперь находившегося в средних размеров особнячке, куда тот перебрался из основного здания, подальше от остальных пациентов, которым не требовался особый магический фон. Ну, так мне объяснили врачи, хотя я догадывалась, почему на самом деле Центр был переведен в отдельное здание, внутренний дворик которого, словно случайно, был накрыт прочным стеклянным куполом, что, вкупе с квадратно–гнездовой планировкой собственно самого особняка, превращало его в хорошо укрепленную лабораторию и, если понадобится, место для заключения кого–то, кого следовало изолировать от магического воздействия, или подвергнуть оному, не тревожа других. Одно время, от скуки, я даже пыталась представить себе такое чудовище, безжалостно высасывающее магию из всех, на кого упадет его взгляд, но не преуспела, остановившись на каком–то четвероногом годзиллокентавре с рогами и шипастым хвостом. Почему именно такой образ пришел мне на ум? А хрен его знает, Твайлайт! Может, воспоминания о Лире и ее деревянной прикроватной марионетке навеяли, а может просто на завтрак опять переела – что мне еще было там делать, кроме как валяться на кровати до обхода, и заниматься гимнастикой после обхода врачей? С медсестрами я договорилась, взяв всю вину на себя и уверив каждую в том, что буду предельно бережной со своим поправлявшимся организмом, а легчайшие нагрузки в виде десятков отжиманий и бесконечных подтягиваний на ножке поставленной вертикально кровати еще никому не причинили вреда. Быть может, врачи и знали об этом, а если нет, то догадывались, хотя и не делились со мною своими мыслями. Наверное, они были довольны уже тем, что имели рядом с собой мою ограниченно транспортабельную тушку для многочисленных экспериментов, доступную для исследований в любое время ночи и дня, да еще и имеющую определенное представление о целях исследований и экспериментов. Обо всем, что творили за эти годы с моим телом, можно было отдельную книгу писать, да и то, я уверена что вы и так все отлично знаете о происходившем, Ваши Тиранствующие Высочества, поэтому считала лишним тратить на это время в своих дневниках. Сбор анализов, беседы, эксперименты с одним или целыми группами исследователей, излучающих в меня, вокруг меня и даже через меня самые разные заклинания – все это было одной из частей большой работы, которой был занят этот почти неизвестный широкому кругу общественности госпиталь, ставший настоящим институтом по изучению магических аномалий. Множество разных приборов, артефактов, механики и магии – на этот раз исследовательская группа, получившая грант на исследования «пациента ноль», как оказывается, называли меня эскулапы, сосредоточилась на попытке создать что–то вроде рентгена, но без магии и электричества, считавшегося нашими потомками одной из Стихий, связываться с которыми было себе дороже. Признаться, одно время меня подмывало устроить вечер ликбеза и культпросвета с обязательным шоу из эбонитовых палочек, но при воспоминании о погибших и раненных дураках, пытавшихся оседлать «настоящие» грозовые тучи на перевале грифоньих гор, желание шутить и гыгыкать пропало словно отрезанное, поэтому я покорно вставала под очередной аппарат, и терпеливо морщила лоб над очередной неудачной попыткой получить в результате исследований что–то полезное, а не набор перепутанных линий, отображавшихся на металлических пластинах приборов.

Помимо чисто физикальных исследований, на мою голову свалились еще и какие–то странные тесты, которые меня подмывало назвать психологическими, если бы психологи или психиатры могли бы извлечь что–нибудь полезное для науки из странных заданий, которыми меня нагружали по нескольку раз в день. Каждый раз это были совершенно разные пони, и каждый раз они придумывали совершенно разные тесты, объединяло которые только одно – все они проходили внутри закрытой операционной, металлического помещения с неразбиваемыми окнами, за которыми толпилось сразу несколько пони, разглядывающих меня словно какую–нибудь экзотическую, и явно опасную зверушку, пока один из врачей пытался проверять когнитивные функции моего скучающего организма.

– «Пожалуйста, смотрите на карточки и говорите первое что придет вам в голову» – спокойным, тщательно контролируемым голосом говорил жеребец, держа перед собой набор из трех белых картонок с рисунками, повернутыми так, чтобы я не могла видеть то, что изображено на обратной их стороне – «Постарайтесь не думать, просто произносите приходящие на ум слова».
– «Медуза, член, кактус. Облако, бабочка, член, чайник. Член, цветок, снова член...».
– «Мисс Раг, пожалуйста, сосредоточьтесь. Давайте попробуем еще раз, хорошо?».
– «Да как я могу сосредоточиться, когда вы мне под нос то и дело неприличными рисунками тычете? Вы что, гомосексуалист–извращенец?».
– «Почему вы так решили?».
– «А зачем вам столько картинок с поньскими членами?».

Думаю, многие сталкивались в своей жизни с психологическими проверками. Не вызовами, которые бросает тебе жизнь, а именно проверками, когда демонстративно спокойный пони просит тебя сделать что–нибудь непонятное – отсортировать десяток карточек с картинками по группам с совпадающими признаками, или дорисовать набросок рисунка из черточек и точек. Несмотря на какие–то детсадовские задания, сама атмосфера, которая царит при этом вокруг, заставляет тебя нервничать и тупить, отчего становится только хуже, ведь ты уже воображаешь себе осуждающий взгляд сидящего напротив психолога, который точно заподозрит в тебе психа, если ты не разберешься с этими проклятыми бумажками, картинками или цветными кружками…

Но знаете, на самом деле все проще и сложнее одновременно. Единственным способом справиться с этим давлением, единственным способом не дать собой манипулировать, было не загоняться и не воспринимать все происходящее всерьез. Да, вот так вот просто, Твайлайт, чего бы там тебе ни говорили психологи. С психиатрами, конечно же, спорить не стоит – если уж на тебя обратили внимание эти господа, то дела и в самом деле обстоят не очень, а вот избавиться от фобии перед такими вот тестами было под силу любому. И нет, я не говорила, что это будет легко, ведь очень часто изменить себя сложнее, чем мы думаем, и мне это удалось лишь благодаря нашей общей памяти со Стариком, имевшим хоть и небольшое, но представление о том, для чего и как обрабатываются результаты всех этих тестов. И именно поэтому, как мне кажется, я не слишком расстраивалась по поводу напыщенного бухтения очередного гения от психологии с его карточками, разноцветными кубиками или какими–то многоуровневыми, мозгодробительными загадками о фризерах и кирпичах. Поэтому я попросту развлекалась, без особого интереса отвечая на бесконечные вопросы, замечая, как начинали скучать и пони, разглядывающие меня через окна операционной.

– «Хорошо, мисс Раг. Оставим это на время» – наконец, сдался жеребец, для чего–то взглянув на окно, после чего собрал в одну кучу оставшиеся картонки, тщательно их перемешал, и поднял перед собой очередные три, но уже развернув их картинками в мою сторону – «Скажите, а теперь, что вы видите? Не думайте, просто произносите первое, что придет вам на ум».

«Это проверка какая–то?».

– «Цветок» – на этот раз не сумев скрыть удивления, произнесла я, глядя на белый прямоугольник. Изображенная на нем картинка была не то чтобы стандартной – какие–то серые разводы, похожие на отпечаток чернил, поверх которых был нарисован цветок, похожий на тот, что я видела в лечебнице Стикки Виллоу, когда очнулась после неудачного эксперимента – «Красный. Не знаю, как он называется».

– «А здесь?».

– «Тучка с дождем».

– «А теперь?» – картинки появлялись и отправлялись обратно в кучку быстрее чем раньше и теперь я уже не придумывала воображаемые изображения, а лишь успевала называть то, что появлялось у меня перед глазами – «Если вам не трудно, постарайтесь чуть точнее описывать изображения, хорошо?».

– «Солнце. Желтенькое такое, с черточками–лучами, словно жеребенок нарисовал» – не знаю, что там так взволновало скучавшую за окнами–иллюминаторами медицинскую кодлу, но смена теста подействовала на них как–то не совсем адекватно, заставив вплотную приникнуть к стеклу – «Домик, синий, с красной крышей и дымом из трубы. Щит риттерский, грифоний, каплеобразный, но без герба».

Сидевший напротив психолог взволнованно поправил очки и что–то отметил в своем блокноте, в то время как его коллеги разве что на голову друг другу не лезли, пытаясь увидеть что–то в операционной. Для надежности я покрутила головой и даже заглянула под стол, но нигде не обнаружила ничего стоившего такого внимания, после чего снова воззрилась на своего интервьюера.

– «Вы чё, серьезно?» – не выдержав, рассмеялась я, когда на следующей карточке увидела крайне детализированные изображения того, что отличает жеребцов от кобыл. Как и все остальные рисунки, они были выполнены старательно и крайне натуралистично – было понятно, что художнику нравилось то, что он рисовал, причем явно с натуры. Как и прочие, изображения слегка возвышались над поверхностью мелованного картона, словно бы выступая из белой, покрытой серыми кляксами бумагой. Я никогда не видела такой техники рисования, она не была похожа ни на жирные мазки любителей масляных красок, ни на аппликацию – казалось, рисунок едва заметно возвышался, парил над бумагой, оставаясь объемным в то время как плоским и безжизненным оставался находившийся под ним кляксовый фон – «Ну, это… Pipiski. Кобылы и жеребца».

Собравшиеся за окном вновь зашумели, когда специалист по прикладной психологии продемонстрировал картонку зрителям, прилипшим к стеклу. Уж не знаю, что именно они там углядели в этом тестировании и его результатах, но провожали меня до палаты всей кучей, хотя и держась на достаточном отдалении, словно и впрямь увидев во мне настоящую буйнопомешанную.

Иначе для чего бы им было приглашать двух дюжих единорогов, бдительно контролировавших каждый мой шаг до кровати?

В общем дело шло медленно, хотя какие–то подвижки наметились, хотя я не была уверена в том, что именно после моего предложения воздействовать магией на магически или алхимически измененные вещества для того, чтобы уже с помощью них воздействовать на магорезистентные ткани. Не знаю, что из предложенного мною было воспринято ими всерьез, но в один из последних дней моего заточения большие стальные листы утащили быстрее, чем это происходило обычно, а значит, им все–таки удалось подобрать определенную частоту вибрации странных кристаллов, удивительно похожих на те, что я видела в заброшенных шахтах у Зеркала Мира. Оставалось надеяться, что через несколько лет пони и в самом деле получат подобие УЗИ или МРТ^[7], приспособив его к своему видению нового мира, в то время как я… Я была довольна уже тем, что мне разрешили отлучаться с опостылевшего этажа, сделав первые робкие шаги по широкой лестнице, ведущей в освободившийся от снега внутренний двор, накрытый сдвижными стеклянными панелями. Там одуряюще пахло влажной, черной землей; там таяли последние россыпи снега, прятавшиеся в холодных еще тенях по углам. Там уже набухли почки на ветках кустов, а из ровно вскопанной земли уже показались первые робкие травинки. Там солнце светило через отмытые стекла крыши двора, а на скамейках вольготно расположились какие–то насекомые, с крыльями и лапами, усами и без, принимая солнечные ванны в полной безопасности от возвращавшихся птиц, удерживаемых снаружи стеклами внушительной толщины. Там должна была быть я… Но мои копыта повели меня прочь, в сторону от сиявшего солнцем дверного проема, свернув к металлической двери второго этажа – тяжелой, надежной, снабженной гуттаперчевыми уплотнителями; самый вид ее говорил о надежности и незыблемости, лишь усиливавшийся от вида металлической ручки в виде изогнутой полукругом трубы, надежно вплавленной в солидный металл. Отсутствие каких–либо окон или замков наводило на мысль о хозяйственном ее предназначении, надежно маскируя среди других, более практичных и узнаваемых деревянных дверей, коих на этой лестничной площадке было вполне предостаточно – но именно возле нее я остановилась, и потянула за ручку, следуя за ударами тяжело стучавшего сердца по широкому, погруженному в совсем не весенний полумрак коридору. Какие–то странные растения в кадках, тянувшие ко мне ветви–щупальца со светящимися пузырьками вместо листьев; россыпи разноцветных кристаллов, широкие алхимические столы, уставленные стеклянной, деревянной и даже каменной алхимической посудой – все это прошло мимо меня как во сне, пока я, неверными шагами, приближалась к очередной массивной двери. Она была круглой, словно выдранной с какого–то цеппеля вместе с куском переборки, да так и вмонтированной в стену из каменных блоков – больших и тяжелых, под весом своим буквально слившихся друг с другом, оставив на месте стыков едва заметные щели не шире поньского волоса. От всей этой конструкции веяло силой и надежностью, а смотровой иллюминатор был забран настолько толстым стеклом, что я буквально опешила, разглядывая эту толстенную воронкообразную линзу, своей широкой частью направленную не наружу, а внутрь скрывавшегося за ней помещения.

«Эта штука… Она рассчитывалась совсем не для того, чтобы изолировать кого–то от воздействия снаружи. Она построена для того, чтобы держать кого–то внутри!».

– «Скраппи, зайди пожалуйста» – раздался откуда–то сбоку голос принцессы. Мое присутствие здесь не осталось незамеченным, и стоявший у окна наблюдатель уже направлялся ко мне чтобы вышвырнуть вон, шурша полами своего матерчатого защитного комбинезона, но голос старшего диарха был слышен всем в коридоре, поэтому я опустила какую–то колбу, непонятно как оказавшуюся у меня под копытом, и бочком–бочком двинулась в соседнее помещение, не сводя глаз с многочисленных четвероногих фигур, появившихся в неверном свете разноцветных огней этого странного места.

Признаться, чем дальше, тем больше оно напоминало ужастик про сильно незадавшееся рождество.

Открывшееся мне помещение я видела плохо из–за ярких лучей солнца, бьющего из окна. Эта узкая полоса света была единственным ярким пятном, проникающим сквозь тяжелые занавеси, из–за чего вся остальная палата, или комната, или какой–нибудь кабинет казались погруженными в непроницаемый мрак. Я успела разглядеть парочку узких, тяжелых столов у стены, заваленных множеством тяжелых томов в допотопных деревянных и тканевых переплетах, широкую доску с массивными ножками, испещренную плохо читающимися надписями и несколько массивных корзин, наполненных использованными колбами и ретортами. Все это походило на жилище какого–то странствующего авантюриста времен ренессанса, разъезжающего из страны в страну с целью быть представленным ко двору – мошенника, псевдоалхимика, самозванного колдуна, торговца чужими секретами и поддельными драгоценностями. Не хватало лишь узкой лежанки, кофейного столика и зеленой бутыли вина в соломенной оплетке для полноты образа… А, нет, были и они – неподалеку от меня, на столе, вместе со свежими фруктами, травой и рыхлым сыром.

Почему–то это сочетание продуктов вызвало у меня спонтанное чувство голода, слюной прокатившееся по языку.

Как и всегда, что касалось воздействия на окружающих, сцена была оформлена настолько грамотно, что у меня тотчас же возникло ощущение, что я заглянула в закулисье того театра, что каждый день видят перед собою подданные принцессы, вместе с нею исполняя свои роли в огромном спектакле под названием Жизнь. Кто–то приходит в него красоваться, кто–то блистать, кто–то играть, ну а большинство – просто смотреть, переживая за происходящее, и я не была уверена в том, к кому же именно себя отнести. Но не стоило забывать и о приме, стоявшей у занавешенного окна, обозначив себя лишь темным силуэтом на фоне лучей яркого света, рвущихся между тяжелыми шторами. Одно лишь движение ее головы, один лишь пристальный взгляд и едва заметно дрогнувший в гневе нос – и я поверглась ниц, склоняясь сама и возлагая свое достоинство перед копытами той, что правила этой частью известного мира. Выспренно, скажешь ты, Твайли? Но погоди, пока сама не пройдешь через это, пока сама не согнешься вот так, подгибая передние ноги, для верности уткнувшись лбом в новый, еще не прилежавшийся, скрипучий паркет, вслушиваясь в приближающиеся к тебе тяжелые шаги.

– «Как продвигается твое лечение, Скраппи?» – походя поинтересовалась принцесса. Шаги ее едва замедлились рядом со мной, чтобы направиться чуть дальше, вынуждая меня практически на ходу принимать решение – оставаться неподвижной, оказавшись в весьма непочтительной позе по отношению к верховной правительнице страны, или же повернуться следом за ней, что тоже было бы вопиющим нарушением протокола. Решение пришлось принимать быстро – подняться мне не разрешали, как не годилось и демонстрировать вздернутую в воздух задницу в сторону повелительницы, поэтому я остановилась на соломоновом решении, и с кряхтением принялась изображать из себя инвалида, пытающегося встать, но каждый раз, по какой–то причине, не способного утвердиться на своих четырех. Я быстро втянулась в эту игру как в средство не думать о том, у кого же из нас первой не выдержат нервы, но кажется, вновь недооценила ту бездну опыта, что отделяла любого из нас от принцессы, что, кажется, с не меньшим интересом наблюдала за тем, чем закончится вся эта сценка. Впрочем, победа, как мне кажется, не досталась–таки никому – в самый напряженный момент, когда нужно было прекращать весь этот балаган и уже решаться на что–то я, по давней привычке, решила помочь себе крыльями, и неосторожно уперлась ими в пол…

Ощущение было незабываемым. Казалось, я сама себе выдавливаю кость из крыла прямо сквозь кожу и мускулы, и все потому, что по неосторожности уперлась самым его кончиком в старый паркет. Рявкнув от боли, я покачнулась и завалилась на бок, отчего стало лишь хуже – по оголенной шкуре будто наждачкой прошлись, заставив меня… Правильно, перекатиться на другой бок, отчего я вообще света белого не взвидела, с грохотом лупя копытами по ненавистному полу в жалких попытках подняться. Не знаю, что это было – заусенцы ли на старых дощечках, или особо колючая, старая пыль, забившаяся между паркетинами, но чувство, что с меня заживо сдирают шкуру, воскресило в памяти печь, видения в лечебнице и многое другое, что я старалась забыть. Краем сознания отмечая звук тяжелых шагов я заполошно замахала своими покалеченными конечностями и боком, словно пьяный краб, отшатнулась в один из углов, желая лишь чтобы меня никто не трогал, и не сделал бы еще сильнее эту ослепляющую боль, которая, впрочем, достаточно быстро спала. Перестали кружиться перед глазами ослепительные огни, перестала раскачиваться комната, перестала дрожать пропитавшаяся потом шкурка на спине и брюшке и наконец, я смогла выпрямиться настолько, чтобы должным образом поприветствовать повелительницу понячьего рода, заняв отведенное мне по этикету место – между ней и входом в комнату, где уже маячили фигуры единорогов, затянутые в зеленую ткань.

Выражения, которые я мысленно шипела между сведенных судорогой зубов, впечатлили бы иного боцмана торгового флота.

– «Все… Все хорошо, Ваше Высочество. Оно продвигается» – рубленными, односложными фразами выдохнула я из себя, стараясь выбросить из головы ощущение, как что–то отекает внутри крыла, раздвигая потревоженные ткани. Вот так – раньше я могла лупить ими по доскам и головам, поднимая не самые легкие грузы, а вот теперь приходится, словно старушке, долго кряхтеть и примериваться, к чему ими вообще можно притронуться, да и стоит ли – «Готова… приступить к своим обязанностям. По вашему приказу».

– «Хорошо. Доложи подробнее» – дернула бровью Селестия, отчего двери у меня за спиной с неприятным стуком закрылись, отрезая нас от чересчур бдительных докторов. Почему все они были единорогами? Ну, после всех приключений в Обители, что произошли со мной этой зимой, такая перестраховка была оправдана и понятна – в конце концов, кто еще, кроме них, мог бы помочь пострадавшим, даже не вступая с теми в контакт? – «Итак, Скраппи, как ты решишь объяснить мне, что же именно произошло?».

– «Мы успели спасти Луну».

Эти четыре слова обьясняли все – по крайней мере, для меня. Я готовила их все эти дни и недели, составляя в уме отчет для принцесс. В том, что он последует, я не сомневалась, поэтому заучивала в уме все то, что собиралась им рассказать, не доверяя такого бумаге и наконец–то нашла те слова, которые должны были сразить наповал глубиной заложенных в них глубин мысли.

«Кажется, это прозвучало как–то не так».

– «Допустим» – не знаю, вдохновилась ли Селестия плодами моих размышлений, но виду она не подала, что здорово выбило меня из колеи – «И что же кроме этого?».

Я поставила уши домиком и непонимающе захлопала глазами. Увы, это тоже не сработало, и на морде принцессы не появилось даже тени улыбки. Не помогли даже сморщенный нос и намекающе подвигавшиеся крылья как напоминание о том, что принцесса Луна Эквестрийская, между прочим, здесь не единственная пострадавшая, нуждающаяся в ласке и утешении. Слегка приподнявшаяся бровь и холодный взгляд, от которого хотелось забиться под кресло – вот и все, что я получила в ответ на свою пантомиму.

И почему–то, вместе с нарастающим беспокойством, где–то внутри разгоралось еще одно чувство, которое я изо всех сил старалась спрятать от всех, включая саму себя.

– «Итак, ты прочитала мое послание. Но не ответила на него. И даже детей велела доставить в казармы, словно принцу и принцессе Королевского Дома было надежнее там, нежели во дворце. Ты улетела прочь от столицы, помчавшись на другой конец страны, проигнорировав свои обязанности и мой приказ» – наконец, холодным тоном просветила меня солнечная принцесса. Этот тон я уже слышала и знала, несколько раз получив выволочку за ненадлежащим образом исполняемые обязанности младшего секретаря – «Надеюсь, так будет понятнее? Что ж, тогда я хотела бы получить подробный ответ на эти вопросы».

– «Прошу прощения, Ваше Высочество, но я действовала согласно инструкциям, полученным в предыдущем послании» – постаралась как можно спокойнее произнести я, не рискуя встречаться глазами с принцессой, темным символом власти возвышавшейся у окна. Да, я знала, как не любила она этот формализм, когда мы оказывались наедине, но что–то внутри меня восставало против этой выволочки, полученной непонятно за что. И за это я собиралась облить ее чем–то похожим на тот ледяной душ, который она собиралась устроить мне сама – «Как сейчас помню – «…и не торопись обратно». Я умею подчиняться приказам, особенно столь коротким и переданным устно, даже не на туалетной бумаге, или хотя бы ее клочке!».

Да, это был удар наотмашь, похожий на звонкую пощечину, но я не ощутила ни малейших сомнений, когда буквально выплюнула эти слова, прямо в изумленно распахнувшиеся глаза аликорна.

– «Так значит, это тебе передали?» – негромко прошипела принцесса, отчего по моей спине пробежал целый табун мурашек, спасавшихся от ледяного пота, выступившего вдоль хребта. В ее голосе и в самом деле проскользнуло что–то… Что–то такое, отчего в голове всплывали не слишком героические мысли о ядах, змеях и штуках, которые могут больно кусать. Впрочем, ее голос быстро выровнялся, а на морде вновь очутилась привычная маска благожелательного внимания, которую портили лишь глаза, пристально сверкнувшие из–под полуприкрытых век – «Что ж… Но не будем торопиться с выводами. И что же тогда помешало тебе так же вдумчиво подчиниться второму приказу, который я изволила написать тебе лично?».

– «Потому что… Потому что он не был похож на твой приказ! Потому что ты никогда еще не говорила со мной так!» – нет, удержаться я не смогла. Казалось, еще секунду страх сковывал мое похолодевшее тело, а всего спустя несколько фраз, в последних из которых даже самый предвзятый свидетель этого разговора не услышал бы ничего, кроме искреннего дружелюбия и интереса, я уже сама бросилась в отчаянную атаку, отбросив все условности и этикет. Искренность – вот что могло меня спасти, и я отдалась на волю этому чувству, быстро переросшему в подспудную, тщательно подавляемую злость. Но, как это часто случалось в последнее время, вспыхнувший внутри огонь мгновенно превратился в ревущее, пожирающее душу пламя.

– «Потому что ты сама говорила мне, что я могу помешать во время этой вашей магической мумбы–юмбы! Поэтому не отправила к тебе детей, чтобы ты тоже могла отмахнуться от тех, кто поднимет на тебя копыто, не отвлекаясь на них, пока дети находятся под защитой почти тысячи вооруженных вояк! Настоящих вояк, а не этих паркетных говнодавов!» – заорала в ответ я. Нет, пожалуй, злости не было – была всколыхнувшаяся обида, детское разочарование от того, что меня абсолютно не поняли и не оценили порыв, с которым я ринулась возвращать для нее самое дорогое. Я орала, уставившись снизу вверх на нависающую надо мною принцессу почти не чувствуя слез, горячими дорожками побежавших у меня по щекам – «Я поняла, что ты испугалась, но невредима, что Луна в опасности, и я хотела помочь тебе, помочь ей, вернуть тебе ее, чтобы ты могла не бояться за нее и сосредоточиться на защите! Мы должны были вернуться вместе с ней и со всей этой Стражей, чтобы не позволить врагам даже пернуть в сторону Кантерлота! Я хотела спасти вас, тебя и ее, а в итоге – не смогла спасти даже себя!».

– «Спасти? Нас?» – принцесса молчала, нависая надо мною, и лишь спустя несколько долгих, наполненных холодом ожидания минут, очень негромко поинтересовалась – «И это при том, что я сделала все, чтобы обезопасить тебя?».

– «Меня? А при чем тут вообще я?! Ты сама…».

– «Придет время, и мы разберемся с переданными тебе инструкциями, а пока – ответь мне, почему ты проигнорировала даже те обрывки, которые соизволили донести до тебя мои доверенные помощники?» – несмотря на спокойный, приглушенный тон, которым говорила принцесса, ей не удалось избавиться от привычки играть своим голосом словно чудесным инструментом, мельчайшими интонациями выражая эмоции как свои, так и воздействуя на твои собственные, заставляя то воспарить душой к небесам, то покрываться холодным потом от ужаса, то вынуждая искать себе место под будущую могилку, которую ты пытаешься вырыть себе сама. Вот и теперь в этих негромко произнесенных словах промелькнуло что–то, похожее на лучик света, отразившийся от золота змеиной чешуи, скользнувшей между раскидистыми листьями, словно обещание вдумчивого разбора этим самым «помощникам» – «Разве я не писала тебе даже не думать о полете в Обитель?».

– «Ну, писала…» – на такой прямой вопрос столь же умного ответа у меня не нашлось, заставив обиженно надуться, пережевывая еще кипевший в пасти огонь.

– «Ты понимала, что это не останется без последствий?».

– «Ну, понимала…» – я посмотрела на свои новые крылья, такие нелепые, лишенные перьев. От их ненатуральности меня бросило в дрожь, что не укрылось от взгляда принцессы – «Но ты не писала, что это опасно!».

Это заявление заставило даже принцессу пораженно всхрапнуть от такого выверта Логики Скраппи Раг.

– «Действительно? Быть может, это произошло потому, что я знала, что это слово прозвучит для тебя словно призыв сделать именно то, что запрещено?» – наконец, справившись со сползающей маской, ехидно поинтересовалась она. Удар попал в цель, и я лишь негромко вздохнула, уставившись в пол. И в самом деле, как еще можно было заставить меня сделать какую–нибудь глупость, если не этими самыми словами? А если еще и прибавить, что там кто–нибудь пострадал…

«Но ведь я же хотела как лучше! Ведь правда?».

– «Неужели лишь только для виду ты обещала слушаться меня, во всем мне помогать, бок о бок со мною встав на этом нелегком пути?» – с укором произнесла Селестия, в голосе которой я с нарастающей тревогой услышала тщательно скрываемые разочарование и обиду. Или же, что было более вероятным, она дала мне возможность их услышать – «Что было бы, если бы у тебя не получилось? У тебя, у твоей храброй и такой преданной подруги, у стражей? Что если бы не успела я?».

– «Но у нас же получилось!» – так и не понимая до конца, за что же мне пытаются устроить выволочку, воскликнула я. Голова кружилась, а в груди занималось то неприятное, щекочущее и давящее чувство, которое я ощущала в поместье, дыша этим странным розовым дымом, понемногу проникающим через примитивный защитный костюм – «Я старалась помочь вам, хоть чем–нибудь!».

– «Правда? И что бы ты могла сделать для нас?».

– «Все!».

– «Все ли?» – каким–то странным тоном осведомилась принцесса. Так говорят, когда разочаровываются в своих надеждах, пусть и не желая этого показать. Не знаю, что навело меня на эту мысль, а может, мыслей не было вовсе… Но в тот миг я не думала – я действовала, как делала всегда, почти в каждый миг моей короткой, но насыщенной жизни, не обдумывая происходящее, и не пытаясь использовать голову, подчиняясь зову сердца, толкнувшего меня к столу. Простой вопрос, больше похожий на риторический, не требующий ответа, но выражающий даже не сомнение, а настоящую уверенность в том, что я просто не знаю, о чем говорю, подобно всем тем, кто век за веком произносил перед нею выспренние, но ничего не значащие слова.

Протянув копыто, я подняла со стола лежавший возле тарелки десертный нож, и одним движением, не останавливаясь, ударила им себя в грудь.

«Больно. Почему так больно?» – это все, о чем я подумала спустя миг. Всего миг, который растянулся в короткую бесконечность, если время вообще допускало существование таких величин. Вначале был холод, когда тело вдруг ощущало, как что–то чужеродное вторгается в его плоть, сменявшееся чувством прохладного ветерка, когда воздух получал доступ к тканям, доселе никогда не раскрывавшимся свету. Эти два ощущения соперничали друг с другом, но очень скоро навстречу им приходила та самая боль, которую ты подспудно ожидаешь от раны. Она походила на горный обвал, на лавину, на молниеносный разрез, усиливаясь очень быстро, но в то же время постепенно, давая возможность почувствовать и прочувствовать малейшие свои оттенки – ты словно взлетаешь, стремительно возносишься в высоту, на самый пик этой боли, но даже когда твои скулы и рот начинает сводить от нестерпимого желания закричать, в тот же миг приходит ужасное понимание того, что твой полет только лишь начался, и впереди еще большая высота, еще большая боль, приближающаяся к тебе. В горячке боя почувствовать это можно было не часто, и лишь когда пышущее жаром и фонтанирующее адреналином тело начинает останавливаться, ты постепенно начинаешь ощущать какую–то неправильность в своем теле, распространяющуюся по нему тупую, усталую боль – но вот так, когда ты делаешь все сама, и с полным осознанием происходящего…

Удар был мягок, словно неуловимый взмах кошачьей лапы, слишком быстрый для того, чтобы я вообще смогла среагировать, когда нож рванулся у меня из копыт и сверкающей молнией звонко ударился о поверхность стены, повинуясь стремительному взмаху большого крыла. Я не успела даже пискнуть, когда оказалась в плену длинных, изящных, но очень сильных ног, одна из которых свирепо сгребла меня за короткую, безжалостно обрезанную врачами гриву, заставляя взглянуть в полыхающие огнями Тартара глаза нависавшего надо мной аликорна.

– «Почему?» – голос приходил отовсюду, звуча внутри и вовне. Белки ее глаз вновь покраснели, обретя неприятный кирпичный оттенок, в то время как зрачки превратились в две узкие черные щели, похожие на провалы в ничто, окруженные адским огнем, плясавшим на радужке – «Ответь мне – почему?».

– «Потому… Потому что я…» – время замерло вокруг нас и сам свет превратился в широкую полосу ледяного свечения, намертво вмерзшим между остановившимися секундами, когда я все же мысленно произнесла то, что поклялась никогда не произносить. Что не имела права сказать. Но казалось, что это слово рвалось из меня, похожее на яркую искорку, на новорожденную звезду, пытающуюся выбраться из необоримой ловушки бесконечной космической темноты вместе с яркой и сильной струей пульсирующей крови – «Потому что это заслуженная расплата. Потому что я снова тебя подвела».

«Потому что я снова тебя подвела… мама».

– «Итак?».

Луна была слаба. Лежа в круглой, похожей на огромную таблетку постели, снабженной огромным шатром балдахина, она, казалось, уменьшилась в размерах, что лишь подчеркивали гирлянды здоровенных стеклянных шаров с разноцветным содержимым, гроздьями висевшие на штативах и спинке кровати. В их разноцветных огнях стали еще заметнее и ее непривычная худоба, и тяжело набрякшие веки, и безжалостно укороченная грива, ставшая похожей на мои кучерявившиеся вихры – но вот голос… Он не изменился – это по–прежнему был голос той Луны, которую я знала и помнила по тем временам, когда она выныривала из своего мистического фатализма, и становилась Госпожой; той твердой, уверенной в своих силах богиней луны, за один только благосклонный взгляд и нежный трепет ресниц которой сходились в бою до победы иль смерти отряды отважных риттеров древних времен.

– «Ответствуй же, сестра!» – нет, голос тоже был слаб, да еще и сопровождался каким–то непонравившимся мне бульканьем, живо напомнившим перханье противного обительского врача – «Ужель так режет рот Твой благородный признание, что Я была права?».

Селестия продолжала молчать, хотя я чувствовала, что она чему–то улыбается. Но стоило мне только рвануться вперед, как мой хвост мгновенно оказался пришпилен к полу белоснежным, и очень тяжелым копытом, отчего мой позвоночник едва не высыпался в трусы. Если бы у меня они были, конечно.

– «Я победила?» – молчание затягивалось, и в голосе лежавшего аликорна послышалось нарастающее волнение с легкими пока еще нотками тревоги – «Я ведь выиграла, не так ли?».

– «Да, Лу. Ты победила» – наконец откликнулась белая принцесса, изящно поднимая переднюю ногу, отчего моя тушка, скребущая копытами пол, буквально выстрелила вперед в совсем не элегантном прыжке – и все лишь для того, чтобы удариться о темно–синее крыло, развернувшееся передо мной в запрещающем жесте. Спружинившие маховые перья отбросили меня прочь, прямиком под ноги засмеявшемуся аликону, и уже попав в очередную ловушку из столь же длинных, но уже белоснежных перьев сграбаставшего меня крыла, я услышала, что смеющихся было двое – «Ты была права, а я ошибалась. Ты это хотела услышать?».

– «Она все–таки это приняла» – застыв, я не знала, что мне и думать, и замерев, едва поводила одними глазами, глядя на веселившихся отчего–то сестер. Страх – вот что жило внутри меня все это время. Страх того, что я окажусь тем самым камнем раздора, что погубит едва воссоединившихся древних существ, прекрасных и ужасных одновременно. Что я буду той, кто погубит все то, что вновь появилось между двумя прекрасными сестрами, обретшими друг друга после тысячелетней разлуки. Что я стану иждивенкой, оппортунисткой, пользующейся добротой этих дивных существ, не способных вышвырнуть вон пользующуюся их добротой приспособленку, ставшую…

Ставшую настоящим паразитом.

– «И снова перепугалась» – вздохнула с видимым неудовольствием Луна. Закашлявшись, она издала совершенно некуртуазный отхаркивающий звук, завершившийся тяжелым шлепком, покачнувшим стеклянную плевательницу^[8], стоявшую у изголовья кровати – «И снова с кем–то подралась? Или вновь пыталась улизнуть через окно?».

– «Ты же знаешь ее беспокойный характер» – делано беззаботным тоном ответила Селестия. Казалось, это не она еще недавно сидела с крайне пришибленным видом (если ты вообще можешь такое вообразить себе, Твайлайт), не обращая внимания на бегающих вокруг, словно вспугнутые курицы, единорогов. Впрочем, их можно было понять – не каждый день увидишь залитую кровью принцессу, с каким–то растерянным видом прижимающую к себе растрепанную пегаску, словно пятнистый фонтанчик, орошающую этой самой кровью скрипучий паркет. Удар пришелся не слишком удачно, и если бы кончик ножа не наткнулся на выступ грудной кости, заменявшей пони грудину, я вполне могла дотянуться и до верхушки легкого, обеспечив себе еще по меньшей мере полгода в этом замечательном заведении, учитывая тот уровень торакальной хирургии, который был доступен нашим потомкам. Позвенев бесполезной в моем случае магией, благородные рогатые господа передали меня на поруки коллеге, вызванному с верхнего этажа, и пока тот проводил наживую первичную хирургическую обработку и ушивание раны, умудрились избавить свою повелительницу от следов моего порывистого характера, как бы двусмысленно это ни прозвучало. Да, можно было поддаться на уговоры врачей и подняться наверх, в операционную, но в тот момент от ноги принцессы, в которую я вцепилась как демон в грешную душу, меня смогли бы оторвать разве что ломом, поэтому весь процесс пришлось перетерпеть.

И не скажу, что это было просто, подруга – но в тот миг это было для меня искуплением за все те ошибки, которые я совершила. За те глупые и импульсивные действия, которые можно было ожидать от простой пегаски, а не той, что претендовала на должность и звание бригадного генерала. Это была расплата, и в тот момент мне казалась даже правильной та боль, пусть и приглушенная обезболивающим, острой иглой медсестры впивавшаяся в мою грудь. Да, колотые раны обычно не ушивают, но поврежденный сосуд, в который я умудрилась так «удачно» попасть, требовал наложения лигатуры, поэтому в комнате–аквариуме Луны мы появились довольно растрепанными, воняющими антисептиком и ощущая себя словно любовники, едва–едва избежавшие обнаружения бдительной родней. Да, эта аналогия пришла мне в голову позже, а пока я с осторожностью соскребала себя с пола, наученная горьким опытом, старательно не прикасаясь к чему–либо своими изуродованными пархалками.

Если их можно было теперь так называть.

– «Вижу, что сие не прошло бесследно и для тебя, моя дорогая» – голос Луны похолодел, когда ей на глаза попались мои белесо–синюшные конечности, выглядевшие как размороженные куриные крылья. Прикрыв глаза, она пристально вглядывалась в эти тощие отростки, словно пытаясь запомнить их как можно лучше – интересно только зачем? Обозрев меня с головы до ног, по случаю чего я даже оказалась поднятой в воздух, барахтаясь в пузыре ее телекинеза, она наконец поставила меня обратно, попутно протестующе дернув крылом, когда я вновь попыталась рвануться к ней на постель – «Не подходи! Сия субстанция рассчитана на тех, кто от рожденья крыльями и рогом обладает, но может быть губительной для всех».

– «А мне сказали, что она действует только на тебя и фестралов…» – протянула я, понимая опасения Луны. Конечно, я не была стражем, не была и фестралом – по крайней мере, я не думала, что носительство их генов и происхождение от давным–давно исчезнувшей красавицы–ночной будет иметь какое–то значение для той странной магии–дыма – «Ну, то есть на тех, в ком есть и твоя магия. С Блуми вот ничегошеньки не произошло!».

– «Блуми? Ах, эта Блуми…».

– «Да–да. Та самая, которая нас всех и спасла!» – я повысила голос, решив не давать возможности Луне вновь сесть на любимый поезд «Ее Ревнующее Высочество» и начать накручивать себя. Не сейчас, когда она выглядела настолько ослабшей, что единственное, чего мне хотелось, так это закутать ее в одеялко, обнять и долго–долго не отпускать – «Которая чуть мне челюсть не сломала, вырубив в том вагончике. Которая держалась полдня, не давая этим диверсантам разбить единорожьи щиты. И которая единственная из нас смогла открыть двери, впуская в школу Ночную Стражу, пока мы все валялись как тряпки, прикрывая тебя своими телами. Да, я думаю, мы говорим сейчас именно о ней!».

– «Вот как? И часто это происходит между вами?» – с удивлением и, как мне показалось, прорезавшейся опаской, осторожно поинтересовалась принцесса спустя каких–то десять или пятнадцать секунд. Отрезок времени, казавшийся ничтожно малым, но в разговоре показавшийся длинной и напряженной паузой.

– «Наше знакомство началось когда–то с того, что я сама сломала ей челюсть» – слегка погрешив против истины, буркнула я. Теперь была моя очередь неловко потупиться, отводя глаза от принцесс, с удивлением и иронией переглянувшихся друг с другом – «Поэтому она просто вернула должок. Но не просто так, подло ударив в спину…» – мне показалось, что между двумя аликорнами что–то сверкнуло, но нет – кажется, это были просто глаза младшей из двух сестер, на миг вспыхнувшие под сенью громадного балдахина – «Она не хотела, чтобы я полезла туда, в этот долбаный особняк».

– «Какая разумная пони! Как, говоришь ты, ее зовут?» – патетически воздев ноги к потолку, с наигранной веселостью произнесла Луна – «Нам нужно непременно ее наградить!».

– «Она могла хотеть все, что угодно – но я должна была быть там. И не важно, кто из вас двоих оказался бы среди этого розового дыма – я все равно отправилась бы туда, не важно, за кем из вас, или за обеими сразу. Так должно было быть, и так будет!».

– «Мне кажется, она говорит вполне серьезно».

– «Тебе не кажется, сестра. Похоже, придется это исправлять…».

– «Быть может, все–таки башня?».

– «Нет, только не в башню!» – вновь услышав о какой–то пресловутой башне, я быстро пошла на попятную, вздрогнув от воспоминаний о полуразрушенных башнях замка Ириса и том колодце, что таился в глубине одной из них.

– «А почему?» – наклонившись ко мне, поинтересовалось древнее существо, глядя на меня своими удивительными лавандовыми глазами. Словно я не видела еще четверть часа назад, какой огонь местного загробного мира может полыхать в этих грозных очах – «Там будет тепло и комфортно…».

– «И скучно. Наверное, это просто не по мне» – вымученно улыбнулась я дрожащими губами, не зная, как себя дальше вести. Да, я сделала то, что вновь дало ей надежду, что прирученное ею существо, гомункул из ее собственной плоти, был еще не до конца бесполезен… Но почему же я чувствовала себя так прескверно, почему так давило в груди от ощущения, что я мерзко, цинично обманываю этих прекрасных созданий? – «Я… Простите меня! Простите! Я не могу вам больше лгать!».

– «Это не я» – после короткого размышления, высказалась младшая из диархов, использовав для того самые простые тон и слова, словно сбросив какую–то маску – «Клянусь Стихиями, Селли, не я».

– «Боюсь, что это уже от меня» – столь же непонятно ответила ей старшая из двух сестер, ногу которой я обхватила копытами и к которой, дрожа, прижималась мгновенно взмокнувшим лбом – «Но я чувствую что–то еще, моя милая Луна. Быть может, ты посмотришь сама?».

– «Боюсь, срок для того еще не настал» – утомленно ответила та, в то время как на мою спину опустилось большое копыто, еще плотнее привлекая меня к ногам аликорна, за которые я цеплялась, словно выживший в кораблекрушении неумелый пловец, ощущающий приближение неумолимой стихии. Что дальше произойдет? Куда исчезнет младшая из двух аликорнов, пока еще находящаяся рядом с нами, на расстоянии вытянутого крыла? Какой удар прервет ее жизнь, заставив старшую замкнуться в своем горе, и осквернить саму память об ушедшей сестре, найдя для себя столь похожего на нее двойника? Неужели ничего нельзя было сделать, и этот чудовищный яд все еще действовал, разрушая тело беспокойно ворочавшейся в постели принцессы? Грохочущие вопросы всплывали в моей голове ядовитым туманом цвета мясных помоев, заставив отшатнуться, отбросить себя от нахмурившейся богини и, шатаясь, рвануться к постели Луны.

– «Скраппи, остановись».

– «Нет! Вы умрете! Вы обе умрете!» – это был приказ, от которого мои ноги должны были сами собой примерзнуть к полу, как когда–то в малом зале для совещаний, после того разговора с Твайлайт. Но теперь даже он не заставил меня остановиться, и лишь золотое облако магии перехватило меня возле самой постели, заставив задергаться в воздухе, словно попавшего на крючок червяка – «Вы не понимаете! Вы…».

Извиваясь и дергаясь, я выкрикивала что–то ужасное, что–то злое. Казалось, скопившаяся внутри розовая муть никуда не ушла – она притаилась, растворилась в мышцах и костях, чтобы однажды вернуться вот так, вместе с криком, слезами и рвотой, в которую наконец превратилась моя бессвязная речь. Исходя слезами, потом и какой–то розовой жижей, я сотрясалась над широкогорлым, похожим на полупрозрачную вазу сосудом, еще пытаясь что–то сказать, что–то объяснить, но в конце концов, опустилась на пол, прижавшись к его пузатому боку пылающим лбом, и мечтая лишь об одном – просто умереть, и не чувствовать себя настолько мерзкой и жалкой, как ощущала я себя в тот миг.

Минуты сменялись одна за другой, но в комнате было тихо. Царственные сестры молчали, задумчиво глядя на мою жалкую, дрожащую фигурку, судорожно цеплявшуюся за кувшин, а может быть, ночную вазу – велика ли была разница в том, куда меня выворачивало раз за разом, пока я не опустилась на пол, буквально сползая по скользким стеклянным бокам?

– «Унесите» – вслед за спокойным, повелительным голосом сосуд приподнялся и полетел по воздуху прочь, окутавшись облачком магии. Часть моего сознания отметила то, каким тоном были произнесены эти слова, как и то, с какой угодливостью бросился выполнять их закутанный в защитный костюм единорог. Что случилось, что произошло здесь, на этом загадочном этаже, еще несколько лет назад, до полной перестройки, бывшим обыкновенным отделением госпиталя Крылатых? Поразмышлять об этом не удалось и я вздрогнула, сжимаясь в комочек, когда ощутила опустившееся на меня сухое и теплое полотенце, прошедшееся по мокрой от пота шерсти.

– «Я вижу, тебе полегчало».

– «Д–д–да–а–а–а…» – пробулькала я. Сложно было с этим не согласиться, когда тебя вытирают словно маленького жеребенка, по самые уши закутав в мохнатое полотенце, крутя и бултыхая на высоте полуметра над полом. Сложно было думать и даже паниковать, когда большие копыта с неожиданной мягкостью и сноровкой ласково трут у тебя за ушами шуршащими складками, крепко–накрепко вытирают болтающиеся ноги и напоследок щекочут прикрытое ногами пузико, выжимая первые робкие смешки, заставляя отступить терзающий тебя ужас. Заставляя перестать думать. Заставляя на миг забыть обо всем, отдаваясь этой негаданной ласке, за которую ты готова отдать себя всю, без остатка.

– «А ты достигла определенных высот в сиём нелегком искусстве, сестра» – придирчиво следя за этими обтирашками, заметила Луна, в голосе которой я, с вновь проснувшимся страхом, услышала нотки сестринской ревности. Закашлявшись, она вновь неаристократично отплюнулась в загудевшую посудину у изголовья, и утомленно прикрыла глаза – «Но лишь поправлюсь я, как стребую достойно все то, что мне положено по праву!».

– «Самой собою, дорогая сестра. Само собой» – тонко улыбнулась принцесса, придирчиво разглядывая мою лохматую голову, появившуюся из складок мохнатого полотенца. Откуда тут взялось это чудовище размером с хороший ковер я не догадывалась и признаться, не желала этого знать – «Послушай…».

– «Сего желаю я. А ты?».

– «И я».

– «Так в чем же дело?» – я снова сжалась в комочек, когда увидела, что лечу вместе с со своей мохнатой ловушкой к постели, куда несла меня магия аликорна. Сестры вновь принялись обмениваться какими–то странными, почти ритуальными фразами, звучавшими как обрывки древнего языка, и я слишком поздно сообразила, что дергаться куда–либо уже поздно, когда оказалась между двумя большими, белым и темно–синим телами, чья сила и скрывавшаяся внутри них мощь буквально захлестнула меня с головой. Это было совершенно необычное чувство – наверное, меня мог бы понять только тот, кто когда–либо стоял рядом с большим водопадом или огромной, работающей с невероятной скоростью машиной. Скрывавшаяся доселе мощь подавляла, затапливала, изгоняла из головы что–то новое, что–то мерзкое, поселившееся где–то внутри – сжавшись в комочек, укрытая горячими крыльями, я ощущала, как рвутся какие–то связи, представшие пред моим взором хрусткими зеленоватыми спайками^[9], облепившими мои внутренности и мозг. Несмотря на жар, дышать стало легче, и я позволила себе забыться, купаясь в потоках тепла – то жаркого, будто летнее солнце, изливающееся на звенящее разнотравье; то прохладного и теплого одновременно, словно застенчивый ветерок, разгоняющий колдовские ароматы короткой летней ночи. «Лето. Бесконечное лето» – всплыла в голове мысль, ставшая когда–то мечтой. Мечтой, которая повела меня за собой, заставив искать свой путь, вьющийся между полей – вперед, за горизонт, к бесконечному, ласковому лету.

– «Ва–ваше Высочество!» – но всему приходит конец. Пришел конец и этому крошечному счастью, похожему на запоздалое прощание, на короткое бабье лето – последний поцелуй уходящего солнца. Оно ушло, уступая голосу, уже долго бубнившему что–то из–за толстенной линзы окна, похожего на иллюминатор глубоководного батискафа, но лишь сейчас замеченного мною, сменившись на что–то, что в книгах принято называть «нарастающим недовольством» – но это лишь для экзальтированной и взыскательной публики, Твайли. Я же выражусь прямо – я ощутила злобу; ту подсердечную злость, которая заставляет нас делать вещи, от которых потом становится стыдно, и хочется убежать. Которая толкает нас на самые глупые, порой ужасные поступки, за которые приходится платить самой высокой мерой. Но тогда… Я сама не поняла, как вскочила, еще не избавившись от мерзко–розовых слез, жирной пленкой осевших на дергавшихся щеках, как уставилась на проклятое оконце, за которым мелькали чьи–то рожи, перекошенные от страха и беспокойства, как зачем–то наклонила голову, расставив задние ноги, будто бодливый бычок, увидевший перед собой неуступчивого конкурента, ощущая первые уколы боли, уже привычно рванувшейся от основания позвоночника к голове… Я и сама не знала, что именно со мною произошло, но помню, что сердито забулькала что–то невнятное, когда меня вновь утащили под большое, темно–синее крыло, из жаркой глубины которого я продолжала недовольно сопеть, словно оголодавший хомяк.

– «Ваше Высочество! Прошу Вас немедленно прекратить! Это очень опасно!».

– «Простите, профессор Голденблад. Иногда наши чувства бывают сильнее, и превозобладают над нами» – вздохнула принцесса, делая вялую и неубедительную попытку отстраниться от нас. Нас – это меня и Луны, зачем–то цапнувших ее передней ногой и крылом, притянувшими обратно покорно и как–то подозрительно счастливо вздохнувшего аликорна. Пригнувшись, она забавно сморщилась и сообщила нам «по секрету» – то есть так, что ее шепот был, наверное, слышен даже на верхних этажах больничного особняка – «Иногда эти ученые бывают такими занудами…».

– «Между прочим, занудливость – это непременное свойство, которым должен обладать каждый ученый, если он хоть что–нибудь из себя представляет!» – задетый за живое, сообщил из–за линзы единорог. Почему я решила, что это был он? Наверное, из–за переговорной трубы, которую тот держал перед собой с помощью магии, хорошо различимой даже сквозь толстую линзу иллюминатора. Голос его был необычно молод для тех, кто обычно околачивался неподалеку от никогда не болевшей принцессы, и мою голову царапнуло какое–то невнятное подозрение, какая–то не до конца оформившаяся мысль о том, что возможно, за все это время произошло нечто большее, чем наше заключение в этом особняке.

Хорошая прополка дворцовых служб, например, о чем я не так давно настаивала в разговоре со Скаем.

– «Если вы так считаете, профессор Голденблад. Здесь вы специалист, поэтому мы полностью доверяем вам в этом вопросе».

– «Вы опять смеетесь надо мною, принцесса» – укоризненно сообщил жеребец. Его голос… Почему–то он вызывал испугавшее даже меня ощущение бешенства, граничащее с непреодолимым желанием впиться зубами и копытами в его плоть чтобы трясти, трясти, трясти до тех пор, пока не хлынет кровь из прокушенного горла, и захрустят сломавшиеся шейные позвонки. Оно лишь притихло, но не исчезло даже когда меня коснулось большое маховое перо, игриво почесав между ушами – «Я понимаю, что мои привычки лектора многие называют занудством, но именно погружение в мельчайшие подробности и внимание к деталям позволило нам начать разматывать этот загадочный клубок».

– «И вновь вы абсолютно правы, дорогой Голденблад. Именно поэтому я так уверена в том, что мы с вами полностью понимаем всю глубину установившегося между нами доверия».

– «Да, Ваше Высочество. Вы абсолютно правы» – не знаю, на что это был намек, но это явно был намек, раз даже такая тупая кобылка как я услышала его в абсолютно доброжелательном тоне принцессы. Неудивительно, что после этих слов незнакомый мне собеседник отошел от иллюминатора, чтобы посовещаться о чем–то со своими помощниками, чтобы, отослав их куда–то, вновь вернуться к окну – «Но я считаю себя обязанным напомнить Вам о том, что…».

– «За–ну–да–а!» – уже тихо, но с той же легкой усмешкой, прошептали монаршие уста.

– «О, эти лекари и их манеры!» – посетовала Луна. Прижимаясь щекой к ее груди, я слышала, как внутри что–то булькало и свистело, издавая столь разнообразные звуки, что они наверняка привлекли бы внимание даже самого уставшего от жизни и работы пульмонолога на свете – «Скажи же мне, сестра – и давно?..».

– «Я узнала, что это событие ей представлялось в виде торжественной и пышной церемонии во дворце. Наверняка с большим праздником, пуншем и тортом» – столь несерьезным, игривым тоном пожаловалась Луне принцесса, что даже мне стало понятно, какую же цель она избрала для своих благородных насмешек вместо бормочущего за окошком врача, похожего на увлеченного токованием тетерева – «А не в отеле среднего пошиба, с номерами за две сотни бит».

– «Ах, вот значит, как… Что ж, сие должно быть устроено всенепременно, и праздник сей останется за мной!».

– «Между прочим, кое–кто тут несколько занят, проводя аускультацию пациента!» – попыталась возмутиться я, пытаясь поплотнее прижать ухо к вздымавшейся и опадавшей груди, изо всех сил не обращая внимания на сжимавшие меня благородные бока. Один из которых, между прочим, показался донельзя округлившимся даже на мой невзыскательный взгляд, о чем я непременно собиралась сообщить его владелице, пусть это и было бы моим последним прижизненным деянием на земле – «А разговоры, Ваши Высочества, этому нисколько не помогают!».

– «И платьице – самое милое, с оборочками и турнюром» – кажется, мое бурчание попросту проигнорировали, хотя чем дальше, тем больше мне не нравилось то, что я слышала в скрытой от глаз глубине, на которой сосредоточилась, закрыв глаза и полностью отдавшись слуху.

– «Наряду положено быть элегантным и строгим, символизируя твердость характера, силу воли и остроту ума – те добродетели, что ей развить потребно!».

– «А еще диадемку. Блестящую. Как ты думаешь, золото или серебро?».

– «Серебро. И яхонты, иль лалы».

– «Согласна. Пусть будут рубины. Твой вкус, как всегда, безупречен, сестра».

– «Прекратите! Вы что, не понимаете, что вы в опасности рядом со мной?!» – не выдержав, завопила я, вскакивая с постели и становясь перед ней, неосознанно копируя позу рассерженного кентуриона. Не хватало только крыльев, сердито упертых в бока – «Вы все в огромной опасности, понимаете?! Эти психи, эти фанатики – они напали на Луну, они поймали меня, чтобы… Да не знаю, нахрена им понадобилась именно я, но теперь, я уверена, они примутся за тебя, или Твайлайт!».

– «Что же опаснее – известная угроза, сколь грозною она бы ни была, или неведомое, что устрашит любого, и чей удар нельзя предугадать?» – велеречиво поинтересовалась Принцесса Ночи, но снова закашлялась и несколько смущенно покосилась на старшую сестру, чьи губы дрогнули в короткой, покровительственной и чуточку грустной усмешке – «Племянница сестры моей узнала об угрозе. Империя вновь скрыта ото всех. Ни дух, ни магия, ни что–либо иное не в силах тот барьер преодолеть».

Судя по голосу, выделившему довольно бессодержательный, но вполне официальный титул одной из четырех принцесс Королевского Дома, не говоря уже об ироничной усмешке, зеркально отразившейся на губах благородного, тонкого рта, «случайно» пропущенный мною аликорн не остался без внимания остальных его соплеменников.

Или соплеменниц? Я все еще не представляла, как правильно называть этих сказочных существ.

– «Твайлайт в безопасности? Это… это хорошо» – я обессилено присела, ощущая, как трудно далась мне эта вспышка, отправившая меня с кровати на пол. Ноги дрожали, а зрение затуманивалось, словно кто–то закапал мне в каждый глаз проклятый розовый антисептик, который так любили использовать наши потомки – «Остались лишь вы. Нельзя, нельзя чтобы они до вас добрались!».

– «А разве нет?».

– «Хорошо, они все–таки добрались до Луны» – что ж, это был заслуженный удар, и я приняла его едва ли не с благодарностью, ощущая, как сама собою опускается моя голова. Похоже, этот мир, при всем своем нежелании меня принимать, все же накладывал на меня свой отпечаток, и тело запоминало и принимало те позы и жесты, которыми пользовались окружавшие меня пони – «Простите меня, если сможете. Я не успела».

– «Чудовищная в своей нелепости и наглости попытка!» – отрезала Луна, несмотря на слабый голос, негодующе сверкнув глазами в полумраке покоев – «Но странный газ? Такое видим Мы впервые».

– «Действительно, чудовищная. Но эффективная. Едва не закончившаяся успехом» – задумчиво проговорила Селестия – «Впервые за много сотен лет я не знаю, чего ожидать. Яд? Кинжал в сердце? Стилет в печень? Мир меняется, Лу. Я поняла это когда разорвался тот магический заряд лунной пыли, едва не стоивший жизни Дэрпи Хувз. Чего же ожидать нам теперь?».

– «Крушения повозки. Падения лифта» – обе принцессы, не сговариваясь, повернулись ко мне, заставив вздрогнуть, и вновь уронить взгляд на собственные копыта – «Или бомб. Особенно бомб».

– «Бомб?».

– «Заряд из пороха и поражающих элементов в виде гаек, шариков или гвоздей. Ба–бах – и куча разорванных в клочья и нафаршированных металлом жертв. Взорвать ее может любой. Можно заложить такую бомбу в каком–нибудь популярном месте, и в нужный момент взорвать в толпе. Или под повозкой принцессы. Или в толпе, под повозкой принцессы. Повторять до тех пор, пока общество не взвоет от ужаса. Пока государство не потратит все силы на борьбу с врагом внутренним. Пока не сместят правителей, неспособных защитить своих граждан. Пока тот, кому это выгодно, не разрушит общество и страну изнутри».

– «Недопустимо!» – попыталась протрубить Луна но, захрипев, закашлялась, отхаркнув на платок розовую мокроту, похожую на густую, розовую слизь. Клянусь, эта гадость еще шевелилась, прежде чем растечься по ткани, отправившейся в новый сосуд у изголовья кровати. На этот звук за окошком замаячила чья–то голова, но убедившись в том, что все под контролем, убралась обратно – «Приложим Мы к тому все свои силы, но найдем, и покараем воров!».

От этого древнего слова, которое однажды использовала и я сама, по моей спине пробежал холодок. Будто темным застенком и скорой расправой пахнуло из тех далеких времен, когда им называли не хищение, сиречь татьбу, но действия супротив повелителя, готового без раздумий вступиться за принадлежавшую ему власть. «Задавлю вор–ров!» – раздался злобный рык у меня в голове, когда воспоминания о днях темного безумия Севера вновь рванулись на поверхность, словно муть, всплывавшая со дна потревоженной садовой бадьи.

– «Слухи понемногу просачиваются в общество, Луна. Пока они приносят лишь беспокойство и тщательно подавляемый страх, но я уверена, что вскоре станет известно о том, что именно произошло в далекой Обители, и после этого пони искренне посочувствуют тебе, сестра» – принцесса ласково провела копытом по магическим волосам сестры, почти утратившим свой волшебный блеск и прозрачность, превратившись в короткие, тяжелые пряди, спутанной копной разметавшиеся по подушке – «Злодеям будет нелегко укрыться в Эквестрии, и это заставит их вылезти из своего логова, ища убежища за пределами нашей страны».

– «На Севере тоже. То есть, в Лесной Стране» – поддакнула я, тут же смутившись от обратившихся ко мне взглядов – «Ну, я имею в виду, что… Я думаю, что Иллюстра тоже может сказать свое слово, и тогда этих гадов будет искать каждый бург и повет».

– «Иллюстра?».

– «Да просто… Просто одна местная пони, которая имеет определенный вес в глазах аборигенов» – натянуто проблеяла я, нарочито незаинтересованным видом пытаясь увести разговор от столь скользкой темы, как не совсем трезвые и не совсем адекватные похождения одной пятнистой пегаски по северным землям, длившиеся целый год – «Уверена, она сможет с ними договориться».

– «Действительно? И они послушаются эту загадочную пони?» – с легкой иронией осведомилась белая принцесса.

– «Конечно! Пусть только попробуют у меня что–нибудь вякнуть!» – забывшись, я беззаботно отмахнулась копытом, мыслями переносясь далеко–далеко, на северо–восток от Кантерлота, в холодные, мрачные леса и холмы этой древней страны, вечно бывшей камнем преткновения между народами грифонов и пони – «Просто объявим награду за головы и прикрученные к ним части тел всех, кто был в этом замешан, и будем ждать результатов – даже если местные вшивари никого и не поймают, то нервы изрядно потреплют и вообще, отрежут дорогу на север, в случае чего. В первый раз, что ли?».

Услышав сдвоенный ехидный смешок, я отвлеклась от воспоминаний о тех бурных днях, что я провела в этой холодной, негостеприимной стране, и с подозрением прищурилась на усмехавшихся чему–то диархов, экстренно пытаясь понять, не наговорила ли я чего лишнего. Как назло, мысли витали где–то далеко, раз за разом возвращаясь к недавним событиям, к битвам с грифонами и Голодной Тьмой, так что в этом начинании я нисколько не преуспела и, на всякий случай, решила обидеться, сердито поглядев на развлекающихся за мой счет рогокрылых тиранш и сатрапов.

– «Ну что же, мне кажется, что нам нужно благодарить судьбу и стихии за то, что на нашей стороне могут выступить столь влиятельные в определенных кругах существа…» – мягко произнесла Селестия. Вопреки произнесенным самым дружелюбным словам, за которыми даже самый предвзятый слушатель не распознал бы ничего, кроме искреннего одобрения, большое, чуть розоватое копыто огладило меня по голове… и мягко поиграло с моей нижней губой, как оказалось, обиженно выпяченной вперед – «Что ж, эту мысль мы обдумаем и, наверное, даже претворим в жизнь, вместе с другими мерами. Верно?».

– «Я сейчас же напишу об этом… той пони» – я понадеялась, что крохотная заминка ускользнет от внимания переглядывавшихся о чем–то своем аликорнов.

– «Обязательно напишешь. Но потом» – осадила меня Селестия – «Тебя же я попрошу об иного рода услуге».

– «Готова на все!».

– «Вот так сразу?» – кажется, Ее Белоснежное Тиранское Высочество вновь решило поерничать, мгновенно осекшись, когда вновь ставшие лавандовыми глаза скользнули по моей груди, укрытой плотной повязкой с подозрительными багровыми разводами, проступавшими сквозь белую ткань – «Что ж, возможно. Но сейчас я хотела бы попросить тебя о другом. Например, о том, чтобы ты принимала назначенные тебе облатки и порошки».

– «Но ведь я уже…».

– «Новые облатки и порошки» – не грянул гром, не полыхнула молния. Просто рядом со мной оказалась пузатенькая бутылочка с узким горлом, в которое могла пролезть разве что небольшая таблетка. Подозрительно приятный, темно–красный цвет дутого стекла и округлые формы бутылки, так и просившиеся в копыто, казалось, были специально созданы для того, чтобы привлечь мое внимание и без интригующей этикетки, снабженной, для вящей ясности, значком в виде поньского черепа и скрещенных берцовых костей – «Необходимо принимать их ежедневно, пока я не разрешу их отменить».

– «Но почему…».

– «Потому что ты дала мне обещание не принимать назначенные тебе психиатром лекарства, Скраппи. И ты стойко выдержала это испытание, не нарушив его» – большое крыло осторожно погладило меня по макушке, между ушами, заставив почувствовать себя глупым кроликом, не замечающим подползающего удава – «И поскольку я ощущаю ответственность за это решение, то приняла решение лично попросить тебя изменить своему обещанию, и начать принимать назначенное лекарство».

– «Но…».

– «И нет, это предостережение не для тебя. Оно для других» – в очередной раз отвечая на еще не заданный мною вопрос, успокаивающе покивала принцесса. Мимо ее внимания явно не прошло мое подрагивающее от возмущения копыто, настойчиво тыкавшее в грозный пиратский знак, занимавший большую часть этикетки – «Ты же знаешь, какими любопытными бывают наши маленькие подданные…».

Большое маховое перо, в очередной раз почесавшее у меня между ушей, явно намекало на то, что одно из таких любопытных существ находится где–то неподалеку. Быть может, даже сидит перед ней.

– «А…».

– «Оно необходимо – вот и все, что пока могу я сказать. Скажи, Скраппи – ты мне веришь? Ты мне доверяешь?».

– «Как самой себе!» – отбросив в сторону бутылочку, истово выдохнула я, где–то глубоко внутри еще лелея слабенькую надежду, что эта штуковина закатиться куда–нибудь под кровать, где о ней очень быстро забудут, и никогда–никогда не найдут.

– «Тогда ты поймешь» – через силу улыбнулась принцесса. Ее силуэт отпечатался у меня в глазах темной фигурой на фоне залитого золотом солнца окна. Расправивший крылья, с горящим золотом рогом, он запомнился мне воплощением величия и загадки, даже без этой красной пузатой бутылки, неведомым образом оказавшейся прямо возле меня. Ни состава, ни дозировки – лишь нацарапанная чьим–то копытом скособочившаяся надпись «бета–Прекогназин», легкий мятный запах загадочного содержимого, да грозно выглядевшая метка–череп. Вот и все – понимай, как хочешь, для чего это, кем сделано, и зачем мне вообще это принимать – «И пообещаешь мне делать это регулярно, два раза в день. Вот и все».

– «И что…».

– «Вот об этом ты и расскажешь» – лукаво ухмыльнулось Ее Коварное Высочество, заставив меня с подозрением прищуриться на эту манипуляторшу, ведущую себя так, словно та пыталась скормить невкусную таблетку капризному жеребенку – «Каждый вечер, самым подробнейшим образом, заполняя дневник самоконтроля».

– «Но…».

– «Поверь мне, времени у тебя будет предостаточно» – а вот эта фраза не понравилась мне больше всего, но я тактично промолчала, не желая и дальше погружаться в детали того, что принцессы называли моим «обучением», нутром ощущая приближение очередного очень полезного, по их мнению, и невыносимо унылого по моему, занятия. Хорошо еще, что они до сих пор не вспоминали о том, сколько «настоящей» Скраппи Раг было биологических лет, и не заставили в школу или колледж ходить! Хотя я нутром своим чуяла, что до этого было недалеко – «Ну же, моя дорогая, не куксись. Обещаю, это будет совершенно не больно».

– «Аааагааа…».

– «Я продегустировала их сама» – уставившись в приблизившиеся вплотную большие, фиалковые глаза, я изо всех сил постаралась задавить, уничтожить внутри себя мысль о том, что их обладательница, наверное, могла бы и любым из известных ядов закусывать без особых проблем для здоровья. По крайней мере, так считал королевский лейб–медик, не говоря уже о врагах, чей разговор я когда–то подслушала в библиотеке Грифуса – «Но кажется, эта мысль не находит у тебя понимания, не так ли?».

– «Это что–то психотропное?» – сердце гулко застучало при мысли о том, что все это совсем неспроста. Что простые таблетки мне могли бы и просто назначить, а то и попросту подмешать среди десятков других, которые я съела за все это время. Что даже странный запах облаток, скрывавшихся внутри баночки с узким горлом не заставил бы меня насторожиться, окажись они среди других назначенных мне лекарств.

«Значит, я бы сразу прекратила их принимать, когда почувствовала действие нового препарата. Иначе для чего она сама, лично об этом со мной говорит?».

– «Снотворное? Или успокаивающее?» – с неожиданно громким звуком облизав пересохшие вдруг губы, тихо спросила я, не в силах расстаться с пришедшей в голову мыслью – «Что… Что–то воздействующее на разум?».

– «Я вижу, что тебя терзают невысказанные опасения» – спокойно откликнулась принцесса, хотя я заметила быстрый взгляд, который она бросила на свою сестру. Или это мне лишь показалось – «Не бойся открыться нам, Скраппи. Почему ты боишься каких–то таблеток, хотя всего лишь полгода назад, без малейших сомнений, сыпала в себя целые горсти пилюль?».

– «Потому что я не знаю, что произойдет, если снова стану… Стану такой!» – вскочив, я попятилась, пытаясь совладать с задрожавшими вдруг губами, сквозь которые, через силу, прорывались ставшие вдруг невнятными, раздробленными, лихорадочные слова – «Я хотела предупредить вас! Я просила врачей, чтобы они сказали! Со мной что–то не так! Что они хотели вложить что–то в мою голову! Может быть, даже вложили! Они хотели заставить меня пойти против вас, затем просто лишить всякой надежды, а затем, для чего–то, вообще убить! Я так и не поняла – нахрена, да и не старалась понять этих психов! Но они абсолютно точно хотели, чтобы я возненавидела вас!».

Слово было сказано.

– «И почему же ты не делаешь этого?» – очень ровно поинтересовалась у меня Селестия, по голосу которой нельзя было понять, что же именно она имела в виду. Обычно холодная и непроницаемая с виду, Луна с каким–то новым и очень странным интересом смотрела на меня, не прерывая сестру, хотя я видела, как дрогнули точеные черные губы, вторя взмахнувшим ресницам широко распахнувшихся глаз.

– «Потому что… Потому что вы…» – лишь спустя какое–то время я поняла, что слова полились из меня бурной рекой. Я рассказывала про все – что видела и что мне пригрезилось, что пережила и что пытались мне показать в ужасных видениях. Едва не откусывая непокорный язык, описала ужасную сцену совета, от которой мне и самой стало трудно дышать, когда я увидела ужас и отвращение, проскользнувшие по мордам принцесс. Едва заметно, подобно легкому ветерку – но я их увидела и запомнила, навсегда сохранив в себе то ощущение ненависти к самой себе за то, что заставляла их выслушивать это, представлять себе то, что было противно самой их сути. Как смогла, описала увиденных ведьм и одежду, скрывавшую Маску, походя отмечая краем сознания, какими невыразительными стали вдруг морды диархов, словно те решили нацепить свои собственные маски на возлежавшие в кровати тела. Замерев и не двигаясь, они внимали мне, и я скорее отгрызла бы себе свой глупый язык, чем потревожила бы эти могучие разумы, впитывавшие, осмысливавшие и сравнивавшие с чем–то мой безыскусный рассказ, улавливая малейшие нестыковки, оттенки мыслей и кажущиеся незначимыми детали, вроде странного костяного кинжала, упоминание о котором заставили на миг полыхнуть их глаза.

– «Потому что вы те, кто меня создал. Вы те, кому я обязана своей жизнью, всем своим существованием. Своей душой! О чем вообще думали эти твари – они что, и в самом деле полагали, что покажут мне сверхреалистичные мультики и видения, накурив каким–то говном, после чего я сама, добровольно, с песнями blyad и плясками, побегу резать вас медным ножом?!».

– «Кое–кому потребно было б меньшее» – дернула щекой младшая принцесса, чей проницательный взгляд не отрывался от моих мокрых глаз, один из которых вновь заходился в пароксизме нервного тика.

– «Они добились лишь одного – чтобы я возненавидела их!» – отрезала я. Во время этого разговора, всей этой исповеди Селестия странно молчала, но я заметила острый взгляд аликорна, брошенный ею на круглое окно и фигуру за ним. Острый, как солнечный луч, зацепившийся о жало готового к бою копья – «Я должна их разыскать, пусть и без крыльев. Разыскать – и уничтожить! Навеки!».

Эхо этого негромкого, но свирепого выдоха отразилось от металлических стен и пропало, исчезнув в тяжелых занавесях балдахина королевского ложа.

– «А… нас?» – как–то робко вдруг поинтересовалась солнечная принцесса. Казалось, все что я говорила все это время, в чем исповедовалась, было принято ей во внимание, но… Но в этот миг ее гораздо сильнее волновало что–то другое. Что–то, затмившее даже угрозу собственной жизни – «Простишь ли ты нас за то, что было сделано без твоего ведома и согласия? А если нет, то кем мы будем после этого для тебя?».

– «Я уже давно простила вас за все. Да и не за что было прощать» – постаравшись успокоиться, я постаралась дышать глубоко, ощущая, как высыхают на щеках мутные слезы, погружавшие комнату вокруг меня в розоватую дымку, похожую на свет заходящего зимнего солнца. Сделав шаг, и другой, и третий я согнулась, уткнувшись лбом в копыта задних ног присевших на кровати прекрасных созданий, чьи взгляды скрестились у меня на спине – «Это я прошу простить меня за то, что я отвергла ваш дар, вашу силу, которой вы поделились со мной. Простите меня, если сможете, что так и не смогла стать вам той, кого вы так жаждали встретить. За то, что не могла вас назвать так, как следовало называть…».

Принцессы молчали, но почему–то казалось, что они улыбаются где–то там, надо мной.

«Своими мамами» – наконец, смогла я мысленно произнести это жгущее меня слово.

Казалось, слово обрело плоть и форму, выскользнув у меня из головы, и пропало, растаяв в спертом воздухе герметично запечатанного отсека. Оно впиталось в пол, в потолок, проникло в краску, камень и сталь стен. Оно растворилось в самом воздухе – и почему у меня возникло это странное ощущение, что вдруг стало легче дышать? Тяжелые крылья подхватили меня, поставив на украшенную гирляндами разноцветных флаконов кровать, в которую я уткнулась, не в силах поднять взор на сидевших напротив меня аликорнов, а маховые перья приподняли подбородок, заставив встретиться глазами с теми, кого я сама боялась теперь потерять. Больше, чем кого бы то ни было в этом мире, и эта мысль заставила меня замереть, не в силах осмыслить что–то огромное, необъятное, частью чего я в тот миг становилась. Казалось, это мгновение будет длиться поистине вечно, и я растворюсь в бесконечности лавандовых и ультрамариновых глаз, но… Как всегда, жизнь найдет, как и когда устроить мне пакость, поэтому все величие растянувшегося до бесконечности мига было грубо нарушено взволнованным голосом, от которого мои зубы опять ощутили, что вновь готовы перекусить не самого маленького диаметра лом.

– «Ваши Высочества, не волнуйтесь и оставайтесь на месте! Мы идем!».

– «В этом нет необходимости» – услышав шорох завертевшегося штурвального колеса на двери, принцесса резко дернула ушами, заставив замереть выползавшие из пазов замки.

– «Простите, но нас насторожило то, что вы очень долго молчали и не двигались, глядя на эту пегаску» – озабоченно проговорил профессор, заглядывая в окошко, отчего моя злость отчего–то усилилась, когда я ощутила себя насекомым, которое разглядывают в микроскоп – «Поскольку сидящая напротив вас пациентка продемонстрировала абсолютно идентичную симптоматику, я вынужден констатировать отсутствие элемента случайности или ошибки в данном эпизоде. Скажите, вы не ощущаете кратковременного провала в памяти или ощущение изменившегося течения времени?».

– «Я сообщу вам, если замечу подобные изменения» – благожелательно кивнула принцесса, вновь бросая быстрый взгляд на окно – «Благодарю вас, профессор Голденблад. Продолжайте вести наблюдения. Мы все надеемся на вас».

От такого шикарного отбрыка мой хвост, сам собой, в восторге заерзал по одеялу.

– «Спасибо, Скраппи. За то, что поделилась с нами своими подозрениями» – обратилась ко мне белоснежная принцесса, как мне показалось, тщательно подбирая при этом слова – «Поверь, это очень важное признание и знай, что мы доверяем твоим суждениям так, как доверяем немногим. Поверь же и ты в то, что можешь доверять нам во всем. Понимаешь?».

– «Д–да…».

– «И именно поэтому я прошу тебя больше нас так не пугать» – не знаю, что именно она хотела сказать этим набором маленьких клише, которые тысячелетняя правительница разноцветного народца наверняка выдавала уже не задумываясь, как не задумываемся мы о том, как дышать – «И именно поэтому я ожидаю от тебя понимания, что вам с Луной придется еще какое–то время провести в этом месте. Надеюсь, это понятно?».

– «Д–да, но…».

– «Вот и хорошо. Пойдем же, я тебя провожу».

– «У меня тоже есть одна просьба» – поколебавшись, Луна решительно подняла голову и воинственно выпятив подбородок, вдруг, перебарывая себя, заявила – «Я тоже желаю узнать, где находится эта комната в отеле – та, что стоит всего две сотни бит!».

Что ж, все прошло лучше, чем я могла бы надеяться. Луна была жива и в относительном здравии. Селестия была… Селестией, и снова напустила туману, причем непонятно, для меня или для всех, кто за нами наблюдал. Поэтому услышав столь неприкрытый намек поскорее свалить в палату и не показывать оттуда свой любопытный бежевый нос, я поспешила откланяться и нога за ногу побрела себе восвояси, отчего–то ощущая нарастающую слабость во всем измученном теле. Впрочем, после обнаружившихся у меня внутри запасов этого розового канцерогена, удивляться этому вряд ли стоило. Быть может, это был тот самый розовый газ, связавшийся с белками плазмы, и превратившийся в менее агрессивное вещество? Кто знает… И кто знает, отчего такие умные мысли вдруг пришли в мою голову… В общем, посовещавшись с самой собой, я решила, что лучше уж бескрылый пегас на ногах, чем с уткой под кроватью, поэтому даже не собиралась сетовать на судьбу. Я была жива, пусть и обделалась легким испугом, а крылья… Что ж, Черри и другие пегасы, прошедшие несколько войн, как–то жили без них – значит, смогу прожить и я. Вот только посмотрев на широкую лестницу госпиталя, я впервые решила не торопиться и постоять – после того, как я самым позорнейшим образом вывернулась и ввернулась обратно на глазах у принцесс, я не была уверена в том, что смогу самостоятельно добраться до своей палаты. Не в разумные сроки. И это грозило нешуточным увеличением срока моего заточения, чего допустить я никак не могла, поэтому решила попросту постоять опершись о перила и делая вид, что разглядываю здоровенную люстру из множества световых кристаллов, свисавшую между окружавшими ее лестничными пролетами с третьего по первый этаж. Впрочем, у судьбы в тот день были на меня другие планы, и спустя миг я уже лежала поперек широкой спины, уткнувшись носом в белые перья поддерживавшего меня крыла. Не зная, как мне вести себя я замерла, и лишь почувствовав под собой мягкое движение сильных мышц большого, удивительного существа, робко завозилась на покачивавшейся подо мной спине аликорна, осторожно обхватывая его шею, чтобы не сверзиться с верхотуры, от которой вдруг закружилась голова.

И вместе с тем, почему–то это было дискордовски приятно, лежать вот так, словно маленький жеребенок, удобно устроившийся на спине своей…

«Нет. Помни и знай свое место. Ты не имеешь права даже на эту мысль».

– «Приятно видеть, что ты улыбаешься, Скраппи» – принцесса не торопилась, и элегантно переставляя точеные ноги, медленно поднималась по лестнице, словно погрузившись в какие–то мысли. Ее радужная грива струилась на невидимом глазу ветру, и лишь прикасаясь ко мне, теряла часть своей волшебной силы, тяжелыми прядями опускаясь мне на нос и лоб – «Даже если бы я не видела этого в отражениях на окнах, я думаю, что почувствовала бы это – так давно я не видела твоей улыбающейся мордочки».

– «Я… подумала о том, что вы с Луной… Вы так привязаны друг к другу. Это так здорово, что я сама чувствую… Что я живу не напрасно. Понимаешь?» – я резко понизила голос, когда поняла, что слишком опрометчиво решила поддержать этот разговор так, как просила принцесса, но только когда мы оказывались наедине. К счастью, спускавшийся по лестнице доктор был чем–то занят, и даже не заметил идущую навстречу повелительницу рода пони, уткнувшись носом в какие–то бумаги, летевшие перед ним в облачке магии.

– «Понимаю. Но знаешь, я должна признаться тебе, что это не всегда так. Я думаю, время возвращения уже прошло, минул тот миг, когда мы относились друг к другу как к вазам из самого хрупкого хрусталя, боясь ненароком, хоть словом, хоть делом, хоть мыслью какой обидеть того, кого боимся потерять навсегда. Теперь мы иногда спорим, отстаиваем свою точку зрения, а совсем недавно мы даже немного поссорились с Лу. Причина была пустяковой, но как это часто бывает, самый маленький пустяк может стать причиной большой размолвки, словно соринка, упавшая на камень, стоящий на вершине горы».

– «Ох… Я попробую с нею поговорить!».

– «И для чего же?».

– «Чтобы вас помирить, конечно же!» – удивилась я, лишь спустя пару вздохов вдруг понимая, до чего это глупо звучит – «Ох, прости. Случайно твайлайтспаркнула, не подумав».

– «Твайлайт… Что, прости?» – остановилась от неожиданности принцесса.

– «Ну, твайлайтспаркнула. Ляпнула куда–то магией дружбы, даже не подумав, а нужна ли она там вообще».

Негромкий, но искренний смех аликорна был мне наградой, от которой вдруг полегчало на сердце.

– «В самом деле, не нужно ничего исправлять. Особенно того, что исправления вовсе не требует» – отсмеявшись, Ее Высочество вновь двинулась по ступеням, каждую из них отмеряя, словно секунды. Казалось, она совсем не торопилась, а наоборот, оттягивала тот миг, когда наш путь закончится у дверей провонявшей мною палаты – «То, что это произошло, говорит о том, что наши отношения наконец–то налаживаются. Что мы можем говорить друг с другом свободно, не просто высказывая свои мысли, но и отстаивая свою точку зрения. Взаимоотношения аликорнов очень сложны, и мне кажется, ты уже должна начать понимать, что наш вид – это нечто большее, чем просто пони с крыльями и рогом».

– «Да, ты это уже говорила» – и не раз, между прочим, за последний год. Но я благоразумно решила не озвучивать эту мысль. Принцесса вновь намекала на что–то, снова забыв о том, что она говорит не с самой умной пегаской, отчаянно не понимающей любых намёкиваний – разве что выражаемых с помощью разных острых штуковин, время от времени упирающихся в ее бежевый нос. Да и тогда тоже не всегда понимаемых, судя по шрамам, оставшимся на измученном теле – «Спасибо, что дала мне возможность узнать вас так, как никому другому. Мне не удалось позаботиться о всех пони, как я себе обещала, но я хочу попытаться позаботиться хотя бы о вас. Если вы позволите, конечно».

Возможно, я ляпнула что–то не то, заставив везущего меня на себе аликорна на миг сбиться с шага, и удивленно покоситься на меня, отчего моя задница тотчас же судорожно сжалась в кулачок. Впрочем, за этим загадочным взглядом снова последовала короткая улыбка каким–то своим, скрытым от остальных мыслям, и до палаты мы добрались в молчании, которое, впрочем, не показалось гнетущим. Каждая из нас задумалась о чем–то своем, поэтому лишь оказавшись под одеялом я поняла, что совершенно проигнорировала охреневшие морды медсестер и врачей, увидевших эдакое попрание Высочайшего достоинства.

– «Поправляйся, Скраппи» – заботливо подоткнув одеяло, принцесса взъерошила мою лохматую гриву, безжалостно укороченную ножницами врачей до почти уставного бобрика, лохматившегося между ушей – «Поправляйся, и помни, что впереди нас ждет много дел и уроков, которые нам предстоит выучить. Мне – и тебе».

– «Да. Конечно. Буду стараться» – четко отрапортовала я, кося глазами на морду врача, заинтересованно заглядывавшего в палату. Я уже не раз видела этого худого, седого жеребца, своей костистой, породистой мордой навевающего на меня воспоминания о рельефно очерченных лицах человеков времен покорения космоса, великих географических открытий и прочих свершений минувших веков. Те же жестко вылепленные черты, раздвоенный подбородок с ямочкой в центре, строго глядящие глаза, в углах которых притаились морщинки от смеха и долгих взглядов за горизонт. Все то, что потом было высмеяно бесхребетными потомками, кающимися за деяния «маскулинных» предков перед теми, кого эти предки за волосы вытаскивали из дерьма и грязи – «Таблетки, два раза в день. Вместе с остальными лекарствами. И дневник наблюдений вести».

– «Ты запомнила» – удовлетворенно сощурилась белоснежная кобылица, не обращая внимания на предостерегающие движения моих глаз и ушей, намекавших, что мы тут, вообще–то, не совсем одни – «Что ж, хорошо. Я вижу, что ты выучила один очень важный урок. Ты делаешь успехи, моя дорогая и, может быть, вскоре я смогу обрадовать твоей успеваемостью сестру. Ей будет приятно узнать об успехах ее… ученицы».

Что ж, похоже, моя пантомима была ей так же нужна, как прогноз погоды – опытному моряку, чей изломанный нос загодя чувствовал приближение бури. Убедившись, что я покорно закивала, едва ли не хлопая ушками–лопушками себя по щекам, она вновь коротко улыбнулась, и направилась к выходу, хотя мне что–то подсказывало, что путь ее лежал отнюдь не в кантерлотский дворец.

– «И еще одно, Скраппи» – подняв голову с подушки, я посмотрела на принцессу, на мгновение остановившуюся в проеме палатной двери – «Пожалуйста, имей в виду, что с этого самого момента, ты будешь передавать лично мне все свои замечательные дневники».

Конечно же, сразу выписаться из госпиталя мне не дали – не после того, как я вновь выворачивалась наизнанку и истекала кровавыми слезами на глазах того молодого врача. Или ученого. Или геолога. Или историка. Или… Да хрен разберет, кем был этот молодой единорог! В его кабинете я видела книги по истории, ботанике и геологии, не говоря уже о каких–то глиняных и деревянных табличках, валявшихся в беспорядке на длинных столах – он мог быть экспертом в любой области науки, но кажется, медицина не входила в перечень его достижений, и потому было странно, что принцессы привлекли к этой тайне его. А в том, что это была тайна, я уже нисколечко не сомневалась – покинув наконец этот гостеприимный, но надоевший мне до животного воя госпиталь, я не увидела ни одной демонстрации, ни толпы с выражением верноподданнических чувств и даже газеты, словно сговорившись, смаковали исключительно будущие Эквестрийские игры, отводя этому важному делу большую часть своего тиража. Остальные полосы были заняты важными новостями о всходах озимых, планами на будущий урожай, великосветскими сплетнями, объявлениями и некрологами. «Любящий отец», «примерная жена и многодетная мать», «смелый летун» и «матриарх известного клана» – даже этих грустных эпилогов чьих–то завершившихся жизней было немного, и уж наверняка среди них не было тех, кто восстал из небытия под ударом неизвестной магии, которая магией, по словам профессора, почти не была.

И ни полслова о нападении на одного из правящих диархов огромной страны, раскинувшейся на треть известного мне континента.

В общем, все было сложно, как сложно было и мне не лететь, а идти, обходя весенние лужи, то и дело поправляя широкую полосу ткани, которую я наскоро сообразила из захваченной в госпитале простыни. Словно в насмешку, мои изуродованные конечности то и дело топорщились, будто пытаясь выбраться на волю, буквально измучив меня жутким ощущением ткани, трущейся о голую кожу. Так что в казармы на Канатной я приплелась в совершенно растрепанных чувствах, попросту не зная, что мне и думать о произошедшем в этом особнячке, а тем более, как мне теперь дальше жить. Мое положение в жизни стало еще неустойчивее, на мой скромный взгляд, и если еще две недели назад я была готова тихо–мирно исчезнуть, то теперь, после того лихорадочного разговора со своими создательницами я уже и не знала, что думать. Я уже не знала, кем я была, кем меня хотели видеть принцессы, и почему–то мне все больше хотелось броситься во дворец, чтобы разыскать там Защитника или принца Блюблада – смотря по тому, в какой своей ипостаси он опять шатался по Кантерлоту вместо того, чтобы охранять правительниц четвероногого народа. Разыскать и узнать у него, как он жил, как нашел себя в жизни, когда оказался в положении брелка на связке ключей.

Несмотря на всю сумбурность произошедшего в то весеннее утро, я должна была признаться даже себе, что хотя бы немного, но успокоилась. Принцессы не пытались меня оттолкнуть, не пытались дистанцироваться, а их кажущаяся холодность была вызвана лишь тем, что мы, как бы странно это ни прозвучало, просто не знали, как нам теперь относиться друг к другу. Теперь – это когда мы смогли хотя бы немного приоткрыться. И пусть все это произошло крайне скомкано и не так, как описывают в красивых романах, живописуя семейное воссоединение какого–нибудь единорожьего клана, с обязательными интригами, встречами и расставаниями – я надеялась, что однажды все будет так, как написано в этих красивых книгах, и мы соберемся в какой–нибудь малой гостиной, и чинно рассевшись на креслах, поведаем друг другу о себе и своих жизнях, грамотно, по уму, вместе создавая (или воссоздавая) историю своей семьи. Признаюсь тебе только здесь, на этих страницах, что меня заинтересовали подобные сцены, сюжеты произведений наших четвероногих потомков, и не успела я оглянуться, как за месяцы, проведенные в госпитальных стенах, выделенный для меня шкафчик оказался по самые дверцы забит настоящими романами для кобыл самого мелодраматического толка, от которых еще полгода назад я шарахалась, как от огня. Поэтому, проходя в ворота наших казарм, я не только приветствовала легионеров и дежурного тессерария, но и придирчиво разглядывала морды всех встречных пони, ища на них признаки тщательно скрываемой ухмылки, которая обязательно должна была там появиться после того, как до вверенного мне когда–то контингента добрались слухи о том, в каком виде застала меня Блуми Нэттл, так не вовремя появившаяся у окна, когда я, возлежа на больничной кровати, до самых ушей закопалась в слащавый единорожий роман, да еще и посасывая презентованную мне каким–то врачом карамельку на палочке. Наверное, для полноты картины еще розового халатика с пушистыми накопытниками не хватало. Я еще никогда не видела готового лопнуть от смеха пегаса, с громким хохотом исчезавшего в раскинувшемся над городом небе, то и дело ударяясь о попадавшиеся на пути облака, но в тот день мое неведение было в полной мере удовлетворено, поэтому я старалась как можно быстрее преодолеть широкую площадь плаца, чтобы не радовать снующих туда и сюда легионеров видом своих неудержимо краснеющих щек.

Что ж, надеюсь, когда–нибудь все и в самом деле произойдет так, как описывается это в книгах. Как наверняка делают умные пони и пишут об этом затем, чтобы и остальные знали, как нужно поступать правильно, по уму. А пока… Пока это была какая–то вспышка – неяркая, похожая не на взрыв, но загудевший камин, оставившая после себя ощущение смущения, неловкости… И надежды. Да, именно это я видела в глазах этих дивных существ – надежду, которую смогла им подарить. И чем – просто тем, что я существую? Эта мысль добавляла нотку пряной горечи в этот невообразимый коктейль из чувств, горечи не по отношению к аликорнам – по отношению к самой себе. Что не смогла быть им опорой, поддержкой, пойдя по проклятому пути той, что была предком «настоящей» Скраппи Раг; той, чей голос звучал у меня в голове, соблазняя вновь вступить на ту гибельную дорогу, что закончилась в старых выработках под Озером Мира. Я отвергла этот путь, я отдала то, что мне подарили, потратив заемную силу на то, чтобы спасти жизнь той, что подарила жизнь мне. Равноценный обмен? Да нихрена подобного, Твайли! Пусть ты и будешь теперь получать мои вкривь и вкось исписанные листочки непосредственно из копыт твоей… наставницы, пока скажем так, но знай – это не равноценный обмен. Равноценным было принести меня в жертву не раз и не два, к чему я стремилась, чего подспудно желала, не признаваясь в том даже самой себе. Вот тогда бы я смогла хоть немного приблизиться к тому, чтобы хотя бы частично оплатить этот счет. Теперь мне предстояло найти свое место в жизни своей и тех дивных существ, что создали меня, мой разум и мое тело, вдохнув жизнь в голема, созданного из лоскутков. И страха – страха неисправимой ошибки, потери, страха навечно остаться одной. Этот страх… Я начала к нему привыкать, им была пронизана вся моя жизнь, но пусть первым бросит в меня камень тот, кто посмеет сказать, что я возроптала на своих создательниц, пусть даже их действия не всегда были понятны, а зачастую вызывали самую настоящую оторопь, снова переходящую в страх. Я уже имела возможность убедиться, что даже в гневе, карая, ваш вид оставался мудрее чем все, кого я могла бы вообразить, и пускай я иногда и мечтала о том, чтобы увидеть однажды Ее Баблгамное Высочество как курчонка, насаженного на вертел шипящего о чем–то Червя, но даже тогда я не могла не признать, что одно ее сказанное в гневе слово несло больше мудрости, чем все мои писки, которые я издавала за всю свою жизнь. Самоуничижение? Быть может. А может, просто понимание «своего места в жизни», как назвала это твоя приходящая нянька, поэтому я собиралась сделать все, чтобы заботиться о вас, став уже не забавной болонкой или смешным хомячком, а покорной служанкой, заботящейся о вас, оберегающей и зорко следящей за всем, что может причинить вам боль или вред. Да, вот так вот выспренно и сумбурно – но делай скидку на то, что вокруг царила весна, в моих венах бурлили какие–то новые, неизвестные мне препараты, а отсутствующие теперь крылья пребольно натирали кожу о самодельную попонку, поэтому ты простишь мне, надеюсь, некоторую бессвязность этой части записок, как простила я тех, чьи улыбающиеся рожи заставляли передергиваться шкурку у меня на животе. Нет, конечно же, они и в самом деле могли быть рады меня видеть, но… В общем, кто знает, о чем думали те, кто смотрел на жужжащую что–то Фисташку, забравшуюся на меня всеми четырьмя ногами, и мало что не прыгавшую у меня по голове. Солнечный свет и журчание ручейков разбудили эту жужелицу, заставив наконец–то проснуться и выползти с чердака, где она провела всю долгую зиму в обнимку со Скрипом в странного вида убежище из соломы и тряпок, похожем на большое, шарообразное гнездо. Еще больше я удивилась, когда узнала о том, что к созданию этого уютного гнездышка приложили копыто и легионеры, укрывшие грубую траву старыми одеялами и простынями, превратив грубый соломенный шар в какую–то праздничную пиньяту^[10]. Уж не знаю, что сподвигло их на этот шаг, но заметила, как спокойно и даже покровительственно относятся эти грубые, сильные, вооруженные до зубов пони к жужжащему вокруг них перевертышу, то ли не видя истинной сути этого забавного и странного существа, то ли попросту наплевав на то, чем оно является на самом деле. Кто знает, вдруг на самом деле, они бы не стали относиться к Пистаччио по–другому, узри они настоящий облик топтавшегося у меня по спине перевертыша, счастливо жужжащего что–то на своем языке, подставляя карикатурно ухмыляющуюся морду лучам яркого, жаркого солнца, яркими искрами горевшему на изумрудах фасеточных глаз. Ухватив меня за шею, она принялась мне что–то втолковывать на своем непонятном перевертышевском языке, не обращая внимания на то, что уже волочилась за мной по земле, когда я, не снижая шага, двинулась в административный корпус, закатывая по дороге глаза при виде посмеивавшихся деканов, кентурионов и рядовых, провожавших глазами это убойное зрелище, и отцепилась только на втором этаже, узрев в конце коридора что–то крайне интересное для себя. Убедившись, что эта жужелица хотя бы немного освоилась и уже не пытается убежать, отправившись шататься по коридорам казарм, я поглядела вслед исчезнувшему в недрах казарм перевертышу, после чего… снова пошагала в свой кабинет. Если задуматься, это была еще одна примета чего–то нового, необычного, произошедшего или все еще происходящего со мной в эту зиму – чего–то, чему я пока еще не подобрала названия, но уже чувствовала всем своим существом. Похоже, эту перемену заметили и окружавшие меня пони, с интересом глядевшие на своего экс–Легата – не обрушивавшуюся в пикировании на нагретый солнцем плац, не грохотавшую копытами в стремительном беге по лестницам и этажам, а неторопливо цокавшую куда–то по своим экс–легатским делам, да при этом еще и – ужас какой! – с задумчивым выражением морды. Действительно, было отчего увериться в крушении столпов мироздания… В общем, даже наш тубицен проводил меня заинтересованным взглядом, но ни о чем не спросил, когда я, как всегда, приложилась копытом к старому, потрепанному штандарту Легиона, возле которого останавливалась, когда утром шла в свой кабинет.

Да, на этот раз копытом, а не крылом.

Нужно было что–то делать. На наших принцесс замахнулись, и не только замахнулись, но и ударили, пусть и попав на излете по одной, а не всем четырем. И нам обязательно следовало что–то по этому поводу предпринять, следовало к чему–то готовиться... Тогда почему я медленно вошла в кабинет и неторопливо присела возле стола, заваленного письмами и документами? Почему не летела на плац, не велела трубить общий сбор, не вызвала к себе всех, до кого могла дотянуться, чтобы поднять по тревоге войска, поведя их против неведомого? Против тех, кто поднял вероломно лапу или копыто на наших принцесс! Против...

«Против кого же именно?».

– «Найти!».

«Ну надо же, меня рады здесь слышать?» – без своей обычной язвительности эта древняя красотка явно смотрелась бы голой, поэтому я решила не обращать внимания на уже привычную колкость. Похоже, это не осталось незамеченным, и моя невидимая собеседница не стала развивать эту тему – «И что же вдруг случилось? Неужели кто–то украл твой любимый сладкий рулет?».

– «Ээээ... Что?».

«Это была такая популярная шутка» – терпеливо откликнулась та. Словно и не было месяцев разлуки, не было долгих зимних ночей, когда я вслушивалась в себя, пытаясь ощутить или хотя бы представить перед глазами образ древней фестралки, красивой и статной, с сияющими глазами и гривой непокорных, слегка кучерявых волос, которую не портила даже стальная нога, столь искусно приделанная к изящному телу, что казалась его продолжением или парадным элементом доспеха – «Недостойное даже упоминания, незначительное досадное происшествие, которое раздувают до катастрофы всезвездного масштаба, с обязательным привлечением стражи и всех, кто оказался неподалеку. От стражников оно и пошло».

– «Надо же. Никогда бы ни подумала. И я скучала по тебе. Ты же знаешь».

«Допустим. И почему тогда я не вижу бурных восторгов?».

– «Не знаю. После этого покушения я вообще чувствую себя какой–то пришибленной» – вздохнув, я откинулась на стену, в который раз пожалев о том, что не успела повесить на нее что–то более подходящее, чем старый коврик – к примеру, какой–нибудь героический гобелен. Пусть даже самый потасканный, как и все, что находилось в моем кабинете – «Нет обычной живости, бодрости, и даже не хочется вскочить, и кого–нибудь шарахнуть о стену. Прикинь?».

«Покушение? Рассказывай!» – насторожившись, приказала мне Найтингейл. Думаешь, я начала говниться или отбрехиваться, как раньше, Твайлайт? Нет, я лишь вздохнула и глядя в окно, начала свой рассказ, вновь ощущая себя Шахеризадой, удлинняющей простыми словами отведенные для жизни часы. Что–то внутри меня изменилось, перегорело, сплавилось воедино, и из этой булькающей субстанции, рисовавшейся перед моими глазами комком расплавленной плоти, появилось на свет что–то новое, чего я доселе не знала, и уж тем более не знала, как себя с этим вести. Если попробовать описать это чувство, то я бы сравнила его... Сравнила с чем–то свободы. Да, именно так – свободы, когда пленник, томившийся некогда то в одной камере, то другой и знавший лишь зарешеченные клетушки да коридор между ними, вдруг выходит в распахнувшиеся двери и щурясь слезящимися глазами, глядит на дорогу, вьющуюся среди бескрайних полей, над которыми раскинулось бесконечное небо. Стоит – и не знает, что ему делать с этой свободой. Как поступить, куда направить копыта? Нет паники или тревоги – лишь легкое недоумение и спокойствие, бескрайнее, как океан, приправленное нарастающим желанием вернуться обратно, в ставший уже привычным полумрак из камер и коридора.

Но почему–то я чувствовала себя потерянной, готовой раствориться в этом океане... А еще – я чувствовала какую–то непонятную легкость в голове, протянувшуюся по всему позвоночнику от хвоста, до прикрытого куцей челкой лба.

«Я не знаю, что это такое. Честно» – признался голос древней фестралки. Мне показалось, что последнее слово она добавила специально для меня, будто всерьез опасаясь, что я ей не поверю. – «Победить аликорна непросто. Слишком много в них первобытной мощи, огня, да и повадками своими они напоминают драконов. Сразить их было под силу немногим, но я никогда не слышала, чтобы для этого использовали столь жуткое колдовство».

– «Я даже не представляю, как можно вообще сразить их в каком–нибудь «честном» поединке» – буркнула я. В кабинете было душно и мне пришлось встать, чтобы открыть окно и решетку на нем, впуская в комнату влажный, еще прохладный воздух весны, принесший с собой запах свежей краски, мокрого камня и набухающих почек. Где–то внизу, под окном, послышались грохот и сдавленные проклятья, впрочем, слишком быстро затихшие для того, чтобы я обратила на это больше внимания. Подобное было в порядке вещей в любом расположении Легиона – «Да и вообще, кому пришла в голову подобная мысль?».

«Расскажи это Той, Что Жаждет. Я думаю, она по достоинству оценит эту замечательную мысль» – облила меня невидимая собеседница своей обычной ехидцей – «А ты ведь даже не поняла, что случилось, не так ли?».

– «Целились по ним, попали по мне. Это один из вариантов» – остановившись возле стены, я протянула копыто к грифоньему полуторнику, терпеливо дожидавшемуся меня в кабинете. Как мне будет теперь обращаться с этим чудовищем, без поддержки гипертрофированных крыльев? Вот уж воистину, нужно что–нибудь потерять, если хочешь научиться ценить это по–настоящему!

«А если подумать головой, а не тем, что ты там вместо нее так заботливо выращивала все эти годы?».

– «Тогда придется признать, что враги оказались гораздо опаснее и коварнее, и не полагаются на один–единственный план» – я не обиделась, что было странно. Часть меня размышляла, разговаривая со своим внутренним голосом, воображаемой приятельницей, подругой которую, при всем своем желании, назвать бы я не смогла… В то время как другая часть сознания раздумывала, анализировала все то, что приходило на ум — в том числе и мое состояние, которое нравилось мне все меньше и меньше. Словно это была не я… Или уже не совсем я, а что–то другое. Лишенное предчувствий и ощущений, на которые полагалось раньше, но не бредущее наугад, в тумане холодного леса, а разглядывающее открытый простор, на котором вдруг оказалось. И именно с этого начиналось то беспокойство, которое все никак не могло разрастись в уже привычный пожар паники и самобичевания — словно все мои чувства притухли, в то время как разум стремительно рванулся вперед, но чем дальше, тем меньше я понимала, куда же теперь ведет меня его стремительный бег – «А значит, это хитрый, многоходовый план. План внутри плана, а в нем — другие планы. И значит...».

«Ну–ну?».

– «Значит, кто–то решил за мной пошпионить!» – фыркнула я, резко разворачиваясь, и одним прыжком оказываясь у окна, из–за которого, словно морковку, вытащила упирающегося Скрипа, возмущенно застрекотавшего от столь небрежного обращения со своей отощавшей персоной. Похоже, это его вояжи по стенам так впечатлили пробегавших внизу легионеров, и заставили насторожиться меня при звуках знакомых пощелкивающих шагов – «Вот ты где, мелкий засранец! А я была уверена, что ты слинял, или тобою эта жужелица закусила. Ну, или ты ею — кто вас, насекомых, разберет».

«И так–то выглядит твой скриб?!» – с удивившем меня возмущением поинтересовались в моей голове. Признаться, такого вопроса я не ожидала — не после того, как обеспокоенный голос древней кобылы выспросил меня практически обо всем, что я смогла только вспомнить. И при чем тут, казалось бы, какой–то мелкий подземный паразит? – «Ну, милочка, тогда я совершенно не удивлена тому, что тебя смог отбрыкать даже какой–то там сброд!».

– «А при чем…».

«Помнишь, что я рассказывала тебе о скриббах и заботе о них?» – взяв в копыта недовольно поскрипывающего насекомыша, я заметила приличный слой какой–то скользкой субстанции, похожей на мягкий воск, покрывавший края его сегментов от центра к краям. В самом деле, если этому чудику не удалось бы счистить с себя это желтоватое желе, оно вполне могло распространиться на дыхальцы — многочисленные отверстия, идущие по краю сегментов его некогда упитанного туловища и, забив их, вызвать удушье и гибель – «Без нашей заботы век этих малышей был куда как недолог. Но и привыкшие к ней, а затем лишившиеся той самой заботы, они живут еще меньше, поэтому никогда не забывай про старую–престарую поговорку...».

– «О том, что в жизни каждого фестрала был мертвый скрибб?».

«Запомнила? Хорошо. Значит, хоть что–то за все это время было не зря» – ядовито фыркнула Найтингейл, отбрасывая нахлынувшую на нее меланхолию. Голос ее, становившийся в эти моменты поистине чарующим в своей мелодичной печали, похожей на грустный перезвон колокольчиков в летней ночи, снова стал грассирующим и шипящим, царапая мой внутренний слух еле слышимым звуком сталкивающихся клыков – «Ну, и долго ты собираешься так простоять? Займись уже положенным тебе делом, и помоги ему наконец!».

– «А оно мне положено? Ты же говорила, что нам нужно многое обдумать...».

«Вот и делай все это одновременно!» – кажется, я стала забывать, какой язвительной ссучкой могла быть эта древняя лошадка. Но и она, похоже, не поняла, что теперь изменилась и я. Не знаю, что из мыслей и чувств, промелькнувших у меня внутри, она уловила, но я заметила, как смягчился ее голос, когда мою душу лизнуло воспоминание об опалившем ее когда–то огне – «Поверь, это не самое худшее занятие для размышлений».

– «И как долго мне его придется тереть?».

«Пока не почувствуешь запах грибов».

Это было странное времяпровождение, если признаться. Настолько странное, насколько странным вообще быть может сидение возле стола, крутя в копытах перебирающее длинными членистыми ножками тельце странного животного или насекомого, проходясь по нему короткой щеточкой для копыт. Мягкие расчески не подошли, а вот жесткий ворс позаимствованных мною щеточек для хуфекюра справлялся с облепившим звереныша воском отлично, постепенно счищая его с обнажившейся поверхности кожистых сегментов, из которых состояло тело скрибба. Или это был гибкий хитин? И бывает ли хитин гибким? Перестав увязать в слое воска, понемногу перекочевавшего на край стола, щетка задвигалась легче, и нежданно–негаданно припершейся в кабинет делегации открылось достаточно странное зрелище, если судить по их оторопевшим рожам, с которыми пузатые кобылы разглядывали своего экс–Легата, с неподвижной мордой опытного игрока в Четырех Аликорнов полирующего какого–то жуткого монстрика щеточкой для копыт. Признаться, погруженная в свои мысли, я не сразу среагировала на открывшуюся дверь, за которой нарисовалась небольшая толпа, молча разглядывая таращившуюся на меня делегацию, после чего лишь недоуменно пожала плечами, провожая взглядом исчезающие за медленно закрывавшейся дверью разноцветные кобыльи глаза разной степени охреневания.

Даже не представляю, зачем они вообще приходили — на Скрипа, что ли, посмотреть?

– «Кто, говоришь, тебе сказал, что она в отставку ушла? Найди эту дуру, и плюнь ей в рот!».

– «Ага. Видели? Сидит и смотрит, словно прикидывает, как поужаснее всех уничтожить!».

– «А в Бастионе сейчас, говорят, для жеребых послабления всяческие есть...».

– «Зато платят минимальную ставку».

– «Зато никто не смотрит так, что хочется прямо тут и родить!».

– «Надо было соглашаться туда перебираться. Может, новый Легат не таким страшным окажется? Ты ж говорила ему на жеребых просто плевать...».

– «Интересно, они вообще понимают, что я их слышу?» – пробормотала я, стараясь не прислушиваться к удаляющемуся бормотанию пузатых кобыл, прекрасно представляя по себе всю «ценность» мыслей, болтающихся в этих пустых головах, мозг из которых временно пребывал где–то в области пуза – «Вот почему меня никто не слушает сразу, пока не начинаю бить по головам? Или пока не окажется, что я была абсолютно права?».

«О, прямо история моей грустной жизни» – лицемерно вздохнул голос в моей голове, впрочем, быстро отвлекаясь на Скрипа. Лишившись своего воскового налета, почему–то называвшегося «молочком», он наконец успокоился и вольготно раскинувшись у меня в копытах, блаженно подергивал длинными, суставчатыми ногами, издавая время от времени какое–то пластмассовое хихиканье дешевой китайской игрушки, когда щетка проходилась по его лоснящимся сегментам – «И дети обречены платить за грехи родителей до седьмого колена».

– «Глупость какая».

«Так судила Мать Ночи» – очень лицемерно, как мне показалось, вздохнула древняя кобыла. Интересно, она знала или хотя бы догадывалась о том, что я слышала про историю ее падения, придя в ужас от того, насколько сама приблизилась к тому же финалу, повторяя его едва ли не до конца? – «Но сосредоточься же! Аликорны сами себя не победят!».

– «Надеюсь, это была шутка такая?».

«Конечно же. Не обращай внимания» – не стоило говорить это вот так вот легко. Пусть я была и не самым умным существом, являясь, по сути, глупой пятнистой кобылкой, но вот чутье мое было не так уж легко обмануть. И именно оно мне подсказывало, что это не было простой оговоркой. Что меня проверяли, прощупывая реакцию на брошенные вскользь слова – «Но я надеюсь, ты не собираешься, как раньше, слепо верить приказам и распоряжениям, от кого бы они ни исходили? Нааха скваардж, нас же чуть не отправили в небытие! И после этого ты все еще хочешь изображать из себя глупую мышь, бездумно глядящую на приближающуюся сковороду?!».

– «Погоди, вы что — ели мышей?!» – я не смеялась. Я определенно не должна была смеяться. Вот, видишь, я не давлюсь от хохота, кусая копыто. Это не я. Абсолютно точно не я – «После всех этих жуазе и фрикасе — мышей?!».

«Оооо, как я тебя порой ненавижу!».

– «Нет, ну правда же! Расскажи!».

«Думаешь, мы жили в довольстве и неге, как эти дневные проглоты? Думаешь, высокая культура еды появилась от скуки, сама по себе? А тебе не приходило в голову, милочка, что Гранд Куизин грифонов, как и наша Изысканная Кулинарная Традиция имеют общие корни — скудость доступной для потребления пищи? И что именно эта скудость впоследствии стала причиной, ставшей определяющей для еды, заставляя брать свое не количеством, но качеством потребления пищи? «Просто достойная бедность» – так ты, кажется, говорила тому грифоньему нобелю?».

– «Да, но… Мышь?».

«Традиционная кухня нашего рода. В своем скудоумии ты просто не представляешь, насколько вкусно можно приготовить упитанную мышку!» – разгоряченная этой неожиданной отповедью, древняя фестралка как–то неожиданно легко попалась в нехитрую словесную ловушку, и уже немного спокойнее продолжила свой беззвучный ликбез – «Мышь весом 15 ниюн или целый кюн можно кушать весь вечер, и быть сытой всю ночь, если ее правильно приготовить».

– «Целую мышку?».

«Правильно приготовленная, мышь должна весить ровно кюн, и ни единым ниюном больше или меньше» – почувствовав, что я окончательно запуталась во всех этих незнакомых мерах весов, звучащих как удары крошечных колокольчиков, она лишь вздохнула – «Это равняется… Равняется… Примерно полутора эквестрийским фунтам. С хвостиком».

– «Даже боюсь спрашивать, сколько в том хвостике было...» – переведя в уме эти кюны в фунты, а из них в киллограммы, я несколько оторопело представила себе «мышку» размером с упитанного бобра. Интересно, они там крыс и мышей за одно животное почитали? Мол, «мышки — это еще не подросшие крысы», логично же. А чайники нужно в молодости топтать, пока они до паровозов не доросли.

«Мышстроганов из отбитых крысок или неотбитых мышей, в сливочном или сметанном соусе...».

– «Слушай, я уже поняла, что у вас это было национальное блюдо. Наверное, даже вкусное».

«…хрустящие мышиные стрипсы в панировке из сладкого сорго, клецки с мышиными хвостиками; маринованные уши койпу, фаршированные полевыми мышами. Припущенные ножки тушканов под шубой из мышиного фарша...»

– «Ты понимаешь, что меня сейчас вывернет, правда?».

«…зразы мышиные. Жаркое «Ка–мышь». Мышь вкусная».

– «Дай угадаю — жаркое тоже из мыши? А вот это вот, что последним шло — мышь и в самом деле вкусная?».

«Очень!» – мне показалось, что у меня в голове умилительно облизнулись – «Поэтому она так и называлась — Вкусная мышь».

Я не смеюсь. Не смеюсь.

– «Слушай, а давай такую же приготовим?» – непонятно почему загорелась я новой идеей. Сидеть, обдумывая то, что перекатывала в голове почти месяц, становилось достаточно скучно, переругиваться с этой призрачной гурманкой тоже не вдохновляло, да и живот начинал немилосердно бурлить, напоминая о том, что крысы там или мыши — это конечно все здорово, но нужно было бы и в себя что–то закинуть. Заменив мышь на что–нибудь повкуснее, конечно же. Не драться же за нее с Кабанидзе.

«Нет».

– «Нет? Почему нет?».

«Потому что это блюдо не готовят просто так, для кого попало!» – при этих словах я замерла. Для своих? Для тех, кому доверяешь? Что ж, и в самом деле, это было не про меня. Не про эти странные взаимоотношения, в которых одна считает себя находящейся в живой клетке, а вторая… Вторая желает избавиться от нежданного пассажира, то считая его плодом своего пострадавшего разума, то все же, сквозь зубы, признавая за некую аномалию, некий крест или недобровольную обязанность, с которой приходилось мириться, а в идеале вообще не замечать. Да, действительно, дружбой или хотя бы доверием наши отношения явно не являлись — скорее вооруженным нейтралитетом, тут эта древняя кобыла была куда как права. Поэтому я заставила себя проглотить рванувшуюся наружу обиду, хотя видят богини, это было не то, что я собиралась делать каждый раз.

– «Понятно».

«Не думаю. Это...».

– «Не нужно подробностей. Я знаю, что недостойна даже какой–нибудь недожаренной крысы» – нет, полностью проглотить обиду не удалось. Не получилось. Да и не хотелось, честно сказать. Что–то изменилось внутри, из холодного камня превратившись в бездонную топку — только заглядись, проморгай, и полыхнет огнем Тартара, опаляя все на пути – «Извини, что позарилась на сокровенное. Больше не побеспокою».

«Послушай–ка меня, милочка. Тебе стоит отучится обижаться на все, что...».

– «Привет, Скраппи! С кем ты тут разговариваешь?» – ответить я не успела. Распахнувшись, дверь уже привычно хлопнула вначале о стену, затем о косяк и вновь отворилась, чтобы впустить в себя Черри, с достойным подражания опытом ветерана нашего подразделения притормозившую перед этой хитроумной ловушкой. Уже по тому как пони входил в мой кабинет, по одним только спокойным, размеренным, похожим на заученный танец движениям можно было сказать, сколько лет он здесь прослужил, до какого звания дослужился, и грозит ли ему повышение впредь. Самые опытные, как та же Черри, исполняли его уже по привычке — притормозить перед дверью, толкнуть ее посильней, дожидаясь негромкого скрипа, затем сдать полшага назад, дожидаясь громового удара об стену и следующего, вновь закрывавшего дверь и уж затем, не торопясь, пересекать опасный барьер, неожиданно легко поворачивающийся на стареньких, но еще очень крепких петлях. Словно и не было несмазанного скрипа, усиливающегося сопротивления и громового удара в ответ, способного отправить наружу любого, даже самого массивного пони, решившего без почтения обратиться к этой двери. Магия? Кто знает, может и магия. Но я любила эту дверь, хоть и сама не знала за что, поэтому лишь улыбнулась исполнению стандартного па–де–де голубогривой подруги, после чего, в свою очередь, крепко ее обняла, стараясь не глядеть той в глаза, широко распахнувшиеся при виде больничной простынки. Да, я была рада увидеть ее этим летним деньком уже для того, чтобы было кому поплакаться в гриву, не пытаясь корчить из себя несгибаемую альфа–кобылу, главу своего табуна, бывшего Легата Легиона, или любую другую героическую личность, отношения к которым я уже не имела, и больше не хотела иметь. Мне хотелось поплакать, сжавшись в пятнистый комочек и всхлипывая от ужаса, ждавшего меня впереди; чтобы копыто близкой подруги гладило мою гриву и спинку, упрямо выгнутую навстречу холодному, бездушному миру, избегая притрагиваться к отвратительным крылообразным отросткам, мерзко торчащим от самых лопаток…

Хотелось просто всласть порыдать рядом с тем, кто единственный сможет тебя понять, не размениваясь на фальшивые утешения.

– «Какой ужас!» – широко раскрывая глаза прошептала подруга. Конец приходит всему, как пришел он и моим слезам, которые, как я самонадеянно подозревала, уже высохли и никогда не появятся у меня на щеках. Стало действительно легче, и спустя какое–то время я все же смогла рассказать нелетучей пегаске о том, что же именно со мною произошло, скупыми словами затронув и произошедшее в нашей Обители. Эту новость она выслушала с неподдельным страхом, прижимая копыта ко рту — наверное, в ее глазах это было крушение одного из столпов мироздания, когда пугавшая ее до судорог Госпожа вдруг сама оказалась поверженной внезапным ударом. Впрочем, я не собиралась это скрывать от нее или Хая и Рэйна, да и прочих, с кем мы вернулись из этого мрачного места, чтобы создать Легион. «Предупрежден — значит вооружен» – этой максиме древних я доверяла, как доверяла и тем, с кем однажды встала в один строй, взяла одно оружие, и принесла одни клятвы. Высокопарно? А что тогда не высокопарно? Чем бы мы отличались от наемников, как не высоким предназначением, которому готовы были посвятить себя до конца? Я надеялась, я была уверена в том, что эти годы не могли не оставить на нас свой отпечаток, перемешивая и отливая в единое целое, поэтому решила провести настоящий тайный совет, на котором поведать о том, с чем придется столкнуться в будущем Легиону. Я чувствовала это всем своим существом, поэтому и решилась вмешаться в планы наших повелительниц, как встарь, решивших выйти на двобой против бросивших им вызов. Не знаю, хватило ли живописания тех ужасных вещей, которым могли научить своих потомков благодарные предки для того, чтобы убедить принцесс не топорщить перышки и не бряцать старинным доспехом, но внутри меня крепла уверенность в том, что даже такое сокрушительное поражение, едва не стоившее жизни Луне, было для них лишь поводом стряхнуть с себя пыль и, разогнувшись, оглядеться вокруг в поисках того, кого они посчитают достойным соперником. И это пугало, вызывая в моей голове мысли о корсиканских старушках–проказницах, старых рыцарях из Ла–Манчи и прочих героях печального образа, оторванных от жизни и пытающихся воскресить в ней старинный, отживший свое идеал, сохранившийся лишь в их воспоминаниях. Возможно, это было лишь мое разыгравшееся воображение, но после того, что произошло в этом проклятом каньоне, я вдруг с пугающей четкостью ощутила всю хрупкость этих прекрасных существ. И это понимание вновь заставило меня пойти наперекор словам диархов, снова заставило нарушить «просьбу», уже много веков почитавшуюся за приказ. Я собиралась привести в боеготовность свой Легион — тот, что я создавала для защиты всех пони, на случай, если повелительницам понадобится не магия, но грубая сила.

В конце концов, я тоже умела учиться на собственных ошибках, особенно если оплачивала своей собственной кровью каждую из них.

– «Да. Это и в самом деле ужасно» – вздохнула я в ответ. Немного успокоившись, я снова набросила на спину самодельную накидку, не разрешив подорвавшейся Черри вскочить и бежать куда–то за ее собственной запасной. В конце концов, это могло и подождать — теперь времени у меня было много, и оставшись без крыльев, я изо всех сил давила в себе пугающее понимание того, что эта «тайна» недолго останется таковой. Не в казарме, среди полутора–двух тысяч пони.

– «И что ты придумала?».

– «Я?!».

– «Ну а кто же еще?» – с искренним, как мне показалось, недоумением осведомилась у меня белая пегаска. Признаться, я не поняла, что же именно ее так удивило – «Кто создал Легион? Кто полетел на помощь Госпоже? Кто еще знает, как справиться с этим кошмаром?».

– «Принцессы сказали ничего пока не предпринимать. Я думаю, у них есть какой–то план. Должен быть план».

– «Аааага… Планы. Принцесс» – столь неприкрытого проявления скепсиса в адрес божественных диархов я не слышала уже очень давно. Да и раньше он исходил исключительно от моей наглой пятнистой персоны, поэтому сказать, что я удивилась — это не сказать ничего – «Нет, Скраппи, послушай меня пожалуйста, и не ори. У принцесс могут быть чудесные планы, но знаешь, каждый раз эти планы почему–то приводили к тому, что тебе приходилось все исправлять. Нет, дослушай, пожалуйста, до конца, а потом уже можешь меня арестовывать, бросать в камеру, связывать — все, как ты любишь...».

– «Выпорю!».

– «Вот–вот. Я именно об этом говорю» – показала мне язык эта несносная малявка, буравя меня своими вишневыми глазами – «У меня было много времени для того, чтобы обдумать все, что случилось — и в подземелье под грифоньим дворцом, и на этой мэйнхеттенской фабрике, везде времени было вдоволь. И сколько бы я ни думала над тем, что происходило с Легионом, происходило с нами всеми — каждый раз за этим стоял какой–то приказ из дворца».

– «Черри, это все ерунда!».

– «Каждый раз тебя снимают, разжалуют, теперь вот наконец увольняют — и каждый раз все скатывается в навоз. Потом ты возвращаешься, и все переворачивается с ног на голову. Поражения становятся победами, ты находишь единственный путь выполнить поставленную задачу и даже больше, и в конце концов, каждый раз мы удивляемся тому, как все, оказывается, было легко, и как это мы раньше до этого сами не додумались!».

– «Ты не права. Но продолжай. Выговорись, пока мы здесь одни».

– «Я никогда не скажу ничего против наших принцесс, Скраппи. Надеюсь, ты мне веришь. Но вспомни, перед кем ты вступилась за меня, когда спасла с того проклятого южного материка? Кому я поклялась быть верной?».

– «Мне, Черри» – приобняв эту храбрившуюся малявку, я грустно улыбнулась, положив подбородок между белых ушей. Забавно, а раньше она казалась мне выше, чем сейчас – «Но это было...».

– «Давно, ты хочешь сказать? Может, и давно. Но моя верность принадлежит тебе, и это не обсуждается. Поэтому я могу сказать тебе то, что не скажет никто — хватит уже исправлять чужие проклопы! У нас теперь есть настоящий штаб, так давай уже придумывать собственные планы на случай того, если все опять пойдет по пизде!».

– «Похоже, кому–то пора рот творожным мылом^[11] помыть?».

– «Изображать принцессу Селестию тоже совершенно необязательно!» – это заявление заставило меня поперхнуться, не находясь с достойным ответом – «Я сама расскажу Хаю… Нет! Давай лучше встретимся вместе — все, кому ты доверяешь — и все вместе составим план, что делать дальше. Скажу тебе по секрету — очень многие не доверяют приказам, которые приходят из канцелярии дворца. Понимаешь?».

– «Откуда знаешь?».

– «Да я об этом в первый же день услышала, еще в Бастионе. Даже здесь, в Кантерлоте, шепчутся о том, что слишком много приказов от имени Их Высочеств стало писаться чужими копытами. А там, в Мейнхеттене, об этом разве что в открытую не говорят! Пока еще не говорят».

«Но уже не скрывают» – поняв недосказанное, я непроизвольно передернулась под своей простыней. Интересно, и кто это у нас такой говорливый объявился? Стомп? Хай? Или кто–то рангом пониже? «Становой хребет Легиона» разросся, заматерел, и теперь эти стреляные воробьи со знаками различия кентурионов почувствовали свою силу, ощутили себя частью большой, очень сильной машины, способной свергать и возводить на трон императоров? Кажется, я вновь упускала ситуацию из копыт, но что с этим делать пока попросту не представляла. Не теперь, когда могла только молча сидеть, с каменной рожей глядя на дверь кабинета, пытаясь не выдать глазами охвативший меня паралич. Тот паралич воли, что превращает подвластное ему тело в желе, не способное на какие–то осмысленные действия под гнетом навалившегося на него страха. Липкого, обессиливающего страха — не о нем ли еще недавно говорила принцесса?

– «Вот только не нужно думать, что это только в нашем Легионе такие недовольные нашлись» – похоже, мне все же не удалось удержать великодержавное баранье выражение морды, и часть моих мыслей все же явилась на свет, став достоянием глазастой пегаски – «Этот новый принцепс из Четвертой недавно Хаю сказал, что и в Штабе Гвардии тоже начали ходить недовольные шепотки. Этот Аналитический отдел уже открыто вмешивается в дела военных, а кому такое понравится?».

– «Да, отдавать власть никто не любит и не стремится. Испытано на себе» – криво хмыкнула я.

– «Никто не любит, чтобы их копытами жар загребали, и чужими крыльями окучивали свои облака! Эти умники там закопались, как блохи в шкуре бизона, и указывают другим, что делать. Будто мы без них не узнаем, как и кого защищать!».

– «Разведка нужна, Черри. Ты же знаешь».

– «Разведка! А не шпионы, которые играют в свои шпионские игры, пока не запутают сами себя и всех вокруг, включая принцесс!» – сердито зафыркала белая кобылка, топнув для верности копытом по старому полу, выпустившему в воздух облачко пыли, золотистой взвесью затанцевавшее в солнечных лучах, пронизывавших наш кабинет – «Что смотришь? Это Желли так сказал, между прочим!».

– «Мда… Если Желли сказал — то это действительно серьезно» – подумав, согласилась я. Спорить не было ни желания, ни настоящей необходимости, как и не хотелось намыливать эту синюю гриву в попытке привить ее владелице хоть немного почтительности к нашим принцессам. Что поделать, если она, как и остальные, не знала о том ужасе, что на месяц сковал повелительницу понячьего рода, едва не потерявшую все то, что она так долго искала целую тысячу лет? Но с другой стороны, вместе с властью приходят долг и обязанность, поэтому недовольных тоже можно было понять… Что ж, это была тема для доклада, который я собиралась лично предоставить принцессам, и будет только забавнее, если обнаружатся расхождения в оценках сложившейся ситуации – моих и Стил Трэйла, который, похоже, возомнил себя настоящим правителем за троном принцесс, попутно превратившись в пугало для народа.

А народ — это не та стихия, с которой можно долго и безболезненно играть в свои игры. Рано или поздно эта волна любого сметет, иногда вместе с властью, короной и целой страной. Были, знаете ли, прецеденты.

– «Хорошо. Тогда громко объявляй о каком–нибудь плановом совещании, находи какой–нибудь кабинет здесь, на территории казарм...».

– «Почему? Не лучше будет собраться где–нибудь в секретном месте?».

– «Ага, конечно. Чтобы агенты этого самого Аналитического Отдела через час уже докладывали своему шефу о том, что офицеры Легиона собрались тайно, в секретном месте, с какой–то непонятной всем целью. Как думаешь, долго будет из такой простой, казалось бы, информации, доклад принцессам о заговоре состряпать? У меня бы, например, не более получаса ушло».

– «Вот, видишь? Кто еще, кроме тебя, мог бы об этом подумать?» – с уважением поглядела на меня белая понька, заставив тяжко вздохнуть, прикрывая копытом глаза. Пожалуй, стоило отвлечь эту воинственную малявку от столь тонких и небезопасных материй, перенаправив прущую из юной мамочки энергию в более мирное и продуктивное русло – «А что насчет...».

– «В казармах. Через несколько дней. Связь через Блуми» – коротко, дробя речь на короткие, четкие, понятные любому приказы, закруглила я эту беседу, уж слишком начавшую напоминать попытку неумелой, наивной, но в то же время настырной вербовки. Или это уже у меня голова от лекарств кругом пошла, и везде заговоры мерещатся? – «А насчет нашего хозяйства лучше ты мне расскажи, дорогой Префект Лагеря Черри Дроп. А то я уже тут почти полдня сижу, а все еще не получила четкого доклада о том, как все у нас плохо без твоего присмотра».

– «Все было плохо. Ты вообще, кого поставила командовать материальной частью, Скраппи? Эта новая, из Гвардии, только и может что доспехами своими в штабе трясти. А туда же – «временно исполняющая обязанности Префекта Лагеря», грррр! Ну ничего, теперь я вернулась, и все будет как надо. Я же сама тут почти все создала!».

– «Что, Стомп неохотно с твоими обязанностями расставалась?» – не открывая глаз, негромко хмыкнула я. Неизвестно, сколько ушей грелось за стенами кабинета, и сколько ртов доложит о нашем разговоре Трибуну Латиклавию Легиона. Пусть даже я и была официально в отставке, превратившись в эдакий баннер, резную фигурку, флажок на острие копья, но похоже, что не все с этим были согласны, поэтому мне предстояло еще сильнее следить за выражением морды и фильтровать свою речь, чтобы не вносить раздоры в ряды своих бывших подчиненных каким–нибудь неосторожным жестом или глупым словцом – «Надеюсь, ты ее хоть не била?».

– «Подумывала. Но решила – пускай живет».

– «Хорошо. А что насчет детского приюта для жеребят, оставшихся без родителей–легионеров?».

– «Ах, приют...» – скривилась Черри в достаточно странной гримасе, понять которую я так и не смогла – «Скраппи, скажи мне, пожалуйста, честно — это ты его придумала, так?».

– «Почему ты так решила?» – я приоткрыла глаза, насторожившись от того непонятного тона, которым это было произнесено.

– «Все просто. Дело в том, что этот дом — настоящая, стопроцентная, какую ни с чем не перепутаешь, казарма!» – наконец, не в силах притворяться, прыснула вишневоглазая задница, тыча меня копытом под ребра – «Нет, ну в самом деле, Скраппи! Кто еще мог додуматься для жеребят натуральную казарму соорудить?!».

– «Эй, а в чем, собственно говоря, дело? Жеребята должны расти под присмотром, а мы с тобой знаем, что легче всего за ними присматривать, когда они проживают компактно, поротно, в одном удобном помещении, под надзором опытных инструк… воспитателей. Что не так–то?».

– «Ка–зар–ма, Скраппи! Это так и называется, даже если вы, сталлионградские, разницы и не видите! Ну, ничего — я уже начала перепланировку, и вскоре у нас появится настоящий домик для жеребят. Это ты хорошо придумала, честно. Нельзя тех, кто остался без родителей, отдавать в приют. Они будут расти с нами, в одной большой и дружной семье...».

– «...просыпаясь на рассвете, под звук легионерских рожков и засыпая под матерный ор деканов–инструкторов» – таким же романтическим голосом продолжила я, стараясь не рассмеяться от разницы между словами и тоном, которым их произнесла – «Всю жизнь о таком детстве мечтала. А ты?».

– «А я не в Сталлионграде этом вашем родилась, а нормальной пегаской была» – показала мне язык синегривая язва. Устав сидеть рядом со мной, она стала рыться в документах, сваленных у меня на столе в поисках какой–то бумаги – «Поэтому представляю, как хочется каждому одинокому малышу иметь хоть какой–нибудь дом. Тот, который можно назвать своим собственным, даже если это захолустная ферма, на которой он работает от зари до зари. Мы же не будем их тренировать как настоящих легионеров...».

– «Ты сама–то в это веришь?».

– «Ну, хорошо. Мы просто привьем им понятие дисциплины, ответственности и однажды они смогут стать настоящими офицерами, в отличие от той размазни, которая у нас на вербовочном пункте толчется. И эта новая канонесса, кстати, обещалась помочь… Интересная идея, Скраппи. Это тоже тебе мысль в голову пришла?».

– «Нет, это она сама пришла, вслед за мыслью» – при воспоминании о Силк продолжать разговор расхотелось. Я понимала, что останавливаться на половине дороги нельзя, но что–то внутри восставало против очередного экскурса в религиозные дебри, и мне пришлось приложить немалое усилие, чтобы перебороть себя, все же признать необходимость еще одной встречи с этой юркой дамочкой – «Ладно, покажешь потом, что она тут придумала. Ну, и подержишь, чтобы не прибила ее, если что».

– «Такую прибьешь, как же...» – недовольно проворчала Черри, выуживая из кипы дожидавшейся меня макулатуры какое–то уведомление весьма официального вида – «Не знаю, где ты ее выкопала, Скраппи, но такую я бы не отказалась и в Обители увидеть. Верхом на мастере–наставнике Нидлзе, завязывающую его узелком».

– «Может, и увидишь. А это что ты мне такое протягиваешь?».

– «Это то, с чем придется разбираться. С этим, и еще несколькими такими проблемами, Скраппи» – подняв на меня глаза, уже серьезно поглядела на меня пегаска, передавая мне какой–то листок. На нем я заметила сразу несколько резолюций, но почему–то эта бумага досталась именно мне – «Прости, что все выглядит так, словно мы тебя отстраняем от реальных задач, но на самом деле у нас для тебя есть очень важное дело, с которым никто не справится, кроме тебя. Знаешь, сколько у нас документов не подписанных скопилось за эти полгода, и даже больше?».

«Мы», «у нас»… Эти слова кольнули больнее, чем я ожидала. Как новые точки в написанном, принятом и оглашенном уже приговоре. Видимо, и сюда Черри явилась не просто так, по–дружески заскочить на огонек к старой подруге, у которой образовалось слишком много свободного времени, а почти что официальным послом от нового копытоводства всея Легиона. Я была уже не в «их» команде, и это подводило черту под моею отставкой вернее, чем все приказы принцесс.

– «Припомнила все–таки, задница нелетучая» – хмыкнула я, пробуя на вкус горечь, скопившуюся на губах. Кажется, что–то подобное я говорила ей год назад, когда этот скандальный животик на ножках решил очередную истерику закатить во время совещания перед парадом – «Ладно, попробую разгрести всю эту макулатуру. Летать–то я теперь все равно не могу».

– «Скраппи, послушай...».

– «И убедись, чтобы вся ваша банда получила приглашение на это очень тайное совещание, хорошо?».

– «Скраппи!».

– «А теперь пойдем. Я хочу прогуляться и заодно поглядеть, что же ты там такого придумала с этим приютом. В конце концов, покушение или нет, а за деньги, которые на него уже начали выделяться из казны другого государства, Генштаб и Палата Общин меня вместе с навозом сожрут».

– «Монсеньора».

– «Фрументарий».

– «Позвольте мне принести вам самые искренние соболезнования и сочувствие в связи с полученной вами травмой».

– «Позволяю. Приноси» – мгновенно устав от официоза, негромко хмыкнула я, похлопав хвостом по соседнему коврику у стола кафетерии, не так давно появившейся возле вокзала. Дворец–служба–госпиталь — именно в таком треугольнике теперь вращалась моя жизнь, и даже такое вот невинное времяпровождение было для меня настоящим побегом из этого замкнутого лабиринта. Куда не иди — все одно придешь в конец или начало, откуда снова начинался этот бесконечный Уроборос. Схулиганить не удавалось — произошедшего было достаточно, чтобы убедить меня в серьезности происходящего, и хотя я для виду еще побрыкалась, с трудом отбрехавшись от полуроты Хранителей Тела, которых для чего–то решили натравить на меня принцессы, мне все же пришлось согласиться на ставший уже обычным за эти полгода эскорт из контуберния Соколиной кентурии. Вот и теперь эти фиолетовые задницы потели в своей неподъемной броне, околачиваясь возле выхода из кафетерии, пока я решила побаловать себя молочным коктейлем. Ну, и встретиться с Желли, который сильно хотел меня увидеть, причем непременно до отъезда в Мэйнхеттен. Нет, ничего противу приказов богинь – разрешение на нее я испросила официально, в письменном запросе, и на который получила столь же официальный ответ. Просто деловая поездка для завершения дел, которые у меня еще оставались в Большой Подкове.

– «Все шутишь?».

– «Только чтобы не плакать» – да, теперь мне приходилось учиться делать хвостом то, что обычно я делала крыльями, еще недавно дойдя до того, что они уже воспринимались еще одной парой конечностей, причем достаточно ловких – «Хочешь коктейль? Оказывается, местный повар их тоже неплохо готовит. Не Кроп Шедоу, конечно, но все равно достойно».

– «Чашечку кофе, с солью и льдом» – слегка повернув голову, попросил единорог свою незапоминающуюся ассистентку. В отличие от тратторий, в кафетериях можно было попить, но не поесть, пусть теперь в этих заведениях подавали не один только кофе, что было несколько необычно для пони, хотя своих посетителей эти грифоньи заведения мало–помалу нашли, в моем представлении став стационарным аналогом разносчиков прохладительных напитков – «Мы поработали с теми документами, Скраппи, которые прислал нам твой адвокат. Увы, для нас ничего интересного в них не нашлось».

– «Понимаю» – еще одна ниточка оборвалась. Нет, мне не так уж и нужно было собирать какие–то там доказательства вины этих мерзавцев, ведь я уже признала их виновными, и сама вынесла им приговор. Но вот деньги… Шестизначная сумма серебром и драгоценностями — это не та вещь, на которую может спокойно смотреть правитель огромного государства, только–только вытянувшего ноги из мясорубки ужасной войны – «А для госпожи генерального прокурора?».

– «Разве что косвенные данные, ведущие к Кламу. Но я понял, что ты не жаждешь видеть его на каторге или за решеткой, верно?».

– «Верно. На своем прежнем месте он будет полезнее для принцесс».

– «Остальные следы либо профессионально подчищены, либо вообще не существовали. Скорее даже второе — каждый из этих леди и бизнеспони занимался своей частью дела, и не оставлял пересекающихся следов».

– «Прискорбно. А может, и к лучшему».

– «Если позволишь так выразиться, то на мой взгляд, лучше уж такой вот «чистый» и не замазанный в чем–то актив, чем какая–нибудь «грязная» конторка, которых многовато развелось до и во время войны» – наклоняясь ко мне, доверительно сообщил вишневый единорог, не глядя подхватывая телекинезом крошечную чашечку, принесенную отступившей за его спину помощницей. Найдя свою нишу, свое место в жизни, этот жеребец стал выглядеть настолько стильно и привлекательно даже в свои четыре десятка лет, что я уже не удивлялась многочисленным взглядам окружающих нас кобыл, проходившимся по его облаченной в жилетку и белоснежную сорочку фигуре подобно лучам поисковых прожекторов – «Увы, с точки зрения Легиона эти фабрики уже бесполезны. Их надежно разорили, перепрофилировали, а потом разорили опять, чтобы вначале скупить за бесценок, а потом втридорога продать тебе».

– «И значит, использовать их мы больше не можем?».

– «Ну, почему же? Как–нибудь их использовать еще можно» – скупо пошутил жеребец, передавая мне куцую папочку, страницы которой были отмечены многочисленными разноцветными закладками – «Но только если снова решишь на них заводные игрушки выпускать».

Вот так вот и поговорили. Разоренная фабрика, превратившаяся в контору по заготовке пиломатериалов и мастерскую игрушек? Печальный финал, который меня почему–то почти не трогал. Не после того, как меня нагло попытались сначала обокрасть, затем выдавить из бизнеса, а потом вообще заставить за это заплатить. Поэтому мне предстояло не просто снова поехать в Мэйнхеттен для оформления каких–то бумаг, но еще и разобраться вот с этим вот «богатством», которое город решил повесить мне на шею, приняв решение об окончательной ликвидации этих сараев с дровами, для чего мне пришлось взять с собой еще одного попутчика, по поводу которого у меня все еще оставались определенные сомнения.

– «Да, ну и зрелище...».

На территории фабрики мало что изменилось за эти два года. Все тот же огороженный деревянным забором пустырь, все те же рельсы узкоколейки, все те же полутораэтажные бараки цехов, соединенные узкими проходами где–то под крышей. Все та же бетонная коробка склада, где я когда–то вела переговоры с дельцами из профсоюзов. Но кое–что изменилось: усилилось ощущение общей запущенности, и мой взгляд то и дело цеплялся за ржавчину на путях, штабелях пустых ящиков и бочек, широко распахнутых дверях в отгрузочный пакгауз, в котором грустно выл пролетающий его насквозь ветерок – просто бери и снимай в каком–нибудь вестерне или мобстерском^[12] боевике. Кажется, Желли был прав, и это место уже не могло представлять интереса для Легиона, но я все же решила покопаться немного внутри для того, чтобы окончательно убедиться в том, что же именно я продаю.

В конце концов, было бы крайне иронично узнать, что новый владелец, при сносе этих бараков вдруг обнаружил в подвале тысячи фунтов припрятанного там серебра.

Внутри обстановка роскошеством не поражала, хотя и отличалась на мой взгляд определенным уютом, которым отличались места, где работают с деревом. Может, это было просто мое воображение, но мне нравился запах свежей стружки, пиленого дерева, олифы и лака, сопровождающих превращение окоренных стволов и распиленных досок в новые вещи, от мебели до щитов и копейных древков. Увы, запустение коснулось и фабричных внутренностей — большая часть магических светильников исчезла, а оставшиеся соседствовали с настоящими керосинками, от вида которых у меня задергался глаз; на полу уже давно поселилась пыль, а не стружка, и точно такой же пылью начинали зарастать агрегаты, беспомощно воздевшие в воздух остановившиеся пилы и шестерни.

– «Бардак» – негромко пробормотала я, разглядывая эту средневековую мануфактуру. Державшийся позади меня стряпчий — юркий осел с чрезвычайно пройдошистой мордой – лишь виновато двинул ушами, словно это он сам выносил из цехов все, что было не приколочено, или прибито меньше, чем на четыре гвоздя. Он все время держался позади, ни во что не встревал и казалось, ему было абсолютно все равно, ругают эту фабрику или расхваливают на все лады – «Ну, что там, Квикки?».

– «Пилорама надежная, паровая. Устарела, конечно же, но работать будет...».

– «Паровая пилорама? На деревообрабатывающем производстве?!» – я вновь развернулась к ослу, смерив того недружелюбным, тяжелым и откровенно похмельным взглядом невыспавшегося Легата, готовой любого не вовремя подвернувшегося на клочки разорвать – «Уважаемый, город тут что, застраховал все на случай пожара, а потом мне подсунул и ждет, пока тут все сгорит к дискордовой матери, чтобы страховые выплаты получить, и с меня штраф содрать за поджог и несоблюдение техники безопасности на производстве?!».

– «Производство старое, разорившееся...».

– «Потом комиссии Генерального Штаба расскажете, кто тут все состарил и разорил!».

Нет, конечно же, этот сопровождающий от мэрии города тут ничего не решал, ни за что не отвечал и наверняка вообще был не в курсе дела. Его задачей было оценить (на глазок, представь себе, Твайлайт!) состояние приобретенной нами собственности, чтобы отнести ее к одному из классов налогооблагаемой недвижимости, после чего со спокойной душой, много лет, стричь налоги в городскую казну. Другой его задачей было представить эту покупку в как можно более выгодном свете, в то время как я собиралась добиться хотя бы снижения суммы налогов, которые мне предстояло выплачивать городу — в конце концов, я была указана собственником, акционером, владельцем всех акций всех этих сраных мануфактур, а значит и почетным налоговым донором, и никакие юридические кувыркания не могли изменить этот факт без риска нарваться на расследование казначейства.

– «Бардак, разорение и запустение!».

– «Не так все ииииаааплохо. Оборудование старое, но рабочее...».

– «Рубанки вот эти, стамески и копытные пилы — это по–вашему можно считать оборудованием? Квикки, сворачивайся — мы уходим!».

– «...некоторые станки нуждаются в ремонте, чистке и настройке...».

– «Да я тут ни одного не вижу под этими горами пыли! Какие, к дискорду, станки? Не смешите мою сову!».

– «...само место нуждается в некотором уходе, конечно же, поэтому… Пятый класс?».

– «Пятый? Как хорошая строительная контора с оборотами в десятки тысяч бит ежегодно?! Квикки, собирай свои манатки — ноги моей больше тут не будет! Я продаю эти сраные акции за бесценок, и пусть город платит за этот пустырь!».

– «Ну, учитывая некоторые проблемы, которые можно увидеть и спрогнозировать...».

– «Третий! Или я сегодня же нахрен тут все сожгу! А что? Моя собственность — что хочу, то с нею и делаю! Знаете, сколько я в Грифоньих Королевствах всяких замков спалила? У меня даже справка из психиатрической клиники есть, поэтому максимум, что мне грозит – это отдых в психиатрической лечебнице, куда меня уже давно просили заехать на плановый отдых!».

– «Нет. Третий нииииииаааакак нельзя. Четвертый. Но, учитывая состояние объекта, с субсидированием из бюджета за счет налоговых послаблений. На пять… десять лет».

– «Грабеж! Грабеж среди дня!» – продолжала возмущаться я, не обращая внимания на небольшую толпу, собравшуюся среди остановившихся агрегатов. Представители нескольких видов, среди которых были грифоны и пони, и даже пара каких–то козлов (клянусь, я все же смогла не заржать!) молча смотрели на все это представление, явно не ожидая ничего хорошего от шумного разговора. Продолжая орать и по–привычке заламывать несуществующие больше крылья, топорщившиеся под туго натягивающейся попонкой, я протащила этого длинноухого представителя мэрии по всему производству, но так и не смогла добиться того, чтобы с меня сдирали меньше, чем почти треть от будущих доходов этой дыры, если они вообще могли когда–нибудь появиться. И это еще не учитывая налоги на собственность, на недвижимость, на зарплату и социальные выплаты, не говоря уже о налоге на борьбу с безработицей среди пони, платить который почему–то тоже должна была я. В общем, обратно в цеха я вернулась надутая, с отвратительным настроением, поэтому на меня совершенно не произвела никакого впечатления эта молчаливая демонстрация всеобщего единения пролетариата перед лицом (или мордой) буржуя, решившего высосать последние соки из трудового народа.

– «Ну что, все на самом деле так плохо?».

– «Да нет, как мне кажется...» – закинувшись перед прибытием самокопытно улучшенными препаратами, Квикки выгадала себе небольшое окно, во время которого могла мыслить и разговаривать как раньше, не превращаясь в дебильно лыбящуюся идиотку, и несмотря на все мои уговоры, решила лично проинспектировать наше приобретение, потому что «у меня никогда не было своей собственной мануфактуры, прикинь?!». Поэтому я сдалась, и не мешала ей ползать вокруг и «прикидывать», сможем мы хоть к чему–нибудь приспособить данное место, или его и в самом деле следовало спалить, со скорбным видом поссав на оставшиеся уголечки – «На самом деле, станки хоть и старые, зато с централизованным паровым приводом и еще послужат, если их как следует настроить и содержать».

– «А пилорама эта? Огонь на деревообрабатывающем производстве — это не то, что позволит мне спокойно уснуть, что бы я там не ссала в уши этому ослу».

– «Определенный риск конечно же есть, но есть и выгода — машину можно опилками топить. А ты знаешь, сколько тут будет опилок?».

– «Безотходное производство, значит, хочешь устроить?».

– «Ну, не такое уж и безотходное — опилки в россыпи плохо горят, поэтому нужен кочегар или тот, кто будет собирать их в брикеты. С другой стороны, это окупит все топливо для работы топок, технологического производства и обогрева зимой...» – шоколадная единорожка отважно зашагала вверх по узкому желобу конвейера, чьи облепленные машинным маслом и опилками зубья для подачи бревен под паровую пилу вгоняли меня в непроизвольную дрожь – «В общем, как по мне, так вполне работоспособное производство. Будет даже интересно все это заново здесь запустить».

– «А стоит ли? Что тут вообще можно делать?» – вслух, не так уж и громко подумала я. Все это казалось каким–то огромным сараем, большим гаражом, который снимают для хобби — я неторопливо ходила по цеху, среди непонятных станков, и все больше ощущая себя словно какой–нибудь энтузиаст, купивший профессиональную мастерскую. Вроде бы теперь все по–взрослому – но зачем?

– «Здесь можно делать чудесные вещи, леди» – раздался у меня перед носом чей–то негромкий, печальный голос. Опустив глаза от потолка, который разглядывала все это время, я увидела небольшого, худощавого старичка, глядящего на меня печальными глазами копытного сына израилева, сходство с которым ему придавали мясистые губы и пушистая, кудрявая грива, сохранившаяся лишь по бокам головы – «Поверьте старому мастеру. Это место тайн и колдовства, но не всем под силу постичь эти тайны».

– «Тайны? Ах, эти тайны...» – я оглянулась вокруг. Некоторые места в цехах были расчищены и освещены, соединяясь тропинками, протоптанными в пыли и там, между больших, замерших когда–то машин, еще теплилась жизнь. Она жалась к столярным верстакам, пресс–формам с копытным приводом, столам для покраски и сушки, на которых стояли самые разнообразные… игрушки. Обычные детские игрушки. Или не совсем обычные, ведь среди аляповато раскрашенных кукол и кубиков я увидела и более сложные экземпляры, предназначенные для увеселения жеребят, венцом которых посчитала стальную железную дорогу, замкнутую в форме кольца, с настоящим паровозом и парой вагонов. Что ж, похоже, в эти мрачные для Мэйнхеттена времена и здесь узнали такое печальное слово, как конверсия^[13] – «Угу. Вон тот паровозик наверняка взрывается. Поняла. И в самом деле, полезное изобретение. В серию, Квикки! Немедля! Теперь–то мы знаем, чем будем ворота Грифуса вышибать».

– «Вы смеетесь над старым мастером...».

– «Нет, я просто не люблю, когда мне вешают на уши лапшу».

– «Вы несправедливы, юная леди...».

– «Возможно. Но я устала быть справедливой» – негромко ответила я. Стоявшие вокруг нас пони, грифоны и козлы (я уже говорила, что не смеялась?) молча глядели то на меня, то, изредка, друг на друга, и в их глазах я видела что–то, что до боли напоминало увиденное не раз и не два в своем зеркале. Что–то, чему я не могла дать четкого определения, но что уже видела, и не раз. Оторванность от жизни, или наоборот, полная с ней солидарность? Нет, это было не то... «Вырезанный из жизни кусок», вот как бы я это назвала. Наверное, именно эти странные ощущения попытался не так давно описать мне профессор Бастион, когда рассказывал о том, что он видит и чувствует глядя на одну пятнистую пегаску. Отсутствие всяческих ощущений. Вообще. Я глядела на этих существ – и не чувствовала их в огромном клубке жизни, не ощущала вообще. О, они были не похожи на одержимых, вроде Ника или меня, не говоря уже о недоброй памяти Боунзе, тихо канувшего в подземелья дворца, куда я так и не смогла явиться с дружеским визитом и передачей этому узнику совести – нет, я видела их, но не видела нишу, которую бы они занимали в огромном Круге Жизни, вместе с ним стремя свой бег от начала к концу. При взгляде на этих мастеров игрушек я не ощущала ничего – и это порождало внутри меня странную тревожность, похожую на крошечного червячка, который вертелся, зудел, все время напоминая о том, что не бывает совсем бесполезных существ... Но вот при взгляде на них я вдруг подумало именно это.

«Бесполезные».

Мысль оформилась, и стала более тревожной, заняв все мое существо, оттеснив на задний план размышления о налоговых ставках, индексах, полугодовой ревизии и годовом отчете. Эти существа... Они были даже не оторваны, не вырваны из жизни – они сами выделились из нее тем странным сочетанием симбиоза и отторжения, когда часть тканей вдруг начинает считать себя инородной и разделяется со здоровыми, но безо всякого воспалительного или злокачественного процесса, превращаясь в доброкачественную кисту. Они были похожи... Они были похожи на такие вот детские кубики – примитивные, но в то же время требующие для изготовления настоящего мастерства, и понимание этого наконец оформило для меня ту самую мысль, которую я безуспешно пыталась поймать. «Бесполезное мастерство» – вот как я назвала это явление еще до того, как оно вошло в труды умных пони в виде академического определения и под другим, более умным названием, заодно. Бесполезные мастера, вроде чемпионов по выдуванию пузырей носом, свиста одним зубом или способные пропердеть на одном дыхании целый куплет из арии «За Кантерлот!» – они умели делать игрушки и только игрушки, посвящая себя этому занятию даже когда весь мир вокруг них рухнул, превратившись в обломки, но и на них они смогли создать крошечную мастерскую, в которой продолжали делать то, что умели, наперекор всему.

Как жаль, что это было не испытание духа, а миру вокруг было просто плевать. Так огромный лес не замечает, как на упавшем дереве, все еще цепляясь за жизнь, растет кусочек грибницы, выброшенный на поверхность корнями, вывернутыми из–под земли.

– «Старый мастер долго пожил, и умеет делать самые интересные вещи. Волшебные вещи. Нужно в них только поверить».

– «Как вас зовут?».

– «Варрохом кличут, юная леди».

– «Варрох? Вар–рох...».

– «Моя семья приехала из Седельной Арабики, юная леди».

– «Варрох, я тебя понимаю. Вот честно. Возможно, даже лучше тебя самого» – остановившись перед этим странным пони, в чертах которого я все лучше видела выходца из другой страны этого необъятного материка, лежащей где–то на западе, за степями Мустангрии, полупустынями и прериями Мягкого Запада, я обвела глазами собравшихся в цеху рабочих, отмечая, что очень многие не отвели глаза от моих пугающих для прочих гляделок, продолжая таращиться на меня, словно куклы или ходячие автоматоны из комиксов Хая – «Поэтому не собираюсь орать, как на того осла из мэрии города. Но и у меня к тебе будет просьба – не называть меня «леди», а обращаться по званию, если ты понимаешь, что это значит. Думаю, обращения «мэм» будет достаточно. А еще – постарайся не говорить о себе в третьем лице, как персонаж хренового романа, ладно? Взамен я тоже пообещаю тебе прислушиваться к тому, что ты скажешь, и даже слышать то, что ты говоришь».

– «Как вам будет угодно, юная мэм».

– «Такие как ты, неисправимы» – хмыкнула я. Без злобы или осуждения, просто констатируя факт – «Варрох, я вот смотрела на вас, и кажется, поняла».

– «Я это увидел» – покивал головой этот выходец из западных песков, пожевав зачем–то своими полными губами, отчего сознание тотчас же пририсовало ему шикарные пейсы и крошечное пенсне – «Старый мастер увидел понимание, пронизавшее ваше тело подобно Ал–Лату, чей свет пронзает даже самую темную темноту. Мы не воители, и мало понимаем в воинской сброе. Мы делаем игрушки для детей, чей взгляд способен видеть магию даже в обыденном...».

«Да, вы делаете игрушки. И наделяете их магией своего воображения» – думала я, глядя на мастеров. Немногословные, не интересующиеся ничем вокруг, они напоминали каких–то роботов–автоматонов, но я заметила, как оживали и загорались их глаза, когда находили игрушки, разложенные на верстаках. В них была вся их жизнь, и кто мы были такие, что решили присвоить себе право распоряжаться их жизнями?

«Но почему я должна была заставлять остальных быть похожими на этих придурковатых?».

А вот эта мысль была новой. Я даже не знала, откуда она вдруг взялась, но вдруг очень четко ощутила, что у каждой правды есть минимум две стороны. Такого раньше со мной не случалось, поэтому я постаралась остановить этот миг, отдаваясь нахлынувшему вдруг моменту, не обращая внимания на обеспокоенный всхрап, который издала Госсип, топтавшаяся у меня над головой по краю ленты конвейера.

– «Мастер Варрох, чем я могу вам помочь?».

– «Старый мастер не знает, юная мэм. Но мы хотели бы подарить вам игрушки для ваших детей. У вас ведь есть дети?».

– «Да. Нет» – эта мысль пришла мгновенно и четко. Я почувствовала и твердо осознала, что эту каменную инаковость до детей не допущу – «У них довольно игрушек. Ты ведь ими тут занимаешься?».

– «Мы все…».

– «Мы говорим о тебе, Варрох. О тебе и остальных» – не отвечая, напомнила я, оглядываясь на толпу мастеров. Поняв, что разговор затягивался и становился все более непонятным, они наконец задвигались и, выдохнув, начали рассаживаться на своих колченогих стульчиках, табуретах и просто газетках, положенных на пыльные агрегаты, впервые за все время нашего знакомства явив хоть какие–нибудь эмоции, и сразу же превратившись в самых обычных существ. Но я не обманывалась, все еще помня ряд недвижимых фигур, стоящих у меня перед глазами – «Чем я могу вам помочь?».

– «Старый мастер не знает... Я не знаю, юная мэм» – слегка улыбнулся своими губищами этот четвероногий семит. Я заметила, как он быстро поправился, когда я бросила на него короткий, но полный раздражения взгляд – значит, просто прикидывается тихим, безобидным идиотом. Такие не то чтобы опасны, но с ними нужно держать ухо востро, чтобы не сели на шею – «Мы просто работали здесь потому... Потому что нам больше негде было работать. Игрушки меняются, мастерские закрываются, а здесь платили достойно, хотя и требовали делать уродливые вещи».

«В Первую Грифонью нашу снарягу изготавливали кукольники и марионеточники. Чудесно. Просто чудесно. Не зря я, блядь, тех уродов посадила, а весь этот сраный гадючник разогнала!».

– «Но всему приходит конец. Мануфактура закрылась, рабочие и мастера уехали, и даже мистер Клам не смог ничем нам помочь. Но он смог добиться для нас разрешения остаться и присматривать за этой фабрикой. И мы продолжаем собирать здесь игрушки – волшебные игрушки для детей...».

– «...у которых слишком много воображения. Я поняла».

– «О, вы снова смеетесь над старым мастером, юная мэм».

– «Нет, я тебя понимаю. И знаешь, Варрох – лучше бы я тебя не понимала!» – при звуках моего потяжелевшего голоса Госсип вновь переступила с ноги на ногу, порождая небольшие водопады из тонкой древесной трухи, пролившиеся нам на головы – «Почему это так больно – понимать кого–то? Узнавать о нем по его дыханию, по движениям, по выражению глаз, по всему его облику – и отказываться судить, хотя все вокруг подталкивает тебя именно к этому. «Суди его! Отмерь! Определи его место!» – а я не хочу этого делать. Я вправе – но не хочу. Как не хочу и заставлять остальных тратить свои жизни и силы на то, чтобы кто–то существовал за их счет. Понимаешь? Поэтому я и пытаюсь понять, чем же именно я могу вам помочь. Помочь, а не заставить других потратить на вас свою жизнь».

– «Возможно, мы могли бы научиться чему–то другому. Мы делали разные вещи, юная мэм. Древки для копий – но в чем смысл в простой полированной деревяшке, не украшенной даже самой незамысловатой грифоньей резьбой? Щиты – но нам запретили их украшать чудесными орнаментами древних пегасов, ведь это требовало времени, которого не было у прилетавших за ними грубых пони. И даже самые простые колышки не требовалось полировать, а делать их все больше, и больше, и больше».

«Потому что ослабленные резьбой, колышки разлетались на части при столкновении с латным доспехом, а копья покрывались грязью настолько, что их невозможно было взять в рот» – хмуро подумала я. Судя по горько изогнувшимся губам Госсип, она подумала о чем–то подобном, скорее всего, как и я, костеря про себя тупость гражданских, воображающих, что знают все лучше, чем эти тупые, агрессивные вояки.

– «Возможно, это потому, что вы не использовали их по назначению, Варрох. Поверьте моему опыту, один день беготни в полном доспехе быстро приводит в чувство даже самые романтичные натуры, считающие, что знают как нужно делать этот самый доспех лучше чем те, кто будет его носить. И именно вот такая вот оторванность от жизни порождает кучу проблем. И наверное, именно поэтому я все еще пытаюсь понять, что можно со всем этим сделать. Кроме лесопилки, конечно же».

– «Просто позвольте нам дальше здесь работать, юная мисс».

– «Это не так просто. И не нужно так улыбаться, мастер. Думаете, биты за эти цеха берутся из воздуха? Или за ваши игрушки? К кому из своих легионеров я должна завтра прийти, и сказать: «Дружище! Твои дети останутся голодными потому, что нескольким мастерам на другом конце страны хочется сидеть на жопе ровно, и заниматься своим любимым делом. Ну а ты и твои товарищи с семьями поголодаете, не рассыплетесь. А сам отправляйся во–он туда, подальше, и там героически сдохни от того, что у тебя на броне кто–то заклепочки не доковал»? Не, не пойдет!».

– «Мы хотим приносить окружающим радость, а не горе» – покачал своей пушистой головой старый житель Арабики. Словно одуванчик, подхваченный ветром на поле, вдруг попытался воспарить в небо и улететь – «Мы пытались делать что–то хорошее, но пони не слишком любят то, что они не понимают...».

– «Снова недостаток воображения?».

– «Именно, юная мэм. Если пони не верит в то, что он может ходить – как тогда ему сможет помочь что–нибудь, кроме ролятора^[14] или тележки?».

– «Действительно, придумают там всякую нейрохирургию...» – не удержавшись, ехидно фыркнула я, вспомнив о нашем бессменном тубицене. Вот уж действительно, у кого воображения ни на бит – извиваясь, на третий этаж, по лестнице, безо всякой помощи ползать! Но все же смогла удержаться и не обливать старика желчью лишь потому, что у меня испортилось настроение, как это бывало всегда, когда я попадала в Мэйнхеттен – «Что ты, между прочим, имел в виду, когда про тележку сказал? Вам и медицинское оснащение заказывали?».

– «Я говорил про недостаток воображения, юная мэм. Пони перестали верить в чудеса, перестали верить в себя самих – как можно заставить их поверить в то, что потеряв ногу, можно снова ходить без костылей? Остаются только бездушные повозки для ослабшего тела и души, хотя их тоже можно сделать так хорошо, что они будут настоящими произведениями искусства».

– «Та–ак… А теперь поконкретнее – вам что, еще и протезы делать доводилось?» – впервые заинтересовалась я, по–новому оглядывая собравшихся вокруг грифонов и пони. А что, если эти «дети индиго» и в самом деле умеют еще что–то делать, кроме бесполезного украшательства того, что украшать и не стоит?

– «Мы попытались, да. О, мы пытались» – затряс головой Варрох. Его окружение тоже продемонстрировало некоторые чувства, и я заметила, как многие закивали в ответ, начав негромко переговариваться друг с другом – «Но не все пони и грифоны понимали, что нужно верить в себя, верить в магию. И у них ничего не получалось. А без воображения даже самый искусный протез превращается в тяжелую, натирающую, беспокоящую деревяшку или набор железяк».

– «Вы делали механические протезы? Действующие механические протезы?!» – внутри что–то щелкнуло. Так встают на место многочисленные шестерни какого–то древнего механизма, проворачивая и пережевывая налипшую на них смазку, приводя в готовность древний автоматон – «Для всех, или для кого–то конкретно? Например, для единорога, лишившегося рога и всех ног?».

– «Мы...».

– «Протезы в виде странных конечностей с обезьяньими кистями. Посадочные площадки в виде текстурированных пластин. Насадка на рог из кристалла, опутанного проводами. Чокер на горло с таким же кристаллом. Вспоминай!».

– «Это был наш последний заказ, юная мэм» – грустно потряс головой земнопони, всем своим видом напоминая старого грустного клоуна, чей парик едва не слетел от моего свирепого рыка, с которым я взяла и потрясла его за грудки – «Заказчик остался не сильно доволен – кажется, он требовал, чтобы мы дали ему возможность ходить вертикально, как на ходулях, но мы не могли сделать это так быстро, как он хотел, поэтому эти грубые пони так и не дали нам ничего, кроме задатка... Ну, и та неприятная история с благородным грифоньим можновладельцем, за полгода до этого...».

– «А ему что было не так?» – не задумываясь, по инерции, ляпнула я, целиком уйдя в мысли о том, что все было у меня практически под носом, в Мэйнхеттене – в трех днях пути, на который я не выделила ни одного из почти четырех сотен, которые прошли с той поры. Как и о том, что мне, да и стране в целом, нужна вменяемая разведка и контрразведка. Ну, и хорошенькая ревизия непонятно чем занимающегося Аналитического Отдела.

– «Слишком медленно двигалась механическая рука» – впервые подал голос клювастый сородич неудовлетворенного нобеля из далеких королевств. Присев на какую–то деревянную кадку, он неслышно прихлебывал что–то из узкой, грязной кружки – «Слишком быстро работало воображение. Недостаток–с!».

– «То есть, у него воображения было слишком много?» – вот, я умела общаться с психами, когда хотела. У самой справка была. Но это не означало, что мне это нравилось.

– «Слишком быстрое, да. И тело за ним не поспевало. Он до того известным в своем кантоне фехтовальщиком был».

– «Понятно...» – протянула я, уже по–новому глядя на эту растрепанную банду, похожую на сборище тихих, записных алкоголиков, подвизавшихся на творческой ниве. Безответные переписчики текстов, сборщики примитивной электроники и просто «литературные негры», строчившие тысячи букв за дешевую выпивку и возможность поесть – такие были везде и всегда, обретаясь где–то у дна жизни, словно амебы и, как те амебы, не способные ни стать сильнее и лучше, ни переродиться во что–то совсем уж злокачественное и опасное для других. Но и они имели право на жизнь, на существование, а уж если их к любимому делу пристроить, удовлетворяя не слишком большие потребности... – «Так значит, вы для этого единорога протезы сделали? Как?».

– «Они использовали оборудование фабрик, рог на отломание дам».

– «Вот это вот все?» – обернувшись к прицокавшей откуда–то Квикки, я с удивлением обозрела старинные агрегаты, своими сглаженными формами, обилием заклепок и скрепляющих их винтов наводивших на мысли о почтенной старине, если не древности. И никакой тебе сварки – лишь клепка, винты да толстый, гнутый металл – «Даже не представляю себе, как они тут не поубивались, и не спалили все nakhren».

– «Оборудование рабочее, я же говорила. Запустить всю фабрику можно буквально за день. Еще несколько дней на отладку коммуникаций и питающих систем – и можно начинать производство. Для начала можно щиты и копья делать. Повозки. Болты».

– «Угу. Так тебе и дали местные умники у них под носом свое производство запустить» – скептически хмыкнула я, стряхивая с копыт прилипшую к ним стружку – «Забыла этих дельцов из профсоюза? Ну и что, что они теперь в нашу сторону лишний раз покоситься боятся – большие конторы и бизнеспони никуда не пропали. Они притихли, но после всего произошедшего драться будут зубами и копытами, чтобы не потерять вообще все, что у них есть. Нам нужно что–то, что не будет конкурировать с теми товарами, которые выпускают аборигены, а в идеале – вообще никто бы не знал, что мы можем здесь выпускать… Я ведь и в самом деле не собираюсь бодаться с этими умниками, просирая свою жизнь непонятно на что».

«Особенно если теперь за моей спиной не маячат десять тысяч копий. Ведь гражданку Раг–Беррислоп еще легче, чем раньше, куда–нибудь под замок посадить – по обвинению в растрате, финансовых махинациях и неуплате налогов с ее личной фабрики, например. Поэтому в этом городе мне придется ходить постоянно оглядываясь, и на самых кончиках копыт».

– «Так значит, вы пытались делать протезы? И они не расходились как горячие хотдоги? И почему? Что–то мне не верится, что мои легионеры, лишенные крыла или ноги, воротили бы нос от искусственной конечности лишь потому, что на той слишком много орнамента было сделано!».

– «Слишком тяжелые. Не всегда удобные, да» – грустно потряс своей шевелюрой старый мастер. Потянувшись назад, он достал из неприметного ящика у основания одного из станков какой–то предмет, в котором я опознала деревянную ногу. Заднюю, кажется. Почему так неуверенно об этом пишу? Потому что та была снабжена таким количеством украшательств в виде латунных накладок и да, того самого орнамента из цветов, что казалась не протезом, а куском антикварной статуи, по ошибке отломанным от деревянной скульптуры – «Владельцам не хочется привыкать к механизмам внутри».

– «Механизмам?» – мне был продемонстрирован какой–то странный прибор, или агрегат, или просто набор разных деталей от часового механизма, в крайне противоестественной форме скрещенный с набором тонких стальных тросиков, снабженных непонятными петлями и крючками – «Это внутрь вставляется, что ли? И его нужно заводить?».

– «Конечно» – скважина для завода мне тоже была продемонстрирована, вместе с крепким таким ключиком размером с копыто, которым полагалось подзаводить этот протез.

– «Но Колхейн… Я не заметила на том единороге ни одного ключа или какой–то пружины. Только поршни и тяги, которыми он двигал безо всяких пружин!».

– «О, этот клиент был очень богатым, да. И он мог позволить себе матрицы для протезов» – я удивленно помотала головой, отметив про себя, что где–то уже слышала эти слова. Впрочем, в неведении меня оставили ненадолго – «Арканные матрицы. Сложные арканные устройства, красивые в своей сложности и сложные для того, чтобы воплотить в них настоящую красоту».

– «Так, стоп. Значит, для магических протезов необходима магия. Верно?» – мысль появилась в моей голове неторопливо, словно золотая рыбка в пруду императорского дворца, и на этот раз не собиралась никуда исчезать, вальяжно плавая у самой поверхности, давая как можно внимательнее себя рассмотреть – «Почему тогда вы не делали магическими все ваши протезы?».

– «Матрица. Арканные элементы требуют настоящих волшебных камней» – вздохнул земнопони из дальней страны – «А настоящие, «волшебные» камни, стоят куда как не дешево. Земнопони магическим протезам не доверяют, предпочитая на костылях ковылять, или на тележках кататься. «Жизнь из нас высасывают», говорят. Единорогам эти камни для чего–то другого нужны. А пегасы вообще до протезов редко когда доживают. Вот так и выходит, что мы никому не нужны».

– «Понятно. Значит, так…» – остановившись, я окинула глазами полутемный цех, словно пытаясь запомнить получше все, что видела в нем. Но на самом–то деле, я просто подводила черту подо всем, что услышала, о чем узнала, с удивлением для самой себя ощущая, что уже начала прикидывать те возможности, которые для меня открывал этот старый, заваленный стружкой ангар – «Квикки! Запиши, пока ты еще с нами – фабрику восстановить силами штрафных кентурий. Для того, чтобы вынести отсюда опилки и вычистить этот свинарник, особенной квалификации не требуется, поэтому лишних копыт у тебя будет полно. Госсип! Передашь записку нашему новому Легату – нужно сократить патрули, стянув большую их часть на охрану этой фабрики, и примыкающих к ней кварталов. Особо любопытных – окунать в подвал Бастиона для дальнейшей беседы с «молчунами» Фрута Желли. Сделать все в режиме секретности – чтобы никто не знал о том, чем мы тут планируем заниматься».

– «А мы планируем, мэм?».

– «А чем я по–твоему тут занимаюсь?» – привыкнув отвечать «полууставом» на подобного рода тупые вопросы, я заметила, что теперь мой голос прозвучал очень спокойно. Заметила – и отложила в памяти для того, чтобы обдумать позднее, что тоже было совершенно для меня не естественно.

И это тоже следовало обдумать.

– «Просто это будет похоже на размахивание красной тряпкой перед мордой яка, мэм».

– «Знаю, Госсип. Знаю. На это и весь расчет» – пройдясь по протоптанным в стружках тропинкам по границе освещенной области, я сделала полный круг, и вновь вернулась к осторожно поглядывавшим на меня со своих мест мастерам, возле которых и остановилась, задумчиво обозревая эти пыльные, протокольные морды – «Эти изделия необходимы многим, очень многим, а лишних бит на рекламу у нас нет. Поэтому мы пойдем от противного, как говорит наша повелительница – как думаешь, долго продержится в тайне то, что Легион превратил фабрику на задворках Мэйнхеттена в настоящую крепость, и что–то чем–то там занимается, не рассказывая остальным?».

– «Боюсь, что очень недолго, мэм» – криво ухмыльнулась пегаска, эдак ненароком пытаясь вклиниться между замершими на своем месте мастерами и мной – «Пегасы разнесут эти слухи по городу и стране как… как пегасы. А если пустить «шепотки»…».

– «Именно. Что же до вас, мастера – я хочу предложить вам не работу, а настоящее дело. Не эти вот…» – я вовремя остановилась, вспомнив о том, что если продолжу разговор в таком тоне, то своими словами попросту обесценю все то, что они делали всю свою жизнь. Не важно, актуальны ли были их бирюльки^[15], или же устарели настолько же, насколько отстали от жизни куклы из соломы, матрешки и глиняные свистульки – «Не эти вот игрушки. Да, вы умеете делать их так, как никто другой. Но сейчас нам нужно другое».

– «Мы хотели дарить пони радость» – покачал головой старый мастер. За его нарочито нейтральными словами я ощутила то упрямство и хитрость, которое отличает некоторых стариков, которые не будут спорить с тобой напрямую, но все же сделают все по–своему и неважно, насколько это обосрет все планы, желания и надежды остальных – «Разве может быть зазорным игрушечное мастерство?».

– «Радость? В самом деле?» – возможно, это я не справилась с голосом, а может, пожилой земнопони тоже что–то почуял, когда я, подогнув передние ноги, опустилась рядом с ним, заглядывая в выцветшие от времени глаза старика. Приблизившись настолько, что наши щеки почти соприкоснулись, я мягко продолжила, указав куда–то в сторону выхода из полутемного цеха – «А ты знаешь, что где–то там, в одном из районов города, не слишком далеко от центра, но и не на самой окраине, есть госпиталь? Ты знаешь, что в нем есть много пони, потерявших конечности из–за болезней и травм? Что там даже жеребята имеются – крохотные малютки, которые еще недавно бегали и скакали, и даже пытались летать – а теперь их возят в таких деревянных креслицах, и учат ходить на костылях? Вот как ты думаешь, что им было бы радостнее узнать – то, что мама принесла им новую игрушку, или что они опять смогут ходить? Смогут бегать, играть в хуфбол, скакать со сверстниками под листопадом – или ездить в колясочке, но зато с новой куклой, которая по ночам будет мокрой от слез?».

– «Вы говорите жестокие вещи, юная мэм».

– «Кхем... А ведь я тоже говорил, Варрох, что зря мы тогда так перепугались, и забросили эти протезы» – не дав договорить нахмурившему брови мастеру, каркнул у нас за спиной грифон. Отставив железную кружку с бурым налетом, толстым слоем покрывавшую ее изнутри, словно регулярно выпариваемый чай, он взялся было за старый, покрытый накипью чайник, но напоровшись на мой пронзительный взгляд, передумал, и демонстративно убрал лапы с горячей посудиной от примуса^[16], стоявшего на верстаке – «Ну и что, что тяжелые? Эта фрау говорит, что местные ваза расхватывали бы их как горячие каменные пирожки. А я ей верю – не станут они клюв воротить, когда лапы или крыла не хватает! А уж если бы мы снова начали бы их с часовыми или паровыми механизмами делать, то уже давно бы свою мастерскую открыли, а не сидели вот здесь, ожидая милостей от местного магистрата, или этих баронов–разбойников».

– «Мы уже пробовали. И что же?» – недовольно поджал толстые губы Варрох. Похоже, он был главным среди этой банды отщепенцев, ничем иным я не могла объяснить то, что лишь один из мастеров ему возражал, пока остальные шушукались о чем–то за их спинами – «Неужели ты забыл, как сам умолял спрятать тебя от этих плохих пони? Как они обещали сделать с нами такое, о чем страшно и говорить?».

– «Но ведь теперь все должно быть по–другому! Ты что, не читаешь местных газет?».

Спор разгорался, и я постаралась ему не мешать, сделав несколько шагов назад, словно бы случайно отступив в тень между станками. Да, я могла бы распинаться достаточно долго – но для чего мне было тратить свои силы и нервы на то, чтобы уговорить этих мастеров заняться тем, чего просили их лапы и навык? Для того, чтобы самой себя поставить в подчиненное по отношению к ним положение, словно это не я оказывала им услугу, привнося какую–то цель в их спокойную, неторопливую, бесполезную жизнь, похожую на преющий мох; усугубляемое тем, что я вряд ли смогла бы на них в таком случае повлиять? Ведь я вряд ли смогла бы даже примерно понять, чем они тут занимались бы на самом деле – произошедшее с полукустарными артелями бронников и оружейников Мэйнхеттена все же кое–чему меня научило. Поэтому я решила дать им время повозбухать, понадуваться, как жабам на мокром листе, побурчать друг на друга, после чего оценить те условия, которые они выкатят нам, если вообще согласятся после этой короткой агитки, взятой экспромтом, из головы.

– «Ну как, Квикки? Тут можно будет изготавливать что–нибудь сложнее копий или щитов?» – негромко поинтересовалась я у пришоркавшей откуда–то единорожки, притащившей с собой целый ворох прилипших к ногам опилок, тяжелый запах железа и машинного масла. Ее глаз и ухо уже подергивались – верный признак того, что ей уже давно следовало принять положенные таблетки – «И почему мы опять тут бродим без назначенных доктором пилюль? Забыла, что я обещала ей следить за тобой?».

– «Я уже. И да, наверняка» – отмахнулась от меня шоколадная рогозадница. Причин не верить ей у меня не было, но я все равно просигналила глазами Госсип и ее подчиненным, чтобы внимательно следили не за мной, а за нашим инженер–кентурионом – «Смотри, вся эта линия обрабатывает заложенное в нее бревно, вылавливая его из технологического пруда…».

– «А нахрена бревна в воду–то скидывать?» – несколько обелдела я и, вытянув шею, поглядела между рядов устрашающе зубастых машин, в самом деле, увидев в конце уходящего вдаль прохода поверхность воды, сверкавшую в свете поднимающейся луны.

– «Все в порядке. Это нужно для окорки. Ну, для того, чтобы легче было стволы от коры очищать» – вновь махнула копытом единорожка, после чего, нахмурившись, потерла висок, заслужив от меня обеспокоенный взгляд – «Смотри, вся эта линия делает из деревьев доски. Или бревна. Или брус. В общем все, что захочешь. Все остальное – это уже специализированные станки и механизмы для работы с деревом и столярные верстаки. В соседнем цеху работают с металлом – там есть несколько старых, но очень интересных станков, но я их посмотреть уже не успею. Не сейчас, понимаешь? Ну, а остальные помещения – это сборочный, сушильный и лакокрасочный цеха, а вон там, как ты помнишь, находится склад готовой продукции. Да, та коробка из бетона и кирпича. Ты же сама про требования безопасности говорила».

– «Да, я помню» – на самом–то деле помнила я об этом достаточно смутно, но поспешила согласиться с кобылкой, чье копыто уже беспрерывно, круговыми движениями, мяло висок слегка подрагивающей головы – «Значит, создавать протезы здесь будет можно?».

– «Только запчасти и черновую сборку, я думаю».

– «Безусловно. Подгонку можно будет делать в госпиталях, если это будут простые протезы. И там же можно будет операции делать, останется только узнать, что за кудесники эту операцию делали».

– «Какой–нибудь смелый врач… Частный доктор… Дорогой…».

– «Нет, Квикки, какой бы дорогой доктор ни был, он не станет устраивать ампутацию заживших культей, а тем более операцию на роге и мозге, где–то в подвале особняка. Для этого нужна операционная, команда врачей и медсестер, наличие операционной, реанимации или палаты интенсивной терапии, плюс отделения восстановительного лечения – все это не организовать на дому. Поэтому…» – я с трудом остановила новую мысль, подобно разматывающемуся клубку рванувшуюся куда–то вдаль, и с беспокойством приобняла все сильнее морщившуюся единорожку – «Так, Квикки! В чем дело? Ты что, не приняла свои таблетки? Ты снова пытаешься меня обмануть?!».

– «Скраппи, я не…».

– «Ты обманываешь сама себя, понимаешь?» – обхватив копытами зашатавшуюся кобылку, я с тихим проклятием дернула бесполезными крыльями, туго натянувшими скрывающую их попону, и осторожно повлекла ее за собою, на свет фонарей, старательно не думая о том, как я глупо, должно быть, выгляжу для окружающих, стоя на задних ногах – «Себя и других! Мы же… Мы же страдаем, когда тебе больно! Понимаешь? Больно тебе – больно нам! Тебе плохо – нам тоже нихрена не хорошо!».

– «Скраппи, я… Я просто не хочу снова становиться дурой!» – отчаянно прошептала Квик Фикс, цепляясь за меня передними ногами и с трудом перебирая задними, пока я волочила ее к свободному чурбачку, заменявшему местным мастерам табуретки и стулья – «Ты же сама говорила, что если приучить себя к боли, то потом перестаешь ее замечать. Я стараюсь… Светлые промежутки становятся длиннее…».

– «Но идущая следом боль будет сильнее. И она будет хуже, чем те минуты, что ты выкраиваешь наперекор всему» – тихо проговорила я, прижимаясь лбом ко лбу Квикки, пока негромко, но искренне матерившаяся Госсип копалась в ее седельной сумочке в поисках нужных пилюль. Голубовато–белые, словно речная галька, они с хрустом рассыпались у нее на зубах, но я еще долго сидела, прижимая к груди голову понемногу расслабляющейся кобылки, с морды которой постепенно уходило страдальческое выражение – «Квикки, Квикки… Если бы ты знала, как я хочу избавить тебя от мучений. Как все мы хотим».

– «Доставим ее в госпиталь, мэм?».

– «Не знаю, Госсип. С одной стороны, дежурный врач в Бастионе вряд ли сможет ей чем–то помочь. А с другой – если это уже не впервые, что ей слишком уж хорошо удавалось скрывать, то она сама придет в норму, а мне придется выслушивать долгое пыхтение местных врачей о том, что нужно соблюдать назначенную терапию, что необходимо придерживаться проверенных лекарств и объяснять, откуда вообще у нее взялись эти пилюли» – вздохнула я, не в силах противиться бегу мыслей, устремившихся в очередной неконтролируемый забег, и старательно игнорируя таращившихся на меня мастеров и кобыл Соколиной кентурии – «Пусть поспит, и тогда уже решим, как будем действовать. Ты же знаешь, что я не врала, когда говорила, что не могу, не имею права заставлять ее так жить. Ни ее, ни остальных. Но я сделаю все, чтобы исправить то, что случилось по моей вине. Ведь вы последние, кому я хотела бы сделать больно, Госсип. Только не тем, с кем я столько прошла за эти несколько лет».

– «Это, наверное, тяжело. Но мы и в самом деле хотим ей помочь. Ей, Кноту и всем остальным» – вздохнула начальница моей охраны. От меня не укрылся ее быстрый взгляд, который она отвела от прикрывавшей мои искалеченные крылья попоны – «Значит, движемся в Бастион, мэм?».

– «Пожалуй, да. Пока она спит».

– «Она в самом деле чем–то больна?» – поинтересовался позади меня мастер–грифон, о существовании которого, как и прочих бездельников, я на мгновенье забыла.

– «Это последствия попадания риттерского молота в голову, уважаемый. Последствия перенесенной травмы, будет правильнее это назвать» – понадобилось несколько секунд и глубокий вдох, чтобы мой голос прозвучал как обычно, не сорвавшись на рык. Отчего я вдруг так взбесилась? Даже не знаю, хотя в глубине души уже занимался огненный смерч, раздуваемый мыслью о том, что кто–то вот так, нагло пялится на беспомощно сопевшую Фикс, страдальчески кривившуюся во сне – «Она существует всего несколько часов в день, на все остальное время превращаясь в хихикающую идиотку. Таблетки делают ее странной, но они же не дают покончить с собой из–за страшных болей, на которые она обречена до конца своей жизни. На которые я ее обрекла».

– «Мэм, вы же знаете, что это не так…» – успокаивающе дотронулась до моего плеча Госсип – «Многие в ту ночь лишились крыльев, ног и даже головы. Нельзя же винить себя за всё!».

– «Можно и нужно, если это произошло по моей собственной вине. Но не будем об этом» – с трудом выдохнула я, осторожно отнимая от груди уснувшую единорожку, и помогая осторожно переложить ее на спину одного из сопровождавших нас легионеров – «В конце концов, никому до этого дела нет. Все живут своей жизнью, поэтому мы постараемся обойтись своими силами. Будем искать врачей, будем искать мастеров – но мы не отступим, пока не вылечим всех, кто пострадал, защищая других».

– «И вы хотите, чтобы мы помогли ей, и другим вашим гвардейцам?».

– «А вы усматриваете в этом что–то постыдное, или идущее супротив законов божественных, земных, или кодекса Благородного Риттерства?» – резко обернувшись, прямо в лоб поинтересовалась я у грифона, заставив того озадаченно моргнуть. Негромко посовещавшись и побранившись, мастера пришли к какому–то решению, но, если честно, я вдруг поняла, что просто устала ждать. Устала от необходимости ждать, пока окружающие примут нужное мне решение, которое я полагала единственно правильным, устала от скудоумия, устала от зашоренности, устала от… От того, что приходилось вновь и вновь убеждать вместо того, чтобы просто приказать что–то сделать. И это настораживало – «Это неправильно – заботиться о тех, кто служит у тебя под началом? Ставить их нужды выше, чем нужды других?».

– «А наша работа – дарить радость всем, кому сможем, юная мэм» – покачал кудрявой, седой головой старый одуван. Меня буквально заколотило от злобы, когда в его голосе я услышала не столько сожаление, сколько притаившуюся за ним гордость – «Не преумножать злость, зависть и алчность, а стараться, чтобы хорошо было всем, а не некоторым избранным».

Что ж, похоже, все было сказано.

– «Понимаю» – спустя какое–то время произнесла я. Не крикнула, не зарычала, а негромко проговорила, глядя в пламя керосиновой лампы, чадившей на верстаке. Эти перемены настроения были для меня характерны, но в этот раз спектр ощущений метался в достаточно узком спектре от отстраненности до лютой злобы – похоже, мне стоило записать это в дневник, но уже после того, как я приму очередную пилюлю. Что ж, кто сказал, что все должно получиться сразу, и стоит мне только открыть глупый рот, как окружающие согласятся со всем, что я предложу и радостно, с песнями и плясками, отправятся исполнять мой наказ? Понимание этого пришло вместе с обидой, все сильнее разгоравшейся где–то внутри, и на этот раз я не хотела давить в себе это чувство, мысленно поставив себя на одну доску с теми, кого посчитала фигурами в сложной партии шатранджа. Теперь я была такой же фигурой, такой же пешкой – но вместе с новыми обязанностями ко мне пришли и права, одним из которых я посчитала право на чувства, эмоции, которыми так беззастенчиво пользовались остальные. Я уже не была Легатом Легиона, не командовала пятнадцатью тысячами пони и множеством иррегуляров – мне не было нужды держать рожу неподвижной, не было необходимости лучиться показной уверенностью в том, что все хорошо и следует заранее разработанным планам, чтобы не подводить остальных. Уже не нужно было носить маску всепонимающей матери огромной семьи, состоящей из детей, плотно упакованных в стальные доспехи. Я имела право обидеться – и я сделала это, приказав себе отпустить тормоза, сплюнуть трензель и отбросить вожжи с уздой. Они хотели жить по–прежнему? Что ж, помоги им в этом богиня. А вот за мой счет жить я не собиралась позволять никому.

Не об этом ли говорило мое рыжее солнце, когда требовало от меня не позволять безответственным пони садиться на шею не только мне, но и всем остальным?

– «Понимаю. Как я уже говорила, я понимаю вас лучше, чем хотела бы. Выдвигаемся, Госсип!».

– «Но мы же еще не сказали, согласны мы или нет!» – возмутился было грифон, но тут же притих под моим холодным, внимательным взглядом, которым я смерила всю эту компашку. Даже козел – и тот перестал жевать смолистые опилки, одна из которых пружинкой свесилась у него между губ прямо в кружку грифона, которую он беззастенчиво прихватизировал у отвернувшегося птицельва.

– «Вы не сказали «да». И о чем же нам еще говорить?» – отвернувшись, я расставила под попонкой свои покалеченные махалки, превращая ее в удобные носилки для спящей единорожки, которую намеревалась нести у себя на спине. В конце концов, это было логично с точки зрения той же безопасности, ведь без крыльев я была вынуждена полагаться на Госсип и ее команду, поэтому сердито фыркнула на бывшую подчиненную, попытавшуюся было протестовать – «Вы хотите жить спокойной, ничем не омрачаемой жизнью – кто я такая, чтобы требовать что–то от вас? Вы не мои подчиненные, не наемные рабочие – да я вообще вас не знаю, и увидела в первый раз. Связываться с гвардейцами или легионерами вы тоже не хотите и, если честно, мне абсолютно плевать, почему – остановил ли вас кто–то из них за переход дороги в неположенном месте, или у вас очки запотевают от обуревающего вас пацифизма, и оружие валится из копыт. Мы не понимаем друг друга, и поэтому просто забудем об этой встрече. Я уверена, что все же найдутся те, кому вы нужны в этой жизни. Как уверена в том, что мы найдем тех, кто ждет встречи с нами. В конце концов, мы не последние пони на этой земле».

– «Мои друзья все еще считают, что вы разумная пони, и прислушаетесь к тому, что говорит вам сердце» – вновь подал голос откуда–то сбоку Варрох, когда грифон отступил, разочарованно разводя бурые крылья – «Быть может, если вы примите от нас этот небольшой подарок, то вы поймете, сколько радости и добра приносит наше искусство?».

Эта неприкрытая попытка манипуляции заставила бы «старую» Скраппи озвереть. Еще более «старую» – убеждать или пытаться канючить, рассказывая слезливые истории. Но даже представленная во всех подробностях морда старика–полукровки, в которую врезается мое копыто, почему–то оставила меня равнодушной. Ни возмущения, ни злости, ни ужаса от того, что я вообще смогла себе это представить. Просто еще одна тема для размышлений.

И это при том, что я чувствовала, что глубоко внутри была куда как далека от спокойствия.

– «Нет. Мы уже все сказали друг другу» – пламя все еще чадило где–то в душе но я чувствовала, как ровный жар злости превращается в вонючий, чадящий черным дымом костер обиды – «И Варрох…».

– «Да, юная мисс?».

– «Убирайтесь с моей лесопилки».

Резко развернувшись, я направилась к воротам, громко стуча копытами вначале по доскам старого пола, потом по бетонному пандусу, а затем по нагревшейся за день земле, не слушая несущегося вслед бормотания «мертвых душ». Я позволила себе обидеться в эту ночь и теперь, сбросив с души стягивающие ее много лет незримые оковы, почти смаковала это чувство. Да, пусть я чувствовала его мелочность, подобную луже, в которой плавало отражение бесчисленных звезд, но в этот миг оно было моим – тем, что я смогла себе позволить спустя несколько долгих–предолгих лет, прошедших с тех пор, как я открыла глаза в этом новом, удивительном мире. Я была обижена на многое – на несговорчивых мастеров, на судьбу, на обстоятельства и всю страну целиком. Но что–то внутри меня подозревало и уже знало, что эта фабрика, которая только что нарисовалась в моих мечтах, не была моей судьбой, как не была ею та загадочная деревенька, что приютила нас после выхода из бесконечных пещер и тоннелей грифоньей страны. В этот миг я была сердита на ту неповоротливую обстоятельность большей части четвероногого народа, которую раньше почитала за какое–то благо, приписывая её влиянию то неспешное развитие техники, отличающее Эквестрию от Грифоньих Королевств и Сталлионграда. Аграрность, которая до того казалась мне эдаким благом, похожим на теплый плед, понемногу начала напоминать уже порядком истершееся лоскутное одеяло, совсем не такое теплое и удобное, как я внушала когда–то сама себе. Недоверие земнопони и пегасов к сложной технике, как оказалось, простиралось куда дальше лишенных движителей бульдозеров и паровых катков, и порядком выбило меня из колеи, когда я вновь убедилась в том, что даже потеряв конечность, они не решаются воспользоваться чем–то большим, чем обычный деревянный протез. Конечно, я не проводила какого–то внятного социологического исследования – дискорд побери, да я просто говорила когда–то с Черри, за бокалом только–только появившегося кукурузного виски пообещав ей не сдаваться, и найти возможность вернуть ей возможность летать. И я запомнила то, что она мне ответила. С другой стороны, тот же Кнот едва смог удержать себя в копытах, увидев притащенный мною экзоскелет, да и Пайпер, зуб даю, не отказалась бы даже от какой–нибудь имитации отрубленного крыла…

– «Вы расстроены, мэм?» – спустя какое–то время, негромко поинтересовалась Госсип. Учитывая отсутствие у меня крыльев и весьма поздний час, мы неторопливо рысили по пригороду Мэйнхеттена, выбираясь из индустриальной зоны, чтобы выйти на широкую авеню, по которой и собирались отправиться в сторону Бастиона.

– «Не очень. Скорее, разочарована» – можно было отправить кого–то искать такси или воздушную повозку. Можно было поискать какую–нибудь гостиницу или дешевый клоповник, в одном из которых я сняла себе комнатку на время приезда в Мэйнхеттен, и в которой появилась всего один–единственный раз. Можно было взгромоздиться на спину одной из охранниц, и долететь до Бастиона с ветерком и гораздо, гораздо быстрее. Но зачем, если у меня был мой Фрегорах, снова постукивающий по плечу здоровенным шаром навершия из драконьей кости, со мной было четверо доверенных пони, с частью которых я прошла воду, огонь и медные трубы, а вокруг разливалась теплая весенняя ночь? Мне хотелось идти и идти, ныряя в узкие конусы света от фонарей, дышать этим воздухом, напоенным ароматами свежей листвы, слагая копытами футы и ярды, фурлонги и чейны, перетаптывая их в бесконечные мили…

И мне не хотелось спать. Совсем.

– «Да, они могли бы и согласиться. Хотя бы из вежливости».

– «Может, это и к лучшему. Никогда не любила врунов» – сон был потерей времени. Сон был не нужен. Он был похож на липкую грязь, в которой ты оставляешь повозку на ночь, после чего с большим трудом выцарапываешь из объятий холодной, подернутой морозцем земли. Мне предстояло сделать так много, и все это было настолько раздробленным, разделенным на неправильной формы куски, что я испытала невольную оторопь, когда смогла взглянуть со стороны на все, чего добилась за время своего «командования», если можно так было назвать ту затянувшуюся клоунаду. И теперь моим друзьям приходилось бороться с последствиями того, что я обрушила на их головы, попросту смалодушничав и уйдя, сделав вид, что не в силах противиться очередному рескрипту принцесс.

«А могла бы я, на самом–то деле?».

– «Опять же, пришлось бы на самом деле восстанавливать эту фабрику, нанимать рабочих, конструировать протезы, не говоря уже о том, чтобы искать врачей, готовых их установить…».

– «Ну, я уверена, с этим бы проблем не возникло, мэм» – с удивившей меня уверенностью откликнулась Госсип. Тройка ее подчиненных помалкивала, целеустремленно топая вслед за нами с единорожкой, тихо посапывающей на пурпурной броне, куда она вскоре перекочевала с моей спины. Скорее всего, они были из новых выкормышей Рэйна, старавшегося ротировать хотя бы подчиненных сиреневой пегаски, раз уж так сложно забрать у меня ее саму – «Ну, я имею в виду, они же не совсем дураки – без крыла, хвоста или ноги всю жизнь бегать?».

– «Как оказалось, именно так они и смотрят на жизнь» – вздохнув, я чуть приотстала и, убедившись в том, что Фикс по–прежнему тихо дует в две дырочки, поглядела на раскинувшиеся над нами небеса. Столько звезд – кто бы мог сосчитать их все, до одной? – «Но все это в прошлом. Я чувствовала, что из этого ничего не получится. Не вот так, когда у тебя возникает проблема, а жизнь, будто только этого и ждала, тотчас же подбрасывает решение. Я бы поверила в такое, прочитав какой–нибудь слащавый кобылий роман, но теперь нам придется самим искать выход, не надеясь на то, что кто–то это уже предусмотрел».

– «Если он вообще есть».

– «Что ж, теперь у меня есть много свободного времени, а вскоре станет еще больше» – не знаю, чем эти слова не понравились Госсип, но ей не удалось скрыть от меня обеспокоенный взгляд, которым она царапнула меня, притворившись, что оглядывает своих подчиненных – «Постараюсь озадачить кого–нибудь в госпитале Крылатых Целителей, вдруг у них найдется какой–нибудь энтузиаст. Хотя без мастеров, изготавливающих сами протезы, вся эта затея попросту бессмысленна. Но увы…».

– «Да, мэм. Боюсь, что это так, мэм» – поддакнула сиреневая кобыла, делая ушами знак выдвигаться расслабившимся было товаркам. В отличие от нас, те явно не слишком часто таскали на себе тяжелую броню. По крайней мере, не сутками напролет и потому порядком взопрели – «А может, с теми стариками еще не все потеряно? Вдруг они решат согласиться? Это бы решило сразу кучу проблем, мэм!».

– «Я не собираюсь просить дважды, Госсип» – вздохнув, я опустила голову, когда затекшая шея начала одаривать меня кругами в глазах. Ничем другим я не могла объяснить непонятные пятна на небе, протянувшиеся между звезд. Едва заметные, словно дымка, они явно отличались друг от друга по цвету, и я постаралась упереться глазами в незыблемую, неизменную землю прежде, чем надежная, привычная его чернота превратится в фантасмагорию красок, порожденную гипоксией из–за частично перекрытого мозгового кровотока – «Тем более, что они меня явно боятся. Даже не представляю, почему».

– «Ну, это как раз неудивительно, командир» – округлила глаза моя бывшая подчиненная, словно когда–то раз и навсегда решившая для себя этот вопрос – «Потому что ты страшная. Даже твои слова, «Вы – последние пони, кому я хотела бы сделать больно» наталкивают на две мысли – что у тебя есть такой список пони, и… Что мы все, почему–то, в него внесены».
______________________

¹↑ Реликтовый — первобытный, сохранившийся без изменений с древних времен.

²↑ Фиксатор Томаса — пластиковое или металлическое крепление интубационной трубки, предотвращающее ее выдергивание или сжатие зубами.

³↑ Гран (лат. granum — зерно) — единица измерения массы, равная ячменному зерну.

⁴↑ Казеоидный некроз (от лат. caseosus — «творожистый») — омертвевшие ткани, внешне похожие на серо-желтую, творожистую массу.

⁵↑ Спинномозговая (люмбальная) пункция — прокол спинного мозга с целью добычи спинномозговой жидкости пациента. Зачастую болезненна и, при неправильном проведении, может оставить парализованным, за что нежно любима как врачами, так и пациентами.

⁶↑ Перьевые сумки — углубления на коже пегасов, откуда растут и где крепятся перья, аналогичные волосяным фолликулам человеков.

⁷↑ УльтраЗвуковоеИсследование и МагнитоРезонансноеТестирование — виды неинвазивных (без вторжения внутрь) исследований организма, исключающих необходимость что-то в нем ковырять.

⁸↑ Плевательница — как следует из названия, это емкость для сплевывания мокроты и прочих жидкостей. Один из старейших предметов ухода за больными как у пони, так и у их создателей.

⁹↑ Спайки — похожие на прочные ниточки или пленки соединительные тяжи, скрепляющие собою внутренние органы, в норме, скользящие друг по другу, чем нарушают их естественные движения и функции.

¹⁰↑ Пиньята — начиненная конфетами игрушка в виде шара или фигурки животного, которую нужно разбить, чтобы добраться до содержимого.

¹¹↑ Творожное мыло — несмотря на романтическое название, самое грубое мыло бурого цвета, отчего-то нежно любимое земнопони.

¹²↑ Мобстер — член организованной криминальной группы. В отличие от разбойников и прочих маргиналов, не противопоставляет себя обществу, а живет в нем, предпочитая прогибать его под себя.

¹³↑ Конверсия — в военном производстве это слово означает переход с военной на гражданскую продукцию. С танков на кастрюли, к примеру.

¹⁴↑ Ролятор — приспособление для облегчения передвижения в виде рамы с колесиками, за которую держится пациент.

¹⁵↑ Бирюльки — куколки, предметы быта, фигурки животных и растений, и прочие миниатюрные игрушки для детей.

¹⁶↑ Примус — кухонный нагревательный прибор, емкость с киросином и отходящей от нее паяльной лампой. За счет конструкции довольно пожароопасен, если используется с жидким топливом.

Будешь моей тычинкой?

История одного сотворения

Невозможная книга

Демиург

Так Кьютимарка Мне Велит!

Копытун

Пять сторон Твайлайт

Planked

Горбатая гора

Последнее чудо Трикси

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 19 - "Цугцванг" - часть 1