Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 19 - "Цугцванг" - часть 2

В Бастион я так и не попала.

И не потому, что не хотела видеть друзей, или стеснялась своей отставки… Ладно, ладно – да, и это тоже. Я бы соврала, если бы начала убеждать себя на этих страницах, что не испытывала ни доли, ни грамма подобных чувств. Однако главным было совсем другое – поняв, что таким образом в Бастион мы доберемся разве что к утру и не факт, что к завтрашнему, я отослала опекавшую меня троицу, поручив той доставить Квикки к врачу, клятвенно заверив всех в том, что обязательно дождусь их возвращения, и никуда из города не денусь. Условившись встретиться в парке, мы разбежались и разлетелись в разные стороны – пока пегаски, отмахивая крылья, неслись в сторону обители Легиона, я отправилась путешествовать по тихим улицам понячьего мегаполиса, уже шагнувшего далеко вперед, обгоняя дремотную, неторопливую столицу, но все еще сохранявшего тот аграрный уклад всей страны, что с наступлением сумерек готовилась вкусить освященный предками домашний ужин и, помянув добрым словом правительниц, зарыться под теплое одеялко.

Я? Я была такой возможности лишена. Сама ли, по своей ли воле выбрав подобную жизнь, или навязанную мне свыше, я брела по городу и по жизни, словно чуждый ей камень, летящий над темной водой. Над темной, над светлой, над ручьями и речками, пока не попала в настоящий океан, лежа на берегу которого смотрела в лазурную даль, где небо сливалось с водой, превращаясь в видимое воплощение вечности. Странно, забавно и пугающе было осознавать, что точно так же поступало любое мыслящее существо, к какому бы виду оно ни принадлежало – всех нас захватывало это ощущение бесконечности, сравнить которое можно было лишь со звездным небом, мерцающим над моей головой. Еле видимые на черном небе среди бесчисленных звезд, мазки разноцветных красок таинственно вспыхивали и пропадали, рисуя повторяющиеся знаки, похожие на иероглифы или каракули жеребенка. Но для простых галлюцинаций они были слишком упорядочены, слишком четко держались на своих местах, лишь немного дрейфуя от одного созвездия к другому – мне стало отчего–то неловко, что за все эти годы я так и не удосужилась узнать, как их назвали наши потомки. Потом, правда, опомнилась, попытавшись найти и не найдя на небе ни Медведиц, ни Крест, ни даже Кассиопею, по воспоминаниям Древнего всю жизнь проболтавшуюся над его головой. Впрочем, лежа на клумбе, я все же заметила определенную разницу между теми ярко горящими объектами, щедро рассыпанными по небу и почитаемыми пони за звезды и тем, что я определила для себя как звезды настоящие – просто тускловатые мерцающие точки, плохо заметные на фоне своих товарок, яростно пылающих на загадочно переливающихся небесах. Мне показалось, что я даже смогла найти среди них знакомые мне созвездия, но в один прекрасный момент пылающие красками небеса вдруг заслонила чья–то озабоченная морда, стирая глуповатую ухмылку, с которой я таращилась в небо. Увы, но ни хныканье, ни попытки дерзить не привели ни к чему, и парк я покинула с кошельком, отощавшим на целых пять монет – безумная сумма, если подумать о том, как выросли цены за эти несколько лет, ведь когда–то на десять битов можно было неплохо прожить несколько дней в Понивилле. Конечно, прошлое часто смотрит на нас через розовые очки, и в те времена я еще не знала ни о драгоценных камнях с их плавающим обменным курсом, ни о простых добрососедских отношениях, когда для какой–нибудь кумушки было вполне естественным приготовить обед для себя и соседей, пока те натаскают и нарубят дрова для себя, и для половины улицы разом. Пусть и не понимая всего, что меня окружало, я тоже участвовала в этом круговороте мирной деревенской жизни, когда помогала разносить почту Дэрпи, развозила бочки с водой и таскала тяжести с помощью своей верной грузовой сбруи, поэтому сделанное этой ночью открытие неприятно меня поразило, напомнив о том, что такое инфляция, и чем это плохо. Очередным подтверждением этому, кроме штрафа за «неподобающее поведение», стала цена на билет в какой–то музей, открытие которого намечалось на утро. От обвинения в нищенстве и тунеядстве я кое–как отбрыкалась, сославшись на состоявшуюся встречу с клерком из мэрии и папочку с документами на эту сраную фабрику, но вот на местного олигарха ну никак не тянула, наверняка, отличаясь от них размером выпучившихся глаз, которыми разглядывала ценник у входа.

Интересно, что они там собирались показывать за такую вот цену – интимную переписку принцесс?

Сам музей мне не слишком понравился – по крайней мере, вначале. Находившийся в здании одного из двадцатиэтажных небоскребов, он не приглянулся мне ни на первый, ни на второй взгляд в его сторону – как и ресторан Уотергейт, он являл собой нечто новое, попытку вылезти из тесной и порядком обрыдлой скорлупы прошлого, но остановившийся на половине дороги. Избавившись от «кантерлотского» архитектурного стиля, изобиловавшего сложными кривыми, красками, лепниной и смесью пегасьей и земнопоньской архитектурной мысли, он попытался создать свой собственный, с головой окунувшись в царство прямых – прямых линий, прямых углов, массивных колонн и сочетания темного камня, украшенного латунным орнаментом из трубочек и трубок, пересекающихся – ну какой же сюрприз! – под тем же прямым углом, или идущих параллельно друг другу. Массивные полуколонны, тяжелые светильники и люстры, приглушенный желто–коричневый свет – грубый шик на грани гротеска, свойственный началу ХХ века людей поначалу вызвал у меня отторжение странным чувством, словно я оказалась внутри огромного инструмента. Но других заведений, где я могла бы провести ночь в ожидании возвращения Госсип и ее команды, на горизонте, увы, не намечалось – не считать же таковыми бары и кафетерии, за один вход в которые с меня наверняка бы содрали больше, чем я получала за год? Поэтому, потоптавшись у входа, я все же решила провести эту ночь с большей пользой, нежели бесцельно валяться на клумбе, разглядывая ночные небеса, на которых, будто на полотне, кто–то рисовал размытые акварельные этюды, и пополнять городской бюджет за счет своего собственного кошелька, отдавая кровно заработанное Графитом и Блуми какому–то патрульному, чересчур бдительно охраняющему пустующий парк. Нет, конечно же, столько денег у меня с собой точно не было, но все–таки, выход я нашла – увидев, стоявший у входа фургон, я бесцельно понаблюдала за тем, как цепочка из нескольких измученных пони носится туда и сюда, перетаскивая нелегкие грузы из фургона в чрево музея, после чего, повозив копытом по булыжной мостовой, мазнула им себя по щекам, оставив на них немного грязи, приняла самый утомленный вид и, подойдя к разгружающемуся фургону, в свою очередь, подставила спину под опускавшийся ящик.

Представьте себе, получилось.

Стоявший на входе пони с блокнотом даже не взглянул на меня, лихорадочно переписывая бирки с ящиков и мешков, поэтому не обратил ни малейшего внимания на мою согнувшуюся фигурку, с сопением тащившую тяжелую ношу. Добросовестно допыхтев до кладовки, я с облегчением опустила нелегкий свой груз, после чего отправилась в неторопливый тур по залам, часть из которых была перекрыта опускающимися решетками, словно тут и в самом деле водились загадочные индивиды, которые позарились бы на какие–то собрания акварелей, каждая из которых выглядела для меня одинаково.

К счастью, не все выставки были закрыты, и спустя какое–то время я и в самом деле заинтересовалась тем, что было развешано на стенах очередного зала с балконом, вдоль стен которого стояли большие витрины, посвященные далеким уголкам этого мира. Только на них я увидела джунгли Маретонии, сельву Тапирских островов, бесконечные горы Канидии и реликтовые леса суровых Цервидов, кусочек которых я встретила на далеком севере и, переходя от одной витрины к другой, надолго задерживалась, вглядываясь в разложенные под стеклами образцы. Нет, ничего такого жуткого, вроде черепов, клыков или скелетов, не говоря уже о фотографиях убитых животных, чем любили грешить «цивилизованные» предки пони – внутри были разложены хрупкие листья экзотических растений, застывшие под действием магии или алхимии так, будто их сорвали и тотчас же принесли в этот зал; образцы инструментов, одежды и украшений других цивилизаций, и даже целые панорамы, выполненные настолько тщательно и с любовью, что я долго не могла оторваться от макета киринского дома–поселения тулоу, завороженно глядя на пятиэтажные кольцевые дома, в центре которых имелся крошечный рынок, колодец, и несколько таких же круглых зданий, делавших все поселение похожим на какую–то экзотическую раковину. Представив такой вот общинный дом, вывернутый внутрь этажами–галереями и отгородившийся от окружающих его лесов крепкими стенами из дерева или камня, я вдруг ощутила щемящее чувство, сдавившее судорожно сжавшуюся грудь при мысли о том, как много я еще не видела в этом мире. О том, как много прошло мимо меня.

«На что же я трачу свою никчемную жизнь?».

– «Кажется, вы заблудились, юная фройляйн?» – раздался позади меня скрипучий голос, вместе с костяным пощелкиванием на согласных сообщивший мне понимание, кто же именно подкрался ко мне в полумраке музейного зала – «Музей откроется послезавтра, в девять часов утра. Будем очень рады вас видеть».

Когда–то я бы вздрогнула. Когда–то я бы схватилась за меч. Когда–то я бы очутилась под потолком, взлетев туда словно полоумная кошка. Но не теперь.

– «Да, я… заблудилась» – признаваться в том, что очевидно, было не стыдно. А вот лгать самой себе было глупо, как сказала принцесса. Глупо и опасно, ведь это искажало всю картину восприятия. Один маленький штрих, казалось бы – что может быть в нем плохого? Но один за другим, такие штрихи прятали под собою реальность, к удару которой ты оказываешься полностью неготовой, как оказалась неготовой я к поворотам судьбы – «Заблудилась в своей собственной жизни. Смешно, правда? Осознавать это после того, как… Побывав во множестве переделок, послужив своей стране и даже потешив свое самолюбие, нужно вот так вот очутиться в закрытом на ночь музее для того, чтобы понять, что вся твоя жизнь оказалась полностью никчемной? И в самом деле, смешно».

Обернувшись, я уставилась на грифона. Стандартный для своей расы птицелев с обычным бурым окрасом и орлиной головой, был достаточно стар – уж это я научилась распознавать по более плотному, обколотому клюву, по стертым когтям и серо–седой голове. Разве что старомодный, на мой скромный взгляд, твидовый^[17] костюм выделял его среди прочей грифоньей братии Королевств, не склонной отказывать себе в кричащей одежде, в то время как ассимилировавшиеся в Эквестрии почему–то не испытывали этой любви к дорогому, богатому платью.

– «Прожила совсем немного, но успела умереть, ожить, родить, убить – чего, казалось бы, еще? Но вот, оказавшись в темном зале закрытого музея, я вдруг поняла, что вся моя жизнь – это просто стояние на одном месте. Бег по маленькому кругу, за пределами которого лежит столько всего интересного».

– «И вы поняли это только сейчас, фройляйн?» – со стариковской насмешкой осведомился грифон. На лацкане его пиджака я заметила табличку, частично скрытую отворотом плотной ткани, осведомлявшую, что передо мной находился сам профессор фон Рубенсбр… Остальное было скрыто, и я решила не заморачивать себе голову, выясняя, как же именно его зовут – «Наверное, ваша жизнь должна была быть достаточно бурной, ведь большинство молодежи с трудом понимают концепцию старения и прожитой жизни».

– «Раг. Фрау Раг, с вашего позволения» – решила я обозначить свое положение в обществе. Не знаю, что тут сыграло свою роль – желание ли казаться старше своих лет, или просто воспоминания о времени, проведенном среди грифонов, где титул, статус и положение играли довольно важную роль. Ты мог бравировать ими или не использовать вовсе, но ни в коем случае не позволять другим относиться к ним без уважения, ведь твои предки поливали их потом и кровью, выцарапывая в течение поколений службы, войн и интриг. Понимание этого научило меня относиться без привычной насмешки к разного рода титулованиям, пусть даже носивший их и казался существом пустым и бесполезным – «Что же до концепции… Ее понимаешь очень быстро, когда день за днем размахиваешь мечом и кто знает, у кого в следующий раз окажется рукоять, а у кого острие».

– «И значит, вы решили, что все ваши усилия были тщетны, скажем так?» – забавно, но вместо того, чтобы выкинуть меня на улицу или кликнуть охрану, этот грифон последовал вслед за мной, идя рядом вдоль выставочных витрин – «Неужели экспозиция из Эбикса могла навести вас на эти грустные мысли?».

– «И да, и нет. Глядя на все эти экспонаты, я вдруг поняла, что всю свою жизнь протопталась на месте. Я рисковала своей жизнью, жизнью мужа и детей вместо того, чтобы отправиться в путешествие по этому миру, узнавая что–то новое, встречая самых разных существ. Я вот, к примеру, даже не представляю, как выглядят эти кирины. Ну и о чем можно тогда говорить? Что я вообще видела в этой жизни?».

– «О, тогда этот пробел непременно нужно восполнить…» – поманив меня за собой, грифон вальяжной трусцой двинулся в сторону очередной экспозиции, часть которой располагалась за следующим углом. Нашей целью была витрина, уставленная вазами, блюдами и чашами, украшенными замысловатым орнаментом, к которым мгновенно прикипел мой взгляд. Несмотря на некоторую аляповатость, словно их создатели намеренно допускали какой–нибудь примечательный, бросающийся в глаза дефект вроде неровных краев или чуть отличавшихся друг от друга ручек, поражал в них сам материал – похожий на жемчуг или тоненькое стекло он, казалось, подхватывал любой лучик света и сам светился изнутри, заставляя застыть в растерянности и восхищении любого, кто видел это чудо гончарного мастерства.

Ну, я предположила, что гончарного – в самом деле, кому придет в голову изготавливать посуду из жемчуга, правда?

– «Здесь перед нами выставлены образцы знаменитого цийлинского фарфора, что «тонкостью готов поспорить с бумагой, а звонкостью подобен цимбалам», как говорят о нем жители южного континента. А вот и сами его создатели» – несмотря на всю красоту этих изящных вещей, следующий ростовой стенд занял все мое внимание без остатка. Пусть наши потомки и не дошли до такого извращения как чучела, но картины у них получались гораздо лучше, в чем я быстро убедилась, уставившись на портреты киринов. Как я поняла, что это были они? Ну, я впервые увидела пони, которые были бы так же похожи, и так же отличались от обычных, как эти. У киринов были роскошные львиные гривы, занимавшие большую часть их шеи и головы, густыми прядями спускаясь до самой груди. У них были раздвоенные копыта и лысый хвост, снабженный кисточкой или целыми прядями волос на конце. Ах, да – рог. Еще у них у всех был рог, заметно отличавшийся от единорожьего. Это странное нечто было гораздо толще и грубее привычных рогов, своими многочисленными отростками больше походя на толстые ветки деревьев или ветви кораллов, по недоразумению очутившиеся на головах этих странных существ – «Обратите внимание на редкую репродукцию справа, созданную на основе одной из немногих имеющихся фотографических карточек, на которых изображен нирик».

– «Нарик? Что за нарик?» – с поднимающимся в душе отторжением осведомилась я, глядя на следующую картину, где был изображен еще один кирин. На этот раз бедное существо было объято пламенем и люто скалилось на зрителя впечатляющей парой клыков, сделавших бы честь иному перевертышу. Шкура и грива его уже сгорели, обнажив странного вида чешуйки, расположенные по всей спине, а глаза превратились в слепые, белесые бельма, похожие на испортившийся белок – «Это что за жертвоприношение такое?!».

– «О, фрау Раг, не волнуйтесь. Это просто другая форма этих загадочных родственников единорогов» – поспешил успокоить меня профессор Рубенсбр–как–там–его, от которого явно не укрылась моя нога, дернувшаяся в сторону пучка длинных охотничьих копий, стоявших возле стены – «Как известно, вся религия, философия и уклад киринов пропагандируют честность и доброжелательность, или хотя бы вежливость по отношению к другим и друг другу. Наиболее радикально настроенная часть религиозных последователей учений у–вэй и цинь–ци–шень даже стремятся отгородиться от всех эмоций. Иначе…» – он вновь обратил мое внимание на жутковатую репродукцию, заставив задуматься, как это все выглядело в реальности. Ведь кто–то же сделал ту злополучную фотографию горящего существа! – «Иначе распирающие кирина эмоции могут выйти из–под контроля и поверьте, вам бы очень не хотелось встретиться с их второй ипостасью. Да, воспламеняясь от радости или злости, кирин превращается в нирика, натурально полыхая магическим пламенем от снедающих его эмоций. Представляете?».

 – «С трудом. И содроганием» – призналась я, не в силах оторваться от картины – «И что же, они так вот и погибают, от сильных эмоций? Бедняги…».

– «Погибают? О, нет! Скорее, это грозит тому, кто смог вызвать сильное неудовольствие этих существ» – покачал клювастой головой профессор, привычным движением возвращая на место чуть покосившийся рисунок воспламенившегося родственника рогатых эквестрийских господ – «Видимо, этому кирину сильно не понравилась вольность фотографа, решившего запечатлеть его во всей красе. Что ж, по крайней мере, нам осталась металлическая фотокарточка – единственное, что уцелело из всех вещей, в то время как успокоившийся нирик вновь стал кирином».

– «Оу. Опасные ребята…» – от пришедшей на ум картины сражения легионеров с волнами горящих врагов меня пробрал озноб, волнами мурашек прокатившийся по хребту – «Так, погодите, а вы уверены что это он, а не она?».

– «Ну, с киринами редко можно быть в чем–то уверенным до конца, пока не познакомишься с ними поближе» – мне показалось, или в голосе грифона проскользнули какие–то сальные нотки? – «И да, очень хорошо, что вы обратили на это внимание, ведь у этих существ довольно слабо проявляется половой диморфизм. Это значит, что…».

– «…что внешние анатомические различия между самками и самцами настолько несущественны или отсутствуют, что запросто можно перепутать, кто перед тобой» – закончила я за удивленного подобным поворотом профессора, даже сделавшего пару жеманных хлопков, воздавая честь моим знаниям или тому, что он принял за них – «Ого. Необычно. А на предыдущей картине? Я бы сказала, что это две кобылки…».

– «И тем не менее, один из них жеребец. Видите – чуть более тяжелые формы, чуть более объемная грива?».

– «И как они только друг друга при знакомстве–то отличают?».

– «О, говорят, что в очень доброжелательном и спокойном обществе киринов перед знакомством принято мягко и ненавязчиво выяснить пол партнера – чтобы избежать неловких ситуаций, конечно же» – с хитрым прищуром поведал мне птицелев, завершив свое заявление дробным пощелкиванием клюва, служащим для его народа аналогом в том числе и ехидного смеха – «Но мне кажется, что это скорее слухи. Ведь у копытных развито обоняние, и еще не слишком развита культура ношения одежды, если вы понимаете, о чем я говорю».

– «И они все…».

– «Все верно, юная фрау. Они все» – наставительно поднял когтистый палец профессор, делая приглашающий жест в сторону следующей экспозиции. Кажется, возможность просветить столь глупую, но определенно заинтересованную пегаску как я показалась ему более интересной, чем мелкий и недолгий скандальчик с выдворением чересчур рано пришедшей на выставку посетительницей – «Именно поэтому Ибексиния, или как ее называли раньше, Ибексинская Империя, считается одним из самых закрытых от внешнего влияния мест на Эквусе. Даже старина Хрурт в конце концов отступился от идеи прорваться за Трамплевальские Альпы – при том, что в те времена империя грифонов была на пике своего могущества, снисходительно взирая на копошащиеся за окраинами ее пределов карликовые королевства кошачих и копытных. Конечно, при последних королях было принято заявлять, что всему виной наше врожденное миролюбие и интриги бесклювых завистников, но любому образованному грифону известно, что в эти планы вмешался драконий лорд Торч – старейший из ныне здравствующих драконов, самый большой и сильный из них, когда появился прямо в Грифусе».

– «Ах, вот как…» – протянула я, моментально вспомнив тот титанических размеров тоннель, уходивший в глубины планеты. Что ж, теперь становилось понятным, для чего грифонам понадобилась та подвижная крепость–лифт, благодаря которой они контролировали это странное место – когда дракон вдруг вылезает у тебя из–под задницы, еще и не такое изобретешь.

– «Абсолютно верно. Он почему–то довольно прозрачно намекнул на то, что эта затея не встретит среди драконов должного понимания. Ну, а поскольку он и сам был драконом, да еще и самым могучим и древним (у них обычно одно сопровождает другое), то выразил он это вполне определенным образом. Поэтому оствендензугг так и не состоялся, а в нынешние времена только восточные земнопони из Сталлионграда могут похвастаться тем, что дошли до Трамплеванских гор, за которыми скрывается эта древняя империя».

– «Надо же, «Империя». Куда ни плюнь – все свои империи строят» – проворчала я, при звуках знакомого слова ощетинившись, словно вымокший ёжик – «На карту посмотришь – империю эту можно копытом прикрыть, а все туда же, в императоры метят!».

– «Или в императрицы» – согласно покивал грифон, вместе со мною двигаясь вдоль стендов и витрин, большая часть которых была полностью готова к показу, хотя кое–где глаз натыкался на скромные таблички с буквенно–цифровым кодом вместо самого экспоната – «А вы знаете, что еще не так давно на столь громкое название государство могло претендовать только если им правило экстраординарное существо? Существо, заключающее в себе всю силу и слабости, все наиболее выдающиеся черты населяющих это государство народов?».

– «Вы имеете в виду…» – от такого заявления я даже остановилась, задев плечом какой–то деревянный постамент с довольно безвкусной вазой или горшком. Не знаю, чем была эта штука из едва обожженной глины, но выглядела она так, что я бы вряд ли использовала ее даже в качестве ночной вазы для жеребят.

– «О, да. Именно. Аликорны. Ну, или схожие с ними существа» – со стариковской ехидцей, дробно хихикнул грифон, потирая крючковатые лапы и кажется, не замечая угрожающе раскачивающейся посудины, все еще переваливающейся от толчка по своему постаменту. Увы, гравитация, бессердечная сволочь, все же одержала верх над всей магией этого мира, и не успела я протянуть крыло, как…

«Ах, да. У меня же теперь нету крыльев» – грустно подумала я, когда попыталась как прежде, ловким гребком подхватить падающую гадость, вместо этого сумев лишь натянуть перекосившуюся попонку, в то время как горшок глухо грянулся об пол и, несмотря на ковер, разлетелся десятками черепков.

– «Ой! Простите!» – вновь попытавшись выпростать из–под попонки свое куриное крылышко, я смогла лишь поскрести его кончиком по ковру, отчего расстроилась еще больше. Вот уж не думала, что смогу вдруг едва не расплакаться в присутствии грифона, которых еще год назад гоняла ссаными тряпками по предгорьям… С другой стороны, увидев эту лысую гадость, профессор подавился возмущенным курлыканьем и даже участливо подал извлеченный из нагрудного кармана платок, когда я зашмыгала носом – «Я заплачу. Это очень дорогая ваза, наверное?».

– «Смотря кого вы будете спрашивать об этом, юная фрау – меня, или директора музея» – на секунду задумавшись, грифон сверкнул глазами, отчего моя задница сжалась до размеров жеребячьего копытца от мысли о том кровопускании, что он собрался устроить моему кошельку, денег в котором оставалось на пару хот–догов и поездку домой – «Это чаша из Абиссинии – пустынной страны, расположенной на юго–западе нашего континента, об истории которой вы можете узнать этажом ниже. Кстати, там же находится подсобное помещение, где вы сможете найти необходимые в таких вот экстренных случаях инструменты…».

– «Никогда не слышала о такой» – поняв намек, я едва сумела одернуть себя, и не повторить уже привычный прыжок через перила, чтобы спланировать в нужное место на крыльях, которых у меня больше не было и не будет. Впрочем, ноги все еще были при мне, и спустя пару минут я приволокла пару щеток, швабру и тяжелый бронзовый совок, куда принялась сметать следы древней цивилизации, погибшие из–за неуклюжести одной глупой пегаски.

– «И неудивительно. Как самостоятельное государство, оно исчезло много веков назад».

– «Значит, дорогая» – вздохнула я, мысленно подсчитывая золотые блестяшки в своем кошельке. Да, у меня появился и такой, благодаря неусыпному надзору одной рыжей задницы, хотя я подозревала, что золотых пластинок и монет разного номинала может и не хватить на оплату бесценной археологической находки ушедших веков – «Хотя если вы согласитесь обменять ее на какой–нибудь артефакт таинственной исчезнувшей цивилизации двуногих приматов…».

Мне показалось, или в моей голове прозвучал знакомый и такой желанный для меня смех, которого я не слышала вот уже сколько месяцев, похожих на года?

«Нет, ну а что? Я вполне могла бы слетать в ту башню, куда меня притащила однажды Твайлайт… Ох. Да. Слетать. Неудобненько получается».

– «Нет–нет, фрау, я все же профессор не только по самоназванию, но и по делу, и не занимаюсь тайнами неуловимых Большеногих, древних чудовищ из сказаний, или исчезнувшей цивилизации прямоходящих рептилий, оставившей, якобы, после себя какие–то загадочные, невиданные аппаратусы» – высокомерно вздернув клюв, отмел мои робкие попытки откупиться грифон. На мои попытки навести порядок он взглянул гораздо более благосклонно, и даже изволил подержать двумя пальчиками ручку совка, пока я сметала в него осколки былого величия исчезнувшего государства – «Абиссиния исчезла века назад, и это очень поучительная история. Впрочем, несмотря на несомненную гибель ее как государства, сама страна или, вернее, местность с таким названием существует и каждый начинающий археолог–новичок считает своим священным долгом перед наукой и будущими поколениями прислать оттуда своему научному руководителю ящик–другой разной дряни, большую часть которой местные жители продают там же, на стихийных рынках, которые называют лё баззар».

– «Так значит, она не такая уж редкая?» – облегченно выдохнула я. Кажется, мои биты были спасены, и мне не придется идти на поклон к Хаю или Черри за парой крепких пегасов и быстрой воздушной повозкой, способной донести меня в Кантерлот.

– «Ну… примерно как обрезки копыт или когтей возле публичной цирюльни» – уверил меня профессор, своим грубоватым сравнением заставив удивленно вскинуть глаза – «Несмотря на довольно ловкие коготки, которыми эти фелиниды делали удивительно тонкие ткани и покрывали любые сосуды прихотливым орнаментом из медной проволоки, сами они производили достаточно мало того, что могло бы заинтересовать остальные народы. Ну и известные хитрость и вороватость, которыми отличались эти кошкообразные существа, тоже стоили им дурной славы, сослужив плохую службу, когда никто не смог или не захотел спасать их государство, растворившееся в песках. Теперь это пустыня, жизнь в которой сосредоточена на высоких скалах, к склонам которых лепятся сотни лачуг, стремясь подняться подальше от обжигающего песка, и в которых собирается разный сброд самого гнусного толка, даже имеющий наглость называть эти трущобы «государством воров», куда стекаются представители самых разных народов со всех континентов».

– «Тогда не удивительно, что их никто не рвался спасать» – фыркнула я, вспоминая свои недавние злоключения, произошедшие по вине нескольких чересчур прытких пони – «Никто не любит воришек».

– «Воришек, обманщиков и хитрецов. К примеру, знали ли вы о том, что одно время их правители заявляли, что Грифоньи Королевства – всего лишь их затерянная колония на основании того, что наши тела, видите ли, наполовину напоминают их собственные?».

– «Своеобразно» – хмыкнула я, на секунду задумавшись для того, чтобы оценить подобный политический гамбит – «Но звучит как какой–нибудь исторический анекдот».

– «Я согласился бы с этим, юная фрау, если бы не два века дипломатического кризиса и несколько опустошительных войн, в результате которых ледяной язык протянулся от Талоса до гор, окружающих Хуфсвелл».

– «А теперь это место подмяли под себя пони» – вспомнив мрачные северные леса Новерии, переходящие в тундру и ледяные пустоши, где теперь располагалась новоявленная «империя» одного моднявого аликорна, я смущенно почесала за ухом, вспомнив собственный вклад в это благое дело – «Мда, неудобненько получилось».

– «Не переживайте, мадам. В конце концов, это еще при старине Хрурте было» – с легкой смешинкой в голосе уверил меня пожилой профессор.

– «Оу, ну если только так… А что вы говорили про аликорнов?».

– «Про аликорнов, гиппогрифов, к которым, по некоторым свидетельствам, принадлежал сам Хрурт Венценосный, и прочих сущностей, правивших народами Эквуса. В том числе и киринами» – заметив, что меня это заинтересовало, он хитро сверкнул глазами и по–торгашески потер крючковатые лапы – «Об этом говорят косвенные свидетельства, рассказ о которых вы сможете найти в моей книге, выставленной в музейном фойе».

– «Обязательно приобщусь к этим знаниям» – покивала я в ответ, и даже не покривила душой, намереваясь прихватизировать столь замечательную книжку. Будет, что почитать по дороге домой – «Так значит, сам старик Хрурт был гиппогрифом? Странно, а я ничего не слышала об этом, хотя провела среди грифонов целых полтора года».

– «Это слишком тонкий теологический вопрос, фрау» – дернул глазом профессор, мгновенно растеряв свой семитский запал – «Слишком близко стоящий к ереси соларианцев, селенитов и полуселенитов. Я думаю, нет смысла углубляться в его дебри без бутылочки доброго вина. Как вы считаете, фрау… Ээээ, мисс? Фроляйн?».

Лишь спустя какое–то время я поняла, что ко мне обращается кто–то, осторожно теребя за край попонки. Чуть позже я даже вспомнила, кто это, но все, что было перед тем – выпало из памяти напрочь. Все мое сознание сосредоточилось на фигуре, горделиво возвышавшейся посреди большого круглого зала, каждый дюйм которого наводил на мысли об убранстве большого общинного дома какого–нибудь племенного народа. Циновки из сушеной травы на полу и стенах, кувшины с примитивными, но прихотливыми узорами, связки копий в углах создавали убранство, напоминающее общинный дом племени каких–нибудь дикарей. Сходство с ним усиливалось благодаря тому, чего я не видела уже очень и очень давно, практически с момента попадания в этот мир – многочисленным шкурам животных, украшавших как стены, так и спины нескольких манекенов, стоящих в центре немаленького помещения. И именно их – манекенов – я так испугалась, что сломя голову бросилась прочь из так странно подействовашего на меня зала. Не знаю, что именно было таким жутким во всем этом месте, что именно могло на меня вот так вот неожиданно повлиять, то уткнувшись носом в пахнущий пером и табаком воротник твидового пиджака, я все еще видела всплывшую перед глазами полутемную улицу пыльного города дромадов и идущую мне навстречу процессию полосатых пони, блеск амулетов и пятна звериных шкур. Сердце испуганным воробышком трепыхалось в груди, вторя раскатистым отзвукам голоса полосатой кобылы. «Гханима! Стуур! Виньегер!» – округлые, словно камни, обточенные водой, слова незнакомого языка перекатывались у меня в голове, грохоча и стуча все тише и тише, пока, наконец, не затихли, чему немало поспособствовала обжигающая жидкость, которую я машинально глотнула, приложившись к плоской металлической фляге, протянутой мне когтистой лапой грифона.

– «Уххххх!» – только и смогла выдохнуть я, подавившись любыми ругательствами, которые были готовы вырваться от ощущения кипятка, окатившего горло и нос – «Клювадос!».

– «Вье анс д`аж – двадцатилетняя выдержка, в дубовых бочках» – похвастался грифон, забирая у меня металлическую манерку, и привычным движением лап накручивая крошечную металлическую крышечку, которую он затем придирчиво осмотрел, словно стремясь убедиться, что все сделано правильно, не осталось ни единственной дырочки или щели, через которую может просочиться живительная влага – «Увы, при столь поспешной дегустации вы вряд ли смогли заметить тонкие фруктовые нотки, придающие ему столь изысканный вкус…».

– «Не заметила. А вот цитрусовые уловила. Лимон и, кажется, мандарины?» – отшутившись, выдохнула я. В самом деле, что это на меня вдруг нашло? Но несмотря на демонстративную браваду, передо мной, словно во сне, все еще стояли эти пугающие глаза с ярко–зеленой радужкой и полосатые шкуры, от вида которых хотелось бежать, или сжаться в комочек.

 – «О, очень хорошо!» – явно обрадовался фон Рубенсб–кто–то, как и любой грифон, готовый костьми лечь в защиту торжества грифоньего винокурения – «И в самом деле, это Лемортон, Кальвадос Домфронте. Удивительно удачное сочетание выдержки и купажа. Неудивительно, что он мгновенно поставил вас на ноги».

– «Простите. Не знаю, что на меня нашло».

– «О, юная фрау, это совершенно неудивительно. Многие пони, бывает, даже с криками выбегают из этого зала, поэтому обычно данную экспозицию сопровождает множество предупреждающих знаков. Ваше вид, не в обиду будет сказано, является травоядным, и вполне естественным образом испытывает отвращение к виду охотничьих трофеев. Впрочем, грифоны тоже не слишком жалуют чучела, головы и прочие части тела, выставляемые напоказ – воля ваша, а на мой взгляд, есть в этом что–то нездоровое, знаете ли. С другой стороны, история помнит свирепых и искушенных воителей древности, носивших поверх доспехов шкуры убитых чудовищ или злобных врагов…».

– «У меня уже было когда–то такое» – призналась я, старательно отводя взгляд от поникенов. Выполненные из лакированного дерева, они были уж слишком похожи на тех существ, что я видела однажды за морем, и даже тогда эта кратковременная встреча не принесла удовольствия никому – «Встретила каких–то полосатых пони, похожих на зебр, или как их сейчас принято называть. Точно такая же паническая атака, но почему?».

– «На этот вопрос смог бы ответить ваш личный доктор или окружной терапевт той местности, где вы проживаете, фрау. Но если эта экспозиция так вас пугает, мы можем отправиться дальше, в соседний зал, где выставлены крайне интересные образчики дромадского гончарного и кузнечного мастерства…».

– «Нет–нет, профессор. Давайте продолжим» – сглотнув набежавшую в рот слюну, выговорила я. Смотреть на эти поникены было все–таки выше моих и без того невеликих сил, поэтому я отвернулась, и поспешно направилась к стоящим вдоль стен витринам, молясь про себя всем богиням, сколько бы их ни было на этом свете, чтобы там не было ничего, что могло бы меня испугать – «Я должна узнать, что во всем этом меня так пугает. Вы мне поможете?».

– «Что ж, желание столь смелой и стремящейся к знаниям посетительницы для меня – непреложный закон» – остро взглянув на меня, слегка поклонился грифон, после чего парой тяжеловесных прыжков присоединился ко мне возле первой витрины – «Что бы вы хотели узнать прежде всего?».

Что ж, даже с этими сраными поникенами, экскурсию можно было назвать по–настоящему интересной. Изо всех сил игнорируя недобрые взгляды закутанных в варварские наряды деревяшек, которые ощущались даже спиной, я следовала за профессором от витрине к витрине, от одного стеллажа к другому, постепенно узнавая о целом народе, живущем на другом берегу моря Вечности. Как оказалось, отнюдь не дромады считались настоящими хозяевами этого жаркого и засушливого континента – именно зебры, как знал их остальной мир, жили повсюду, расселившись по огромному Южному материку, пока не имевшему окончательно устоявшегося названия. Проживающие племенами, подчас огромными, подчас раздробленными на малые рода, этот народ все еще развивался, причем крайне неравномерно, кое–где подойдя к концу античности и началу средних веков ушедших людей, но по большей части пребывая едва ли не в конце бронзового – начале железного века, до сих пор сохраняя рабовладельческий строй. И при всем при этом, с полосатыми пони считались все, от местечковых тиранов дромадов и бактри, до прочих существ, населявших материк и многочисленные острова моря Вечности.

– «Они многочисленны, упорны, а еще обладают странной магией – ну, по крайней мере, как они утверждают. Признаюсь, я не верю во всю эту шаманскую мумбу–юмбу…».

– «Погодите. Так они практикуют шаманизм?».

– «Конечно. Общение с духами предков, природы и прочих вещей и состояний» – по скептическому тону грифона было понятно, какого он придерживается мнения по поводу этих практик – «Но, если позволите, на мой взгляд это все выдумки и фольклор, ставшие частью культуры и годные лишь на то, чтобы держать в повиновении необразованные массы соплеменников и рабов».

– «Так, стоп. Что вы имеете в виду?».

– «Я имею в виду, что научные исследования, пусть и проводившиеся довольно давно, не смогли с должной степенью достоверности подтвердить наличие у этих земнопони каких–либо магических…».

– «Нет, профессор! Я спрашивала про рабов!» – резко остановившись, я в упор посмотрела на своего добровольного экскурсовода, заставив того нервным жестом вцепиться в жилетный кармашек, из которого на свет появилось крошечное пенсне, которое тот, не менее нервным жестом, принялся протирать.

– «Что ж, понятно. Но, надеюсь, вы не будете возмущаться, кричать и иным способом выражать свое негодование, верно? Я разделяю устоявшееся мнение по этому вопросу, но шуметь, ругаться или кричать «Как принцесса вообще могла такое допустить?!» совершенно не обязательно. Вы согласны? Это ужасно утомительно, откровенно говоря – каждый раз слышать одно и то же».

– «Даже не собиралась, герр профессор» – на этот раз у меня хватило силы воли развернуться, и с трепетом уставиться на поникены. Казалось бы, ничего особенно страшного – особенно для той, кто сама свежевала существ и покрупнее, чем мантикоры, леопарды и прочие представители хищной фауны, из чьих шкур были сделаны накидки зебр. Но стоило мне лишь бросить взгляд на золотые кольца, украшавшие шею, ноги и уши предполагаемых зебр, как меня снова бросило в холодный пот, в голове зашумело, а конечности затряслись, словно у записной выпивохи – «Я… не… сдамся! Я должна… узнать…».

– «Думаю, в другой раз» – пока я таращилась слезящимися глазами на поникены, пытясь прожечь в них взглядом дыру побольше, отошедший в сторонку грифон вернулся с куском серой материи, которую довольно ловко набросил на выставленные в центре зала фигуры. Дышать стало определенно легче – «Для первого раза достаточно. Фрау, вы только посмотрите на себя!».

– «Ерунда. Все ерунда» – я оперлась на одну из витрин, ощущая, как мелко подрагивают ослабшие ноги. Как ни странно, мне действительно полегчало, и уже ничто не давило так на спину и шею, заставляя не просто склониться, а прямо–таки бухнуться в ноги перед поникенами с ритуальными облачениями полосатых. И дело было определенно в этих незамысловатых, варварских украшениях – насколько я смогла разглядеть, они были гораздо толще чем кольца у меня на ноге…

Кольца. На ноге.

– «Скажите, профессор, а эти зёбры, как вы их назвали…».

– «Зебры, юная фрау».

 – «Пусть так. Эти зебры – у них есть магия? Хоть какая–нибудь? Вы что–то упоминали про шаманизм, но судя по вашим словам, это просто обман…».

– «Магия? У земнопони?» – ехидно хмыкнул грифон, придирчиво оглядывая получившийся бесформенный холм из холстины – «Если сравнивать это понятие с тем, как работают с магией единороги, то естественно, нет. А между прочим, что именно вы знаете о таком аспекте нашего бытия?».

 – «Ну, магия, это… магия» – теперь уже пришло время мне с подозрением уставиться на собеседника, не издевается ли он надо мной. Но нет, грифон был спокоен и склонив голову несколько набок, что придавало ему довольно комичный, птичий вид, с интересом ждал моего ответа. И пусть я подозревала, что он попросту решил съехать со скользкой для него темы, поскольку у грифонов в этом деле до сих пор были клювы в пуху, ответ дать все же пришлось – «Великая энергия, одна из сил этого мира, создаваемая жизнью, и сама создающая эту жизнь. Напрямую работать с нею могут почему–то только те, у которых есть рога – единороги, цервиды и еще кто–нибудь, о ком я даже не догадываюсь, которые придумали свои методы воздействия на нее, называемые вязью. Ах, да – это поле неоднородно, и имеет более сильные участки в виде линий и мест ее концентрации. Вот, вроде бы, и все».

 – «Что ж, понятно» – грифон любовно поправил одну из замысловатых палочек на ближайшей музейной витрине, словно без этого она могла упасть и закатиться куда–нибудь под ковер. По его хитрой роже я быстро заподозрила, к чему ведет нас этот разговор – «Боюсь, юная фрау, у вас все–таки очень поверхностные представления о магии. Впрочем, довольно узнаваемые. Вязи, глифы, фигуры – единорожья школа, верно?».

Не то, чтобы все было настолько однобоко, но глядя на круглые глаза своего собеседника, загоревшиеся настоящим торжеством, мне оставалось только кивнуть, предчувствуя неминуемое приближение лекции, выслушать которую мне пришлось бы, хотела я того, или нет. Впрочем, если такова была цена за несчастную вазу, я была готова слушать его до утра и не зевнуть при этом ни разу.

– «Не могу сказать, что такой подход не имеет права на жизнь, но во многом эти рогатые пони неправы» – призадумался птицелев, внимательно разглядывая портрет какого–то важного зебры. Несмотря на излишние килограммы, которые явно смотрелись бы получше на ком–то еще, он горделиво взирал на остальных, надменно выпятив мясистые губы и кажется, совершенно не обращал внимания на то, что его голова практически терялась на фоне огромного венка или короны из листьев и перьев, придававшего ему чрезвычайно важный и напыщенный вид – «Они совершенно не учитывают математический строй вселенной. Орднунг – вот что лежит в основе мироздания! Порядок и Система, а не какие–то измышления или парафизические явления, которые толком–то никто и не видел».

– «Не видел? При мне этим вашим пара–парамским явлением не раз давили довольно твердые вещи, профессор!» – не удержавшись, я фыркнула, вспомнив о разговоре с принцессой или фокусы Твайлайт, жонглировавшей десятком зверьков Флаттершай одновременно – «Да и боевую магию видела, и не раз. Ужасная это штука и слишком опасная для того, чтобы ею пренебрегать. Вы так не считаете?».

– «Мы говорим сейчас не о внешних проявлениях магии, юная леди! Отрицать их столь же глупо, сколь кричать, что солнце и луна движутся сами по небосклону, а не волей ваших принцесс» – наставительно поднял когтистый палец грифон. При взгляде на эту острую, крючковатую штуку я вдруг невольно задумалась, как было бы удобно с ее помощью в носу ковыряться, а не пытаться достать до козявок своим языком.

«Святые звезды, выпустите меня из этой головы!!!».

– «Магия не есть набор выдуманных геометрических фигур. Магия – это, если позволите так выразиться, поток. И поток неоднородный, подчиненный строгим закономерностям. Если говорить примитивно, как для школяра первого года, их две: бытийность и организованность. Можно представить их как функцию в двух системах координат… Вы же изучали алгебру, правда?».

«Ага. Конечно. Сразу же за нее и засела, как только выбралась из той несчастной реки».

«Дай уже послушать хоть одно умное существо!».

– «Извините меня за мой скептицизм, фрау Раг, но я должен был уточнить. В последнее время среди состоятельных родителей укоренился миф, что точные науки нужны лишь ученым, а грифинам и кобылам, особенно симпатичным, будет довольно лишь хороших манер» – оставив в покое портрет, продолжавший пристально следить за мной презрительным взглядом больших, слегка навыкате, глаз, профессор галантно предложил мне свое крыло и повел в сторону лестницы, ведущей к главной экспозиции – «Итак, бытийность – это способность магии быть... Вы же видели телепортацию единорогов? Хорошо, так мне будет проще объяснять. Итак, бытийность это способность магии быть. Магия никогда не существует непрерывно, она неизбежно переходит в небытие, а потом столь же неизбежно его покидает. Чем чаще она это делает, тем ниже бытийность магии, чем реже – тем выше бытийность…».

«Так что ты там говорила про умных существ? Сможешь повторить, а то я не запомнила?».

«Ты научилась язвить? Ах, как это мило! Но кажется, у него и в самом деле не все звезды на своих местах в голове».

– «Судя по вашему виду, вы не совсем понимаете эту концепцию? Ладно, давайте попробуем привести какую–нибудь аналогию… Ну, конечно! Вы же поете! Тогда представьте, что магия – это струна. Когда она натянута – это бытие. Когда она дрожит – это небытие. Понимаете? Чем выше частота дрожания струны – тем ниже бытийность и тем реже магия существует в мире, и наоборот» – грифон довольно цокнул языком, быстрым движением крыла поправляя бюст какого–то странного существа, мимо которого мы проходили, похожего на гибрид лошади и слона,. От первой ему достался общий абрис головы, от второго – коротенький, недоразвитый хобот на месте носа. От кого достались здоровенные, пухлые хомячьи щеки, я предпочла бы не знать – «Да, лучше буду объяснять на примере струны, а не потока. Итак, бытийность – представим ее как ось координат Икс. Чем левее магия будет по этой оси координат, тем реже она будет существовать в мире, и тем проще она будет пропитывать собой другую магию, облегчая работу использующего ее существа, и наоборот. Телепортация единорогов так же основана на этом свойстве магии: вначале единорог переносит себя влево по шкале бытийности, а потом – резко вправо, но уже в другом месте вселенной».

«Ты хоть что–нибудь понимаешь во всем этом безумии?».

«Если верить тебе, то светила движутся сами по себе, а наш мир вообще крутится вокруг солнца. И ты еще что–то про безумие говоришь?».

– «Теперь достроим к графику ось Игрек. Это у нас будет организованность магии» – спустившись по лестнице, мы оказались в холле, часть которого постепенно подготавливалась для лекций. Посторонясь, профессор пропустил пыхтящего земнопони, волокущего на спине немалое количество половичков, часть из которых уже была разложена возле треноги–мольберта, на котором стояла большая стопка чуть желтоватых листов. Остановившись возле него, птицеперый лектор достал из кармана жилетки толстенький грифельный стержень, которым тотчас же принялся увлеченно водить по бумаге – «Организованность магии – это ее способность сохранять принятую форму или, как считал Крял Шеймарский, ее подвижность. Это не совсем так, но вам в таком изложении будет проще понять. Для примера приведу ту старую вазу, которую вы случайно разбили – это магия высокой организации. Как противоположный пример, огонь – магия довольно низкой организации».

– «Мне кажется, или у вас тут три этих оси?» – недовольно фыркнула я, глядя на нарисованный график, чем–то напоминающий… Что–то. Что–то очень заумное и непонятное, разложенное в пространстве на сетку координат – «Конечно, я просто глупая кобылка, но все же просто обязана поинтересоваться – в чем тут подвох?».

– «Подвох в том, что бытийность и организованность не соотносятся между собой напрямую, а через кратности Кряла. Но это тема для другого разговора, гораздо более долгого и заслуживающего более уютной обстановки» – хмыкнул птицелев. По его виду складывалось впечатление, что он отчего–то был весьма доволен этим вопросом. Хотя, быть может, он просто меня к нему подводил, пользуясь моей простотой и наивностью – «Сейчас же я предлагаю вам, фрау, представить магию как струны цитры, каждая из которых может иметь разную толщину, быть выполнена из разных материалов и иметь разное натяжение. Каждая струна может дрожать только со своей частотой, что, вроде бы, делает магию бесполезной. Но струн у нас много. Более того, при должной ловкости, мы может использовать те струны, которые более подходят нашим целям. А это уже позволяет не просто создавать шум, а, зная науку гармонии или будучи одаренным природными талантами, творить музыку».

Повисла короткая пауза.

 – «Как все сложно» – наконец, пожаловалась я, отводя взгляд от порядком усложнившегося графика, к концу объяснения изобилующего множеством дополнительных кривых – «Впрочем, даже если я ничего и не поняла, то одно могу сказать точно – эта теория в целом объясняет факт использования магией земнопони, грифонами и прочими видами безо всяких рогов – ведь дергать за струны может и в самом деле любой, была бы только сила и упорство».

 – «А вы были бы не самым слабым из моих студентов, юная фрау» – хитро прищурился на меня профессор, откладывая свой импровизированный карандаш. Почему он использовал не перо или иное писчее приспособление стало понятно, стоило мне лишь взглянуть на околачивавшегося неподалеку супервайзера, точно таким же куском графита, удобно лежавшего у него под копытом, делавшего пометки на ящиках и мешках – «Очень немногим из этих оболтусов хватило бы смелости признаться в том, что они чего–то не понимают. Ну, и сделать общий вывод из тех скудных крох, что смогли бы просочиться в их недоразвитые мозги».

 – «Благодарю вас, герр профессор. Я постараюсь обязательно к вам заглянуть. Поверьте, у меня осталось еще немало вопросов, и я хотела бы поглядеть на интересующие меня вещи глазами представителя другого вида нашего мира. Ну, и побольше об этих странных полосатых узнать».

 – «Буду ждать вашего визита, фрау. Не забудьте посетить нашу выставку. Думаю, вы убедились в том, что останетесь абсолютно довольной».

---

Само собою, ни на какую выставку я не попала, поскольку, покинув готовящийся к открытию музей, тотчас же попала в цепкие лапы Госсип, всю ночь промотавшейся над улицами спящего города. После бессонных суток, она явно не пылала селестианским всепрощением, хотя бить меня не стала, и даже не попинала ногами, но всю дорогу до здания городского суда я чувствовала ее раздраженное сопение, ворошившее мой виновато поджимавшийся хвост.

Там, в кабинете верховного судьи округа, меня ждало целое собрание, состоявшее из представителей обвинения и защиты, которым предстояло договориться о правилах ведения процесса. Да, был такой милый правовой обычай^[18], который я, сгоряча, посчитала натуральным сговором и который, по факту, очень его напоминал, как объяснил Слизи Мэйн, назвав умным определением «сделкой с правосудием». Такие вот закулисные соглашения, оказывается, были вполне в духе времени, и в процессе громкого процесса они могли повторяться, когда взамен на неразглашение определенной информации, способной повредить государству или кому–то из сторонних пони, слабо или вообще не вовлеченных в процесс, обвинение могло пойти на определенные уступки. В общем, торговля во всей ее красе, хотя по словам того же Мэйна, это позволяло сгладить острые углы, не давать сторонам использовать резонансную и непроверенную информацию для того, чтобы устроить скандал и вообще, не превращать серьезный суд в увеселительный балаган. Что ж, вполне возможно, что так и могло быть, поэтому я решила поверить этому опытному юристу, и нацелилась получить то, что было необходимо стране взамен на определенные преференции.

– «Да, я не оставляю им альтернативы» – хмуро кивнула я, внимательно глядя на окружного судью. Сидевшая рядом госпожа прокурор, как ни странно, после нашего разговора больше помалкивала, предоставив мне самой разговаривать с воплощением эквестрийского правосудия – «Либо так, либо они отправятся в Кантерлот, где будут объясняться с принцессами. Дискорд их раздери – да я сама готова предоставить им комфортабельный поезд и надежную охрану, а если они решат, что я чересчур тороплюсь, то могу и мужа прислать. Ночная Стража с большим интересом относится ко всему, что затрагивает честь нашей Госпожи».

«Особенно после того, что случилось в Обители. Но об этом общественности знать пока никчему».

– «И какова будет позиция обвинения на предстоящем процессе?».

– «Позиция? Эта компашка должна лишиться всего. В идеале – отправиться на каторгу, ваша честь. Я говорила с ними, я знаю чего они хотят, поэтому не позволю разорить нашу страну. Разорить, прибрать к копытам, окружив себя «полезными» пони, а остальных – вышвырнуть на мороз, драться друг с другом за клок сена и миску похлебки потому, что они, blyad, посчитали себя униженными тем, что этим ублюдкам приходится подчиняться тем же законам, которым подчиняется любой фермер, трубочист и гвардеец нашей страны! И если вы, ваша честь, представите себе, что таким «бесполезным» пони окажется кто–то из ваших родных или друзей…».

– «Мы готовы заявить протест, ваша честь» – приподнялся со своего места один из адвокатов обвиняемых. Почему мы говорили вот так вот, все вместе, а не по отдельности, было выше моего понимания. Но раз прокурор была спокойна на этот счет, то значит, не стоило дергаться и мне – «Мы не в зале заседаний суда, а судья – не присяжные пони, которыми можно манипулировать!».

– «Правосудие должно быть непредвзятым и неподкупным, мисс Раг, поэтому ваши громкие заявления оставьте для газет» – поддержала этот протест строгая дама, поддернув рукава судейской мантии – «Иначе я посчитаю это давлением на суд и попыткой вмешательства в судебный процесс».

– «Вот и отлично, ваша честь. Я очень рада, что вы так ответственно подходите к этому вопросу» – поняв, что несколько зарвалась и сглупила, я подала назад, повинуясь раздраженному покашливанию прокурора, чувствительно наступившей мне на скрытый под столом хвост – «Поэтому обвинение будет требовать самого сурового наказания для подсудимых Рута, Вейна и Би».

– «Только для них?» – проницательно посмотрела на меня судья, в то время как присутствующие со стороны защиты адвокаты начали о чем–то перешептываться – «А прочие, грифон и единорог?».

– «Грифона оставляю на ваше усмотрение – в конце концов, это подданный грифоньего короля, хотя там за такие вот шалости вообще голову могут оттяпать, поэтому уверена, он будет не в претензиях к правосудию нашей страны. А что до Клэма… Обвинение не будет настаивать на суровом наказании, и готово согласиться с вынесением общественного порицания и отстранением от общественной деятельности на любой установленный законом срок. Возможно, с моей кандидатурой в качестве поручителя, если совсем уж вариантов не будет».

– «Поясните, пожалуйста» – не отрывая от меня взгляда, потребовала строгая кобыла. Как и остальные, она предпочитала глядеть мне не прямо в глаза, а чуть в сторону или между ушей, стараясь не встречаться взглядом с моими черными гляделками – «Откуда такое избирательное милосердие? Мне нужно четко понимать позицию обвинения в этом вопросе».

– «Хорошо. Серый бык глуповат и не опасен для нашей страны. Он должен был стать мускулами этого заговора, а не башкой. А как хорошо известно, ничто не очищает голову от вредных мыслей лучше, чем монотонный тяжелый труд на благо общества – чем, в целом, и занимаются идущие за ним пони. Обычные работяги, обманутые ложными посулами тех, кто гораздо умнее, и не любит пачкать копыт. Поэтому я уверена, что этого гражданина можно вывести из леса, в котором он заблудился, и направить обратно в поля, заботиться дальше о своем стаде. Он и в самом деле заботится о работягах, а волнения трудового народа, да еще и в послевоенное время – это последнее, что нужно Эквестрии. Опять же, в конце концов он осознал гибельность начатого пути, и даже пошел на определенную сделку с теми, кто вскрывал этот гнойник…» – повозившись в кресле, я сложила копыта домиком перед ртом, задумчиво глядя на благородную полировку стола. Холодный лес, наполненный сизым туманом, встал у меня перед глазами, напомнив о том, как часто в нем блуждала я сама – «А вот Вейн и Рут – эти пони опасны для общества. Они считают себя интеллектуалами и как все интеллектуалы, как все работники умственного труда, склонны полностью терять себя в собственных фантазиях. Но что самое страшное – они горят желанием заставить остальных воплощать эти фантазии и не важно, насколько разрушительным это будет для всех нас. Один из них был мозгом, измысливающим пониедские теории всеобщего счастья, второй – языком, готовым вкладывать эти ядовитые идеи в головы окружающих, не говоря уже о насквозь криминальных методах, которыми они пользовались при этом. Эта парочка, если ее не остановить, всех нас в крови по колено ходить заставит с их идеями «идеального» общества. И поэтому обвинение будет настаивать на их полной виновности в злоумышлениях супротив государства, инкриминируя умысел на особо опасные деяния для всего нашего общества. Ну, а если они отделаются каким–нибудь порицанием, как Клэм… Тогда их судьба будет лежать лишь в копытах принцесс».

– «Защита будет настаивать на отсутствии злого умысла в деяниях своих подопечных, и рекомендует им припасть к подножию трона с чистосердечным признанием в добросовестном заблуждении» – поднялся со своего места строгий единорог. Его породистая, маститая морда хранила сосредоточенное выражение, вызывающее у окружающих уверенность в надежности и зрелости всех его аргументов – «Принцесса Селестия прославилась в веках своей мудростью и добротой и мы уверены, что она преклонит свой слух к своим подданным. В конце концов, эти пони чистосердечно пытались помочь своей стране, по их мнению, катящейся в пропасть, и не их вина в том, что этих усилий оказалось недостаточно… Ну, или их посчитают ошибочными – в конце концов, речь шла, ни много ни мало, о спасении целой страны. Поэтому мы будем апеллировать к Ее Высочеству».

– «Всегда пожалуйста. Хоть сейчас» – с деланным равнодушием откликнулась я в ответ на переместившийся в нашу сторону взгляд судьи, и ощущая себя на самой настоящей фермерской ярмарке с ее задорным торгом, на секунду даже почувствовав аромат спелых яблок, задорно подпрыгивающих в тележках семейства Эпплов, приехавших на рынок – «Я тоже читала те газеты. Но по своему опыту я вам скажу – по большому секрету, конечно же – что принцесса Селестия, какой бы доброй и всепрощающей ее ни описывали газеты, за принцессу Луну любому копытами жопу порвет. Смекаете?».

– «Кажется, мы скатываемся к богохульству…» – строго взглянув на меня, вздохнул адвокат.

– «Они ждали друг друга тысячу лет. Десять столетий, почти угасшая надежда – и вот, произошло почти невозможное. Божественные сестры воссоединились, вновь обретая друг друга. Да, принцесса Селестия отличается мудростью и добротой. А вот принцесса Луна… Она пришла к нам из глубины веков, и ни дня не жила до этого в нашей богиней спасаемой Эквестрии. Как думаете, что будет делать разгневанный аликорн, когда узнает, что кучка оппортунистов решила воспользоваться обстоятельствами, и выдернуть из–под крупа ее любимой сестры зашатавшийся трон?».

– «Кхем…» – вдруг закашлялась прокурор, для чего–то еще раз долбанув меня копытом по крупу – «Кхе–кхем!».

– «В общем, почитайте старые летописи, если вам так интересно. Там много чего написано, в том числе и про измену трону, а также чем это каралось в былые времена» – хмыкнула я. Что ж, если одна повелительница и была известна добротой и всепрощением, то вторая подобными извращениями явно не страдала, и о ее предполагаемой реакции можно было догадаться по обеспокоенным мордам пони, собравшихся в кабинете судьи – «Один–единственный аликорн, оставшийся в этом мире. Почти тысяча мирных лет. Кажется, еще немного, еще чуть–чуть, и… Но произошло невозможное, и теперь их уже четверо, словно сам мир, не вынеся зародившейся в нем пустоты, решил, что ему и всем нам будет плохо без этих дивных существ. Поэтому многим из нас стоит спросить себя – а что подумают остальные аликорны про то, что кто–то очень настойчиво пытается отстранить их от власти? Я, например, делать этого категорически не желаю – мне дороги части моего тела, как и весь организм в целом. Привыкла я, знаете ли, к нему. Поэтому так дергаюсь, не желая оказаться в ряду статуй, затейливо расставленных по королевскому саду».

– «Хорошо. Мы прояснили этот вопрос, и я жду от представителей защиты и обвинения взвешенного подхода и аргументов, без работы на публику и попыток завести толпу» – строго поглядев на нас, произнесла судья. Впрочем, мне показалось, что ее копыто излишне нервным жестом поправило стоячий воротничок – «А что же с мисс Би?».

– «Мне кажется, обвинение может согласиться на круглосуточный домашний арест и строгий запрет заниматься любой профессиональной и административной деятельностью в течение пяти или десяти лет – за вовлеченность в события, порочащие высокое звание эквестрийского врача. Ей уже много лет, и будет достаточно просто запретить ей заниматься тем, что стало смыслом всей ее жизни – и этой жизни останется не так уж и много. Сама угаснет за несколько лет. Зато хоть с внуками или правнуками напоследок побудет, проведя последние годы под присмотром родни».

– «А вы жестоки, юная мисс. Умны и жестоки не по годам» – я буквально чувствовала покалывающие мою щеку взгляды адвокатов обвиняемых, казавшихся тонкими иголочками в отличие от тяжелого взгляда судьи – «Теперь я вижу, почему вам доверили вести это дело».

– «О, нет. Этим доверием облечена госпожа генеральный прокурор Мэйнхеттена, сидящая перед вами» – я лишь пожала плечами – мол, у принцесс всегда найдется кто–то, кто будет отстаивать их и государственные интересы, невзирая на любые препоны. Не я первая, не я и последняя. И эта часть разговора была уже не такой отсебятиной как то, что я несла чуть раньше перед этими строгими пони, а одним из условий, которыми ограничила меня принцесса, в очередной раз намекнув тем самым, что резвиться в свое удовольствие мне уже не дадут – «И я уверена в том, что она целиком и полностью осознает возложенное на нее Высочайшее доверие. Поэтому я здесь лишь потому, что меня, образно выражаясь, отправили разгребать ту великолепную неразбериху, что я устроила, попрыгав по скопившемуся за все это время навозу».

– «То есть, повелительницы отправили вас прибраться за собой, но официально вы не играете в этом деле никакой роли?» – хмыкнул адвокат.

– «Можете считать меня ее поверенной в данном деле» – повернувшись к насмешливо поглядывавшему на меня жеребцу, я постаралась максимально обаятельно похлопать ресничками, мысленно решив когда–нибудь отыскать его дом и насрать под дверью – «Поэтому секретов из своих планов я делать не собираюсь. Остальное вы обсудите с госпожой прокурором – эта строгая дама все еще не оставила надежды отправить меня на каменоломню, поэтому принцессы полностью доверяют ей представлять интересы Эквестрии в этом резонансном деле…».

– «Которое может затянуться не на один месяц или даже несколько лет…» – в тон мне подхватил адвокат, заставив судью и прокурора поморщиться, словно от внезапного приступа зубной боли.

– «Ага. И чем дольше будет длиться эта судебная сессия, тем большим состраданием и селестианским милосердием проникнуться суд и прокурор. Верю! Охотно верю!» – решила не оставаться в долгу я, заставив уже облаченных в строгие костюмы риттеров от адвокатуры недовольно скривиться, представив себе всю глубину этих чувств. А вот нехрена было меня задирать! Впрочем, тут могло сыграть свою роль и то, что я считала своей врожденной особенностью, благодаря которой я начинала бесить любого встреченного мною пони, если наш разговор длился больше чем десять минут – «В общем, леди и джентельпони, все дальнейшие переговоры вы будете вести с госпожой генеральным прокурором города Мэйнхеттена. Мою позицию по этому вопросу вы знаете».

– «Вашу? Как вы сами сказали, вы не являетесь в данном деле ни стороной обвинения, ни входящей в состав суда – какая у вас может быть «позиция»? Мы вроде бы уже прояснили этот вопрос?».

«Нет, этот мужик явно нарывается».

– «Я уже оглашала ее на предварительных слушаниях» – как можно более спокойным тоном произнесла я. Было удивительно, как мне удалось задавить внутри себя поднимающуюся бурю, огненным океаном вскипевшую над полыхающими углями, все так же горевшими где–то в душе. Но, на удивление самой себе, я справилась, и мой голос прозвучал все так же ровно, как и раньше, что кажется, произвело гораздо большее впечатление на окружающих чем любые ругань и крики – «Я говорила с этими пони, я пыталась договориться с этими пони, я даже просила их не делать то, что они делали эти несколько лет. И вот поэтому, сколько бы ни длился этот процесс, я буду той, кто встретит их на выходе из зала суда. И только от них самих, да милосердия пони будет зависеть, куда они отправятся – на каменоломни, или прямиком в уютненький гроб».

 Ведь я не забыла про того бедолагу, которого нашли с бетонными накопытниками на ногах.

---

«Это все не спроста».

Поезд мерно постукивал колесами в сторону Кантерлота. В сторону – это по новой ветке железной дороги, где–то на середине пути забиравшей круто к северу от Мэйнхеттена, чтобы обогнуть Дракенриджские горы, и вновь вернуться на прежний путь уже ближе к столице. Эквестрия развивалась – неспешно, неторопливо, как любое спасаемое богами и мирным нравом жителей королевство, поэтому любые нововведения, пусть и подготавливаемые в течение нескольких лет, становились для его жителей настоящим открытием. Для меня таким стало развитие железных дорог – не представляю, знала ли что–нибудь повелительница четвероногого народа о прокладке железнодорожных путей времен освоения североамериканского фронтира или строительстве Байкало–Амурской Магистрали, но для меня лично стало открытием то, как легко и непринужденно обыграла эта тысячелетняя интриганка даже поднаторевших в политических и экономических фокусах министров своего собственного двора. Я помнила тот разговор, что слышала на одном из заседаний, стоя у стеночки и не отсвечивая, в обнимку с огромным флагом страны, удивляясь про себя тому, что меня, раз за разом, заставляли присутствовать на этих донельзя скучных приемах, от скуки прислушиваясь к докладам важных чиновников, не стеснявшихся спорить даже с принцессой. Тогда это казалось мне изощренным наказанием за невозможность занять чем–нибудь дельным прорвавшуюся к подножию трона пятнистую надоеду, но теперь я начала понимать, что это, кажется, было тем самым обучением, нестандартными приемами которого прославились две бессмертные интриганки. Как бы то ни было, пока ее доверенные пони и те, кого они представляли при дворе, сходились в бескровных, но от того не менее яростных поединках, пытаясь отстоять право пони быть бедными, за что их следовало подкармливать, оставляя в этом состоянии как можно дольше, принцесса протолкнула свой закон о поденной работе, затерявшийся в недрах гораздо более тяжеловесного, и ничего не решающего документа, основным смыслом которого, как я поняла, было оставить все, как есть – то есть, не мешать богатым богатеть, знатным – сохранять свою знатность, а тем, кто попал в жизненный переплет… Им полагалась бесплатная порция каши или похлебки раз в день, на что мы уже насмотрелись в Мэйнхеттене. При мысли об этом внутри меня рождалось глухое рычание, а вместе с ним и какой–то детский восторг при мысли о дьявольской хитрости и даже некоторой беспринципности наших владычиц, так ловко переигравших всех своих оппонентов. Те трудовые ресурсы, что высвободились благодаря этому несчастному пакету законов и так мешали множеству строительных контор и артелей, она перенаправила на возведение железных дорог, привлекая оказавшихся без средств к существованию пони к прокладке стальных нитей, постепенно связывающих воедино нашу большую страну, проявив при этом знаменитую мудрость чудесных рогокрылых существ, которые, даже карая, давали тебе какой–либо важный урок. Поденная оплата работы не позволяла плодиться потогонным конторам, а каждый из пришедших мог оценить свои силы, проработав всего один день на укладке рельсов и шпал, таскании тачек с землей и возведении мостов и тоннелей. Она дала надежду всем, кто пал на самое дно и у кого не осталось ничего, кроме голых копыт и желания выбраться с глубины – при всем при этом, не в последнюю очередь благодаря тем непопулярным мерам, на которых настаивали многие чиновники и влиятельные пони. Теперь, когда «мэйнхеттенское лобби» было подавлено (причем часть даже в буквальном, а не переносном смысле этого слова), всепони увидели, к чему ведет предложенный ими путь никем и ничем не контролируемого рынка денег, товаров и услуг. Поэтому я совершенно не удивилась, увидев на месте срываемых плакатов различных трастовых фондов и трестов афиши с совершенно незнакомыми мордами пони, рьяно решивших бороться за кресло мэра Мэйнхеттена. Ну, а что веселее всего – все это было создано копытами тех, кто больше всего был против тех самых нововведений, которые они так старательно старались похоронить, по словам Луны, смея перечить даже своей принцессе.

«Пффф! Тоже мне, решили указывать тысячелетнему существу! Нашли кого поучать, интриганы доморощенные!».

В поезде, катившем в столицу на целые сутки дольше, мне было о чем подумать. Как это странно, Твайлайт – думать по–настоящему. Я имею в виду, что я и раньше думала, но как бы это сказать… Не по–настоящему как–то. Я имею в виду, не как обычно, перескакивая мыслью с одного на другое, и надеясь лишь на внезапные озарения, когда множество разрозненных фактов наконец утрамбуются во что–то монолитное, что я обычно выдавала за тщательно продуманный план. Теперь же я вдруг поняла, что думаю как–то иначе – неторопливо, словно разматывая длинную нить, следя за ее ответвлениями, но не позволяя себе потерять основу, суть продумываемой мысли. И это, признаться, пугало. Не потому, что я вновь изменилась – это было ожидаемо и, где–то глубоко внутри, я надеялась, что научусь чему–нибудь за все эти годы – но теперь весь мир изменился вокруг меня. Он вдруг стал каким–то… странным. Словно поблекли все цвета и все краски, выжженные дотла ярким солнечным светом, а мир вокруг стал напоминать безымянный, неопределенный приморский город на юге неизвестной страны. Светлые стены домов, облитые яростным полуденным солнцем, пышущая жаром брусчатка; потускневшие, покрытые пылью листья поникших растений и полное отсутствие даже самого слабого ветерка. Спокойствие, неподвижность и оглушительная тишина. Но стоило мне только уставиться куда–нибудь остановившимся взглядом, иногда даже забывая моргать, как цвета возвращались, как возвращались и ощущения. Напоминая разноцветные водопады Рэйнбоу Фоллз, они то горячили бодрившиеся мысли, то окатывали прохладной водой, притормаживая их зарвавшийся бег – казалось, что мир мыслей, мир иллюзий и ощущений был тем настоящим миром, в котором существовало лишь его кривое отражение, называемое прочими «реальностью». И это тоже следовало обдумать…

Вот только я никогда не думала об этом прежде.

«Таблетки. Наверняка это они».

«Ты и в самом деле так думаешь?» – ехидно пробурчало у меня в голове. Похоже, что выволочка, которую я устроила зарвавшейся любительнице мышей, пришлась ей на пользу. По крайней мере, судя по ее ехидному, но старательно лишенному извечного раздражения тону, можно было надеяться, что меня перестанут поливать желчью при каждом удобном случае – «Или кто–нибудь подсказал?».

Таблетки…

Положив голову на скрещенные копыта, устроившиеся на столике вагона–ресторана, я разглядывала лежавшие передо мною пилюли. Они были странные – не белые, как обычно, из–за использовавшихся в изготовлении препаратов пудры из глины, сахар, клетчатку или крахмал, а какие–то странные, переливающиеся, будто конфеты ко Дню Согревающего Очага. Небольшие эллипсоиды, похожие на растянутые в стороны шарики, были темно–синими по краям, но к центру синева постепенно бледнела, пока не превращалась в ярко–оранжевую полоску, поверх которой, с помощью какого–то кустарного трафарета, было нанесено только одно число – «50». Больше ничего – только вес или мера входящего в них препарата, а может, количество штук в этой баночке, понимай это как хочешь. Все пилюли, которые я принимала в госпитале, были скучно–белого цвета, поэтому я долго, во все глаза, разглядывала эти странные штуки, словно надеясь, что устав от моего пристального внимания они расщедрятся, и поведают мне свою историю и секреты. Впрочем, к этому препарату была приложена памятка – только так я могла назвать этот куцый обрывок бумажки, прилепленный к боку бутылочки. «бета–Прекогназин, 50 гр» – название казалось смутно знакомым, но пораскинув мозгами я поняла, что ошибалась, введенная в заблуждение знакомым звучанием слова. Ничего больше о составе и действии препарата не сообщалось, как и о его составе, ведь количество и вес насыпанных в бутылку пилюль были больше, чем пятьдесят жалких грамм, поэтому я все же сочла это число общим весом входящего в них препарата, нежели дозировкой. Две оставшиеся надписи «Нестабильно!» и «Не рекомендовано!» тоже ясности не добавляли, не говоря уже о кустарно выполненном знаке поньского черепа со скрещенными костями, выдавленном на бутылке – впрочем, он мог ничего и не значить, ведь я была еще жива, даже принимая эти странные разноцветные пилюльки, оставлявшие радужные разводы на моем языке.

«Что ж, это и в самом деле ничего не значит. Взяли первую попавшуюся бутылочку, или решили напомнить о том, чтобы я не забывала их принимать. Надо будет туда потом что–нибудь покрепче налить, и периодически прикладываться, не забывая хрипеть после пары глотков. Вот смеху–то будет…».

«О, да! Все просто обсмеются – как на том приеме у грифоньего нобеля. Вот весело–то было!».

«Тебе обязательно бухтеть мне на ухо каждый раз, когда я хотя бы подумаю о том, чтобы хоть капельку повеселиться?».

«У нас есть цель! А за этот год ты не приблизилась к ней даже на поньский волос!».

«А она у нас есть?».

«Однажды я… Я… Да как можно быть такой непостоянной, непосредственной, глупой кобылкой?!».

«Ага. А еще я пятнистая. Представляешь весь ужас?».

«Ухххх! Ты просто невыносима!».

Не отвечая, я потянулась вперед, и длинным розовым языком слизнула со стола одну из пилюлек, мгновенно начавшую распадаться на языке. Комковатая масса не имела какого–то выраженного, запоминающегося запаха или вкуса – она казалась то слегка кисловатой, то сладковатой, то чуть горчила на языке, но именно что «почти», и спустя десять или двадцать секунд я уже не могла сказать ничего определенного про эти таблетки. Разве что именно этот запомнившийся недостаток какого–то определенного вкуса.

«А ведь у них появились не только они» – по зрелому размышлению придя к выводу о том, что отравиться мне пока не грозит, я вновь уставилась на стоявший передо мной бутылёк, не обращая внимания на взгляды повара, иногда поглядывающего из–за своей стойки на раннего пассажира. Солнце лишь начало окрашивать желтым вершины деревьев, мелькающих за окном, и у меня еще было время до того, как вагон–ресторан наполнится взрослыми пони и жеребятами, чьи веселые голоса было слушать приятно, но несколько утомительно. Каждый раз они напоминали о доме, и о капризничавших детях, к которым меня, под самыми разными предлогами, все еще не подпускали. Я не обижалась, хотя и тревожилась за то, как они проводили время без матери и отца, но в то же время прекрасно понимала, что не могла, не имела права так рисковать их жизнями после того, как убедилась, насколько коварным мог быть тот таинственный газ. Образы захлебывающихся розовой пеной малышей раз за разом вставали у меня перед глазами всякий раз, когда мне хотелось себя пожалеть и посетовать на судьбу, холодным душем омывая вздрагивающее тело и выбивая из головы всякую дурь. И теперь, вместо нее, в памяти волнами поднимались раздробленные воспоминания о бесконечных, сливающихся в один днях лечения в госпитале – но в это весеннее утро меня вдруг заинтересовал один–единственный; тот день, когда я наконец–то смогла выбраться из этого скорбного дома.

Кажется, это было ранним утром, еще до обхода. Я собрала свои вещи, которых осталось не так уж и много после обеззараживания – только меч и сумки с протухшими от времени и влаги попонами, которые мы бросили в том фургоне алхимического поста. От воздействия розового тумана серебряные накладки на ножнах Фрегораха поблекли и приобрели странный розоватый оттенок, в то время как жемчуг либо почернел и рассыпался, либо впитал в себя весь возможный розовый цвет, сколько бы его ни было в мире. С драгоценными камнями вроде бы ничего не случилось, но больше всего я порадовалась за то, какими ощущениями одарил меня извлеченный из ножен клинок, казалось, потеплевший как грелка, когда оказался зажатым под бабкой правой ноги.

Впрочем, это могло мне и просто показаться.

– «Здрастьте! Я за таблетками!» – естественно, просто так упорхнуть мне не дали. Не после тех полупрозрачных намеков принцессы о каком–то изменении в лечении, которое собирались назначить врачи. Впрочем, на месте мне не сиделось, и сразу после финальной встречи с врачом я начала собираться, решив самостоятельно заглянуть за таблетками в лабораторию, не дожидаясь, когда мне их соберут, разложат по баночкам, напишут инструкцию и непременно захотят убедиться, что я ее поняла и выучила наизусть.

«Скууууукаааа!», как говорила принцесса.

В лаборатории было пусто. За эти бесконечные месяцы из меня выдавили столько биологических жидкостей самого разного толка, что теперь исследователям предстояло не менее полугода изучать результаты своих странных трудов, чем они и занялись, отложив переезд в новую лабораторию на самый последний момент. Как по мне, так это была такая интеллигентская попытка увильнуть от перетаскивания тяжелых коробок, чем в тот миг и занималась одна–единственная медсестра, ловко перекидывая тяжелые упаковки стеклянных пробирок с помощью ног и хвоста в небольшую подсобку, из которой ощутимо тянуло холодом, намекающе облизавшим мои дрогнувшие ноги.

– «Заходи–заходи, милая» – дружелюбно поприветствовала меня тетка–земнопони, чьим габаритам было явно тесно в стандартном белом халате. Почему–то с большинством толстушек у меня складывались вполне отличные отношения, что иногда удивляло меня саму. Возможно, мы с ними сходились благодаря одному нашему общему интересу – любви простенько, но со вкусом, пожрать – «Я приготовила коробочку, моя дорогая. Она там, на… Ох!».

– «Что случилось?».

– «Да ничего особенного, милая. Просто попятилась, и едва не уронила полки» – привлеченная резким металлическим звуком и последовавшим за ним вздохом, я заглянула в подсобку, успев подставить плечо под опасно накренившийся стеллаж. От моего толчка пробирки, до того неторопливо скользившие к его краю, только ускорились, и лишь благодаря раскинутым копытам медицинской сестры не оказались на холодном полу, как и все вокруг, искрящимся каплями конденсата. Какая–то загадочная коробочка на потолке обрушивала на нас потоки холодного воздуха, заставляя теплый воздух, попадавший в помещение, орошать все поверхности кладовой жемчужными каплями скапливающейся на них росы – «Наши умники никак не могут настроить этот новый холодовой артефакт. Ну, чего ж тут удивительного – инженеров среди них отродясь не водилось, зато энтузиазма и бестолковщины в головах хоть отбавляй. А в результате только вымокнет все. Говорила же им, нужно нормальные фризеры ставить, или лед в коробках, как раньше…».

– «Помочь?».

– «Да нет, милая, не стоит. Ты и так поди засиделась здесь у нас. Дети наверное уже все глаза проглядели в окошко, когда их мама придет?» – ухмыльнулась земнопони, осторожно сдвигая от края многочисленные пробирки – «Стеллаж ненадежный поставили, не доглядели при переезде. Тут же многое еще в коробках, в подвале лежит. Вот, перетаскиваем понемногу… Но пробирки эти придется все–таки перебрать. Вишь, как смешались, пока падали? Хорошо еще не разбились».

– «Ага. Не хотела бы я тут оставаться, и снова их все наполнять» – натурально передернулась я, глядя на бесчисленные пузыречки, размерами не превышающие крупный орех. Их бесчисленные ряды смешались и теперь было решительно непонятно, как расставить их заново, рассортировав по времени и датам забора крови и прочих биологических жидкостей.

Интересно, и для чего они были необходимы этим копытным, хотела бы я знать?

– «Тут точно моя помощь не потребуется?».

– «Спасибо, дорогая. Справлюсь» – отмахнулась хвостом медсестра, с сомнением разглядывая сотни крошечных пробирок – «Лекарство я тебе уже приготовила. Там, в коробке, на столе. Выбирай любую».

«Диет Толк?» – мельком взглянув на бейджик, подумала я – «Иронично».

– «Хорошо» – попятившись, я вернулась обратно в лабораторию, не рискуя разворачиваться в этом опасном, как оказалось, месте. Увы, без крыльев что–то сломалось в моей приоцепции и я сама едва не снесла какой–то столик, находившийся слишком близко ко входу в подсобку, ознаменовав свое возвращение стуком картонных коробок, рассыпавшихся по лабораторному столу. Развалившаяся пирамида превратилась в настоящий хаос из коробочек и коробок, и не иначе как заступничеству богинь я могла приписать тот факт, что ничего из их содержимого не разбилось и не рассыпалось по столу. Засунув нос под приоткрывшуюся крышку одной, я увидела точно такие же пузырьки, как и тот, что показывала мне принцесса, хотя в этой коробочке бутылка была обернута лентой рецепта – видимо, настоящим врачам требовалась еще и инструкция по применению нового препарата, в отличие от одной пятнистой дурочки, которой достаточно было просто приказать его принимать. Впрочем, я сама согласилась на это, даже не поклявшись, а пообещав принцессам, что буду принимать это новое снадобье из корня марихуанового дерева и вытяжки из яичек летучих мышей, поэтому с легким сердцем прихватизировала самую большую коробку, в которой находился один–единственный, зато увесистый флакон из темно–красного стекла. Она стояла отдельно, на столике возле стены, и явно была той, что предназначалась для меня – вон, даже рецепт и инструкция отсутствовали. Все, как положено – зачем информация о препаратах лабораторным мышам? Но теперь, глядя на эту бутылочку, я задумалась о том, все ли вокруг меня является тем, чем является на самом деле?

«бета–Прекогназин. А ведь я услышала об этом лекарстве впервые» – уже не виляя, как раньше, мысль мягкой волной покатилась вперед. Вот еще одно название, которое произнесли в тот день, когда я впервые узнала, что стала инвалидом. Дважды, если учитывать мою невосприимчивость к магии, и трижды – если еще и психические расстройства сюда приплюсовать. «Когна» – это было понятно, всего лишь «познание», производное от «когнитум», если произносить это на любимой древним за лаконичность классической латыни. «А» наверняка было производным от «– ана» – буквой, обозначавшей отрицание чего–либо. Но вот остальное ставило меня в тупик. Либо я не знала подобных слов, либо это было то, что когда–то называли «макароннической латынью», смешением латинских и псевдолатинских слов и их частей для создания эффекта загадочности или псевдоэрудированности. А еще пони просто могли не знать этой самой латыни, а значит…

«А значит, что даже тот ночной разговор в замке Ириса не остался без внимания. И значит, все это время за мною следили гораздо пристальнее, чем я себе воображала» – проистекавшая из всех этих размышлений мысль натолкнулась на досадную помеху в виде плошки с парующей кашей, вместе с чашкой какого–то взвара поставленную передо мной. Похоже, что мой ранний приход был воспринят за желание побыстрей подкрепиться, а может быть, поварам было желательно покомить меня и побыстрее выпроводить, чтобы место не занимала – кто знает, о чем думали эти занятые делом пони, снующие по кухне и наполнявшие вагон запахами готовящегося завтрака. Овсяная каша на молоке и ложкой яблочного джема, два тоста со сливочным маслом и чашка какого–то травяного напитка – общепит был един для любого времени и любого народа, и эта мысль заставила меня улыбнуться, примиряя с потерей фокуса на столь захватывающих размышлениях. Что ж, если эти пилюли и в самом деле так важны для наших четвероногих потомков, я буду их принимать, пусть даже ценой за это станут некоторые неудобства, вроде изменения эмоционально–когнитивного фона. В конце концов, после тех жутких лекарств, о которых так негативно высказывались Грасс и Графит, от которых я делала всякое, видела всякое и орала, как ненормальная, по ночам, все происходившее со мною было и в самом деле лишь «легким неудобством». И обещание строго выполнять все предписания докторов накладывало на меня определенные обязательства, нарушать которые было попросту глупо… Поэтому, успокоив себя этими обнадеживающими мыслями, я вновь принялась за завтрак, размышляя о вечном, и игнорируя странные взгляды со стороны.

«В конце концов, если беспокоиться по каждому поводу, можно очень скоро стать идиотом. А у меня для этого слишком много недоделанных дел».

---

– «Заваливайтесь!».

– «Можно, мэм?».

– «Да, гастат Синс. Заходи» – подняв взгляд на просочившуюся в кабинет кобылку с разноцветными глазами, я не смогла отказать себе в удовольствии понаблюдать за тем, как она бодается с дверью, с пыхтением пытаясь отжать упрямую деревяшку. Наконец, молодость и настойчивость победила – ободрав доспехи о дверь, чей скрип показался мне дробным стариковским смехом, земнопони протиснулась в кабинет, после чего попыталась изобразить бравую стойку опытного легионера. Почти получилось, поэтому я предпочла не заметить пару полос лорики, с жалобным звяканьем упавших на пол – «Вернее, уже легионер. Легионер–специалист Аша Синс. Звучит?».

– «Эммм… Да, мэм. А это повышение?».

 – «Можно сказать и так» – вздохнув, я скосила глаза в свой склерозничек, прочно обосновавшийся у меня на столе по возвращению из Мэйнхеттена. Уже через сутки поняв, что просто захлебываюсь в обрушившихся на меня делах, я завела себе (ну, ладно – стянула у Хая) офицерский блокнот с замечательным позолоченным карандашиком, и теперь записывала туда разные умные мысли, которые приходили мне в голову и, как обычно, столь же легко из нее уходили. Вот и теперь я бросила взгляд на подчеркнутую фразу и, собираясь с мыслями, старым, привычным жестом помассировала грудь – «Это значит что у легионера есть определенная специальность, за которую он будет получать прибавку к жалованию. Специалисты бывают разные, и я предчувствую, что нужно будет особо оговорить тот факт, что их чаще, чем других, будут переводить из одной кентурии или когорты в другую – там, где они будут по–настоящему нужны».

– «Прибавка не слишком большая…».

– «Верно. Зато еда, одежда, проживание и медицинское обслуживание за счет страны» – услышав эту ремарку я выпала из состояния задумчивости, пристально взглянув на разноглазую поньку, вспомнив, что она, вообще–то, за чем–то пришла – «Синс, тебе чего было нужно?».

– «Это первичный отчет от мисс Фикс, мэм. То есть, от главного инженера Фикс».

– «Так от Фикс, мисс, или главного инженера, все–таки?» – остро поглядела я на коричневую земнопони. Оставив эту контубернию, а затем и кентурию, до времени вариться в собственном соку, я выжидала момент чтобы нагрянуть туда с внеплановой проверкой и, кажется, его дождалась. Пусть все эти пони были личностями неординарными, и меньше других должны были подвергаться ударам по голове, но вольницы в своем подразделении я допускать не собиралась – от разных творческих одаренных существ приходилось ожидать всякого.

Ах, да – уже не в своем.

 – «От кентуриона Отдельной Инженерной Кентурии Квик Фикс, мэм!» – уловив что–то в моем голосе, подобралась и отрапортовала кобыла.

«Что ж, быстро соображает».

– «Клади на стол. Прочту позже» – поднявшись, я с кряхтением размяла поясницу. На что бы нам ни надеялся милый, похоже, мы приняли желаемое за действительное – несмотря на сохраняющуюся склонность к общей разбитости и беспокяющую поясницу, дальше дело не шло и, кроме отсутствующих ежемесячных проблем, вот уже год все оставалось по–прежнему. Возможно, как и говорила та врач, произошла смена типа кобыльего цикла, а может, дело было в чем–то ином, но пока меня беспокоило нечто другое – то, что тихо позвякивало у меня на ноге.

Именно об этих странных украшениях я думала все это время. Уж больно эти кольца были незаметными, уж слишком часто я о них забывала. Даже не часто – всегда! Стоило мне хоть немного отвлечься, и эти странные штуковины выпадали у меня из памяти, но ровно до последней поездки в Мэйнхеттен. Именно там, увидев подобия этих непонятных колец на полосатых аборигенах далекого континента, я уже не могла забыть ни о них, ни о своей реакции на такие вот украшения. Да, именно на них – мысленно прокручивая перед собою ту ночь, я все больше убеждалась, что именно они вызывали у меня такое вот чувство ужаса. Они, или что–то подобное, ведь я смогла лишь мельком разглядеть, что же именно было надето на тех сраных шаманах. Амулеты на разноцветных шнурках, нагрудники из листьев и золотых бляшек, ленточки из бисера и монет на ногах – и золотые кольца. Другие, не такие, как у меня. Они были толстыми, округлыми, их форма поневоле притягивала меня, заставляя копыта подрагивать, а рот наполняться голодной слюной. Вот уж не замечала раньше за собою подобных реакций. Однако врать себе – последнее дело, как постоянно говорила мне… принцесса, пока скажем так, поэтому я не могла отделаться от мысли, что следующее полосатое существо моментом лишится своих золотых цацек, стоит ему лишь косо поглядеть в мою сторону. Если, конечно, я снова не обмочусь от ужаса, лишь поглядев на этих непонятных существ.

А вот с амулетами и прочими украшательствами еще предстояло разобраться.

– «Неплохо вы здесь устроились» – хмыкнула я, обозревая внутренности Цистерны. Когда–то наполненная сточными водами, куполообразная подземная постройка превратилась в какую–то научную лабораторию пополам с научно–практическим производством. Место отстойника для грязной воды заняли три яруса–галереи, соединявшиеся крест–накрест не слишком надежными, на первый взгляд, мостками. На каждом свободном месте вдоль стен стояли станки и приборы, подсвечивающие сосредоточенный полумрак разноцветными огоньками кристаллов, но даже все вместе они не могли соперничать яркостью со столбом солнечного света, ослепительной колонной падавшим на пол из круглого отверстия в центре купола – и в его центре, в самом низу, я заметила знакомую единорожку, сосредоточенно возившуюся возле небольшого стола.

– «А, вот и Фикс. Квикки!» – ответа не последовало. Вместо этого, меня остановила протянутая нога довольно решительно поглядевшей на меня земнопони, намекающе приложившей копыто к губам.

– «Она просила не тревожить ее, мэм. Новое лекарство, понимаете? Она хочет попробовать новую рецептуру, а это очень ответственный процесс».

– «Понятно. А теперь убери свою ногу, легионер».

– «Да, мэм» – прошла секунда, другая, но никакого положенного в таких случаях «Прошу прощения, мэм», я так и не дождалась. Быть может, это было связано с моей отставкой, но мне все сильнее казалось, что я немного упустила ситуацию из копыт. Совсем немного. Но это следовало исправить, и быстро.

– «Мисс Фикс оч–чень увлекающаяся пони. Хотя у нее нет образования в привычном смысле этого слова, и я думаю, она вряд ли закончила даже колледж, не говоря уже об университетском образовании или бакалавриате, но некоторые ее идеи по–настоящему поражают. Иногда мне кажется, что из–за отсутствия структурированных знаний и процесса научного познания она просто не знает, что некоторые вещи попросту невозможны, и поэтому…».

«Да. Так и есть. Поэтому нужно действовать быстро».

– «Фикс, погляди, пожалуйста, на меня» – спокойно произнесла я, вместе с бурой понькой подходя к широкой деревянной лестнице, ведущей на дно помещения. Заметив, что мне удалось привлечь ее внимание, я грустно хмыкнула и, без предупреждения, ухватила Ашу за грудки, одной ногой удерживая на весу, после чего, поднявшись на задние ноги, смачно впечатала спиной в стену Цистерны.

– «Послушай меня очень внимательно, легионер Синс. Я скажу тебе кое–что, и сделаю это только однажды, поэтому в твоих интересах запомнить это раз и навсегда» – негромко проговорила я, уткнувшись носом в щеку кобылы, испуганно косившей на меня желтым глазом – «Я смотрю, у тебя начали формироваться разные мысли. Абсолютно неверные мысли. И одна из них мне не нравится напрочь – та, которая заставляет тебя считать себя лучше других лишь потому, что у тебя выше айкью^[19]».

– «Но я не…».

– «Не сри мне в мозг, легионер!» – от моего рыка, который я умудрилась издать шепотом, ресницы на вытаращенном на меня глазу затрепетали, щекоча мой нос – «Твои слова, твоя речь, твои поступки выдают тебя с головой! Да мысли просто прут у тебя из башки, да так, что мне даже не нужно прислушиваться, чтобы их услышать! Да, окружающие тебя пони не учились в школе принцессы Селестии. Лишь некоторые, вроде Легата Винда, закончили колледж. А скоро к нам могут прислать тех, кто даже читать и писать не умеет. Но знаешь что? Все эти пони собрались здесь не потому, что просто любят бегать, прыгать и драться, получая за это не самое большое жалованье, как ты изволила сегодня заметить. А собрались они – мы все! – потому, что готовы, и поклялись в этом, отдать за других свою жизнь! И я считаю, что уже за это они достойны уважения! А ты? Ты думаешь по–другому?».

– «Нет, мэм. Но вы–то…».

«Ах, вот что ты думала» – закончить свои слова Аша не успела, когда мое копыто отпустило ее, оставив сползать по стеночке, а само мягко легло на рукоять Фрегораха. Глаза земнопони расширились, когда меч с кровожадным шорохом выскользнул из ножен… и клюнул меня в плечо, с едва слышным поскрипыванием шерсти вонзаясь в напряженную плоть.

– «Мисс! Мэм!».

– «Я всегда иду в первых рядах, кобыла. Я никогда не требую от других того, чего не могла бы сделать сама» – глядя в глаза перепуганной поньки, прошипела я сквозь крепко сжатые зубы. Копыто дрожало, но еще больше дрожало что–то внутри, отчего даже боль от медленно увеличивающейся раны становилась чуть легче, позволяя ее перетерпеть, позволяя вводить меч все глубже и глубже – «И я никогда не ставила себя выше других!».

– «Да, мэм! Я поняла, мэм!» – лихорадочно проговорила она, своими забавными разноцветными глазами глядя на струйку крови, бегущую у меня по ноге – «Я просто имела в виду, что вы сами явно образованная пони, закончившая какой–нибудь колледж, поэтому решила…».

– «Я? Четыре класса и три коридора, Синс» – фыркнула я, выдергивая из раны меч, ощущая, помимо боли, как дрожит моя нога от усилий, которые пришлось приложить для того, чтобы воткнуть его на пару сантиметров в себя. Странно, мне показалось, что ему должно было бы это понравиться – подколоть наконец ту, кто пролила так много крови, а теперь орошала ею каменный пол, но нет, никакого сравнения с тем ощущением, когда вонзаешь его в плоть бросающегося на тебя врага – «Надеюсь, ты сделаешь выводы из того, что я тебе сказала. И запомни – в бою не имеет значения, умный ты или глупый, богатый или бедный, образованный или неуч – значение будет иметь лишь плечо товарища по оружию рядом с тобой. Его щит, его копье, и боевое братство, которое объединяет всех нас».

– «Да, мэм! Но у вас…».

– «А теперь можешь воспользоваться перевязочным пакетом на поясе и показать, чему тебя научили в университете. Или хотя бы на курсах первой помощи, которые проходит каждый ослоеб, который мечтает стать настоящим легионером. Даже если его айкью выше ста».

Спустя десять кровавых и потных минут мы наконец добрались до Квикки. Похоже, вот так вот тыкать себя острым, словно скальпель, мечом все же было не лучшей идеей, даже если я и внушила себе мысли о каких–то необычайных способностях Синс в деле оказания первой помощи. Конечно, эта мысль была не лишена оснований – ну, должна же она была изучать этот, и другие разделы медицины прежде, чем совать свой нос во всякие сложные материи, вроде сращивания плоти и механизмов? – однако увидев кровоточащую рану понька задергалась, сразу растеряв даже те крупицы, что вдалбливали рекрутам в головы наши врачи, после чего под моим копытоводством, вкривь и вкось, все–таки умудрилась наложить простейшую циркулярную повязку поверх прижатого к ране травмпакета.

Этой простой, но на удивление удобной для копыт пони штучкой я по–настоящему гордилась – даже больше, чем остальными приспособлениями, методами лечения и диагностики, которые смогли вытащить из нашей памяти четвероногие эскулапы.

– «Иииииии… Готово» – констатировала единорожка, отрываясь от своего стола, на котором возвышалась печка–атанор, представлявший собою чугунный цилиндр с двумя крышечками на боку, за которыми жарко тлели угли, и стеклянной крышкой–колпаком, через покрытую капельками влаги поверхность которого можно было видеть внутренности аппарата. Кажется, внутри него находились какие–то колбы, как мне показалось, размещенные одна в другой, но подробностей я разглядеть не смогла – уж больно стареньким был аппарат. В одних местах чугун почти прогорел, в других – носил следы ремонта лопнувшей стенки, а каучуковое уплотнительное кольцо на колпаке потрескалось от времени и жары, сифоня во все стороны струйками горячего пара. Стрелка кустарного измерительного прибора, подсоединенного к атанору посредством вкрученной в стенку печи скособочившейся металлической трубочки, бешено дергалась вверх и вниз, пока, наконец, не скакнула на самый край самодельной шкалы, заставив колдовавшую над прибором кобылку схватиться за деревянные щипцы. Вид этого инструмента, порядком потертого, как и все в этой самодельной лаборатории, заставил мой рот дернуться в подобии вялой ухмылки – уж очень он напоминал щипцы для кипячения и стирки, которые сохранились в нашей с Древним памяти, воскресив в ней одним своим видом запахи жаркого летнего дня, свежести выстиранного белья и кисловатый аромат хозяйственного мыла. Для чего они ей понадобились, если у нее, как и у всех единорогов, была магия? Что ж, я получила наглядный урок уже через пару секунд, когда с их помощью была открыта стеклянная крышка, а из чрева горячей печи, с помощью той самой магии, был аккуратно извлечен какой–то стеклянный флакон, внутри которого кипела, беснуясь, вода, скрывая за собою что–то еще, скрытое до поры за закопченными стенками. Быстро опустив колбу в стоявшую неподалеку кастрюльку с холодной водой, кобылка ловко накинула на его носик стеклянную трубочку–змеевик, по которой тотчас же побежала чуть желтоватая жидкость, собираясь в отдельный флакон.

– «Все! Теперь ждем когда загустеет, иииии… О, привет, Скраппи!».

– «Привет, Квикки» – на этот раз искренне улыбнулась я, старательно поворачиваясь к единорожке не покалеченной половиной морды. Увы, это привело к тому, что на оставшееся уродство была вынуждена любоваться стоявшая рядом Аша, но тут уж, как говорится, сама виновата, раз зашла не с той стороны – «Скажи, ты сейчас с нами? Или опять не в себе?».

– «Пока да. И думаю, скоро это будет надолго!» – что ж, судя по взбудораженному виду, только усиливавшегося видом растрепанной гривы и здоровенных алхимических гогглов, таблетки свои она приняла, дав возможность мне хоть немного расслабиться – «И не косись так на оборудование – это, конечно, не сталлионградские «Делатель 500»или «Самовар 1090», но свою работу они делают, не сомневайся».

– «Эй, а почему ты ничего не сказала мне или Черри? Наш Префект Лагеря умная кобылка, даже в колледже училась, если я правильно помню» – уловив шпильку в свой адрес, переминавшаяся с ноги на ногу Аша недовольно засопела – «Она бы точно на нужные приборы деньги нашла. В конце концов, можно продать эту хренову фабрику, на оценку которой я столько времени просрала. В общем, за это не беспокойся».

– «Скраппи, пожалуйста, не нужно делать ничего поспешного, хорошо?» – краем глаза я видела, как задергались брови бурой земнопони. Она не могла не заметить, как панибратски общается со мною ее начальница – что ж, пускай привыкает. Не мне кичиться перед теми, кто шел со мной в огонь и в воду. Кто встал со смертного ложа, чтобы минутами жизни спасти года остальным и, умирая, наводил огромные орудия на непокорную твердыню врага – «Если все удастся, я сделаю новые, еще лучше».

– «А если нет?» – насторожилась я, бросив взгляд на взглянувшую на меня в ответ Ашу, пробормотавшую себе что–то под нос – «Квикки, что ты тут затеяла?».

– «Если не получится – начну с начала!» – твердо отрезала та, наклоняясь над столом, чтобы всмотреться в наполовину наполнившийся пузырек. Довольно хмыкнув, она плотно закупорила его и поставила в остывающий атанор – «Ну, вот и все. Теперь медленно остудим и посмотрим, какой получится цвет. О, ты пришла узнать о той фабрике?».

– «Не сейчас, Фикс. На этот раз мне необходим твой совет. Может быть, даже ваш общий» – поглядев на стоящих рядом кобыл, я постаралась запечатлеть в памяти эту картину, чтобы потом попытаться вновь воскресить ее перед глазами, уже безо всякой спешки разглядев все, на что падал мой взгляд. Этой технике мне приходилось учиться, в отличие от пегасов, с детства запоминающих увиденное практически на лету – «Мне нужна консультация умных пони по поводу одного непонятного магического предмета, поэтому мой выбор пал на вас».

– «Конечно, мэм! Сделаем все, что сможем!» – вылезла вперед Синс, буквально фонтанируя энтузиазмом – «Вы же знаете, матрицы артефактов являются моей основной специализацией!».

– «Я помню, и бережно храню в памяти твои слова, легионер» – фыркнула я, отставляя заднюю правую ногу, чтобы продемонстрировать надетые на нее кольца – «И вопрос будет следующий: что это такое?».

– «Эммм… Нога?» – глядя на меня, с ходу предположила Фикс. Впрочем, ничего другого от этих умных пони, кичащихся своим «техническим» складом ума, я и не ожидала.

– «Бедро. Красивое. Ну, то есть, я имела в виду…» – бодро отрапортовала ее подчиненная, после чего поперхнулась, и сбилась на неразборчивое бормотание.

– «Скажешь это где–нибудь вслух, и твои останки опознают разве что по зубам, когда об этом пронюхает наш бравый принцепс Нэттл» – хмыкнула я, представив себе, как такие вот слухи доходят до Блуми, и поежилась – «Ну, а если серьезно? Вас эти кольца вообще не смущают, что ли?».

– «Какие кольца, мэм?» – уставилась на меня Синс.

– «Золотые. У меня на ноге» – нет, они прикалываются, что ли?

– «Правда? А где?» – тоже озадачилась Фикс, и даже нацепила на глаза здоровенные гогглы, разглядывая через них поочередно то меня, то мою ногу.

– «Да вот же!» – дернула ногой я и даже потрясла ею, вызвав к жизни негромкое звяканье тонких золотых колец у себя на лодыжке – «Да вы что, издеваетесь, blyad, что ли?!».

Повисла неловкая пауза. Кобылы во все глаза таращились на меня, я таращилась на них в ответ.

– «Ладно, мы спокойны… Я спокойна… Все хорошо… Квикки!» – несколько раз глубоко вздохнув, резко скомандовала я – «Подойди сюда и пощупай, если глаза в карман положила!».

– «Эмммм…» – осторожно приблизившись и с опаской косясь, словно на буйнопомешанную, единорожка потянулась к моей ноге и осторожно ощупала ее от копыта до скакательного сустава. Затем еще раз, в обратном порядке. Клянусь, я собственными глазами видела, как ее копыто проходилось по этим сраным золотым украшениям, я слышала позвякивание металла – и даже после такого тщательного осмотра я поняла, что она ничего не нашла: уж больно удивленными были ее глаза, блестевшие из–за алхимических гогглов – «Скраппи, а ты уверена, что…».

– «Ладно, теперь Синс» – скомандовала я, ощущая, что начинаю дрожать. Мелкая, противная дрожь поселилась где–то в ногах, и медленно распространялась по позвоночнику – «Я сказала Синс!».

Повинуясь моему окрику, та приблизилась и тоже принялась разглядывать ногу, впрочем, не прикасаясь к ней ни копытами, ни инструментами. Позаимствовав у Квикки ее очки, она поворачивала голову так и эдак, но лишь недоуменно пожала плечами, когда я демонстративно подергала эти непонятные украшения, вызвав к жизни металлический перестук соприкасающихся золотых ободков.

– «А как они должны выглядеть, мэм?» – наконец, спросила она. Я заметила, что сделала она это только после того, как сделала пару шагов назад, наивно полагая, что там–то я ее точно не достану.

– «Два тонких золотых кольца. Висят свободно, чуть выше копыта, не натирают, но при этом и не спадают» – сквозь зубы процедила я, сердясь скорее на себя, чем на этих двух разумниц, отчего–то резко начавших тупить – «Вот, видишь, я их трогаю, и пытаюсь снять? Видишь?!».

– «Ну… Мне кажется, тут нужно провести серию углубленных исследований…» – вновь переглянувшись с единорожкой, промямлила Аша. Похоже, они не поверили ни единому моему слову, но вновь добросовестно уставились на мою ногу, едва ли не отпихивая друг друга. Но ни сопение, ни дискуссия на каком–то эльфийском языке, ни просвечивание ноги фонариком ничего не дали – спустя час две взмыленные кобылы наконец оставили в покое мою многострадальную конечность, чему немало способствовала моя слабая восприимчивость к телекинезу, а также отсутствие у этой парочки должной физической подготовки, лишь благодаря которой мне удалось спастись от двух сумасшедших маньяков с техническим образованием, когда на коротком консилиуме было решено, что для более детального осмотра необходимо проверить мою конечность с помощью какого–то прибора, в который я целиком не помещусь. Спустя еще пару минут было сочтено, что вся я в этой хреновине, напоминающей механическую микроволновку, приснившуюся Леонардо да Винчи, целиком и не нужна – достаточно будет одной лишь ноги для исследования, что заставило меня уже всерьез забеспокоиться по поводу планов этой спевшейся парочки. Приводить в чувство зарвавшихся естествоиспытателей пришлось, как водится, живительными затрещинами и ласковым похлопыванием по крупу, в результате чего я смогла сохранить при себе все свои конечности, пусть и не в последнюю очередь благодаря затрезвонившему будильнику, распрыгавшемуся по столу, и мгновенно отвлекшему от меня Квикки Фикс, сломя голову бросившуюся к своему атанору.

– «А теперь, мэм, пожалуйста, лягте на бок» – деловым тоном потребовала Синс. Получив пару звонких затрещин за намеки на попытку меня расчленить, она ретировалась в небольшой лабиринт из заваленных каким–то высоконаучным хламом стеллажей и, судя по звону и грохоту, попыталась спрятаться, зарывшись в кучу непонятных предметов. Впрочем, это впечатление оказалось обманчивым – когда получившая свою долю энергичных похлопываний по заднице Квикки слиняла к атанору, серая замнопонька вернулась, неся в зубах воронку и тазик, вид которых заставил меня попятиться, с грохотом роняя на пол поникен с развешанными на нем частями брони.

– «Синс, ты хоть знаешь, как klizma правильно делается? А я вот знаю» – нахмурилась я, протягивая копыто за ближайшей железякой непонятного назначения – «Мне кажется, или вы тут нахрен все с ума посходили?».

– «Нет, мэм. Это не для… о чем бы вы там ни подумали» – поставив на стол тазик, Аша уставилась на оказавшуюся в моих копытах железяку так, словно увидела ее в первый раз – «Вам нужно лечь, и вытянуть ногу, чтобы я смогла понять, с чем мы, возможно, имеем тут дело».

– «И это будет не больно?».

– «Ни чуточки!».

– «И не опасно?».

– «Н–нет…».

– «Так «нет» или «н–нет», легионер Синс?!» – рыкнула я, стукнув по столу железкой. Не так сильно, чтобы что–нибудь разбить или сломать, но достаточно громко, чтобы донести до этих двух сумасшедших всю озабоченность собственным организмом – «У вас двоих какой–то нездоровый энтузиазм пробудился, и я не хочу остаться без кожи, а потом лечить химические ожоги третьей–четвертой степени без магии! Мало мне было инвалидом родиться, так еще вы надо мной издеваться решили?!».

– «Что вы, мэм! Легат, я бы никогда… И главный инженер Фикс тоже… То есть, мы обе никогда бы нипони не причинили вреда!» – вытаращилась на меня серая понька, заставив на какой–то миг почувствовать себя достаточно глупо. Конечно же, надо было с самого начала держать себя в копытах и обстоятельно выяснить, что они собираются делать. И чего вдруг я на них так сорвалась?

«Наверное, это воспоминания. Жар пламени, раскаленные стенки печи, духота бойлерной и несколько способов использования трубореза. Они никуда не пропали – просто притаились во тьме».

– «Тогда что это ты принесла?».

– «Это для проверки. Аналог туманной камеры, понимаете?».

– «Нет. Не совсем. А для чего таз? Отпиленные конечности складывать?» – увидев, как задрожали брови земнопони, я пару раз глубоко вздохнула, и постаралась как можно спокойнее пояснить – «Это шутка такая. Одна большая шутка – как моя гребаная жизнь».

– «Ш–шутка?».

– «Да. Не в смысле колец, а про таз» – подойдя, я высвободила из–под попонки покалеченное крыло, которым и прижала к своему боку шмыгнувшую носом кобылу – «Я говорила тебе, Синс, что со мною будет тяжело. Слишком много ранений, слишком много травм головы, слишком много смертей. Слишком часто я была на грани, и шагала за эту грань. Поэтому со мной тяжело. Я это понимаю. И это самое страшное во всем, что со мной происходит».

– «Почему?».

– «Потому что не знать, не понимать гораздо легче. Так склочные старухи винят во всем окружающих, но не себя, потому что они не понимают того, что с ними происходит. Не осознают происходящих психосоматических изменений. И поверь, так гораздо легче жить – виноваты все вокруг, но ты борешься и живешь судьбе и злопыхателям наперекор, а не медленно погибаешь как личность, теряя память и способность нормально мыслить, к своему ужасу, ощущая этот неторопливый, неостановимый процесс. И это действительно страшно».

– «А у вас.. у тебя что–то случилось с головой?» – возможно этот приступ откровенности настроил серую земнопони на лирический лад, или же навел на мысли о том, что стоит наладить более тесный контакт. Что ж, я решила не рубить ситуацию с плеча, а вначале попытаться рассмотреть этот странный узелок, завязывающийся здесь и сейчас, у меня на глазах. Кто знает, что из него может вырасти – «И ты точно нигде не училась? Или тоже так шутишь, про коридоры?».

– «Не будем об этом. Просто объясни, что вы хотели попробовать» – дернув щекой, попросила я. Не приказала. Просто попросила, и это принесло свои плоды. Как оказалось, воронка с натянутой на нее сеткой из поньского волоса была предназначена для выслушивания беспокоящего меня звука, а вот тазик…

Что ж, с этим все оказалось сложнее.

Для начала меня заставили ходить, причем как можно тише, и стараясь не наступать на копыта. Как это было сделать, я даже не представляла, поэтому бодро отмаршировала пару кругов по Цистерне под страдальчески кривящиеся морды кобыл, по очереди слушавших этот грохот через воронку. Затем меня уложили на бок, после чего обмотали правую заднюю ногу полосами какой–то ткани, обильно смоченной в странно пахнущем растворе, оставив в таком положении на мучительные десять или пятнадцать минуть, большую часть которых я развлекала себя нытьем, позволявшим отвлечься от беспокойства, постепенно переходящего в настоящую панику.

Вот уж не знала, что я, оказывается, та еще истеричка…

– «Уже все?».

– «Боюсь что нет, мэм».

– «А теперь?».

– «Ммммм… Нет».

– «А сейчас? Уже все?».

– «Ннннннееееет, мэм!».

– «А когда? Уже больше часа прошло!».

– «Всего десять минут прошло, Раг!!!» – не выдержала земнопони, свирепо глядя то на меня, то на Квикки, ухохатывающуюся за своими колбами и ретортами – «В следующий раз я тебе анальное зондирование проведу! Будешь знать как вести себя как жеребенок какой–то!».

– «Не выйдет, уж поверь».

– «Правда?».

– «Конечно. Ты устав читала? Анальные кары может практиковать командный состав от кентуриона, и выше. Легат вообще это делает в объеме всего Легиона, и безо всякого вазелина» – наигравшись, я с облегчением вскочила на ноги, по привычке пытаясь помогать себе крыльями, вновь начавшими отвратительно натирать кожу об ткань самодельной попонки – «Ну, и что? Для чего это было нужно?».

– «Ну, я даже не знаю…».

– «Синс, у тебя дети есть?».

– «Ээээ… Нет. А при чем тут дети?».

– «А собака? Или хомячок?».

– «Скраппи хочет сказать, что если ты сейчас не расскажешь ей об этих экспериментах, то она придет к тебе домой, и сделает с ними что–то нехорошее» – фыркнула откуда–то сверху Квикки, сопровождая свои слова мелодичным бульканьем – «Не обращай внимания. Она всегда так говорит».

– «А однажды меня окончательно достанут, и я перейду от слов к действию» – буркнула я, прикидывая, какие такие анальные кары придумать для этой рогатой задницы – «Итак, Синс, что мы узнали из этих физиопроцедур?».

– «Знаете, мэм… Мне нужно время» – на этот раз кобылка взглянула на меня прямо, не отводя и не пряча глаза – «Эти ленты – мы использовали их как туманную камеру, понимаете? И теперь нужно понять, к чему это привело. Снять показания и их обработать».

«Что ж, похоже что мне не сильно поверили. Хорошо хоть санитаров не кликнули».

– «Хорошо. Держи меня в курсе» – нейтральным тоном произнесла я, все глубже погружаясь в размышления. Мозг снова начинал закипать, не в силах остановиться и перестать думать; не способный оставить меня в благословенной тишине, свободной от раздумий о причинах и следствиях, происходящих от этих причин. Наверное, это помогало. Наверное. Но это истощало, буквально выматывая, иссушая нервную систему, ощущавшуюся как искрящие от любого прикосновения или взгляда, оголенные провода – «И еще одно, дамы: надеюсь, мне не нужно напоминать о том, что все это должно остаться между нами, и не покинет это помещение?».

– «Конечно. Ты же знаешь, я не болтушка!» – свесившись сверху, сверкнула своими выпуклыми гогглами Фикс.

– «Д–да, так точно» – пробормотала Синс, осторожно расправляя свои ленточки. Однако, заметив что я собралась уходить она вскинулась и, оглядываясь на оставленные на столе высокотехнологичные причиндалы, резво поскакала за мной – «Подождите, я хотела у вас спросить кое–что!» – напоровшись на мой откровенно недовольный взгляд, земнопони быстро поправилась – «Ээээ… То есть, мэм! Разрешите обратиться, мэм!».

«Новички. Вечно одно и то же».

– «Разрешаю» – раздраженно выдохнула я, продолжая шагать по мосткам в сторону выхода – «Только быстро, и не топча мне мозги очередной кобыльей чепухой, с которой справится любой кентурион, включая твою непосредственную начальницу!».

– «О ней я и хотела поговорить, мэм. Вы знаете, что она пытается выделить?».

– «Дай угадаю – то же, что и все, когда заходим в одно место, где даже принцессы теряют чуточку достоинства?».

– «Эээээ… Нет, мэм. Я про ее опыты».

– «В этом деле особый опыт не нужен, как я знаю».

– «Да нет же, я про тирорудина глютотамат!».

– «А это еще что?» – удивилась я, про себя отмечая знакомую связку, обозначавшую когда–то глютаминовую кислоту, с помощью которой нервная система посылает сигналы другим клеткам – «Хотя, зная Квикки, могу предположить, что эта штука делает громкий «БУМ». Угадала?».

– «Нет. Она действует на мозги» – увидев мою удивленную рожу, Синс истово замотала головой, словно пытаясь вытрясти свои собственные мозги из черепушки – «Правда, при этом печени останется жить всего несколько лет. А потом…».

– «И что потом?» – тупо спросила я, уже подозревая ответ.

– «А потом – максимум месяц жизни на эликсирах, и все. И она об этом знает».

– «Тогда почему…».

– «Она сказала, что хочет прожить несколько лет гением, а не сотню – растением. Это ее собственные слова».

– «Ясно» – или таблетки на меня так повлияли, или я и впрямь подросла, как умильно ворковали при каждом удобном случае принцессы, но я научилась принимать решения быстро, когда это было необходимо. Не каждый раз, конечно же, но надо с чего–нибудь начинать – «Пузырек разбить или испортить. Последствий не будет. Под мою ответственность. Поняла?».

– «Да, мэм».

– «Скрытно, если вообще такое умеешь».

– «Попробую, мэм! И еще одно…».

– «Все разбить, если это угрожает ее здоровью. Выброси, в конце концов, вон в тот люк на стене».

– «Нет, мэм. Это по поводу фабрики. Вы и в самом деле хотите ее продавать?».

– «А тебе что от того за печаль, легионер?» – остановившись, я царапнула серую земнопони подозрительным взглядом. Сначала Черри с ее настойчивыми попытками заставить меня какое–то там тайное общество организовать, затем эта Синс… Тут и без фрументария чувствовалось, что меня все глубже засасывает какая–то бездна, опутывает паутина, сплетенная пусть и не слишком искусно, но на совесть, с полной самоотдачей и пониманием того, для чего она создается, и против кого. Похоже, мне и в самом деле собирались пришить ту статью, которой я сама недавно пугала таких же вот самоуверенных заговорщиков? Что ж, это было настолько элегантно, что я даже задумалась над тем, не торчат ли из этой затеи уши кого–то более умного, расчетливого и дальновидного, чем подонок Стил Трэйл.

От одной этой мысли меня прошиб пот, а мурашки устроили вооруженные парады по всей спине, от позвоночника до носа.

– «Ну, мы могли бы использовать ее. Для… для изобретений. Оружия, или доспехов, например».

– «Для изобретений нужен карандаш, кульман и логарифмическая линейка. Уж на этот процесс я насмотрелась в Сталлионграде» – скривившись от столь безыскусного вранья, я в упор уставилась на заёрзавшую под моим взглядом кобылку – «Поэтому прежде, чем ты попробуешь придумать что–то еще, советую сразу сказать правду. Поверь, говорить ее легко и приятно, уверяю тебя».

«Особенно если рядом стоит кто–то с добрыми глазами и суровой рожей, поигрывая легионерским витисом».

– «Ну, у меня состоялся разговор с магистром Шатахом, и он был сильно обеспокоен тем, что вы хотите с ней сделать…».

– «Так, прости – с кем ты говорила?» – остановилась я так резко, что Синс едва не упала, уткнувшись грудью в мой круп – «И зачем? Кто эти милые существа, с которыми ты, Аша Синс, решила обсудить дела Легиона в обход командования?».

– «С Варрохом бин Шатахом, мэм!» – если бы взглядом можно было резать, то из серой кобылки бы уже давно можно было собирать головоломку из многих тысяч кусков.

– «С Варрохом?!».

– «Да, мэм! С магистром технических наук Варрохом, мэм!» – похоже, что–то такое она уловила, взглянув в наливающиеся бешенством глаза нависающей над нею покалеченной кобылы, поэтому заторопилась, едва не проглатывая слова – «Он был моим наставником во время бакалавриата. Оч–чень умный пони – его за это даже из Седельной Арабики выгнали».

– «Что? За ум? Ну нихрена себе дон Румата Эсторский!» – не успев завестись окончательно я, не сдержавшись, ржанула, представив себе такой вот поворот дел – «Погоди, почему он тогда все еще магистр, если так крут? Ты же говорила, что это звание стоит ниже, чем доктор наук?».

– «Потому что он из старых, настоящих магистров науки. Дело в том, что звание магистра свободных искусств стали присуждать всего лет восемьдесят назад, мэм, всяким гуманитариям, и по факту превратили его в почетное звание для тех, кто закончил университет. Понимаете?».

– «Хмммм… Как риттер–бакалавр? Вроде бы звание риттера есть, но толку–то от него. Вести отряд не может, свой баннер иметь не может – сплошная показуха, щеки понадувать».

«Хммм. Надо бы побеседовать об этом с принцессой. А то глупость какая–то получается – «магистр» даже на слух круче, чем «доктор» звучит».

– «Да, наверное» – замялась земнопони, косясь круглым и порядком испуганным глазом на вмятины, появившиеся на стальных полосках лорики от моих копыт, которыми я вцепилась в эту чересчур самостоятельную, как выяснилось, кобылку – «Его все знают и уважают, особенно в обществе… То есть, я хочу сказать, что это очень умный пони, и его куда только не приглашали преподавать вот уже десять или двадцать лет. Но он очень любит свое дело, поэтому всем отказывает. А теперь он сказал, что вроде бы нашел себе место, где собирался провести свои годы…».

– «Ага. И тут случилась я» – насмешливо фыркнув, я одернула порядком покоробившуюся от моих энергичных хваталок броню земнопоньки, более–менее приводя в порядок ее и себя. Надо было уже что–то делать с этими вспышками ярости, которые явно не довели бы меня до добра…

Например, срочно принять еще одну пилюлю.

– «Он попросил меня о встрече и рассказал, что вы собираетесь закрыть эту заброшенную фабрику, мэм».

– «А он не рассказал, что я сделала ему предложение? Ему и всем, кто с ним там был?» – я успокоилась. Наверное. Но теперь об мою улыбку можно было порезаться не хуже, чем о стекло.

– «Он, говорил что–то про изготовление военного снаряжения…» – убито пробормотала та, пряча глаза.

– «Правда? Наверное, он просто забыл упомянуть о том, как я предложила ему поработать на этой фабрике, изготавливая протезы для покалеченных пони. И как он гордо отказался. Нет, ну какой же милый господин с высокой ученой степенью! Знаешь, вот теперь я понимаю, почему его из Арабики поперли, с его памятью. Уверена, местный падишах такую избирательную забывчивость тоже не оценил».

– «Подождите, это правда?!» – выпучилась на меня Синс, словно я только что громко и отчетливо заявила, что нашла свидетельства похождений принцесс на стороне – «Нет–нет–нет, это точно какая–то ошибка!».

– «Да, Аша! Ошибка! Я, Квикки, Пайпер, Кнот и остальные – мы все для него, blyad, одна статистическая ошибка, которая за каким–то хреном не сдохла, а все еще шевелится и как–то живет!» – рявкнула я, вновь схватив поняху за грудки, лишь где–то на периферии сознания отмечая, как скрипит и жалуется легионерский доспех, прогибаясь под немилосердно трясущими его копытами сумасшедшей пегаски. И тотчас же успокоилась, осторожно поставив на пол выпучившуюся на меня подчиненную, пусть и бывшую, после чего уже тихо и мирно закончила – «Вот поэтому я выгнала их с этой фабрики. Потому что тот, кто не считает других достойным своей заботы – не достоин заботы и сам. Поэтому пусть выживают как хотят, и да помогут им в этом богини».

– «Вам тоже показалось, что где–то кто–то кричал?» – гнетущую паузу разрядил голос Квикки, заставив меня болезненно сморщиться от того, насколько он придурковато звучал. Похоже, она вновь приняла свои таблетки, бывшие для нее благом и злом. Посмотрев на нас через толстые стекла гогглов, она глупо хихикнула и, пританцовывая, направилась куда–то к выходу, на прощание мазнув нас своим растрепанным хвостом.

«Слава богиням, у нее хотя бы хватает ума или выдержки не заниматься тут опасным наукоблудством под этими препаратами».

– «Вот так вот выглядит статистическая ошибка, Аша Синс» – глядя на дверь, произнесла я, изо всех сил борясь с ощущением тяжести, опустившейся на грудь и мешающей дыханию – «Кто, глядя на нее, может сказать что эта единорожка, с разбитой боевыми молотами головой, приползла из госпиталя и, спасая своих товарищей по оружию, обрушила на врага всю ярость алхимического огня, поплатившись за это здоровьем и надеждой на нормальную жизнь? Я не буду тебя агитировать, словно зеленого новичка, Аша. Я понимаю, что твой учитель, да еще и такой знаменитый – это очень близкий для тебя пони. Просто знай, что этого вот я ему никогда не прощу. Отказав мне единожды, он просрал свой шанс, а вторыми разбрасываться я не намерена».

– «Постойте, мэм! Но если это и в самом деле последний шанс для всех, кто пострадал на войне и вообще, от ужасных аварий или несчастных случаев?».

– «Да, это был для них последний шанс. Но он его тоже просрал. Все они просрали» – я прислонилась к холодной стене, ощущая через попону хрусткие, тугие веревочки повешенного на нее половичка. Кажется, кто–то попытался немного украсить это место, но не слишком–то преуспел – «Мы уже отправили письма в госпиталь Нью Сэддл, который уведомил Легион о том, что пострадавшие во время конфликтов поставлены в очередь на получение протезирующих устройств, хотя займет это, вероятно, годы. Что делать – придется ждать».

– «Но ведь вы тоже, пострадали, мэм!» – пошла ва–банк земнопони, решив выложить на стол свои козыри – «Раг, ты ведь тоже пострадала, я же вижу! Все видят как ты смотришь на свои крылья, когда думаешь, что поблизости никого нет! Но теперь у нас есть эта фабрика, и мы…».

– «Ах, фабрика» – сладко улыбнулась я, ощущая, как за этой улыбкой скрывается жуткий оскал – «Перед отъездом я отправила брокерам Мэйнхеттенской биржи извещение о делистинге^[20] акций этой сраной конторки, а поскольку все эти акции находятся у меня одной… Так что не будет больше никаких разноцветных бумажек, бараков, принудительного труда, и прочей херни. Не будет больше этой фабрики – я продам ее городу, или снесу все к херам свинячим, а землю отдам под какой–нибудь дом, или обратно Мэйнхеттену впарю. Земля в городах всегда стоит дороже чем все, что на ней стоит, как мне недавно сказали».

– «И ты твердо решила на это пойти?».

– «А что я еще делать должна?» – приоткрыв глаза, я удивленно поглядела на разноглазую поньку. Интересно, для чего она задавала мне эти вопросы? И она ли пыталась со мной говорить, или же это ее «знакомые» подумали, прикинули варианты, и обосравшись от собственной храбрости, решили пойти на контакт? – «Я уже не Легат; личность частная, а не публичная – как я буду с этой сраной фабрикой–то возиться? Оно мне что, сильно надо вообще? Юная мать, не имеющая ни образования, ни работы, ни каких–либо внятных перспектив – я что, всю эту говноконтору должна опять на своем горбу поднимать? И все ради того, чтобы какие–нибудь ушлые мэйнхеттенские дельцы вновь меня подставили, разорили, и прибрали хорошенькую, новенькую фабрику себе за бесценок? Вы тут меня за полную дуру держите, blyad?!».

– «Мэм, все в порядке?».

– «Все нормально, Госсип» – махнула я морде сиреневой кобылы, появившейся из–за двери после того грохота, что я произвела, в порыве чувств, изо всех сил звезданув по полу копытом – «Нет уж, я на этот навоз не подписывалась. У меня есть дети, родня и бывшие сослуживцы – вот перед ними у меня обязательства есть. У меня есть маленький домик в эквестрийской глуши, где я появлялась всего пару раз за эти несколько лет. Есть друзья, которым нужно помочь. Есть те, кого я буду защищать. Ну, а эти… Чем я вообще им обязана, а?».

– «Ничем. Но ведь ты сама только что говорила…».

– «Вот именно. Говорила. Поэтому передай своему знакомому, что если он хочет, как сам недавно заявлял, помогать бедолагам, попавшим в беду, то может забрать себе фабрику, и сам на ней что–нибудь делать. Пусть обратится в мэрию вашего города – если Мэйнхеттен решит передать ее этим мастерам, то я и не почешусь по этому поводу. Передай, что может даже сказать им, что я согласна расстаться со всем этим дерьмом забесплатно, и заранее всячески одобряю ее отъем у меня – как у ненадежного владельца важного предприятия, к примеру. Ну, а если нет… На свете есть много обездоленных пони, грифонов, и прочих существ. Пусть сходит, подарит им, blyad, по куколке – думаю, это их утешит».

– «Простите, но это звучит очень жестоко, мэм» – поджав хвост, печально пробормотала Аша, осуждающе блестя на меня своими удивительными, разноцветными глазами.

– «Нет, специалист Синс. Я, blyad, справедлива» – жестко ответила я, без колебаний глядя в дрогнувшие и стрельнувшие в сторону глаза кобылки, не выдержавшей моего взгляда – «И только сейчас я, наконец, поняла, насколько жестока бывает она – настоящая справедливость».

---

Думаю, именно этот разговор стал камешком, стронувшим лавину последующих событий. Не слишком заметным, но в то же время достаточно важным для того, чтобы я хорошенько запомнила как его, так и произошедшее после. Кто знает, не случись этого, каким путем пошли бы дальнейшие события, и к чему бы они привели?

Конечно, рассматривая события ретроспективно, можно обнаружить много признаков приближающихся событий. Однако ошибочно было бы полагать этот метод наиважнейшим, о и чем предупреждала меня Луна – это была работа над ошибками, а настоящим даром правителя было умение их не совершать.

Одним из таких камешков был день, когда пришло давно ожидаемое мною письмо. Биржа Мэйнхэттена приняла мои уведомления и отправленные ей бумаги, направив взамен очередной пакет документов, попутно, с эдаким профессиональным юморком, вернув мне копии предыдущих, снизу доверху исчерканные красным карандашом, и посоветовав срочным образом сменить своего поверенного или иную персону, представляющую мои интересы.

Думаю, они бы очень удивились, узнав, что этой персоной являлась я сама.

Впрочем, сильно топтать меня не стали, и даже были настолько любезны, что приложили к отправлению список необходимых бумаг с пометками по заполнению на полях. Поняв, что имеют дело с дилетантами, не стали на мне откровенно наживаться и разорять, чего я подспудно боялась и ожидала, а взяли на себя заботу обо всех процедурах, которыми, по их мнению, должен был заниматься тот самый несуществующий поверенный в делах Скраппи Раг. В их число вошли рассылка уведомлений бывшим и настоящим держателям акций, уведомление комиссии по ценным бумагам и прочее, и прочее, и прочее. Увидев список состоявшихся добрых дел я прифигела, и следующим же письмом отправила мои извинения с приложенным к ним чеком, сильно ударившим по моим и без того истощенным запасам наличности. Но подобная предусмотрительность грела – быть может, небольшая встряска пошла на пользу этому городу, а может быть, безжалостно выпалываемая плесень и гниль не успела еще глубоко въесться в наших потомков, о чем говорили многочисленные статьи в местных газетах, с удовольствием обсасывающих подробности преступной деятельности нескольких крупных группировок, с чьей–то легкой ноги, уже прозванных «семьями», члены которых, одни за другими, оказывались в камерах участка Маккриди.

Синешкурый жеребец был настолько занят работой, что даже не нашел времени пообщаться со мной, мотаясь по городу двадцать восемь часов в сутки.

Моя работа? Она была странной. Не похожей ни на что, что было раньше. Я просто приходила в казармы, привычно приветствуя Кнота и иногда останавливаясь возле знамени, после чего шла в кабинет. Его никто не занимал – все командование переместилось в мэйнхеттенский Бастион, оставив в кантерлотских казармах лишь меня и Черри, увлеченно возившуюся с новым приютом, деля время между своими обязанностями Префекта Лагеря, ним и своими детьми.

Да, несмотря на все мои опасения, она разродилась в срок двумя прелестными малышами, Клаудом и Белли. Как я говорила, фантазия у наших потомков на имена временами хромала на все четыре ноги, но вот с характером дочурки они угадали – вряд ли кто мог заранее знать, что малышка обожала, когда кто–нибудь щекотал носом ее жеребячье пузико. Клауду дал имя его отец – кажется, у пегасов с этим был связан какой–то красивый обычай, но в памяти у меня он не отложился, ведь с каждым днем я чувствовала себя все беспокойнее и беспокойнее. Мозги кипели словно гейзер, плюясь и фонтанируя обрывками мыслей и идей, иногда доводя меня до бешенства не хуже, чем окружающие, все чаще провожавшие меня странными взглядами, когда я выбиралась из своего логова на плац или в казармы с проверками или для тренировки. Я никого не гнала, ни на кого не бросалась, терпеливо выслушивая вопросы и просьбы, но каждый из них был напильником, проходившимся по моим нервам. Каждое слово заставляло мысли с грохотом вспархивать в воздух, подобно стае невидимых птиц. Каждая из них обнажала проблемы подразделения, чьи–то личные неурядицы и обыкновенную армейскую рутину. Но они же несли на своих крыльях решения этих проблем – вот только вариантов решения этих проблем было столько… Моя голова буквально кипела, и единственным отдыхом было закрыться от всего в кабинете и тупо смотреть в стену, стараясь не видеть, не слышать, не знать. Даже тренировки с любимым полуторником не приносили обычного облегчения, очень быстро отправившись в небытие, сменившись очередным приемом таблеток.

Признаться, я уже не могла вспомнить, сколько раз я их принимала за день.

– «Скраппи, ты здесь?».

Шум, раздавшийся из–за двери, заставил меня поднять голову от стола, на который я тупо смотрела уже… уже неизвестно сколько времени. Помнится, я получила почту у дежурного на воротах. Потом ко мне опять прикопалась Саммер Силк, для чего–то невыносимо нудно компостируя и без того измученный мозг. Пошатавшись по третьему этажу, переделанному когда–то в канцелярию всея Легиона, я прихватила с собой забытое кем–то в туалете подсохшее мыло, намереваясь подумать над образцом новой печати, справедливо рассудив, что если Гриндофт мои письма прочтет независимо от того, какой из смайликов я нарисую на сургучной печати, то серьезные пони, занимающиеся большими деньгами, подобные шуточки могут и не понять. Не стоило сердить тех, кто собирался помочь тебе, пусть и не совсем бескорыстно, поэтому следующий пакет документов я собиралась отправить по всей принятой форме, отпечатанным, прошитым и перевязанным толстой бечевкой, немалым куском которой я разжилась по пути через плац. Захватив по дороге кинжал из оружейной, я взвалила эту кучу добра себе на спину, после чего заперлась в кабинете, строго–настрого запретив себя беспокоить, если только не свершится чего–нибудь сверхординарного, вроде Третьего Пришествия Найтмер Мун.

– «Легат, вы тут?» – я медленно подняла глаза на дверь, не понимая, что там вообще происходит. Солнце било по–прежнему ярко, и о событии, которое так красочно описывала Твайлайт, можно было бы не беспокоиться, но… Ктому–то же приспичило до меня докопаться? Значит, дело важное. А что может важного произойти? Ну, во–первых…

– «Тишина. Кто–нибудь помнит, она вообще сегодня выходила?».

– «Ломайте дверь!» – приказал знакомый голос, и спустя миг та с грохотом распахнулась, ударившись о стену, после чего с не меньшим грохотом захлопнулась, вынося кого–то в фиолетовой броне Соколиной кентурии назад в коридор. Затем в кабинет ввалилась целая толпа одоспешенных, бездоспешных и почти совсем голых тел; несколько копыт схватили веревочку и после недолгой борьбы отшвырнули ее подальше, к двери. Мыло с кинжалом, которым я начала было выцарапывать на его поверхности разные рожицы и различной степени кособокости крылья, упало куда–то вниз, где было растоптано множеством переступавших по полу копыт – хорошо еще, что бумаги, которые я приготовила к описи, не тронули. Хотя мне было решительно непонятно, для чего так недобро было коситься на перо и бумагу, которые я приготовила для этой стандартной, в общем–то, процедуре.

– «Фух, успели!».

– «Успели? Слава богиням!» – выдохнула Черри, появляясь из–за спины Силк. Подойдя, она нетерпеливо покосилась на Госсип, взглядом потребовав уступить ей место, после чего с испугом и непонятным для меня раздражением уставилась мне прямо в глаза – «Скраппи, это вот что сейчас такое было? Для чего? Почему?!».

– «Прости, я не совсем поняла, а что вообще тут происходит?» – попытавшись понять причину развернувшейся вокруг веселухи, я изо всех сил напрягла остатки вскипевших уже по–привычке мозгов, но вместо стройных мыслей в голове разлилась тишина, похожая на поверхность горячего, жирного супа. Лоб пылал, мыслей не было, но стоило мне только потянуться за знакомым флаконом, как в мои ноги вцепилось сразу десять копыт, намертво прижав их к столу.

– «Боюсь, что они все так говорят, мэм» – покачала головой Силк, удостоившись от меня раздраженного взгляда – «Даже когда их вытаскиваешь из петли».

 – «А ты уверена, легионер?» – с долей сомнения произнесла Черри. Увидев, что я преспокойненько сижу на месте и не пытаюсь вскочить и наброситься на кого–нибудь, она раздраженно взглянула на белую земнопони, после чего перевела взгляд уже на меня, отчего моя задница сама по себе беспокойно заерзала по половичку, пытаясь убраться куда–нибудь подальше от этой боевой малявки.

– «Эмоциональная тупость, некритичность к собственному состоянию, отрицание очевидного для других, неадекватная интерпретация действительности и поступков окружающих пони – разве это не очевидно? Появляющиеся откуда–то раны и вот эти вот приготовления, я уверена, говорят сами за себя».

– «Я просто хотела отправить письмо…» – попыталась воззвать я к разуму этих внезапно взбесившихся лошадок, но тотчас же замолчала, буквально пришпиленная к полу взглядом дюжины, если не более, глаз, с подозрением уставившихся на меня.

– «Ага. С помощью веревки и мыла» – зло фыркнула Черри. Я? Я в ответ лишь вздохнула, с усталостью и удивлением уставившись на сердитого Префекта Лагеря, нахохлившегося, словно промокший воробей.

– «Вот, о чем я и говорила» – негромко произнесла Силк. В отличие от остальных, она заняла позицию между мною и окном, словно и в самом деле опасалась, что я собираюсь выйти из него прямо вместе с нею и запертой решеткой в придачу. Молчание затягивалось, пока я внимательно глядела на каждого, присутствовавшего в кабинете, пытаясь понять, для чего все эти пони вдруг здесь собрались. Молчали и остальные – по крайней мере до той поры, пока из коридора не донеслись тяжелые хлопки обутых в сабатоны копыт, сопровождавшиеся знакомым командным голосом.

– «…ждать здесь. Остальным – очистить этаж. Внеплановый прием пищи – Минти, распорядись!» – дверь открылась, впуская в кабинет Хая, за спиной которого маячила тройка розовобронных фигур. Что ж, не только мне пришлось таскать с собой охрану из Отдельной, но в отличие от меня, соломенношкурый жеребец научился не замечать эту добровольно–принудительную свиту – «Так, леди и джентелькольты, прошу очистить помещение. Остаться только командующим офицерам».

– «Сэр, вы недооцениваете степень опасности, которая представляет миссис Раг для себя самой» – попробовала было возбудиться одна из двух «леди», не принадлежавшая к высшему командованию Легиона – «В ее состоянии…».

– «Я благодарю вас за своевременный сигнал, мисс Силк» – в отличие от меня, Хаю не было нужды грозиться, сверкать зраком или грозиться вырвать ноги и хвост, как это обычно делала я, когда окружающие начинали бесить больше, чем обычно. Ему было достаточно спокойного, но непреклонного голоса и твердого взгляда, чтобы возмущенная земнопони осеклась на середине предупреждающей фразы, чему немало поспособствовала Грейп Рэйн, словно бульдозер, попершая ее в сторону двери – «Я хочу поговорить с вами позже, поэтому постарайтесь далеко не уходить. Кентурион Рэйн, помогите мисс найти столовую, душ или свободный кабинет, на ее выбор».

– «Сделаем, Лягат» – кивнула толстуха. Несмотря на не слишком доброе прозвище, я всегда отдавала дань тому, как ловко она управляла своим телом, под жировыми накоплениями которых скрывались мышцы крепкого толстяка – решительного, громкоголосого, неунывающего, пусть и немного глуповатого, но в целом добродушного. Такого, каким мы представляем себе идеального отца или мать большого семейства, шагнувших во вторую половину своей жизни и являющихся вечным набором курьезов для своих семей. А еще – опорой и защитой своим родным и близким – «Пойдем–ка, девонька, поснедаем, что бохини послали к столу…».

– «Вы не можете меня просто так выгнать! Вы просто не понимаете всю серьезность проблемы!» – верещала Силк, пока ее утаскивали наружу, и не поручусь, что на последнем этапе ее не тянули за гриву. Наконец, дверь закрылась, и мы остались вдвоем с Хаем, медленно присевшим к столу.

– «Только обзаведясь своим табуном понимаешь, что от кобыл бывает слишком много шума».

– «А для чего тогда ты стабунился?» – не осталась в долгу я, напомнив себе разнюхать у этого знатока вот таких вот отношений какие–нибудь тонкости табунной жизни. Вроде бы пока у меня все получалось, но стоило мне лишь задуматься об этом, как все тотчас же представало перед глазами как охренительно тонкий лед, по которому я пробиралась в шипастых накопытниках и полной выкладке легионера – «Поменяй партнера. С ходу могу Буши Тэйла предложить. Опытный, надежный, разве что запах перегара будет с утра напрягать. Хотя если пили оба, то даже заметно не будет».

– «Фу, Скраппи. И этими губами ты потом будешь детей целовать?».

– «Разве что твоих» – эта легкая пикировка заставила меня слегка улыбнуться. Словно вернулись старые–добрые времена Обители, когда все, что нас волновало, это очередное задание инструктора, где провести ночь и сакраментальное «чего бы сожрать, чтобы брюхо от спины отлипло». Но она быстро прошла, вернув на морду Хая озабоченное выражение, а меня… Что ж, краски снова не радовали мой взор, скрывшись за пеленой праха, покрывавшего все вокруг. Мы молчали – он разглядывал меня, я раздумывала о произошедшем, пытаясь найти рациональное зерно во всем, что случилось, и эта тишина, возможно, сподвигла находившихся за дверью нарушить приказ, когда в мой кабинет (похоже, что все–таки бывший) просочилась Черри, с возмущением блестя на меня своими вишневыми глазами. Наверное, она хотела рвануться ко мне, но остановилась, натолкнувшись на развернувшееся крыло своего жеребца и осталась стоять, едва заметно переминаясь, словно разогревающийся перед боем боксер.

«Кажется, кого–то сейчас будут бить. И может быть, даже ногами».

– «Скажи, Скраппи, ты… Ты точно не собиралась сделать какую–нибудь глупость?».

– «Например?».

– «Например, с помощью этих вот приготовлений, и какого–нибудь крюка на потолке» – копыто пегаса указало на мой стол.

Я моргнула, уставившись на него. Потом еще раз.

– «Прости, но вроде бы нет» – увидев, как его глаза опять опустились на веревку, бумагу и мыльный кусок, я тяжело вздохнула, и вытащила из–под них конверт, который не так давно подписала – «Уведомляла биржу о делистинге. Они запросили финальный пакет документов, а Слизи Мэйн посоветовал послать им все в двойном экземпляре, чтобы потом не тратить лишнего на ненужные телодвижения, за каждое из которых они берут фиксированный процент. Не хочу вешать тебе на шею токсичный актив. А почему вообще вы решили, что я что–то такое задумала, а?».

– «Да так… Слухи пошли нехорошие» – туманно высказался жеребец. Я заметила, как его глаза на секунду стрельнули в сторону двери, а губы беззвучно зашевелились, судя по всему, вновь что–то пробормотав про кобыл – «Скраппи, я не буду много и долго говорить тебе о всяком. Об этой твоей отставке, которой никто не просил; обо всей этой чехарде с перестановками в командовании или новых званиях, которые ты хотела ввести. Я просто скажу тебе, что ты можешь поступать так, как хочешь. Правда. Помнишь, что ты говорила остальным? О том, что если жизнь похожа на Тартар, то ты не имеешь права требовать, чтобы они жили в нем? Так вот, я тоже не могу этого требовать от тебя. Но хочу, чтобы ты знала – ты уже прилетала ко мне, и не раз, в такие моменты, когда, казалось, все было кончено, и жить было незачем. Но ты раз за разом приходила ко мне на помощь. И теперь мы все хотим прийти на помощь к тебе. Поверь, жизнь не кончена, она для тебя только началась. Понимаешь?».

– «Ребята, я просто…» – взглянув на всю эту обеспокоенную компашку, собравшуюся в стенах старенького кабинета, я просто не знала, что еще можно было сказать. На мои слова про письмо они почему–то реагировали совершенно неадекватно, поэтому коротко поразмыслив, я решила не пытаться достучаться до этих разноцветных лошадок и снова вздохнула с видом полной покорности судьбе – «Я просто не знаю, почему это все произошло, и… Наверное, я просто запуталась и ничего не понимаю. Но у меня и в мыслях не было делать что–то противоестественное».

«По крайней мере, не в последнее время».

– «Мы понимаем. Поэтому я и не толкаю долгих речей, и не буду…».

– «А я буду!» – обиженно рявкнула белая пегаска. Отбросив крыло своего жеребца, она подскочила ко мне, надулась и воинственно выпятив нижнюю губу, принялась во всю глотку орать – «Я буду! Потому что теперь пришло время вправлять мозги уже ей! А знаешь, ты прав – давай просто свяжем ее и протащим по всем казармам, и спросим у каждого, что для них сделал Легат?! У всех этих раненых, покалеченных, и выживших – всех, кто вернулся домой! И заставим ее послушать, что она сделала для них, и куда ей следует засунуть все эти мысли о веревках, мыле и письмах, которые с помощью них она собиралась куда–нибудь отправлять! Она опять хочет нас бросить одних!».

– «У нее была тяжелая травма, дорогая…» – попытался было урезонить ее Хай, но тут же сник и вроде бы даже попытался спрятаться за собственным крылом, когда резко развернувшаяся кобылка подарила ему многообещающий взгляд. Вот честно, я уже и не знала, кто тут вообще был Легат.

– «А у меня, значит, ее не было!» – завопила белая понька так, что стекла в окне затряслись, а тяжелая чугунная решетка жалобно завибрировала – «И кто бы мне помог, если бы не она?! Кто бы меня спас, прилетев на другой конец света?! Кто бы эту сраную грифонью гору до основания срыл?! Кто бы еще целый район «жирных котов»^[21] Мэйнхеттена взял на копье, не побоявшись сенаторов, мэров и других важных пони, чтобы вытащить меня с той мануфактуры?!».

– «Вот поэтому мы за нее и тревожимся, правда?» – примиряюще вскинул копыта новый командующий Легионом. Серьезный, успевший заработать репутацию жесткого и несгибаемого лидера среди подчиненных, с Черри он вел себя настолько покладисто, если не сказать пришибленно, что я просто терялась в догадках, где была маска, а где был истинный он – «Скраппи, ты и в самом деле ничего такого не затевала?».

– «Нет. И я удивляюсь тому, что тут происходит» – как можно спокойнее ответила я. Какой–то недобрый огонек вспыхнул в груди, как раньше, когда я была… командовала… Но мысль снова ушла, словно сонный налим, взмахнув хвостом в глубине прохладного, наполненного рассеянным солнечным светом, глубокого омута, в которое понемногу превращалось мое сознание. Наверное, это были мысли о ком–то другом – не обо мне, простой кобылке, занимавшей ничего не значившую должностишку «дежурного стрелочника». Даже удивительно, для чего тут собралось все командование Легионом.

– «Вот! Видишь? Никаких эмоций, никакой реакции! Как я и говорила!».

– «Вижу. Скраппи, если это на самом деле так, могу я попросить тебя об одолжении? Небольшом, выполнить которое будет не трудно».

– «Конечно, Хай. Ты же знаешь, я готова все сделать для вас».

– «Хорошо. Тогда пообещай мне, что ничего не будешь решать для себя еще одну…».

– «Две!» – сердито топнула Черри, с вызовом глядя мне в глаза. Я отметила, что на этот раз она не отвела взгляда – «И пусть эти две недели проработает тут, в канцелярии, каждый день, с шести до восьми!».

– «…хорошо, две недели» – поправился жеребец, дернув ухом в ответ на воинственные хрипы нелетучей подруги – «И все остальное, что наш Префект Лагеря сказала. Ты сможешь это сделать?».

– «Конечно. Мне, в общем–то, все равно, где фланки просиживать, здесь или там» – пожала плечами я, попытавшись обратить все в шутку. Но, кажется, получилось не очень.

– «И я могу на тебя положиться? Все мы?».

– «А что, когда–то было по–другому?».

– «Так да, или нет?».

– «Да, Хай. Обещаю, что буду пахать с рассвета до заката, и не притрагиваться к письмам» – терпеливо вздохнула я в надежде, что вот теперь–то от меня наконец–то отстанут, позволив вновь погрузиться в нирвану солнечного света, царившего у меня в голове, когда рядом никого не было – «Даже в журнале прихода–ухода буду расписываться каждый раз».

– «Хорошо. Мы верим тебе, Скраппи» – помолчав, пегас величаво кивнул, словно скрепляя коронный договор между Эквестрией и мелкопоместными бондами Белых Холмов, не меньше – «Мы верим тебе, как верили тогда, в Обители. Когда шли за тобой и в болото, и в туман, и в логово мантикор. Но и ты нас не подведи. Не растопчи эту надежду».

– «Да! И не смей вообще подходить ко мне эти две недели, понятно?» – обеспокоенно поглядывая на меня, они потянулись на выход. Последней шла Черри и, конечно же, не могла не оставить за собой последнего слова – «Ты меня обидела, и за это будешь наказана! А если ты нас обманешь, то знай – я сама не просто плюну тебе в могилу, а насру туда такую вонючую кучу, что никакие принцессы вовек тебя не отмоют!».

Грохнув, дверь закрылась, уронив с потолка кусочки посыпавшейся от хлопка штукатурки, оставив меня сидеть, с недоумением открыв рот.

«Вот и что это вообще такое вот было, хотела бы я знать?».

Однако это был еще не конец. Когда тяжелые шаги командующей верхушки Легиона затихли на лестнице и в зал канцелярии вернулся обычный шум копыт, голосов, шелест бумаги и грохот допотопных печатных машинок, дверь в мою берлогу снова приоткрылась, впустив в кабинет Саммер Силк, настойчиво отталкивавшую удерживавшее ее копыто охранника в фиолетовой броне. Похоже, дело шло к настоящей драке, поэтому я лишь раздраженно мотнула головой, разрешая впустить настойчиво рвавшуюся ко мне гостью.

– «И снова добрый день, мэм» – одаривая меня неискренней «профессиональной» улыбкой, заявила та, заставляя меня тихонько вздохнуть от того, что наш бравый хранитель ворот очень метко и нецензурно описал, назвав нестроевым половым кобыльим органом – «Разрешите войти?».

– «Вы уже вошли, мисс Силк. Поэтому считайте свой долг исполненным, и разворачивайтесь обратно» – холодно бросила я, раздумывая над тем, какие еще рычаги управления у меня оставались, и что было бы, если бы я приказала вышвырнуть ее прочь отиравшемуся под дверями здоровяку.

– «Прошу прощения, мэм, но уже не мисс» – словно не заметив моего тона, разулыбалась она, вытаскивая из сумочки на плече какой–то свиток с печатью, показавшейся мне очень знакомой – «Легионер–гастат Саммер Силк, мэм, со временно присвоенной должностью бенефи… бенефикария. Вот».

– «Что ж, поздравляю» – развернув свиток, я внимательно вчиталась в отпечатанные на чем–то донельзя примитивном буквы даже не с целью проверить ее слова, сколько для того, чтобы понять, как теперь будут выглядеть документы Эквестрийского Легиона, наконец–то получившего вменяемую канцелярию, натаскивать которую пообещалась одна из управляющих канцелярией дворца. Что ж, за исключением отсутствия украшательств, все было нормально, и я вернула хозяйке патента ее документ, гласивший о том, что «сия кобыла нрава незлобливого, постигла многие знания и отмечена примерным радением к службе, а потому признается пригодной к дальнейшему прохождению службы в рядах Легиона, для чего был ей выдан патент и присвоено звание бенефекария, дабы поощрить многоумие ея выбором разумным…», и прочие образчики казенного крючкотворства. Забавно, но меня забавлял и даже чем–то нравился этот запутанный древний язык – в то время как современный эквестрийский в моем сознании вырисовывался строчками копыто или рогописных завитушек, его предок представлялся мне широкими мазками самых разных красок, которые ложились на полотно – «Торжественного награждения по этому случаю не предусмотрено, но если настаиваете, то могу перед строем какое–нибудь напутствие прочитать».

«Да, а ведь еще недавно я бы прочитала. Да такое, что одна половина бы охреневала, а вторая на карачках от смеха ползала».

– «Спасибо, мэм. Но это не нужно. Могу я присесть?».

– «Силк…» – настроение начинало понемногу портиться. Не знаю, почему я так реагировала на эту кобылу, но каждый раз, когда она оказывалась неподалеку мне начинало казаться, что она каким–то образом докапывается до меня, пытаясь воздействовать вербально и невербально – «Я уже не Легат – он только что вышел отсюда. Я уже не распоряжаюсь фондами – этим занимается Черри. Ну вот чего тебе из–под меня нужно?».

– «Помочь вам» – я только скривилась, но это не остановило эту прыткую дамочку. Даже когда я почти демонстративно достала из седельной сумочки бутылёк с лекарством и, не глядя, закинула в рот пилюлю – «Знаете, кто сообщил о том, что вам нужна помощь?».

– «Тот, к кому ты сейчас отправишься. Развернувшись, и отдав честь».

– «У вас слишком много подчиненных для того, чтобы я смогла выбрать из них кого–то одного» – торжествующе усмехнулась белая кобыла, словно я ее только что не на поньский хрен послала, а предложила выпить по рюмочке в теплой компашке – «Когда я всеми силами пыталась достучаться до них, они закрывались и не реагировали на мои усилия. Но стоило вам попасть в беду, как они сами пришли ко мне за помощью. Что ж, жизнь порой подкидывает нам лимоны вместо яблок, но как правы те, кто говорят, что нужно не кривиться, а делать из них лимонад».

– «Серьезно? Ну и кто это у нас тут доморощенным психологом заделался?» – скепсиса в моем голосе хватило бы на десятерых – «Я что, говорила кому–нибудь о том, что мне нужна помощь? А может быть, у кого–нибудь дар медиума прорезался, да так, что он теперь может посторонним пони в голову залезать?».

– «Да, быть может, и не говоришь. Но окружающие тебя пони слышат. И из всех голосов в твоей голове громче всех тот, что зовет на помощь».

Я вздрогнула. Кажется, я уже слышала эти слова, причем недавно и наверное, именно из–за лихорадочных попыток вспомнить о том, кто же именно мне это говорил, я пропустила момент, когда наше общение стало слишком уж панибратским.

– «Словно солнце зашло – вот как описывают происходящее те, кто тебя знает» – присаживаясь к столу, она сложила передние ноги словно примерная школьница, будто пытаясь всей своей позой убедить меня в собственной искренности и безопасности – «Это говорят те, с кем я успела пообщаться за столь короткое время».

– «Прямо вот так и говорили?».

– «Ну, конечно же, не совсем так, и не совсем прямо» – цепко взглянув на меня, она несколько принужденно рассмеялась. Интересно, она и в самом деле не понимала, что мне была неприятна эта беседа, этот нарочито дружелюбный тон и все общение, напоминающее «искренний» разговор двух подруг? Именно что напоминающий, но он заставил меня еще больше насторожиться, пытаясь отгородиться от всего этого дерьма – «Скорее отвечая на мои осторожные вопросы о тебе. Видишь ли, все пони, с которыми я говорила, так или иначе считают тебя пугающей, хотя и не могут сказать, почему. Слова о том, что ты можешь с любым сделать что–то ужасное, я вначале в расчет не принимала, поскольку еще ни разу не видела, чтобы ты как–то зверствовала или вообще делала что–то предосудительное, в отличие от остальных офицеров. Даже инструктора на твоем фоне выглядят злобными буйнопомешанными, однако большинство боится именно тебя. И это заставило меня взяться за свою работу всерьез».

– «Боятся? Меня? И в то же время побежали искать для меня помощь, когда решили, что мне стало плохо?» – я хотела откинуть голову и расхохотаться, но вовремя сообразила, как это глупо будет выглядеть и звучать – «Ты хоть сама понимаешь, что это звучит как форменная ахинея?».

– «Даже лучше, чем ты себе представляешь» – теперь голос белой земнопони стал негромким и доверительным, вновь заставив меня передернуться под своею попонкой от очередной волны манипуляций, которую я предвидела не хуже, чем сломанный нос старого капитана, предупреждающий его о надвигающемся шторме – «И это заставило меня начать наблюдать за тобой, и сравнивать увиденное с тем, что о тебе говорят».

– «Ну и что же обо мне говорят? Что так пугает тех, кто, по твоим же словам, так против моей же отставки?».

– «Это сложно объяснить, по их же словам. Ты не склонна к особой грубости или насилию, не стремишься сделать себе карьеру за счет жизней других, но при этом нет почти никого, кто так или иначе бы тебя не боялся, словно ты, пожелай того, могла бы убить любого из них. Пони шепчутся, что ты знаешь вещи, которые ни один другой пони знать не должен; что ты разговариваешь сама с собой или с кем–то, кого видишь лишь ты одна. Придумываешь планы, которые не всегда понимают, но принимают даже в штабах. Ты легко сходишься с важными пони и грифонами, причем даже с верхушкой, с какой–то странной снисходительностью глядя на прочих знатных существ. Те, кто сражались с тобой во время последней войны говорят, что в бою тебя накрывает темное безумие и тогда ты становишься настоящим воплощением зла. Ты вечно находишь каких–нибудь чудовищных существ, часть которых считаешь милыми, безобидными домашними питомцами…».

– «Слушай, ну а тебе–то чем Скрип не угодил?!».

– «Кроме того, что он жуткий?» – с улыбкой, за которой скрывалась ирония, осведомилась она. Потом улыбка угасла, когда она поняла, что я спрашиваю совершенно серьезно – «Погоди, так ты и в самом деле считаешь его симпатичным, а не просто эпатируешь окружающих, поддерживая сложившийся образ?».

– «Он им улыбается, а они его боятся!» – обессиленно покачав головой, я прикрыла глаза копытом – «Пони! Да что с вами не так?!».

– «А тот огромный шерстолап? Твои сослуживцы рассказывают, что ты настолько хотела забрать его с собой, что даже пыталась запихнуть в почтовый конверт. Хотя я даже не представляю себе, как такое могло бы выглядеть».

– «Я была пьяна, и ничего такого не помню» – пробормотала я, постукивая передними копытами друг о друга. Да, с Крикетом все вышло не слишком удачно – но кто же знал, что местные почтовые грифоны окажутся такими слабаками? Дэрпи, к примеру, вряд ли бы смутил конверт размером со средний понивилльский домик.

– «В общем, даже просто суммировав все, что говорят про тебя наиболее лояльно настроенные к тебе пони, вырисовывается достаточно пугающая картина. Может быть, пришло время с кем–нибудь об этом поговорить, а?».

– «Нет!» – опомнившись, отрезала я.

– «Послушай, Раг, как бы ты ни бежала от этого, все равно, рано или поздно, придется открыть глаза и признаться себе в том, что что–то идет не так. Понимаешь? Признать, что у тебя есть проблема. И это признание – первый шаг, но он очень важен. Это как шаг вперед, навстречу опасности, навстречу трудной задаче. Но как для тяжелой и невыполнимой для других работы нужны помощники, так и тебе не одолеть свою проблему без тех, кто искренне хочет и может помочь. И это твои друзья, которых у тебя действительно много. Ты считаешь их подчиненными, о которых ты должна заботиться, принимая всех их проблемы как свои, но это работает и в обратную сторону! Ты просто не представляешь, как много пони зависит от тебя и, если ты не сможешь справиться с проблемой – ты можешь их подвести, когда не справишься с ней в одиночку. Как думаешь, что будет правильнее – признаться в собственных тревогах и страхах, или же объяснять, что налажала и подвела всех, кто тебе доверял лишь потому, что не смогла вовремя поговорить с ними, попросить помощи или совета? Именно поэтому ты должна держаться своих друзей – неважно, насколько сложным это для тебя будет; неважно, насколько ты привыкла считать себя несгибаемым лидером и демонстрировать это окружающим…».

Насупившись, я молчала, глядя на поверхность стола.

– «Помнишь одно из первых правил Легиона?» – проникновенно понизила голос кобыла, заставив меня скосить глаза на довольно увесистый томик, который уже давно занял дальний угол стола. «Легион своих не бросает!» – я сама утверждала его одним из первых, основополагающих пунктов устава, и этим словам было сложно что–либо возразить. Именно благодаря этим нескольким фразам, звучащим глупо и высокопарно, по мнению Командора Гвардии, на удивление остальным офицерам, обычное гвардейское подразделение вдруг начало превращаться в крепко спаянную команду, готовую в любой момент ощетиниться иглами копий и жалами самострелов, блестевших из–за стены поднятых щитов. На удивление даже мне, поневоле привившей подозрительный для остальных образ мыслей о том, что есть свои и чужие, и желания вот этих «чужих» всегда будут менее важными, чем потребности «своих». Это был тот образ мыслей, благодаря которому не сходили с ума от кровопролития создатели этих забавных существ, за все время существования своего вида насчитавшие лишь сто мирных лет – «И еще одно: «Помоги товарищу, прав он, или не прав!». Я слышала, что когда–то вы вбивали его в головы своих подчиненных этими жуткими палками–витисами, а теперь его знает каждый новичок. Так позволь им всем помочь тебе, Раг».

– «Да уж, у них явно проблем никаких нет, чтобы еще и мои себе на шею вешать. Ты же сама сказала, они боятся меня, и поэтому я должна уйти, чтобы страх не перерос в ненависть».

– «О, они не просто боятся тебя, Раг, как боялись бы злого начальника. Просто они находят тебя пугающей, когда ты становишься Легатом. Да–да, все уже давно узнали твои ипостаси «Легат» и «Командир», и если первая – пугающая одержимая, которая делает невероятные и жуткие вещи, то вторая… Они гордятся тем, что у них такая командующая, и считают привилегией говорить о том, что сражались с тобою бок о бок. У тебя есть много личностей, много масок, и если Легата я видела, о Командире слышала, то в конце концов, я поняла, что есть кто–то еще».

Я вздрогнула.

– «Кто–то еще, отличный от этой парочки из цепного монстра принцесс и образцовой гвардейской служаки. Словно под этими масками прячется некто юная и нежная… и погребенная под свалившимся на нее стрессовым расстройством военного времени десятибалльной сложности по шкале РИВА–Рв, которое еще называют посттравматическим стрессовым синдромом».

– «Значит, так меня запомнят – как «цепного монстра принцесс»… Иронично» – я почувствовала слабую горечь на губах, когда произносила эти слова. Словно отзвук прошлых чувств и переживаний, похожих на лист кувшинки, высохший на солнце, и превратившийся в тонкую паутинку из праха на раскаленных камнях.

«Я стараюсь дать им все, что могу. Но все равно, им никогда не будет этого достаточно. Никогда».

– «Нет, Раг. Они редко об этом говорят, но кажется, знающие тебя пони тоже чувствуют эту, третью личность. Настоящую тебя» – убежденно проговорила Силк. Или просто хотела такой казаться, что с ее профессией и образованием было совсем не удивительно – «Вспомни, как повел себя тот офицер, у которого ты взяла трубку. Или тот, которого так долго держали в подвале. Или остальные, с кем ты разговаривала, кому что–то советовала или отдавала приказы. Все они ведут себя так, словно считают ту, третью тебя, кем–то вроде младшей сестры для всего этого Легиона. Мне приходилось работать с гвардейцами, ополченцами и прочими существами, которые выбрали стезю воина, но еще ни разу я не видела, чтобы все так странно относились к своему командиру. Странно и немного тревожно видеть, как множество пони, вроде бы относящихся к тебе как к равной и даже небольшим покровительством, готовы по первому зову встать рядом с тобой и даже отдать жизнь по твоему приказу. Я не могу это объяснить или выразить яснее, поскольку для меня самой это настолько необычно, что пока я даже не знаю, в какие критерии психологии укладывается этот феномен, но… Ты – то, что скрепляет это подразделение… или даже не так. Ты и есть это подразделение, понимаешь? Ты и есть Легион».

– «Легатом теперь является Хай. И это не обсуждается».

– «Да, я знаю. И когда это произошло, среди легионеров пошло определенное брожение, что меня довольно сильно удивило. Кажется, они были совсем недовольны подобной перестановкой, о чем я пыталась тебя предупредить».

– «Я не допущу еще одного бунта! Они подчинятся воле принцесс!» – наконец, встряхнувшись, я стукнула копытом по столешнице. Аккуратно пристукнула, чтобы не доломать этот старенький стол, с которым я чувствовала необъяснимое родство, как и со всем, что находилось в моем кабинете.

«Бывшем моем кабинете».

– «О, а знаешь, что теперь говорят об этом в казармах?» – хитро поглядела она на меня своим желтым кошачьим глазом – «Совокупный разум всего коллектива подумал, посовещался и решил, что ты начала готовить себе заместителя, и по–настоящему взялась за его обучение. А назначение мистера Хая Винда на должность Легата Легиона – что–то вроде выпускного экзамена. И когда это произошло – все успокоились, и даже стали немного фрондировать этим, решив, что теперь легатов у них два, за глаза называя тебя «первым». Кстати, я заметила, что в документах это звание пишется с заглавной буквы, а прочие – нет».

– «Особенности языка, из которого оно было взято» – машинально брякнула я, больше озабоченная тем, чтобы не дать увести разговор в сторону. Чувство обиды все сильнее ощущалось горчичной горечью на губах, и я не собиралась давить его, разрешив себе то, чего была лишена все эти годы – «Да, мне уже говорили, что про меня можно слишком много узнать у окружающих, ведь у пони язык без костей, и им только дай им пошлепать когда нужно и нет. А что же ты, мой маленький детектив? Ты, к примеру, назвалась психиатром, в то же время облекая себя в одежды религиозного сана – что же ты, и в самом деле считаешь себя таковой?».

– «Разве я давала повод в себе сомневаться?» – эдак потешно, по–понячьему, склонила голову на бок Силк.

– «Ты увлеклась и не заметила, как перестала использовать все эти умные словечки, которыми психологи и прочая братия мозгогрызов так любит пудрить окружающим мозги» – уколола я эту прыткую дамочку, договорившуюся до того, что она и в самом деле начала ставить мне условия, больше похожие на приказы – «В медицинской среде только труженики научного направления используют столько же специфических слов, сколько неврологи и психиатры, а ты, забывшись, растеряла их все».

– «Спасибо. Я рада, что ты это заметила» – как ни в чем ни бывало, откликнулась Силк. Похоже, что у этой земнопони была способность высокорожденных игнорировать неудобные вопросы, или попросту отсутствовала совесть как таковая – «Как я узнала, Раг, все дело в том, что многие наблюдавшие тебя лечащие врачи отмечали, как ты реагируешь на подобные беседы. Они считают, что ты обладаешь определенными знаниями, относящимися к медицине, пусть и довольно поверхностного характера, и достаточно остро реагируешь на любые попытки начать даже базовую психотерапию. Возможно это что–то из прошлого – как ты понимаешь, без должной подготовки невозможно проработать эту проблему, поэтому я намерено продумала нашу беседу таким образом, чтобы избегать травмирующих тебя слов».

– «Ага. Вижу. И даже заинтересовалась, сможешь ли ты произнести все это на одном дыхании».

– «Может быть, если постараюсь. Раг, пони правда хотят тебе помочь. Они обеспокоены и то, что я увидела, заставляет меня им верить» – проникновенно произнесла кобыла, протягивая переднюю ногу и кладя ее на мою в жесте полнейшей искренности. Но почему–то мне хотелось вырваться и отпрянуть к стене, хватаясь за меч – «Но пока пациент не признает, что болен – помочь ему просто невозможно. Понимаешь?».

– «Да почему вы все решили, что я чем–то больна?!».

– «А ты сама посуди» – кажется, вырвавшийся у меня крик души оставил ее полностью равнодушной, в отличие от дежурившего снаружи легионера, чья морда тотчас же показалась из–за приоткрывшейся двери – «Эмоциональная тупость, некритичность к собственному состоянию, отрицание очевидного для других, неадекватная интерпретация действительности и поступков окружающих пони, резкая смена агрессии и апатии – разве это не очевидно?».

– «Нет!».

– «Для тебя – возможно. А вот для окружающих… Твои сослуживцы рассказывали, что ты всегда относилась душевно к окружающим тебя пони, но вдруг стала холодна и неуступчива. Помнишь, как уже два раза отправила ни с чем тех жеребых кобыл? Еще недавно я сказала тебе, что ты – словно книга, страницы которой отлиты из стали и пламени, но теперь ты кажешься тяжелой, застывшей, похожей на свою метку. Недоброжелатели, которые у тебя, между прочим, тоже имеются, шепчутся, что ты просто сбросила маску, но большинство связывает это с тем, что случилось где–то на юго–западе, куда ты улетала со своей… подругой, скажем так».

– «В Обители Кошмаров обучался почти весь командный состав Легиона, поэтому никакой тайны в этом нет!».

– «Конечно–конечно» – примирительно вскинула копыта белая земнопони – «Просто еще одна черточка твоей личности. Одна небольшая черта. Просто пойми – ты слишком открыта и, как мне кажется, совершенно не умеешь обманывать. Напрямую, я имею в виду. И если раньше тебя можно было сравнить с пышущим жаром и искрами металлическим слитком, возле которого, при должном и уважительном обращении, можно было чувствовать себя в безопасности и уютном тепле, то теперь… Пойми, твое изменение заметила не только я, но и окружающие тебя пони. Последней каплей, конечно же, стали эти недобрые приготовления… Пожалуйста, скажи мне, только честно – разве все настолько плохо, что дело дошло до вот этого вот всего?».

– «Да я просто письмо отправить хотела…» – пробормотала я. Ощущение раскаленного, жаркого полудня проходило, окружающий мир начинал скрываться в вечерних тенях, и я вдруг поняла, что ощущаю на своем языке знакомую твердость пилюли, выкатившуюся из горлышка пузырька.

«Странно. И когда я успела его достать?».

– «Ты хоть сама понимаешь, что это звучит как форменная ахинея?» – не осталась в долгу Силк, вернув мне мои же собственные слова, сопроводив их обеспокоенным взглядом на пузырек – «Закрылась в кабинете с веревкой и мылом, по твоим словам, не найдя в расположенной рядом с ним канцелярии клейстера и сургуча? Раг, ты с психиатром разговариваешь, а не с родственниками или подчиненными. Они–то пони наивные, могут и поверить, но не я».

– «Хорошо, Силк» – пилюля растаяла на языке уже привычным ароматом недопослевкусия. Он успокаивал и прояснял голову, словно первая утренняя затяжка сигаретой, когда горьковатый дым, на какое–то время, изгоняет тревоги и недобрые сны, оставляя лишь мягкий дурман. Пусть теперь для этого требовалось уже не одна и не две дозы лекарства – «Ну, а ты? Ты сама для чего здесь, напомни? Вот ты сама ответь мне – ты и в самом деле решила, что если будешь тут бегать за мной по пятам и обвинять в сумасшествии, то сразу же уважение у окружающих завоюешь?».

– «Я никогда не пыталась построить свою карьеру за счет других!» – вспыхнула она.

– «Правда? Ну вот и кайся, грешница, для чего ты здесь. Помнится, ты рассказала мне два или три варианта своего появления в Легионе, и каждый был «честнее» другого – я уже даже не помню их все. Мы выяснили всю мелочность подноготной моей личности, обнажили ее, можно сказать, до конца, поэтому теперь твоя очередь заниматься этим психологическим стриптизом. Давай извлечем на поверхность и тебя–настоящую, раз уж до каких–то моих личностей докопались, о которых не подозревала я сама».

– «Я…».

– «Правду, пожалуйста, Силк. Иначе это будет совершенно не честно» – вздохнула я. Мир вновь стал упорядоченным и логичным, как будто иссушающее солнце вдруг вытопило из него все будоражащие краски, унося вместе с ними и всю неуверенность, весь страх перед будущим, все тревоги, что еще недавно снедали меня, приведя наконец на больничную койку. И признаюсь, даже тогда я не знала, нравится мне это, или нет – «Ни по отношению ко мне, ни к тебе. И если я обнажилась – то придется и тебе. Или тебе и в самом деле приятно одной копаться грязными копытами в чьей–то препарированной душе?».

– «Я просто хочу тебе помочь. По–настоящему помочь, понимаешь?».

– «Правда? И вместо того, чтобы встать вместе со мной и преодолеть эту дорогу по холодным дождливым лесам, ты собираешься толкнуть меня на тропинку и посмотреть, навернусь я в грязи, или нет?» – изменения в окружающем меня мире наполнили меня меланхолией. Хотелось… Нет, не хотелось. Ничего не хотелось, даже сидра, но тогда я еще не понимала последствий своих ошибок, своей несдержанности до конца – «Я вот представляла себе прикладную психиатрию несколько по–другому – но кто я такая, чтобы обо всем этом рассуждать? Так, забавная зверушка для экспериментов».

По кабинету разлилось тянущее молчание.

– «Ты не зверушка, Раг. И ты это знаешь» – наконец неохотно выдавила из себя Силк – «Но как я смогу помочь тебе выбраться из грязи, если не останусь на берегу, куда помогу тебе вылезти, а плюхнусь в яму безнадежности вместе с тобой?».

– «Ну, например, там можно будет узнать друг друга получше. Узнать, кто чего стоит на самом деле, а не просто умные слова и вот это вот все. Как мы узнавали друг друга, стоя плечом к плечу, за щитами, видя накатывающийся на нас вал грифоньих войск. Как вместе бежали и летели с утра до вечера, по снегу и грязи, до самых ушей навьюченные оружием и провизией. И когда вместе шли в огонь, поднимаясь на полыхавшую гору».

– «Знаешь, мне кажется это будет непрофессионально…».

– «Разве? Тогда позволь мне процитировать кое–что по твоей части» – Силк постаралась не хмурится, но было заметно, что ей не понравились какие–то перемены во мне, когда я сложила вместе копыта, отвечая подсмотренным у доктора Сендпейпера взглядом Серьезного Психиатра – «Например: «Происходящий в сознании процесс нельзя понять посредством его прекращения. Понимание должно двигаться вместе с процессом, слиться с его потоком и течь вместе с ним». Разве это не один из тезисов психологии или психиатрии?».

– «Это скорее один из тезисов психологии познания, а не прикладной медицины!» – парировала оправившаяся Силк. Кажется, она и не заметила, как попалась на мою удочку, и вляпалась с головой в походя настороженную ловушку, бросившись отстаивать профессиональную честь – «А еще говорится, что «ничем не подкрепленный оптимизм разума должен уравновешиваться природной сдержанностью души». Тебе так не кажется?».

– «Вот и побудем сдержанной душой, и оптимистичным разумом» – хмыкнула я, после чего, нахмурившись, всем своим видом обрисовала имеющуюся альтернативу вздохнувшей над чем–то земнопони – «Если уж держать друг друга за яйца, то вместе. Как я уже сказала, по–другому будет просто не честно».

– «Ну… Ладно. Ладно. Если честно, сначала я тоже хотела стать воином. В детстве много тренировалась вместо игр со сверстниками. Но потом, вместо приключений, получила скуку и муштру. Подумать только – еще несколько лет назад в Эквестрии ничего не происходило, и самым жутким случаем было то дело лесоруба и десятков убитых им волков… Устав от всего этого, я решила получить образование и сделать карьеру, но…».

– «Но в качестве психиатра тоже нужно было трудиться, а еще была нужна протекция или рекомендации, верно?».

– «Ну, да. Поэтому я застряла на должности с громким названием, но по сути мало что решавшей в гражданском ордене» – вынуждена улыбнулась Силк, заставив меня пожалеть о том, что на столе не стояла бутылочка Дикого Пегаса, или пара кувшинчиков с ледяным сидром – «Я пыталась заниматься прикладной психиатрией в Гвардии, но это тоже была рутина. Вместо страшных и волнующих откровений – бесконечные бытовые неурядицы, нераспознанные в детстве проблемы и стрессовый синдром с последствиями. И вдруг я узнала о подразделении, которое слывет ушибленным на всю голову, но при этом меньше всех прибегает к помощи гражданских врачей. «Вот!» – подумала я – «Наверняка они что–то скрывают! Это твой шанс проникнуть в какую–то тайну, сделать что–то заметное!». И что оказалось? Что этого синдрома военного времени в Легионе меньше, чем где бы то ни было! Он есть, как ты уже успела заметить, но даже меньше, чем в гражданских группах сходной численности, если бы существовали такого размера команды пилотажников и трюкачей, нацеленных на успех. Я говорила с пони и понемногу начала понимать, что к этому привело…».

Она сделала драматическую паузу.

– «Мне кажется, все дело в том, что они все верят в то, что они абсолютно правы, Раг. Представляешь? Как тебе это удалось?!».

– «Ну, это было несложно, ведь у них есть устав, в пункте первом которого сказано, что «Командир всегда прав. Если командир не прав – смотри первый пункт». Вот видишь? Ничего сложного».

– «Для тебя? Наверное. Но сколько командующих отдало бы многое из того, что у них есть ради вот такого вот уровня влияния на подчиненных. А ты – всего за несколько лет смогла сплотить всех этих пони».

– «Я просто дала им возможность почувствовать себя правыми, Силк. Ничего больше».

– «Ага. Но разве другие – гвардейцы, к примеру – в чем–то не правы?».

– «Не имею ни малейшего понятия, Силк» – я сделала вид, что не заметила, как она сделала стойку, словно охотничья собака, явно найдя предлог перевести все в сеанс мозгопромывания, пребывая в уверенности, что смогу ее переиграть – «Но я родилась там, где гражданин государства был виноват в чем–нибудь уже когда приходил на работу или службу. Когда бюрократия, прикрывая свою разожранную жопу, плодила столько приказов, что запомнить их было физически невозможно, а вместо помощников–супервайзеров были лишь проверяющие, и помощи от них не было никакой. Вся система была реакционной, напоминая сотрясаемый молнией труп, дергающийся в ответ на пробегающие по нервам раздражители–электроны. Никого не волновало, мог работник чего–то или не мог, имел возможность отреагировать должным образом или нет – «ты должен», возведенное в абсолют, превращало работу в кромешный кошмар, а все показатели – в фикцию. И это то, что я ненавижу и то, чего всеми силами пытаюсь избегать».

– «У тебя очень яркие и… образные сравнения» – незаметно передернувшись под своей сутаноподобной накидкой, негромко пробурчала Силк, после чего испытующе уставилась на меня – «Но ты знаешь, я когда–то была в Сталлионграде, проездом в Хуффингтон, на симпозиум, и мне не показалось, что там было так плохо, как ты говоришь. Возможно, мне бы стоило узнать это место получше…».

– «А при чем тут вообще Сталлионград?» – столь же негромко ответила я, твердо встречая направленный на меня взгляд, пока она не отвела глаза в сторону.

– «Хорошо–хорошо. Сдаюсь» – наконец широко, «профессионально» улыбнулась та, вскидывая копыта, когда затянувшаяся пауза стала совсем неприличной – «Безусловно, мы можем обойти эти подробности стороной. Я уже узнала, что в отличие от твоей нынешней жизни, глубокая заинтересованность твоим прошлым, скажем так, не сильно приветствуется».

– «Даже так?».

– «Даже так. И когда я попробовала узнать о тебе чуть побольше, начала спрашивать у разных осведомленных существ… Откликнулись очень серьезные пони – эти, новые, из ночных – и попросили больше так не делать. Не спрашивать. Представь себе. Поэтому я не буду настаивать, но если захочешь когда–нибудь об этом поговорить…».

– «Да? Тогда и вправду говорить об этом не стоит» – решила закруглить я эту часть беседы, поползшую в дебри детских психологических травм и обид за пролитый горшок, войны за бутерброд и недобитую в юношестве крапиву, походя отмечая, что милый, похоже, не дремлет, и держит копыто на пульсе. Это грело – «Мы старались выстроить службу так, чтобы каждый легионер твердо знал свои обязанности, и пока он их выполняет – он всегда будет прав».

– «Даже так?».

– «Да, даже так» – дернув глазом на легкую словесную подколку, похожую на осторожное прощупывание, буркнула я. Мысли вновь катились быстро, но почему–то уже не так стройно, как я желала, и двигались достаточно хаотично – «Наверняка тебе уже вдалбливали правило «Кто в ответе – тот и прав». Так вот, эта максима касается каждого, от гастата до Легата Легиона, поэтому если легионер четко выполнил все, что от него зависело, то каков бы ни был итог, порицания «ни за что» он не получит. Как не услышит, пока я здесь, какую–нибудь ересь вроде «должен был действовать по обстановке», «обязан был предвидеть» и прочую ахинею штабных».

– «Это необычно. Некоторые говорят что служить тут легко, а другие признаются, что сложно…».

– «Этот принцип подходит всем, от ленивых, глупых и безынициативных, до умных и пробивных. Ведь первые не получают порицаний, но они же не получают и благодарностей и наград, в то время как обладающие мозгами и амбициями способны подняться в званиях и должностях. А без этого деканом или кентурионом стать практически невозможно – разве что командующие решат повысить в связи с появлением подходящего для него места, или служебной необходимостью. Но любой из них твердо знает, пока он служит верно и крепко – Легион его в обиду не даст никому. И поэтому мы так и стоим друг за друга – делая все, что в наших силах, и чуточку больше, защищая Эквестрию от врагов, как внешних, так и внутренних».

– «Да, для этого необходима огромная работа на местах» – подумав, согласилась земнопони – «А ты не думала на перевоспитание опасных для общества пони брать?».

– «Думала. Но это опасно – где еще они смогут почувствовать себя так же свободно, как не в Легионе? Где еще они смогут поставить свои порочные склонности на службу стране, делая то, за что им раньше грозила каторга или изгнание? Одни из самых сильных уз на земле – это кровь, Силк, а Легион проливает ее преизрядно. Представь, что будет, если склонным к насилию пони не просто разрешат это делать, но еще и обучат, как делать это как можно более эффективно – но только пока они служат в Легионе? Это может привязать их к нам сильнее, чем любые цепи и кандалы!».

– «Привязать? Разве же это плохо?» – уже непритворно удивилась Силк, непонимающе хлопнув желтыми, словно у кошки, глазами.

– «Плохо! Потому что каждый пони должен иметь право на дом, на свою жизнь, на свою судьбу, которую он выбирает, а не становиться жертвой обстоятельств! И ради этого я создала Легион – чтобы никто не смел принуждать пони к чему бы то ни было! Поняла?».

– «Но они…».

– «Они оступились. Но каждый имеет право исправить свою ошибку. И только те, кто уже не сможет ее исправить, по мнению окружающих их пони, попадут в лично устроенный для них, персональный тартар!».

– «Послушай, я думаю, что ты чего–то боишься. Быть может, травма детства? Расскажи мне, Раг» – проникновенно откликнулась Силк, заставив меня вспомнить о том, что все это время рядом со мной находился еще и врач, а не просто пришедшая поболтать по душам подчиненная – «Подумай, что вызывает у тебя самые негативные эмоции вроде страха или отрицания?».

Пожалуй, тут бы и стоило остановиться, но почему–то меня по–настоящему понесло.

«Кажется, эти таблетки коварнее, чем мне казалось. Надо немедленно сообщить врачам и принцессе!».

– «Знаешь, чего я не выношу? Не могу переносить? Это плач пони. Быть может, и других существ тоже, но в меньшей степени. Но слезы пони вызывают у меня ужас с тоской, и желание избавить их от того, что вызвало эти слезы».

– «И ты…» – я заметила, как едва заметно подобралась психиатр. В ее выкрашенной в черное голове явно родились какие–то недобрые мысли, заставив меня почувствовать себя натуральным маньяком, только что раскрывшимся главной героине романа.

– «И тогда я избавляю их от слез одним простым, радикальным образом» – я внутренне усмехнулась, наблюдая за сжавшейся, словно пружина, земнопони. Что ж, похоже, на нервах любого можно было играть, словно на арфе, если правильно нащупать нужные струны – «Я искореняю то, что вызвало эти слезы. Быть может, чересчур жестко, но знаешь, я вот нисколько не жалею об этом. И мне не снится это в кошмарах, как ты могла бы подумать. И это то, что заставляет меня двигаться вперед, идти на халберды и протазаны, принимая удар за ударом – желание, чтобы у каждого пони была счастливая жизнь. Чтобы никто не посмел надеть на него ярмо или ошейник. Чтобы никто не посмел забрать у пегасов их небо, у единорогов – их магию, и у земнопони – свободу! И ради этого я пойду до конца и сдохну, но пока я жива – вы не узнаете этого кошмара!».

– «Это… весьма… смело. Взять на себя такую ответственность, ничего не прося взамен. Мне очень хочется тебя обнять» – я почувствовала, как напряглась моя шея, что явно не ускользнуло от внимания собеседницы – «Раг, почему ты не можешь довериться другим? Что произошло в твоей жизни такого, что ты не можешь даже подумать о том, чтобы открыться окружающим тебя пони?».

– «Всякое было. Меня похищали. Меня пытали. Меня убивали… несколько раз» – увидев, как глаз Силк коснулась тень недоверчивой ухмылки, которую она смогла скрыть, я сочла нужной поправиться – «Выживала милостью наших богинь, хотя они кивают на какую–то «звериную живучесть». Думаю, они намекают на таракана – он вроде бы тоже зверь. В больничной карте опись шрамов на моем теле в последний раз заняла два листа мелкого рогописного почерка. Думаешь, легко оставаться после такого в своем уме, или же все–таки позволительно быть чуточку экстравагантной?».

– «Я с трудом могу поверить, что ты говоришь об этом так просто» – покачала головой земнопони, заставив меня сердито нахмуриться.

– «Ты и в самом деле удивлена, что я не бегаю кругами с оливковой веткой в зубах, или не разбиваю лоб поклонами где–нибудь в храме богиням?» – неприязненно поинтересовалась я, подспудно ожидая вполне определенного ответа, после которого эта проныра вылетит из кабинета впереди собственного визга обратно в свою молельню, или что там имеется у этого ордена психов – «И вообще, для чего тебе это понадобилось, я не пойму? Для чего тебе лезть в эту грязь, которую вы называете психикой?».

– «А для чего тебе нужно делать то, что ты делаешь?» – парировала Силк, заставив меня притормозить с воинственными мыслями, все сильнее шумевшими у меня в голове в такт пульсации крови.

– «Как это «для чего»? А кому же еще?» – искренне опешила я, не ожидая такого вот прямого вопроса. Нехорошим он был, соблазнительным, заставляющим какие–то мерзкие мыслишки копошиться у меня в голове, словно разворошенное тараканье гнездо – «Неужели ты бы прошла мимо страдающего пони, не сделав даже попытки ему чем–то помочь?!».

– «Да, многие легионеры говорят о тебе как об очень сострадательной пони, и это помимо всяческих жутких рассказов о тебе же. Даже не спрашивай, как это все сочетается – я и сама, признаюсь, не слишком доверяла всем этим слухам и россказням, посчитав их обычными гвардейскими байками…».

– «Ага. Нашла кого слушать» – набычившись, буркнула я, не без основания подозревая, что там ей наговорили эти шутники в туниках и лориках. Я даже не сомневалась, что этот долбанный подпольный тотализатор пополнился еще несколькими ставками, но теперь уже на исход нашей беседы – «Ты бы еще газеты почитала, там вообще все красиво написано. Можно сразу брать, и на каторгу упаковывать, тонн на сорок–пятьдесят, не меньше».

– «Правда? Значит, я не должна их слушать? Даже если они говорят об этом с неодобрением?» – хитро прищурила свои желтые глаза белая кобыла, становясь похожей на кошку, заметившую толстую мышь – «Да, когда ветераны сочиняют небылицы, или приукрашивают случившееся с их командирами, создавая для себя и других некий идеал, то это понятно, осознаваемо, и не является чем–то необычным. Но когда о том, что командир первой идет в бой и последней из боя выходит, говорят с таким, знаешь, смиренным недовольством – это может говорить о многом. Думаю, они просто находят для себя оправдание тому, как ты пытаешься соответствовать тем стандартам, которые они сами установили для тебя во время создания этих мифов. Поэтому ты так себя и мучаешь, и не здесь ли скрывается та проблема, которую мы заметили слишком поздно?».

– «Ну и что еще за проблема?» – странные извивы логики психологов и психиатров часто ставили меня в тупик, поэтому своему недоумению я, в общем–то, не удивилась. И если первые врачами не являлись, то вторые были ими настолько, что понимать их могли немногие даже среди коллег.

– «Ты так долго пыталась соответствовать их стандартам, так долго старалась вести себя как альфа–кобыла в табуне очень сильных пони, что эта отставка ударила по тебе настолько сильно, что привела вот к такому итогу» – ее копыто сместилось, обозначив движение в сторону двери, возле которой валялись веревки и мыло, сброшенные со стола – «Со временем твое сознание было вынуждено создать себе в помощь вначале одну, а затем вторую личности, которые бы смогли справиться с тем, чем была не в силах справиться Скраппи Раг. Но там, под этими доспехами, все еще жива настоящая Скраппи – юная и нежная, добрая пони, случайно попавшая…».

Я засмеялась коротким, скрежещущим смехом. «Добрая и нежная» – это они про меня, что ли? Про чудовище, собранное из запчастей и не важно, были ли они механическими, или кусками генетического кода, от мусора до божественного?

Почему–то захотелось заплакать.

– «Силк!».

– «Да, Скраппи?».

– «Я не хорошая пони. Понятно? И даже не пони, говоря начистоту. Но это не важно» – просипела я, с трудом справляясь с сжавшимся горлом, на которое словно бы наступила чья–то тяжелая, когтистая лапа – «Я делала много плохого в своей жизни. Я убивала – и меня убивали, не раз. Я пытала – и сама срывала горло от крика под пытками. Но все, что со мной происходило… Я это заслужила. Все это. Может быть, даже больше. И все, что я хочу – это чтобы все это было не напрасно. Чтобы то, что я делала, не пришлось делать вам. Чтобы вы оставались такими же хорошими, добрыми, отзывчивыми существами, не зная той грязи, в которую пришлось окунуться мне и другим. И за это я буду идти вперед, ползти вперед, зубами цепляясь за землю, и принимая удары, которые враги хотели нанести по вам».

– «Ох. Это очень…».

– «Нет, Силк!» – рявкнула я, грохнув копытом по столу, отчего дверь за спиной сидевшей напротив меня земнопони вновь приоткрылась, пропуская в кабинет голову хмурящейся кобылы в фиолетовом. Я кричала – но внутри меня царили серость и пустота – «Я не хорошая пони! Если бы я была хорошей – я бы не делала то, что сделала! Хорошая пони не совершила бы все эти ужасные вещи. Если бы я была хорошей пони – я бы стала санинструктором, например. Думаешь, вокруг нас мало тех, кому нужна экстренная помощь? Но даже если мой порок, моя неспособность воспринимать и воздействовать на магию не дала бы мне этого – сколько еще нужных профессий есть в мире? Но я…».

– «Но ты выбрала военную стезю, чтобы помогать окружающим сразу, здесь и сейчас» – подхватила белая кобыла. Бросив взгляд на ее копыта, до этого сложенные в миролюбивом, защищающемся жесте, я недоуменно изогнула бровь, увидев в них блокнот и толстый «земнопоньский» карандаш, сделавший первые движения по бумаге – «Может быть, ты расскажешь о своей жизни? Признаюсь то, что я услышала от окружающих тебя пони настолько не похоже на то, что болтают о тебе остальные, что я просто теряюсь в догадках, как могло такое произойти. Но я чувствую, я уверена в том, что все гора–аздо интереснее, чем представляют себе все столичные болтуны! Ну, пожалуйста, Раг! Забудем про всю эту психологию и медицину – мне же до смерти интересно, как на самом деле все было!».

«Ага, «забудем», как же. Никогда не доверяй психиатрам, что бы они там тебе ни говорили» – подумала я, хмуро глядя на собеседницу, являвшую собой воплощенную искренность и невинность – «Нет, но откуда она вытащила этот блокнот? Сумочки у нее при себе не было… Пони, вы когда–нибудь точно сведете меня с ума!».

---

«Таблетки – их больше нет».

Эта мысль показалась мне странной. Очень странной. Так ощущается отсутствующая конечность – недоумение, переходящее в отрицание. И лишь затем подкрадывается страх. Я поднесла пузырек к носу, чтобы почувствовать даже не запах, а ощущение наполненности его темного нутра, но тщетно – еще недавно скрывавшее в себе множество разноцветных пилюлек, оно было пустым. Не помогли ни тряска, ни удары горлышком по столу в надежде на то, что из неуступчивого флакона вывалится хоть одна таблетусечка, по случайности приклеившаяся к его дну. Увы, проклятый пузырь был пуст, как моя черепушка, в которой вновь установилась звенящая тишина.

Но я ощущала, как утекают драгоценные мгновения до того, как она вновь превратится в кипящий котел.

Нет, этого просто не могло произойти. Просто не могло! Не сейчас, когда я, наконец, начала прозревать! Все эти две недели я добросовестно приходила на службу, которой от меня никто не ждал, для того, чтобы заняться чем–нибудь, чего от меня не хотели. Я забросила занятия, забросила тренировки, никто не вызывал меня во дворец… Я осталась одна среди толпы, ощущая себя высохшим листом, по недоразумению еще болтавшимся на ветке. Внешне еще часть дерева, часть системы, но уже отделенная от нее. Сторонний наблюдатель, способный лишь помогать в мелочах, или попросту не мешать, изредка спускаясь вниз, чтобы принести всем кофе. Оставалось немного – еще один день до отпущенного мне срока, и я смогу спокойно уйти, как обещал мне Хай. Но не просто уйти, а навсегда обезопасив Легион от враждебных поползновений. С этим я почти справилась, осталось только дождаться утверждения всех изменений в генштабе, от командора и от принцесс, после чего… Но для этого мне нужно было вновь принять этот замечательный препарат. Да, я обещала себе, что буду осторожнее с этими пилюлями, но… Я просто не могла прекратить подстегивать свой разум. Не могла и не хотела, однажды ощутив эту цепкость и остроту ума, его потрясающую функциональность, поэтому уже не представляла, как могла бы справиться с такой грандиозной задачей. Я была уверена, что невидимые, но вполне реальные недоброжелатели и враги осадили со всех сторон Легион, и мне нужно было ударить по нервному центру враждебных нам сил. Нам – это Легиону и мне, раз уж я все еще считала себя его частью…

Правда, уже поняв и приняв разумом, что теперь я просто пережиток прошлого. Отрезанный ломоть. И мне следовало уйти тихо и незаметно, до конца исполнив свой долг перед братьями и сестрами по оружию.

– «Мэм, это закрытое медицинское учреж… О, мисс Раг» – встретивший меня в полутемном холле охранник поднялся из–за конторки, за которой он коротал свое время вместе с какой–то потрепанной книгой. Лишь яркий свет лампы над нею, да свет луны из окон разгоняли таинственный полумрак, серебря огромную люстру, свисающую между пролетами лестницы с верхнего до нижнего этажа – «Вам снова нужна помощь? Боюсь, сегодня все уже ушли по домам, но я могу послать за…».

– «Нет, спасибо. Я к доктору Кроссу» – несмотря на то, что эффект от последнего приема уже почти выветрился, что в последнее время случалось все чаще и чаще, я кое–как собралась с мыслями и изобразила скептическую мину – «Он ведь предпочитает ночевать на работе, лишь бы к своим сколопендрам не возвращаться».

– «Нет, тоже домой отправился. К этим самым «сколопендрам», как вы их называете» – хмыкнул охранник – «Приходите с утра, или оставьте записку, и я ему ее передам».

– «Лучше уж сама проверю, не прячется ли он, как обычно, в стерилизационной. Ну, и книги свои заберу» – первый вариант обломился на взлете, но взбодренный остатками пилюль, мозг мгновенно выдал еще один вариант, который я стала проталкивать с чисто кобыльим упорством – «Я там кое–что интересное не дочитала. Потом принесу. И зубную щетку забыла в палате».

– «Вы уверены? Это ж было почти месяц, или больше, назад» – я не соврала полностью, ведь с доктором Хартом Кроссом – уже седеющим единорогом белой масти, разменявшим пятый десяток – мы познакомились почти что случайно, когда тот осматривал моих жеребят. Правда, происходило это не в госпитале Крылатых Целителей, а в достаточно некомфортабельной камере, под холодным взглядом Госпожи, которая решила лично проверить своего нового недобровольного слугу, поставив перед ним нетривиальную стоматологическую задачу, с которой тот, впрочем, справился преотлично. Уж не знаю, за какие грешки его упекли в Обитель, в некоторых случаях становившуюся альтернативой соляным приискам или каменоломням, но среди них точно было многоженство, за которое тот теперь и расплачивался, каждый вечер, со вздохом, отправляясь домой к пяти злобствующим мегерам, которых тот умудрился охмурить по всей необъятной стране. Да и ладно бы охмурить – можно подумать, пегасье «уф–уф–уф на пять минут» было чем–то иным, нежели таким вот перепихончиком без обязательств – но этот рогатый олень, как я мысленно его окрестила, умудрился еще и сочетаться браком с каждой из кумушек, решивших, что им выпал джек–пот, стрит–рояль и выигрышный лотерейный билет одновременно. Многоженство? Пфффф, назовите это «табун», и живите себе долго и счастливо! Но нет, эта мутная история не могла закончиться вот так вот просто, и пусть я не вникала в подробности произошедшего (еще недавно у меня под началом было пятнадцать тысяч четвероногих бойцов куда опаснее этого рогатого Казановы, чтобы еще и его проблемами себе голову забивать!), но кажется, количество свистнутых из семейных бюджетов, а потом растраченных бит было больше, чем могло бы простить эквестрийское правосудие, поэтому перед похотливым болваном замаячили гораздо более грозные статьи эквестрийского права, нежели подражание крылатым повесам. Но финал, который я все же узнала, заставил меня искренне хохотать над смущенно потупившимся единорогом, одновременно восхищаясь судьей, чей творческий подход к наказаниям привел меня в полный восторг. Еще не поняла, моя фиолетовая высокообразованная подруга? Эта дама, да продлят богини ее годы на нашей земле, присудила ему, помимо служения Госпоже, еще и жизнь со всеми соблазненными им кобылами – одновременно! Табун, из которого можно уйти лишь ногами вперед, или когда его бросит последняя обворованная кобыла – ну чем не персональный Тартар на этом свете? А учитывая то, что эти милейшие дамы явно не собирались пускать на самотек такую изощренную месть и лишать себя возможности сполна отплатить рогатому Казанове, было совершенно неудивительно, что рано поседевший пятидесятилетний единорог проводил на работе или службе все свое время, каждый раз отправляясь домой словно на казнь.

И именно поэтому я понадеялась, что он был все еще где–то в госпитале, мирно посапывая в какой–нибудь кладовке или подсобке, завернувшись в потертый байховый плед.

– «Вот именно! Это вы тут все богатые, на государственном жаловании, а я последнюю щетку никак найти не могу!» – земнопони дернулся было мне вслед, но я уже целеустремленно топала по лестнице на третий этаж, сердито отмахивая хвостом, прижимая к голове уши и вообще, всем видом демонстрируя свое раздражение, время от времени прорывавшееся из меня на головы всех, кто оказывался достаточно неосторожен, чтобы попасться мне на пути в такие тяжелые дни, и был вынужден выслушивать мои бесконечные жалобы и нытье. Я не торопилась, но бежала по лестнице достаточно резво чтобы охранник, добравшийся лишь до второго этажа, остановился и попытался справиться с накатившей одышкой, с которой тот поднимал по широким лестницам свои дряблые телеса. Признаться, я не вполне понимала, кто и кого тут, собственно охранял, как не представляла, для чего охранникам и гвардейцам, страдающим излишней полнотой, доверяли такие посты – охранять в присутственных местах было некого, да и вряд ли бы они были способны оказать какое–нибудь сопротивление в случае серьезных проблем… Впрочем, эти посты, где требовалось чисто номинальное присутствие представителя закона, вполне могли быть эдакой синекурой – местом, где дослуживали положенный срок отмеченные прошлыми заслугами бойцы, увольнение или комиссование которых было бы нежелательно для морального облика Гвардии, несмотря на явные проблемы со здоровьем. Не тем ли самым, по сути, занималась и я, находя явно умозрительные посты для своих сослуживцев, потерявших на службе здоровье и надежду на дальнейшую нормальную жизнь? Придя к такому заключению, я перегнулась через перила третьего этажа, и уже спокойнее помахала толстяку – мол, не трудись, справлюсь сама! – после чего, убедившись, что тот с облегченным выдохом потопал обратно, нырнула в сонный полумрак знакомых коридоров больницы, чувствуя, как мысли уже начинают хаотично бурлить в голове. Первый поворот, второй, знакомая дверь в лабораторию, и…

– «Эй! Какого хрена?» – тихо, но от этого не менее зло прошипела я, глядя на массивный штурвал из латуни, с издевкой поблескивающий мне в глаза. Эта хреновина выглядела очень уместно на той массивной двери, что теперь закрывала дверь в охлаждаемую подсобку, превращенную за каким–то дискордом в настоящую комнату–сейф, но для чего это было сделано – я категорически не понимала? Что они хранили там – мои сопли, слюни, кровь и мочу? Так я и так могла бы им свой ночной горшок посылать!

– «Ну и что теперь делать?» – прошептала я, с отчаянием оглядываясь по сторонам. Вокруг царила стерильная, пропахшая каким–то растительным антисептиком чистота – ни баночки, ни бумажки, ни коробок с лекарствами. Только за дверцами стеклянных шкафов поблескивала лабораторная посуда, но и та была абсолютно пуста – никаких следов упаковок с пилюлями, которые я намеревалась здесь отыскать. Мне было необходимо найти еще этих странных облаток, которые помогли бы мне достойно закончить свой путь в Легионе, не подведя своих боевых товарищей и друзей! Мне было необходимо… Мне были нужны эти пилюли! Нужны!! Нужны!!!

Нужны.

Тяжело дыша, я сделала шаг назад, выпустив из копыт тяжелое колесо с торчащими во все стороны рукоятками, с грохотом упавшее на звонко хрустнувшие под его весом плитки пола. Когда я успела вырвать его из двери? Почему ее поверхность пошла волнами, расходившимися от покрывавших ее вмятин размером с копыто? Откуда вокруг было столько пыли, белым облаком расползавшейся по лаборатории, заставляя слезиться глаза? Кажется, я переоценила себя, переоценила эти таблетки, а может, попросту переоценила свой разум, который можно было заставить правильно думать, но не развить? Увы, все это было не важно, ведь передо мною, во всей своей неприглядной красе, вставало окончательное поражение. Это было падение за десять метров до финиша, пробоина возле причала, непроходимый обрыв перед вершиной горы – я просто не представляла, что теперь было делать. Лишь где–то вдалеке гремел гром – угрюмый предвестник очищающего дождя.

Но в месте с дождем и мне предстояло очутиться в сточной канаве.

– «Мэм! Вы здесь?» – раздавшийся неподалеку голос заставил меня выглянуть в коридор, нос к носу столкнувшись с Госсип – «Слава богиням, я вас нашла! Эти сеноголовые на воротах сказали что вы отправились вниз по проспекту, поэтому предположила, что вы можете быть тут. Все офицеры в Мэйнхеттене или разлетелись по делам, когда пришло это странное сообщение, а… А что тут вообще происходит?».

– «Ничего особенного, Госсип» – пытаясь успокоить дыхание, прохрипела я. Для чего она прилетела? Кто ее впустил в этот закрытый госпиталь, притаившийся в одном из тихих райончиков Кантерлота?

– «Просто вы очень быстро ушли, словно куда–то очень торопились, а в свете недавних событий… Ну, вы понимаете, о чем я».

– «Понимаю, Госсип. Понимаю» – вздохнув, я тотчас же закашлялась от висевшей в воздухе пыли – «В следующий раз можешь вообще не торопиться, и где–нибудь в сточной канаве поискать. Кому я сейчас вообще нужна».

– «Как кому? Нам!» – увидев как мой рот изогнулся в горькой ухмылке, она подошла ближе и положила обутое в сталь копыто мне на плечо – «Мэм, не знаю, как остальные репоголовые, но меня беспокоит то, что с вами происходит в последнее время. И если разрешите говорить на чистоту, лично я была против этого решения. Но кто бы меня слушал?».

– «Какого еще решения?» – эти слова меня не удивили. В конце концов, любой командир должен заранее чувствовать, когда его собираются отстранить.

– «Дать вам отдохнуть, мэм».

– «Дать отдохнуть?!».

Я не знала, выдохнула я эти слова, или просто сказала. Или проорала так, что клубы гипсовой побелки, лениво оседавшие на пол, буквально вынесло в коридор. Отдохнуть? Они хотели чтобы я… отдохнула?!!

– «Да. Личный приказ нового командующего по Легиону. Как сейчас помню: «В свете известных и неизвестных многим событий, приказываю снизить нагрузку на Легата Раг, и не докапываться до нее по разным пустякам. С неотложными вопросами обращаться к непосредственным командирам. Контактировать с Раг, минуя командование, строго воспрещено. За нарушение – самые тяжелые последствия. Это не шутка». По этой приписке стало понятно, что точно не шутка, понимаете?».

– «Ты шутишь?!» – схватив, как когда–то Ашу, за наплечники, я свирепо тряхнула ее, да так, что едва не вытряхнула из доспеха – «У нас это называлось «легким трудом» и практиковалось лишь для жеребых кобыл!».

– «Никак нет, мэм!» – отрапортовала Госсип, ухватив меня за копыта. Наверное, чтобы не улететь от свирепого рыка, переходящего в сдавленный хрип – «Он вот так и сказал: нагружать даже меньше, чем наших брюхатых».

Так значит, мне дали отдохнуть? Вот так вот, не слишком понятным, но вполне нормальным для остальных пони образом они решили дать мне отдых?! Голова кружилась, а в горле застрял злой, булькающий смех, превратившийся в судорожные всхлипывания. Они решили дать мне отдохнуть и подарить то, что в новом мире, в новом обществе, в новом подразделении ценилось очень высоко – уединение. А я…

– «Я думала…» – всхлипнув я, уткнувшись носом в пластины розового доспеха, не в силах сказать то, что уже давно для себя решила. С чем смирилась, как думала, но так и не смогла принять до конца.

– «Вы думали, мы вас бросили?».

– «Что я уже не нужна».

– «Мэм! Как вы… как вы вообще могли подумать о таком?!» – отстранившись, фиолетовая кобыла изумленно тряхнула меня за плечи, заставив голову дернуться, как у детской игрушки – «Особенно сейчас! Винд реорганизовал и сработал стаю, Дроп навела порядок в хозяйственной части, вылечившиеся возвращаются в строй – все идет хорошо, мэм! Даже гвардейские паркетные вояки тоже потянулись обратно».

– «Серьезно?».

– «Ага. Меня тут в Бастион перебрасывали на неделю, и знаете, как командует новый Легат?» – заговорщицким тоном проговорила Госсип, весело распахивая глаза – «Он меня иногда вызывал и спрашивал: «Напомни, что в этом случае обычно говорила Раг?». Вот так вот, мэм. Он специально всю деятельность перенес вместе со штабом, чтобы вас даже случайно не доставали».

– «Так что же, получается, это я дурой была?».

– «Ну, если позволите… Похоже, что так, мэм» – хмыкнула та, стараясь как можно незаметнее ощупать прикрывающие плечи пластины, за которые я успела подержаться – «Не знаю, как у вас там в Сталлионграде принято, мэм, но мы своих не бросаем. Ни в Эквестрии, ни в Легионе».

– «Да. Ты права» – Я глубоко вздохнула, стараясь успокоить дыхание и колотившееся сердце, все сильнее грохотавшее в груди – «Это я опять напридумывала себе всякое. А что там про записку?».

– «Да какое–то странное сообщение из штаба пришло. От Неразлучниц. Похоже, до Мэйнхеттена не дотянулись, и попросили туда переправить, срочно».

– «И что же в нем было?».

– «Не знаю точно, но Сильверстрим занервничала, и велела этого нового кентуриона отыскать. Которая Тень или как там ее. Она в городе, проверяет посты» – пожала плечами кобыла, вместе со мной поворачивая ухо к выходу из коридора, откуда донеслось надсадное сипение охранника, с хрипом и одышкой перетаскивающего по ступенькам свои телеса – «Я краем глаза взглянула – там было что–то про пропавшие документы, что они забрали оставшееся и собираются в кабинете сидеть, пока не пришлют надежную охрану из наших».

Я знала! Я так, мать их, и знала!

– «Мэм, вы же понимаете, что я вам этого не говорила, правда?» – обеспокоенно спросила меня сиреневая, резким движением хвоста выражая свое неудовольствие по поводу служителя порядка, наконец добравшегося до третьего этажа. Правда, звуки, которые он при этом издавал, заставили бы всерьез усомниться в том, кому же именно тут должна была бы оказываться срочная медицинская помощь.

– «Плевать! И кстати, почему так официально, хоть и наедине?».

– «Ну, ты сама не так давно кого–то из новичков обругала за несоблюдение субординации, командир» – пожала плечами кобыла, даже не стараясь прятать радостно заблестевшие глаза – «Так значит, ты возвращаешься? Решено?».

– «Это не я возвращаюсь. Это вы опять попытались от меня избавиться, идиоты» – глубоко вздохнув, ответила я. Голова кружилась, сердце стучало как загнанное, а мысли вновь превратились в кипящий бульон. Но теперь это было не важно. Все было не важно, ведь я уже чувствовала, как заржавленные, покрытые комьями отработанного масла шестерни вдруг дрогнули и ударились зубьями друг о друга, зацепились и тронулись с места. Что–то грозное витало в воздухе, но теперь оно порождало не панику, не уныние, но надежду.

Надежду на то, что древний, позабытый механизм еще может принести кому–нибудь пользу.

– «Так, Госсип, подожди пока в коридоре. Мне кое–что нужно. Вещи из тумбочки забрать».

– «А…».

– «Мелок упал, со стола».

– «Ээээ… Так точно, мэм!» – выпучив глаза, сиреневая попятилась из кабинета, и быстро направилась к жеребцу, тяжело пыхтящему в нашу сторону, бормоча себе что–то под нос – «Все нормально Не спешите, сэр. Все в порядке. Командир сказал «мел упал» – значит, мел. Ничего необычного…».

Действительно, чего уж необычного? Разгромленная комната, осыпавшиеся стены, треснувший пол – все это было не важно. Абсолютно не важно. Все это можно было починить, отработать, исправить своим трудом. Когда твоим друзьям, товарищам и знакомым грозит опасность, не время думать о сопутствующем ущербе. Да, раньше я никогда так не думала. Раньше я не думала вообще. Но теперь, вкусив от этого запретного плода, я как никогда ясно чувствовала, что мне понадобится то, что скрыто внутри. И это помогут высвободить пилюли. Они помогут.

Развернувшись, я подняла с пола тяжелый латунный штурвал и, впервые за эти долгие недели, искренне и очень зло ухмыльнулась.

Глупая, глупая дверь.
_____________________________________________