Кого принцессы хотят погубить…
Глава 1
Quem reginae volunt perdere, dementant prius.
– Классическая эквестрийская пословица, переводящаяся приблизительно: «Кого принцессы хотят погубить, сперва сводят с ума». Нам не удалось получить ответа от Их Королевских Высочеств на вопрос о том, как часто подобное должно было случаться, чтобы удостоиться своей собственной пословицы.
Доктор Спиннинг Топ, глава пресс-службы кабинета министров, отскочила от стены и поймала равновесие с помощью беспорядочного всплеска телекинеза. Ей пришло в голову, и уже не в первый раз, что дворец не приспособлен для бега. Более того, подумала она, пытаясь отвлечься от нарастающей паники, архитектор должен был ненавидеть тех, кто передвигается быстрее, чем величавым размеренным шагом. Ничто, кроме ненависти, не могло побудить его сделать все основные коридоры прямыми, ничем не забитыми, заманчиво широкими, а потом спроектировать в них полы из полированного мрамора. Эта мысль ещё не выветрилась из её головы, когда Спиннинг неосторожно поставила копыто на манящий к себе коврик, обнаружила, что его, по-видимому, смазали маслом, и внезапно ускорилась. В быстрой последовательности друг за другом случилось множество вещей, и у неё перед глазами пронеслась… ну, если и не вся жизнь, то вступительные титры точно. Не успев добраться до эпизодов поинтереснее, она обнаружила себя в копытах озадаченного дворцового стражника. Тот остался верен выучке и сохранил каменное выражение лица, но не смог побороть румянец, окрасивший его белую шёрстку попросту очаровательным оттенком розового[1].
Спиннинг выдала свою самую обезоруживающую улыбку и выкрутилась из копыт жеребца, вызвав при этом новую вспышку румянца и даже, очень может быть, трещину в легендарной невозмутимости королевских стражников. Его трудно было винить: у Спиннинг не один час уходил каждое утро на то, чтобы гарантировать дрожь в коленках у практически любого увидевшего её пони, и сегодняшний день определённо не был исключением. Её шкурка цвета бледного золота была тщательно расчёсана, а грива модно уложена так, чтобы лучше всего подчеркнуть красные и оранжевые завитки, которыми Спиннинг всегда немало гордилась. Если бы на неё напал несвойственный ей приступ честности, то пришлось бы признать, что как минимум отчасти она занимается этим из тщеславия. Но в первую очередь в этом был трезвый расчёт. Просто диву даёшься, какие пресс-заявления могут сойти тебе с копыт, когда у интервьюёра текут слюнки. В одном случае, ныне занимавшем почётное место в преданиях Гражданской службы Эквестрии, с помощью довольно соблазнительного летнего платья ей удалось добиться того, что совершенно сомнамбулический молодой репортёр из «Кантерлот Ньюс Найтли» заявил в репортаже, что кризиса с параспрайтами нет и никогда не было.
– Мне так жаль, дорогой мой. Я совершенно ужасающе спешу, – сказала она, собираясь с силами для нового броска, и после ещё одной улыбки побежала дальше по коридору, скача, скользя и спеша.
Стражник ничего не сказал. Дед ему, было дело, говорил, что от униформы красотки будут сами на него валиться, но он подозревал, что старый чудак имел в виду немного не это. Кажется, там ещё было что-то насчёт «палкой от них отбиваться». Он задумчиво скосил глаза на копьё. Наконечник, в принципе, снимается…
Спиннинг набирала скорость, борясь с подступающей паникой. Известия, которые она получила, – если бы их можно было назвать просто «срочными»! Если она не доставит эту новость на планёрку гражданской службы, им всем конец. Спиннинг ещё прибавила скорости, выбивая копытами стаккато по полу и озабоченно хмурясь – хуфикюр такого не переживёт. Широкая арка наружных дверей была перегорожена мешаниной пони и грифонов, но она сумела проскользнуть мимо них всех без особых сложностей. Спиннинг уже многие годы работала во дворце или поблизости – с тех самых пор, как ушла из «Эквестрия Дейли», – и туристо-уклонение и аристократо-избегание стали для неё второй натурой. Довольная, что снова оказалась под открытым небом, она выбежала на ступени, полого спускавшиеся к Рассветной площади. Она планировала промчаться по лестнице и, рискуя навлечь на себя гнев садовников, срезать путь через лужайки, чтобы выиграть время. Вместо этого она остановилась как вкопанная, узрев… хаос. Площадь была захвачена.
Министерская комната для совещаний чересчур старается, решил Доттид Лайн. Её стены были обшиты деревом, а крепившиеся в медных оправах маленькие скромные шары со светлячками наполняли комнату холодным, дорого выглядящим светом. Собственно, полированная медь бросалась в глаза повсюду, даже там, где ей, строго говоря, было не место. Помимо этого, напоказ было выставлено содержимое целого каталога пышной мишуры: золотая отделка, серовато-зелёное сукно, полудрагоценные камни и хрусталь, изо всех сил пытающийся сойти за бриллианты. Каждый доступный клочок поверхности был увешан картинами, изображающими пони, совершающих разнообразные подвиги с выражением то ли непреклонной благородной целеустремлённости, то ли мучительного запора, в зависимости от уровня вашего личного цинизма. Уровень цинизма Доттида, внушительный даже в лучшие дни, сегодня был особенно высок. Ему пришлось председательствовать на заседании Совета лордов, а это была третья из его нелюбимейших обязанностей в качестве секретаря правительства Её Высочеств. Она стояла ниже, чем попытки не дать принцу Блюбладу попасть в газеты[2] и разбор последствий Инцидента Дискорда, но выше, чем организация Лёгкого противопараспрайтного симфонического оркестра[3]. И посему Доттид хмурился, скользя взглядом мимо картин с гарцующими героями. Морщины разгладились, когда он перевёл глаза на пони, присутствующих в комнате вживую. Следует сказать, что они представляли собой довольно-таки странную смесь служащих Гражданской службы Эквестрии в разнообразных и непостоянных званиях. Общим у них было то, что Доттид считал, что они по‑настоящему очень, очень талантливы в своей работе, и то, что вместе они управляли Эквестрией.
Положим, некоторые могли бы назвать эту мысль тщеславной или даже изменнической, но это была чистая правда. Принцессы правили страной, этого никто не оспаривал, а если и оспаривал, то недолго. Аристократы утверждали с апломбом, что они её возглавляют, и, какими бы ни были мысли Доттида по этому поводу[4], множество древних соглашений и освящённых веками договоров поддерживали их притязания. Политики из правительства и парламента копытоводили Эквестрией, по крайней мере в теории, или почти исключительно там, как подозревал Доттид. Успехи, которые Лояльная оппозиция Её Высочеств и не менее лояльная Партия у власти демонстрировали в проведении реформ, были легендарными. По крайней мере, в том смысле, что вы что-то такое слышали и уж наверняка об этом написано в каком-нибудь пыльном старом томе, но шансов увидеть подобное своими собственными глазами у вас практически никаких. Доттид нехотя признавал, что вина в этом не полностью лежит на политиках. Политическая кухня страны весьма увлекала эквестрийских пони, будь они здоровы, в результате чего среднее время пребывания министра на посту упало до четырёх месяцев и не собиралось на этом останавливаться, пока общественное мнение становилось всё более переменчивым.
А вот Гражданская служба Эквестрии – пони из Гражданской службы управляли страной. Они следили за тем, чтобы счета оплачивались, и составляли списки и педантичные отчёты. Они вели протоколы и подшивали документы, чтобы их можно было снова найти[5]. Они следили за тем, чтобы, какой бы ни настал кризис, какой бы ни наступил хаос, на следующий день, когда осядет пыль и будут подсчитаны потери, могла возобновиться нормальная жизнь. Совсем одно дело – приветствовать возвращение принцессы Луны из изгнания, и совсем другое – проследить, чтобы все законы учитывали, что правительниц две. А вдобавок добиться того, чтобы парламент принял все поправки. Зато как же Доттид гордился тем, что, когда принцесса Селестия попросила его заняться восстановлением Луны во власти, он смог ответить, что все проблемы решены, законы ратифицированы, изменения внесены и соответствующему эдикту требуется только её подпись. Её улыбка тысячекратно стоила всех бессонных ночей и бесконечных политических дрязг.
Доттид вытряс эти мысли из головы. Снова он витал в облаках. Запустив копыта в вечно взъерошенную гриву и едва при этом не стукнув по рогу, что было бы довольно болезненно, он попытался сосредоточится на бесконечном монотонном отчёте Лифи Сэлэда о деталях работы Министерства внутренних дел. Подробности борьбы с мелкими правонарушениями и перечисления успокоенных страхов населения. Отчёты о наведённом шорохе, опрошенных подсадных утках и множестве констеблей, так усердно топающих по мостовой, что та подавала жалобы на полицейскую жестокость. Доттид поправил тяжёлую серебряную цепь, символ своей должности, и принялся теребить её. Цепи полагалось обхватывать шею достаточно плотно, чтобы всегда висеть прямо, но не настолько туго, чтобы доставлять неудобства. Это в теории. На практике, что бы он ни делал с застёжкой, в результате цепь либо мешала ему дышать, либо сползала почти до холки и перекошенно свисала.
Доклад Лифи всё же подошёл к концу. Доттид удержался от того, чтобы вздохнуть, и раз-другой пролистал лежащие перед ним записки, подсвечивая их своей обычной приглушённой аурой.
– Так, – сказал он, сверяясь с различными списками, – похоже, это всё, кроме… да, кроме ареста Силвервинга.
– А, – ответил Лифи, чьи голубые глаза вдруг затуманились.
Его копыто остановилось в дюйме от идеально уложенной светлой гривы. Потом, передумав, он опустил копыто и вместо этого несколько раз распушил крылья, изо всех сил стараясь не выглядеть уличённым в чём-то предосудительном, но безуспешно. Его белая шёрстка как-то ухитрилась побледнеть.
– Вот-вот. «А». Помнится, я говорил тебе, что молодого Силвервинга нужно арестовать, не привлекая внимания. По-тихому. Лорд Силвервинг обещал, что беспрепятственно даст делу пройти через суд, если мы не станем поднимать шум.
– Мы его и арестовали без шума. Очень чистая работа, по-моему.
– Чистая работа? Это, по-твоему, чисто?! – заорал Доттид.
Он левитировал на стол потрёпанный выпуск «Эквестрия Дейли» и яростным рывком развернул его к Лифи. Большую часть первой страницы занимало изображение большого количества пони в форме, несущих на шесте богато одетого молодого жеребца. Жеребчик был в кандалах, ремнях для крыльев и ещё нескольких подобных приспособлениях, добытых, вероятно, в музее. Он выглядел не слишком-то довольным. Доттид, и сам выглядевший не слишком-то довольным, с силой ткнул в заголовок, гласивший: «ДЛИННЫЙ ШЕСТ ЗАКОНА». Он уставил на Лифи один из своих убийственных взглядов. Такого рода, что отгонял даже самых настырных журналистов и вызывал острое учащение сердцебиения у провинциальных чиновников. Лифи остался относительно невозмутим. Он учился с Доттидом в университете, и за прошедшие годы ему были адресованы бессчётные подобные взгляды. Они давно перестали его хоть сколь-нибудь беспокоить.
– Чья это всё, – шипел Доттид и размахивал передними копытами в бесплодной попытке очертить масштаб своего недовольства, – была мысль. Твоя?
– Подробности операции были в первую очередь плодом усилий комиссара полиции Большого Кантерлота. Но я её полностью поддерживаю.
– Что, правда? Сорок констеблей? Сорок, Лифи. Это ты чем оправдаешь?
– Всего лишь пять, как ты можешь узнать. Остальные тридцать пять были не при исполнении и, так уж совпало, оказались в районе, где был произведён арест. Поскольку молодой Сильвервинг совершил насильственное преступление, уложения давали констеблям право набрать гражданское ополчение в помощь при задержании. Законно подпадает под posse comitatus. Ну ты знаешь, «все способные носить оружие» и всё такое.
Серая шкурка Доттида приняла тревожаще зеленоватый оттенок. Он несколько раз открывал рот, чтобы что-то сказать, но в конце концов закрыл. Потом всё же заговорил, но таким тоном, будто отдирал корку с болячки, чтобы проверить, будет ли больно:
– Королевская стража?
– Для сдерживания толпы. В этом отношении у них общая юрисдикция со столичной полицией со времён Акта о единой охране порядка от…
– Сдерживание толпы! Никакой толпы не должно было быть! Как там оказалась пресса, вся пресса? Тебе полагалось соблюдать конфиденциальность.
– Я и соблюдал. Однако из-за деликатности операции я должен был послать служебную записку – конфиденциальную служебную записку, разумеется, – министру внутренних дел и, конечно же, его главному личному секретарю, а также в администрацию мэра, Координационный комитет по общественным беспорядкам…
– Сколько?
– Около ста девяноста восьми пони были в курсе. Плюс-минус десяток. Конечно, был риск утечки, но я был обязан следовать регламенту. К несчастью, поскольку адресатов было так много, у комиссии по расследованию утечки не будет никакой возможности выявить виновника. Увы.
Лифи даже не позаботился изобразить сожаление на последних предложениях. Вместо этого он избрал выражение каменного упорства. Несмотря на суровость своей работы, он обладал легким характером и обычно много улыбался. Хмурое выражение у него на лице выглядело неожиданно и неестественно.
– Потрясающе. Просто блестяще. Лорд Силвервинг оттопчется по всей службе. У него теперь есть все основания жаловаться Её Высочествам. Ты ведь это понимаешь, да? Селестия тебя покарай, что такое на тебя нашло, что…
– Дотти, я…
– И не дотькай. Мне следует…
– Я повидал кобылку, которую Силвервинг пытался… ну… Врачи говорят, что она в порядке, но она до сих пор дёргается, когда пони-нибудь незнакомый входит в комнату. Она, Дотти, она же ровесница моей Розы. Едва взрослая. У полицейских же тоже есть жеребята. Сёстры. Родственницы. Что, по-твоему…
Доттид сидел с открытым ртом и перекошенным в гневе лицом, готовый сказать что-нибудь воистину неуместное. Однако, по мере того как он слушал, его выражение смягчалось. В конце концов он поднял копыто, и Лифи замолчал. Во всей комнате стояла тишина. Обычно в воздухе висел фоновый гул разговоров или шорох перелистываемых страниц, но в этот момент не было ничего. Доттид глубоко вздохнул. Потом ещё раз. Наконец он сказал:
– Хорошо. Всё, ээ, хорошо. Я придумаю, как с этим справиться. Как-нибудь. Придумаю, как сорвать апелляцию к принцессе.
Он замолчал и принялся теребить серебряную цепь у себя на шее. Та по-прежнему висела криво. После паузы, за время которой лицо Лифи приняло отчётливо беспокойное выражение, Доттид поднял взгляд от записок, и глаза его определённо блестели.
– Но вот не думай, что тебе это сойдёт с копыт. Ну уж нет. Ты будешь прямо рядом со мной, когда я буду у лорда Силвервинга вместо боксёрской груши. Он ко мне прицепится хуже клеща. Он мне заберётся прямо в…
– Э, Дотти, не стоит ли нам продолжить совещание?
– …точно. Тогда переходим к докладу казначейства.
По комнате пронёсся сдавленный стон. Хороших новостей из казначейства не бывает.
Ну почему это происходит с ней? Почему здесь? Почему сейчас? Почему школьная экскурсия?
Спиннинг Топ была в не слишком-то радостной ситуации. Как проскальзывать мимо туристов, она знала. Аристократы её совсем не беспокоили. И даже иностранные высокие гости, пусть даже самые экзотические, лишь едва заставляли её сбросить скорость. Но жеребята? На школьной экскурсии? Невозможно. У неё мелькнула мысль попросить учительницу о помощи. Но, несколько секунд пометавшись взглядом туда-сюда в этом хаосе, она обнаружила, что сливового цвета кобылица-земнопони и так занята выше крыши, пытаясь не дать жеребятам сломать что-нибудь слишком уж сильно. Спиннинг с мрачной сосредоточенностью двинулась к своей цели. Она сбежала по ступеням и оказалась среди массы бегающих, играющих и энергично старающихся не попадаться учительнице на глаза жеребят. Где-то на четверти пути сразу всё пошло наперекосяк. Началось с крика:
– МЕТКОИСКАТЕЛИ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОТЕСТУЮЩИЕ! ЛОМАЙ СИСТЕМУ!
Пока перегруженный мозг Спиннинг пытался переработать то, что она только что услышала, в неё полетело что-то оранжевое, размытое и очень даже быстрое. Она поняла, что это жеребёнок, и не раздумывая прыгнула вперёд, чтобы поймать его до того, как он оставит кратер на плитах мостовой. Ей удалось выхватить маленький оранжевый снаряд из воздуха, крутануться со всей возможной в данных условиях грациозностью и приземлиться на свои собственные четыре копыта. Более или менее. Кое-какие совершенно лишённые изящества попытки за что-нибудь ухватиться тоже могли иметь место. В этот момент ей могло прийти в голову множество разных мыслей. Скажем, она могла бы задуматься, что значит «меткоискатели». Или почему на кобылке у неё в копытах было надето не что-нибудь, а лыжная маска. Но вместо этого её несколько сбитый с толку мозг выдал такую мысль: «Смола-то откуда взялась?»
Спиннинг забросила удивлённую кобылку себе на спину, понадеявшись, что смола не слишком уж прилипнет, и поскакала к учительнице. Потом с помощью ловкого применения телекинеза уронила кобылку в копыта удивлённой учительницы, обменялась с ней суматошными взаимно извиняющимися улыбками и поскакала дальше, задержавшись меньше чем на секунду. Уворачиваясь и ныряя вокруг, между и изредка под играющими жеребятами, она неотчётливо слышала, как учительница отчитывает оранжевую кобылку:
– Если “А” в кружке окажется у тебя на боку, а не на сочинении о поездке, я буду очень недовольна.
Что бы ни ответила кобылка, Спиннинг этого уже не услышала. Последний прыжок перенёс её через что-то, что на её нетренированный взгляд выглядело чем-то средним между игрой в классики и гражданской войной, и Спиннинг приземлилась на узкий пролёт мраморных ступеней, ведущих к её цели – главному административному зданию и планёрке гражданской службы.
– Как можно потерять шестьдесят миллионов? Это же целая комната золота!
Доттид с трудом мог сосредоточиться на дискуссии, которая неизбежным образом соскользнула к приближающемуся голосованию за годовой бюджет. Ему следовало бы думать о том, как получить политическую поддержку. Ему следовало бы размышлять о последствиях возможной смены директора Королевского банка Эквестрии. Следовало бы слушать, что говорят умные пони из казначейства. Но нет.
– Ну так скажите достопочтенному члену парламента от Клаудсдейла-Север, что, вопреки распространённому убеждению, наше правительство работает не на мерцании снежинок и силе дружбы. Ему нужна целая куча денег.
Ему, пожалуй, следовало бы подумать о том, что Лифи пришлось, по сути дела, напомнить ему, что он пони, а не просто машина для проведения в жизнь политики. В очередной раз. Надо было бы подумать об этом долго и хорошенько, причём, возможно, со стаканом чего-нибудь покрепче под копытом. Но нет.
– Ему не нужны дороги, потому что он пегас? Вы шутите? А еда ему тоже не нужна? Он избирателей кормит этой жвачкой или всерьёз такой тупой?
Слова плавали вокруг, не задевая его. Аргументы и контраргументы сливались в одну стену шума. Если только не обращать внимания на слова, то это даже расслабляло. Право же, было немного похоже на то, чтобы слушать жеребят за игрой. Ему следовало бы думать об экономике и парламентской процедуре, но нет. Он думал о числе.
– А финансирование для погодных фабрик, по его мнению, откуда берётся? Из Грифонстана?
И число было – тридцать семь.
– И какое сокращение он хочет?
А именно тридцать семь минут. Столько оставалось до конца совещания. А после совещания начинался перерыв на чай. Тридцать семь минут до чая. Доттид не мог думать ни о чём другом.
– Четырнадцать процентов? Он соли нализался? Нам пришлось бы урезать весь бюджет на образование. Пожалуйста, скажите мне, что это его стартовая позиция для переговоров.
Ему хотелось чая. Ему нужен был чай. Конечно, он мог бы попросить, чтобы чаю принесли. Но пить чай во время совещания было бы… неуважительно. Чай – это нечто особенное. Это убежище от мира, и пить его следует в покое. А покоя ему в последнее время ещё как не хватало.
– Что значит никаких переговоров?
Но просто переждать совещание он не мог. Это было бы крайне безответственно. А уж в чём-чём, а в безответственности упрекнуть Доттида было нельзя. Чай нужно было заслужить. А значит, от проблемы с бюджетом придётся избавиться. Достопочтенный член парламента от Клаудсдейла-Север, говорите?
– Ну так можете сказать этому надутому старому дурню, что «историческая независимость пегасьего народа» – это куча лошадино…
Доттид поднял копыто. Все моментально замолчали и уставились на него выжидающе. Он позволил себе незаметно улыбнуться. Такого нельзя требовать. И нельзя просить. По-настоящему – нельзя. Никакое подчинение, никакой страх такого не даст. Только уважение. Пусть пони за столом знали о его недостатках. Пусть знали, что он бывает грубым, циничным, язвительным и несдержанным. Но он заслужил их уважение. И это было приятное чувство, даже в такие вот дни. Доттид повернулся к молодой земнопони, которой выпала незавидная работа представлять казначейство на этих совещаниях, и ободряюще улыбнулся.
– Бэлэнст, скажите, от Клаудсдейла-Север в парламенте по прежнему Скай Слайсер-старший?
– Да. Сейчас его… девятый срок, если не ошибаюсь, – ответила та, сверившись со своими записками.
– Чудно. Тогда сделаем вот как. Урежем с бюджета полтора процента. Помощь после параспрайтов можно будет профинансировать отдельным биллем на безопасном расстоянии от сезона выборов. Облигации, на выплаты по которым должны были уйти эти деньги, всё равно погашать только через полгода. Это покажет готовность к компромиссу, так что умеренные смогут поддержать нас и сохранить лицо. Вы добудете подпись канцлера на предложении, а я – подпись премьер-министра. Премьер умная, она поймёт, что это единственный выход из этой каши.
– И всё равно, Доттид, Скай Слайсер имеет влияние на большой блок голосов. Бюджет может и не пройти. А тогда мы получим такой кризис доверия… Во-первых, рухнет полушка. Какие будут последствия для внутренней политики, даже представить себе не могу. Как минимум перестановки в кабинете министров. А то и вотум недоверия.
Доттид дал ей договорить. Она была самым недавним членом их маленькой группы[6], а Доттиду всегда было интересно посмотреть, как думают его новые коллеги. Ход её мыслей ему понравился, и он показал это, добавив немного дружелюбия в свой тон:
– Вы не ошибаетесь. Хотя поддержки у него будет меньше, чем вы подозреваете. Это рискованный шаг даже для него. Но даже с учётом тех, кто передумает в последний момент, влияния у него хватает. И поэтому у меня есть для вас особое задание. После того, как канцлер даст добро, а он даст, отправляйтесь в Палату и скажите Скай Слайсеру, что Доттид Лайн передаёт своё почтение и обращает его внимание на то, что крайне прискорбные подробности относительно фиаско с Кипарисовым залом погребены не так глубоко, как хотелось бы достопочтенному. Упомяните заодно, что на выборах ему предстоит столкнуться с весьма жёсткой конкуренцией. И что с учётом недавней реки утечек из правительственных кругов было бы плачевно и огорчительно, если бы он потерял место в парламенте из-за того, что вышеупомянутые прискорбные подробности попали бы в копыта определённых газет – например, на ум приходит «Клаудсдейл пост». К этому моменту он должен будет жалобно плакать, так что дальше ему скажите…
Доттиду помешало продолжить то, что в комнату ворвалась запыхавшаяся и растрёпанная Спиннинг Топ. Истины ради следует указать, что растрёпанной она была по своим собственным меркам – то есть у неё из гривы выбилось волоска четыре. Доттида пришлось бы расчёсывать, наряжать и прихорашивать часов шесть самое меньшее, чтобы он мог надеяться на такую «растрёпанность». Чтобы достичь того, что она сочла бы непосредственной небрежностью, к нему пришлось бы применять пластификатор. Не жалея.
Спиннинг глотнула воздух, поспешно выдохнула и, что было совершенно нехарактерно для нее, закричала:
– Пони, у меня пренеприятнейшие известия!
– Насчёт первой страницы в «Эквестрия дейли»? – озадаченно нахмурившись, спросил Лифи. – Мы знаем. Где ты была?
– Да не это! Хуже! К нам едет Твайлайт Спаркл. Завтра! Неожиданный визит.
И на этом комната взорвалась бедламом. Каждому внезапно было что сказать, а времени послушать пони-нибудь ещё – не было. Доттид снова с трудом мог сосредоточиться. Ему следовало бы думать о том, какой кошмар это представляло с точки зрения обеспечения безопасности. Личная подруга обеих Её Высочеств и важная составляющая обороноспособности государства прибывали вместе в одном маленьком непритязательном теле. Ему следовало бы думать о том, какой логистический кошмар это вызовет – личной гостье Солнечной принцессы нужно будет предоставить безопасное и достойно роскошное жильё. Превыше всего ему следовало бы думать о том, какой хаос это вызовет и в международных отношениях, и среди знати. Каждый раз, когда принцесса планировала встретиться с Твайлайт Спаркл, ему приходилось заверять практически каждого посла, легата, консула и дипломатического представителя, причём зачастую лично, что Эквестрия пока что не собирается никуда вторгаться. А уж аристократы просто сходили с ума.
Но ни о чём из этого он не думал. Единственным, о чём он мог думать, было число. Точнее, Число. Которое вдруг выросло до невозможности. Доттид вздохнул. День будет очень долгий.