В поисках эмпатии
Глава 9. Путь поэта
— Это всё скоро кончится, — подумал про себя в очередной раз, зевая от усталости, Скриптор.
Чавк, дёрг, остановка. Чавк, дёрг, остановка. Медленно Банджо начинал доводить себя до исступления. Он наступал в вязкую жижу и вновь подтягивал себя к очередной коряге, и передыхал. Раз за разом, повторялась монотонная процедура, вводя его в транс. Он уже не помнил куда он идёт и зачем. И не понимал что происходит. Было мокро, холодно и почему-то нельзя было спать. От причинно-следственных связей в помутившемся сознании поэта не осталось и следа, однако страх не давал ему остановиться и заснуть. Только не переставать ползти, только продолжать двигаться. А куда? Когда были пройдены заветные семьсот метров? Об этом он уже и не думал. Просто идти вперёд, бесцельно, пока можешь, просто потому что таково было последнее устремление всей его сущности.
— Надо дойти, надо дойти
— Куда?...
На этот вопрос он себе уже ответить не мог. Да и не надо.
— Может пора возращаться?
— Куда?...
— Я не сдамся… Я не сдамся…
— Хуже быть уже не может.
Стоило ему подумать эту последнюю мысль, как вдруг сверху громыхнуло и по кроне деревьев хлестнул ливень. Скоро он пробьётся вниз и тогда...
— Выходит, это от недостатка воображения, — усмехнулся он и красными от усталости глазами постарался оценить обстановку. Он не спал уже полтора дня, ибо не спал на кануне всю ночь в предверьи путешествия.
Естественная лесная защита была прорвана небесным водопадом. Он стоял с минуту под хлестающими водяными потоками, льющимися с неба. Он устал. Устал так, что он не может больше двинуться. Надо поспать. Банджо осторожно присел, прислонившись к дереву.
— Я всего пять минут посплю.
Рядом с ним опустилась на землю светящаяся Мэги, его давняя подруга, одноклассница и та самая пони, с которой в его жизни были связаны самые нежные и добрые воспоминания и единовременно, которая причинила ему столько страданий. Тот самый желанный образ, о котором он сам запрещал себе думать, так как с определённого времени эти мысли не приносили ему ничего кроме боли утраты — утраты той Мэги, что он знал. Она очень любила детей. Всегда вокруг неё толпой крутились маленькие жеребята из началки, она могла до ночи убаюкивать их своими сказками, петь им песни. Однако такой Мэги больше нет. Но нет — есть… Вот она перед ним.
— Нам надо поспать, — лучисто улыбалась она. — Давай я тебя обниму и мы завалимся спать прямо под этим деревом.
— Нельзя спать… — звучало где-то в уголке его сознания. Звучало всё тише и потихоньку сдавалось, отпуская его, упорно не желая дать ему погибнуть.
— Конечно можно, — убаюкивала его кобылка с самой нежной на свете шёрсткой, прямо как в его мечтах. И прямо как в его мечтах, она обняла его так крепко, что чуть не задушила и ласково прошептала ему на ухо:
— Теперь я тебя никогда не отпущу. Мы будем вместе всегда, моё солнышко.
В бреду, он не понимал, почему её шерсть не мокнет, почему она светится и откуда она появилась среди этого болота.
— Спи...
Вот закрылись глаза, вот блаженная улыбка застыла на лице его. Вот кажется и наступил бесславный конец для поэта...
Вдруг что-то мягкое, но сильное ворвалось в его разум. Это был голос незнакомой ему пони, которая стояла над ним.
— Кышь! Кышь! — крикнула она, но кажется, что даже крик у неё получился какой-то мягкий.
Он на секунду разлепил веки. Лёжа в холодной жиже, он увидел, как огромным роем маленьких светящихся точек разлетается его Мэги.
— А ты неплохо набрался, дружок. Вот я тебя тёпленького и приму. Пойдём, солнышко моё, просыпайся. Погоди-ка, я тебя не знаю? О, во имя добра! Ты не из городка! Прости, радость моя, я не хотела тебя обидеть.
— Хршо, прщаю! — произнёс заплетающимся языком жеребец, и вновь упал мордой в жидкую грязь, откуда только что попытался встать и захрапел.
— Пожалуйста, дорогой, проснись! — аккуратно термушила она его за плечо, — Тут осталось совсем не далеко дойти, я помогу, пойдём!
— Я никуда не пойду, — устало отозвался тот, вновь закрывая глаза. — Мне хорошо.
— Тебя заливает дождь, ты же простудишься! И нельзя засыпать на болоте. — произнесла пегаска ласково, грустно и как бы умоляюще, как будто здоровье первого встречного ей было до крайности важно. Она продолжала его трясти, чем страшно его нервировала.
— Настоящего понисбуржца не может напугать какой-то там дождь... — ответил распластавшийся под деревом жеребец. От начала к концу этой фразы его голос становился всё тише и тише. Закончилась эта фраза храпением.
Пегаска вздохнула:
— Эхе-хе…. Что же мне с тобой делать?
И не долго думая, она подлезла под него головой, немного приподняла его и положила себе на спину, так что его передние ноги свисали с её левого бока, а задние — с правого.
— Ладно, — улыбнувшись, произнесла она, — Поехали.
Когда Банджо открыл глаза, он заметил что перед ними ползёт луг, усеянный июньскими цветами. Была ароматная летняя ночь. Над ним раскинулось ясное, усеянное звёздами, в том числе и падающими, тёмно-сиреневое ночное небо.
— Что со мной происходит, где я?
— Конкретно сейчас ты едешь на мне, — ответил ласковый и немного ироничный, но вызывающий доверие женский голос, — я рада что ты проснулся.
Банджо поспешил слезть с пегаски, которая протащила его от самого болота до… Кстати до куда? Тут было хорошо. Но его сейчас занимала совсем другая мысль. Ноги его подкосились от усталости, как только он встал на них, однако позволить себе остаться в том самом положении в котором он обнаружил себя, проснувшись, он не мог. Румянец залил его щёки.
— Эм… Простите меня… Что я… — проговорил он в смущении и встретился взглядом с добрыми понимающими глазами. Пегаска цвета кофе с молоком с зелёно-бирюзовой пышной гривой, участливо улыбнулась.
— Не надо стыдиться своей слабости, — она мягко погладила его по гриве копытом. Банджо отстранился от неё. Пегаска захихикала.
— Неужели ты меня боишься? — неожиданно серьёзно спросила она.
— Я не переношу фамильярности с незнакомыми кобылками, — гордо сказал не вполне соображающий, что сейчас говорит поэт.
— Фамильярностей не было, — слегка расстроено произнесла она. — Я просто хотела поправить твою гриву. В прочем, давай познакомимся, меня зовут — Смуф Уорм, а тебя?
— Я — Банджомин Скриптор.
— Ух ты! Ты должно быть поэт? Сочиняешь песни? — улыбнулась она.
— Это должно быть понятно из моей метки, имени или фамилии? — удивился он.
— Полагаю из всего сразу, — не задумываясь ни на секунду, мягко ответила та.
Тут перед глазами Банджо всё начало вновь темнеть, и он собирался свалиться, но Смуф подхватила его.
— Это вовсе не обязательно! — попытался воспротивиться Банджо.
— Серьёзно? — улыбнулась она. — А у тебя на лицо все признаки истощения. Но прежде, чем спать, тебе нужно поесть.
Тут из болотистого леса, который ещё не успел остаться слишком далеко позади, послышался хорошо знакомый Смуф Ворм вой.
— О… Тимбервульфы… Мне кажется, это по твою душу.
В этот момент, Банджо предпринял ещё одну попытку упасть в обморок, на этот раз удачную. Его новая знакомая, вновь подхватила его, и, описанным выше манером, переложила себе на спину.
— Кажется ещё и жар... — подумала пегаска, почувствовав, что положила себе на спину как будто шерстяной теплогенератор. — Ладно. Поехали…
— Как странно… — подумал Банджо, не вполне понимая, что с ним происходит. — Я наверное уже умер. Возьмём за рабочую гипотезу, что я в раю. Почему бы и нет? Так чего бы пожелать тогда… Хочу винограда. Да почему-то очень хочется винограда. Ещё, я хочу, чтобы меня обняла Мэги. Но этот номер мы уже проходили в лесу на болоте. Может тогда Смуф Ворм? Она мне кажется очень милой. Странно, почему она так добра ко мне? Да наверное хотелось бы. Но я же скорее сгорю от стыда, чем позволю какой-нибудь пони прикоснуться к себе. Я же не развратник какой-то.
Тут он резко открыл глаза, вой тимбервульфов был где-то совсем близко.
Он лежал на двухместной кровати, укрытый тёплым зимним одеялом. Он был в каком-то доме. Что уже неплохо.
— Ну как ты? — участливо спросила Смуф Ворм.
Банджо передёнуло. Вопрос был столь неожиданным, что он даже подскочил и сел на кровати. Неожиданность его состояла так же в том, что пегаска сидела рядом с кроватью на уровне лежащего на ней, так чтобы смочь наблюдать за его состоянием. Однако, когда он проснулся, он думал, что рядом никого нет.
— Лежи, лежи… — ласково проговорила она, мягко укладывая его обратно в кровать, опираясь копытами на его грудь. — Тебе нужно восстановить силы. У тебя сильный жар. Кстати, я принесла тебе винограда.
— Так… — начал быстро соображать Банджо. — Я скорее всего лежу в ЕЁ кровати. Нет... так дело не пойдёт. Надо уходить отсюда. И как можно скорее.
Он попытался приподняться, но сделать это ему не удалось. Первая причина, помешавшая ему — это сильная головная боль, красными цветочками, расплывшаяся перед его глазами. Второй же причиной стало копыто его новой благодетельницы, которое мягко, но уверенно легло на его грудь.
— Нет нужды стесняться, ты у друзей, — успокаивающе улыбнулась она.
— Позвольте, мне нужно идти, — бессильно отвалившись на подушку, произнёс поэт, — там мои друзья, им нужна моя помощь, я должен их найти!
— Не бойся за них, — ответил тот же ласкающий голос, — развилка — испытание. Все дороги ведут к костру дружбы. Каждый дойдёт до конца.
— Что, что простите?! — не понял Скриптор.
— Я объясню тебе с утра, а сейчас ты должны подкрепиться и поспать. От лазарета без доктора пользы не будет, да и кроме того, я не выпущу тебя сейчас из дому, когда там бродят тимбервульфы.
Да-да, это был тот самый сорт, о котором успел подумать Банджо, когда решил, что он в раю. И как она узнала, что ему хотелось именно “изабеллу”? И откуда она достала этот сорт, здесь на далёком севере? Тарелка опустела довольно быстро, кажется даже больной голове стало немного легче. Смуф Ворм осторожно отставила его тарелку и аккуратно подняла тему, которой Скриптор больше всего боялся:
— Знаешь, здесь на втором этаже, мне больше негде спать, внизу мне страшно, да и тебя я туда не выставлю, пробить дверь для волка не составит труда, так что... здесь нам придётся делить эту кровать вместе.
Не успела тревожащая мысль, слететь с уст покрасневшего (не только от жара) жеребца, как её озвучила пегаска.
— Я отлично понимаю твоё волнение и тоже беспокоюсь. Всё-таки я сегодня впервые тебя увидела, и ещё ничего о тебе не знаю. Думаю, мы можем обратиться к традициям северян. Они гласят, что если молодой жеребец останавливается на ночь у молодой незнакомой пони, то её родители или родственники должны его на ночь связать. А на утро освободить разумеется. Так можно гарантировать спокойствие, — улыбнулась она.
Скриптор подавился своей слюной. Это его подозревают в нечистых намерениях?! Это он боится за свою неприкосновенность!
— Но у меня нет родителей, а сестра сейчас в лазарете, так что вместо родственников, буду я, — похлопала она его по одеялу. Увидев, как тот трясётся, и почти что готов встать в оборонительную позицию, она поспешила его успокоить:
— Не бойся, я не сделаю тебе больно и не причиню вреда. Ты даже не почувствуешь никакого дискомфорта. Посмотри, ты лежишь в полярном спальнике. Я просто застегну его тебе под горло и перекину сверху пару ремешков. Так мы сможем спокойно дожить до утра, и не заподозрить друг друга ни в чём предосудительном и останемся в хороших отношениях.
— Стоп, ты собираешься меня связать? А если я не соглашусь, и кроме того, я тоже могу… эм.. слегка переживать за нашу близость.
— Я не прикоснусь к тебе без острой необходимости, если тебе не станет хуже, — серьёзно заверила она. — Слово хозяйки дома. А что касается твоего согласия, то… — она не договорила. Озорным огонёк блеснул в её глазах, она ловко подхватила зубами язычок молнии и с весёлым характерным “вжик” быстро лишила своего собеседника необходимости утруждать себя выбором согласия.
Она весело плюхнулась на кровать и крепко обняла его сзади.
— Эй! Это было нечестно! Вы воспользовались моей слабостью, в эм… своих.. эм… корыстных целях! — тщетно пытался он вырваться из тёплого плена.
— Солнышко моё, успокойся, — ласково проговорила она. — У меня нет корыстных целей. И тем более, если бы я хотела тебе навредить, сделала бы это намного раньше. Я нашла тебя, притащила к себе домой, отмыла, пока ты не очнулся, положила в свою кровать и накормила не для того, чтобы теперь тебя обидеть. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя спокойно, как дома. Поэтому и ограничила тебя. Ты бы не смог нормально уснуть, если бы лежал рядом со мной под одним одеялом, или я не права? Ну всё, радость моя, спокойно, всё хорошо, всё хорошо — гладила она его поверх одеяла, пока тот не прекратил вырываться.
— Посуди сам. Куда ты сейчас пойдёшь? — продолжила она. — Жар, голова болит, с ног валишься, друзьям не поможешь, а на улице волки. Тебе нужно отдохнуть. Теперь можно спать. Ты устал, — ласковой мелодией играли её слова в ушах стеснительного поэта. Они убаюкивали, усыпляли, как и мягкие поглаживания сквозь одеяло по спине и боку. Теперь болото кончилось. Здесь тепло, уютно, он не один, о нём заботятся... Спать... Можно… Спать… Можно…
Последней в его голове сонно проползла мысль о том, что вместе с виноградом, он как раз и пожелал оказаться в объятиях его новой доброй знакомой. Появилось сладкое чувство, что она может угадывать его желания и не смущаясь, словно его особенная пони, пытается эти желания для него исполнить. Вполне возможно что не только для него… Какая интересная способность...