Коварное кредо Каннинга
1. Особый талант
Бывают ночи, когда вместо бдительного ока мрачной принцессы на небосвод выползает обычная луна, желтоватая, словно подкожный жир, толстобокая, довольная своей слепотой.
Бывают ночи, когда облака движутся сами, и листья опадают без позволения, когда власть Гармонии слабеет на краткие часы, и мир начинает жить по изначальным жестоким законам.
Бывают ночи, когда по Эквестрии бродят чудовища страшнее тех, что заперты в Тартаре.
И сегодня та самая ночь.
Черный единорог, перебегая от одной тени дома к другой, добрался до окраины Понивилля, где Вечнодикий Лес набросил на небо сеть ветвей и вгрызся в прозрачно-синее желе ночи гнилыми клыками стволов.
Почти сразу единорог свернул с тропинки и углубился в западную чащу, медленно, но уверенно продираясь сквозь дебри. Иногда посматривал на жирную луну, перечеркнутую изломанными ветками, но больше глядел под ноги. Сухие листья аппетитно, как жареная корочка, хрустели под его тяжелыми копытами, но он не беспокоился из-за шума – был уверен, что в такую ночь никто ему не помешает. Резко остановился и вытащил из седельной сумки короткий нож. Аккуратно срезал пучок серой в темноте сон-травы. Довольно ухмыльнулся, обнажив клык, и спрятал находку в сумку.
Из сон-травы единорог готовил зелье, которым одурманивал приглянувшихся ему пони. Под покровом ночи – такой, как эта – утаскивал обмякшие тела к себе в логово, делал с ними всё, что хотел, а после возвращал домой. Пострадавшие не помнили ничего: ни где на них напали, ни чему подвергли, – но месяцами после этого мучились кошмарами. Врачи списывали всё на слишком крепкий сидр, и насильник продолжал наслаждаться безнаказанностью.
Единорог шел всё дальше в лес, выискивая еще подходящих пучков. Сегодня он был не охотником, а только травником – собирал ингредиенты для будущих злодейств, – но упругий, уверенный аллюр выдавал в нём бывалого хищника.
Однако в эту ночь хищнику предстояло стать жертвой: из темноты чащи за ним пристально следили холодные жадные глаза. Мои глаза.
Восседающий на мозжечке Тёмный Кучер натянул вожжи – зрительные нервы, – и я приступил к делу.
Окутанный бледной аурой шприц с пропофолом неслышно подлетел к Коулхорну – так звался этот монстр – и воткнулся ему в правое плечо.
Единорог шикнул от укола, вывернул шею в поисках причины боли, но шприца не увидел: я успел притянуть его назад к себе.
– Чёртовы мухи, – пробормотал Коулхорн и двинулся дальше.
Но далеко не ушел. Кровь доставляет препарат к мозгу примерно за девяносто секунд, после чего происходит потеря сознания. Коулхорна пропофол вырубил за шестьдесят четыре.
Я выскочил из укрытия, подбежал к поверженному чудовищу и первым делом расщепил его рог острым скальпелем, чтобы не смог использовать магию, когда очнется. Затем туго стреножил, заклеил рот и потащил на восток.
Не более чем в миле отсюда я подготовил «сцену». Далековато, но очень уж мне приглянулось место – заброшенный дом внутри мертвого дерева.
Накануне днем самовольно продлил себе обеденный перерыв – пациентов всё равно не было – и притащил к дереву тачку со всем необходимым. Проверил список:
ножи – есть,
веревки – есть,
липкая лента – есть,
рулоны клеенки – есть,
непромокаемые мешки – есть,
пила – есть.
Застелил клеенками земляной пол, завесил бугристые стены, закрепил под потолком тусклую масляную лампу. Всё это очень важно. Это часть ритуала.
Как ни торопился, а вернулся только к четырем вечера, и пришлось выслушивать нотации главврача Рэдхарт.
Затрезвонил будильник. Не открывая глаз, я заткнул его магией, вытянулся на кровати, позволяя утреннему ознобу пробежать по ногам и туловищу. Потянул носом: пахло бумажной пылью, как и всегда здесь. Наверное, этот запах никогда не выветрится.
Открыл глаза и с минуту просто смотрел в дощатый потолок, рассеченный желтым лучом света, пробивающимся между плотными шторами. Древесные волокна походили на волны, а выщерблины, царапины с забившейся в них копотью и прочие дефекты – на населяющих этот океан существ. Собака, плывущая против течения, осьминог, морской конек, глаз с вытекающей из него смоляной слезой. Когда сморгнул и снова посмотрел на собаку, та уже плыла по течению и больше походила на крокодила.
На самом деле у меня нет воображения. Откуда ему взяться у кровожадного чудовища с нулевым уровнем эмпатии и полным непониманием таких категорий, как «красота» или «романтика»? Я пользуюсь готовыми, задолго до меня придуманными образами, метафорами и речевыми клише.
Всё заслуга моей приемной матери. Когда был совсем маленьким, она играла со мной в «Что на что похоже»: указывала, к примеру, на облака и объясняла, что некоторые их них по форме напоминают кота, другие – дерево, третьи – замок и так далее. Потом заставляла читать книги и заучивать наизусть диалоги из них, так что к школе я уже примерно знал, как и о чем следует разговаривать с нормальными пони.
Воспоминание о детстве заставило поморщиться. В качестве извинения за прогул главврач Рэдхарт приказала мне пойти в школу к ее дочери: у них там намечался один из тех бесполезных уроков, на которые приходят родители учеников и рассказывают о своей работе. Якобы это должно помочь жеребятам найти свой особый талант.
Поднялся и заправил постель, аккуратно, как учила приемная мать. Кажется, что в этом нет смысла, – пустая трата времени. Но таков утренний ритуал.
Ритуалы важны для всех пони, но большинство не понимает, насколько. Все жизни подчинены некоему кодексу, своду правил, перечню повседневных действий. Пока пони исполняют их, общество работает. Пока я их исполняю, я жив.
Спустился на первый этаж – большую круглую комнату, стены которой до сих пор заставлены пустыми книжными полками, – и прошел в дверцу под лестницей, ведущую в ванную.
Из зеркала на меня посмотрел не выспавшийся лимонный единорог с рыжеватой гривой и мертвыми бирюзовыми глазами. Оказалось, что накануне ночью я плохо вымылся, и на скулах и шее чернели полосы засохшего ила. Попытался придать лицу бодрое и доброжелательное выражение, но стало только хуже. «Ну и паршивая же у меня морда, – подумал я. – Ну и паршивая же ухмылка. Странно, что никто до сих пор не понял, кто я такой».
После холодного душа почувствовал себя лучше.
Вытираясь и отфыркиваясь, прошел в соседнюю дверь – на кухню. Вообще-то, я ел всего часа полтора назад, когда вернулся с охоты, но завтрак – тоже ритуал.
Пожарил пяток гренок, густо намазал их маргарином. Одну за другой закинул в рот, тщательно прожевал, запил обжигающим кофе.
И поскакал в школу.
Несмотря на ночную прохладу и легко качающий ветви ветерок, я весь взмок, пока тащил Коулхорна до «сцены». Но это ничуть не умерило моего пыла – лишь прибавило ненависти к прикидывающемуся единорогом монстру. Пожалуй, ненависть – единственное искреннее чувство, на которое я способен.
Положил Коулхорна посреди комнаты, запер дверь, зажег лампу. Проверил крепость его пут и пульс: очнется скоро, но времени хватит, чтобы развесить по стенам доказательства.
Приклеивая листы бумаги с отвратительными картинами и текстами, я краем глаза следил за единорогом. Черный, с пепельно-серой гривой, как и многие из них. Обычно они либо тёмной масти, либо совершенно диких, кислотных, не сочетающихся друг с другом расцветок, пятнистые или полосатые. Но внешность может ни о чем не говорить.
Распознавать их мне помогает особый талант. Некоторые пони склонны к садоводству, другие – к готовке, третьи – к лечению. А я вижу монстров. Точнее, их тайные мысли, жестокие извращенные фантазии, заполняющие их мозг. Рисунки и фотографии совокупляющихся самым непристойным образом пони, расчлененные тела видных граждан Эквестрии, каннибализм, тексты о том же, притом сообщающие не только о плотских, но и об умственных страданиях, перевирающие историю нашей страны, выставляющие принцесс развратными тиранами или слабоумными самодурами. И, конечно, воспоминания об их реальных преступлениях. С помощью магии я проецирую эти образы на бумагу и показываю своим жертвам, чтобы они знали, за что умирают. Или, быть может, ради оправдания за то, что убиваю их.
Коулхорн застонал. Я склонился над ним, лежащим не левом боку, и резко сорвал с губ ленту.
– Ай! – крикнул он и просипел, разлепляя веки: – Сука.
Дернулся, но подняться не смог. Вздрогнул и испуганно огляделся, его красные глаза остановились на мне.
– Ты… кто?
Зрачки единорога заметались внутри глазниц, как шарики в пинболе.
В окнах не было стекол, и закрывающие их клеенки тихо шелестели от ветра.
– Да, да, – поощрил я, – посмотри на стены. Посмотри на свои грязные мысли, на свои чудовищные деяния.
– Это…, это ж с «Девиантарта»! – воскликнул Коулхорн, остановив взгляд на одном из рисунков: принцесса Каденция засовывала рог в кровоточащий анус супруга. – Так ты из наших? Это ты нарисовал?
Они часто говорят непонятные слова, вот и теперь – что еще за Девиан Тарт? Возможно, у Коулхорна есть подельник. Надо будет проверить больничную картотеку – вдруг найду записи на это имя?
– Нет, – ответил я, – не из ваших. Я – монстр другой породы.
– Ага, я так и знал! Вся эта дружбомагия и гармония – просто фуфло, а на самом деле у Селестии полно агентов, которые убивают всех, кто не соответствует…
Начав со злорадного возгласа, Коулхорн постепенно перешел на испуганный шепот, словно только сейчас понял, что его ждет, – и сам произнес свой приговор.
– Это не фуфло. Всё это было здесь, пока вы не пришли. Я защищаю жителей Эквестрии от вас. Очищаю мир. Выношу мусор.
Должен признать, я люблю поговорить с жертвами. Ирония: те, кого я ненавижу, – единственные, кому я могу открыться.
– Я был еще маленьким, когда вы появились. Не помню своей матери, но помню, что вы убили ее. И тогда я родился из ее крови. Второй раз. Пойми правильно, это не месть. Я не испытываю горечи, которую можно утолить убийством. Мне просто нужно убивать вас, чтобы от моей жажды не пострадали добрые пони.
– Я никого не убивал! – начал торговаться Коулхорн. – Просто трахнул пару кобылок. Как будто пони этого не делают!
Чудовища бесплодны. По крайней мере, кобылы не могут от них родить, что лишний раз доказывает, что они – не пони. Впрочем, мне не нужны дополнительные доказательства, я и так вижу их насквозь.
– Пару? – оскалился я. – Скорее пару дюжин.
– А ты давно следил за мной, а? Что ж не помешал? Или тебе нравилось смотреть? И кто из нас извращенец?
– Вас, тварей, полно: всех разом не убьешь. Но, как видишь, и твой черед настал. Если, конечно, не хочешь рассказать мне о своих дружках.
– Так наших тут много? – скривился Коулхорн. – Да и хрен бы с ними. Я не для того тут оказался, чтобы знаться с людьми – они мне еще дома надоели.
Так монстры называют себя. Холодное, острое слово – «люди». «Люуу-диии» – как завывание ледяного ветра, безжизненное и безжалостное.
– Вы даже сами себя презираете, – заметил я. – Почему же думаете, что другие живые существа не будут?
– Ну, ладно, ладно! – взмолился Коулхорн. – Хорошо, я чудовище. И ты чудовище – ты сам сказал. Мы два чудовища, смекаешь? Я могу помогать тебе. Вдвоем мы спасем больше пони, а?
Я задумчиво потер подбородок копытом и посмотрел на потолок. В его центре чадила лампа, от нее, как от брошенного в воду камня, разбегались годовые кольца дерева.
– Звучит неплохо, – вздохнул я, – но… Знаешь мое кредо? Видишь монстра – убей монстра.
Захватил нож в магическую ауру и занес над шеей Коулхорна. Единорог заныл, задергался, начал судорожно дышать. Яремные вены вздулись под короткой лоснящейся от пота шерстью.
Я медленно вдавливал нож в плоть, вслушиваясь в шорох черных волосков о лезвие, в звук рвущейся кожи, влажное трение мяса о сталь.
На белесую клеенку пролилась темно-красная кровь, глаза Коулхорна стали мутными, веки опустились в два рывка. Жизнь покинула монстра, а я на миг ощутил, как мои ноги и рог наливаются силой.
Через минуту к чудовищу начал возвращаться истинный облик. Это происходило каждый раз. Слышались хруст костей и хлюпанье напитанного кровью мяса. Таз смещался, ноги вытягивались, копыта трескались, разделяясь на пять длинных, похожих на щупальца, отростков-пальцев. Морда уплощалась, ноздри и глазницы сужались, большие глаза пони вытекали, а под ними обнаруживались маленькие свинячьи зенки. Грива и шерсть тончали, выцветали.
Я шумно выдохнул, и волосы слетели с трупа, как семена одуванчика. На полу лежала долговязая лысая обезьяна с нелепым дряблым брюхом и непропорционально длинными верхними и нижними лапами. Голое тело блестело лимфой в тусклом свете лампы.
Их внешность отражает их мерзостную натуру.
Самое главное – то, ради чего я делаю то, что делаю, – было кончено, и Тёмный Кучер, моя вечная жажда, отпустил вожжи и оставил меня одного до поры.
Не знаю, откуда взялись в голове эти слова: «вожжи», «кучер». Возможно, слышал их от убийц матери и бессознательно запомнил, а может, встречал в текстах чудовищ, и они так въелись мне в мозг, что стало казаться, будто знал их всю жизнь.
Так или иначе, Тёмный Кучер, как всегда, получил, что хотел, и оставил меня убирать за собой.
Я взялся за пилу и преступил к разделке. Вообще-то, можно обойтись и обычным ножом: очистить им область сустава от кожи и мышц и разрезать соединяющий кости хрящ. Но пила – часть ритуала.
Утёр лоб и услышал урчание в животе. Бедный уставший голодный Каннинг.
Тёмному Кучеру было достаточно духовной пищи – того, что мы испытывали в момент убийства, – на меня же после работы всегда нападал жуткий голод. Я пилил связку между шейными позвонками и думал о сенбургерах с майонезом, помидорах-черри и покрытых глазурью кексах. Сглотнул слюну.
Как-то раз с голодухи отрезал кусок от берда чудовища и поджарил на костре. На вкус та еще мерзость – без соли-то! – а через пару часов я отрыгнул всё съеденное: желудок пони не смог переварить мясо.
Наконец, Коулхорн был распилен и упакован в десять небольших мешков: если попадусь на глаза припозднившемуся или проснувшемуся слишком рано пони, решит, что в них обыкновенный мусор. Хотя в Лес вряд ли кто зайдет. Еще один мешок я набил бумагой с картинками и текстами из головы Коулхорна и окровавленными клеенками.
Всё это добро погрузил в стоящую за домом-деревом телегу, впрягся и поскакал вглубь леса – туда, где в сокрытом гроте разлилось Зеркальное Озеро.
Класс заполнял светло-желтый утренний свет, в воздухе плавали пылинки и частицы мела. Жеребята сидели за партами в два ряда, а взрослые примостились на расставленных вдоль стен шатких стульях.
– … и вот так я сделала свою первую конфету, – закончила бежевая пони с сине-розовой гривой, одна из частых героинь фантазий чудовищ.
В их видениях и издалека она выглядела довольно молодо, но на деле была постарше главврача.
Когда детские аплодисменты стихли, учительница Черили кивнула мне и обратилась к классу:
– А теперь послушаем доктора Спэттера из нашей городской больницы.
Сразу вспомнились худшие моменты школьных лет. Я медленно вышел к доске и, собравшись с духом, улыбнулся:
– Собственно, я всего лишь рентгенолог. Если у пони что-нибудь болит, я просвечиваю больное место специальным аппаратом, чтобы посмотреть, не сломаны ли там кости, или нет ли там опухоли.
– Значит, ваш особый талант – видеть пони насквозь? – кудрявый очкастый жеребенок на первой парте поднял правую ногу, а левой указал на мою Метку – черный глаз с белым зрачком и бордовым белком.
– В некотором роде.
– А как вы получили Метку?
– Ну, она просто появилась, когда я был еще…
В тот весенний день Твайлайт повела меня в больницу, чтобы собрать справки для поступления в школу. Прохладный влажный ветер гнал по небу рваные облака, листья и трава были еще нежно-зелеными, выглядели беззащитными, не напитавшимися жизнью.
На едва прикрытых ветвях щебетали птицы, а поджарый пегас, вышедший из булочной, повалил мою приемную мать на диван и принялся облизывать ее нос…
– Твайлайт, это твой друг? – спросил я.
– Нет, – ответила она, посмотрев, куда я указывал, – раньше я никогда не встречала этого джетльпони. И, Каннинг, разве я не говорила, что показывать копытом невежливо?
Будто услышав, что говорят о нем, пегас замер и во все глаза уставился на нас.
– Простите, сэр, – коротко поклонилась Твайлайт. – Могу я вам помочь?
Пегас открыл было рот, но лишь помотал головой и скрылся за углом «Сахарного уголка».
– Ты врешь, да? – допытывался я. – Он точно тебя узнал, вы знакомы.
– Возможно, видел в газете, – нахмурилась Твайлайт, – но я его в первый раз вижу.
– Но вы же с ним на диване…, – настаивал я.
– Что? – вытаращилась Твайлайт. – На каком диване?
– На том, который под лестницей. Я сам видел.
Твайлайт отвела меня в сторону от дороги, чтобы мы не мешали движению других пони, и чтобы они нас случайно не услышали.
– Только что, – пояснил я. – Вот мы шли, и я увидел этого пегаса, и увидел, как он лижет твой…
– Тс! – Твайлайт прижала копыто к губам, глаза ее стали очень большими не то от удивления, не от страха – тогда я еще не умел различать эмоции.
– … нос. Я думал, это нормально для пони. Ну, видеть… как бы…, и то, что есть, и то, что… тоже есть, но где-то в другом месте.
– Нет, это не нормально. Это очень странно, Каннинг, если только это не…, – она зашла ко мне с боку и прищурилась: – Да, конечно! У тебя появилась Метка.
Я выгнул шею и увидел, как шерсть на бедре медленно меняет цвет, рисуя схематичное изображение глаза.
– Полагаю, видеть то…, что ты увидел сейчас, – это твой особый талант, – Твайлайт погладила меня по гриве. – Поздравляю с получением Метки.
– … маленьким, – ответил я. – Просто шел с мамой по улице, и она нарисовалась.
– А вы папа Сэйфи Саунд? – выпалила с предпоследней парты правого ряда маленькая пегаска.
Ее соседка – белая пони с рубиновой гривой, та самая Сэйфи Саунд, дочь главврача Рэдхарт от первого брака, – толкнула пегаску в бок.
По классу прокатились тихие смешки, взрослые пристально посмотрели на меня.
– Нет, мы просто коллеги, и она попросила меня прийти, потому что сама очень занята на работе, – объяснил поставленный в неловкое положение смущенный Каннинг.
В вопросе прослеживалась определенная логика. Иногда главврач посылала меня забрать Сэйфи из школы, а иногда, когда маленькая пони приходила к маме на работу, я помогал ей делать уроки. И других взрослых жеребцов в ее жизни не было.
Рэдхарт вышла замуж и родила, когда была уже терапевтом. Но из-за ее постоянной занятости в больнице брак не клеился, и муж подал на развод. Какое-то время он общался с младенцем Сэйфи, а потом переехал в Филлидельфию и только раз в полгода присылал деньги без открыток и писем.
– Извините, пожалуйста, – зашептала мне на ухо Черили, – такая уж у нас Уитти: что на уме, то и на языке.
Я заверил учительницу, что ничего страшного не произошло и, выяснив, что у детей больше нет вопросов о моей работе, поспешил в больницу.
Луна уже скрылась, до рассвета оставалось недолго. Стоило поторопиться. Час чудовищ миновал, но Вечнодикий Лес оставался диким. Из гущи ветвей за мной следили желтые глаза хищников, однако нападать никто и не думал – чуяли, что я им сродни, но притом не конкурент: у них свои жертвы, у меня – свои.
Телега подпрыгивала на массивных корнях, колеса поскрипывали, из тьмы доносилось потрескивание древесных волков – видимо, принимали тачку за сородича.
Под шерстью струился пот, я перешел на быстрый галоп, и осенний ночной ветер охолодил тело до озноба. Чувствую, тренировку у мистера Байсепса я завтра пропущу.
Хотя напрасно жалуюсь. В эту ночь мне несказанно повезло: выпал редкий шанс и поймать, и убить, и избавиться от трупа в одном и том же месте, тогда как обычно приходится переть тело к Озеру через весь Понивилль.
По земле протянулись толстые покрытые колючками лозы – до цели уже недалеко. Я продрался сквозь шипастые заросли и оказался на полянке с корявым пнем посередине. Пень я когда-то принес сам, чтобы прикрыть вход в грот, впрочем, большой надобности в этом не было: пони давно не заходили в Вечнодикий Лес, а уж так далеко и подавно.
Отодвинул пень и сбросил мешки из телеги в открывшуюся дыру. Прыгнул следом, покатился по круто уходящему вниз туннелю с влажными илистыми стенами.
Упал на груду мешков с частями Коулхорна, поднялся и глубоко вдохнул сырой затхлый воздух, огляделся. Ничего не изменилось: каменный пол и зеркальную гладь Озера освещали зеленоватые люминесцентные поганки, под высоким потолком густела тьма.
Когда-то, после инцидента с одной из своих подруг, моя приемная мать Твайлайт изучала свойства Зеркального Озера и установила, что оно копирует только живые объекты, а мертвую материю почти мгновенно растворяет. Возможно, из нее оно и берет материал для клонов. Разумеется, копировальные возможности Озера меня не интересовали – я использовал его как средство утилизации трупов.
Один за другим аккуратно опустил мешки в зеркальную воду. Не представляю, насколько здесь глубоко. На миг вода покраснела и тут же снова стала чистой: это значило, что пакеты и мясо Коулхорна растворились.
Дело было сделано. Оставалось выбраться наверх по склизкому туннелю и незаметно пробраться домой. А потом еще смыть с себя земляную грязь и, возможно, кровь. И постараться выспаться за полтора часа.
Как же утомительно быть серийным убийцей!
Стеклянные двери больницы разъехались, и я вошел в облицованный матовым белым кафелем зал с колоннами. Справа был гардероб, где пони могли оставить галоши в сырую погоду или верхнюю одежду в морозы, слева – стойка регистратуры.
– День добрый, Чабби, – я, улыбаясь, подошел к пожилой сизой пони за стойкой.
– Опять прогуливаешь, доктор Спэттер, – насмешливо прищурилась она. – Пользуешься тем, что у главврача в любимчиках.
– Вообще-то, утром я выполнял как раз ее поручение. Очень важное. Но не настолько, чтобы я забыл о тебе.
Телекинезом вытащил из-за спины коробку с кексами и опустил ее на лакированный деревянный прилавок.
– Смерти моей хочешь? – облизнулась Чабби Ноут.
– Только не твоей. Как же я без тебя?
Пони обреченно вздохнула, открыла коробку и откусила половину кекса, не уронив ни крошки. За все годы знакомства я так и не понял: то ли она так профессионально блюдет чистоту на рабочем месте, то ли настолько обожает сладости, что наловчилась поглощать их без остатка.
– Это меня погубит! – горестно воскликнула Чабби, дожевав вторую половину.
– Ты же в больнице: если что, сразу вылечим.
Сочтя, что мы с Чабби обменялись достаточным количеством не несущих смысловой нагрузки фраз (ритуал нормальных пони, которому мне сложнее всего следовать), я перешел к делу:
– На рентген кто-нибудь записывался?
– Сегодня никого, только мистер Макинтош приходил закрыть больничный.
– Ну, малоберцовая кость у него срослась, судя по снимку, – я сделал вид, что задумчиво припоминаю. – Но надо бы еще кое-что уточнить. Я пороюсь к картотеке, ладно?
Чабби Ноут кивнула и открыла мне дверцу в стойке. Я сразу направился к стеллажам с медкартами. Пока внимание Чабби занято кексами, можно спокойно поискать среди пациентов Девиана Тарта, которого упоминал Коулхорн.
Миссис Ноут – очень милая, добрая и упитанная пони, моя давняя невольная сообщница. Иногда чудовища беспечно обращаются в больницу при недомоганиях и даже проходят полное обследование, результаты которого фиксируются в картах. Врачи обычно не придают значения отклонениям в их анатомии, принимая их за небольшие гематомы и прописывая соответствующее домашнее лечение – тугую холодную повязку. Но не я. В так называемых «гематомах» я узнаю недоразвитые крылья у единорогов или наслоения рогового материала на лбу пегасов, будто они не могли выбрать, кем стать, или пытались обратиться в аликорна. У иных, как у Коулхорна, увеличены клыки.
Найдя подозрительную карту, я отправляюсь по указанному в ней адресу и, если нахожу пони, пытаюсь заглянуть в его разум. Получается – мой клиент, нет – обычный горожанин: мой особый талант работает только с монстрами. Впрочем, чаще всего они достаточно умны, чтобы не сообщать врачам свое подлинное местожительства, и поиск жертвы оборачивается часами брожения по городу в надежде случайно обнаружить чудовище.
Имя «Девиан Тарт» так нигде и не всплыло. Я поймал себя на том, что уже несколько минут листаю тонкую карту Даймонд Тиары. Молодая кобылка стала жертвой монстра, когда я был еще младшеклассником. Чудовище растлило ее в ночь выпускного бала, а на следующий день она исчезла. Когда учился в Мейнхэттенской медицинской академии, встретил ее в алкодиспансере во время практики. Тиара призналась, что украла биты из отцовского сейфа и уехала в большой город. Спилась в попытках забыть, что с ней сделали. К счастью для меня, не забыла. Она назвала имя насильника, а я записал, и этот монстр стал моей первой жертвой после возвращения в Понивилль.
– Проклятие, – прошипел я, захлопнул карту и поставил на место.
Обычно я всегда собран и не склонен предаваться воспоминаниям. Видимо, сказывается недосып.
Кивнул доедающей предпоследний кекс Чабби и пошел на второй этаж в свой кабинет.
На лестнице столкнулся с главврачом. Буквально столкнулся. Нет, надо срочно выспаться, чтобы восстановить концентрацию.
– Каннинг! – воскликнула Рэдхарт, потирая колено. – Ты мне чуть ногу не проткнул! Ладно, нестрашно. Как в школе?
– Мисс Черили хвалила Сэйфи. Говорит, у нее почерк лучше всех в классе.
Мы разминулись, но, едва я достиг конца лестницы, главврач окликнула:
– Уже время обеденного перерыва. Если у тебя нет пациентов, пойдем в кафе? Заодно поподробней всё расскажешь.
Поесть я всегда готов, так что согласился.
Порой почти по-настоящему поражаюсь, насколько необременительна моя работа. Иногда даже кажется, что я появляюсь в больнице только ради маскировки. Конечно, по большому счету, так и есть, и, будь я способен на чувства, испытывал бы стыд за то, что сижу не в кабинете в ожидании больных пони, а в кафе через дорогу от больницы, перед тарелкой блинов с вишневым сиропом.
– Ты вчера так внятно и не объяснил, куда запропастился.
И перед главврачом Рэдхарт. Она не даст о себе забыть.
– Сдавал книги в библиотеку. Думал, успею за перерыв, но…
Я использовал интонацию, мимику и жесты, которые должны были означать, что причина настолько прозаична и очевидна, что Рэдхарт и сама всё понимает, хотя на самом деле не знал, что сказать дальше. Быстро занял рот блином.
– Ну и пожалуйста, – фыркнула главврач. – Но ты, надеюсь, не забыл, что обещал мне сделать что угодно во искупление прогула?
– Так я уже сходил в школу.
Рэдхарт вытянула через соломинку остатки кофе-гляссе и заявила:
– Нет, об этом я бы тебя попросила в любом случае, тебе ведь не впервой помогать мне с Сэйфи. Так что это не считается.
– Похоже, меня берут в рабство, – улыбнулся я: есть у меня подозрение, что улыбка пони имеет то же происхождение, что и оскал хищников. – А ты знаешь, что принцессы делают с рабовладельцами?
– Приходи сегодня к нам на ужин. Вот твоя расплата.
– Ты настолько плохо готовишь? Извини, я должен был это сказать. Ну, типа шутка: смысл в том, что никто не хочет есть твою еду, поэтому тебе приходится всех заставлять.
Рэдхарт закрыла лицо копытом:
– Каннинг, иногда ты просто… Ох, Селестия, да поняла я, что шутка, объяснять необязательно! Что ты всё время…, то ли считаешь себе каким-то ущербным и поэтому оправдываешься за каждое слово, то ли, наоборот, думаешь, что умнее всех, и никто не способен понять твоих речей!
– Раз ты говоришь «то ли – то ли», значит, действительно не понимаешь.
– Ха. Ха, – насупилась главврач. – Тебе бы свое остроумие в Лас-Пегасе на стенд-апе показывать: в газете писали, что мадам Пай ищет новые таланты. Ладно, не суть. Придешь?
Что ж, нормальные пони ходят в гости, да и хотелось поскорее отделаться от долга.
– Да. Спасибо за приглашение.
Главврач жила в узком двухэтажном домике неподалеку от больницы. Он вклинился между соседними зданиями, словно нож между ребрами.
Ровно в восемь вечера, когда на город уже опустилась густая осенняя темень, я постучал в дверь.
Открыла Сэйфи Саунд. Мгновенно, будто ждала.
– Каннинг, привет! – весело подпрыгнула она. – Заходи-заходи, будем кушать!
– Сэйфи, – строго сказал я, – разве я не предупреждал, чтобы ты не открывала дверь, не спросив, кто там? Тем более в тёмное время. Это опасно для маленьких пони… Да и для больших тоже.
– А я знала, что это ты, – засмеялась она. – Ну, чего ты такой серьезный?
Сэйфи обхватила мою переднюю ногу своей и потянула к столу. «А интересная фраза, – размышлял я, пока меня тащили, – надо будет сказать ее следующей жертве, если слишком разноется».
Первый этаж был разделен на зоны списанными больничными ширмами, которые Сэйфи разрисовала цветами: одна зона – прихожая с входной дверью и дверцей в ванную, вторая – столовая, совмещенная с кухней.
Передо мной предстал стол с огромной хрустальной салатницей, наполненной горой чего-то зеленого и, очевидно, очень полезного, тремя тарелками с приборами и кувшином морковного сока.
У раковины стояла Рэдхарт, вытирающая копыта махровым полотенцем. Она расплела свой пучок, и густые бледно-розовые волосы обрамили белое лицо, будто десны – зуб.
Она приветливо улыбнулась и кивком указала на стул. Ее грива колыхнулась, и мне отчего-то вдруг стало неуютно, из глубины подсознания начала подниматься неприятная мысль, воспоминания о чем-то… грустном? Пышные бледно-розовые пряди, спадающие на лицо, колышущиеся в такт движениям…
– Садись, не привередничай, – Рэдхарт погрозила копытом. – Знаю, ты любишь всякое жирное и жареное, но надо же хоть иногда нормально питаться.
После ужина: салата из шпината и фруктового желе на десерт, – главврач объявила, что Сэйфи пора спать, и предложила прочитать ей сказку.
–Да-да, – оживилась она, – сказку, Каннинг!
Мы прошли на второй этаж. Рэдхарт уложила дочь, подоткнула ей одеяло, погасила верхний свет и включила ночник.
– Ну? – нетерпеливо уставилась на меня маленькая пони.
Прокашлялся. И еще раз. Покосился на Рэдхарт. Благодаря своему особому таланту я знал множество выдуманных историй, но ни одну из них нельзя было рассказывать даже взрослым пони, не то что жеребятам.
– Жил-был… э-э-э…, эм… дракон, который смог, – неуверенно начал я. – Он был сильным и страшным, и мог запросто уби… причинить боль кому угодно. Но однажды он полюбил пони…
– Принцессу? – заинтересовалась Сэйфи.
– Нет, самую незнатную пони. Но для дракона она казалась королевой. Каждый день дракон дарил этой пони кучу драгоценных камней – а ты ведь знаешь, что драконы сами очень их любят, представь же, как много эта пони для него значила! Пони сначала боялась дракона, но потом, когда привыкла, начала с ним общаться и поняла, что он хоть и страшный, но вовсе не злой.
– И они поженились? – навострила уши Сэйфи.
– Да, – обрадовался я, почувствовав, что мои мучения закончены. – Спокойной ночи.
– Ну, Каннинг, это слишком короткая сказка! Еще-еще!
– Хорошо, они не поженились, ведь он был драконом, а она – пони. Тем не менее, она поняла, что очень даже неплохо дружить с драконом, который каждый день приносит драгоценности, поэтому обращалась с ним очень хорошо. Из-за этого дракон подумал, что она тоже его любит, и стал носить ей еще больше каменьев. Он совсем исхудал – драконы ведь кушают камни, а он все отдавал ей, – а пони стала очень богатой, и многие жеребцы захотели на ней жениться, чтобы получить приданое. Не сразу, но дракон заметил, что его особенная пони постоянно ходит на свидания с разными жеребцами. Он очень разозлился, злость придала ему сил, и он сжё… то есть, эти силы оказались волшебными, и с их помощью дракон смог превратиться в пони. В облике пони его особенная избранница его не узнала, поэтому он познакомился с нею заново и перещеголял всех ее ухажеров. Наконец-то, пони по-настоящему полюбила дракона, и они жили долго и счастливо… И, знаешь, бывали случаи, когда эта пони печально говорила: «Куда же пропал мой друг дракон? Он был таким замечательным, я бы все свои богатства отдала, чтобы снова поболтать с ним, как встарь. И тебе бы он понравился, мой муж: у вас такие похожие характеры!» А пони-дракон не знал, радоваться ему от того, что пони на самом деле считала его другом, а не просто источником драгоценностей, или грустить от того, что она грустит. Но и признаться ей, кто он есть, боялся: вдруг тогда она его разлюбит? «А может, – думал он, – она подозревает, что я дракон, и говорит всё это только, чтобы я превратился обратно и принес ей еще камней?» Так подозрения точили душу пони-дракона, и…
Сэйфи тихо сопела, ее ноздри едва заметно сужались и расширялись. Оставалось надеяться, что она заснула на словах «долго и счастливо», а то что-то меня понесло. Я прочел слишком много чудовищных текстов и, кажется, чуть было не пересказал один из них.
Оглянулся на дверь: Рэдхарт не было.
Я нашел ее внизу. Сидела за столом, перед ней стояли бутылка красного вина и два бокала, полный и наполовину пустой.
– А сказки-то мы здесь забыли, – главврач указала копытом на подоконник, где лежала толстая книга в радужной обложке: «Сказки о Гармонии» за авторством Эни Райтера. – Заметила ее, когда спустилась, вернулась, чтобы дать тебе, но увидела, как ты сам что-то рассказываешь, и как увлеченно слушает Сэйфи. Решила не мешать… Ты устал?
– Не особо, – до конца рабочего дня я дремал в рентген-кабинете, поэтому был довольно бодр.
– Тогда выпей со мной.
Я присел напротив и посмотрел на бокал. Сказал:
– Хорошо бы… сидра.
– Нет, только вино.
Мы чокнулись, и я пригубил. Отвратно. Не люблю алкоголь, а может, просто не приучен к нему. Твайлайт запрещала мне пить – боялась, что тогда мой Тёмный Кучер лишится тормозов.
Рэдхарт выпила залпом и налила себе еще. Судя по замедленным движениям и слегка расфокусированному взгляду, она уже немного осоловела.
– А я вчера была на свидании, – сообщила главврач, отхлебнув.
– Поздравляю? – предположил я.
– Не с чем. Знаешь, что он мне сказал? Мне, говорит, неприятно иметь дело с пони, которая точно знает, что у меня внутри. Говорит, о каких чувствах может идти речь, если ты разбираешься во всех этих гормонах, кругах кровообращения, электрической активности мозга? Я мол его насквозь вижу, а он хочет быть загадкой! Не, я понимаю, есть такая поговорка, но она вроде касается кобылок. И это уже третий за год! Я же не для себя, Сэйфи отец нужен.
Главврач допила и вылила себе в бокал остатки вина. Продолжила:
– Как будто я хотела таких знаний! В детстве всегда носила с собой пластырь и йод, помогала друзьям, если они получали ссадины или занозы, дула на ранки, прикладывала холодное к синякам. Да, мне нравилось быть полезной, но… Однажды проснулась – а на мне Метка. А я ведь тогда не знала, что быть медиком – это совсем не то, чем я в школе занималась! Не подорожник прикладывать! Трупы, Каннинг! В училище мы вскрывали трупы, резали, вытаскивали органы! Знаешь, какие есть два способа препарирования мозга? А виды разрезов грудной клетки? Да что я рассказываю, ты же сам учился… Я не просила такого особого таланта, но раз уж так сложилось, я терплю, не меняю занятий. Провожу операции. Врачи ведь всегда нужны, от такого таланта нельзя отказываться. Но так тяжело! Понимаешь? Я работаю для них, а они не хотят со мной знаться, потому что мне пони резать приходится! Брезгуют! Боятся!
– Тише, – я накрыл копытом ее, лежащее на столе, – Сэйфи разбудишь.
– Но ты меня понимаешь? – чуть не плача, прошептала она.
Медленно кивнул. За свою жизнь я покромсал гораздо больше пони, чем Рэдхарт, и не испытывал при этом того, что она, но в общих чертах улавливал логику ее слов.
– С тобой-то мы равны? Мы видим другу друга насквозь, знаем, что у нас внутри, и почему с нашими телами что-то происходит?
– Да, наверное.
– Слушай, Каннинг, – она положила на стол оба копыта, навалилась грудью, – я понимаю, что сильно старше тебя, да и, может быть, слишком поздно подумала об этом, но… у тебя ведь нет никого особенного?
Рэдхарт подалась вперед, а я потянулся магией к оставленной у входной двери сумке, нащупал в ней шприц с пропофолом – всегда ношу с собой парочку на всякий случай – и вколол главврачу в шею. Не весь – в сочетании с вином это могло быть опасно, – но она тут же уронила голову на стол.
Бокалы подскочили от удара, мой упал, и красная жидкость из него разлилась по столешнице, достигла растрепавшейся гривы Рэдхарт.
Бледно-розовые, пропитанные красным волосы…
Я почувствовал, что пьян, хотя вроде глотнул совсем чуть-чуть. Как же погано всё обернулось. Зачем я ее вырубил? Можно было просто уйти.
Две пони без сознания в моем распоряжении! Тёмный Кучер заерзал на мозжечке. Он был еще сыт смертью Коулхорна, но, как я никогда не отказывался от еды, он никогда не отказывался от крови.
В глазах потемнело. Я склонился над головой Рэдхарт, погрузил нос в ее гриву и вдохнул смесь ароматов мыла и вина, приправленную небольшой ноткой пота. Приоткрыл рот и начал с хлюпаньем ссасывать вино с волос.
– Стоп, – резко поднялся и отскочил от стола. – Стоп. Спокойно.
Никогда так не делал. Убийство – да, оно мне необходимо. Но это…, это что-то больное, извращенное. Возможно, я так долго заглядывал в головы монстрам, что начинаю думать и действовать, как они, разделять их странные влечения.
Взвалил главврача себе на спину и, поддерживая магией, поволок наверх. Уложил в ее кровать, укрыл одеялом и тихонько спустился обратно. Вытер лужу вина со стола и пола и был таков.
Прохладный ночной воздух вернул самообладание сбитому с толку, самого себя напугавшему Каннингу. Должно быть, Твайлайт была права, и мне действительно опасно пить, только и всего. Я ни капли не похож на тех чудовищ, на которых охочусь.
Ни капли. Кап. Кап. Кровь.
«Тихо!» – приказал я Тёмному Кучеру.
Окна большинства домов уже были черны. Уличные фонари высекали из зданий угольные тени, ложащиеся на дорогу, стискивающие землю, словно ремни… Спокойно, Каннинг, спокойно, сегодня не та ночь.
К тому моменту, когда впереди показалась крона моего жилища, я окончательно взял себя в копыта – подействовали уговоры: «Завтра уже пятница оттрубишь еще одну смену в больнице, а за выходные хорошенько выспишься. А потом можно и новую жертву искать».
Вдруг в круглых окнах дома-дерева зажегся свет. Нет, не будет мне сегодня покоя.
«Кто-то вломился? – соображал я, переходя на галоп. – Монстр? У Коулхорна всё-таки были приятели, и теперь они пришли отомстить? Невозможно: он не мог знать, кто я. Если только не следил за мной сам. Тогда почему не был готов к нападению? Проклятье!»
Я затормозил, пригнулся и начал красться к дому вдоль обочины. Добравшись до стены, осторожно заглянул в окно первого этажа: никого не видно.
Со шприцом пропофола наготове я аккуратно, чтобы не скрипнула, приоткрыл дверь. В зале горел свет, слышалось уютное клокотание чайника.
– Йо-йо-йо, – раздался с кухни хрипловатый голос, – Каннинг Спэттер, костей инспектор, его рог длинной с километр!
«Проклятье», – подумал я, пряча шприц в сумку, и отозвался:
– Привет, Спайк.