Впервые увидев её/The First Time You See Her

Глава восьмая: Из Редута в Клаудсдейл (Шайнинг Армор)

Заметки к главе:

«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
— Бродский, «Письма римскому другу»

— И вот тут-то ты и попался, — сказал грифон и подул на мыльную плёнку на конце дорого выглядевшей пузырительной палочки красного дерева, извергнув из неё струю крошечных переливающихся пузырьков. — Впервые увидев её. Во всяком случае, так это произошло со мной, и так же это случалось на протяжении веков с сотнями, тысячами маленьких пони до вас. Живёшь себе своей жизнью, невинно занимаешься своими делами, а потом вдруг появляется она, и вся твоя жизнь начинает вертеться клубком вокруг этого её изящного копытца. Такова неизбежность, лейтенант.

— Ваша история – полная нелепица, — ответил я, следя за тем, как пузыри лопались о багровый бархатный плюш салона для джентльпони на дирижабле. Я был рад отвлечься на них от катастрофической позиции на доске для игры в карром – грифон обыгрывал меня вчистую. Крутя миниатюрный кий в телекинетическом поле, я оглядывал расположение маленьких деревянных дисков на столике и обдумывал следующий удар.

— Вы меня раните, — с этими словами мой собеседник, называвший себя «Аурик», прижал лапу к груди. — Право, раните. Я перед вами душу обнажаю, вываливаю историю всей своей жизни, и что же я получаю в ответ?

— Я думаю, что вы о многом умолчали, если в ваших словах вообще есть хоть крупица правды. Как может грифон прожить тысячу лет? Ваш брат обычно живёт даже меньше, чем пони, а про тысячу лет и говорить нечего.

— «Ваш брат», — закатил глаза Аурик. — Только послушайте этот бесчувственный язык – «ваши», «наши». Раните, лейтенант Армор. Всё глубже и глубже.

— Извините, — ответил я. — Я встречал не так-то много грифонов. А большинство из тех, кого я встречал, в это время очень старались убить меня. Это способствует обобщениям, но ничего не меняет в том факте, что у меня нет особых причин верить вам.

— Ну хорошо, — сказал Аурик. — Раз уж вы настаиваете на том, чтобы я разворошил прошлое: давным-давно я ввязался в небольшую перебранку с бессмертным духом хаоса. Он решил, что будет забавно проклясть меня и подчинить мою жизнь своей прихоти. Но потом он взял и пал от копыт Её Высочества Селестии, а поставить другие конечные условия он, похоже, забыл – можете себе представить? Так что теперь, как я понимаю, мне остаётся дожидаться конца времён. Не сказать, чтобы я с нетерпением ждал того, как буду бродить по планете, когда от неё останется холодная безжизненная оболочка. Из пыли и песка трудно что-то испечь, знаете ли, но что тут сказать, — он зевнул. — Этих цыплят я, вероятно, буду считать целую вечность, когда наступит осень. А пока что я охраняю вашу прекрасную эквестрийскую принцессу, оставаясь в тени, и это придаёт моей жизни отдалённое подобие смысла и цели. Вдаваться в дальнейшие подробности я в настоящий момент не собираюсь, чтобы не превратиться в дёргающийся комок экзистенциальной му́ки прямо здесь на полу – это было бы то ещё зрелище. Лампу-другую я бы точно сбил. Поставьте биток на красный круг и попробуйте удар с отскоком от борта, мм?

Я моргнул.

— Прошу прощения?

— Видите вон тот диск, который сидит совсем один на другом краю доски? Поставьте свой биток на правый красный круг, ударьте им о правый борт и попробуйте загнать тот диск в дальнюю левую угловую лузу.

— Я думал, что этот самый биток нельзя ставить на красные круги, — ответил я, нахмурившись.

— Биток можно ставить на красный круг, если он полностью на нём помещается. Это ставить его частично на красный круг нельзя, — Аурик возвёл глаза к потолку, как будто идея круга, который по закону разрешается накрывать целиком, но не частично, даже у особенно несообразительных жеребят (цыпок?) не должна вызывать затруднений. — Пожалуйста, попробуйте запоминать правила, лейтенант.

— Извините. Я в первый раз играю в эту сумасшедшую игру.

Я опустил биток на красный круг и, поднеся кий, нерешительно толкнул его в указанном Ауриком направлении. Мой удар не попал в цель, вместо этого сам биток угодил в лузу. Сдержав ругательство, которое мне хотелось употребить, я заменил его коротким раздражённым фырканьем.

— Не повезло, — сказал Аурик, положил на стол свой собственный биток и щёлкнул по нему когтем, исполнив совершенно сумасшедший манёвр с несколькими соударениями, загнавший в лузы сразу три диска и обнаживший красную «королеву» для лёгкого добивающего удара, который грифон не замедлил предпринять. Вольготно опёршись на край стола, он продолжил: — Не переживайте. Это всё-таки грифонья игра. Она рассчитана на когти, а не на копыта. Играть в неё с кием должно быть гораздо труднее. Плюс к этому – века́ опыта, как-никак.

— Я по-прежнему не уверен, верю ли вам насчёт всего этого про «века».

— Да, видите ли, тут-то мы и подходим к самому забавному, — ответил Аурик, снова поднимая свой диск-биток. — Не играет никакой роли, верите вы моему рассказу или нет. Совершенно неважно. Да, я сказал вам правду, но выкиньте это из головы, если это вас отвлекает. Я сочту наш маленький разговор успешным, если мне удастся вбить всего лишь два крошечных фактика в этот ваш толстый поглощённый собой легионерский череп, — он поднял один коготь. — Во-первых, верьте или не верьте во что угодно в моём рассказе, но вы должны поверить, что мне можно доверять и что я не позволю, чтобы принцессе Кейдэнс был причинён какой-либо вред, если в моих силах это предотвратить. По прибытии в город вы получите послание от вашей любимой солнцезадой лошади-богини, в котором, скорее всего, будет излагаться та же самая мысль, и вы захотите получить подтверждение, а потом – подтверждение подтверждения. Целая куча ценного времени уйдёт впустую. Будет быстрее, если вы поверите мне прямо сейчас.

— Я приму это к рассмотрению. А второй факт?

Аурик поднял второй коготь.

— Вам нужно понять, что, какие бы чувства вы ни испытывали к принцессе, вам в этом плане абсолютно ничего не светит.

— Я не знаю, о чём вы говорите, — ответил я и повернулся в сторону панорамного окна, за которым клубилось бесконечное поле предрассветных облаков, в надежде увидеть что-то другое вместо внезапно всплывшей у меня перед глазами зацикленной плёнки с тем, как Е.К.В. Кейдэнс с мокрой гривой поднималась из вод (с устрицами). — Мои отношения с принцессой – чисто профессиональные. Ничего другого. Никаких устремлений к чему-либо большему.

— Угу. Как же, как же.

— Почему бы вам не спросить её саму? — сказал я, повернувшись обратно. — Она же аликорн Любви. Я не заметил, чтобы она назначала странные сеансы психологической помощи за салонной игрой для разговоров о моих «чувствах».

— Милый вы мой прекраснодушный жеребчик, — сказал Аурик. — Вы что, до сих пор не поняли? Принцесса Кейдэнс не воспринимает ваших чувств к ней, потому что она сражает наповал всех встречных, куда бы ни направилась. Вы ожидаете, что она выделит вашу гормональную дрожь и мечты о служении из целого моря таких же? Только кому-нибудь более искушённому вроде меня или той старой ведьмы-единорога видно, на что вы нацелились.

— Леди Призмия? Мы с ней почти не разговаривали.

— Она дала вам рисунок, перед тем как вы улетели.

— Да, — сказал я. — Там был изображён пятиногий пони в ковпоньской шляпе. И нарисовано это было на оборотной стороне листка с кроссвордом пятидесятилетней давности.

— И что, по-вашему, это означает?

— Это означает, что она немного тронулась! — ответил я, размашисто жестикулируя кием. — Со старыми пони такое, знаете ли, бывает. К чему вы вообще ведёте?

— Вы очень маленький пони, Шайнинг Армор, — сказал Аурик. — Вы маленький. Вся ваша семья маленькая. Вы, ваши родители, братья и сёстры, ваши будущие дети – вам всем суждено прожить очень маленькие жизни, а потом вы умрёте, а для неё пролетит лишь мгновение.

— Мой отец революционизировал способ организации документов в Кантерлотских архивах. Во всём городе не найдётся архивиста, который не знал бы его имени. За эту работу его произвели в рыцари.

Аурик пропорол воздух когтем и указал в сторону кают первого класса.

— Подумаешь. Эта девчушка лично обрушила экономику Кантерлота. Когда она ещё только-только вылезла из детских пижам.

— Шутите, — сказал я, нахмурившись.

— Чистая правда, Гор мне свидетель. Это было вскоре после того, как она прибыла в столицу. Её Высочество Селестия в своей бесконечной мудрости решила, что кобылке будет полезно больше общаться с другими пони. Записала её в филлискауты. За первые пять недель программы малышка добилась того, что абсолютно всепони в Кантерлоте вспомнили, как же они обожают скаутское шоколадное печенье с мятой. Пони буквально распродавали материальные активы, чтобы купить его побольше. Пока эту проблему решали, город чуть не дошёл до бунта.

— Не знаю, верю ли я вам.

— Ну хорошо, вина не целиком была на ней. Всё это вылилось в масштабные спекуляции какао на товарной бирже, но главное в том, что именно она спустила лавину. Всего лишь пытаясь продавать гонючее мятное печенье. Проверьте сами! Воспользуйтесь хвалёной системой организации документов вашего отца и отыщите информацию о так называемом «Шоколадном пузыре».

— И каким боком это касается меня?

— Это касается вас, потому что она больше вас, лейтенант Армор. Она больше, чем любая другая пони, которую вы встретите, за исключением разве что её любимой тётушки. Вы смотрите на неё и видите нормальную девушку из верхушки общества, готовую переступить порог взрослой жизни, девушку, которая слушает Дэна Стейблберга, «Эрроусмит», «Мэр Сапплай» и которая не видит ничего такого в том, чтобы держать дома календарь с кроликами. А когда на неё смотрю я, то вижу принцессу-богиню Редута, пони, которая оставляет за собой яркий след в истории, в жизни всех окружающих, попросту за счёт того, что существует.

Грифон запустил лапу в одну из луз игрового стола, достал оттуда пригоршню дисков и вывалил их на доску.

— Э-э, — пробормотал я.

— Я воспользовался своими мистическими способностями к предвиденью и установил, что вы всё равно проиграли бы. А теперь вам нужно помолчать, потому что я собираюсь перейти на метафоры. Видите все эти фишки?

— Они у меня прямо перед носом, так что да.

— Некоторые из них белые, некоторые – тёмные, и все они в общем-то одинаковые. Но среди них есть ещё и вот эта, — Аурик постучал когтем по единственной красной королеве. — Она на доске вместе со всеми остальными дисками. Она примерно такого же размера и примерно такого же веса. Но она такая одна. Она не моя, не ваша, она подчиняется совершенно другому набору правил, и любой, кто хочет преуспеть в игре, должен следить за нею, не спуская глаз.

— Знаете, метафоры у вас получаются ужасно. Я не вижу никакой «игры».

— Это потому, что солнце ещё не взошло, — с этими словами Аурик обнял меня за плечи и увлёк прочь от доски с фишками к обзорному окну. — Потерпите немного, уже скоро. Вот-вот увидите.

— И на что мне смотреть? — спросил я, прищурившись и вглядываясь в серую мглу.

Тут облака разошлись, и глупость моего вопроса стала очевидна.

Клаудсдейл.

В ясный день независимый город-государство пегасов виден практически из любого уголка Эквестрии. Вы знаете, что он есть, понимаете, почему и зачем он существует, и, поскольку его непосредственное влияние на вас ограничено, вы в конечном счёте вроде как вычёркиваете его из мыслей. Но приблизьтесь к нему, как мы в тот день, – по воздуху с запада, когда за ним восходит солнце, – и у вас уже никогда больше не будет такой возможности.

Клаудсдейл, когда вы видите его своими глазами, вблизи, вызывает смирение и трепет. Вы заранее ожидаете, что он окажется горой. Что он окажется одной из величайших гор изо всех, что вы видели, уступающей только могучему Кантерхорну. Вы ожидаете увидеть его всё затмевающую высоту, его головокружительные глубины. На всё это можно настроиться заблаговременно.

К чему нельзя по-настоящему подготовиться – это к его энергии.

Вот что важно в Клаудсдейле: это не гора застывшей земли. Это гора гремящей воды, искрящегося льда, молний, вспыхивающих заревом какой-то мифологической небесной кузни. Это радуга и суета, огонь и ветер, часовой механизм и буйство в равной мере. Моргните, и вы увидите низвергающийся свысока поток пены; моргните ещё раз, и он превратится в тонкую ледяную колонну, едва удерживающую край монолитной структуры сверкающего акрополя, в любой момент готового опрокинуться с высот и рухнуть беззвучной катастрофой из ледяной крупы, ваты и ветра. Город волнуется и шевелится, как вечно раскалывающийся ледник; он принимает живое участие в юрких, динамичных танцах своих разноцветных обитателей, которые кружат, ныряют и вертятся в бесконечном диком кипении разных «смотри-как-я-умею» и «спорим-ты-так-не-можешь». Он настоятельно, искренне, до боли живой, и он затягивает вас в себя, умоляя забыться и превратиться во всего лишь ещё одну крутящуюся частичку его блистательного целого.

Когда солнце восходит позади него, Клаудсдейл – это натуральная преисподняя.

— Вот это, — сказал Аурик у меня из-за плеча, — и есть игра.

Я не мог вымолвить ни слова.

— Клаудсдейл – это сила, — продолжал Аурик. — Дикая. Неуправляемая. Это нечто вышедшее из равновесия, балаганный кривой домишко, через который его жители радостно путешествуют каждый день, считая его неустойчивость искусной работой, а не знаком надвигающейся катастрофы. А мы с вами, милый мальчик, будем посреди него, когда в эту смесь добавится аликорн.

Ко мне вернулся дар речи.

— И какое отношение это всё имеет ко мне?

— Ну, вы её любите, это ясно. И не поймите меня неправильно – это просто замечательно. Сердечки, цветы, всё такое. Но поймите, что вы такой не первый, не величайший и не последний. Смотрите на ситуацию с чуточку более широкой точки зрения, лейтенант Армор. Поймите, что для неё вы всегда будете телохранителем и солдатом, а не её сладким-пресладким пирожком, и ведите себя соответствующе. Вы делайте свою работу, я буду делать свою, и через сотню лет, когда вы будете гнить в семейном склепе, она по-прежнему будет вспоминать вас с отстранённой тёплой нежностью.

— А что насчёт вас? Где вы будете через сотню лет?

— По-прежнему с ней, разумеется. Буду продолжать то, что не сможете вы.

Я прищурил глаза.

— Стало быть, у вас никаких устремлений к сладкой-пресладко пирожковому статусу нет?

— Абсолютно никаких, — Аурик сделал паузу. — …которые были бы вашей заботой, лейтенант.

У меня к щекам подступило тепло.

— Зато вам почему-то есть есть дело до того, что чувствую я.

— Мне есть дело до того, что чувствует принцесса. А ещё я смотрю на этот вопрос в более долговременной перспективе, чем вы можете понять. Вам нельзя позволять себе терять бдительность, а она не может позволить себе попасть в эмоциональный переплёт, влюбившись по уши в бабочку-однодневку.

— Вы ревнуете.

— Чепуха, — сказал Аурик. — Я охраняю принцессу, Шайнинг Армор. Всю её, целиком. Включая сердце. Ей нужно быть в безопасности, и сильной, и неповреждённой, всегда. Но в особенности сейчас. Потому что сейчас всё начнёт меняться.

Наши взгляды встретились на мгновение, а потом я еле заметно кивнул и отвёл глаза. Мы достигли мира, хотя и хрупкого, а в тот момент мир и спокойствие нужны были мне как никогда раньше. Мы двое, грифон и единорог, стояли бок о бок и смотрели на дивный пегасий город, пока дирижабль, сверкая огнями, по плавной дуге заходил на посадочный курс и вплетался в великий узор жизни и движения, каковым был и остаётся Клаудсдейл.

— Ничего не обещаю, — сказал Аурик, — но у меня есть чувство, что Её Высочество Кейдэнс ворвётся в этот город как комета.

— Похоже на то, — ответил я.

А дальше говорить было не о чем.

Близилась швартовка.