Влекомые роком

Глава 3

3

Толмир допил ароматный чай, довольно причмокнул и поставил чашку на балюстраду. Ожидая утренних газет, он оглядывал залитый солнцем двор. Лето не стремилось отступать, так что осенью ещё не пахло; можно было подумать, что бо́льшая часть теплыни ещё впереди. Вчерашнее «озеро», разлившееся по двору, исчезло. В небольшой лужице у клумбы рядом с тополями купались суетливые воробьи; в нескольких саженях от них на пеньке устроилась чья-то белая с рыжими пятнами кошка. Её масть была точь-в-точь как у кого-то из слуг. Недолго понаблюдав за птицами, она зевнула, свернулась калачиком и задремала, подставив солнечным лучам бок и спину. Князь смутно помнил, что кошатницей была новая экономка, но не был уверен, что память его не подводит. Он вообще мало в чём был уверен все последние декады.

Пони – что кошки, пришло ему в голову.

К дровяному сараю протопал слуга – светло-гнедой, с белыми отметинами на шее и голове и несколькими светлыми прядями в чёрной гриве; он тянул за собой небольшую тележку. Пони был хмур, выглядел помятым и слегка припадал на одну ногу. Вчерашний? Темно было, а в темноте все пони серы… если они не вороные или снежно-белые. Толмир удивлённо отметил про себя, что в доме появилось множество новых слуг, чьих имён он даже не знал, а кого-то, должно быть, и не видел ни разу. Мэйнгрейв знает всё, его и нужно спрашивать, кто таков вот этот чёрногривый и отчего хромает. При отце Толмир знал всю челядь наперечёт по именам, а теперь обычно обращался к снующим по дому земным не иначе как «эй, ты». Один из таких безымянных пони как раз приближался с заткнутыми под перевязь газетами. Его догонял Андий.

Просмотрев несколько поданных секретарём документов, князь не нашёл в них ничего занимательного, поэтому быстро пробежался глазами по тексту и наскоро подмахнул их. Толмир покосился на опустевшую чашку, на что Андий понимающе кивнул, поклонился и исчез. На смену ему скоренько возник слуга с серебряным чайником. Хрустя обильно подсоленными галетами, князь взялся за газеты. Их было две, да ещё журнал, выходивший каждую декаду.

«Тернецкий вестник», чью редакцию затопило ливневым паводком, с трудом оправлялся после маленькой катастрофы, поэтому свежий номер вышел двумя днями позже обычного и изумлял аскетичностью оформления, что, впрочем, не удивляло: гранки утонули, запасы бумаги погибли, печатный станок пребывал в плачевном состоянии. Номер был спешным порядком напечатан в другой типографии на отвратительной жёлтой бумаге и напоминал бульварный листок. Заглавная полоса была набрана другой гарнитурой и видом своим походила на обнародованные рескрипты Императора во время последней смуты. Ни самых плохоньких фотографических, ни других изображений в ужавшейся до двух полос газете не было. Передовица освещала перестановки в Канцелярии Двора, другие заметки сообщали о модных столичных раутах и политических дрязгах. Стиль заметок, освещавших скандалы, были прилизан и сглажен настолько, что описанные события казались милыми недоразумениями. Выдержки из важнейшего для арендаторов указа о снижении податей, недавно утверждённого Императором, помещались в «подвале» второй полосы, где с трудом втиснулись между колонкой с несмешными светскими анекдотами и странным объявлением, которое гласило: «Веселье по-княжески! Ололо и блины! Всё переносится на завтра. Спешите, пока не утонуло! Игогог». Больше о стихийном бедствии не было сказано ни единого слова. Лояльный губернатору «рупор прессы» последовательно держался правила «не выносить сор из избы», невзирая на обстоятельства. Пробегая глазами бессодержательные заметки, Толмир то и дело «спотыкался» на опечатках и прямой абракадабре, которой нерадивый наборщик-линотипист заполнил строки с замеченными ошибками, да так в итоге и не удосужился подчистить дело копыт своих. Корректор у них то ли утонул вместе с печатным станком, то ли запил с горя, подумал князь.

Толмир ещё несколько минут поломал голову над загадочным объявлением, ничего не надумал и решил позднее показать странный ребус Вихорну. Вряд ли «веселье по-княжески» и остальная чушь являлись чем-то иным, кроме безобидной шутки, но это мог быть и шифр для сбора каких-нибудь мятежников. Полулегальное иворборгское общество «Внеземное Братство» несколько лет назад собрало сочувствующих своим идеям единорогов и пегасов на воспрещённое факельное шествие именно посредством такого вот внешне бессвязного объявления. Лишь увещевания влиятельных пони позволили тогда избежать стычки недовольных с полицией и визита в столицу стаи вендиго. Толмир покачал головой: а ведь поводом к выступлению послужило какое-то крошечное послабление для ремесленников, девять десятых из которых составляют земные пони. Скоро этим недовольным и поводов не потребуется, подумал князь.

Либеральные местные «Ведомости» разразились статьёй «Велик потоп да мал урожай», не поскупившись отвести центральную полосу оцениванию прямых и косвенных убытков от паводка. Ведущий журналист, скрывающийся под псевдонимом «г-н Репей», въедливый и острый на язык щелкопёр, смог где-то раздобыть копии нескольких документов, среди которых нашлись и такие: перечни непредвиденных расходов княжества и мэрии Тернеца, акт об урезании довольствия военным, а в довершение всего – циркуляр о повышении и удержании цен на хлеб.

Этот пони всячески стремился выставить власти в дурном свете. Он оставлял своим пером болезненные, долго не заживающие раны. Брезгливо отметая всё хорошее, он не жалел грязи, чтобы извалять в ней всех: губернатора, князя, градоначальника и других пони рангом ниже. Под конец статьи из общего русла темы журналист неожиданно «своротил» в сторону сложного положения на строительстве железной дороги и настрочил несколько едких пассажей, смысл которых сводился к риторическому вопросу: «Доколе князь будет противиться развитию инженерной мысли?» Бумагомаратель знал, куда нужно бить наверняка: читая эти строки, Толмир вдруг почувствовал, как у него зачесались бабки; ему страшно захотелось так начистить морду этому писаке, чтоб того родная мать не узнала. Отложив на время листок, князь вынужден был успокаивать себя, медленно цедя остывший чай.

Ничего, ничего, думал он, сочтёмся как-нибудь. Верно говорят ингату: грязь не сало: потёр – и отстала. Не беда, утрёмся. А сами бочажок для щелкопёра заготовим да мокнём его туда при первом удобном случае, чтоб пузыри пошли. Вихорн что угодно нароет, если потребуется: и про тайные измены, если журналист женат, и от кого он деньги получал за свои мерзко пахнущие статейки, и какие за ним числятся старые грешки, каковых у известных пони всегда сыщется достаточно, чтобы заполнить вместительную архивную папку.

В остальном либералы вели бесконечную нестройную песнь о том, «как нам обустроить страну», но не спешили быть трибуной чаяний народных, а рассуждали всё больше о том, как поднимать массовое производство и потихоньку изживать мелкое ремесленное дело, однако делали они это как-то совсем вяло и беззубо, словно опасаясь невзначай брякнуть какую-нибудь дичь, от которой потом стыда не оберёшься. Похоже было, что промышленники, чьи мысли пытался выразить либеральный табунчик, и сами не вполне ясно представляли, в каком направлении двигаться, а потому рассуждения в отвлечённых статейках на страницах «Ведомостей» неизменно сводились к общим местам.

Князь засмеялся, вспомнив, сколь остроумно один карикатурист изобразил три самые заметные фигуры в либеральном движении. Земной пони, единорог и пегас-полукровка, гротескно поджарые и пучеглазые, были запряжены тройкой в невероятных размеров воз с сеном, из которого во все стороны торчали плоды цивилизации – от плуга до локомотива. Напрягая жилы, каждый из них пытался тянуть в свою сторону: мохнато-медведистый земной – к обширному и с виду непролазному болоту с жабами, из которого торчали невысокие замшелые трубы кустарных мастерских; роняющий пенсне единорог – в сторону трибуны, которую подпирали высокие пачки манифестов о либерализации; размахивающий крыльями и теряющий перья пегас – ввысь, к миражу, где угадывались ажурные мосты, футуристические здания пугающей высоты, исполинские домны и бороздящие небеса дирижабли – всё в лучших традициях иллюстраций к утопическим романам.

Журнал «Земля и пони», выходящий раз в две декады, продолжил публиковать роман Шелёстия «Воля». В предисловии к новой главе ведущий редактор рассыпа́лся в комплиментах, заявляя, что неуклонно растущее мастерство автора рано или поздно позволит поставить молодого литератора в один ряд с такими «глыбами», как граф Пард из рода Тучны́х. Шелёстий обещал подготовить к публикации ещё по меньшей мере столько же глав, сколько уже увидело свет, и не исключал, что по окончании этого своего труда сядет за продолжение. Редактор покровительственно журил автора за сумбурность, которую можно было принять за бессвязность, но замечал, что логика повествования и, если угодно, скрытый от невнимательного взгляда ритм изложения указывают на то, что мы являемся свидетелями редкого события: из мнимого хаоса возникает и расцветает уникальный, ни на что не похожий стиль молодого амбициозного писателя. У романистов прошлого века автор взял лучшее: точность описательных приёмов, небанальные метафоры, умные и связные философские отступления, похвальные выразительность и лаконичность в описании мест, предметов и – самое главное – чувств. Пусть сюжетная линия и может показаться незатейливой, восклицал редактор, но каков мы видим накал страстей и нравственных дилемм! И это вовсе не пустые страдания истерзанного неудачным увлечением сердца, но зрелый выбор мыслящего пони между серьёзным чувством и долгом Отечеству, выбор тяжёлый, с глубоким осознанием потерь и приобретений, итог триумфа рассудка над чувствами. Эта внутренняя победа была тем более убедительной, поскольку дама сердца, отринув великодушие, сострадание и другие свои достоинства, поддалась безумному эгоистическому желанию удержать кавалера подле себя. Достойна похвалы жертвенность спутницы героя, незнатной наложницы, любящей своего мужа той тихой и светлой любовью, что не нуждается в излишних знаках и проявлениях. Храбрость и немногословность кобылы замечательно сочетаются тут с неколебимой убеждённостью жеребца в истинности идеалов иппоизма, которым он всецело предан! Под конец предисловия редактор безнадёжно захлебнулся дифирамбами и даже ненароком сболтнул, что в дальнейшем Судьбе будет угодно разлучить главного героя и его верную наложницу.

Толмир следил за событиями в романе без особого интереса. Книжные страсти казались ему такими же наигранными и высосанными из копыта, как бесконечные брачные эпопеи, вышедшие из-под пера четы беллетристов Клэр и Кноппа. Вот и теперь он решил отложить чтение до более подходящего времени. Ему захотелось пробежаться.

Сколь ни были тягостны события, произошедшие накануне, но всю ночь он проспал сном младенца и проснулся заметно посвежевшим – не столько телом, сколько духом. Туловище, впрочем, всё равно затекло, а голова протяжно гудела от неприятной зудящей боли до самого завтрака, но настроение князя вопреки всему было приподнятым.

Вчерашние вести измотали его до крайности, а воскресшие в памяти и заново пережитые события шестилетней давности настолько расшатали его выдержку, что накануне вечером он сорвал свою злость на случайных пони. Поднимаясь в спальню, он, раздражённый полутьмой из-за гаснущего шара-светильника, запнулся об кучу несуразного барахла, которое выставила из кладовки горничная – толстая вороватая кобыла довольно неприятного вида. Толмира взяла такая злость, что он раскидал бесполезный хлам в разные стороны, а горничную спустил с лестницы. Хоть кобыла и не покатилась кубарем, а плюхнулась на бок и просто съехала вниз на несколько ступеней, но всё равно разразилась такими воплями, словно её резали. На шум прибежал кто-то из слуг, судя по прыти и дерзости, неровно к ней дышавший. Земной оскалился, как голодный пёс, поднял хвост и побежал к князю, тряся головой и изрыгая брань. Толмир на мгновение оторопел от такой наглости, но тренированное тело без промедления ответило пришельцу – слуга отправился, откуда пришёл, теряя выбитые зубы. Он медленно катился по ступеням, нелепо задирая ноги, его силуэт в полутьме набирал свечение. Князь чувствовал, что способен труда догнать дерзеца и задать бездельнику такую трёпку, какой тот в жизни не получал.

Разъярённый Толмир шагнул было вниз по ступеням, намереваясь как следует всыпать земному, который слабо шевелился у подножия лестницы, но в этот момент послышался вежливый кашель. То был Мэйнгрейв. Он возник совершенно неслышно и не замедлил вежливо осведомиться, какие распоряжения последуют от его сиятельства. Бесстрастность дворецкого охладила пыл князя и даже вызвала в его душе чувство, похожее на стыд. С неожиданным для себя смущением он пробормотал что-то о необходимости уборки на захламлённой лестнице. На это мажордом ответил, что тщательно проследит за исполнением приказания. Воззрился он при этом так, что Толмир сам почувствовал себя проштрафившимся слугой, но отчего-то не ощутил в себе ни малейшего желания возмущаться. Кураж пропал.

Остаток вечера он провёл в молитве.

И вот, на следующий день, находясь после чтения газет в сносном расположении духа, он справился у Мэйнгрейва о здоровье слуг и попросил наделить их деньгами. Восстановив таким образом внутреннее спокойствие, князь впервые за много дней ощутил желание совершить утреннюю пробежку и не смог себе в этом отказать.

Какие мы удивительные существа, раздумывал он, уходя на очередной круг привычного маршрута вокруг дома и руин фамильного замка. Сколь переменчивым бывает настроение пони! От каких ничтожных событий зачастую зависят эти перемены! Как ни странно, великие потрясения, напротив, нередко проходят едва замеченными, оставаясь частью пейзажа и не оказывая на разум и чувства заметного воздействия. Многие пони способны свыкнуться с любыми поворотами судьбы, но всё же они с неотвратимой неизбежностью накапливают в своём подсознании, страхи, следы неприязненных чувств, сожаления об упущенных возможностях, разбитые надежды и великое множество иных тягостных воспоминаний. Эта громадная гниющая масса разъедает нас изнутри, часто не оставляя в итоге ничего, кроме внешней оболочки – мило улыбающейся маски из папье-маше, кое-как держащейся поверх рубцеватого кокона с пугающим содержимым. Немногие способны сцеживать гибельную гниль по капле, остальные рано или поздно переполняются скверными эмоциями и «взрываются», щедро изливая на окружающих отвратительные потоки; чаще – со стыдливым облегчением, но порой – с нескрываемым злорадством.

Снова твои мысли, князь, возвращаются к тёмной стороне действительности, говорил он себе. Да, да, конечно, обстоятельства не располагают к веселью, но иногда всё же следует выныривать из этой мрачной круговерти, дабы показать себе и другим, что ты жив и вполне дееспособен для того, чтобы хотя бы попытаться сделать мир чуть-чуть лучше. Ты вспыльчив и не всегда последователен в решениях, но ты, во всяком случае, честен перед собой и другими, пусть это порой сулит лишние неприятности. Гм… Лучше тебе не повторять этих мыслей вслух в каком-либо обществе: не засмеют, но выведут для себя, что ты – восторженный идеалист. А к такому пони отношение бывает подчёркнуто снисходительным…

Самовнушение всё же немного помогло: Толмир тряхнул головой, избавляясь от ненужных мыслей, перемахнул через невысокую каменную ограду и срезал путь к крыльцу проулком между хозяйственными постройками, расплёскивая невысохшие лужи. Был повод спешить: со двора доносился топот и знакомый раскатистый басок.

– Где хозяин бродит? Эй, кто-нибудь, шевелите ляжками, разыщите его! Гости прибыли!

Обогнув угол дома, князь на несколько мгновений остановился, чтобы охватить взглядом открывшийся вид. Полдюжины пони топтались у крыльца, снимая с себя поклажу. Среди них возвышался друг детства и дальний родственник Толмира – княжич Дэрин. На год старше и на полголовы ниже князя, он при этом был намного коренастее и массивнее, напоминая статями скорее земного пони из сельской глубинки, заматеревшего на свежем воздухе и тяжёлом фермерском труде. Обычно серый в яблоках, в тот момент он был в основном изжелта-бурым от засохшей глины, покрывавшей его почти до макушки, как, впрочем, и его спутников. Только бока и участок спины, недавно прикрытые замызганными сумками, оставались довольно чистыми; короткие крылышки топорщились взъерошенными перьями, придавая княжичу смешной вид. Густые щётки на ногах слиплись в неопрятные космы, копыт вообще было не видно под слоем грязи. Но этого пони совсем не заботил его внешний вид. Он был сама жизнерадостность: улыбался, блистая отличными зубами, беззлобно подгонял суетившихся рядом слуг, с живейшим интересом оглядывался по сторонам и вовсю шевелил ушами.

– Хозяин прибыл, дружище! – ответил Толмир, подходя к Дэрину. Они обнялись. Княжич приветственно шевельнул обрубком хвоста, отстранился, прищурился, оглядывая Толмира, и спросил, смеясь:

– Не рад, что ли?

– Упаси Творец! Тебе, даже нежданному, я всегда рад. Но ты, однако, умеешь выбрать время для визита! Мог хотя бы предупредить меня, я бы загодя послал пони навстречу, а то ты своими походами отца до удара доведёшь!

– Ну, это вряд ли! Батюшка крепок как никогда, – улыбнулся Дэрин. – Побольше долголетия ему за то, что он избавляет меня от всей этой безумной рутины… Уф, сколько же грязи по дороге собрал… – Княжич попытался отряхнуться, но не слишком преуспел в этом, а лишь начал громко чихать от полетевшей пыли, затем взмолился: – Братец, где у тебя помыться можно? Только не говори мне, что так и не устроил водопровод!

– Скажу, – отозвался Толмир. – Пойдём к колодцу. Ключевой водицы не забоишься, толстун?

– После такой «битвы в пути» я уже ничего не боюсь, – был ответ.

…Смывая с себя наслоения глины, княжич фыркал и зябко дрожал, но от души смеялся, не подавая виду. Изображение двух сплетённых за стебли цветков мака – розового и красного, засверкала на свежевымытом бедре. Дэрин покосился на видневшиеся в проёме между зданиями руины замка, заросшие густым бурьяном, и недоумённо спросил:

– Не понимаю, Толмир, чего ради ты до сих пор любуешься своими развалинами? Расчистил бы давно да отстроился, как подобает нормальному правителю. Ведь не посконник, а князь! Ютишься в сараюшке, как бирюк… Небось, и зимой по нужде на двор бегаешь?

– Не береди, Дэрин, – нахмурился князь, – Потом займусь, не горит сейчас это дело.

– Ну, как знаешь. Да только хозяин ты пока незавидный. Женить тебя надо, вот что я тебе скажу. Хозяйка в доме нужна, она тебя по-другому думать научит.

Толмир скривился в усмешке. Княжич только улыбнулся в ответ и сунул голову под струю воды. Затем всегда словоохотливый Дэрин принялся вываливать на Толмира все накопившиеся новости, и его уже нельзя было остановить.

– Ты же знаешь, как я тяжёл на подъём. Но уж если я что решил, то выбью обязательно! Среброкрылая пролетала на днях с оказией, останавливалась у нас ночевать. Знаешь, она всё хорошеет, завидую её будущему избраннику… Она-то и принесла «на хвосте» известие, что Астра никак не идёт на поправку. Твои сновидцы слишком хорошо насобачились отсеивать лишние на их взгляд новости… или это твой главный «цербер» чудит, то есть, бдит? Ладно, не суть. Я, конечно же, не стал рассусоливать, схватил в охапку мэтра Риена – и на всех парах к тебе. Думал проскочить перевал до прихода бури, всё надеялся, что синоптики как всегда ошибаются на сутки-другие… Нет, угадали, паразиты! Кои это веки, тудыть их!.. Ну, само собой, хоть я и спешил, но дотумкал подковаться и спутников своих заставил. Не зря, не зря: по твоим каменьям топать – только ноги ломать! Хотя стрелки всё равно набил…

– Будто на твоей стороне этих каменьев меньше! – засмеялся совсем уже повеселевший Толмир.

– Ну, так то на моей! А вообще, минувшая буря принесла нам кучу проблем… Кучу – и в буквальном смысле слова тоже. По пути насчитал десятка два оползней. Придётся расчищать путь с обеих сторон… Ну да тебе, небось, не до этого сейчас? Видал я, что в окрестностях творится. Какие потери на полях?

– Не меньше трети, и это в лучшем случае, мне кажется, – помрачнел князь. – Очень много полей подтоплено, будто нарочно… Наместник вытребовал у меня чуть ли не весь гарнизон. Пытаемся спасти как можно больше. Виды на второй урожай… да, почитай, нет уже никаких видов. Агромагов подстегну, конечно, однако не шибко надеюсь на их усилия. Голодать не станем, но и вывозить будет нечего.

– Выходит, перевал мы с тобой оставим «на сладкое». Я бы и сам впрягся, если надо. Бегать не люблю, а вот потягать каменюки – самое то! Раскормили меня мои кобылки, только рад жиры растрясти!.. Гм, о чём это я? Да! Переход без приключений – не бывать этому! Сначала просто поливало как из ведра – ну, да мы не сахарные! Однако на середине перевала прилетело по небу что-то страшное, иссиня-чёрное – и как саданёт градом! Укрылись под скальным козырьком – еле-еле поместились, пережидали бедствие битый час. Вышли – кругом белым-бело, градины лежат – не поверишь! – с гусиное яйцо! Ночевали потом в каких-то безымянных утёсах, продуваемых всеми ветрами… А под утро всё вокруг выморозило до инея, зуб на зуб не попадал. Такого летом я не ожидал даже на перевале, честно тебе скажу! Тогда-то и подумал, хотя больше в шутку, что надо нам с тобой, Толмир, организовать элитарный клуб испытателей природы и возить сюда осенью и зимой поклонников этого изысканного удовольствия, как только железную дорогу до нас дотянут… Как тебе идейка? У нас это дело с чугункой, похоже, застопорилось до будущего года. Инженеры упёрлись носами в один из каньонов и теперь усиленно шевелят ушами, пытаясь не вылезти из бюджета. У них тяжёлый выбор между дорогим и очень дорогим способами: то ли скалы взрывать и мостить на сотню саженей ниже, подводя путь «серпантином» по окрестным горушкам и перекидывая мост через скалы, то ли заказывать длинные стальные балки и сооружать один гигантский пролёт. Балки эти просто на вес золота! Видел я одну такую: вся усыпана рунами для прочности, те аж светятся!.. Спрашиваю про смету, а в ответ все делают круглые глаза и вопрошают с не меньшим удивлением: «Какая смета? Не было на этот участок ни чертежей, ни других каких расчётов, только повеление мостить!» Ха, с такими работничками принц рискует опустошить даже свою почти бездонную мошну! Поговаривают, что остальные пайщики его предприятия уже по-тихому вышли из дела, а он теперь корчит «хорошую мину», чтобы не уронить честь. Слыхал, наверное, как там у него воруют?

– Слыхал, Дэрин, слыхал! Вихорн, ходячая энциклопедия, делился со мной сведениями. А он мимо не скажет. У меня эти деятели уже просили дополнительные средства на строительство, но после наводнения я упёрся рогом: нет! Пока у них творится раскардаш со сметами и процветает воровство, я не дам ни гроша. Капитан давно подзуживает меня натравить на принца-прожектёра и его компанию Имперский Аудит, но, боюсь, в одиночку я не «продавлю» лобби. Ввязываться в эти хлопоты – не ко времени совершенно, не до того мне сейчас. Да потом ещё заклеймят нас дремучими ретроградами, коим, видите ли, противны достижения пыхтяще-коптящей промышленности – пустяк, а неприятно! – Толмир изобразил вымученную улыбку.

– Я поговорю об этом с отцом. Тоже хочу кое-кому прищемить хвост. Принц, может быть, и хочет как лучше, – а он пони чести, но вокруг него увивается столько разной швали… И ведь надменные, заразы, будто сами князья! Ладно, проскакали… Ты вот что… За наместником своим приглядывай.

– А в чём дело?

– Говорят, что его принц «прикармливает», чтобы тот стал сговорчивее насчёт чугунки.

– Да и пусть, Дэрин. Последнее слово так и так за мной.

– Не скажи. Есть один способ… Батюшка как-то вспомнил, что императорский рескрипт о «жалостливых грамотах» за четыре века так и не был отменён.

– Никогда не слышал о таком. Что это?

– Это документ вроде челобитной, только «бьёт челом» лично губернатор самому Императору, минуя всякие другие инстанции. Грамота будет иметь вес, если обращение поддержат уездные и городские головы числом в половину от всех в княжестве и ещё один. По мне, такая затея пахнет тленом старины, но поскольку она не запрещена законом, твой Бравен вполне может до неё додуматься. У него тоже есть законники, причём, не хуже твоих.

Толмир хмыкнул.

– И что же, таким манером можно протащить наверх любой бред?

– Нет, Толмир. Необходимо обоснование с визой учёного в ранге академика, не ниже. Император должен рассмотреть челобитную, но не обязан удовлетворять прошение. Однако и отказ также требует научного обоснования. А вот если, к примеру, смастерить заключение о твоей невменяемости, тебя можно на вполне законных основаниях отстранить от власти.

– Определённо, это чистейший вздор!

– Да кто же спорит… Но ты предупреди Вихорна и законника своего: пусть следят за телодвижениями графа.

– Я не верю, что он на такое способен.

– Имеешь право. Но кто он тебе? Не кум, не сват и не брат. Вы не братались и даже вместе не пили, верно? А ты говоришь! Чужая душа – потёмки.

– Его никто не поддержит!

– Уверен? Я бы на твоём месте хорошенько всё взвесил. У столичных магнатов золота поболее твоего будет. Подмажут, где надо, и подкатятся хоть к самому Императору. А ты потом будешь удивлённо хлопать глазами, взирая на высочайшую визу.

– Пусть попробуют! Хорошо, Дэрин, я взвешу все «про э контра», как говорил мой учитель.

Дэрин кивнул и ненадолго задумался.

– Гм, на чём, бишь, я остановился? Ага! Так вот, три дня назад, наутро, перевалили мы через кряж, и, скажу тебе, замечательнейший вид открылся: по правую сторону – громадный «синяк» в небе, по левую – другой, да с «хвостом» до земли. Глянул я перед собой – вижу что-то вовсе несуразное: дороги нет, зато появился новый обрыв, а за ним, в долине, – мутное жёлтое море, да волны по нему ходят! Я спросонья подумал было, что мне это грезится… Потом мы полдня убили, чтоб спуститься с кручи, скакали с камня на камень всё равно что горные козлы. Как только спустились – ба! Приплыли! Эта ваша Стремница разлилась на всю пойму, мост в руинах, пути снова нет. Остаток дня искали местных, а они вообще отсоветовали переправляться через реку на лодке в тот же день: слишком, мол, опасно. Наутро кое-как перебрались, но дальше приключений было ещё больше: дорога то скроется под водой, то снова вынырнет – мы несколько раз с пути сбивались. Мосты смыло, броды на любой речушке – всё равно, что лотерея с главным призом «попади в зыбун!» А грязи, грязи кругом! В других обстоятельствах это было бы весёлым приключением, но нынче как-то не к месту… Жутковато, скажу я тебе: промоина за промоиной, протока за протокой. В воде не видно, куда ступаешь; то вроде неглубоко, а то как влезешь по… гм, по колени! Сегодня поутру мэтр доктор на последней переправе всё-таки «удостоился приза» на отмели, что нанесло со смытой кручи: крепко погряз, чуть ли не до крупа. Пока его доставали, все извалялись, точно чушки!

Дэрин от души заржал.

– Рад, что тебе понравилось, – отозвался Толмир. – Пойдём уже в дом, да заодно лекаря твоего проводим к сестре. Пусть поколдует, хуже вряд ли будет… Я совсем отчаялся, Дэрин! Прежние врачи, скажу тебе, меня просто взбесили! За что эти полорогие получали свои учёные степени? Неужели только за талант поднимать ясны очи к небесам, делать серьёзную морду и твердить с умным видом, что, дескать, такие случаи науке неизвестны, поэтому способов лечения нет?.. Твой протеже способен что-то сделать? Или он такой же болван, как и прочие?

– Не знаю, братец, не знаю, – раздумчиво протянул Дэрин. – Вроде представительный пони, практикует. Диссертацию высидел такую, что прибить ею можно. Одно только название на половину обложки мелким текстом. Да я там большей части слов понять не могу! Голова!

Толмир усмехнулся с большим сомнением.

Мэтр Риен, соловый в зеленоватую полоску по спине единорог, коротко поклонился князю. Толмир бросил взгляд на метку лекаря: это было изображение медицинского креста в радужном магическом ореоле под широко раскрытым глазом. Смущало только, что глаз имел ярко-жёлтую роговицу и узкий вертикальный зрачок. Чистый и посвежевший после мытья, врач встряхнул влажно блестевшей гривой и произнёс в ответ на не высказанный вопрос:

– Всё же, князь, я скорее диагност и экспериментатор, нежели медик широкого профиля. Мой подход… Нет, слово «революционный» пока не годится: чтобы делать такие заявления, нужно дождаться реакции коллег. Иными словами, я применяю новые и почти не исследованные методы, сводящиеся к использованию различных снадобий. Поэтому, хоть я не смог отказать княжичу Дэрину и охотно прибыл к вам вместе с ним в надежде оказать действенную помощь княжне, вы должны полностью осознавать возможный риск и вольны отказаться от моих услуг сразу или в любой другой момент. Принцип «не навреди» остаётся в силе.

– Полно, мэтр, – сказал Толмир. – И так все лекари отступились. Если ваши приёмы не противоречат здравому смыслу, я позволяю их применять.

Они поднялись на второй этаж и вошли в покои Астры. Сиделка испуганно присела в поклоне и как-то опасливо отошла в угол комнаты, провожаемая долгим взглядом засопевшего княжича. Мэтр Риен подошёл к постели, скосил взгляд на столик с лекарствами, сверкнул рогом, расчищая место для своих вещей, затем наклонился к неровно дышавшей княжне, приподнимая магией сомкнутое веко.

– Как давно княжна в забытьи?

– Со вчерашнего утра, – ответил князь. – В последние дни она приходит в себя всё реже.

Лекарь кивнул и попросил:

– Господа, помогите мне повернуть княжну… да, да, вот так, животом ко мне. Благодарю вас, – он на несколько мгновений прикрыл глаза, а когда открыл их, они сияли мягким красноватым светом. Такое же свечение окутало Астру. Постояв так с минуту, мэтр Риен глубоко вздохнул и погасил рог. Вид у него был озадаченный. Что-то бормоча себе под нос, он повернулся к столику и принялся извлекать содержимое сумок. Среди этих предметов на глаза князю попался инструмент странной формы, напоминавший утиный клюв; опостылевшее чутьё снова кольнуло его в сердце. Врач тем временем потребовал: – Мне нужен кипяток… или хотя бы чистая вода. Одного ведра будет достаточно. – Два небольших эмалированных тазика со стола в дальнем углу комнаты поднялись в воздух и проплыли по направлению к нему.

Толмир, не оглядываясь, слегка наклонил голову и тут же услышал, как глухо простучали, а затем процокали копыта и скрипнула дверь.

– Пойдём-ка в гостиную, не будем мешать мэтру Риену.

…Проглотив порцию кальвадоса, Дэрин задумчиво подошёл к шпалере, изображавшей сцену травли мантикоры с участием ингату, дополненную по сторонам миниатюрами, показывавшими другие охотничьи эпизоды. Некоторое время он с преувеличенным вниманием переводил взгляд от одного сюжета к другому, затем обернулся и произнёс с болью в голосе:

– Скверно Астра выглядит, братец. Когда моя матушка была совсем плоха…

– Замолчи! – бокал Толмира затрясся в воздухе, янтарная жидкость плеснула ему на шею.

– Прости, дружище, но я ни за что не поверю, что ты не думал об этом, – тихо сказал княжич, отвернувшись.

– Думал. Ну и что с того? Её спасать надо, а не сравнивать её болезнь с чужой агонией! Раз ты приволок своего лекаря – пусть теперь лечит. Если, как другие, потерпит неудачу, значит, на то воля Творца! И хватит об этом!

Дэрин повернулся и пристально поглядел на Толмира заблестевшими глазами.

– Ты наверное думаешь, с чего вдруг непутёвый княжич примчался к тебе как ужаленный? Я ведь к Астре свататься хотел… Уверен, ты не забыл Тиану. Она тебя частенько вспоминает. Думал уговорить тебя сразу две свадьбы сыграть. Братья да сёстры… Эх!..

– Вот оно что… – он не хотел думать о ярборгской княжне в такой тягостный момент, но перед глазами невольно вставал гибкий силуэт Тианы, к которой он всегда относился со сдержанной симпатией, как к двоюродной сестре. Но теперь… Как бы ни сложились обстоятельства, ему следовало со временем обдумать и матримониальную сторону их отношений. Он запретил себе думать об этом сейчас, хотя это далось ему с заметным трудом.

Они молчали. Тревожное чувство всё сильнее давило Толмиру на грудь, заставив его вскочить и начать нервно вышагивать по комнате.

…Открылась дверь, вошёл мэтр Риен.

– Князь, мне думается, я смогу найти способ вернуть княжну из забытья. В её состоянии это будет значительное достижение. Можно будет наблюдать и сопоставлять… Опять же, режим питания для неё сейчас очень важен, а соблюсти его в должной мере можно только в случае, если она будет в сознании. Скажу без обиняков, что при её сроке…

Толмир покачнулся и прохрипел:

– Ка… каком сроке?

– Жерёбости, – невозмутимо ответил лекарь. Его слова отзывались в ушах князя гулким эхом. – Беглое «просвечивание» сразу навело меня на эту мысль, несмотря на нехарактерный оттенок ауры. Срок – не меньше восьмидесяти дней, поэтому мне странно, почему…

– Вы что-то путаете, – снова перебил его Толмир, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли. – Нет, это невозможно! ВСЁ ЭТО НЕВОЗМОЖНО!!! – вдруг заорал он. Мэтр Риен удивлённо прянул ушами.

– Ты ведь не станешь говорить… – начал княжич.

– НЕ СТАНУ!!! – взревел Толмир. – Дэрин, заткнись… пожалуйста! Мэтр, почему вы называете такой большой срок? Всё произошло сорок дней назад!

– У меня пока нет объяснений, князь, – невозмутимо ответил тот. – Необходимо наблюдать княжну дольше. Я начну курс лечения. Мне понадобятся кое-какие материалы и инструменты. Необходимо разместить один заказ у тех стеклодувов, кто делает химическую посуду, чертёж я предоставлю. Также нужно узнать, кто из кузнецов может изготовить очень тонкие полые иглы.

– Нужно найти мажордома, – ответил князь бесцветным голосом, – он вам поможет.

За ужином Толмир был угрюм как никогда. Его настроение передалось всем пони в столовой: спутники Дэрина вполголоса провозглашали здравицы и вымученно шутили, мэтр Риен с постной миной ковырял овсянку с цукатами, сам княжич был шумен, но за этим фасадом ощущалась неловкость. Наконец, когда остальные покинули столовую, он подсел к Толмиру, неторопливо обгрызавшему капустную кочерыжку, подтянул рогом графин с яблочной водкой, прибавил к нему два пузатых стакана с толстым дном и принялся, как он сам выразился, «обрабатывать скатившегося с ума братца». За время, прошедшее с утра, Дэрин успел спуститься в город «поженихаться» – как он сам выразился. Вернулся он усталый, но довольный, да к тому же полный решимости закатить небольшую пирушку. Грустные новости, казалось, совершенно не способны были пробить броню жизнерадостности княжича: он поглощал горы еды, осушал одну чарку за другой и даже позволял себе засматриваться на симпатичную служанку, обносившую стол. Теперь, наполняя стаканы прозрачной, как слеза, водкой, Дэрин пустился в свой любимый монолог «за жизнь»:

– Батюшка мой, убеждённый однолюб, всё время ворчит на меня: завёл, мол, себе гарем, попрыгунчик этакий! А что я могу поделать? Как троих наложниц обрюхатил, пришлось четвёртую завести. Но, скажу я тебе, она просто загляденье! Красавица, крепкая, рослая – я таких люблю! Ещё и умна к тому же! Когда Астра поправится, знай – нагряну свататься! Будет управлять остальными кобылками, ей-ей!.. Как только мои ожеребятся – начнётся самая потеха. От младенческого колдовства некуда деваться будет! И так уже двое карапузов растут, один даже крылатый! Шебутные – ужас какой-то! А как будет корогод куцехвостов по замку носиться – спасайся кто может, ха-ха!.. Я только понять не могу, Толмир, зачем ты так убиваешься? Для чего на себя этот дурацкий хомут напялил? Не идёт тебе это украшение, поверь! Стало быть, смиряешь да умерщвляешь? Небось, молиться ходишь утром да вечером? Думаешь, поможет? Творец далеко, а пони – вот они, кругом нас: в земле копаются, на небеса не смотрят. И ты не смотри туда слишком часто, никаких знамений для себя не высмотришь, кроме новых печалей. Творцу не нужно твоё натужное покаяние, Он будет по-другому судить, когда срок выйдет. Хочешь созерцать горние выси – иди в монахи, охолощайся, лепи тавро на задницу – и воспаряй во свет духовный! Не станешь? Не станешь! Ты – князь, а не послушник какой из земных увальней. Власть налагает нешуточную ответственность, и ты никогда не бросишь тех, за кого отвечаешь. Совесть заест, уж я тебя знаю как облупленного!

– Я принял обет, – глухо ответил Толмир, отставляя пустой стакан.

– Ты это сам придумал или духовник твой надоумил?

– Преподобный Ехип счёл моё решение верным. Я могу полагаться на его суждения, поскольку многим ему обязан.

– Слыхал я про твоего Ехипа. Заметная фигура в орденской иерархии… До сих пор, кстати. Его интерес к тебе не слишком мне понятен. На какой срок обет, говоришь? – ехидно осведомился Дэрин, осушив свой стакан.

– Тебе ещё не говорил. На год.

– Вендиго побери! Больше не буду клеймить себя непутёвым, ибо нашелся дурень похлеще меня! Церковники тебя до добра не доведут, зуб даю! Голодом себя моришь, железяку таскаешь, на кобыл не смотришь… Тебя же разорвёт в клочья даже на твоём скудном рационе! Как пар-то выпускаешь? Еретиков своих лупишь что ни день?

– Шёл бы ты, Дэрин… – вяло огрызнулся князь.

– Угадал, что ли? Эх-хе!.. Вот послушай, братец, какая блистательная идея только что пришла мне на ум: пока я тут обретаюсь, могу у тебя «еретиком» поработать. Будем по утрам состязаться в наших взглядах на действительность: я тебе пинок вполсилы, ты мне «плюху» в ответ. Кто на ногах не устоит, тот «еретик». Ха-ха-ха!.. Нет, боюсь, я тебя совсем загоняю, ты же упрямый – хуже меня! Хочу поглядеть на тебя после зимы, а после закажу картину сидром: дескать, изобразите мне эдакое тощее обросшее чудовище с горящими глазами! Вихорн твой, уж на что дохлятина, обзавидуется!.. Слушай, а эта твоя стервочка… как бишь её зовут? – Дэрин изобразил попытку вспомнить и завертел копытом в воздухе. – Драконея… Диарея… Или нет, Дриадея?

– Дианея. Я приостановил контракт на время обета.

– Ты сумасшедший. Она, наверное, тоже взбесилась.

– Мне всё равно.

– Здоровый прагматизм, государственный подход, ага! Удовольствие удовольствием, а сено врозь, ха-ха-ха!.. Ну, ты пей, дружище, пей! В ногах правды нет, по комнатям сегодня будем расползаться на брюхе!

– На брюхе, так на брюхе, – сказал Толмир. – Хорошо, наливай ещё. О, небо, как же мне хочется, чтоб ты во многом был не прав!

Княжичу почти удалось напоить Толмира до потери способности передвигаться без посторонней помощи. Хорошая яблочная водка имеет коварное свойство оставлять рассудок чистым, но безотказно валит с ног, если её выпито слишком много. Дэрин перестарался и не сдюжил: ближе к полуночи, попытавшись встать из-за стола, но мягко осел на пол, где тотчас же мирно захрапел. Князь, у которого немного шумело в голове, с опаской поглядел на своего товарища по застолью, привалившегося широкой спиной к массивному креслу-лежаку, но всё же решился подняться. Его сильно покачивало, и потому он счёл за благо держаться ближе к стене.

Не отпусти я Мэйнгрейва отдыхать, думал Толмир, теперь не пришлось бы самому размышлять о доставке княжеских туш в их покои. Тяжелы хмельному князю его думы: мысли растекаются во тьме, словно туман, а орать пьяным голосом на весь дом станет только пони, вконец растерявший всякое достоинство!

«Покои!» – усмехнулся Толмир. Уж его-то «покои» были неимоверно «роскошны», всем на зависть! Убогая конура ради глупой показухи, призванная заявить, как он скорбит по солдатским жизням, отданным за победу над чернокнижниками! Жизней, кстати, положено немало. А ты, князь, теперь каешься напоказ, методично обставляя это действо всеми необходимыми ритуалами, да так, что и комар носа не подточит! Подмахнул на прошлой декаде пачку отписок родственникам сгинувших солдат, приказал раздать гроши безутешным семьям, вручил настоятелю Собора мешок золота: дескать, молитесь, смиренные мерины, за упокой героев, старайтесь! Теперь и сам пытаешься голодом да молитвами вызвать в себе смирение, воззвать к добродетелям! А выходит пшик! Прав братец: натужное и неискреннее получается покаяние, душа не откликается… Спросишь её: эй, сокровенная, есть в тебе какое-нибудь очищение? Хотя бы на вершок, на одно копытце? Молчит, не отвечает. Между тем злости в тебе хоть отбавляй, она всему помеха. Как с ней бороться будешь? Какими средствами, если ничто её не берёт?

Князь со всхлипом втянул воздух, укоряя себя за приступ жалости к самому себе, и поплёлся из столовой в темноту, тяжело переступая налитыми свинцом ногами.

В коридоре было хоть глаз коли: кромешная тьма истекала туманными серыми струями, перед глазами князя носились белесые круги. Толмир попробовал посветить рогом. Во тьме возникло несколько слабых искорок, но дальше этого дело не пошло. «Перебрал», – подытожил он, сделал несколько шагов в темноте и врезался в выступ стены; ноги перестали его держать, поэтому следующие несколько минут он провёл лёжа, заплетающимся языком честя нерадивых слуг и желая им провалиться в Тартар. Затуманенный мозг с некоторым усилием вычертил зыбкий контур обходного пути, который был намного длиннее прямого, вёл через несколько зал и лестничных пролётов, но при этом, как надеялся Толмир, наверняка был освещён. На поверхность хмельного океана в княжьей голове лениво всплыла мысль, что братцу-княжичу не до́лжно валяться под столом, а для его сопровождения в свою комнату определённо потребуется помощь двоих крепких слуг. С трудом встав, Толмир побрёл в другую сторону, обдирая бок о шершавые камни. Под лестницей на «полуторный этаж», образовавшийся после пристраивания к старым помещениям новых с куда более высокими потолками, была приоткрыта дверь каморки уборщика, а рядом на приступочке сидел и он сам – старый пони с облысевшей костистой головой. Когда-то вороной, с годами он сделался бурым и поседел; поредевшая грива пепельного цвета торчала отдельными неопрятными пучками. Имени его никто не помнил, все использовали обращение «дед» или «дедок». Отведя взгляд пронзительно чистых голубых глаз от приблизившегося князя, он вернулся к прерванному занятию: обхватив передними ногами веник, продолжил ловко обматывать его зажатым в зубах мотком бечёвки. Силясь вспомнить, что ему понадобилось от деда, Толмир подошёл к нему вплотную и, дождавшись, когда уборщик снова посмотрит на него, уставился мутным взглядом в эти странно яркие глаза. Дед потянул ноздрями воздух, покачал головой и проговорил надтреснутым голосом:

– Ну, чаво не спишь, вашсиять, да горькую пьёшь? За княжну-страдалицу боишься? Пра-а-авильно боишься. Да ты шибко-то не боись: чему быть, того не миновать, – Толмир недовольно всхрапнул в ответ на фамильярность, но, как ни старался, так и не смог уловить насмешки в словах деда.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросил он.

– Затем, вашсиять, что, почитай, ничто её здесь, на земле, не держит. А там, – он возвёл очи горе́, – заждались. Ждут только, чтобы разродилась.

Толмир почувствовал лёгкое головокружение. Ему на мгновение почудилось, что стены и потолок обрели прозрачность, как тогда, в крипте замка Исворта. Но за ними не обнаружилось вендиго, а лишь мерцали звёзды, и чудился чей-то тяжкий недовольный взгляд. Он тряхнул головой, в которой поселилась гулкая пустота, и повысил голос:

– Что ты городишь, старый?

Дед и ухом не повёл:

– Подсоби маленько княжне. Лекарь тоже пущай шаманит, никакого вреда от этого нет, окромя пользы. А ты духов домовых призови да уважь: пусть они за ней присмотрят.

– Каких духов? – удивился Толмир.

– Эх, ты, а ещё князь! – усмехнулся дед. – Всему вас, молодых, учить надо… Охранительные духи, рекниты, неужели не слыхал никогда? Могут огоньками летать, оборачиваться разными грызунами, а ещё – становиться маленькими такими зверушками, по виду как пони, но с усиками и крылышками, как у бабочек. Никто не знает, как они по-настоящему выглядят. Но ты только кликни – явятся и помогут, чем смогут. Ох, крупно они проштрафились, когда матушку с батюшкой твоих убило взрывчаткой этой… С тех пор они готовы как-нибудь загладить вину, но ждут клича или хотя бы намёка. Ты вот что, вашсиять… намекни им. Прикажи с вечера в покоях княжны поставить в уголке портрет княжны, а рядом – миску овсянки, да чтоб сладкой! И винца яблочного чарочку. И я их тоже покличу, не сумлевайтесь.

– Чушь несёшь… – вырвалось у Толмира.

– Может, и чушь, вашсиять, – сказал дед вкрадчиво, – да только ты прикажи… С тебя не убудет, а княжне всё польза.

Толмир вдруг вспомнил, зачем подошёл к уборщику, и проговорил:

– Подними кого-нибудь из слуг, надо помочь княжичу добраться до спальни. Он в столовой… спит.

– Сию минуту, вашсиять, немедленно исполню… – кряхтя, дед поднялся на кривоватые от артрита ноги и засеменил вглубь тёмного коридора.

Князь рассеянно кивнул и, пошатываясь, отправился к себе, ворча под нос про выживших из ума развалин и дичь, которую они несут на ночь глядя, что твои ингату с охоты.

…Он долго ворочался в развороченной постели, потом несколько времени лежал, неотрывно глядя на кусочек ночного неба за окном. Околесица в голове крутилась и вертелась радужным кубарем, не желая останавливаться, крупные летние звёзды дрожали на небе в ритме пульсации крови в висках. Звонкая тишина неразборчиво шептала что-то своё, быстрая красная луна двоилась и расплывалась в оконном проёме; и вот она как-то стремительно, резким скачком исчезла из виду,

оставив после себя струйки белесого тумана, который просочился в комнату и заволок всё видимое пространство. Прохладная кисея подхватила князя и повлекла ввысь, оставив далеко внизу полутёмные залы родового замка, который отчего-то пребывал целым. Толмир будто взлетал под бесконечно далёкий потолок, но никак не мог его достичь. Спустя несколько коротких часов или неимоверно долгих минут туманные космы незаметно сложились в подобие грубой ткани из растрёпанных узловатых волокон, зиявшей широкими бесформенными прорехами. Его мягко несло в искрящийся сумрак одной из таких прорех, за которой вскоре проступило громадное открытое пространство. Мгновенно, точно сдёрнули занавес, сумрак сменился картиной раннего утра посреди бескрайней травяной равнины под ярко-бирюзовым небом. Пёстрые радужные ленты облаков свивались в прихотливые узоры, восток наливался слепящим белым сиянием. По необозримому океану разнотравья ходили широкие волны, разбиваясь о редкие острова раскидистых деревьев с треугольными кронами. Одно из них тут же придвинулось вплотную. Вблизи оно было похоже на исполинский макет из папье-маше, небрежно раскрашенный зелёной и тёмно-коричневой краской. У подножия бугристого ствола в густой тени расположились несколько невысоких стел. Он никак не мог разглядеть, что на них было высечено; буквы скакали перед глазами, взгляд сам собой расплывался, а голова помимо воли упрямо поворачивалась в сторону. Порыв ветра вдруг качнул высокую крону, она заструилась вверх, как перевёрнутый водопад, вытянулась зыбкой колонной и взмыла ввысь, увлекая за собой ствол и тёмный растрёпанный комель, ощетинившийся толстыми перекрученными корнями. В отдалении вздымались ещё две такие «колонны». Потревоженная почва медленно осыпалась на серый камень стел и траву, скатываясь по ним, как дождевые капли. Ему наконец удалось приблизиться к надгробьям и прочитать надпись на том, что возвышалось слева на некотором отдалении:

«Князь Толмир
1723-1744
Последний из рода

Не судите о нём по деяньям его,

Но судите по стремленьям его»

Над буквами был высечен герб рода: заострённый книзу прямоугольный щит, на нём – крылатый геральдический единорог в короне, бегущий по полю, выше – три высоких тополя с треугольными кронами, а над ними – княжеская корона. «Выходит, немного у меня времени осталось», – отрешённо подумал он и хотел было посмотреть на другие стелы, но те как-то сразу отдалились и стремительно исчезли из вида за стеной кустарниковой по́росли.

«Толмир, когда я смогу летать?» – позади него раздался почти забытый детский голосок. Он попытался резко обернуться, но вышло это неописуемо медленно и плавно. Рядом с ним стояла Беата. Она выглядела взрослее, чем он её помнил, по виду – на год или два старше. Похоже, за это время сестра перелиняла из почти вороной в тёмно-серую. Она изящно расправила свои длинные, как у чистокровного пегаса, пышно оперённые крылья, сделала несколько взмахов и поспешно сложила их, будто смутившись. Он увидел её метку: это была императорская корона в обрамлении множества кровавых брызг. Метка пульсировала и как будто становилась больше, но вдруг оказалось, что это сестра принялась быстро увеличиваться в размерах. Справа послышалось надменное: «Откуда ему знать? Он всегда был бестолочью! Позор семьи, полнейшая бездарность! Я проклинаю тот день, когда дала ему жизнь и едва не умерла сама!» Слова принадлежали матери, и она тоже выглядела заметно старше. Кривясь в брезгливой гримасе, она вращала глазами, стригла ушами и недовольно притоптывала, надвигаясь серой громадой; она росла, заслоняя собой пейзаж, но при этом не двигалась с места. «Оставь его, – раздался позади него третий голос, – он ни в чём не виноват». Толмир снова обернулся с раздражающей неспешностью и увидел сильно постаревшего отца. Тот поглядел на сына с искренним сочувствием и грустно произнёс: «Всё проходит, пройдёт и это. Не слушай никого, иди своим путём, не отступай и не сворачивай». После этих слов он взвился на дыбы и тоже стал увеличиваться в размерах. Неожиданно Толмир оказался среди стремительно растущих фигур родичей. Они поднимались и поднимались исполинскими громадами, пока не взмыли в воздух; ноги их всё удлинялись, становились гротескно голенастыми, многосуставными, истончались в исчезающе тонкие отростки, походившие на лапки паука-сенокосца. Издавая раскатистые звуки, мало напоминавшие речь, громадные силуэты неторопливо поплыли прочь. Толмир снова неуловимым образом передвинулся в пространстве и вскоре смотрел на них сбоку. Непрерывно удлинявшиеся ноги родичей поначалу совершали движения, похожие на шаги, но скоро их поступь сделалась беспорядочным шевелением. Пропорции тел также менялись, становясь пугающими: сестра расправила крылья, заслонившие половину неба, её туловище, напротив, быстро уменьшалось; мать и отец, уже совершенно неузнаваемые, то невероятно распухали, то сжимались до крошечных размеров. Помавая громадными крылами, Беата начала медленно подниматься ввысь, она будто плыла в сгустившемся воздухе. Неимоверно тонкие длинные ноги шевелились, как щупальца медузы. Позади неё у линии горизонта различались другие столь же странные силуэты, но все ли из них являлись пони, Толмир разглядеть не смог. Перед тем, как они скрылись в дымке, он смог различить на спине одного из них нечто вроде высокой конической башни или обелиска. Свечение на линии горизонта наконец сменилась короткой пульсацией, и спустя несколько мгновений всё вокруг затопило нестерпимо яркое сияние. Пейзаж ненадолго сделался чёрно-белым и невероятно контрастным, потом свет полностью залил его.

Просыпаясь, он куда-то ударил задней ногой. Что-то обрушилось в темноте со звоном и треском. Он поджал саднящую ногу и засветил кончик рога. В неверном свете обозначился перевёрнутый туалетный столик, вскинувший ножки, словно признавая своё поражение в неравной борьбе с пони. Рядом на полу блестели осколки разбившейся бутылки. Толмир выругался, откинулся на подушки, полежал немного, прислушиваясь к себе, затем, кряхтя, поднялся и вышел из комнаты в поисках отхожего ведра. Вернувшись в постель, он подтянул к себе скомканную подушку, строжайше запретил себе думать о странном сне и попытался заснуть, снова поглядывая одним глазом на звёздное небо за окном. Сон увлёк его с неожиданной лёгкостью.

Последние звёзды медленно растворились в небесной черноте,

пропали тёмные стены, и только небольшое световое пятно, возникшее неизвестно откуда, маячило перед глазами у князя, будто солнечный лучик, упавший на полупрозрачную занавесь. Но вот оно отдалилось и образовало светящийся столб в нескольких десятках саженей от Толмира. Мгновение – и он уже смотрел на Беату. У него не было никаких сомнений, что это она. Сестра замерла в круге света, что лился откуда-то сверху. Она выглядела одних лет с Астрой. На ней была роскошная праздничная попона, белая, с золотым шитьём и кистями. Хорошо узнаваемые лилии императорского дома, вышитые драгоценной канителью, вились и переплетались, давая совсем немного места девственно чистой тканевой поверхности. Поверх бёдер на попоне зияла пустота, сиявшая ослепительной белизной.

В волосах сестры пряталась маленькая драгоценная тиара, завитые пряди гривы блестели жемчугом и золотыми цепочками. Тяжёлый раззолоченный нагрудник переливался чистейшими самоцветами. Богатые накопытники с высокими подъёмами облегали ноги почти до запястий. Беата беспокойно озиралась, будучи не в силах понять, где находится и что её ждёт. Растерянно заглядывая в окружающую тьму, она непрерывно что-то говорила и, кажется, даже кричала, но до него не доносилось ни звука; он попытался позвать её и не услышал своего голоса.

Шорк! – что-то стремительно пронеслось на границе светового круга. Не процокало, но прошуршало по каменным плитам пола. Вжик! – неуловимая тень мелькнула в другой стороне. За ней невозможно было уследить. Ш-ш-шух! – тонкое гибкое туловище скользнуло у ног Беаты и дважды обернулось вокруг них. Смазанные движения прекратились, и Толмир увидел ламию. Демоница повернулась к нему спиной и прильнула к шее Беаты.

От головы до поясницы ламия во всём походила на юную земную кобылу, если бы не короткие – не длиннее пясти – тупые рожки на лбу. Она была прекрасна той сверхъестественной красотой, какая бывает присуща только фальшивому, обманному облику. Князь заметил её сходство с кем-то из знакомых ему дам, но, как это часто бывает во сне, не смог сообразить, на кого именно она походила. Кроткий взгляд глубоких тёмных глаз, оттенок которых никак не удавалось уловить, завораживал и манил к себе его взгляд. Идеальные стати, немного сглаженные приятными взгляду округлостями, вызывали искреннее, но совсем неуместное восхищение. Ножки… Они были совершенны. Толмиру невольно захотелось облобызать каждый их вершок – от волнующе тонкой пясти до остро выпирающего точёного локотка.

Демоница развернулась к нему и поднялась на сажень, так что её голова оказалась чуть выше головы Беаты. Взгляд князя невольно скользнул по телу ламии ниже, туда, где поясница демонического создания, немного расширяясь, продолжалась гибким змеиным туловищем.

Он смотрел и не мог оторвать взгляда. В нём росло напряжение, каковое всегда влечёт за собой сладкую истому. Время отсчитало несколько бесконечных терций, пока он силился отвести взгляд, и когда это всё-таки удалось сделать, ламия подмигнула ему, высунула и тотчас спрятала ярко-красный заострённый язычок, порывисто наклонилась к Беате и впилась в её губы своими губами. Долгое змеиное туловище тремя плотными кольцами обвилось вокруг ног и тела княжны. Та задрожала и подалась назад, неловко опускаясь на плюсны. Капелькой ртути скользнула по волосам тиара; тихо зазвенев на камнях, она покатилась за пределы светового круга. Блестящие чешуйчатые кольца с невероятной силой сдавили бёдра Беаты; она вскрикнула и тщетно попыталась вскинуться. Белое одеяние на бёдрах обагрилось дорожками крови, которые показались князю вызывающе чёрными на сияющих чистотой одеждах.

Демоница выпустила княжну из своих объятий, свилась клубком, точно кобра, и расхохоталась, покачиваясь из стороны в сторону. Пристально глядя на Толмира, она прокричала: «Ответ на поверхности, князь! Тебе нужно только чуть-чуть пошевелить мозгами! Кому была обещана твоя сестра?!» Затем она со сверхъестественной быстротой отпустила княжну, распрямила тело и пропала во тьме – только чешуйки зло шоркнули по шлифованным камням. Беату била крупная дрожь. Толмир порывался броситься к сестре, однако в этом сне он оставался недвижим. На её одеянии среди кровавых клякс проступали грубые штрихи: параллельные дуги, кружки́ меж ними и зубцы над ними.

Снова корона!

Беата застонала и распласталась на полу, который незаметно превратился в чёрную воду. Её тело кануло без плеска, не вызвав даже кругов. Последней скрылась поднятая вверх голова. Погружаюсь в текучее чёрное небытие, Беата умоляюще смотрела на брата. Сколько же было страдания в её взгляде!

Он кричал и рвался к ней. Тщетно. Она давно бесследно растворилась в жидкой тьме, а он всё кричал, как умалишённый, стенал навзрыд, срывая голос. Последний хриплый вопль

прорезал тишину тесной кельи.

После этого он лежал в звенящей тишине, моргая от выступивших слёз и ожидая, когда успокоится разогнавшееся в галоп сердце, пока к нему снова не подкрался сон. К счастью, в ту ночь больше ничто не потревожило измученного князя.

Проснувшись наутро с тяжёлой головой, Толмир больше часа сосредоточенно размышлял над странными снами, отчего его бедная голова разболелась ещё больше. Дурацкий разговор с дедом поначалу тоже смахивал на видение, если бы не ясно отпечатавшийся в памяти взгляд глаз старого пони. Несуразная просьба задобрить домовых духов тоже походила на шутку строптивого затуманенного сознания, но также не казался сном. В итоге князь решил, что всё происходило наяву. Оставалось умаслить духов.

Какого вендиго, думал он, спускаясь в столовую за огуречным рассолом, – вреда от этого точно не будет, а будет ли польза – одному Творцу известно. Он нашёл кухарку и распорядился, чтобы она вечером приготовила «духову снедь»; слушавшая его кобыла выглядела оторопелой, а сам он чувствовал себя полным идиотом.

На следующее утро сиделка обнаружила миску и чарку пустыми. Она клялась, что в комнату никто не заходил, а грызунов и других «незваных гостей» в доме не было и в помине благодаря особым заклятьям. Услышав это, князь надолго задумался. Подобные раздумья, по большей части бесплодные, незаметно вошли у него в привычку.