Colorless
Желание
Фонари тускло освещали длинный переулок Снежных Грифов. Был поздний вечер, большинство честных тружеников уже отработали свой дневной график и разошлись по домам, и лишь редкие магазинчики да круглосуточные заведения работали в такое время. На улицах практически никого не было, за исключением припозднившихся прохожих, изредка проскальзывающих во мраке, да небольших и редких патрулей регулирующих сил, что следили за порядком.
Погода стояла на редкость отвратительная. Была поздняя осень, изрыгающая из себя в агонии окончания положенного ей времени различные бедствия, свойственные для этого времени года. Практически штормовые ливни обрушивали всю свою мощь на город. Почти круглосуточно. Из-за этого случайному путнику с непривычки могло показаться, что он покинул пределы настоящего мира и невообразимым способом оказался в городе из какого-либо старого кино. Днём было ещё более менее нормально, но с наступлением тёмного времени суток безжалостная вода буквально смывала с мира все краски, оставляя обесцвеченный, будто безжизненный каркас города и его обитателей на сражение со стихией.
Не помогал делу ревущий гром и молнии, чьи редкие вспышки заставляли вздрагивать жителей. Ветер, чей загробный стон проникал даже в самые темные закоулки и до дрожи пробирал тех, кто его слышал. Вместе с ночью, поглотившей засыпающий городок, природные явления создавали устойчивое ощущение смертельной усталости этого мира, что он обычно испытывал перед тем, как впасть в длительную зимнюю спячку. Подобной унылостью пропитывалось всё — дома, воздух, даже свет, нехотя отдающий власть наступающей тьме, и, несомненно, жители, которые безрезультатно спешили укрыться в своих жилищах от этой болезни.
Будто огромный консервный нож, этот ливень один за другим вскрывал различные тайны и грехи этого города, которые, скапливаясь вместе, грязевым потоком проносились по улицам и смывались в и так переполненные стоки и каналы, исчезая в небытие. Злоба и животная похоть, характерная для грифонов и проявляющаяся по поводу и без, служит причиной для множества изнасилований и кровопролитий, которые скрывала тьма узких переулков. Алчность и зависть, двигающие на убийства и воровство даже самые высокоморальные и изысканные сливки общества этого города. Лень Регуляторов, которые должны были защищать порядок и спокойную жизнь обычных обывателей. Их бездействие порождало еще одного демона, грызущего шаткую гармонию быта жителей города — страх.
Не каждый грифон теперь мог похвастаться безукоризненной храбростью, как у своих предков. Все больше и больше душ эта проказа подбивала под свои жадные лапы, развращая молодые умы и подтачивая ослабевающие балки, на которых держались зрелые. Страх служил катализатором для остальных его “собратьев”, готовых в любую секунду поглотить очередную, уже ослабленную им, жертву. Однажды “заразившись”, мало кому из грифонов удавалось выбраться из плена одиночества, апатии, зависти, глубокой депрессии, смертельной хваткой впивающихся в побежденный рассудок. И большинство из них выбирало наиболее простой способ разорвать этот контракт с проклятыми похождениями их собственных действий и мыслей — суицид. Безвкусно, тупо, но это помогало. Так думали они.
Мокрый холодный дождь, который бывает только в такое время, заливал окна одной из небольших частных клиник. В одном из коридоров, свет уличных фонарей в который пробивался лишь небольшими полосками через оконные жалюзи, в полутьме застывшую атмосферу опустевшей клиники разрывал надрывный плач. Там, на одной из скамеек, на коленях своего мужа рыдала грифина, а ее супруг, сжав несчастную в объятиях, всячески пытался ее утешить, шепча успокаивающие слова и обещания. Рядом, на другом конце скамейки были разбросаны многочисленные папки и бумаги, среди которых на самом верху значился один документ, на котором красной пастой был написан, фактически, приговор их будущему совместному счастью.
Она рыдала уже не первый десяток минут. Тушь с тоненькой подводки потекла, глаза опухли. Постепенно ее голос ослабевал, и жалобные стоны все тише и реже нарушали мертвую тишину клиники.
Вцепившись когтями в супруга, грифина в очередной раз начала умолять мужа:
— Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что все это неправда... Что это дурной сон, что это все происходит не с нами, что они все лгут, — грифина бросила взгляд своих заплаканных глаз на бумаги. — Умоляю, скажи...
— Чш-ш-ш, милая, у нас все получится, — он прижал ее голову к груди и начал нежно поглаживать лапой. — Все будет хорошо. Мы с тобой будем пытаться. А если не получится, то будем пытаться снова. Столько, сколько потребуется. Ты сможешь, моя прекрасная, сильная девочка. У нас все получиться, обещаю тебе.
Он прижал ее сильнее. Сквозь жилет грифон чувствовал, как она дрожит. Как ее сердце бьется в жутком ритме, борясь с напряжением хозяйки. Как она судорожно дышит, пытаясь собраться, но каждый раз сдается и снова начинает плакать.
Сейчас он должен быть рядом с ней и держаться изо всех сил. Ведь если он опустит лапы, на кого тогда сможет опираться она — такая хрупкая, ранимая и нежная? Он должен был стать, хотя бы на время, ее щитом от внешнего мира, который всем своим видом и яростным поведением пытался сокрушить остатки измученного разума грифины. И ради этого он был готов пожертвовать чем угодно.
— Пойдем домой, — он поцеловал ее в лоб. — Здесь нам уже ничем не помогут, и ты очень сильно устала. Я сварю твой любимый кофе, сделаю сандвичей, растоплю камин и мы обязательно что-нибудь придумаем. Пойдем.
Грифон поднялся, собрал документы в одну кипу, сунув их под мышку, и взял под лапу все еще всхлипывающую супругу. Пройдя через пустые коридоры, они покинули клинику и оказались под небольшим козырьком, освещаемым холодным голубоватым светом большой светящейся вывески “Кейр”, означавшей название клиники. Он распахнул зонтик, взял свою несчастную любовь под крыло, и они медленно побрели прочь в мрак пустой улицы, подгоняемые скулящим ветром и непрекращающимся ливнем.
Грифина все еще пыталась придти в себя. Укутавшись в теплый плед, она сидела перед камином и слушала треск горящих поленьев в объятиях своей второй половинки, ей было действительно спокойней. Боль от сегодняшней раны, располосовавшей ей душу, немного затихла, но все равно методично, как тупой иглой, продолжала расковыривать ее хрупкий мир. Мир, на который она надеялась и ради которого жила последние несколько лет. И что больше всего терзало ее, так это то, что она сама была причиной разрушения ее надежд.
Грифон медленно провел лапой вдоль ее спины, остановившись у основания крыльев. Немного помедлив, он стал нежно массировать мышцы, прислонившись головой к ее затылку и тихо дыша на шею. От его теплого дыхания и того, как умело его когтистые лапы находили чувствительные точки, у грифины пробежали мурашки и она тихонько коснулась лапой его щеки, подав знак, чтобы тот продолжал.
Через какие-то мгновения они соединились в глубоком, страстном поцелуе, не выпуская друг друга из объятий.
Наконец, насладившись вкусом и подарив своему партнеру взгляд с трудом сдерживаемого вожделения, грифон спросил:
— Ну что, — он провел лапой по горячему лицу своей возлюбленной, — еще попытка?
~~~
Дождь продолжал свою атаку на окна домов. Гневно стараясь нарушить гармонию их быта, он кидал все новые и новые волны стремительных потоков ледяной влаги с небес на тонкое стекло, но каждый раз терпел поражение. И лишь одно открытое окно на проспекте Снежных Грифов не старалось как-либо отразить его выпады, но такой противник ему был не интересен, и явление природы игнорировало его, лишь изредка кидая пару капель на подоконник в качестве презрения такому вялому оппоненту.
Укутавшись в одеяло, у окна сидела и наблюдала за улицей все та же грифина. Сияющая луна, лишь изредка показывающаяся из-за грозовых туч, напоминала оскал какого-то неведомого по своему размеру и внушаемому страху монстра, грозящегося разом поглотить всех, кто имел неосторожность посмотреть на него. И вместе с грозовыми вспышками, на мгновение превращавшими весь мир в одно сплошное белое полотно, сейчас многие из жителей Империи действительно понимали, почему зебры и пони боялись этой загадочной и злой планеты. Но печальная наблюдательница думала совсем не о том.
Она знала, что муж лжет ей, чтобы успокоить и поддержать. Чтобы не дать ей окончательно отказаться от надежд и, что самое важное, своей жизни. Но как бы это не было противно, ей хотелось верить в эту бесполезную и бессмысленную ложь.
Бесплодие. Рок, о котором никто из грифонов никогда не думал, так как эта болезнь была им совсем не свойственна за столь долгую историю. И он обрушился именно на нее. Одна только мысль о том, что она стерильна и никогда не сможет ощутить в себе зарождение новой жизни, резала ее ржавым тупым ножом. Ни одна клиника, лечебница и даже обращения за помощью к магии зебр и пони не смогли оказать хоть какого-нибудь эффекта. Супруги провели уже год в безрезультатных поисках способа вернуть ей ее здоровье, но тщетно. И сегодня результаты очередной экспертизы в очередной клинике практически убили в грифине все надежды, даже самые крохотные. Ей больше не хотелось ничего — только плакать, дать наконец вырваться скопившемуся горю наружу и забыться в этом порыве эмоций.
Капля. Еще одна. Слезы вновь полились из ее измученных глаз, оставляя на ковре еле заметные пятна. Ее тихая агония, которая изводила несчастную на протяжении уже многих дней, раз за разом увеличиваясь от каждой соленой капельки, срывающейся с грифоньего лица, снова дала о себе знать. Но она слишком устала. Устала ждать и верить, что случится чудо и сможет им помочь. Что то, сколько безразличия и пренебрежения к своему горю она видела, быстро забудется и станет совсем неважно.
Всего лишь ложь. Ей врали все, даже самые близкие. Пусть это была благое намерение, но ложные надежды причиняли боль куда худшую, чем любая другая попытка хоть как-то отвлечь грифину от саморазрушающих мыслей.
Но... именно ложь почему-то держала ее на шаткой границе между борьбой и капитуляцией.
— Умоляю... — она оперлась когтями на холодный подоконник и обратила свой взор к безжалостной небесной наблюдательнице. Грифине было уже все равно, у кого просить помощи и какую цену за нее придется заплатить.
— Умоляю, прошу, услышьте меня! — обессиленный вскрик, больше похожий на писк, сорвался с ее клюва. — Я не могу... не могу больше это терпеть... Кэмил, он для меня — все... — последнее слово она произнесла очень отчетливо, борясь с дрожью от подступающих эмоций. — Я не хочу, чтобы мое счастье с ним окончилось вот так... Дайте мне знак, шанс, возможность... Хоть что-нибудь!
Но ни хищная луна, ни угрюмый дождь, ни небо не ответили ей. Лишь посмеясь над ней коротким раскатом грома, эти сегодняшние спутники ночи продолжили терроризировать город.
— Прошу, хоть кто-нибудь, помогите мне...
Конечно, ответа не последовало. Битва, которую она вела с самой собой, была проиграна. Опустив голову на холодное дерево окна, грифина вновь стала тихо плакать, не стараясь хоть как-то противостоять этому. Секунды слились в минуты, которые, в свою очередь, образовывали часы. Так, незаметно для дремлющего рядом грифона, она просидела остаток ночи.
Наблюдая за городом, погрузившимся во тьму, от прежних желаний не осталось и следа. Выплакав все слезы, вывернув себя наизнанку и снова обретя контроль над собой, она лишь молча смотрела на лунный свет, хозяйка которого уже отбыла большую часть положенного ей времени на небесах. Теперь желанием грифины было лишь унестись куда-нибудь подальше от мыслей, которые уже слишком долго не давали покоя. Просто забыть, хоть на секунду...
Неожиданный тоненький, как струна виолончели, плач донесся до ее чутких ушей. Она высунула голову наружу, пытаясь уловить направление. Дождь стучал по ее клюву, заливал глаза и попадал в уши, но ей удалось понять, что плач раздается со стороны небольшого парка, который находился недалеко от их дома.
— Не-е... — прошептала грифина. — Не может быть...Они же не...
Разряд, пробежавший по всему ее телу, подкинул крылатую мученицу с места. Разум затуманился, и в этом мире для нее осталось только два источника звука — собственное сердцебиение и этот младенческий стон.
У плача могла быть тысяча причин. Может, это был чей-то ребенок, которого незадачливые родители умудрились тащить под конец ночи куда-то с собой. Или грустная песня путешествующего ветра, который своими размашистыми конечностями играл на старой черепице крыш. Или, в конце концов, это был всего лишь плод ее переутомившегося мозга, который, обезумев, создавал любые иллюзии себе на потеху. Все могло быть.
Но она обязана была проверить.
Пулей выскочив в коридор, грифина накинула на себя легкий дождевик и, в спешке пытаясь открыть дверной замок, разбудила спящего супруга. Когда он приоткрыл глаз, он увидел лишь ее хвост, быстро скрывающийся за закрывающейся дверью.
В те минуты в голове сонного грифона успели сложится тысячи вариантов такого странного поведения его второй половины. Но остановился он на самом страшном и пугающем.
На том, что ее рассудок не выдержал этого беспощадного испытания.
Беспорядочно мечась по комнате, он пытался сообразить, что же теперь ему делать.
Часть его, готовая разнести пол-Империи за любую мелочь, что могла угрожать его ненаглядной, неистово тянула к двери. Но другая, которой управлял холодный разум, железно требовала сначала думать, а потом действовать. Восстановив контроль, он кинулся было за ней, но тут дверь тихонько щелкнула, открылась, и в коридор вошла грифина, вся промокшая и слегка дрожащая от холода, держа в лапах что-то, завернутое в половину дождевика.
— Хвала Императору, — он подлетел к ней и схватил за плечи, — Кэсси, пожалуйста, не пугай меня так больше, ладно? Я уже подумал, что... — грифон опустил взгляд на предмет у нее в лапах. — Что это?
Грифина осторожно откинула часть мокрой ткани. То, что там было, являлось отнюдь не вещью. С ее лап на него, тихо всхлипывая, смотрел своими широкими глазами-блюдцами еще совсем маленький жеребёнок.
Грифон, повергнутый в шок, осел на пол. Бессмыслица, происходившая прямо сейчас, никак не хотела казаться ему хоть немного логичной.
“Откуда среди ночи да еще и в глубине Империи он, во имя Императора, мог взяться?” — идея, смысл которой он еще не понимал, сама всплыла на поверхность его рассуждений.
— Его родители? — спросил он Кэсс.
— Их там не было. Видимо, они бросили такое чудо, — шепотом проговорила она.
”Сволочи” — именно такой была первая мысль понемногу отходящего от такой находки грифона. Немного погодя, пернатый поднялся и стал ходить по комнате.
Сейчас, он должен был взять себя в лапы. Ситуация была сложной, но он был уверен, что у него получится найти выход, который будет наилучшим для нее. Надо было быть лишь чуть тверже.
— Мы должны сообщить о нем Регуляторам, — наконец изрек грифон. — Точно не известно, брошенный он или нет. Путь они решат, куда...
— Нет.
Такого поворота он совсем не ожидал. Всего одно слово, словно разряд молнии, вывело его из равновесия. Он резко обернулся.
Такого хищного, устрашающего, по-настоящему грифоньего взгляда у своей супруги он еще не видел.
— Только не говори мне, что ты... — в попытке протестовать, он протянул к ней лапу.
— Нет! — грозно прошипела грифина. — Я не отдам это дитя этим безразличным гадам. Им плевать на его судьбу, лишь бы поскорее отделаться от ответственности, — Кэсс взывающе посмотрела на грифона. — Кэмил, разве ты не понимаешь, что этот жеребенок — наш с тобой шанс на счастливое будущее? Мы просили об этом, и нас услышали! Мы не можем отказаться от такого дара!
— Дар? — удивленно спросил Кэмил. — Да он даже не нашего вида! — он схватился за голову. — Ты хоть представляешь, сколько проблем у нас...
Грифон замер. Его сознание огромным молотом вбивало в него железнодорожными штырями мысли о последствиях ее желания помочь, но то, что он видел, было готово порвать сердце на части и вдребезги разбить цепи, сковывающие его эмоции.
Ее взгляд, полный любви и заботы, был направлен на этого ночного пришельца. То, как она в попытках успокоить жеребенка медленно водит когтистой лапой по его животу и нашептывает какую-то старую колыбельную. Крылья, укрывающие его от холода и темноты, подступающей из неосвещенных углов. И еле приметная дрожь груди, вызванная оживлением ее измученного сердца.
Такой счастливой Кэмил не видел свою жену очень давно.
Внутренняя борьба в нем продлилась недолго, потому что он знал, что он хочет сделать на самом деле. Сделать, повинуясь тому, что движет им с самого момента их встречи.
Почесав затылок, он глубоко вздохнул и заключил ее вместе с “даром” в объятия. Ощущая под своими крыльями ее слипшееся от воды оперение и необычное чувство от прикосновения к шкурке жеребенка, он отбросил последние сомнения.
— Прости меня, — он коснулся ее своим лбом. — Ты абсолютно права, любовь моя. Я готов принять любое твое решение, каким бы оно не было, лишь бы ты была рядом. И обещаю, я никогда, слышишь, никогда не оставлю тебя.
Взглянув в ее глаза, он добавил:
— Верь мне.
Гроза в последний раз осветила переулки. Но ее помощь была уже ни к чему.
Разрывая хватку тьмы, из-за горизонта показался небольшой краешек поднимающегося солнца. Пылающий гигант, словно одинокий герой, луч за лучом обращал в ничто кошмары отступающей ночи, вместе с ее трусливыми соратниками. Тучи, будто повинуясь власти могучего светила, спешно разбегались на быстром ветру подальше. Дождь, прерванный таким резким отступлением своих товарищей, скоро прекратился, напоследок обрушив все свои оставшиеся силы на улицы города. Но так он лишь сыграл на пользу солнцу, которое, запустив свои щупальца-лучи в падающую воду, осветило бликами всю площадь еще дремлющего городка.
Луна, подарив на прощание более сильному недругу угрожающую ухмылку, растворилась в прояснившемся небе, пообещав вернуться как только тот ослабит свою бдительность.
Гигантская звезда, возвышаясь все выше и выше, широкой щедрой дланью возвращала спящему миру утраченные краски, нагло украденные его соперниками. Насыщаясь ими, дома переставали походить на урбанистические склепы, улицы на сточные каналы, а жители на прокаженных ночною чумой мучеников. Всё возвращалось в привычное русло. Воистину, это утро собиралось стать ознаменованием новой жизни.
Хотя бы для небольшой, но необычной грифоньей семьи, которая внезапно обрела шанс на благополучие, благодаря случаю и воле госпожи Судьбы.
Начинался новый день.