Сквозь Время

Сквозь Время

Настоятельно рекомендую включить этот шедевр во время прочтения:

В середине осени второго десятилетия этого века я впервые узнал что такое Эквестрия. Мне было пятнадцать, когда это всё произошло. Помню, что уснул у себя в доме, а наутро проснулся в незнакомом месте и вскоре, как то обычно бывает, был повязан местными стражами порядка. То было довольно веселое время как для меня, так и для всей этой страны.

Дело было в том, что где-то в океане потерпел крушение гигантский корабль с огромным количеством пассажиров, и Селестия лично отправилась на место катастрофы чтобы помочь своим подданным. Кажется, из всех двух тысяч четырёхста пассажиров всего двое погибли в результате столкновения. Тогда верхам Эквестрии, честно сказать — было не до меня и мне, словно по заказу — было не до них.

В камере меня долго держать не стали. В гости ко мне наведался один из городских чиновников, как он сказал: «поглядеть на диковинку», хотя потом он уже говорил по-другому. Этого пони звали Найт Дрим. Он забрал меня к себе в дом в качестве прислуги, точнее сказать, уборщика. Но я не жаловался, потому что особо себе не представлял, что будет дальше. В основном это было из-за того, что я в конце концов, сидя на холодном каменном полу темницы, понял, что это был не сон.

Дом, в котором жила чета Дримов с ещё несколькими служанками представлял собой небольшой двухэтажный особняк, который скорее, напоминал мне домик в деревне. Он находился почти на краю города, у места, где каменная платформа с остальными постройками примыкает к склону горы. Как позже оказалось — это была небольшая загородная дача, куда Дримы всем сбором приезжали раз в несколько месяцев, чтобы брать или раздавать указы.

Долго они здесь не задерживались. Уже через несколько дней взяв привезённые вещи, они укатили вместе со мной на поезде в Мэйнхеттен. Это такой большой город на северо-востоке страны. Часть его, включая центральные улицы, а также портовые районы коих было всего два — представляли собой скопление большинства жителей, а другая часть — примыкающие загородные поселения, в одном из которых и жило семейство Дримов.

Как оказалось, в семье было девять пони плюс шесть служанок и один уборщик, то есть я. Глава семейства — Найт Дрим, его старенький дед, бабушка, жена, сестра жены, старший сын и три кобылки в возрасте от семи до двенадцати лет. Как только мы вошли за калитку, к нам сразу же подбежали две маленькие пони. Одна из них была чуть старше другой, но они обе были словно копии друг друга. У обоих серая шёрстка, правда, разных тонов и светло-красная грива.

Малышек звали Виолин и Амелия Дрим. Я много свободного времени проводил с ними рассказывая им сказки о своём мире, а взамен получая эквестрийские сказки. Мне всегда нравились дети, но несмотря на это, в своей прошлой жизни среди людей я жутко не любил свою младшую сестру. По-простому говоря — я считал себя плохим человеком. Никогда не любил оставаться в долгу, в тайне ненавидел всех и вся, строил планы по захвату мира и так далее в не самом чистом и приятном русле. Как итог — я решил измениться. Не совсем, по правде говоря — просто не хотел вновь допускать ошибок прошлого.

В доме я убирался за несколько часов. В основном ничего сложного — вымыть полы и протереть шкафы от пыли, помыть стёкла в рамах и подмести во дворе. У родственницы жены, Пинки Стоун, была жуткая аллергия на пыль.

Зарплату я получал довольно хорошую по моему мнению, к тому же не было нужды её тратить. Я ел в доме Дрима и жил в небольшой пристройке на заднем дворе. С каждой неделей Найт подбрасывал мне несколько золотых монет за хорошую работу. К концу года, когда на улицах уже была зима, а небольшое помещение где я обжился, стало немного подмерзать, у меня была построена небольшая пирамидка на столе из выданных денег.

Я всегда мечтал создавать. Понимая, какие знания у меня есть и что я могу получить взамен, мне не терпелось выйти в город, чтобы найти там что-нибудь похожее на университет. Только с каждым днём я всё откладывал тот момент, когда собирался попросить кого-нибудь сходить со мной в город. Сам не хотел туда идти — не прельщала возможность заблудиться и не найти дорогу назад, а также просто было скучно шагать одному такое расстояние.

С остальными членами семьи, кроме как Найта, Пинки, Амелии и Виолин я был не сильно знаком, впрочем, как и со служанками. Они просто были и всё. Большинство нашего общения сводилось к следующему или похожему алгоритму: мою пол, встречаюсь в коридоре с кем-нибудь, поприветствуем друга друга, зададим пару вопросов о погоде или ещё о чём-нибудь и разойдёмся как ни в чём не бывало.

Так прошло шесть лет. Мне исполнился двадцать один год, когда отец Найта умер во сне от остановки сердца, а две маленькие сестры закончили школу и готовились пойти по стопам своего старшего брата — поступить в Мэйнхеттенский университет.

Так как семья состояла преимущественно из земных пони, почившего по традиции сильно напоминавшей мне о людских похоронах — придали земли на кладбище Гринфилд, что было примерно в семи километрах от города на большом, зелёном поле где, как мне кажется, раньше были чистейшие луга.

Я не присутствовал на самих похоронах, но я был свидетелем их последствий. Найт с каждым днём выглядел всё печальнее и печальнее, жена его тоже не отличалась настроением. Уход самого старшего из членов семьи был для меня первой смертью запечатлённой в моей памяти за время проживания в Эквестрии.

На личном фронте были небольшие проблемы. Я долгое время встречался с одной кобылкой из соседского дома. Её звали экзотическим для этой страны именем Виктория. Она была нанята для одного сильно больного пони в качестве сиделки и медсестры. Первый раз я её увидел когда выносил вместе с Найтом старый диван на чистку во дворе.

Почти каждый день следующих двадцати четырёх месяцев я и Виктория беззаботно веселились и вытворяли всякие взрослые вещи. Первое время до семнадцати лет я боялся того, что пересплю с пони. Этот страх был скорее осознанным и пережитком культуры жизни в человеческом обществе, нежели инстинктивным или как-то ещё. У себя в мире я пару раз был близок к тому, чтобы заняться любовью с девушкой, но каждый раз меня ждал облом и поэтому стыдно признавать, но до семнадцати я был девственников.

Это досадное положение исправилось когда я случайно пересёкся с одной из служанок. Не знаю, что на меня тогда нашло, так же, как и не знаю, что нашло на кобылку. После того как мы сделали это, то договорились между собой о том, что никому о произошедшем ни слова, ни слуха. Я в тайне надеялся на продолжение, но ему не суждено было быть.

Не помню сколь долго ли, но одну вещь про жизнь пони я усвоил — у них считаются нормой случайные половые связи. Первое время я этого не понимал, но позже оставил размышления на эту тему. Всем это нравится, так почему бы и нет?

Возможно, наши отношения с Викторией переросли в нечто более большое, если бы не случившееся. Её подопечный, за которым она неустанно наблюдала почти всё время, скончался в результате инфаркта миокарда в ночь на шестое августа. После этого её перевели в другой город и она ничего не могла с этим поделать. Мы так и не успели попрощаться.

Спустя много лет я узнал о том, кем был тот пациент Виктории в соседнем доме. Оказывается, рядом с нами жил самый старый пони в Эквестрии, вроде, его даже поставили как эталон долгожительства. На момент смерти ему было сто двадцать пять лет. Не знаю, можно ли назвать это забавным, но меня до сих пор преследовали некоторые шаблоны из моего мира. Например, я привык слышать «Кто-то умер на таком-то году жизни не дожив всего две недели до своего следующего дня рождения и так далее», но здесь же всё было по-другому. В пример можно поставить отца Найта — он отправился к праотцам спустя две недели после своего дня рождения, а долгожитель Виктории умудрился пережить свой день рождения на двое суток.

Так или иначе, но жизнь продолжалась в тихом и мерном русле. Мне было двадцать девять, когда Дримы решили покинуть семейный особняк. В Лас-Пегасусе, что был на другом конце страны они купили большое имение, где на свои средства построили роскошный трёхэтажный каменный коттедж. Меня, по просьбе новых хозяев старого особняка оставили в нём.

Проще сказать — меня вместе с домом выкупили. Хотел я того или не хотел, но так могли поступить со мной любые богатые персоны. Нет, конечно, рабства здесь никого нет, можно в любой момент уйти, но... Что дальше? Уйду я и где тогда буду жить, где есть, где зарабатывать?

Новыми владельцами оказались молодожёны из Ванхувера. Далёкий город на самом северо-западе Эквестрии мало подходил для того, чтобы растить в холоде и лютых бурях жеребят. Так они рассуждали. Я поначалу не замечал, но потом понял причину переезда: Дэринг Роуз была беременна или как пони это называют — жребая. К тому же она была садоводом, а выращивать всё в оранжереях она не горела желанием.

Самое, пожалуй, удивительное для меня открытие это то, что пони редко носят фамилии, а отчество так вообще единицы. Когда я спросил об этом у нового хозяина дома во время ужина одним январским вечером, то он ответил не менее удивлёно: «А зачем? Фамилии носят только большие или старые семьи. Вот как Дримы, например. А отдельные пони с фамилией — это осколки таких больших семей. Тут уже в пример Роуз. Её семья насчитывала примерно двадцать кобылок и семь жеребцов и в конце концов они разъехались по всем уголкам Эквестрии».

Спустя шесть месяцев на свет появилась Стар Роуз. Я впервые видел новорождённого жеребёнка. Она была такой крошечной и миниатюрной, что без проблем умещалась у меня на ладонях. Теперь я выполнял роль как уборщика, так и няни.

Муж Дэринг по образованию был опытным и квалифицированным механиком, а из-за того, что большинство пони скорее ремесленники и продавцы, у него всегда было много работы. Иногда он даже ночевал в городе, чем частенько доводил Дэринг до нервного срыва. Дело было в том, что пони — очень эмоциональны и очень привязанные друг к другу существа и пройди срок обычного прихода второй половины домой после рабочего дня чуть больше положенного, так у пони начиналась паника. Это наобум, что-то наподобие женского «А вдруг с ним что-то случилось? Вдруг авария?» и дальше по наклонной поверхности в пропасть стресса.

Когда Стар исполнилось два с половиной года она произнесла своё первое слово. И к удивлению всех, маленькая пони сказала не большинству причастное «мама» или «папа», а самое что ни на есть «Флад». В мои тридцать два это меня очень сильно задело эмоционально. Маленькая попытка такой же маленькой кобылки контактировать с большим миром начиная с меня подсознательно взвалили на мои плечи груз проводника в эту жизнь. Я не мог отказать и не мог это отрицать, я буквально почувствовал в тот момент всю свою вспыхнувшую привязанность к моей маленькой подопечной.

Семьи у меня самого по понятным причинам — не было. Раньше я думал, что я хоть и небольшая, но всё же частичка семьи Дримов, но теперь когда они далеко, я иногда вспоминаю о них вечерами и понимаю, что даже если это и так, то моя роль в их семье ничтожна, но она есть. Это как огромный часовой механизм, где я лишняя шестерёнка. Вроде бы и работаю как надо, но со мной или без меня ничего не изменится.

И всё таки — Найт со своей семьёй стали моими проводниками в мир пони и теперь таким же проводником собирался стать и я для маленькой Роуз.

Я умудрился обучить Роуз письму и чтению за год до школы в её шесть лет. Она уже представляла собой довольно самостоятельную пони, но все же такую же маленькую, какую я её в первый раз увидел. Стоит ли говорить опять, что я очень и очень сильно привязался к ней? Я уже не представлял себе жизни без своего и Дэринг любимого «Стар, домой!» или фаворита Роуз Младшей «Дядя Влад, расскажи ещё что-нибудь, пожалуйста!».

С этой семьей я бы счастлив. Конечно, нельзя сказать, что я был несчастен и угнетён когда жил вместе с Дримами, но всё же. Если задаваться вопросом, то мне скорее всего несказанно повезло остаться вместе с особняком и новыми его владельцами. К тому же я теперь считал этот старый дом своим.

То, что случилось чуть позже произошло девятого октября девятьсот тридцать седьмого года. Я помню эту дату, потому что во время извещения делал вместе с Роуз Младшей уроки, помогая ей разбирать непонятные задания или следил за тем, чтобы она не отлынивала. В комнату Стар на втором этаже зашла Дэринг, неся в зубах конверт и сказала: «Судя по адресату, это тебе».

Мне было интересно, что же такое в этом конверте и кто бы мог прислать мне письмо, ведь я мало с кем знаком. На ум сразу пришли Дримы и Виктория. Спустившись вниз, я перешёл в свою пристройку в которой жил до сих пор и вскрыл конверт.

Это было от Дримов. Писала Виолин, я понял это по почерку, так как тоже не раз делал их с сестрой уроки вместе с ними. В письме говорилось о том, что их отец, Найт Дрим скончался два дня назад из-за заморской болячки и она просит меня приехать к ним.

Эта новость немного подкосила меня. Найт Сонгу было за тридцать когда он меня взял к себе, значит сейчас, когда мне тридцать семь ему уже было пятьдесят или даже больше. Самое печальное было в тот момент осознание того, что за все время, которое прошло с момента нашего расставания я ни разу не написал им письма, как и они мне. Связь между нами словно прервалась. Мне было стыдно.

На следующее утро уведомив Дэринг и её мужа о том, что я на некоторое время отлучаюсь из города, я оставил за спиной ставший мне родным, дом и пошел в сторону мэйнхеттенского вокзала. Раньше мне уже приходилось пару раз выезжать с Найтом в Кантерлот, поэтому я помнил где здесь вокзал.

С собой у меня почти не было вещей. Я решил отправиться налегке, рассчитывая на непродолжительное путешествие туда и обратно. Путь до города в котором ныне жили Дримы я преодолел за полторы суток. Дорога в одну сторону заняла два дня и одну ночь.

В Лас-пегасусе был вечер когда меня встретила одетая в чёрную косынку, Виолин. Я её даже не узнал. За прошедшие годы она заметно изменилась. Грива больше не была коротко стриженной на манер жеребцов, а была длинной и прямой, радостная улыбка скрылась за печалью, а яркие насыщенные голубые глаза стали немного тусклее.

Я мало что помню из того, что происходило в те дни. Единственное что отпечаталось в моей голове это то, как я увидел зарёванную Амелию, как успокаивал её и как позже простился с двумя сёстрами на вокзале.

К Роуз Дэринг и её мужу я вернулся спустя шесть дней после того, как уехал. Пока меня не было практически ничего не изменилось и я был этому несказанно рад. Изменений в то время мне не хотелось видеть больше всего.

Стар пошла в седьмой класс когда моё здоровье впервые подвело меня. Примечательно, что до этого случая я никогда не болел в Эквестрии и не страдал чем-то вроде болью в суставах и тому подобными возрастным проблемам.

Сорок два года для меня начались с того, что у меня ни с того ни с сего начал ныть правый бок. Словно там было что-то или наоборот — будто там чего не хватало. Как потом мне удалось вспомнить — я думал, что это всё из-за моего неравномерно развития в детстве. Я рос слишком быстро и пару раз из-за этого страдал судорогами и сердечными болями. Доходило до того, что пару раз мне вызывали скорую помощь.

В те минуты осознания возможной причины я испугался того, что могу в скором времени встретиться с Найтом.

Сообщив свои догадки Дэринг, я был немедленно отправлен ею в городскую больницу, но доктора в ней ничего найти странного не смогли. Меня сначала хотели лечить по анатомической схеме минотавров, но потом передумали в связи с риском и выставили за двери сказав, что всё в порядке.

Со временем боль утихла и всё пришло в норму. Моя маленькая Стар сильно переживала за меня, впрочем, это у нас было взаимно. У Роуз Младшей школьные доктора пару раз констатировали недостаток витаминов и подробно расписали всё то, что грозит растущему организму, если вовремя не дать ему этих витаминов. После этого я всегда заставлял Стар доедать и сам на пару с ней от греха подальше пил таблетки с витаминами, что ей выписали.

Девятый класс для маленькой Роуз тоже был не очень. Знаете, что случается когда молодой кобылке крышу сносит гормонами? — а я вот теперь знаю. Этот инстинкт к размножению у пони очень сильно выражен весной, когда все пони женского пола в буквальном смысле прыгают на первых встречных жеребцов. В конце концов так же опрометчиво поступила и Стар.

Я и её родители очень сильно переживали когда Роуз младшую стало подташнивать иногда. Дэринг вроде чуть не закатила скандал, однако, всё утряслось и прояснилось во многом благодаря самой Стар.

Моя маленькая пони однажды ворвалась в мою комнату когда я лёжа на кровати перечитывал одну из понравившихся мне книжек. Вся в слезах и зарёванная она прыгает ко мне и, обнимая, продолжает реветь. Не понимая её реакции, я всё же смог её успокоить, и она через частые всхлипы объяснила что случилось.

После школы она зашла к одному из своих одноклассников, чтобы помочь ему с уроками, но простая помощь переросла в нечто большее когда они остались наедине. Так я понял со слов Стар. Помню ещё её вопрос под конец рассказа — «Мы сделали это и теперь я... я жребая?»

В тот момент я хотел найти того жеребца что позволил себе такое и свернуть ему шею. С одной стороны, я его понимал, с другой — хотел его прикончить.

Проблема заключалась ещё и в том, что для некоторых кобыл рожать — это значит подписать себе смертный приговор. Так было и с Роуз Младшей. У неё были довольно узкие бёдра и она к тому же ещё не выросла во взрослую кобылу, то есть, была ростом чуть ниже своих сородичей, а жеребята у пони всегда были одного размера при рождении независимо от комплекции рожениц.

Стар наотрез отказалась выдавать своего любовника, и тогда я вместе с Дэринг отправился в школу чтобы разобраться что к чему.

Маленькая Роуз была рождена в рубашке, как я потом ей говорил. Оказалось, что её тошнило из-за неправильно выращенных при помощи хитростей Дэринг, овощей. С виду овощи свежие и аппетитные, а на вкус — не очень. У меня был иммунитет к подобному, впрочем, как и у остальных жильцов дома, а у Стар, как выяснилось — его не было.

Спустя три года, сразу после окончания школы, Стар нагнала своих сверстников в росте и даже немного переросла. Из хрупкой затворницы она перевоплотилась в красавицу. И естественно, что частенько мне приходилось отгонять слишком упрямых жеребцов от Маленькой Роуз.

Самое, пожалуй, противоречивое событие случилось со всеми жильцами дома июльским утром девятьсот сорок шестого года. Сразу обе Роуз сообщили о своей беременности. Таким образом, спустя десять месяцев в семье прибавилось сразу две пони. Из-за этого чета Дэринг единогласно решила переехать.

В то время Мэйнхеттенская детская больница была разрушена сильным землетрясением во время ремонта, а новую обещали построить за год — два. Тогда будущий мегаполис лишился трети населения из-за массового переезда семей.

Новый дом семья купила в Кантерлоте, а этот продала. К моему сожалению он не смог бы вместить всю семью и меня одновременно, поэтому посовещавшись, мы пришли к единогласному мнению — мне опять придётся остаться.

Апрельским днём девятьсот сорок седьмого года я в последний раз видел свою маленькую Стар и её родителей, а также двух малюток, которым всего лишь минула неделя со дня рождения.

Два месяца дом находился в моём распоряжении. Каждый день я старался вставать пораньше, навести уборку и полить небольшой садик во дворе, который растила Дэринг. Моим самым большим желанием в тот момент стала жажда сохранить то, что осталось. Я ничего не трогал и не передвигал с момента отъезда семьи Дэринг.

В середине июля нашлись покупатели. Ими оказалась просто огромная чета Эпплов. Десять кобыл и три жеребца плюс четверо жеребят. Они заняли буквально весь дом и всё равно пришлось построить ещё одну пристройку наподобие моей комнаты.

Эпплы — мастера своего дела. Они выращивали яблоки почти всех сортов и могли посадить вам рощу из молодых яблонь всего лишь за несколько часов, а собирали урожай они и того быстрей. За каких-то две недели весь двор стал напоминать собой джунгли из фруктовых деревьев.

Знакомство у нас вышло не слишком хорошим. В момент когда они пришли я чувствовал себя хуже некуда. Мои мысли были только о Роуз Младшей, Найт Дриме, Виктории. Одним словом — на меня внезапно обрушилась волна ностальгии. К тому же я пытался составить письмо маленькой Стар, но у меня ничего не выходило.

Долго яблочные пони здесь не прожили. Уже на следующий год они переехали в более просторный дом на другом конце Мэйнхэттэна, а этот, как повелось по традиции решили продать.

Пока покупателей не было, участок снова был в моём распоряжении. Неожиданным для меня стало появление семьи Дропс через год после выставления хозяйства на продажу Эпплами.

Под моим внутреннем стремлением дом преобразился. Я вернул старые ленты, которые Стар в детстве привязала к сточной трубе, на место и постарался убрать всё то, что оставили после себя яблочные пони, а этим что-то было почти всё. Новая посуда была спущена в подвал, а её место заняла старая, из которой я ел за одним столом с Дэринг, её мужем и Стар. На свои места вернулись картины и фотографии, которые Эпплы убрали в кладовку. Практически всё мне удалось воссоздать таким, каким оно было до въезда новых хозяев.

Дропс были теми немногими, кто не хотел заводить жеребят. Поэтому в доме наступил период тишины и покоя, чему я был не особо рад, но делать нечего. Решив хоть что-то поменять в своей жизни я придумал себя глупую, но вполне весёлую игру. Я стал притворяться дворецким.

На пятьдесят первый год моей жизни свалилось много бед, но ещё больше бед вновь легло на плечи семьи Дрим. Случилось то, во что я не хотел верить, как маленький ребёнок — в возрасте сорока восьми лет во время своих вторых родов умерла Виолин.

Я не смог приехать на похороны из-за творившейся в то время непогоды. Клаудсдейл врезался в гору Кантерлот, пострадавших немного, но вот установка управления погодой и генератор облаков были серьёзно повреждены. Из-за этого на пару месяцев в Эквестрии погода шла своим чередом, точно так же, как шла и на Земле.

Несколько недель после того как я получил письмо-известие о гибели Виолин, мне было плохо. Как физически — вновь стал ныть правый бок, так и морально: я вспоминал обо всём опять. Не знаю почему, но чем дальше шло время — тем больше времени я проводил за тем, чтобы вспомнить что-то из прошлого, попробовать пережить те ситуации в голове опять и не спешил возвращаться в реальность. В те дни я думал только о Виолин.

Когда я очнулся от депрессии, на дворе уже минул второй год. Всё время я практически не выходил из дома и за участок. Только в магазин за продуктами и средствами уборки. Дропс не обращали на меня внимания так же, как и я на них. Они просто были и всё. Никаких простых разговоров или чайных бесед — только редкие просьбы или указы.

Последующий год попытался изгладить тёмную полосу. Жена Грэя, Сильвер Дропс забеременела и должна была вот-вот родить, почти по всей Эквестрии упали цены, а завядший год назад садик Дэринг вновь удалось вырастить. Жизнь потихоньку налаживалась, а вместе с ней в нормальное состояние возвращался и я.

В конце концов мне удалось связаться через почту с моей маленькой Стар. У них у всех всё было в порядке. Дэринг и её муж сейчас на заслуженном отпуске и нянчатся с маленькой Эмили Роуз, Стар в свою очередь, ждёт уже третьего жеребёнка, а её муж оказался тем самым жеребцом из школы, при помощи которого она чуть не лишилась жизни посредством родов в девятом классе.

Я не решился на то, чтобы начать повторять ошибки прошлого. Открыв для себя почту во всей её красе, я пытался связаться почти с каждым мне знакомым. Львиная доля скуки и максимум свободного времени стали мне надоедать и я решил вести беседу со всеми пони, которых мог назвать друзьями при помощи писем.

После того как Сильвер родила в ночь на пятое января девятьсот пятьдесят четвертого года обо мне снова вспомнили. Вновь от меня требовался максимум бдительности и внимания. С маленькой пони, которая плачет навзрыд едва ли мама выйдет в соседнее помещение — надо держать ухо востро и забросить все свои дела.

Постепенно заглохло общение через почту, я просто не находил времени сесть за стол и чиркнуть пару строк маленькой Стар или Амелии Дрим.

В два года своей жизни Дропс младшая сказала своё первое слово, коим вновь оказалось еле разборчивое «Флад». Тогда произошло то, что я пытался скрыть — я расплакался. В буквальном смысле. Сидел в своей комнате как нашкодивший ребёнок, прижимал колени к груди и плакал вспоминая о прошлом. Это было для меня потрясением, но ещё большим шоком это обернулось для всех Дропс.

Кажется, они даже отправили на неизвестно откуда разведанный адрес Стар письмо с просьбой приехать, на моё счастье письмо так и не дошло к Роуз Младшей — почтовый пегас попал в шторм и еле выкарабкался. Тогда все газеты о нём и твердили. Бедняга остался инвалидом потеряв левое крыло и не выходил из глубокой депрессии.

Постепенно о случившемся забыли. Маленькая Дропс росла и поразительно напоминала мне Стар. Я не хотел повторять ошибки и привязаться к кому-то вновь очень сильно, но ещё больше я не хотел остаться в одиночестве. Мне было пятьдесят четыре, а семьи или близких друзей кроме Роуз Младшей не было.

Со временем всё пошло по второму кругу. Я начал обучать маленькую Дропс ещё до школы, потом во время школы, а потом после... Время шло очень быстро, и задумавшись о чём-то, я мог неожиданно узнать, что прошло несколько часов или дней. К своему шестидесяти двухлетию мне по почте прислала подарок в виде фотографии себя и своих жеребят, Стар. В тот вечер я корил и ругал себя за то, что посмел забыть о друзьях.

Попытка выйти на связь посредством почты провалилась ещё до того, как началась. Почтовое отделение переместили в центр города, куда идти одному мне было не лучшей идей. Все были заняты, я писал письма, которые так и не отправил.

Малышке Дропс исполнилось десять, когда умерла Амелия, это значит, что это произошло примерно в этом же году. Дримы постепенно, но распадались. Новых жеребят было мало, да и большинство в семье разъехалось по Эквестрии, как то в своё время сделали родственники Дэринг Роуз. Как такого клана или семейства Дрим больше не было, остались только осколки — это печально, особенно печально наблюдать за этим.

Из знакомых по почте у меня осталась только Маленькая Стар и её семья. Трудно сказать почему, но уход Амелии не вызвал во мне ничего, кроме грусти и печали. Я словно привык к тому, что пони уходят и жутко боялся того, что когда-нибудь уйду и я.

Мне довелось потратить не одну дюжину часов на размышления о смерти. В первую очередь я боялся её как что-то неизбежное. Всю жизнь я был материалистом и не верил в тонкие миры и существование души. Даже строил теории на тему смерти и на другие не менее неизведанные вещи. И всегда чего-то не хватало. Чего-то важного, что могло бы помочь мне решить эту загадку и спокойно прожить жизнь.

Но самым сильным моим страхом, пожалуй, было то, что я переживу Стар и подрастающую Дропс. Это чувство мне напоминало беспокойство о не выключенном чайнике, но только от этого чайника зависело всё, а не просто пожар в квартире.

Когда Дропс закончила школу, то некоторое время спустя на покой ушёл отец Стар. И я чувствовал, что возможно, скоро составлю ему компанию. Здоровье стало заметно сильно подводить меня, а некоторые ситуации заставляли боятся сделать следующий шаг.

В семьдесят лет со мной произошёл очень неприятный случай. Это было утром примерно в десять по местному времени. Я встал и тут же упал на пол. В голову изнутри словно ударила кровавая волна и попыталась взорвать мне мозг. В глазах потемнело и я, лёжа на полу пытался позвать кого-нибудь на помощь. К счастью, меня заметила Сильвер и они вместе с мужем смогли перенести моё тело на диван.

Вскоре к нам прибыл доктор и сказал, что ничем не может помочь, так как впервые видит мне подобное существо. Наутро следующего дня всё прошло. Вялость и тяжесть в теле исчезли, а ситуации с притоком крови к голове больше не повторялись.

Обе моих маленьких пони выросли уже давно, но для меня они всё равно останутся такими же крошками, которыми я их в первый раз увидел. Дэринг было шестьдесят с небольшим, когда она встретилась со своим мужем. После похорон Роуз младшая приехала ко мне и чете Дропс.

В доме она гостила неделю, которую я хотел увеличить на как можно большее количество дней. Передо мной теперь стояла высокая, красивая и похорошевшая кобыла, а не маленькая и замкнутая кобылка, которой я запомнил её. Она приехала одна, детей оставила на мужа.

Я ходил с ней по дорогам на той же улице, где стоял наш дом. Далеко отходить я боялся, потому что не знал, когда приток крови вновь повторится и повторится ли он вообще. Всё время, что мы проводили было посвящено разговорам о прошлом. Потом мы вернулись домой и я ушёл в свою комнату, однако, в дверь ко мне постучали. Так Стар обычно делала, когда боялась оставаться ночевать одна или когда ночью штурмовала кухню в поисках вкусного печенья с изюмом, которые покупала Дэринг.

Я помню, она вошла ко мне в комнату, легла рядом со мной, прижавшись и сказала «Расскажи мне сказку...»

Всю ночь я провёл рассказывая ей истории, которые когда-то слышали близняшки Дрим. Она спала, но я всё рассказывал. Трудно поверить, но я рыдал пока рассказывал ей всё. Она спит под боком, а я продолжаю говорить. Уснул я под утро и проспал весь день, пропустив уход Роуз Младшей.

Она уехала в обед того же дня, пока я спал у себя в кровати. Мне было очень легко в моральном смысле и одновременно тяжело. Я чувствовал себя разбитым. Дошло до того, что я не смог приступить к уборке. Как только я выходил из комнаты, то мои мысли сразу уходили в сторону наших со Стар воспоминаний.

Младшая Дропс уехала на несколько месяцев в Кантерлот для того, чтобы пройти курсы кондитера, а когда вернулась, то к удивлению родителей оказалась беременной. Кажется у неё был шестой месяц.

Так появилась у семьи Дропс ещё одна пони, её назвали по моему выбору Пинки Дропс. Маленькая Дропс дала мне возможность назвать своего жеребёнка и я выбрал это имя, так как хотел напомнить себе о прошлом и не забывать. Пинки Стоун, в честь которой была названа Пинки Дропс, была сестрой жены первого владельца этого дома, которого я имел везение видеть и работать у него.

Я рассказал о том, чьё это имя, после того, как они приняли его. К моему удивлению, они тогда задали мне вопрос "Влад, знаю, что ты жил здесь ещё при предыдущем владельце, но... Сколько тебе лет?".

Тогда я многое начал понимать по другому. Я просто был и всё. Сильвер считала, что я владелец этого дома, её муж считал, что я всегда был вместе с этим домом, Маленькая Дропс думала, что я домовой...

Когда всё прояснилось, то до меня дошла одна элементарная на первый взгляд вещь: я погряз в прошлом и пропустил настоящее. Таким образом я очень редко до рождения Маленькой Дропс попадался на глаза хозяевам дома. Я почти всё время сидел в своей комнате и мысленно путешествовал в те времена, когда домом владели Дримы.

Со своей второй подопечной Дропс я сидел очень долго и в основном когда остальных пони в доме не было, из-за этого она думала, что раз я ухожу перед тем как появляются другие — значит я призрак или один из тех духов, что по легендам охраняет дом. И мне это понравилось. Я призрак прошлого, который охраняет этот дом.

С дочкой маленькой Дропс мне тоже довелось повозится. Я помогал ей со всем, чем мог, но в основном — это она помогала мне. Когда ей исполнилось десять, Моя Маленькая Дропс снова забеременела.

Яркой ночью девятьсот восьмидесятого года на свет появилась Свити Дропс, а у меня словно открылось второе дыхание. Болячки отступили на второй план и мне удавалось делать то, что предыдущие несколько лет получалось у меня из рук вон плохо. Таким образом в свои восемьдесят один я провёл уборку. Но она закончилась где-то на середине, когда меня заметила Сильвер, когда я мыл пол в коридоре.

Помню, как она набросилась на меня, вырвала зубами швабру из рук и пинками погнала на кухню, где усадила в большое, недавно купленное мягкое кресло. Убирать закончила Сильвер. Я видел, когда она домывала последний участок деревянного пола в коридоре у входа в кухню.

Я позволил себе расслабиться в мягком кресле. На стене в кухне ползала небольшая чёрная муха, а из гостиной доносились радостный смех и писки. Это Пинки игралась со Свити. Две сестры сразу нашли общий язык и теперь всё время проводили вместе.

В тихой и неспешной обстановке мои воспоминания вновь унесли меня далеко отсюда и даже дальше, чем того требовал этот мир. Я наблюдал за собой в далёком теперь, девятьсот четырнадцатом, а потом и в тот период, когда был на Земле. Тогда при упоминании в памяти про школу далёкого мира мне вдруг вспомнилось название. Оно было связано с кондитерским изделием и я не повременил этим воспользоваться.

Прожив здесь больше полувека я давно установил себе такую закономерность — имена пони определяют их жизнь. Не знаю, как это получается, но похоже, что и сами пони тоже не знают. Все имена или почти все я мог переводить. Помню, у меня были проблемы с языкознанием когда я ещё ходил в школу. Языки учились трудно, а вот слова — легко.

Я ушёл в комнату где веселились малышки и присев рядом с самым младшим членом семьи Дропс сказал, наверно, самую запомнившуюся мне мою фразу: "Бон-Бон, теперь я буду называть тебя маленькой конфетой".

С Бон-Бон мне довелось повторить по четвёртому разу те круги, через которые я прошёл вместе со Стар, Младшей Дропс и Пинки. Мои маленькие пони, как же я их люблю.

В девятьсот восемьдесят седьмом году стал замечать за собой немощь. Руки ощутимо дрожали даже когда держал в них какую-нибудь вещь. На восьмидесяти восьмом моём дне рождения моя Маленькая Дропс сделала для меня подарок, который очень сильно меня обрадовал.

Это был фотоальбом. За два года до того, как я очутился в Эквестрии, пони изобрели фотоаппарат и с того времени фотографии были теперь почти у каждой семьи.

На этом снимке Пинки пытается говорить, на этом она ищет Маленькую Конфету, а здесь стоит в выпускном платье. Как быстро растут пони. Я держал альбом в руках, лежа на своей кровати и снова пускал слёзы как маленький. Я не мог без них вспоминать о том, что было. Я хотел видеть Стар, хотел видеть Виолин и Амелию, Викторию и Дэринг. В тот момент мне нужно было просто обнять их и лежать, закрыв глаза.

Честно сказать — я не скучал с маленькой Бон-Бон. Она была гиперактивной кобылкой, которая не давала покоя никому. Пинки уехала на обучение и подруг в доме у неё не осталось. Тогда она переключилась на меня.

С ней я проводил очень много времени, рассказывал истории и потихоньку ходил вместе с ней до рядом открывшегося магазина.

Один раз я проснулся и чувствую, что на мне лежит что-то увесистое. Это был фотоальбом, а значит я вновь пересматривал его. Кто-то рядом вдруг неожиданно спросил: "Деда, а почему ты плачешь?".

Бон-Бон пробралась ночью в мою комнату перед сном и попросила помочь с одной задачей, что я и сделал. А потом, когда она уже её дописывала я взял со стола фотоальбом и лёг на кровать. Свити попросилась остаться, чему мне не было сил отказать. Мы просидели так до часу ночи. Я рассказывал кто на фотографиях и рассказывал жизни, словно хотел показать кобылке фильм из воспоминаний.

Наше с Бон-Бон сближение стремительно возросло. Теперь я не мог нормально жить без неё. Не представлял себе поход в магазин без неё или простую прогулку.

Она много времени пропадала в школе, что ей не нравилось. Пару раз я ловил её за тем, что она сбегала с уроков, лишь бы не сидеть там. Начальная и средняя школа у неё начиналась рано утром и заканчивалась к обеду. Я в это время спал и просыпался почти точно к тому времени, когда приходила Бон-Бон.

Свити Дропс пошла в третий класс, когда мне исполнилось девяносто. Дропс устроили в такую дату вечеринку. На кухне стоял большой торт, который испекла моя Бон-Бон, а в нём понатыкано девяносто горящих свечей.

К моему счастью и радости в гости на эту дату приехала Стар со своими детьми и мужем. Эпплы тоже не оставили стороной. С их стороны было очень мило прислать мне вольт-яблочный джем.

Это был мой самый лучший праздник в этом мире. Мы все за столом сидели и разговаривали обо всём. У меня на коленях сидела маленькая девятилетняя Свити, рядом была Стар, а с другого края сидели все Дропс и дети Роуз Младшей.

Всё началось так же быстро, как и закончилось. Моей самой ужасной мыслью было, что так мы видимся последний раз и тогда я предложил Дропс, если им не трудно, созывать так всех каждый год. Так между семьями Сильвер и Моей Маленькой Роуз возникла крепкая дружба.

Каждый год мы виделись, рассказывали друг-другу истории из жизни, передавали самые запоминающиеся новости и делились впечатлениями о прошедшем. Я хотел, чтобы то, что возникло как традиция никогда не прекращалось.

Знамением конца стала тёплая ночь девятьсот девяносто шестого года. После очередного съезда семей Дропс и Роуз я слёг. С трудном мне удавалось подниматься, а ещё труднее стало ходить и что-нибудь делать. Словно вся моя сила выгорела и теперь я был дряхлым стариком.

Все мои пони очень беспокоились обо мне, а я беспокоился о них. Мне было страшно умирать и так же страшно мне было оставить их одних. Я не хотел смерти и старательно не верил в неё до последнего.

В дом приехали все. Как только весть о резком ухудшении здоровья у меня, разлетелась по почте, наш дом наполнился пони. Новыми и старыми. Приехали и потомки семьи Дрим со всех концов Эквестрии.

Был вечер, когда они все собрались вокруг меня. Я сидел в мягком кресле в гостиной, которое Сильвер и её муж перенесли туда специально для меня. Все своё время я рассказывал Дримам о Найте, Амелии, Виолине, Пиник Стоун и других их дальних предках.

Я чувствовал себя просветителем, тем, кто даёт пони знания.

Так же меня внимательно слушали и остальные. Как только я начинал говорить, в зале, где собралось с два десятка пони разных возрастов и мастей, тут же наступала тишина. Я говорил обо всём. Я решил рассказать всё то, что пережил здесь и немного того, что пережил в своём мире.

Под завершение рассказа я не выдержал. Мне было больно вспоминать их всех. И ещё больнее мне было из-за того, что о них мало кто помнит. Они стали частичками о которых забыли, но которых всё равно любили.

Маленькая Роуз подошла тогда ко мне, взобралась на одну из широких ручек кресла и запела. Это была колыбельная, я помню её, раньше Дэринг пела эту песню ей.

На другую ручку точно так же взобралась Маленькая Дропс, а на колени мне села Бон-Бон. Я видел, как мои маленькие пони плачут, видел как погрустнели пони из зала и чувствовал, как слёзы текут и у меня.

Я не мог видеть этого, тогда я пожелал жить вечно и не умирать. Я не хотел уходить от них. Время шло, песня стала теперь не просто песней, хором её подхватили пони из зала. Но когда три моих любимых пони начали петь конец песни, все замолчали и я расслабившись, просто закрыл глаза...