Офицер в стране чудес

Акт I (Часть первая)

Акт первый, в котором армейские будни разворачиваются самым неожиданным образом, исследовательские изыскания увенчиваются успехом, а чудеса становятся страшно чудесатыми.

Акт первый, в котором армейские будни разворачиваются самым неожиданным образом, исследовательские изыскания увенчиваются успехом, а чудеса становятся страшно чудесатыми.

Унтер

— Блядь, ну нахуя ты его сюда кинул?! Ты что, блядь, дебил, не видишь, что-ли, что тут лужа, а? – Заорал я на Буцанова, опустившего взгляд и покачивающегося на пятках. – Ну, чё молчишь – язык откусил?

-Не, никак нет, тащ сержант. – ответил рядовой, — Просто, это же не лужа! Это просто грязь, её ж не видно!

— Нет, блять, это мозгов у тебя не видно. Тьфу! – Сплюнул я, подняв свой вещмешок и наблюдая, как по нему стекает бурая жижа. – Вот скажи, что я тебе сказал с вещмешком делать?

— Ну, нести. – И, подумав с полсекунды, добавил, — И не проебать.

— Вооот, а ты что сделал? – спросил я, открывая баул и заглядывая внутрь. Вроде бы всё хорошо, ничего не промокло.

— Так нёс же!

— А вот нихуя! Ты его, блядь, на землю поставил! Надо было сначала разрешения спросить! Так, мол, и так, тащ младший сержант, разрешите ваш вещмешок вот тут, в травку положить. – Разошёлся я, кидая баул в руки бойцу, — Ладно, хуй с ним. Короче, чтоб как выдвинемся – чистый был.

И добавил, уходя:

— Давай, работай.

Ладно, теперь к старлею, узнаю, сколько тут ещё пёхать. Дежурный по части сказал, что тут недалёче, километров двадцать. Правда, пешком. Обычно на камазах возят, но тут заартачился зампотех, сославшись на то что все машины и так убиты, и что поездка по такой жаре для них на пользу не пойдёт. А вот срочникам, мол, ничего, полезно будет.

Старший лейтенант Креченов, командир взвода радиоподавления и, по совместительству, командир нашего дежурного подразделения, сидел на чьём-то бауле в теньке под деревом и увлечённо следил за тем, как два близнеца, братья Егоровы, перед ним приседают под счёт этого нового ефрейтора, с учебки. Забыл уже, как его зовут, да и не суть. Братья вчера вечером, заступая в ДП, смотались в чепок, где я их и поймал. Качать не стал, просто отвёл к старлею. Его наряд, вот пусть и разбирается. Вот и получилось. Ефрейтор считал, виновато улыбаясь, братья, все мокрые, приседали, а старлей с улыбкой наблюдал.

Ну, наверное, интересно.

— Тащ старший лейтенант, разрешите обратиться. — дёрнув рукой, будто исполняя воинское приветствие, сказал я, — Младший сержант Васюта.

Старлей, не поворачивая головы, посмотрел на меня, улыбнулся ещё шире и ответил:

— Васюта, ну ты дембель вроде, а воинское приветствие исполняешь, как по пизде ладошкой хлопаешь. Хуёвый пример молодым подаёшь, сержант.

— А, тащ старший лейтенант, и без меня справятся. Вон, сколько у них дедов, — махнув рукой и кивнув на ефрейтора, усмехнулся я, — Научатся, не денутся никуда со срочной армии.

Старлей покачал головой и, не переставая улыбаться, спросил:

— Чего хотел то?

— Так узнать, сколько тут ещё идти-то? Далеко?

— А чего, устал? – ехидно улыбнулся старлей.

— Не, я то чо, я привык. А бойцы вот устали – вон, некоторые едва на ногах стоят. – Указал я на близнецов. Те и вправду покачивались, приседая, а когда вставали – дрожали. Не мудрено, счёт уже за четвёртую сотню пошёл.

Креченов пожевал губу, посмотрел на наручные часы и сказал:

— Да часа полтора ещё быстрым шагом. Сейчас вот эти орлы доприседают свою тысячу на двоих – и пойдём.

Вздохнув, я развернулся, и спросив разрешения идти, поплёлся к Буцанову – проверять рюкзак. Вроде самый адекватный из праслонов – а поди ж ты, закранил, испачкал мешок.

Невезуха.

Ну, она ещё вчера началась. С самого утра в роте стоял кипишь – третий взвод идёт в, мать его, поход. Точнее, на тактический выход в поле. Вообще должна была идти вся наша доблестная рота радиоборьбы, но комбату потребовались люди – разбирать старую котельную и прокладывать кирпичом дорогу, и поэтому решили для бумаги отправить только третий взвод. Я, будучи командиром аппаратной в первом, конечно, обрадовался. Мне же ведь домой через две недели, а я тут окопы копать пойду? Ну уж нет, лучше, конечно, в роте на кроватке лежать. Чему я и предавался с утра, после развода. Черпаки бегали, собирали баулы, искали пропавшие котелки и ОЗК, слоны, только-только с роты молодого пополнения, наводили порядок и натягивали кровати, а пара дембелей, которым не повезло попасть в списки, всем этим делом командовали.

Ближе к обеду, когда я уже, честно говоря, выспался, припёрся лейтенант Лукин, мужик противный и тупой, но, в принципе, довольно безобидный, если не нарываться. Пришлось покинуть тёплую кровать и перебраться на табуретку. Лейтенант тем временем разорался, обещая устроить «кровавый пиздец» дедам за то что те «сидят, ебланят» и, отвесив подзатыльник попавшему под руку черпаку, стал звать дежурного, которым в тот день был ефрейтор Бабков. Тот, как и положено дежурному в это время, спал.

Лукину же было насрать.

Дежурного разбудили, и тот с недовольным лицом что-то такое спросил у лейтенанта, что лейтенанту сильно не понравилось. Вот и получилось, что дежурного сняли. За что – хуй знает. Бабков так и не сказал.

В общем, до обеда я так и наблюдал, как Лукин проверяет готовность бойцов, изредка порыкивая и отвешивая подзатыльники особо нерадивым бойцам.

Однако, самое неприятное ждало меня позже. Отобедав и вернувшись в роту, я уже было уебался спать, как вдруг…

— СМИР-РНО!

Дневальный заорал не как резаный, а значит это либо ротный, либо комбат. Комбат к нам в роту почти не ходит, значит ротный припёрся. И действительно, спустя несколько секунд по расположению метнулся дневальный, завернув в сержантскую. Я на всякий случай переместился на табуреточку и, как оказалось, не зря. Из сержантской вынырнул Креченов и направился в ротную канцелярию.

Не к добру это.

Как оказалось, ротный принёс плохую новость – подразделение вне очереди заступает в ДП и нужно набрать двадцать четыре бойца. Командиром подразделения назначили старлея.

— Ну, Васюта, ты у нас один свободный младшой остался, пойдёшь замкомвзводом ко мне. Давай, набирай бойцов, получайте оружие, чтобы к половине шестого всё готово было. – Обрадовал меня Креченов, построив остатки роты.

Ну, получилось, что я заступил в ДП. Наряд не сложный – всего то и делов, что на развод выйти, да, если ДЧ дурной попадётся, ночью у штаба построиться. Можно и сходить, потому я ругаться и спорить не стал.

Вроде и людей нормальных подобрал, не дураков, и Креченов мужиком был что надо, и майор Лопатин, оказавшийся дежурным по части, мне крайне импонировал. В общем, ложился спать я в тот вечер в хорошем настроении. Ну что может произойти? Ничего плохого.

Но нет, блядь! Всё должно было пойти хуй пойми как.

С утра нас огорошили известием о том, что Лукин со взводом пропал. В назначенное время не установил связи, на звонки не отвечал. Куда могли пропасть тридцать человек – хуй его знает.

В общем, решили поднимать ДП. Дескать, идите – ищите.

Делать нечего.

Пошли.

Теперь вот идти ещё километров восемь. А на улице жара, печёт нестерпимо. И не поделаешь ничего.

Жопа.

Слава богу, Буцанов баул отчистил. Повезло парню, я уж думал, как бы мне его прокачать. Но, видимо, не судьба. Так что теперь идти было даже, пожалуй, хорошо. Хоть с неба и палило нещадно солнце, а ветер был будто из печи, но тишина, в которой мы шли, прерываемая лишь побрякиванием автоматов и перестукиванием сапёрных лопаток, навевала приятные мысли. Я закрыл глаза и представил, что иду не по просёлочной дороге мимо каких-то халуп, а по родной улице. На мне гражданка, и автомат я вижу только в телеви…

— Ооой, сынки! Чойта?! Чойта стала!? Война началася что ли? – Из-за забора, вдоль которого мы шли, выглянула бабка в грязном платке. Шамкая щербатым ртом и не дожидаясь ответа, она продолжила как-то неестественно громко кричать, — У меня тоже вот внучек как вы, только красивый! Он в армии не служит, он у меня кибернетик! Умные – они ведь в армии не служат, они в инститьютах учуться! Он у меня такой умный, правда у него глясты, но он их лечит!

В колонне бойцов послышались смешки. Мне и самому показалось это забавным, но ради приличия, и ещё из-за старлея немного, я таки решил на них рыкнуть:

— Э, пиздёж там убили, быстро!

Бабка, услышав это, уставилась в мою сторону и заголосила пуще прежнего:

— Ой, люди то добрые, посмотрите-то, что делается-то! Понаберут в свою армию гопников и наркоманов! – заверещала бабуля, схватившись за сердце, — Ой, натовские прихвостни, Украина…

И скрылась за забором, резко смолкнув. Креченов, шедший сбоку от направляющего колонны, громко засмеялся. Его смех громом прозвучал на тихой улочке этой безымянной деревни, через которую мы проходили. В тот же момент из-за забора вновь высунулась бабка, но уже с телефоном в руке, на которой она пыталась снять колонну и старлея, бубня что-то про натовскую агрессию. Я уже не расслышал – больно далеко отошёл. Старший лейтенант же продолжал смеяться, правда, несколько тише. Дорога повернула, и бабка скрылась за поворотом.

Ёбнутая, чего сказать.

Бойцы, поглядывая на меня и на старлея, жующего соломинку, негромко переговаривались. Я пару раз на них прикрикнул, но особого результата это не принесло, только хрипеть начал. Да и Креченову было, по большей степени насрать, он шёл в каких-то своих, старлейских, думах и ничего вокруг не замечал. Я же размышлял на тему того, как нажрусь на дембель. А о чём мне ещё думать, если мне домой скоро? Не об армии же? Правда, вот беда, каждый раз, когда я в своих мечтах напивался, приходил ротный и ебал мне мозги. Прямо в мечтах и приходил, изверг. Ну его. Лучше о бабах думать. Правда, вместо красавиц из плейбоя в голову лезли только калмычки из столовой. Я пару раз к ним ходил, но после одного случая с ефрейтором Карачинцевым перестал. Дело в том, что Карачинцев зачастил с походами к калмычкам, ну и в итоге… Ясно, что в итоге. Вроде и денег на защите не экономил, и калмычку выбирал поаккуратнее, и даже мыться её перед свиданием заставлял, но – увы. Комиссовали ефрейтора Карачинцева. Синдром Приобретённого ИмуноДифицита, во! После этого я в столовую на свидания ходить перестал – стрёмно стало.

Правда, в мысли калмычки продолжали лезть, и это неимоверно бесило.

Ещё вот духи у Креченова хорошие. Дорогие. Он рассказывал, что ему их комбат на обмывку звания подарил, когда он старлея получил. Надо будет такие-же купить, на гражданке.

Из мыслей меня вырвал волчий вой. Нет, самый натуральный! Вроде служу в цивилизованных местах – и вот те раз!

— Во бля, воет как, — поучающее подняв палец, произнёс старлей, — Это они днём так воют, когда голодные. Смотрите по сторонам, ёпта. Что бы вас волчок – за бочок и не того. А то пиздец, выебут меня. Бойца проебал, скажут. Как же вы без отца командира-то?

— Так мы если что – их того! – Я толкнул автомат, висящий у меня за спиной стволом вниз.

— Я те дам «того»! – Креченов погрозил мне кулаком, — Стрелять только в нештатной ситуации, и только по моей команде!

— Так точно, тащ старший лейтенант! – отсалютовал я ему и, решив, что другого случая не будет, спросил – Тащ лейтенант, а куда бойцы эти пропасть то могли? Ну, которые с тащем лейтенантом Лукиным?

— А, да хуй его знает. Небось Лукин, как обычно, нахуярился там спирту, и спать уебался, теперь в неадеквате. А бойцы хуи пинают – разбежались, кто куда – кто магазины искать, кто по грибы. Вот тебе и радиомолчание.

— Тащ лейтенант, а вдруг нападение?

— Ага, нападение. Китайцев! Их же там тридцать с хером человек, да ещё и патронов боевых за каким-то хуем им сунули. Они там оборону неделю держать могут! – Усмехнулся моему вопросу старший лейтенант. – В любом случае, скоро узнаем. Почти пришли же!

Бойцы, услышав радостную новость, зашушукались громче. Честно говоря, я тоже был ей рад. Ещё бы, двадцатку пешком отмотать по такой жаре! Как Егоровы дошли – ума не приложу. Впрочем, они еле ноги переставляют – и не мудрено – каждый по полтысячи присел, а теперь ещё и рюкзак старлея несут, по очереди.

Ну и хер на них.

Потерянная

Высохшая хвоя упруго пружинит под ногами. Идти по ней, не издавая ни звука – дело привычки, всего-то надо уметь правильно ставить копыто и вовремя замечать сухие ветки и шишки. Мы можем передвигаться бесшумно, но мы не пользуемся этим навыком. Он напоминает нам о том времени, когда мы были целыми… когда бесшумность была необходима для работы. Эти воспоминания несут боль. К тому же для одинокой пони посреди глухого леса нет резона передвигаться бесшумно. Единственная причина, по которой она здесь может оказаться проста и банальна – она сбилась с пути, потерялась.

Сбилась с пути и потерялась…

…потерялась…

Высохшая хвоя упруго пружинит под ногами. Мы специально наступаем на ветки, и они громко, неестественно хрустят, словно под копытом ломается не ветка, а старая кость. Хороший разведчик всегда поддерживает маскировочный образ, а мы были одними из лучших… были. Теперь мы сбились с пути и потерялись… смешно, но благодаря этому мы поддерживаем маскировку даже лучше, чем раньше, потому что наша природа теперь полностью соответствует поддерживаемой легенде.

…потерявшись… мы больше соответствуем…

Это воспоминание тоже несёт боль.

Мы пытаемся не думать об этом, не думать об этом, просто не думать об этом, но мысль – это не выпад клинком и не сгусток магии от заклинания. От мыслей нельзя увернуться, их нельзя отбить бронёй.

Особенно собственные мысли.

Свои мысли всегда находят лазейку.

Мы будем помнить вечно.

БОЛЬ! БОЛЬ! БОЛЬ!

Потрёпанного вида серая пони, с бледно-розовой гривой, забитой лесным мусором, вышла на просеку, двигаясь словно зомби. Её глаза остекленелым взглядом смотрели прямо перед собой, сфокусированные на точке, которой в материальном мире попросту не существовало. Пожалуй, так и выглядела бы пони, которой довелось потеряться в полном опасностей лесу, и которая каким-то чудом смогла в нём продержаться больше недели.

Правда, нормальные пони, оказавшись в такой ситуации, обычно просто умирали и их никто никогда не находил.

Пушистые моховые кочки, обманчиво плотные на вид, проминаются под ногами, чавкая болотной жижей. Нам стоит быть осторожнее… тем более, что мы очень изголодали и ослабли. Мы настолько слабы, что не смогли бы даже активировать клинок. Впрочем, в этом сейчас нет никакого смысла, эта топь слишком старая, чтобы на ней водились гидры. Единственная опасность – сама трясина. Пони обошли бы это место стороной за несколько миль, но для нас эта топь ничем не лучше любого другого пути. Когда ты голоден, всё становится серым. Леса с щебечущими птичками, луга, наполняемые стрекотом кузнечиков, горы, стонущие от порывов ветра, булькающие болота… все они одинаково лишены жизни. Жизнь есть лишь там, где есть те, кто может чувствовать, только эмоции делают существо из плоти и крови отличным от камня или от дерева. Камень ничего не чувствует. Дерево ничего не чувствует.

Мы тоже ничего не чувствуем.

Мы — живые?

Раньше этот вопрос никогда не приходил нам на ум. Мы просто БЫЛИ, и нам не нужно было искать доказательства для своего существования. Но как быть сейчас? Голод овладевает нами, заполняет каждый закоулок сознания, сводит с ума.

Пушистые моховые кочки, обманчиво плотные на вид, проминаются под ногами, чавкая болотной жижей. Мы голодны. Мы помним, что голод – это не такое уж плохое чувство. Раньше мы были ему рады. Лёгкий голод обостряет чувства, подстёгивает к действию. Пока Улей сыт, он стоит на месте и долго обдумывает планы на будущее, просчитывая баланс сил, потенциальные потери, потенциальные выгоды. Улей, объединённый голодом, срывается с места и берёт, что ему надо, волшебным образом игнорируя все пессимистичные расчёты. Мы были частью этого… были. Но однажды мы вернулись на стоянку и нашли лишь пустоту. Мы воззвали к Королеве, но её голос стих и ответом нам была тишина, в которой мы испытали неведомый доселе ужас, называемый одиночеством. Мы были целыми… и теперь мы одни. Это неправильно, это абсолютно, невообразимо, вопиюще неправильно, но мы ничего не смогли с этим сделать. Все пропали без следа. В воцарившемся безмолвии мы начали говорить о себе во множественном числе, надеясь, что это позволит нам меньше чувствовать себя одинокими… разъединёнными.

Это не очень помогло.

Когда ты голоден, всё кажется серым.

ГОЛОД! ГОЛОД! ГОЛОД!

Серая пони, неуклюже перескакивая с одной кочки на другую, медленно продвигалась вперёд по серой трясине. Временами она проваливалась в топь по живот, и тогда перед её глазами не оставалось ничего кроме хмурого неба, с тяжёлыми буро-серыми тучами, которое словно бы ждало, что она сдастся и позволит окружающей серости поглотить её целиком. Но пони каждый раз выбиралась.

Третья из преторианской гвардии слишком хорошо умела выживать.

Хмурое небо безучастно наблюдало за ней.

Высокая луговая трава неприятно холодит ноги утренней росой. Сбитая роса – это след, но вряд ли кто-то в деревне поутру заметит наше исчезновение… а если и заметит, то вряд ли отправит погоню. Впрочем, мы всё равно перестраховались и, по мере возможности, запутали следы. Глупая предосторожность, мы всё равно ничего не взяли, кроме части их энергии, которую они и так каждый день бестолково излучают впустую. Если бы только они могли это видеть. Мы учуяли их издалека – огромный полыхающий костёр посреди серой пустоты. Наш голод был так велик, что мы не смогли удержаться и пришли к их домам… мы притворились потерявшимися, слабыми и усталыми… мы БЫЛИ потерявшимися, слабыми, и усталыми! Мы умоляли о помощи, валялись в пыли у их ног. Нас приняли. Неохотно, без особого энтузиазма, но приютили. Дали еды. Еда была ужасна, но мы съели всё. Мы спали с ними под одной крышей, пусть и у порога входной двери. Мы были жалкими. Мы вызывали презрение и брезгливость, но пара пони испытывала к нам сочувствие. Мы выжали из них всё до последней капли.

А потом мы сбежали.

Высокая луговая трава неприятно холодит ноги утренней росой. Сбитая роса – это след, но мы слишком отвлечены, чтобы думать об этом. Мы вспоминаем вечер прошлого дня. Мы отмылись водой из колодца и нас пригласили за общий стол, ввиду какого-то празднества. Обычной еды дали всего-ничего… но для нас это еда всё равно пуста. Зато сколько там было энергии! Уже после третьей кружки сидра, всё вокруг просто бурлило от ядрёной смеси радости, желания, зависти, похоти, гордыни и тонких оттенков чего-то ещё, что нельзя было уловить сразу. Сила вернулась к нам, сила достаточная чтобы активировать клинок и превратить застолье в бойню, за полминуты расписав всё внутреннее пространство комнаты оттенками багрового и алого. Мы могли бы оставить часть из них живыми, в качестве живого корма. Мы могли бы взять часть их них в заложники и, угрожая им, заставить сдаться остальных… но бойня тоже была бы хороша, просто расплата за то, что они смотрели на нас свысока.

Но вместо этого мы убежали. Потому что бойня привлекла бы внимание Жестокого Солнца, а брать пленников просто не имеет смысла. Их некуда вести, так же как нам некуда вести себя. Пока мы были голодны – мы помнили об этом, но это понимание было затуманенным, неясным… сейчас же мы чувствуем его в полной мере и это то, что заставляет нас бежать, снова бежать напролом, бежать до изнеможения в надежде что усталость и боль вновь лишат нас ясности мышления.

ПУСТОТА! ПУСТОТА! ПУСТОТА!

Одинокая серая пони бредёт по лугу, понурив голову под палящим солнцем. Грива застилает её мордочку целиком, и никто не видит слёз, капающих в густую траву от бессильной злобы.

Высохшая листва упруго пружинит под ногами. Идти по ней, не издавая ни звука – дело привычки, всего-то надо уметь правильно ставить копыто и вовремя замечать сухие ветки. Это кажется нам странно знакомым, но мы не можем вспомнить, когда и где нам приходилось с этим сталкиваться. Мы снова голодны и мир снова серый. Когда мы очень голодны, к нам неизбежно возвращается мысль о том, что, возможно, мы зря тянем время и давно пора сдаться. Просто однажды не выбраться из болота, не обойти стороной стаю древесных волков или нарваться на мантикору, в конце концов. Наши блуждания абсолютно бессмысленны, единственное почему мы их продолжаем – это глупая и наивная надежда, что всё происходящее является лишь абсурдным дурацким сном. Что однажды мы выйдем на очередную просеку и обнаружим часового, стерегущего подходы к стоянке. Мы знаем, что эта надежда тщетна, но других альтернатив у нас нет. Другая альтернатива – смерть.

Впрочем, смерть – это то, чем всегда всё кончается. Поэтому причин умирать не больше чем причин жить. Нам кажется, что у нас есть выбор, но это всё ложь… мы выбираем лишь разные пути к одной конечной цели.

БОЛЬ…

ГОЛОД…

ПУСТОТА…

Измождённая серая пони, шаткой походкой зомби вышла из леса на поляну. К чувству голода в последнее время добавилось непривычное дурное ощущение – у Третьей кружилась голова и, вдобавок, сводило спазмами живот, так, что временами слетала маскировка. Слабость начала подкатывать, когда до поляны оставалась пару минут хода, а когда она начала пересекать поляну ощущение дурноты достигло пика. В голову Третьей невольно закралась мысль о том, возможно это и есть конец её скитаниям – сейчас она потеряет сознание от истощения и покинет этот мир навсегда. Мысль, внезапно, оказалась довольно приятной, правда долго наслаждаться ей не получилось. Добравшись до середины поляны Третья споткнулась и рухнула на землю, больно ткнувшись носом.

Полежав несколько секунд без движения и убедившись в том, что Смерть не собирается забирать её в свои чертоги, Третья с хмурым выражением мордочки поднялась обратно на ноги. Для поддержания образа, который она сейчас изображала полагалось как-то прокомментировать происходящее вслух, но что-то остановило Третью.

Перед ней была землянка.

Туман, охватывающий сознание немного прояснился. Третья хоть и находилась в состоянии крайнего истощения, но профессиональную способность подмечать элементы, выбивающиеся из окружающей обстановки, она ещё сохраняла. Землянке на поляне посреди глухого леса определённо было не место… точнее было, но обстановка тогда должна быть другой. Вокруг землянки должна быть притоптана трава если она была сделана недавно, должны быть следы свежей земли. Если землянка старая – она должна быть заметно обвалившейся и наоборот, заросшей травой.

Но нет, вот она стоит, полноценная, добротная землянка, словно выросшая сама по себе из-под земли, как гриб после дождя. И абсолютно пустая. Третья не чувствовала внутри ни жизни, ни эмоций.

Странным ещё было то, какие габариты она имела. Слишком мелкая для минотавра и слишком просторная для пони. Третья не могла сходу придумать какое существо могло бы вырыть землянку такого размера и это её нервировало. Землянке здесь было не место… она была неправильная.

Похожее чувство она испытала, когда пришла к стоянке своего Улья и обнаружила, что он исчез без следа. Чувство абсолютной неправильности, словно она оказалась в чуждой ей реальности. Воспоминание об этом заставило встать дыбом шерсть на спине… точнее изобразить это с помощью маскировки.

Третья переступила с ноги на ногу, пытаясь сообразить, что делать дальше. Принимать решения полностью самостоятельно было для неё тяжкой мукой – она просто не была к этому приспособлена. Основные цели для неё всегда ставила Королева, а Третья проявляла инициативу, лишь в рамках поставленной задачи. Её это полностью устраивало тогда и полностью устроило бы сейчас.

Вот только эти времена уже давно в прошлом. И теперь ей надо самой решать, что делать, самой ставить цели и добиваться их исполнения.

Но какие цели?

Третья недовольно тряхнула головой. Отступившее после падения на землю головокружение возвращалось, а вместе с ним постепенно испарялись и без того крохотные шансы на принятие осознанного решения. Серый мир смеялся над ней, смеялся пением птиц и шелестом травы на ветру.

— ЧТО МЫ ДОЛЖНЫ СДЕЛАТЬ?

Безумец

Корлет Кортен, апологет Здравого Смысла и просто хороший человек, как он любил себя называть, торопливо убирал со стола в рюкзак целую гору снеди, которой наготовила ему его бабушка в Великую Исследовательскую Миссию По Поиску Порталов. И пусть читателя не смущает такое количество больших букв в названии миссии — Корлет любил пафос. В нём он видел некую силу, позволяющую стать выше, возвысится над всем этим низким миром, который его окружал. На самом деле, его даже и не Корлетом звали. Лёша. Алексей. Он долго обижался на мать, которая выбрала такое глупое, пустое имя, пока не услышал историю Александра великого. Было это классе в третьем, если не в четвёртом. Лёшку заинтересовала история великого полководца, и теперь ему казалось, что Великое Провидение не зря выбрало руками матери ему это имя. Ему, Алексею, суждено было доказать, что имя Алексей — ничуть не хуже Александра. Но, как говорится, без труда — и рыбку из пруда не выловишь. И потому Лёшка усердно работал. Писал труды, называемые им никак иначе как Великие, общался с электоратом в лице пары странных парней из других областей, которые почему то ну никак не хотели понимать его идеи, боролся со всевозможными напастями запада, такими как аниме, феминизм и пони. Пони ему вообще виделись разработкой Пентагона, созданной ради уничтожения великой России, которую он, Корлет Кортен, должен был вскоре возглавить.

Однако клин клином вышибают. И потому Лёша Конорамов, простой студент n-ого курса N-ского Государственного Университета, усердно их смотрел. Настолько усердно, что зачастую они занимали всю его, безусловно необычайную, голову. Он даже снимал ролики про них, в которых раскрывал всю их поганую суть.

Однажды, изучая форумы про разноцветных лошадок в интернете, Лёшка наткнулся на занимательную статью о неком феномене, называемую Осознанными Сновидениями. Возможность наяву попасть в мир снов, в мир разноцветных пони не просто ошарашила Лёшку, она лишила его этого самого сна по ночам. И он с удвоенной силой принялся изучать это явление. Дни напролёт он засыпал и просыпался по будильнику, пытаясь попасть туда. Но, как это обычно и бывает, усилия его оказались тщетны. Он, утомленный, уже хотел было разочароваться, как вдруг…

Вобщем, лазая в интернете, он наткнулся на другую статью, автор которой утверждал, что осознанные сновидения работают, но для этого надо находиться в определённом месте. Например, в лесу. Там очень много так называемых порталов, заснув около которого, можно одним глазком увидеть то, что за ним, а то и вовсе попасть в параллельную вселенную. Вдохновленный статьёй, Конорамов стал готовиться к походу в ближайший лес, благо идти было недалеко — жил Лёша в деревне, на самой её окраине, и стоило только выйти за порог, как ты оказывался в самом настоящем глухом лесу.

Приготовил рюкзак, оставшийся у него ещё со школьных времён, одел шорты и футболку с коротким рукавом, нашёл свою любимую панамку. Хотел одеть джинсы, которые казались ему намного более практичными, но его бабушка, Мария Александровна, или, как её называл Конорамов, Пырка, воспротивилась этому, апеллируя к тому, что на улице сегодня будет крайне жарко. Спорить с ней Лёша не любил, да и не умел, пожалуй. Поэтому пришлось подчиниться и одеть эти дебильные шорты. Ну, в конце то концов, они тоже очень ничего.

— Лёшенька, а вот ещё компотику возьми, он с рябинкой, она от глистов полезна, — Сказала Пырка, буквально выныривая из маленького старого холодильника “Свияга” с банкой какой-то неясной мутной жижи, покрытой, кажется, коркой плесени, — И ещё он вкусный очень, я его ещё в позапрошлом году варила. Давай я тебе его в термос налью, во второй? И чаю горяченького попьёшь, и компотику вкусного, холодненького.

— Ну бабуль, ну спасибо, конечно, но он же не влезет! — ответил Коня, растерянно смотря на набитый под завязку едой рюкзак.

— Как не влезет?! — У бабушки от удивления даже рот открылся, — Как это так не влезет? Влезет, куда денется! Ты утрамбуй, Лёша, утрамбуй там!

— Но, Пырка, ну не лезет!

— А ты толкай, Лёшенька, толкай!

— Никак! — выдохнул Конорамов, ставя на стол термос с целебным компотиком, — Не надо мне его значит, Пырка!

Бабуля посмотрела на него, как на глупого ребёнка и, не говоря ни слова, взялась за дело сама.

Буквально через пару минут непокорный рюкзак сдался, приняв в себя второй термос. Алексей похотливо ухмыльнулся этому обороту, всплывшему у него в голове. Однако, время звало. Взглянув на часы, Саша закинул пухлый рюкзак на плечо, чмокнул бабуля в щёку и, весело насвистывая примитивную мелодию, выскользнул через засраный курами и козой Манькой деревенский дворик на улицу. Он ощущал лёгкую эйфорию от глобальности своего похода. Да, скоро он откроет тайну Осознанных Сновидений!

Время подходило к полудню.

Серая пони

Серая пони, запинаясь, неуклюжей трусцой ковыляла сквозь подлесок. Чувство тревоги постепенно ослабевало, но где-то на задворках сознания навязчиво крутилась мысль о неправильности происходящего. Третья всё-таки решилась заглянуть в землянку… и теперь она очень сожалела об этом решении. Она ожидала чего угодно, после всего, что ей довелось испытать, она думала, что ничто уже не застигнет её врасплох.

И всё же…

Она ошибалась.

Споткнувшись в очередной раз, Третья не удержала равновесия и растянулась на подстилке из лесного мусора. Пони раздосадовано зашипела неестественно низким тоном, но быстро перевернулась на бок и, приподняв голову, огляделась. Никакого движения поблизости и никаких подозрительных звуков не наблюдалось. Стволы деревьев за её спиной смыкались сплошным строем, так что не было видно ни единого просвета, который мог бы выдать наличие поляны далеко позади. Вопреки всем опасениям, никто не крался за ней тайком, поджидая удобный момент для нападения.

— Мы должны встать, — приказала Третья сама себе, голосом похожим на шуршание сухих листьев на ветру.

С трудом разгибая дрожащие от усталости ноги, серая пони поднялась с земли… и тут же упала обратно. Она попробовала подняться ещё раз, но повторная попытка была ещё менее успешной. Третья горько усмехнулась.

— Будто могло быть иначе... Будто мы рассчитывали, что сможем быть равными Королеве...

— Если бы она нам приказала – мы нашли бы силы подняться.

— Но мы одни…

— … жалки и ничтожны.

— Мы даже не можем управлять собой!

Третья встряхнула головой, пытаясь отогнать тяжёлые мысли, что чёрными щупальцами норовили проникнуть в самые глубины сознания. Та часть её личности, которая находилась полностью под контролем инстинкта самосохранения, чуть слышным голоском пыталась объяснить, что Третьей нужен отдых, что она просто выбилась из сил и устала. Этот голос был слаб, но его было достаточно, чтобы не дать ей утонуть в отчаянии.

К тому же, раз у неё всё равно не получается даже подняться на ноги, то что ей ещё остаётся кроме как позволить себе сделать импровизированный привал и перевести дух?

Третья опустила голову на запорошённую сухими листьями землю и закрыла глаза.

Образ землянки всплыл из памяти словно сам по себе.

Вот она стоит перед чёрным провалом в земле, уходящим под грубо слаженный навес. Ей надо сделать выбор – проверить землянку или развернуться и уйти. Живот сводит спазмами, горло пересохло, а в голове хаотично мечутся мысли, пытаясь вырваться за рамки привычного мышления. Уйти или остаться? Третья может представить десятки вариантов того как она будет действовать в случае того или иного выбора, но она НЕ МОЖЕТ сделать сам выбор, она не понимает, как это делается, она не может найти ответ на вопрос «зачем?».

Так проходят минуты, прежде чем Третья понимает, что она просто бестолково стоит в ступоре, нисколько не приближаясь к тому, чтобы найти решение. Осознание этого факта вызывает у неё приступ паники, и в отчаянном стремлении вырваться с мёртвой точки, она не придумывает ничего лучше, как сделать выбор наугад.

Глубоких вдох, и Третья шагает внутрь провала. Её глаза быстро подстраиваются к темноте, и она с удивлением обнаруживает что землянка пуста. То есть вообще пуста. Лишь голый грунт стен и потолка, из которого местами торчат засохшие обрывки корешков, да немного лесного мусора, занесённого ветром со входа.

И никаких следов того, чтобы кто-то тут прожил хотя бы день.

Третья в растерянности обходит землянку по кругу, наугад ощупывая копытами стены, не столько в надежде наткнуться на тайник, сколько для того, чтобы убедиться в реальности происходящего. Чувство дезориентированности вновь накатывает на неё вместе с головокружением и режущей болью в животе, подавляя рвотные позывы Третья спешно выбегает из землянки и…

Видит, что прямо перед входом в землянку лежит куча мешков из грубой зелёной ткани.

В голове у Третьей словно что-то перещёлкивает, головокружение и тошнота отступают, но вместо этого возникает странное ощущение, что её вырвали из привычного её мира и, незаметно для неё, зашвырнули в другой. Деревья и трава росли на тех же местах где она и ожидала их увидеть, солнце не изменило своего местоположения на небосклоне, но помимо этого на поляне появились странные широкие траншеи и пресловутые мешки. Словно пока она была в землянке, какой-то художник украдкой пририсовал пару элементов к знакомому пейзажу. Они выглядели... чужеродными. Неестественными. И Третья точно помнила, что не видела ничего из этого раньше.

Осознание того, что ей опять надо разбираться с какой-то непонятной чертовщиной лишает её последних крох самообладания

– Пусть, кто-нибудь другой ломает мозг над этим, мы не созданы для того, чтобы решать дурацкие ребусы! – думает Третья, мчась через подлесок со всей скоростью, которую только могло выдать её тело. В стремлении оставить поляну с землянкой как можно дальше позади, она бежит на пределе возможностей, задыхаясь сухим воздухом и не думая о том, что за подобные фокусы неизбежно приходится дорого расплачиваться.

И вот теперь она лежит под каким-то чахлым кустом папоротника, неспособная встать на ноги. Всё просто прекрасно.

Паника постепенно отступила и ей на смену пришла опустошённость. После всего пережитого это чувство было почти что приятным – оно приносило иллюзию спокойствия. Третья немигающим взглядом смотрела, как на фоне синего неба неспешно качались кроны деревьев, и, насколько могла, наслаждалась моментом, тем более что головокружение и недомогание отступили, оставшись, похоже, там же, на поляне. Мысли в голове замедлили свой хаотичный поток и теперь двигались очень заторможено, будто их думал кто-то другой, а она лишь наблюдала за конечным результатом. Возможно потому, что землянка всё никак не шла у неё из головы и Третья никак не могла на это повлиять.

— Мы точно помним, что не видели ни мешков, ни ям, до того, как зашли в землянку, — раз за разом повторял в её сознании безликий голос. – Мы совершенно точно это помним.

— Но что это означает? То, что этого там изначально не было или то, что мы этого просто не заметили? – встречным вопросом откликался тот же голос от стенок черепа.

— Нас специально тренировали так, чтобы мы не упускали из виду даже самые мелкие детали. Канава, выкопанная посреди лужайки – это НЕ МЕЛКАЯ деталь.

Секундное затишье. Затем в обсуждение вклинивается ещё один голос…

— Это убеждение основывается лишь на том, что мы не допускали подобных промашек раньше. Но мы можем теперь.

…словно осколки одного разбитого «я» обрели самосознание и решили побеседовать о причудах жизни…

— И что с того? Мы теперь будем подвергать сомнению свою наблюдательность каждый раз, только из-за того, что мы можем ошибиться? Отличная идея! Давайте притворимся, что нам всё это показалось с самого начала.

— Не получится, мы уже пробовали…

— ЗАЧЕМ, ЗАЧЕМ МЫ ПРОДОЛЖАЕМ ЭТО ОБСУЖДАТЬ?! МЫ ХОТЕЛИ ЗАБЫТЬ И ИДТИ ДАЛЬШЕ!

— Мы это и предлагали. Просто сделаем вид, что ничего не было…

Глухо зарычав, Третья принялась биться лбом о землю, в надежде что это заставит голоса в голове заткнуться.

— ЛАЛА ЛА ЛАЛАЛА ЛАЛА!!!

Серая пони инстинктивно вжалась в землю и навострила уши, прислушиваясь к каждому шороху.

Лес молчал. Ветер шумел листвой в кронах деревьев, изредка подавали голос птицы. Никакого движения поблизости.

— Кажется у нас галлюцинации…

Третья могла поклясться, что она слышала чьё-то пение. Но сколько она ни всматривалась в окрестности, вокруг была лишь непроглядная серая пустота, без единого яркого пятнышка – отчётливое свидетельство того, что рядом нет разумных существ способных испытывать эмоции. Откуда же тогда взялся тот звук? Неразумные существа неспособны петь… тем более так немелодично и отчётливо фальшивя.

Пронизывающее насквозь ощущение того, что сейчас с ней опять начнёт происходить непонятная чертовщина нахлынуло на Третью, заставив её превозмочь усталость и подняться на ноги. Она не собиралась бежать. В очередной раз столкнувшись нос к носу с неизбежностью она поняла, что в ней уже не осталось сил чтобы бояться, возмущаться или даже жаловаться. Впрочем, оставался ещё шанс на то, что чувства подвели её и услышанный звук был лишь плодом её воображения…

— ЛАЛА ЛАЛА ЛАЛА!!!

… однако он быстро канул в небытие.

На этот раз звук донёсся яснее, и Третья смогла примерно определить откуда он мог исходить. В предполагаемом направлении, разумеется, не было заметно ни малейшего намёка на всплеск ментальной активности – всё так же сплошные оттенки серого. Третья тяжело вздохнула и, прихрамывая, побрела на звук. Поскольку предыдущие попытки убежать от всего непонятного показали себя полностью неэффективным, да и сил на бег у Третьей больше не осталось, то ей пришла в голову мысль перевернуть ситуацию с ног на голову и пойти наперекор привычной логике. Просто перестать пытаться плыть против течения, а дальше — будь что будет.

Это была довольно глупая идея, но, в конце концов, Третья никогда не была сильна в принятии решений.

Воин

Муха села прямо на лицо. Старлей, недовольно рыкнув, смахнул её рукой и, разлепив глаза, уставился в облупленный потолок своей квартиры. Хотя какая, к чёрту, квартира? Комната в офицерском общежитии шестидесятых годов — бетонная коробка три на четыре, армейская кровать, стол, стул, тумбочка, для экономии места стоявшая под столом, и шкаф для хранения верхней одежды. Дима хранил там, помимо своей парадной и зимней форм, огромный портрет Путина. Вообще то он был бы не прочь его повесить, но для этого требовалось что-то делать, а руки всё никак не доходили. По сему Владимир Владимирович, подаренный ротным на двадцатипятилетие, уже полтора года мирно хранился в шкафу.
— Зато мухи не засрут, — сказала однажды старлею Манька, придя к нему на свидание. И старлей был с ней абсолютно согласен.
Единственным отличием офицерской квартиры от контрактницкой комнаты в этом же общежитии — это отсутствие надоедливых проверок со стороны заместителя по тылу. И потому в квартирах офицеров зачастую стоял дичайший срач. Квартира старлея в этом плане ничем не выделялась. Креченов, сев на край кровати и закурив, принялся искать глазами свои носки. Разглядев их среди разбросанных бутылок и одев, офицер, кряхтя, натянул штаны и принялся завязывать шнуровку на берцах. В голову пришла запоздалая мысль о том что носки стоило бы постирать. Вчера было не до этого — Бахоркин, новый взводный из роты обеспечения, летёха пиджачный, проставлялся за должность. Дима решил, что раз уж пить — так пить на всю! Ну и нахерачился. Бутылки три полных выжрал. И как только не отравился? А чёрт его знает. Водка хоть и была крайне низкого качества, но пилась довольно легко, а сейчас, утром, практически никак не давала о себе знать. Лишь лёгкое покалывание во всём теле, небольшой сушняк да тяжесть в голове напоминали о количестве выпитого алкоголя.
-Надо будет название спросить… — пробормотал старлей, проходя в ванну.
Из зеркала показалось озлобленное, небритое, опухшее лицо. Нет, не так. Креченов бы назвал то, что ему показалось в зеркале, лаконичным словом “ебало”. Вздохнув, старлей взял с полочки старую уставную бритву из нацессера и принялся за дело.
Пятнадцать минут спустя Дима, слегка посвежевший и помолодевший после водных процедур, стоял на ступеньках перед подъездом общежития и безуспешно пытался найти в карманах обычную кремниевую зажигалку. Две недели назад, аккурат под зарплату, ротный посоветовал купить зиппу. Стильно мол, у всех военных должна быть, и удобно.
Ну старлей и купил. Ему пытались продать какое-то топливо, но он отказался. Зачем? Как кончится — так и купит.
Но оказалось, что из этой дряни топливо выветривается само по себе, даже когда зажигалка просто лежит в кармане. Правда, вскрылось это только сейчас. И, как назло, именно сегодня старлей не взял с собой китайский “крикет”.
— Огоньку? — произнёс знакомый голос, а в поле зрения появилась рука с запаленой зиппо. Кречин обернулся и узнал в “добром самаритянине” своего тезку, Диму Лукина, летёху из третьего взвода. Старлей кивнул.-Ну если не возражаешь. — Ответил Кречин, прикуривая от зажигалки.
— Да херня. — улыбнулся Лукин, — Чего, как оно?
— На счёт?
— Ну, как там у тебя с Манькой-то? Слышал, у неё хахаль появился, и ты с ней… — Лукин замялся и зачем-то стал пощёлкивать зажигалкой.
Старлей вздохнул. Тема действительно была для него не столько болезненной, сколько просто неприятной.
— Я же уже рассказывал вчера, ещё когда курить выходили.
Лейтенант отрицательно махнул головой:
— Не, меня с вами не было. Я вместе с Бугоркиным остался, он про жену рассказывал, как она его в окно выкинула однажды. Интересно было, сам понимаешь!
— Э, ну да, — Креченов стряхнул пепел, — Бугоркин интересные истории рассказывает, хотя и привирает, бывает.
— Это да… Так что там с Машкой-то? — настаивал лейтенант.
— Ну, глупая история получилась. Мне старшина наш сказал на той неделе, что Маньку мою видел, дескать, с каким-то контрабасом. Я ему, конечно, не поверил, он тот ещё пиздабол, только вспоминаю его истории о том как он в Чечне воевал — так смеятся тянет, — усмехнулся Креченов, — Но когда мне один из дедов, наглый такой, Пугачёв вроде, вопрос задал, что это, мол, ваша жена с каким-то сержантом гуляет…
— Эх, все бабы — суки, — убирая зажигалку, промолвил Лукин, — тем более армейские.
— Ну их! — Старлею этот разговор, мягко говоря, надоел, и потому он, кивнув на строящихся на плацу солдат, раздавил о перила недокуренную сигарету, — пошли к нашим обалдуям, а то времени уже много.
-Пошли, припугнём дедушек немного.
Офицеры направились на платц.
Там уже практически в полном составе построился весь личный состав части. Только несколько особо наглых дембелей докуривали в курилке свои сигареты и не спеша шли к своим подразделениям, подгоняемые криками сержантов.
Кивнув на прощанье лейтенанту, старлей направился к своему взводу.
— Взвооод, смир-рно! — рявкнул Васюта, заметив приближение взводного и, выполняя воинское приветствие, добавил, — Равнение нА-зад!
Молодое пополнение, поступившее в подразделение совсем недавно, растерянно завертели головами, не зная, что делать. Команды-то такой нет. Полугодичники же прыснули со смеху.
— Ну и что это за смехуёчки такие, а, Васюта? — широко улыбаясь, спросил старлей у младшого.
— А это, тащ старший лейтенант, выражение уважения к вам, а не смехуёчки! Да и праздник у меня сегодня!
— Что, полгода до дома? — подколол сержанта Кречин, попутно разглядывая бойцов.
— Обижаете, товарищ лейтенант, — сделав ударение на отсутствии “старший”, ответил Васюта, — -- Мне сегодня две недели до дома ровно! Помните, что вы обещали?
— Конечно помню, — кивнул старлей, указывая молодому на недостаточно, по мнению Дмитрия, начищенные берцы, — Последние две недели сидишь на жопе ровно и без напрягов, если во взводе всё заебись будет. Слово офицера — не хуйня какая!
Васюта расплылся в довольной улыбке, но тут же, скорчив грозную гримасу, погрозил кулаком нерадивому бойцу с плохо начищенными берцами.
— Только кто за тебя то остаётся? Кто замком то будет?
— Так Буцанов же! Парень ответственный, здоровый не тупой. И вон, ефрейтор есть, с учебки который. Тоже парень вроде как нормальный. Будет при Буцанове, как я при Курилове — заместителем замка.
— Ну, сойдёт. Тааак… — Старлей сделал вид, будто глубоко задумался, — Ладно, хер с тобой. Можешь особо не напрягаться. Но за взводом всё равно смотри. А то знаю я этих молодых замков — ни черта не могут по началу.
— Есть, тащ старший лейтенант! — просиял Васюта.
— Ладно, хватит лыбиться. — закончив осмотр бойцов, изрёк Креченов.
— Становись! — рявкнул начальник штаба, до того стоявший вместе с управлением, а теперь выходящий к флагу.
— Так, все на месте? — спросил запыхавшийся ротный, вставая рядом с Креченовым и, выглядывая из строя, пытаясь проверить наличие всех офицеров.
— Да все, вроде. — успокоил его старлей. Ротный в ответ только кивнул и, оправив китель, успокоился.
Начался развод — самое скучное, что есть в армии, после занятий по боевой подготовке со старшими офицерами, разумеется. Давным-давно, будучи ещё курсантом, Дима любил разводы. Что-то было торжественное, настоящее, военное в этих построениях. Это была та самая частичка настоящей армии, о которой и мечтал молодой тогда Креченов, а не то, что ею являлось на самом деле.

Потом любовь прошла. Десятки, сотни, тысячи разводов. Каждый день, по три раза. Без перерывов. На протяжении последних девяти лет. Утренний развод, развод обеденный, вечерняя поверка. Один и тот же начальник штаба. Одно и то же управление. Унылые рожи одних и тех же офицеров. Одинаковые морды срочников. Погоны, петлицы, нашивки. Зелёный сон. Только вот длиною не в год, как у срочников, а на всю жизнь. Будет меняться лишь место, откуда старлей смотрел на разводы. Сначала это был второй ряд в первой шеренге, сразу за командиром отделения, ещё в училище. Потом, в войсках, занял место во главе третьего взвода, в должности командира. Потом нынешний ротный стал ротным, старый был назначен начальником службы РАВ. А старлею предложили стать заместителем командира роты. Теперь старлей стоит рядом с командиром роты. Когда-нибудь он надеялся стоять около флага и так же командовать ”смирно”.

А может даже стать командиром части.

Когда-нибудь потом.
-Командиры взводов, ко мне! — Скомандовал кэп, вернувшийся от командира части.
Пробормотав “есть” и уставно приложив руку к виску, старлей вышел из строя, наравне с остальными командирами взводов. Судя по унылому лицу капитана, командир нарезал нашей роте немало задач.

Очередной “хороший”денёк.

Сука...

— Так, всё херово... Во-первых, от нас двадцать пять человек на ремонт дороги. Весь четвертый взвод пускай туда и идёт, у вас как раз народу хватает. Кириенко, иди к зампотылу, он тебе разъяснит, что да как.

Кириенко, командир четвёртого взвода, отсалютовав, направился в сторону уже расходящегося управления.

— Во-вторых, те бойцы, которые делают ремонт в туалете — те продолжают. Старший, как обычно, Бочкин. За сегодня нужно плитку положить полностью, слышишь?
-Так точно, тащ капитан, — кивнул коренастый сержант из второго взвода.

— Ну и на сладкое. Лукин, готовься. Сегодня после обеда ты со своим взводом идёшь в поход.

-Как это? — возмутился лейтенант. На его лице отобразилась целая гамма чувств, однако Лукин ничего не добавил.

— Ну вот так. Ты у нас один свободный офицер остался с полным взводом. Кириенко вон, на дорогу пошёл, у Алтуфина бойцы сортир чинят, у Креченова вчера восемь дедов ушло. Так что ты один остаёшься, — Ротный пожал плечами, — Ладно, сейчас после развода ко мне зайдёшь, по документам всё проверим. А остальные — на территорию и в роту, ПХД наводить. Креченов, Алтуфин, назначьте людей там. Разойдись.

Старлей обернулся и поманил к себе Васюту:
— Сейчас половину взвода на территорию, пусть мусор уберут, фантики там всякие, и прочее, остальные в роту, пену наводить. Чтобы весна была, все дела.
— Тащ старший лейтенант, вы ж обещали! — с некоторой обидой в голосе сказал младшой.

— Обещал. И слово сдержу. С завтрашнего дня и отдыхаешь. А сегодня пока уж изволь поработать. Тем более, не ты же полы мыть будешь.

Кислая мина младшего сержанта была ответом офицеру. Усмехнувшись, Креченов отправился к себе домой — досыпать после вчерашнего.

Но выспаться не удалось. В подъезде Дима встретил Кирманова, своего старого товарища. Вместе с ним сходил на склад просто так, за компанию — тот получал обмундирование. На обратном пути решил зайти в магазин, где минут сорок стоял в очереди из контрактников, закупавших, как было ясно из гигантских списков, еду для срочников. После пришёл домой, попил чаю, съел пару бутербродов, немного раскидал по углам мусор.

После обеденного развода Креченов зашёл в роту, проверить, как бойцы справляются с поставленной задачей. Ну и забрать припрятанную в сержантской комнате бутылку водки, отнятую пару недель назад у дедов.

Однако в сержантской сидело слишком много народу. Точнее, там сидели практически все не-срочники роты, готовясь идти домой. Контрактники рассказывали анекдоты, Алтуфин и Кириенко пили чай, а Лукин с внимательным видом собирал командирскую сумку. Слово за слово, Креченов разговорился, налил себе чаю и сел к офицерам.

Пока в комнату не залетел дневальный.

— Тащ старший лейтенант Креченов, разрешите обратиться! — вывалил запыхавшийся боец заикаясь.

— Чего тебе, миньон? — оторвавшись от беседы и вопросительно посмотрев на дневального, спросил старлей.

— Тот смутился от такого внимания и, заикаясь ещё больше, тихо пробубнил себе под нос:

— Вас там товарищ капитан зовёт...

Кивнув офицерам, Креченов отставил чашку и, махнув дневальному, направился в канцелярию роты.

Дело пахло керосином.

У роты связи заболел последний свободный офицер, который должен был идти в дежурное подразделение, и командование части переложило это дело на роту радиоборьбы. Алтуфин только снялся с наряда, и потому его не поставили. Кириенко уже заступал помощником дежурного по части, а Лукин уходил в поход. Оставался только Кречин.

Как тут отвертишься?