Чёрная метель
XVIII
Был соблазн понифицировать песню Захара Мая. Но я сдержался.
Кстати, когда я писал, что "Чёрная метель" прямое продолжение "Нотации Хувс", я имел в виду именно это.
|||КОНЕЦ ВСТУПИТЕЛЬНОГО СЛОВА|||
Селестия уже вторую неделю сидела без еды и воды в каменной нише, где ей едва-едва удавалось поместиться лёжа. Когда древо гармонии «благословило» её вместе с сестрой, ей стало интересно: она просто перестала стареть, или же обрела подлинное бессмертие. И вот он, повод проверить. Весьма и весьма нерадостный. Да, она могла попытаться покинуть эту каменную нишу. Но как, если весь город её ненавидел, все открыли на неё охоту и все, кто мог, её предали? Если бы её сестра в попытке привлечь её внимание, не рассказала бы об этом тайнике только ей, Селестии уже не было бы в живых.
Единственное, что ей было доступно в этой потайной нише – это струйки свежего, холодного воздуха. Ещё одним плюсом её затянувшегося заключения было то, что в туалет ей давно не хотелось, уже больше недели Селестия была «пуста». А те самые потоки свежего воздуха давно унесли соответствующие запахи. Селестия побаивалась, что эти запахи её выдадут. Но во дворце уже давно шла гулянка, производившая запахи и похуже.
Это была не ирония судьбы. Это была злая, жестокая насмешка, бьющая в самое сердце. Селестия изгнала свою сестру, чтобы предотвратить вечную ночь. И теперь, ночь, что длилась вторую неделю, была её единственной надеждой. Те, кто предал её и поднял восстание, могли перебить всю достаточно наивную, чтобы не переметнутся, охрану, могли провозгласить «окончание тирании», могли повести за собой народ, может быть, могли даже страной управлять, как знать. Но солнце они поднять не могли. И то, что эта ночь не закончится, было её единственной надеждой на то, чтобы сохранить свою жизнь.
Но тех, кто занял теперь дворец, это волновало мало. Вместе со свежим воздухом до Селестии долетали голоса мятежников. Отсюда было удобно их слушать. Возможно, для этого ниша и закладывалась. И теперь уже бывшая принцесса слушала. Слушала эти голоса, что сказали ей так много приятного. Что пообещали ей столько хорошего. Что скрыли от неё столько плохого.
Вот хваливший, глядя прямо в глаза, рассуждает о том, насколько выше он скакнёт, когда «нашу дурочку уже закопают». А вот тут её имя смешивается с такой дозой злости и презрения, что не поверишь, если сам не услышишь, что пони может быть столь злобным. Вот образцы благочестия хвалятся своими подвигами на любовном фронте. Спорят, кто больше кобылиц и жеребчиков «сделал» и снисходительно посмеиваются над ней, «слишком серьёзно чистоту нравов воспринявшей». И тут же следом кто-то трясущимся голоском жаждет расправы над «царственной распутницей». И не факт, что это разные пони.
— Ну, Хани Сон, жахни-ка ещё разок! Не жмись, порадуй друзей, взбодри соратников. Ну, нашу запевай! – а вот это самое ужасное.
Эта песня. Каждый вечер они поют одну и ту же песню. С неё всегда начинается гулянка, где они уже который день отмечают свою победу. И её всегда поёт тот самый Хани Сон. Самый сладкий голос, который Селестия так любила слушать. Первые дни Селестия ещё пыталась понять, чего ему не хватило, что он с такой радостью переметнулся. Чего не хватило им всем. Не получалось. От понимания, что её всё это время окружали пони, о которых она не знала абсолютно ничего, неприятно сосало под ложечкой. Те, кого она считала друзьями, с радостью избавились от неё, как только появилась даже не возможность, а надежда обойтись без неё. И они, сами того не зная, каждый день напоминали ей об этом песней:
Когда единорог подымет солнце,
Избавим Кантерлот от белой суки.
Пришла пора поотрывать ей крылья.
Жирный круп подвесим мы на крюки.
Все кости до одной переломаем,
Её «разложим» мы «на элементы»
Повыдираем перья этой твари,
Рогом будем чистить туалеты.
«Ах, ваше величество, вот «разложить на элементы» — очень даже удачный оборот, не переживайте. Ваша речь была столь блистательной, а вы из-за одного словосочетания волнуетесь». О, у Селестии была хорошая память. И она многое вспоминала из тех потоков лести, которые ей пришлось выслушать. Вспомнила их бесчисленные уверения в том, что все пони в Эквестрии её любят. Кто же тогда сочинил эту песню? Её пели куплет за куплетом, без изменений, а текст был сразу известен почти всем гуляющим во дворце, то есть её сочинили явно не за день до мятежа.
Когда единорог подымет солнце,
Селестия присядет на диету,
Узнает сука, что такое голод,
На пасть обжоры мы «наложим вето».
Пусть жрёт свои поганые бумажки,
Пусть запивает нашими слезами.
Когда решит, что ничего нет гаже,
Пожрём при ней, как жрали перед нами.
Когда Селестия впервые услышала этот куплет, она тихо-тихо плакала и шептала «несправедливо, несправедливо, несправедливо». Плакать приходилось, заткнув свой рот передней ногой, чтобы её не обнаружили.
Она до последнего не хотела накладывать вето на продажу в Эквестрии недостаточно качественных продуктов. Уж как бы тупа она не была, ей было хорошо понятно, что лучше с плохой едой, чем без еды вовсе. Её сердце кровью обливалось, когда она ставила свою подпись. Но те, кому она верила, убедили её, что так будет лучше. «Выживу, выясню, у кого по бумагам были самые лучшие продукты» — подумала уже не принцесса.
О, этот красивый, лживый голосок Хани Сона! Ведь именно он этими медовыми переливами убеждал Селестию, что в завтраке принцессы вместе со свитой на балконе, на виду у всех, нет ничего такого. И теперь он в тридцать седьмой раз поёт «пожрём при ней, как жрали перед нами». Селестия поклялась себе, что если она выберется, она сделает всё, чтобы никто и никогда не услышал его прекрасного, но такого лживого голоса. «Посмотрим, как ты запоёшь, когда свой приторный яд не сможешь никому залить в уши, паскуда» — думала про себя принцесса.
— Ну, теперь самая потеха, мой любимый куплет нашей песни.
«Она не ваша, твари!» — заорала про себя Селестия. Ведь и идиоту было ясно, что эту песню сочинили простые пони, а не это сборище напыщенных индюков, спихнувших на неё всё. Они сделали всё, чтобы простые пони захотели крови тех, кто правил ими. И ведь понимали, скоты, что народ из всех правящих ими пони знает только принцессу Селестию!
Хани Сон тем временем затянул самый «весёлый» куплет:
Когда единорог подымет солнце,
В кровать к нам не полезут аликорны.
Чтоб «был чист наш сокровенный опыт»
Селестию саму как надо склоним.
За мораль принцесса наша топит,
Вечно мразь лесбухам лазит в лоно.
Не по нраву, как друг друга любят?
Её мы будем драть традиционно!
О, этот куплету подпевали куда громче других. С омерзительным воодушевлением. Кто-то, хихикая, шептал «чуть что, мёртвая кобыла – ещё час кобыла». Какой-то женский голосок ему понимающе отвечал «жаль, с жеребцами оно так не работает».
Трудно отрицать, что несчастную аликорну до этого переполняли отрицательные эмоции. Но последней каплей стала попытка представить, что будет, если тут найдут её тело. Ненависть захлестнула Селестию с головой. Ненависть и страх, какого она не знала всю свою жизнь. Дальнейшее она не помнила.
Позже, когда этот кошмар остался позади, много мыслей было передумано, чтобы понять, почему это восстание случилось. Сама Селестия склонялась к тому, что её окружению становилось всё тяжелее и тяжелее дурить её. Аргумент «так будет лучше для всех, честно-честно», работал всё хуже и хуже, когда дело доходило до сомнительных, но выгодных определённым пони решений. Копился и вред от сомнительных решений, под которыми стояла подпись Селестии. В какой-то момент некоторым пони стало понятно, что оголодавшая Эквестрия захочет чью-нибудь голову. А кто, как не принцесса в одиночку управляющая всем и вся, должна ответить за всё. Сначала всё это было не конкретным заговором, а набором планов и надежд обгадившейся элиты Кантерлота. Не чёткий план, а «вот бы нам всё спихнуть на Селестию, а то сильно несговорчивая она в последние годы».
Была одна проблема, которая не давала этим смутным мечтам превратится в конкретный план, – солнце. Никто, кроме Селестии не знал, как его поднимать. Когда единороги собирались толпой и пытались поднять солнце, у них ничего не выходило. Самые могущественные волшебники попросту дохли от перегруза при попытке начать новый день. Она же в одиночку со счастливой улыбкой на лице каждое утро делала невозможное. И без этого жизнь в Эквестрии бы остановилась.
Мотивацию заговорщикам подарила народная песня, рождённая отчаяньем и злостью. В какой-то момент оказалось, что половина Эквестрии ждёт того самого дня, когда единорог подымет солнце. Теперь оставалось только найти того самого единорога и сделать так, чтобы Селестия не услышала этой самой песни.
Держать Селестию в благостном неведении тогда было сравнительно просто. Хитрецам, которые собрались вокруг неё, эта задачка казалась даже лёгкой. Но вот найти достаточно амбициозного волшебника или волшебницу, это уже было совсем другое. Тем не менее, нашёлся кое-кто, чьего имени история в итоге не сохранила. Волшебник молодой, наглый, невероятно одарённый и легко соблазняемый.
Работа шла в три фронта. С одной стороны, держалась в неведении Селестия. С другой стороны, потихоньку разжигалось народное недовольство. С третьей стороны, молодой талант готовился повторить достижение Селестии, за которое она получила свою кьютимарку. Но хитрость и ум редко уживаются вместе. В какой-то момент всё немного вышло из-под контроля, и работа над народным недовольством закончилась раньше, чем работа над воссозданием заклинания поднятия солнца. И это было первой их ошибкой.
Второй их ошибкой стало то, что они недооценили оставшуюся любовь пони к Селестии. Где-то слуга что-то подслушал, кто-то заметил что-то подозрительное, кто-то вспомнил услугу, которая принцессе ничего не стоила, но значила всё для того, кому её оказали. Этого было мало. Но хватило, чтобы Селестия успела в последний момент спастись.
Вечная ночь – это не то, чего хотела Эквестрия. Но заговорщики были уверены, что всё у них получится, ведь заклинание молодого таланта почти готово. И народ был готов им верить. Первые недели две.
Была и третья ошибка. Никто как-то не подумал, что мятежом могут воспользоваться другие страны. Королевство Карибу, которое тогда граничило с Эквестрией, объявило, что гуманитарный кризис требует их срочного вмешательства, и что временному правительству Эквестрии срочно нужна помощь. Только вот вместе с ящиками с едой они прислали армию. А вместе с гуманитарной помощью пришли грабёж, агрессивный секс-туризм и что-то подозрительно смахивающее на оккупацию.
Пошли очень нехорошие слухи, что кое-кто продал страну. И в то, что страну может продать Селестия никто не поверил. Чтобы о ней не думали, но то, что она делала, и то, какой образ ей создали, не вязалось с изменой родине. Причина, по которой всем кантерлотским шишкам так хотелось избавиться от Селестии, стала всем очевидна. Так общественное мнение резко качнулось куда-то не туда, куда мятежники планировали.
Стихийно организованное сопротивление начало быстро разрастаться. На третий день вся армия, за исключением верхушки присоединилась к ним. Армию Карибу оттеснили к самой границе, а Кантерлот был очищен буквально за неделю. Ещё три дня искали принцессу Селестию.
На двадцать седьмой день того, что в истории Эквестрии осталось под именем «месяц тьмы» из ниши достали сильно отощавшую принцессу. Цвет её глаз изменился, грива укоротилась, сменила цвет на огненный, она почти ничего не говорила, только вращала выпученными от ужаса глазами и что-то нечленораздельно мычала. Но даже в таком виде её заключили в объятия и обильно полили её гриву слезами радости.
Когда принцесса поняла, что убивать её не планируют и вообще всё закончилось, она успокоилась. Утром двадцать восьмого дня с начала мятежа помытая и подпитанная бульоном Селестия вышла на балкон и под всеобщее ликование подняла солнце. В эту же секунду её грива снова стала длинной и разноцветной, а цвет глаз сменился с оранжево-огненного на «Месяц тьмы» закончился.
Что же до молодого таланта, который обещал поднять солнце, то ему в каком-то смысле повезло. Ещё на девятнадцатый день мятежа он задумал покрасоваться перед кобылицами, продемонстрировать им «крутой убивающий луч света», как он это сам назвал. История умалчивает о том, почему он решил это сделать в зеркальной зале дворца, где висело около пяти тысяч различных зеркал. Известно только то, что его смерть и смерть двух попавших под отражение кобылиц была мгновенной.
Много десятилетий после этого Селестии снились кошмары. Они подпитывали её страх, а со страхом приходила жажда власти, как единственная гарантия выживания. Она хотела уничтожить всех, кто ей угрожал, всех, кто мог угрожать ей, всех, кто мог усомниться в ней, всех, в ком она не была уверена, всех, кто мог ей что-то противопоставить, всех, кто мог затмить её, всех, кто думал иначе, всех, кто мог думать иначе, всех, чья верность могла обернуться против неё, а ей казалось, что любой даже самый верный соратник может предать, всех, кто был недостаточно лоялен, любой намёк на угрозу должен был быть истреблён. Собрать всё в одной точке, делать всё самой, не допустить существование силы, приближающейся к её силе. Иначе разорвут. Иначе сместят. Иначе убьют.
Спасло Селестию только то, что она действительно заботилась о пони, как умела. Мятеж открыл ей на глаза на то, сколь многого она не умеет и не понимает. И ей пришлось, несмотря на смертельный страх, договариваться с теми, кого она сама по наущению «ближнего круга» выгнала со двора. Напыщенные фанфароны сменились настоящими специалистами, профессионалами, чудаковатыми учёными, искусными дипломатами, настоящими мастерами своего дела. И среди них Селестия ощущала себя ничтожеством.
Но она была сильной натурой. Сильной и терпеливой. Убедившись, что Эквестрия в относительно надёжных копытах, принцесса засела за книги. Три-четыре часа тратилось на дела. Два часа на аудиенции. Восемь часов Селестия читала. Дипломатия, экономика, магия, математика и иные естественные науки, художественная литература по выходным. Позже она даже стала соавтором школьного учебника по экономике. И читала она по триста страниц в день.
Многие в это не верили, многие думали, что принцесса просто из желания похвастаться листает умные книжки, в лучшем случае проглядывая их по диагонали. Селестия на это внимания не обращала. Да, она замечала сдержанные снисходительные улыбки, которых она не должна была видеть. Но что это было в сравнении с тем, что она уже пережила? И если учитывать то, что она уже пережила, то Селестию радовало то, что она замечает эти снисходительные улыбки.
Со временем прислуга стала замечать, что книги в рабочем кабинете Селестии как-то слишком быстро переходят из одной стопки в другую. И в той стопке, где число книг увеличивалось, в них было громадное число закладок и пометок на полях. Вопросы, которые принцесса задавала своим канцлерам, становились всё осмысленнее. Пошли слухи, начала выстраиваться репутация, совсем иная, не та, что была раньше. И к Селестии пришло подлинное уважение. А вместе с этим стала крепчать и народная любовь.
А подлинная любовь к знаниям невозможна без желания делиться ими. Именно поэтому в какой-то момент стало неизбежным открытие персональной школы Селестии. И дело школой не ограничивалось. Какое-то время было даже так, что «канцлер образования» на языке пони значило приблизительно то же, что и «свадебный генерал» на русском. Потому что принцесса ни на день не оставляла свою любимую сферу без внимания.
Но ни народная любовь, ни крепкие рабочие отношения с другими высокопоставленными пони не убавляли страхов Селестии. Как только появилась возможность, принцесса начала укреплять свою власть. Попасть в немилость было сравнительно просто, а всё, что было даже намёком на бунт, стало преследоваться. «Бедняжка, она боится даже своей тени» — с жалостью говорили о ней те, кому не довелось стать жертвой её страхов. Когда до принцессы дошло, что её страх очевиден многим, она начала внушать страх другим. На портретах её стали изображать суровой и беспощадной к врагам Эквестрии. Пропаганда стала вестись в том же духе. Матушка Селестия любит всех своих детушек, но шутки с ней плохи.
Не одно столетие прошло, прежде чем страхи улеглись. Со временем принцесса поняла, что пытаясь собрать всю власть в одной точке, она вредит и себе и другим пони. И ей стало немного стыдно за это. Со временем принцесса ослабила свою железную хватку, не забывая держать копыто на пульсе и будучи всё ещё готовой помочь любому пони в любом вопросе. От той эпохи осталась только гора бездарных портретов, где художники изобразили страх, который Селестия должна внушать другим, но не разглядели и не решились изобразить страх в её глазах.
Но как бы принцесса не колебалась между желанием быть просто арбитром в тени и контролировать всё, как бы она не любила делиться знаниями с другими, одна вещь оставалась неизменной: окончательно утерянный секрет поднятия солнца оставался её секретом. Селестия понимала, что так не может продолжаться вечно. Поэтому сразу же после того, как закончился месяц тьмы, Селестия поклялась себе, что доверит секрет поднятия солнца только тому, кто станет ей настоящим другом. Но кто способен стать настоящим другом всемогущей? За почти тысячу лет Селестия так и не нашла такого пони.
— Ты всё ещё пытаешься, моя маленькая пони?
Маленькая фиолетовая единорожка озадаченно оторвала голову от книги, лежащей рядом с драконьим яйцом.
— Я знаю, что меня уже приняли. Но я не могу его так просто бросить. Можно я ещё раз попробую?
— Его?
— Это мальчик, я по окраске яйца вижу.
Селестия уже успела пожалеть, что она решила испытать её «невозможным заданием». Надо было выбрать хоть что-то другое. Малышка оказалась намного умнее, чем они все думали. И она прекрасно поняла, что случится, если у неё не получится. А ещё, судя по её уже случившимся попыткам, прекрасно понимала, что за задача перед ней. Селестия вздрогнула, когда маленькая единорожка как бы между прочим назвала задачу «мозгомоечкой». Именно так называли традицию испытывать тех единорогов, которым хотели дать второй шанс на вступительных экзаменах, невозможной задачей пятьсот лет назад. Остальные члены приёмной комиссии об этом не знали.
Твайлайт Спаркл прекрасно понимала, что её уже приняли, и что ей дали задачу, которую решить невозможно. Но у неё даже в мыслях не было сдаться. И Селестия милостиво разрешила ей попробовать ещё разок на следующий день. И ещё разок.
— К сожалению, нам пора заканчивать. Комиссия хочет посмотреть на итог твоих стараний, после этого экзамен закончится.
По взгляду маленькой единорожке было ясно, что она хотела спросить «что будет с яйцом?», но тут же передумала. Твайлайт Спаркл наклонилась к яйцу и тихо, едва слышно прошептала:
— Не бойся, я тебя не брошу.
Как потом рассказали Селестии, Твайлайт Спаркл перед комиссией волновалась так, будто самый важный экзамен именно теперь, её ещё никуда не приняли и от того, сумеет ли она оживить это яйцо, зависит всё. Сначала она, как и на вступительном экзамене, потела и запиналась, её рог еле-еле выдавал даже крупицы магии. А потом случилась эта радуга.
Дальше Твайлайт Спаркл породила какую-то дикую, самопальную смесь из множества заклинаний. Селестия почувствовала эту магию. Но её удивило даже не то, что Твайлайт Спаркл в столь юном возрасте сумела исполнить все эти заклинания вместе, нет. Настоящее удивление и восхищение к ней пришло, когда различила тот порыв чувств, который скрепил связку заклинаний вместе и усилил их. Принцесса прислушалась к самой основе магии маленькой единорожки, и в её голове почти зазвучал голос «Друг! Не бойся, я тебя никогда не брошу!». Этот зов, сотканный из чистейших и искренних дружеских чувств, сделал то, что куча специалистов по медицинской магии считали невозможным.
Следующее, что увидела принцесса – это голову новорожденного дракона, пробившую башню замка, где находилась школа. Магия Твайлайт вышла из-под контроля и начала выдавать побочные эффекты. Например, увеличила драконёнка во много-много раз. Но он был жив. Твайлайт Спаркл выполнила невозможную задачу потому, что не хотела смерти своему другу. И она положила это в основу своей магии. Только поэтому эти заклинания сработали. И это сделала пони, которую даже родители описывали как «ни с кем не общается, друзей у неё нет».
Селестия ничем не выдала своего волнения внешне. Она потеряла даже способность выдавать себя множество веков назад. Но сердце её застучало в два раза быстрее в этот самый момент. Ведь у неё появилась надежда.
И она лелеяла эту надежду много-много лет. И не просто лелеяла, а потихоньку направляла Твайлайт Спаркл, чтобы она познавала не только магию своего рога, и магию дружбы. И она познавала, делясь своими открытиями с принцессой Селестией, открывая порой даже то, что она сама не знала или давным-давно позабыла. Её верная ученица по праву стала принцессой дружбы. Пони, способной стать настоящим другом даже ей.
Эти несколько лет, когда Селестия предвкушала, как она разделит столь тяжкое бремя, этот секрет, связывающий её с постом правительницы Эквестрии намертво, со своим другом, принцессой Твайлайт Спаркл, были одними из лучших в её жизни.
А потом случилась настоящая катастрофа.
Солнце! Санбёрст поднял солнце! Он действительно это сделал! Поднял его на западе, а не на востоке. Но Селестия уже достаточно знала нотацию Хувс, чтобы понимать – это маленькая ошибка, которую можно исправить, поменяв один значок в записи.
Поднять солнце – это казалось Селестии частью её самой. Чем-то таким, что недоступно никому. За тысячу лет она уже успела забыть, что поднять солнце – это очень сложное, но всё же заклинание, которому ее когда-то научили. Теперь же она чувствовала себя так, будто какая-то страшная сила швырнула её с самой вершины Кантерлота на Эквестрийскую землю. Этой силой была идея, скрывающаяся за этими значками. Абсолютно иной подход к магии, что уравнивал природный талант к магии и ум с усердием.
Вспомнив о том, как эта идея появилась, Селестия прошептала голосом полным ужаса и благоговения:
— Кто же ты такая Дёрпи Хувс?!
Она бы кричала, если бы не боялась себя выдать. Она не могла поверить, что кому могла прийти в голову такая идея. Только не после того, как во всех учебниках истории, во всех букварях, во всех детских раскрасках больше девяти веков утверждалось, что никто и ничто, кроме Селестии не может поднять солнце. Поднятие солнца было сверхъестественным, сакральным актом, доступным только той, что правит страной множество веков. И даже те, кто её ненавидели, не посягали на это.
А вот какой-то несчастный студент, вылетевший из её школы из-за слабости рога, взял и посягнул. Он увидел в нотации Хувс, в этой странной идее потенциал. То, что позволяет, разложить на молекулы любое заклинание и воспроизвести его с любым рогом. И он разложил то, что она так тщательно скрывала от всех более девятисот лет.
Никто не смог бы понять, какой ужас сейчас овладел Селестией. В её голове гремела та самая песня. Да, оказывается, спустя столько веков, спустя почти тысячу лет, она помнила все восемь куплетов до последнего слова. Голос Хани Сона, который она со всей возможной злобой и мстительностью, предала забвению, выводил в её голове ту самую песню:
Когда единорог подымет солнце…