Пламя предательства

Пламя предательства

Шла зима. От леденящего холода и пронизывающего до костей дуновения Вендиго спасали только хорошо устроенные землянки-бараки, где, в тесноте, да не в обиде, жили мы. Хотя, если честно, в этих местах зима тогда шла почти всегда, давая нам жалких пару месяцев передышки в год, когда мы и получали свой скудный урожай.

Вольным фермерам нынешних лет, сидящим в тёплых краях, трудно представить, как мы выживали. Но в этом-то всё и дело! Мы не были фермерами, мы были крестьянами и рабочими. Нас спасал коллективный труд. Только так мы могли распределить пространство и ресурсы по справедливости и уму, чтобы зерна и топлива хватило на ещё один год. В этом ледяном аду не было места индивидуалистам и угнетателям.

Вам, может быть, непонятно, почему мы вообще поселились в столь ужасных землях? Ответ очень прост. Мы не хотели быть угнетёнными пролетариями. Идти на поклон единорогам, чтобы получить небрежную капельку магии? Молить пегасов о хорошей погоде и защите от опасностей? Ну уж нет! Мы не могли стерпеть эту несправедливость. Однако нельзя было просто собраться толпой недовольных и поселиться неподалёку, на плодородной ниве. Пегасы старательно заберут у нас все облака, да и единороги устроят какую-нибудь пакость.

Видите ли, они не собирались просто так терять часть своих доходов и работать хоть на секунду дольше минимальной необходимости. От них зависела наша жизнь, от нас зависели их кошельки. Так что же делать? Наши предки нашли ответ. Они ушли в Дикие земли и основали новый дом — Сталлионград.

Сталлионград — Первый и Единственный свободный город земнопони. Мы победили своих угнетателей, просто уйдя туда, куда они не смели сунуться из-за дикой и жестокой природы. Но дикую природу победить и покорить было сложнее, гораздо сложнее. Перво-наперво мы стали работать сообща, но это едва давало нам не умереть всем вместе от голода и холода. Поэтому-то мы и стали изобретать новое и улучшать старое. Инструменты, техники, технологии… Всё это стало давать нам избыток производства. Жалкие крохи! Но мы их бережно копили. И сумели, для защиты от чудищ, обнести город мощной стеной. Установить на неё военные машины. Выучиться военному делу. Организовать систему передачи знаний, построить школу. Товарищи, у нас было всеобщее бесплатное образование! Каждый из нас умел читать, писать, считать, работать и воевать! Это было немыслимо для наших угнетённых братьев, за которых все расчеты проводили единорожьи морды, а воевали пегасы! И, удивительное дело, но Вендиго стали обходить наши земли стороной. Наше товарищество словно обжигало их.

Мы жили в своём городе, и жили хорошо. Но вот настал тот час, когда по всей теперешней Эквестрии прогремело великое братание и единение, организованное двумя аликорнами, двумя сёстрами: Селестией и Луной. Они устранили многие несправедливости, разрушили многовековой уклад, научили земных пони, пегасов и единорогов быть равными, дружно жить вместе. Вендиго с воем уносились прочь, и по всей Эквестрии становилось теплее, исчезали трескучие морозы. Принцессы объединили Эквестрию под своё крыло, стали её духовными наставниками и верными защитниками. Время шло, и они закономерно обратили на нас своё внимание. Вот тут-то и начинается моя история.

Весь город готовился к встрече. Развешивались украшения и лозунги, составлялись и репитировались речи, музыканты исполняли торжественные марши вперемешку с весёлыми мелодиями. Ощущение судьбоносности предстоящего события буквально витало в воздухе. Шли жаркие дебаты о том, как относиться к Эквестрии, стоит ли к ней присоединяться, настоящее ли в ней братство, или просто замаскированный и смягчённый феодализм, а если так, то сможем ли мы сами повлиять на ситуацию? Хотят ли Принцессы построить государство, основанное хотя бы на социализме, или будут придерживаться капиталистических концепций? Да и мало ли о чём ещё мы тогда спорили, разве ж упомнишь всё сразу?

Был, однако, один оратор, говоривший столь уверенно и проникновенно, что многие не видели за красотой его речей смысла его слов. Его звали Пазелмэф. А говорил он о том, что аликорнам нельзя доверять; что они по природе своей хотят лишь абсолютной власти; что нет в мире такого злодеяния, какое бы они не совершили хотя бы из простого развлечения; что по коварству и мастерству обмана нет им равных во всём мире. В ответ на любые разумные доводы он отвечал с высокомерным и злым сарказмом, постоянно шёл в нападение и не оставлял от своих оппонентов камня на камне.

В своих полных ненависти и реваншизма речах он призывал действовать на упреждение, разбить Эквестрийскую армию одним решительным ударом, обратить её в бегство и навязать принцессам позорный мир. Мои земляки прониклись этой идеей и горячо его поддержали, что неудивительно, учитывая, в каких красках он обрисовал двух аликорнов.

Приветственные плакаты отправились в пыльные углы, им на смену пришли разжигающие ненависть и раздувающие пламя расизма до невиданных доселе высот. Репертуар городского оркестра с торжественных маршей сменился на военные, да и все остальные песни словно вернулись к тем временам, когда город был только что основан и даже ещё не был городом — так, мелким посёлком. Это были песни о том, как тяжело жить в угнетении, о том, какую разнузданную жизнь ведут пегасы и единороги, о том дне, в который этот порядок вещей навсегда изменится, когда вино в подвалах единорогов сменится их же собственной кровью, а мы спляшем удалой, весёлый танец на костях наших бывших поработителей.

Не смогли мы разглядеть врага, что скрывался в каждом из нас. И цена за ошибки оказалась ужасной — наши братья предали нас.

Эквестрийцы ещё не знали о том, какие у нас есть военные машины, а потому подошли к стене слишком близко. Они разбили лагерь, старательно избегая пашни, чтобы не затоптать, не испортить её. Множество ярких, цветастых палаток заполонили всё свободное пространство напротив главных городских врат. Играли бодрые танцевальные мелодии, распевались традиционные песни — наши гости были в радостном, нетерпеливом предвкушении встречи, словно наш город был завёрнутым в подарочную упаковку подарком под их елью на День горящего очага. Единственное, что их смущало, так это мрачная сосредоточенность нашего города: никто не бежал им навстречу, никаких делегаций, гостей, зевак. Даже звуки из города раздавались вовсе не те, что ожидалось, далеко не праздничные и певучие: то были чеканные военные марши.

Верные делу социализма товарищи попытались предупредить Селестию, послать хоть какую-то весточку ей — но были пойманы, объявлены врагами народа и заточены в тюрьму. Приближалась кровавая развязка.

В ночной тьме небольшой отряд предателей тихо, крадучись выскользнул из города и помчался галопом прямо на палаточный лагерь эквестрийев. К счастью, противники этих безумцев имели часовых и сумели разбежаться от первого наскока, организовать крепкую оборону, отбить удар. Они собирались даже перейти в контратаку, но и тут Пазелмэф — змееуст, поганый предатель всех наших идеалов, — проявил свою поразительную наглость и самоуверенность: он отдал приказ выстрелить из баллист поверх голов своей залёгшей гвардии.

Замечу лишь, что даже если забыть про капризность этой новой машины, то она и в лучших условиях не отличалась точностью и стабильностью. Стоит ли говорить, что этот залп стоил жизни десяткам лучших солдат как Эквестрии, так и Сталлионграда? Впрочем, я уже сказал это.

Отчаянные вопли раненых и умирающих, шум битвы — всё утихло, когда в схватку включились сёстры-аликорны. Стоит отдать им должное: почти все их действия были сугубо защитными. Замерцали магические щиты, затрещали ломающиеся копья по обе стороны непроницаемой преграды.

Поняв, что пробить столь мощные заклинания и нанести больший урон уже не выйдет, предатели отступили, забрав с собой раненых и убитых товарищей. Эквестрийцы тоже отошли подальше, опасаясь нового залпа. Мерцанье щитов растворилось во мгле: даже аликорн не способен долго поддерживать заклинание подобного масштаба и силы.

По возвращении, Пазелмэф, с самодовольной усмешкой, отчитался о сокрушительном успехе: эквестрийские воины отведали нашей силушки, вкусили своей крови. Познали страх и ужас перед нашими военными машинами. И настала наша пора навязать им свои условия.

Его речь возымела успех. Мерзкое злорадство и хищная кровожадность правили массами в ту ночь.

Утром на переговоры прибыли обе сестры лично. Они были окружены защитными полями. Я думаю, только этот факт и остановил тогда гнусного подлеца от попытки убить их. Но ничто не помешало ему, вместе со своими прихлебателями, швырнуть в них со стены хомутами, словно предлагая им самим вспахать всю Эквестрию, и со смехом ответить полным отказом от любых переговоров, аргументируя это своими старыми фашистскими бреднями. Он заявил тогда, помнится, что их непропорционально большому рогу и крыльям может составить конкуренцию лишь их же непомерное эго. Аликорны ушли.

Настал новый рассвет. К городским вратам, держа белый флаг, приблизилось трое. Конечно, это были делегаты. Земной пони, пегас и единорог. Их наш узурпатор принял, хоть и с явным презрением. Переговоры были напряжёнными: по остроте языка и красноречию эта троица ничуть не уступала Пазелмэфу, что выводило его из себя, злило, пугало. Народ словно очнулся от забытья, от ксенофобской эйфории. Добро, уж простите за пафосность, было на грани победы. Но вернейшие приспешники Змееуста вмешались в переговоры, перебивая делегацию от Эквестрии, не давая им сказать ни слова. На миг, лишь на краткий миг показалось, будто чаша весов колыхнулась в сторону предателей. Однако нам, народу Сталлионграда, такая дипломатия не приглянулась. Мы стали протестовать против такого отношения к послам, требовать нормальных переговоров. Произошедшее дальше мне трудно рассказывать без слёз.

Слуги Вендиго, верные псы Хаоса применили грубую силу. Копьями и кованными накопытниками нас отсекли от сцены, где стоял стол переговоров. На самой же сцене развернулась кровавая драма. С язвительной усмешкой сошедший с ума Паземэф заметил, что в Сталлионграде могут находиться только те, у кого нет ни крыльев, ни рога, следом показал копытом на делегацию и заявил, что это недоразумение требуется исправить. От его плотоядной улыбки у меня мурашки побежали по коже. Я не мог поверить своим собственным глазам и ушам. Такая жестокость не свойственна пони. Что с ним, Дискорд побери, стало? Он объелся не теми грибами?

Делегаты пытались сопротивляться, но этих мясников было больше. Раздались крики жертв и безумный хохот маньяков.

Мы не выдержали. В праведном гневе мы бросились к сцене, желая покарать мерзавцев. Завязался уличный бой. Началась братоубийственная гражданская война.

В суматохе боя искалеченные делегаты бросились прочь. Следом за ними, через тайные ходы, просто прыгая со стен, любыми другими путями город покидали гражданские, не имеющие никакого желания участвовать в бессмысленной и беспощадной бойне, ведь правду говорят, что не сыскать более непримиримых и жестоких врагов, чем разные стороны конфликта в гражданской войне.

Мы бежали в страхе, в надежде спастись от братоубийства. Но мы ещё не знали, что судьба нам уготовала: огненный шторм нас должен добить.

Холм, на котором стояла Селестия, вспыхнул ярким пламенем, что столбом взвилось в небеса! Не успел ещё раствориться фонтан огня, как с его вершины заговорила, как мы тогда подумали, сама Селестия:

— Вы отказались говорить с аликорном, сославшись на то, что я делаю всё ради своего эго. Затем вы нарушили священный закон гостеприимства, искалечив моих друзей. ТАК ВСТРЕЧАЙТЕ ЖЕ НОВУЮ, УЛУЧШЕННУЮ ВЕРСИЮ МЕНЯ!

Мы ошибались. Это была не Селестия — это был гнусный монстр с теми же интонациями маньяка, что и у Пазелмэфа. Реверберирующий голос, его знойные и пошлые нотки внушали отвращение, страх и ужас. Мы все побежали прочь: и сталлионградцы, и эквестрийцы. Из города дали залп баллисты, но их копья испарились, едва подлетев к живому и извращённому воплощению Солнца. Мрачный гул, от которого тряслись поджилки даже у храбрейших из нас, всё нарастал. Чудище стало превращаться в ослепительное солнце. Вечер превратился в гипертрофированный солнечный полдень. Зашипел снег за нашими спинами, да и сами мы почувствовали жар. Никто не оглядывался и не останавливался. Это была настоящая паника.

Воздух сотряс очередной монолог чудовища:

— ВАС НЕ СПАСЁТ КРЕПОСТНАЯ СТЕНА! СТАЛЛИОНГРАД СГОРИТ ВО ВСПЫШКЕ ЗАБВЕНЬЯ, ОСТАНЕТСЯ ТОЛЬКО ЛИШЬ ПРАХ И ЗОЛА!

Мы все желали лишь одного: убежать подальше, успеть до того самого момента, когда произойдёт нечто ужасное. Мы всё ещё не представляли, что именно, но знали, чувствовали, боялись: это будет что-то совершенно ужасающее.

Гул достиг своего пика, и к нему добавилось ещё больше шипения мгновенно испаряющегося снега, треска брёвен и воплей горящих заживо пони. На несколько мгновений сцена стагнировала, что вызывало гнетущее чувство таинственной опасности. Словно главная беда собирается с силами для последнего удара. Мы бежали от города прочь, к реке, в надежде от смерти спастись. Я чувствовал себя сваренным заживо. Казалось бы: что может ухудшиться? Ответ прозвучал с поистине звёздной силой: взрыв света и жара. Если до этого я думал, что меня варят, то теперь я был мгновенно зажарен, а затем и швырнут взрывной волной в грязную лужу. Моя грива и шерсть тлели, а кости подозрительно трещали. Превозмогая боль телесную, я обернулся.

Из-за холмов появились множественные фигуры: спасшиеся эквестрийцы шли нам на помощь.

Сталлионград же исчез, его место занимал лишь огненный шторм, взвивающий пыль и золу столь высоко в небеса, что это чёрное облако закрыло собой настоящее солнце. Храбрейшие и гнуснейшие сталлионградцы — все вместе они обратились в прах. А на полях пони тёплые, живые — кричали, стонали, горели.

По щекам катились слёзы, ужас душу мне сковал.