Фоновая Пони

XVII — «Все, что ушло от тебя»

Дорогой дневник,

Что у нас остается, когда мы лишаемся всего, что было нам дорого? В чем же заключается сущность пони, лишенной всех средств, бывших когда-то в ее распоряжении? Находим ли мы блаженство в этой сбивающей с толку тьме или же лишь бесконечную скорбь?

Я прожила уже достаточно долго, чтобы это узнать на своем же примере, но истина по-прежнему ускользает от моего понимания. С другой стороны, там, под наслоениями мудрости и притворства, кроется нечто важное — сущность пони. Могут ли подобные мне вырваться из темной бездны, чтобы рассказать миру о сделанных ими кошмарных открытиях?

Может и нет, но ответ, как я считаю, в том, чтобы не усердствовать слишком упорно. Когда мы сосредотачиваемся на том, что ушло от нас, когда мы размышляем в медитации над тем, чего в наших жизнях не хватает, очень бывает легко прийти к мысли, что никакой жизни более не осталось и вовсе.

Я не могу поверить, что не осталось ничего. Я отказываюсь верить, что не осталось ничего. Я побывала у самых основ забвения, у глубоких, темных и мучимых одиночеством корней моей души, и я вернулась назад с единственным словом, что придает смысл моим записям в этом дневнике, моему сопротивлению всепоглощающей пустоте, моей борьбе с обрекающей на страдания песней Принцессы Арии:

Судьба.

Под веселую музыку со сцены в большом зале, где выступала группа, Карамель и Винд Вистлер отрезали первый кусок свадебного торта. Они улыбнулись под мелькающими вспышками фотоаппаратов. Они покраснели под аккомпанемент радостных криков поддержки. Под звук аплодисментов пони, собравшихся вокруг молодоженов, они одновременно отломали по кусочку покрытого белой глазурью торта и поднесли их друг другу, скрестив передние ноги. Винд Вистлер аккуратно куснула протянутый ей женихом кусочек, а Карамель заглотил ее угощение с куда меньшей грацией, засыпав при этом черный фрак дождем желтых крошек. Зал затопил смех и свист, к чему Винд Вистлер добавила и собственное мелодичное хихиканье. Смущенно улыбаясь, Карамель потерся носом со своей невестой, пока та отряхивала его дорогой костюм. Они поцеловались еще раз, наслаждаясь теплотой этого вечного в своей красоте момента.

Стремительно и беззаботно, пока несколько пони-фотографов перезаряжало пленку, вступил в свои права второй час веселого празднества. После торта и многих прочувствованных тостов, пара отправилась на огромную танцевальную площадку в центре зала целиком отведенной под празднество Ратуши. Пони всех местных профессий и образа жизни сидели за столами, покрытыми белоснежными скатертями и витиеватыми цветочными украшениями. Среди них были Эпплджек с Большим Маком, Бабулей Смит и Эппл Фриттер, Голден Делишес и множество других членов гигантской семьи Карамеля. Они улыбались и, не сдерживая чувств, радовались, кричали и гикали. Рэрити сидела в углу рядом с Флаттершай, обе — в скромных платьях подруг невесты, подчеркивающих их красоту. Модистка, упиваясь красотой момента, оторвалась от любования невестой, а точнее — украшенным белым рюшем продуктом своего труда на ней. На глазах у нее проступила влага, а губы сложились в хрупкую улыбку, и, увидев в этом подсказку, улыбающаяся кобыла рядом с ней утешительно обняла свою близкую подругу. На другом конце Ратуши собрались хорошо одетые пегасы: Тандерлейн, Блоссомфорс, Клаудчейзер и Флиттер радостно кричали и, подбадривая, подмигивали танцующей паре.

Винд Вистлер сдержала рвущийся наружу по-детски счастливый смех. Она закрыла глаза и опустила голову на шею Карамеля, нежно ласкаясь к нему в ответ на его прикосновения. Сквозь высокие окна у них над головой прокрался лучик лунного света, придав чарующий блеск полированным копытным браслетам на их передних ногах. Музыка окружала их, как мягкое облако; они плавали в ней, будто с них вдруг спали кандалы самого времени.

В стороне за парой наблюдала Пинки Пай. Она прыгала, и прыгала, и прыгала на месте, в восторге сверкая голубыми глазами. Она сдерживалась изо всех сил, какие только есть, чтобы не сорваться и не запеть громкую и веселую песню. Вместо этого, она склонилась в сторону и ткнула запястьем[1] Рейнбоу Дэш. Рейнбоу раздраженно застонала, неловко топчась в своем прискорбно простеньком платье, не отрываяв при этом взгляда от часов на южной стене зала. Позади них, вокруг очаровательно маленьких столиков с кусочками торта на тарелках, бегала кругами кучка маленьких кобылок и жеребчиков: Эпплблум, Скуталу и Снипс играли в догонялки с Динки, хихикая и прячась за пологами белых скатертей. Сбоку от них переговаривались с улыбками и умилением на лицах Дерпи Хувз, Милки Вайт и Чирили, разделяя свое внимание между молодоженами и еще одной танцующей парой справа.

Там, в нескольких футах от них, Свити Белль и Рамбл неловко старались подражать тому особому действу, что происходило в центре зала. Этому маленькому спектаклю прекрасно подыгрывало то, что на Свити Белль было платье цветочной кобылки невесты,[2] а на Рамбле — маленький костюм невероятно прямого покроя. За стол-другой от них еще несколько кобыл обменивались смешками и умилительными замечаниями, отчего нервные движения Рамбла становились только резче. Свити Белль же, просто приняв внимание взрослых к сведенью, нежно опустила голову ему на плечо, чему юный будущий жеребец тут же храбро ответил взаимностью.

За столом, стоящем передом к самому центру зала, сидели бок о бок Мэр и Доктор Хувз и обсуждали последние новости, не отрывая прикованного к танцующей паре взгляда. Мэр улыбнулась и проговорила что-то сидящей рядом молодой красногривой кобыле, на что та усмехнулась и ответила спокойным кивком. За несколько стульев от них сидела Зекора, которая в честь этого события вычурным образом заплела себе гриву. Она внимательно слушала, как Бон-Бон и Кэррот Топ обсуждают планы на приближающееся следом другое празднество. У дальнего края стола, где царили тишина и спокойствие, сидели Амброзия и Морнинг Дью. Они внимательно смотрели на танцующую пару, с полным умиротворением и покоем в глазах. Соединив копыта, они прижались друг к другу и тепло вздохнули.

Отзвенела последняя струнная нота мелодии. Музыканты на дальнем краю зала закончили игру, и вся Ратуша тут же взорвалась аплодисментами. Мэр встала и сказала несколько слов собравшимся гостям, приглашая их на танцевальную площадку. Приняв ее настойчивое приглашение, многие пони поднялись со своих мест за столами и, встав в пары, потекли рекой к центру зала. Вновь заиграла музыка и танец продолжился. На этот раз молодожены были уже не одни: Амброзия и Морнинг Дью танцевали в нескольких шагах от них; Тандерлейн и Блоссомфорс тепло обнимались, неторопливо переставляя копыта по полу.

Чирили по-прежнему болтала с Дерпи и Милки Вайт, когда вдруг почувствовала прикосновение копыта к плечу. Обернувшись, она увидела перед собой Большого Мака. Получив молчаливое приглашение, она переминалась с ноги на ногу и отчаянно краснела, пока две другие кобылы чуть ли не вытолкнули ее навстречу жеребцу. Нервно улыбаясь, Чирили отправилась на площадку с Большим Макинтошем, уступив Эпплджек место рядом с Дерпи и Милки Вайт, которые обменялись с ней искренними и дружественными смешками. Пинки Пай, вне себя от эйфории от происходящего, металась взглядом из стороны в сторону, пока не остановила в итоге глаза на Рейнбоу Дэш. Вскрикнувшую от неожиданности пегаску вдруг потащили на площадку, где заставили плясать пони-поки под веселый смех половины города. Она застонала, но ради счастливо хихикающей Пинки согласилась перенести это испытание.

Примерно в этот момент мимо стола с напитками проковылял Спайк, неся по стакану пунша в руках. Он бросил на Пинки Пай один взгляд, на Рейнбоу Дэш — другой, а потом поглядел перед собой.

— Мдаа. Я погляжу, Понивиллю не помешает дофига как больше жеребцов. Не так неловко будет ходить на танцы, как думаешь?

— Ой, да что ты, Спайк, — голос Твайлайт Спаркл сопровождал тихий звон ее лавандового облака телекинеза, которым она взяла стакан из когтистой руки. Удовлетворенно оглядывая общинное празднество, она сделала маленький глоток. Улыбка на ее лице была мягкой, как и нежное и счастливое дыхание, с которым она плыла по мелодичным волнам этого приятного вечера.

— Не порти настроение. Уже давно здесь не было так хорошо и спокойно.

— Спокойно? — скривился Спайк, неуютно ерзая в маленьком фраке и шляпе-цилиндре. Он заглотил свой пунш одним глотком, сдержал огненную отрыжку и пробормотал: — Это самая сумасшедшая, самая скоропалительная, самая неожиданная свадьба, на которой я вообще бывал!

— Спайк, это единственная свадьба, на который ты вообще бывал!

— Не-а! — ткнул он пальцем с ухмылкой. — А что насчет мистера и миссис Пушистик?

— Питомцы Флаттершай не считаются.

— Ага, ну… — Спайк опустив взгляд вниз, разглядывал, как сжимаются и разжимаются пальцы на ногах. — Вечеринка после нее мне понравилась куда больше этой.

— Ну, не глупи! Этот вечер очень, очень особенный.

— Для них, ага…

— Для всех нас, Спайк! — Твайлайт вновь оглянулась с улыбкой на скользящую в кругу других пони пару в центре танцевальной площадки. — Еще всего-то три недели назад чуть было не наступил конец света. Возвращение Дискорда застало всех врасплох, даже Принцесс. От потери всякой надежды и мучительного существования в вечном хаосе нас отделали считанные секунды.

— Но потом ты с Элементами Гармонии всех спасла и бла-бла-бла… — пожал плечами Спайк. — Слышал уже, Твайлайт. Я знаю.

— Знаешь ли? — взглянула на него Твайлайт, вскинув бровь. — В День Дискорда пострадали все; ни один не избежал потери себя, Спайк. Всякое живое существо в Эквестрии увидело, как перед глазами проносится вся жизнь. Лично я не могу винить Карамель и Винд Вистлер за то, что они решили пожениться пораньше! Если чему недавние события нас точно научили, так это тому, что жизнь — это подлинная драгоценность!

— Да, ну, Эпплджек говорит, что жизнь у ее двоюродного брата будет нелегкой, — сказал Спайк. — Я подслушал их с Бабулей Смит разговор: они говорили, что им надо разрешить стать извозчиками.

— Стать издольщиками, Спайк, — поправила Твайлайт. — И ничего плохого в том, что они переедут на ферму Сладкое Яблоко, нет! Для того семьи и существуют, в конце концов. Когда я была еще очень маленькой, мои родители одолжили денег Сатин, матери Мундансер, чтобы помочь ей пережить тяжелые времена.

— Но Мундансер — твоя подруга, а не семья!

— Ты не понял! — Твайлайт вновь перевела взгляд к центру празднества. — В Гармонии есть красота, сила, что простирается шире, чем дружба, семья, отношения с соседями или обществом. У меня ушли многие месяцы и настоящие горы писем Принцессе на то, чтобы это вообще начать понимать.

— Что понимать?

— Что гармония не создает саму себя. Мир не устанавливается вдруг ни с чего. Нужны храбрые поступки таких пони, как мы, для того, чтобы гармония стала… ну, гармоничной! — она усмехнулась тихо, но в глазах у нее начали скапливаться слезы. — Все и правда очень просто, Спайк. Хотела бы я понять это раньше, но, думаю, в таком случае этот момент не стал бы уже таким особенным. Сколько лет я провела взаперти, думая, будто все в своем будущем я получу по одним только книгам?

— Достаточно лет, чтобы написать собственную книгу о жизни по книгам?

— Ага, ну… — она шмыгнула носом и храбро улыбнулась. — Каждый день я узнаю истины новее и удивительнее предыдущих. Однажды, я надеюсь, я стану такой же, как Винд Вистлер и Карамель.

— Имеешь в виду, собираешься за кого-нибудь выскочить?

— Хех… насчет этого не знаю, — сказала с веселым удивлением Твайлайт, но потом выдохнула гораздо спокойнее: — Я имею в виду, что однажды я надеюсь оказаться в ситуации, в которой я буду твердо знать, что передо мной лежит возможность, к которой надо только протянуть копыто и взять, без страха за свое положение в жизни, потому что как раз в тот самый момент я и буду созидать свою собственную жизнь.

— Не знаю, Твайлайт, — пожал плечами Спайк и внезапно оглянулся за спину. — Мне кажется, твоя жизнь и так уже вполне «создана».

— Хех, может быть, но никто не может знать наверняка, что чего-то не хватает, пока не станут заметны дыры, — сказала Твайлайт. Внезапно ей по спине похлопало очень холодное копыто. Она буквально подпрыгнула на месте. Резко развернувшись, она застыла, щурясь. — Эээ... Да? Вы чего-то хотели, мисс?..

Я стояла перед ней и дрожала. Моя серая толстовка на фоне всех этих восхитительных костюмов и платьев казалась перешитым бездомной кобылой похоронным саваном. Грива с перепутанными и торчащими волосами безвольно свисала с шеи. Я глядела на нее нервно вздрагивающими глазами и пыталась заговорить трясущимися губами в перерывах меж судорожных вдохов:

— Я тебя знаю, — выдавила я.

Твайлайт Спаркл закусила губу. Спайк тревожно переминался с ноги на ногу, мечась взглядом между нами.

— Мэм?.. — переспросила Твайлайт.

— Я… тебя знаю, — сказала я, шаря взглядом по ней, внутри нее, сквозь нее. Я сухо сглотнула и провела копытом по взлохмаченным волосам. — Тон твоего голоса, высота как… как у ребенка, вечно открывающего новое, вечно беспокойного, вечно невинного.

Я стиснула зубы, пережидая, пока волна холода не перестанет заваливать меня невидимым снегом. Комната крутилась перед глазами, а эта единорожка служила мне единственным якорем.

— Ты хочешь чего-то больше всего. Я тоже хочу. Этого все пони хотят, но не все об этом осмеливаются сказать. Кто-то… да… я думаю, кто-то плакал, — я содрогнулась и подняла взгляд к сбивающему с толку звездному свету. — Книги. Книги и столько пыли, да… похоже, мы обе там побывали, и каждый раз, когда я пытаюсь вспомнить, мне хочется упасть и не вставать…

Твайлайт, с лицом, застывшим в гримасе растерянности, попятилась на шаг-другой.

Спайк уже бросал взгляды в сторону Мэра, по обе стороны от которой стояли по стойке смирно крепкие жеребцы-охранники и переговаривались между собой.

Прежде чем детеныш-дракон успел сделать хотя бы шаг, Твайлайт положила ему на плечо копыто. Она привлекла мое внимание, склонившись и сказав:

— Только успокойтесь, мисс. Мне кажется… мне кажется вы, похоже, потерялись…

Я глядела на нее. Я ощущала, как бьется мое сердце. Когда я заговорила, звук моего голоса показался мне угасающей где-то на краю зрения звездой:

— Да. Да, так и есть. Потерялась.

— Я могу чем-нибудь вам помочь?

Только в этот момент я ощутила на спине тяжесть седельных сумок. Они почти что напоминали ком в моем горле.

— Есть… есть мелодия, — выдавила я, пытаясь изо всех сил дышать ровнее и не глотать воздух, как рыба. Передо мной, казалось, разверзся овраг с крутыми склонами и острыми камнями на дне, и я чудовищно боялась заглянуть через край. Тем не менее, я разбежалась и прыгнула. — Я помню что-то из нее, но несколько тактов отсутствует.

Не глядя, я открыла седельную сумку и вытащила что-то на свет. Я поглядела на этот предмет и лишь отчасти удивилась виду маленького золотого инструмента с тончайшими платиновыми струнами.

— Мне кажется, я должна знать ее целиком, — я сделала глубокий вдох, мучительно нахмурив лоб. — Мне надо узнать ее целиком.

— Твайлайт… — Спайк осторожно пододвинулся и потянул единорожку за плечо. — Эта леди начинает меня пугать…

— Шш! — шикнула на него Твайлайт, не отрывая глаз от меня. Она храбро сказала: — Мэм, я не музыкант. Я думаю, вам надо поискать помощи у другого пони. Если вы пройдете со мной, я вам покажу, где находится понивилльская больница…

— Нет! — рявкнула я, от чего в мою сторону повернулось несколько голов. Заметив, как дернулся Спайк, я постаралась успокоиться и наклонилась вперед. — Мне нужно узнать эту мелодию. Все тогда встанет на свои места. Я не знаю как и почему, но мне просто надо узнать ее… и тебе тоже!

— Но ведь я же сказала, я не…

— Ты — единственная пони, которая мне может помочь!

Твайлайт закусила губу. В итоге, она кивнула и махнула мне копытом.

— Что ж, хорошо, мэм. Сыграйте известную вам часть и я посмотрю, чем смогу вам помочь.

Я поглядела внимательно на нее. Усевшись на пол, я закрыла глаза и сосредоточилась. С напряжением на лице я коснулась первой струны, затем другой, третьей. Медленно переходя от одной известной мне ноты композиции к другой, я сыграла их все, наполнив воздух спокойной, но печальной мелодией, такой же сломанной и разбитой, как и я сама. И когда я закончила, я открыла налитые кровью глаза и уставилась ей неотрывно в лицо.

— Она… она мне знакома, — заметила она тихим голосом себе под нос. — Будто… будто что-то из королевских архивов…

— Ты знаешь остальное?!

— Ну, я слышала ее всего несколько раз, так что моя память о ней уже поизносилась…

— Напой ее! — хрипло воскликнула я.

Она моргнула, затем кивнула.

— Что ж, хорошо. Эм… Попробуем, — экстраординарно глубоко вдохнув, она поступила, как я просила, и запела, попадая в каждую ноту с не большим изяществом, чем ученая пони могла бы танцевать в цветочных садах. Напеваемые ей ноты звучали коротко и оборванно, но все равно прекрасно, ибо они во всей своей искренности шли от самого сердца. Когда напев прекратился, и подобие мелодии стихло под сводами Ратуши, она поглядела на меня с тревожной улыбкой на лице. — Эм… Это вам как-то помогло? Клянусь, я не слышала ее с того самого дня, как меня взяла под крыло Принцесса Селестия…

Я перебила ее воодушевленным перебором струн лиры. Мелодия повторилась, звуча медленно, но притом резонируя твердо. Я почувствовала, как перехватывает мое дыхание, будто я летела в глубокий, глубокий овраг. И затем, едва напев отзвучал в моем магическом исполнении, навстречу мне из темной бездны прорвался нестерпимо яркий белый свет. Я знала название мелодии: «Реквием по Сумраку», но лишь только потому, что у меня вновь появилась способность ее узнавать. Мне казалось, будто мое тело поглотило пламя, и я оглушенно спотыкалась по полу Ратуши под горящими зловонными испарениями. Цвета в комнате обрели объем, и они ранили мои глаза, вызывая из потустороннего мира слезы. Судорожно сделав глубокий вдох, я развернулась и пораженно разинула рот на присутствующих.

Скуталу пробиралась к Милки Вайт, чтобы ее обнять. Рамбл танцевал со Свити Белль. Пинки Пай хихикала и счастливо прыгала вокруг страдающей от смертной скуки Рейнбоу Дэш. Эпплджек смеялась с Бон-Бон и Дерпи над анекдотом. Рэрити с Флаттершай зачарованно разглядывали экзотичные одеяния Зекоры. Карамель и Винд Вистлер целовались в самом сердце тепла и музыки, а Абмрозия и Морнинг Дью терлись носами, шепча друг другу на ухо милые глупости.

Мои уши заполнились вдруг громким лязгом — это лира упала на пол, и я рухнула следом за ней на задние ноги, зажимая копытами рот. Я более не могла видеть этот праздник: кругом стоял лишь туман и бесконечная боль. Первый всхлип прозвучал как выстрел, а второй — как падение всех деревьев в лесу. Я зарыла лицо в дрожащие передние ноги.

И на фоне всех этих чувств, я ощутила прикосновение — объятья передних ног Твайлайт.

— Благие небеса! Мэм, что случилось? — воскликнула она; ее голос звучал так близко и при этом — так далеко… И тот простой факт, что теперь у этого восхитительного голоса вновь было имя, лишь только удвоил мои слезы. — В чем дело? Я не понимаю! Почему вы так расстроены?

Я подавилась, икнула и зашипела, пытаясь восстановить дыхание. Я моргнула, и мир вновь обрел свой зловещий объем и резкость, неся с собой все блаженно реальные знаки того, что я по-прежнему жива. Я упала в ее объятья и поморщилась болезненно за ее плечами от собственного жеребячьего писка:

— Он б-был прав, — простонала сквозь рыдания я. — Он был прав. Он был прав. Он был п-прав. Хотела бы я… — я резко вдохнула и уставилась в проклятые ледяные провалы пустоты между звезд. — Хотела бы я тоже превратиться в камень…

— А?! — лицо Твайлайт, насколько я могла его разглядеть, застыло в гадливой гримасе. Жалость в ее глазах жалила сильнее волны мороза, что парализовала меня в тот момент. — Кто был прав? Я не понимаю…

— Пожалуйста. Скажите мне, — я схватила Твайлайт за плечи и уставилась ей вглаза сквозь пелену слез. — Какой сейчас день?

— А?

— Какой день?! — я не обращала внимания на танцы, музыку, смех и прочие радости свадьбы. — Мне надо знать!

— Сейчас… сейчас двадцать девятое октября! — сказала, задрожав губами, Твайлайт. — Разве вы не знали?

Я хрипло ахнула, прижав копыто ко рту.

— Благая Селестия, — выдавила я. — Месяц почти закончился. Я готова была поклясться… я думала…

— Мэм, я думаю вам надо повидать Сестру Редхарт…

— Нет… — я стиснула зубы и помотала головой, пока слезы не потекли из глаз еще обильнее. Шипя сквозь зубы, я произнесла: — Нет, нет, нет, нет… Она не сможет мне помочь. Ты не сможешь мне помочь. Никто не сможет мне помочь. Даже Принцессы…

Я ахнула вновь.

— О, небеса! Селестия, Луна… я должна их найти. Я должна поговорить с ними. Они часть ее, они частица Арии, забытого Сумрака…

Твайлайт побледнела. Она оглянулась на Спайка, но тот лишь пожал плечами.

— Сможет ли Реквием сработать и с ними? — думала я вслух, готовая потерять сознание от судорожных вдохов. — Сможет ли он достучаться до них, как до Дискорда? Их могущество простирается за пределы Небесных Твердей. Может сработать. Должно сработать…

— Дискорд? — переспросила Твайлайт. Ее лицо тут же смягчивось. — Ох, беда. Где вы были, когда он вернулся, мисс? Я… — она протянула копыто к моему плечу. — Если вы все еще не выздоровели, я тогда понимаю…

— Выздоровела?! — я крепко схватила ее копыто, заглядывая глубоко ей в глаза сквозь пелену панических слез. — Ничто не выздоровело! Все похоронено! Все мертво! — я скривилась в гримасе боли, пробираясь сквозь накатывающие новые всхлипы: — Кроме меня… — я резко выдохнула. — Нет н-ничего хуже, Твайлайт, чем быть единственным существом, которое помнит.

— Что помнит?

Я сглотнула и произнесла чуть слышно:

— Все.

— Я… я совсем запуталась. Что вы имеете в виду?..

— Ты была Селестией, — прошептала я, на короткий момент восстановив дыхание. — Мундансер была Луной, а я была Старсвирлом. Наша жизнь в Кантерлоте была полна смеха, и музыки, и обсыпки для пончиков. Мундансер подарила тебе на твою меткосеньеру розовое седло, а я купила тебе книгу по астрологии грифонов. Ты смеялась так радостно, будто звенели маленькие колокольчики в звездном сиянии ночи. Я была счастлива, я гордилась, что я подруга столь одаренной, столь умной…

Болезненно улыбнувшись, я добавила:

—… и столь невероятно отзывчивой и доброй пони.

Твайлайт глядела на меня мягко, но смущенно:

— У… у меня есть книга по астрологии грифонов. Но… но я не могу вспомнить, откуда я… откуда я…

— Я помню, — сказала я. Мое лицо скривилось в очередном приступе плача, и я провела копытом по перепутанным волосам. — Пока что. Так же, как я помню об Арии.

Я сглотнула и жалобно выдавила:

— Так же, как я помню его, — я шмыгнула носом и зажмурила крепко глаза. — Я помню его, но это лишь вопрос времени, прежде чем все уйдет в небытие: одновременно и боль, и покой. В мире так много дыр, и я падаю в каждую яму в нем, теряя себя по пути. Слои моего разума и души срываются с меня, как… как гобелен, распускаемый нитка за ниткой. Вскоре от меня не останется ничего, кроме мелодии, как таковой, и песне все равно не достанет сил спасти меня…

— Спасти вас? — переспросила Твайлайт. — Песня? Но я думала…

— Реквием сделал все, что мог, — сказала я, нежно гладя ее копыто, которое держала на своем. Я шмыгнула носом и улыбнулась: — Но ты способна на большее.

— Способна? На что же?

— Послушай меня, — сказала я, и мой голос зазвучал спокойнее, а рыдания замедлились. — Кто-нибудь должен это услышать. Кто-нибудь должен знать, что знаю я, даже если это знание исчезнет при следующем же вдохе, следующем же всхлипе. Мне нужно рассказать об этом, поделиться этим, ибо все, что раньше было целым, теперь распадается, все уходит от меня, и мне нечего больше дать.

Она медленно кивнула, глядя на меня со смесью сочувствия и страха.

— Хорошо, — сказала, сглотнув, она. — Я слушаю.

Улыбка сошла с моего лица, и я уставилась в пространство позади Твайлайт.

— В первый раз в Понивилле я увидела его тринадцать дней тому назад…

Подернутая сединой грива пожилого жеребца сияла на вечернем солнце. Его янтарная шкура вторила своим цветом опадающим листьям. Осень оседала вокруг него на землю, осыпая его, как на праздничном параде, своим конфетти, пока он спускался по ступеням железнодорожного вокзала.

Он был не один, его сопровождала кобыла — юный подросток. У этой земной пони была кроваво-красная грива и яркие голубые глаза, а лицо ее застыло в неизменной хмурой гримасе, будто меньше всего на свете ей сейчас хотелось находиться именно здесь, в Понивилле. На шее у нее висела камера, а сама она непрерывно ерзала под болтающейся на спине седельной сумкой и поглядывала на часы на передней ноге.

Впрочем, на наблюдение за юной кобылой я потратила не больше десяти секунд. Вот кто действительно зацепил мой взгляд, так это жеребец: его изможденный вид, тяжелая челюсть, немолодые мускулы, стягивающиеся и растягивающиеся под шкурой утомленных оранжевых ног. Он нес с собой большую бархатную сумку с чистыми холстами. Он, казалось, готов был в любой момент приступить к написанию пейзажа, но никак не мог отыскать в должной мере жизнерадостный вид, достойный его кисти.

Эта пара явно была приезжей. В этом не было ничего такого уж особенного: каждый день на этой неделе на станцию прибывали сотни пони. Понивилль стал центром своеобразного паломничества, и его население возросло за пару выходных дней сразу в три раза. И все же, я никак почему-то не могла оторвать взгляда именно от этой пары. Они медленно шли мимо меня в поисках деревенского отеля, и пока я провожала их глазами, сердце мое билось все сильнее и сильнее, грозясь и вовсе выпрыгнуть из груди. Я хотела закричать, заплакать и засмеяться одновременно.

Ничего из этого я сделать не смогла, ибо внезапно со спины меня окликнул звонкий кобылий голос:

— Мисс Хартстрингс? Что-то не так?

Я резко развернулась и, моргая, уставилась на спросившую.

Передо мной стояла кобыла, довольно близко, будто бы мы с ней только что вели увлеченный разговор. Она прищурила глаза цвета индиго за стеклами очков. На осеннем ветерке взметнулся зеленый галстук-платок у нее на шее.

— Простите, о чем был ваш последний вопрос, который вы мне хотели задать? Вы остановились на полуслове.

— Я… — я неловко прищурилась на нее, блуждая глазами по ее чертам: начиная от седой гривы и бледной шкуры, и кончая Меткой в виде свитка, перетянутого синей ленточкой. — Я… хотела… задать вам вопрос?

Она вскинула бровь.

— Да. Мне кажется, именно так.

У меня отвисла челюсть. Я уставилась на нее тупым взглядом.

Она подняла копыто ко рту, прочистила горло и напряженно улыбнулась:

— Вы собирались что-то спросить у меня про Принцессу Селестию. Вы… вы хотели внести свою лепту в возведение ей монумента в городе?

— Принцесса Селестия… — растерянно пробормотала я вслух, судорожно выдыхая слова.

— Вы желаете написать письмо в Королевский Совет? Боюсь, в последнее время Принцесса очень занята. Судя по тому, что Совет заявил представителям Понивилля, Ее Королевское Высочество в данный момент путешествует по Эквестрии для оценки ущерба, причиненного стране Дискордом.

— Дискорд… — я сглотнула и обвела взглядом деревенские просторы вокруг. Сельские дома сияли на солнце золотом соломенных крыш. Пони скакали по своим делам, обнимались, обменивались жизнерадостными словами и ликующим смехом. В центре городка возвышался дом-дерево, а рядом — цветистое кафе с печными трубами в форме кексиков. — Принцесса Ария…

— Ария? — кобыла недоуменно скривила лицо. — Вы… вы правда себя хорошо чувствуете, мисс Хартстрингс? Вы не больны? У нас в городе, всего в паре кварталов отсюда есть медицинский центр с очень компетентными специалистами...

— Принцессы… — пробормотала я, качаясь от внезапно накатившей дурноты. — Почему я должна их повидать?

Она нахмурила лоб.

— Именно это я и надеялась от вас услышать. Я так поняла, вы хотели исполнить для них какую-то особую композицию в честь триумфа Гармонии над Дискордом. Вы ведь музыкант, я права?

— Я… — опустила взгляд на себя. На мне была надета темно-серая толстовка. На спине висела седельная сумка. Внутри нее лежало что-то тяжелое и металлическое. Лейлиниями рога я нащупала струны. — Мне… надо играть музыку…

Я говорила, но в моих словах не было ни смысла, ни страсти, ни значения. И чем дольше я медлила, тем больше мой разум витал над теми двумя незнакомцами, над печальным жеребцом, его седеющей гривой…

Прошло полминуты. В конце концов, молчание разорвал вздох кобылы.

— Ну, если почувствуете себя получше, я буду не против, если вы меня найдете как-нибудь попозже. Хотя, боюсь, у меня до вечера может накопиться ужасно много дел, — сказала она, поправив воротник с платком-галстуком и переведя взгляд на высокое цилиндрическое здание по центру городка. — Мы уже почти закончили с подготовкой праздничной торжественной встречи.

— Торжественной… встречи?..

— Ну, для Элементов Гармонии, конечно же! — сияюще улыбнулась она. — Они завтра вечером возвращаются из кантерлотского дворца! Пони со всей Эквестрии стеклись сюда на триумфальный фестиваль! Полагаю, вы прибыли в наш скромный провинциальный городок с той же целью! — она кратко потерла копытом больную голову. — Оххх… А тут еще общественная фотосессия, не говоря уж о свадьбе, а потом еще и Ночь Кошмаров! Благие небеса! Ночь Кошмаров в этом году чем только не обещает быть! Говорю вам, у меня в гриве и без того хватает седины…

Я резко вдохнула. Я быстро обернулась к центру городка. Внезапно перед глазами встал образ темного аликорна с полуночного цвета шкурой и серебряным шлемом. Позади нее сияли звезды, отороченные плачем и тенями. Я вдруг осознала, как же ужасно я замерзла и тут же застучала зубами.

— Я не хочу даже пытаться представить, как нам в этом году готовиться к Вечеру Теплого Очага! Празднование его, особенно после Дня Дискорда, точно снесет всем крышу! — она обернулась ко мне. — Так что прошу меня извинить… — она неловко моргнула. — …мисс?

Я уже бежала галопом прочь. Дыхание вырывалось краткими всплесками. Магазины и отели проносились мимо меня, сливаясь в ледяном воздухе в одну линию. Каждый раз, когда я опускала веки, под ними я видела жеребца и красногривую кобылку. Я пробилась сквозь эти образы и, стеная, прикоснулась к мелодии: песне, что преследовала меня, восставая, как мятежный призрак, из самых глубин моей же души. Я не могла ни думать, ни отдыхать. Мне нужно было добраться до севера города. Я не знала, почему, но я должна была спешить туда так быстро, как только могла.

Мне махали пони, они приветствовали меня, пока я летела ракетой мимо. Они все таяли и сливались в одну дымку пастельных тонов: океан незнакомцев, звуков и непонимания. Мир становился все холоднее. Я пробиралась сквозь безумие, захлебываясь и барахтаясь, как в поднимающихся водах. Я смотрела вперед в поисках чего-то… чего угодно, лишь бы знакомого. В опустошенных залах моего разума я наконец отыскала ее. Она ранила меня, как заноза, впившаяся в самый мозг: крохотная бревенчатая хижина за поворотом лесной тропинки. Я влетела на крыльцо. Дверь поддалась без сопротивления, и я вдруг оказалась внутри странного дома с дюжинами инструментов на стенах и пушистым существом, которое тут же подбежало и принялось тереться хвостом мне о ногу.

Я захлопнула дверь и, споткнувшись, перешагнула через существо. Я уселась на краю кровати и, прижав к груди дрожащими передними ногами лиру, дотянулась до самых глубин магических лейлиний, пронизывающих мой разум. Я не думала о страхе; я не думала о боли. Я сфокусировала все оставшиеся во мне силы на песне, и песнь обрела плоть меж стен крохотной лачуги. Я теребила струны с такой же страстью, с какой турист трет палочки ради огня. На это ушло несколько минут, но вскоре Реквием был вновь перерожден, и мороз расступился в стороны, освободив место для накатывающего волнами потопа воспоминаний.

Я сжалась. Мое лицо в самом деле растянулось в неизбежной гримасе страдания от такого количества истин, что разом обрушились на меня. Я рухнула спиной на койку и свернулась клубком, закусив губу, чтобы сдержать вырывающийся наружу плач. Я в Понивилле. Я была в Понивилле уже больше года. Дискорд восстал. Я вызвала его на интеллектуальную дуэль. Я выиграла и проиграла одновременно, и Элементы Гармонии тут же набросились на него и прикончили. И теперь, многие дни спустя, мой разум покидает меня, и единственный способ удержать его, — лишь играть ту же мелодию, что придавала ясность ума Алебастру, что снимала завесу иллюзий Принцессы Арии, и что усмирила Лорда Хаоса, убедив его пощадить мир.

И вот, мелодия утихла. Гибкая материя моей души вновь поднялась к поверхности разума, и тут же оказалась изрезана, испещрена рыхлыми дырами: каждая в форме жеребца с седеющей гривой. Я зашипела от боли, будто рожала в тот миг, пропуская его образ сквозь меня. Я думала, у меня больше не осталось слез. Я думала, что этот проклятый холод уже выжег последний нерв в моем теле. Я ошибалась. Песня лишь вернула меня назад, в мир знаний и памяти, и в нем я себя ощущала как нельзя обнаженной и уязвимой.

В конце концов, мои горестные конвульсии подошли к концу. Я резко вдохнула, будто вынырнула только что из великих и бурных глубин. Я метнулась взглядом по до боли знакомым теням одиночества в моем доме. На стенах висели музыкальные инструменты: многочисленные символы многих воспоминаний и открытий прошедшего года, многочисленные детали, которых я слишком боялась касаться, ибо не хотела вдруг обнаружить, что «Реквиему по Сумраку» удалось спасти далеко не все воспоминания, что ушли от меня… опять…

— Я теряю память все быстрее, — пробормотала я. Я почувствовала, как кто-то маленький запрыгнул на кровать рядом со мной. Так я узнала, с кем же я говорю. Ал подошел ко мне и мяукнул, потерся усатой щекой по лицу. Я подняла от лиры трясущееся копыто и мягко погладила его. — Меня не было… не было…

Я оглянулась на залитое ярким солнцем окно.

— Четыре часа? Пять? Клянусь, когда я уходила, было еще утро, — по ногам пронеслась еще одна волна дрожи. Я содрогнулась всем телом и вновь крепко прижала лиру к груди. — Я думала, я смогу просто сходить в город и поговорить с Мэром, но потом… я заблудилась, да? Я вошла в Понивилль и не смогла… не смогла…

У меня дрогнули вдруг глаза, ибо стоило мне моргнуть, я вновь увидела ту проклятую картинку: жеребец и юная кобыла сходят по ступеням понивилльского вокзала, и солнце сверкает на их тусклой и яркой шкурах. Они не посмотрели на меня, или, по крайней мере, я не заметила, чтобы они хоть раз глянули в мою сторону. Может, именно потому я убежала?

— Мэр… — задумалась я вслух, возможно просто в попытке отвлечься. Ал подошел к мягкому месту на одеяле под моим боком, сделал вокруг него круг и улегся сверху, свернувшись маленьким пушистым клубком, после чего тут же принялся вылизываться. Я поглядела на него и прошептала: — Она сказала мне, что в последнее время Селестия занята. Может, она просто не проверяла своих записей. У Мэра и без того хватает трудностей. У всех пони. Я никогда еще не видала в городке так много пони и… и…

Я ахнула. Комната становилась все холоднее. Я ощутила прикосновения мороза, почувствовала, как он спускается от рога к хвосту. Запаниковав, я запалила зеленым огнем свои лейлинии и услышала ноты Реквиема со струн лиры в копытах.

— Становится только хуже, Ал, — сказала я, заглушив сдавленный всхлип призрачной музыкой. — Мне приходится постоянно играть, чтобы помнить… помнить… — я содрогнулась. — Все.

Он обернулся устало на меня. Воздух резонировал от его низкого урчания.

Я склонилась и потерлась о него носом, всеми силами сдерживая слезы.

— Я не могу больше уходить в город, не играя его на ходу. Мне плевать, сколь глупо я буду выглядеть, играя где попало на лире. Я придумаю какие-нибудь отговорки. Просто широко улыбнусь и продолжу как ни в чем ни бывало. Мне нужен постоянный доступ к «Реквиему по Сумраку» в любой момент, так что помоги мне Селестия…

На хижину опустилась гробовая тишина.

Я повторила, на этот раз дурашливым тоном:

— Так что помоги мне Селестия. Что вообще могут обе сестры Принцессы Арии? — я встала на онемевшие ноги и, спотыкаясь, потащилась к камину. — Прежде чем Дискорд изгнал меня прочь от себя, он сказал, что для того, чтобы отправить меня к Арии, ему нужно «угнать песню», которая объединяет ее и ее сестер. Что он под этим вообще имел в виду, как думаешь? — я положила несколько поленьев в очаг и разожгла огонь. В центре комнаты пробудилось уютно пощелкивающее тепло. — «Ноктюрн Небесных Твердей» отделяет Арию от царства смертных. И, при этом, может ли у нее быть какая-то связь со своими сестрами, даже несмотря на эту преграду?

Я медленно потащилась в другой конец хижины, где лежал мешок с кошачьей едой. Подняв его осторожно магией, я принялась наполнять кормушку Ала. Тот тут же спрыгнул с кровати и уселся терпеливо рядом с миской, ожидая, пока из мешка не перестанут сыпаться грохочущие по ней кусочки.

— Ноктюрн — меньшая и более поздняя часть песни Вселенского Матриарха, — сказала я вслух, завершив свое дело. Я положила мешок на пол и уставилась в пустоту. — Но она старше Элементов Гармонии и гораздо их могущественнее.

Я нахмурила лоб, пойдя кругом по хижине.

— Но она моложе Селестии и большей части Творения. Сущность дочерей-аликорнов — более старая песнь, чем Ноктюрн. Даже если Ноктюрн не дает другим аликорнам узнать о существовании Арии, он, тем не менее, не разрывает их связь без остатка. Песнь по-прежнему удерживает всех трех сестер вместе, а, значит, должен быть какой-то способ пройти по этой связи прямиком к Арии, в ее тронную комнату Царства Неспетых. Но если это так, то почему же мне не удавалось это проделать с Селестией? Я знаю, что я встретилась с ней однажды, но в результате возникли параспрайты. Ыххх… Что же в самом деле произошло в тот день? Как бы я хотела… как бы я хотела вспомнить то, что я хочу вспомнить…

Я застыла на месте, ибо комната вдруг стала темнее. Я выглянула в окно. С моих губ сорвался судорожный вздох.

За стеклом были одни только звезды.

Я дрогнула ушами. Я резко обернулась и заглянула в камин. Поленья давно сгорели: остались лишь пепел и угасающие угольки.

Я услышала мяуканье. Я глянула на кровать, с которой на меня с любопытством смотрел Ал, встав с готовностью на ноги. Я не хотела, но я все равно оглянулась на его миску на полу. В ней не лежало ни единой крошки.

Я начала в панике задыхаться. Но вместо того, чтобы рухнуть на пол, я подползла к кровати и крепко обняла Ала. Он умиротворенно устроился в моих передних ногах, мурлыча в чистейшей невинности и принимая мою ласку, которой я отгоняла прочь свою дрожь. Тишина за стенами хижины оглушала, пробуждая болезненные воспоминания о седеющем жеребце. Я отогнала прочь и их тоже.

— Я не могу, Алебастр. Я не могу вынести п-потерю разума. Он — мой с-самый лучший инструмент, который у меня когда-либо был. Только он удерживает меня на п-плаву, — я шмыгнула носом и зажмурила залитые слезами глаза, шепча обрушивающимся на меня теням: — Если бы я знала, что случившееся с тобой нагонит меня так скоро, я бы к этому пр-приготовилась. Я бы занималась изучением гораздо плотнее. Я бы разгадала симфонию гораздо р-раньше. Я… я…

Он щекотал волосками усов мое залитое слезами лицо, мурлыча нежно мне в ухо.

Я немного успокоилась, сдавшись, наконец, усталости. Я побывала в Царстве Неспетых. Я пережила пытку хаотического драконеквуса. Я зашла слишком далеко, чтобы так просто сдаться и раствориться без следа. Тысячелетие заточения не смогло разбить волю Алебастра; так почему же меньше, чем два года борьбы с проклятьем должно одолеть меня?

— Я поговорю с Мэром еще раз, — прошептала я поверх подрагивающих ушей Ала. — Я обязана узнать, когда в следующий раз Принцессы собираются посетить Понивилль. Мне все равно, что взорвется на этот раз. Если произойдет катастрофа, я смогу все исправить. Если часть песни разобьется, я склею ее вновь. Я должна встретиться с Арией, и послать меня к ней может только другая композиция Матриарха.

Я нежно поцеловала Ала в лоб и сдалась теплу складок одеяла. Я закрыла глаза, напевая Реквием под нос, со всей оставшейся силой мелко дрожащего дыхания вставляя стихи отчаяния меж его нот:

— Утром я буду помнить все. Я буду помнить свое имя, своих друзей и свою цель. Я буду помнить. Я буду помнить.

Звезды угасли. Лес рухнул, как декорация. Тени поглотили вселенную вместе со всей ее вечностью.

— Я буду помнить… я буду помнить… Я буду…

На меня смотрела одинокая растерянная пони. Я нахмурила лоб, а она прищурилась в ответ. У меня вырвался вздох, а у нее задрожали губы. Я склонила голову набок, а она поглядела на меня с вопросом в глазах.

У меня вдруг, по какой-то причине, быстро забилось сердце. Я услышала слова нараспев у себя в голове. Я задумалась о мелодии, крутящейся где-то на задворках разума. Я инстинктивно потянулась к седельной сумке и извлекла на свет самую обычную лиру. Пони странно на меня посмотрела. Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди. Я поняла, что я должна сделать. Из темных закоулков моей головы вышла мелодия, и я заиграла ее с изяществом профессионального музыканта.

«Реквием по Сумраку» обрел плоть средь осенних ветров. Я глянула перед собой и увидела на лице пони испуг. Внезапно в ее глазах разгорелся яркий янтарь. Ее рог сиял мятно-зеленой энергией, а за дрожащей в страхе шеей развевалась на ветру нежно-голубая грива. Спотыкаясь, я попятилась от магазинной витрины, отчаянно пытаясь восстановить дыхание. Резко вскинувшись, я огляделась кругом.

Стояло утро или, может быть, день. Солнце висело прямо над головой, а потому восток и запад оставались для меня лишь туманными абстрактными понятиями. Понивилль дом за домом материализовался вокруг, наполняясь звуками, формами, цветом и смехом. Придумать место счастливее и прекраснее для своего ада я не могла. Впрочем, я вообще не могла думать.

Я вышла на публику, чтобы куда-то пойти… нет… чтобы с кем-то встретиться. Перед моим внутренним взором сформировался образ цилиндрического здания Ратуши — моей цели. Мысли же занимали собой глаза цвета индиго, серая грива и зеленый галстук-платок.

— Мэр… — произнесла я вслух и тяжко сглотнула. Я глянула на цветы под окном. Там росли тюльпаны, которые напомнили мне об океански-голубых глазах. Мои внутренности свернулись клубком, и я резко отвернулась в сторону. Там я увидела розы, что напомнили мне о красных радужках, блуждающих хаотично по желтым белкам. Я застыла, а по моему позвоночнику пробежала резкая дрожь. Я провела копытом по лицу и сделала несколько глубоких вдохов, чувствуя, как укореняются в моем сознании горькие ростки воспоминаний.

— Селестия и Луна… — прошипела я, стиснув зубы, и отвернулась окончательно от витрины. — Мне надо узнать, приедут ли они в ближайшее время в Понивилль. Мне надо поговорить с ними сейчас, когда я знаю Ноктюрн уже почти до конца. На этот раз все будет по-другому. Обязано быть по-другому…

Образ жеребца, мелькая в промежутках меж вдохами, спускался по ступеням вокзала. Одно мгновенье, и он пропал, и мне пришлось идти дальше, хотя бы только ради того, чтоб не свалиться попросту с ног.

Я пробиралась по городу как ледяной призрак. Над головой ярко сияло солнце, но все равно каждый дюйм моего тела отчаянно замерзал. Я потянула за рукава толстовки, чтобы еще хоть немного утеплиться. Я всегда жила с этим холодом? Как я продержалась в ясном сознании пятнадцать месяцев, живя в подобном безумии?

Я слышала звуки слева и справа. Я подняла кратко глаза и увидела Тандерлейна, болтающего беззаботно с компанией пегасов. С другой стороны по городку ехали в красной тележке три кобылки и жеребчик. Над головой пролетела кобыла-почтальон, и у меня тут же дрогнули рефлекторно уши, уловившие льющееся из глубин памяти призрачное пение флейты. Я попыталась поскорее пробиться сквозь эти осколки мыслей, но вместо этого я только услышала отражающиеся от стен крохотного кафе крики Твайлайт Спаркл и Мундансер. Сердце екнуло в груди: вдруг оказалось, что я держу над телом Стрейт Еджа занесенную доску. Где-то вдали рыдала кобыла.

Я зашипела сквозь зубы. Замедлив шаг еще больше, я крепко зажмурилась, сделала несколько глубоких вдохов и побрела вяло вперед. Я скользила взглядом по листочкам травы под ногами, бормоча себе тихо под нос:

— Меня зовут Лира Хартстрингс. Я родилась в Кантерлоте. Я училась в Школе для Одаренных Единорогов под патронажем Селестии, изучала историю и теорию музыки…

Мимо меня прошла зебра, помахала копытом и весело заговорила с земной пони в строительном шлеме. Их имена лежали буквально на кончике языка… Я срезала их с границ разума и двинулась дальше, прямиком к цели.

— Меня з-зовут Лира Хартстрингс. Я родилась в… в К-Кантерлоте. Я училась в Школе для… в Школе для…

Над головой роились клубы темных туч. Я прищурилась и увидела там, сквозь сияние солнца, крылатую кобылу с радужной гривой, ведущую за собой стаю погодных летунов. Слева раздавалось веселое чириканье. Я оглянулась и заметила желтую пегаску, дирижирующую хором певчих птиц. Сегодня должно быть какое-то важное событие? Или эти пони так и живут свои жизни каждый белый день? Я… я знала об этом? Праздновала ли я вместе с ними? Были ли среди этих пони мои друзья, члены семьи, любовники?

Для меня существовало только одно место, куда мне надо идти, и только одна пони, с которой я должна поговорить. Мне нужно попасть в Ратушу. Мне просто необходимо поговорить с Мэром. Реквием может подождать, пока я не доберусь до туда. Я боялась играть забытую музыку и ждала, пока магия не истончится до предела. Один единорог пострадал за излишние эксперименты куда сильнее меня. Как его звали? Встречалась ли я с ним? Отыскал ли он свою… свою… свою… важную вещь, которую он потерял, которую он позабыл, которую он позабыл… позабыл…

— Меня зовут… Лира Хартстрингс, — выдавила я. — Я… я родилась… — я напряженно сипела; воздух вокруг заволакивался прозрачным паром. — Я… родилась…

Я услышала рядом хихиканье. Я обернулась. Бок о бок с элегантной кобылой, грациозно похваляющейся каким-то чудесным свадебным платьем, над которым она работала в тот момент, беззаботно прыгала розовая пони. Кобылы направлялись к вычурному зданию, выстроенному в подобии украшенной драгоценными камнями карусели, а рядом с ними по воздуху летели многочисленные пакеты с шелком цвета слоновой кости и кружевными оборками.

Я застыла на месте. Соблазн был слишком велик, но страх даже больше. Я подняла из седельной сумки лиру. На кратчайший момент я запаниковала, ужаснувшись мысли, что я могу и не вспомнить как надо играть. Спокойно выдохнув, я расслабилась и дала полную свободу глубинному инстинкту, доверилась ему без остатка. Я услышала, как по воздуху разливается мелодия, что с каждым следующим аккордом становилась все более узнаваемой.

Когда она закончилась и вес реальности обрушился сквозь пульсирующий болью рог на мой череп, я содрогнулась, будто мне по лицу ударили противнем. Зажмурившись, я увидела бегающую кругами по Сахарному Уголку Пинки Пай с беззубым аллигатором, крепко уцепившимся ртом за ее пышный хвост. Она пекла пончики и крутила их на кончике носа, изображая циркача. Она всегда была таким ребенком, таким клоуном, такой радостью для всех...

Я открыла глаза, но почти ничего не увидела, ибо лицо мое скривилось от бурного смеха. Я выронила лиру и обхватила себя за плечи, согнувшись пополам и фыркая от хохота. В тоне моего голоса я услышала смех Пинки Пай, ее пение, которым она праздновала саму жизнь. Ее танец был полон такого восхитительного, фантастического искусства, а потом индустрия раздавила ее всего лишь одной-единственной волной мороза.

Я ахнула, и веки мои задрожали в тике при виде внезапно скопившихся теней в дальнем углу Бутика Рэрити. Ее платья висели ряд за рядом, но никто не носил их, потому что всем было на них плевать. Всю свою жизнь она так старательно боролась за то, чтобы ее заметили; она мечтала стать знаменитой, внести свою лепту в массовое сознание ветреной и капризной культуры. Вся ее карьера свелась ко всего лишь одному-единственному камешку, что прошлепал по поверхности океана безразличия художественного мира, и это рвало ей душу заживо. И все равно, каждый день она прятала свои разочарования и боль, а также самоотверженное стремление к щедрости собственной души за фасадом утонченности и возвышенности. Поистине воодушевляющее зрелище, но при этом и поистине грустное. Она не плакала никогда, а потому я плакала за нее.

Я рыдала столь же неожиданно, как и смеялась: упав посреди улицы и зажав глаза дрожащими копытами. Рэрити непрерывно сражалась в бою с превосходящим противником, и она все равно не была одинока в своей войне. Рейнбоу Дэш боялась остаться одной. Твайлайт Спаркл трудилась каждый белый день, чтобы не остаться навечно забытой. Один поток мыслей питал другой, и вскоре память разлилась во мне рекой, бурля и затапливая меня с головой: неудача в карьере стражника у Морнинг Дью, финансовые трудности Карамеля, несчастные, драгоценные крылья Скуталу.

И над всем этим, как молчаливый и мрачный страж, возвышался закованный в камень Дискорд, храня неспетую песнь скорби о любви, что никогда не сможет умереть. Был ли он трусом, или же был он гением? Почему он прогнал меня прочь? Если он знал, что все будет настолько плохо, настолько болезненно, почему же он не взял меня с собой? Что мне осталось здесь сделать? Что еще мне осталось спасти? Что…

— Скарлет, я хочу, чтобы ты чего-нибудь поела, — произнес глубокий голос в нескольких шагах в стороне, проморозив меня до самых костей своим звуком.

— Как мне вообще есть? — ответил кобылий голос. — У меня и без того живот бабочками набит. Разве тебя этот город не напрягает? К чему все эти магические штучки и мальчишество?

— Я думал, ты уже к ним привыкла, Скарлет. Хех… с учетом того, что это твой родной город.

— Поправка: он был моим родным городом. Ну и что с того, что я здесь родилась? Он для меня все равно недостоин и взгляда. Ооох… Я правда очень бы хотела никогда сюда не приезжать…

Я обернулась назад, задрожав всем телом. Я тут же дернулась в сторону и спряталась за деревянным столбом, поддерживающим крышу ресторанной веранды. Буквально вплотную ко мне сидели за столом красногривая кобыла и пожилой жеребец и вели неторопливую беседу. Кобыла крутила в юных копытах фотоаппарат. Старый пони клал последние мазки на пейзаж Понивилля.

— Ты могла сказать Опроснику, что хочешь вместо этого осветить восстановление Сталлионограда, — услышала я восклицание жеребца. — Насколько я слышал, там хватает интересных для фотографа видов. Пони пережили в том городе крепкий удар: Дискорд, представь себе, превратил их знаменитую гигантскую городскую стену в огромный кусок сыра.

— Да, но мне бы тогда пришлось ехать одной.

— С этим что-то не так?

— Ты же знаешь, мне нравится путешествовать только с тобой! — воскликнула юная кобыла.

— Хех, хех… Похоже, и правда все дело в этом, раз ты все-таки решила приехать со мной сюда.

— Только… почему ты выбрал заказ в Понивилле?

— Ну, скажем так, я подумал, что путешествие в сельскую местность пойдет мне на пользу. Да и тебе тоже.

— Хммф. Сумасшедший старый жеребец, — по полу скрипнули ножки стула: юная кобыла встала из-за стола. — Раз уж я здесь, может, мне стоит навестить семью.

— Я надеюсь, ты говоришь о живых…

— Ты меня слишком хорошо знаешь. И ты прекрасно знаешь, как мной манипулировать…

— Скарлет, — тихо и с сочувствием произнес он. — Я очень люблю наши с тобой путешествия. И еще больше я буду их любить, если буду знать, что моя дорогая подруга в мире сама с собой.

— Мир — это скучно. Я фотограф, не забыл?

— Жизнь строится и на меньших отговорках, и большинство из них не менее болезненны.

— Тьфу. Можешь больше рисовать и меньше болтать?

— Что ж, я попался, пожалуй.

— Ну и ладно. Ты знаешь, где меня найти.

— Конечно. Иди с Богиней.

К тому моменту я уже приступила к отчаянной попытке скрыться со сцены, не привлекая при этом лишнего внимания. И мне это почти удалось: голоса двух пони уже стали похожи на далекий шелест листьев. Тем не менее, когда я уже собралась сорваться по улице в галоп, прямо перед моим носом выкатилась огромная, громоздкая телега, набитая доверху дребезжащий посудой. Ахнув от неожиданности, я отшатнулась и с гулким стуком упала посреди дороги. Я выронила лиру, и мои уши заполнило эхо гулких вибраций потревоженных струн. И как раз, когда только холодная дрожь моего проклятья начала возвращаться…

— Мэм? С вами все хорошо?

Открыв глаза, я подняла взгляд на склонившуюся надо мной юную кобылу. Кобылу с глазами цвета индиго, светлой шкуркой и кроваво-красной гривой.

Меня, должно быть, сотрясали конвульсии, ибо кобыла ахнула вдруг:

— О! Простите! Я не хотела вас пугать! То есть… — она неловко улыбнулась. — Вы будто увидели привидение.

Она оглядела мою растрепанную гриву и измятую толстовку.

— У вас все нормально? Вы… вы не хотите поговорить о каких-нибудь проблемах?

Я встала на ноги и подняла телекинезом лиру с земли, несколько раз взмахнув ей в воздухе, чтобы стряхнуть с рамы налипшие грязь и листочки травы. Все это время я шмыгала носом, стараясь успокоить дыхание и восстановить контроль над расшатанными нервами.

— Меня зовут Лира Хартстрингс, — сказала я, не подумав. Я глянула уголком глаз на ресторанную веранду. Жеребца там больше не было, и я задышала ровнее. — Э, то есть, я в порядке. Просто… просто я задумалась крепко — слишком много всего на уме…

— Я так и подумала, — сказала она с нежностью в голосе. На шее у нее висела камера, а мешки под глазами подсказывали мне, что в последнее время ей редко когда удавалось поспать. Никаких сомнений — эта кобыла очень занятая пони, и при этом она все равно нашла такой странный момент, чтобы остановиться и поговорить со мной, с полностью незнакомой пони… с безнадежно сумасшедшей незнакомой пони.

— Меня зовут Скарлет Бриз, — сказала она. — Я здесь родилась.

Я прокашлялась и встала прямо, пытаясь изобразить удивление от этого признания.

— Неужели?

— Ага. И, надо сказать, я ничего толком не помню о Понивилле, — сказала она со светлой грустью и сухой улыбкой, возникшей вдруг на лице. — Кроме того, что пони здесь вечно очень спокойного нрава. Так что вы, так сказать, как посторонняя нота. Хех. Если вы не против такого каламбура.

— Я… не против, — тихо сказала я, разглядывая землю меж наших копыт. Я уже почти достигла ясности мыслей, и своими словами она успокоила меня в необходимой мере, чтобы я перестала бояться позабыть в ближайшее время о Мэре. — Но вам надо быть осторожнее с воспоминаниями. Они не всегда бывают счастливыми.

Она мрачно кивнула этим словам.

— Уж мне-то не знать, — она прищурилась. — Не хотели бы вы… поговорить о ваших?

Я горько усмехнулась, а потом улыбнулась из вежливости.

— Нет. То есть, спасибо… но это ничего не изменит. Я благодарна за вашу щедрость. Вы… — я подумала о вокзале и о гримасе омерзения на лице, с которой она приехала в город. — Вы приехали сюда из ностальгии?

— Из ностальгии? — она вскинула бровь. — Хмммм… Нет, исключительно по делу.

— Какому?

Она указала копытом на камеру на шее.

— Филлидельфискому Опроснику нужен коллаж из фотографий на тему «провинциальной эстетики» городка, в котором победили Дискорда. Хех… Видели бы вы, что сейчас творится в больших городах. Все пони как с ума посходили от радости, что конец света остановили в последний момент. По всей Эквестрии гуляет волна «чудесной горячки». Жаркая сенсация для каждой газеты.

— Я… я и не знала, — сказала я, задержав взгляд на виднеющейся вдали Ратуше. — Я не слишком-то часто выхожу из дома.

— И это не преступление, — сказала она. — Если вас все устраивает.

— Точно…

Она вновь посмотрела на меня с тревогой.

— Вы уверены, что не хотите поговорить о чем-нибудь, что вас беспокоит, мисс… Хартстрингс, я права?

Я поглядела на нее. Она, похоже, достойная пони, хотя, потенциально, сложная натура. Я видела наслоения боли и печали, которые оттеняли ей лицо. Она еще слишком юна, как мне казалось, для того, чтобы иметь дело с таким количеством выворачивающих душу эмоций. В другой жизни я бы с легкостью подружилась с ней с первой же секунды, как и с Рэрити, и с Пинки Пай… как я бы хотела по-прежнему дружить с Твайлайт.

— М-мне уже гораздо лучше, спасибо, — мило улыбнулась я. — Иногда пони всего-то нужно убедиться, что мир вокруг здоров и твердо стоит на своем месте.

— Что ж, теперь у нас у всех есть такая возможность, не так ли? — заметила Скарлет. — То есть, с тех пор, как победили Дискорда. Хехех.

Я уже почти собралась ответить на эти слова, как вдруг посмотрела в центр города и вспомнила кое-что, о чем успела блаженно забыть. Дискорд сидел на троне под обстрелом Элементов Гармонии. Его поглощал радужный луч, а я могла думать только об одной-единственной пони, на которой изначально лежала ответственность за это его положение. И пока он превращался в камень, в воздухе стоял крик. Крик, принадлежавший не только ему.

— Что ж, мне пора, — сказала Скарлет. — Я в городе еще на неделю. Если решите поговорить о чем-нибудь или облегчить себе душу, просто поищите мою ярко-красную гриву, — сказала она с девичьим смешком. — Запомните, меня зовут Скарлет Бриз.

— Я… постараюсь запомнить, — проговорила я. Подняв взгляд, я поглядела, как она уходит от меня прочь к далекой, пустой окраине Понивилля. — Куда вы направляетесь?

— На кладбище, — ответила она кратко и холодно.

Я моргнула.

— Вам разрешили снимать там? Зачем?

Она сухо усмехнулась и тончайше улыбнулась мне перед тем, как уйти прочь:

— О, нет. Это? Это едва ли имеет отношение к делу…

И она ушла.

Развернувшись, я направилась к собственной цели. Я брела, напевая себе под нос мелодию, и она обволакивала меня, как теплое одеяло, пока и я сама не ушла прочь от той веранды.

Реквием прозвучал за последний час десятый раз. Я сидела на мягком плюшевом диване и перебирала струны лиры одновременно и ловкими движениями копыт, и аккуратным телекинезом. Я смутно припоминаю, каким прекрасным произведением показалась мне эта композиция в тот день, когда я впервые открыла ее. Мое любование ею длилось, впрочем, недолго. Первое, что сделал со мной «Реквием по Сумраку» — это заставил вспомнить мои путешествия в Царство Неспетых. Вторым же эффектом было открытие сознания навстречу призрачному безумию дневника Алебастра. Это прекрасная мелодия, но все же слушать ее раз за разом в отчаянной попытке спасти свой разум я бы предпочла в последнюю очередь.

Почему я вдруг стала столь зависимой от конкретно этой композиции? Я теряла воспоминания и раньше — воспоминания, для восстановления которых я нуждалась в исполнении Реквиема. Но все они так или иначе имели отношение к параспрайтам или к моим путешествиям в царство по ту сторону Небесных Твердей. Что-то изменилось, что-то сгнило, распалось буквально за одну ночь, обратив мою душу в изорванный флаг, что цепляется за Ноктюрн и полощется на бурных ветрах меняющихся реальностей.

Виноват ли во всем этом Дискорд? Оказало ли на меня негативный эффект исполнение Реквиема пред лицом Лорда Хаоса? Я думала об Алебастре и о безумии, что столь стремительно поглотило его разум. Быть может, подобному неизбежно суждено было случиться и со мной. Так же, как песня Арии украла у самой реальности способность узнавать меня, ее проклятье начало распространяться и на мою душу тоже, уничтожая мое самосознание и память о самой себе. Может, мое столкновение с Дискордом только ускорило неизбежное. Знал ли он, что будет так? Пытался ли Дискорд предупредить меня или он посчитал, что эта деменция, это полное разрушение сознания каким-то образом преобразуется в путь к свободе из этого бедственного положения?

Я услышала с другого конца комнаты вежливое покашливание. Я остановила исполнение «Реквиема по Сумраку» и перевела взгляд на звук.

Там за рабочим столом сидела слегка растрепанная секретарша, которая изо всех сил поддерживала на лице фальшивую улыбку. От моего внимания не ускользнуло раздражение, цепляющееся за хрупкую и изношенную гримасу дружелюбия у нее на лице. Я обнаружила, что сижу в роскошной приемной. В дальней стене комнаты располагались дубовые двери, с обеих сторон от которых висели фотографии серогривой кобылы, жмущей копыта первым лицам всей Эквестрии.

— Я… — задумалась я вслух, оглядывая углы идеально чистого интерьера. — Я в Ратуше, жду встречи с Мэром…

Секретарша кивнула, пластмассово улыбаясь:

— Конечно-конечно…

Она вернулась к выстукиванию копытами по большой пишущей машинке.

Я моргнула.

— Как давно я сюда пришла?

Она помедлила, а затем повернула голову ко мне и улыбнулась еще более искусственной улыбкой, подрагивая в нервном тике нижними веками.

— Примерно десять симфоний тому назад.

Я моргнула. Я глянула на лиру в копытах и, застенчиво покраснев, сунула ее в седельную сумку.

— Простите. Мне просто надо было… э… расслабиться…

— А-га…

— И я, наверное, страшно вам надоела. Кхм. Извините…

Как раз в этот момент распахнулись двери. Из них вышли задом наперед Карамель и Винд Вистлер с сияющими улыбками на лицах, кланяясь на ходу и благодаря Мэра.

— Спасибо вам, мэм! — воскликнул Карамель. — Вы даже представить себе не можете, как много это для нас значит!

— О, думаю, я могу представить! — воскликнула в ответ Мэр, выйдя за ними следом, и продолжила певуче: — У меня, к моей радости, несколько десятилетий тому назад тоже была похожая церемония прямо здесь! Мужа она так ошеломила, что он чуть не потерял сознание от радости! Хорошо, что он успел сначала надеть мне на ногу браслет, — подмигнула и счастливо рассмеялась она. — Упокой Матриарх его душу…

Винд Вистлер обняла Карамеля и улыбнулась старшей пони:

— Серьезно, госпожа Мэр. Мы невероятно польщены такой возможностью.

— У вас и без нас в последнее время много от чего голова болит, — сказал Карамель. — Если бы мы знали, что вы найдете время, чтобы уступить нам зал собраний…

— Эй! Понивилль же стоит нетронутый! — воскликнула Мэр, положив передние копыта на плечи обоих молодых пони. — Над Эквестрией сияет свет Гармонии, а не висит тень Лорда Хаоса! Пришло время веселья и празднеств! Я невероятно рада, что вы будете гулять свадьбу под этой крышей! Считайте это одним из многих символов жизни в этом новом и чудесном веке, что лежит впереди у нас... — она подмигнула. — ...и у ваших детей!

Карамель и Винд Вистлер, моргая и краснея, обменялись взглядами.

— Э хех хех… — они застенчиво теребили копытами ковер, отводя глаза в стороны. — Всему свое время, госпожа Мэр, мэм…

— Хехех… я просто дразнюсь!

Карамель глянул на нее.

— Если, конечно, вы не выделите нам на медовый месяц коттедж у озера на восточной окраине?

Винд Вистлер зашипела и стукнула его по голове.

Карамель сжался.

— Ладно! Нам пора! — он помахал и пошел на выход бок о бок с хихикающей пегаской. — Планировать свадьбу!

— Постарайтесь не слишком себя загонять! — воскликнула Мэр улыбаясь и махая им вслед. Едва они вышли за дверь, она медленно выдохнула, с несходящей с лица мягкой улыбкой. — О, как же я люблю вторые шансы, — она глянула на секретаршу. — Здравствуйте, мисс Амбервинд. Что дальше по расписанию?

Секретарша со скучающим видом ткнула в мою сторону копытом.

— Вас ждет единорог-музыкант на пару слов. Мисс…

— Хартстрингс, — я встала, настойчиво глядя на Мэра. — Лира Хартстрингс.

— Хартстрингс! До чего красивое имя! — Мэр протянула передние ноги и пожала мне копыто. С разгоревшимся в глазах огоньком, она сказала: — Мне показалось, я недавно слышала музыку. Это были вы, дорогая?

— Эм… Да, — я поморщилась. — Извините. Это ведь ваш кабинет, в самом деле, я не хотела…

— Чепуха! На мой взгляд, музыка была весьма успокаивающая, — Мэр подмигнула и глянула на секретаршу. — А как вам, мисс Амбервинд?

— У вас по-прежнему впереди встреча с Филси Ричем в четыре часа, Мэр.

— Вот беда… — Мэр скривилась в гримасе отвращения. Вспотев, она неловко мне улыбнулась:

— Есть надежда, что я к тому времени успею заразиться пони-оспой, — вновь просветлев лицом, она поманила меня за собой в кабинет. — Заходите, мисс Хартстрингс! Мои двери всегда открыты, но только до тех пор, пока вы не хотите от меня печати под проектами новых магазинов «Амбарные уценки»!

— Эм… Точно… — я вяло потащилась вслед за ней в кабинет. Помещение было обставлено шикарно: по бокам высоких антикварных шкафов с книгами располагались резные рельефы, изображающие исторически известных земных пони. Ее стол — произведение искусства с просторной столешницей: я даже испугалась, что мне придется повысить голос, чтобы меня было слышно с другой его стороны. Сев на плюшевое кресло, я прижала седельную сумку к груди и тупо уставилась, дрожа, на столешницу. — У вас… у вас очень милый кабинет.

— Клянусь, я его таким и получила, — она села и тут же окинула обеспокоенным взглядом мое дрожащее тело. — Ой-ей, вы, похоже, замерзаете! Может быть, вам дать одеяло?

— Не поможет…

— А?

— В смысле, спасибо, но... у меня просто такое заболевание, так сказать, — сказала я. — Эм, оно не заразно, если что, но поверьте мне, со мной все, в принципе, хорошо…

— А, что ж, если вы настаиваете, — Мэр откинулась на кресле. — Тогда, пожалуй, понятно, зачем на вас куртка. Итак, значит, мисс Хартстрингс, вы музыкант?

Я медленно кивнула.

— Вы выступаете в городе?

— Наверное… можно сказать и так.

— Восхитительно! — улыбнулась она и поправила очки. — Я обязательно должна послушать как-нибудь вашу игру! — она закатила глаза и усмехнулась. — За пределами кабинета, конечно. Акустика здесь просто ужасна. Я знаю — потому что я здесь как-то раз накричала на несколько налоговых деклараций. Хех хех хех…

— Ехех… — нервно улыбнулась я, блуждая взглядом по широкому столу. На нем я приметила несколько фотографий Мэра. Ее изображения молодели от одной картинки к другой. На одной из них, потертой и выцветшей от старости, она была изображена с розовой гривой, бок о бок с вороным земным пони и маленьким красногривым жеребенком. Все трое из-за прошедшего времени превратились уже в смутные улыбающиеся тени, во многом напоминая своим видом мои собственные мысли. — У меня уже давно не было выступлений…

— О?

— Но… Но я собираюсь вернуться, — сказала я, размышляя вслух. — Тем не менее, я собираюсь играть не какой-нибудь обыденный концерт. Я надеюсь порадовать величайших слушателей, какие только есть, что и привело меня сюда…

— Вы пишите собственную музыку?

Я моргнула.

— Простите?

— Вы не только песенница, но и композитор? — спросила Мэр, изящно указав на меня копытом и улыбнувшись. — Я всегда восхищалась талантами пони, которые способны сотворить мелодию из ничего. Особенно у единорогов: ваш народ всегда был хорош в вашем ремесле.

— Ну, я… эм… делала в последнее время немало перепевок, — сказала я, немного поморщившись. — Мягко говоря…

— Когда я была маленькой кобылкой, я мечтала играть на музыкальных инструментах, — сказала Мэр. — О, Небеса, как же это было давно… — она откинулась в кресле, разглядывая потолок. — Забавно, что вещи, о которых мы мечтали, держатся в памяти гораздо дольше, чем наши реальные дела. Впрочем, вы, наверное, слишком молоды, чтобы понять…

— О, нет, — я покачала головой, говоря тихо: — Я вас понимаю. Поверьте мне, — я сглотнула. — То, что мы хотим делать, о чем мы мечтаем, все это значит для нас многое, ибо это бессмертные чувства. Я уверена… — я помедлила и глянула на окно, перед которым танцевали в солнечном свете пылинки. — Я уверена только в одной вещи, только на которую мне и суждено будет положиться когда-нибудь, когда все будет настолько плохо, что надежды больше не останется и следа…

Мэр с любопытством склонила голову набок:

— И что же это такое, мисс Хартстрингс?

Я тяжко сглотнула и прижала седельную сумку к себе еще крепче, ощущая внутри контуры лиры.

— Моя любовь к музыке, — пробормотала я. — В конце концов, она определяет мою сущность. Все, чего я ни делаю — все так или иначе во имя все той же самой любви, — я глянула на нее. — Я убеждена, что меж всех ваших дел и волнений, Мэр, в вашей душе наравне с практиком живет и мечтатель.

Она спокойно улыбнулась мне:

— Столь юная кобыла, и говорит с такой мудростью… Вы определенно заинтриговали меня. На вид и не скажешь, что вы оставили позади так уж много лет своей жизни, мисс Хартстрингс.

— Годы — лишь числа, — мгновенно ответила я. — Мечты и желания — вот подлинное содержимое души пони. Я думаю, лучше всего сосредоточиться только на этом и больше ничем, что лежит по ту сторону завесы из воспоминаний, ибо в конце пути оказывается, что… только воспоминания — вот и все, что ушло от тебя.

Какое-то время она внимательно глядела на меня. Я не знала, собиралась ли она в тот момент ответить мне или же вышвырнуть из кабинета вон. Наконец, она улыбнулась и твердо кивнула.

— Очень интересный взгляд на вещи, — мягко усмехнулась она. — Что ж, с какой бы радостью я бы ни сидела сейчас и ни болтала на философские темы с творческой личностью… — она откинулась на спинку кресла и обвела копытом стол между нами. — …у меня есть основания полагать, что вы хотели обсудить со мной нечто важное.

Я тяжко сглотнула и произнесла:

— Принцессы.

Она неловко моргнула.

— Вы имеете в виду, Принцессы Эквестрии?

Я прикусила язык: сейчас не слишком подходящее время для язвительных комментариев.

— Да, — серьезно сказала я. — Принцессы Селестия и Луна. Нет ли в их… в их расписании на ближайшее время визитов в Понивилль?

Она поправила очки и наклонилась ко мне.

— Это по поводу музыкального выступления, я права?

— Нет. То есть, да! То есть… — я поморщилась и попыталась успокоиться. Вытащить прямо перед ней лиру и исполнить Реквием было бы чересчур странно. Мне нужно сохранять спокойствие средствами одной только медитации.

— Я надеялась приехать в город одновременно с кем-нибудь из них, — сказала я. — Чтобы моя музыка достигла их ушей и я бы смогла показать им настолько… э… артистично, насколько я смогу, сколь я счастлива, что гармония вновь победила злые силы хаоса.

— Вы очень поэтично это описали, — вежливо улыбнулась Мэр. — Тем не менее, дорогая, даже если бы я знала, когда они прибудут сюда в следующий раз, я все равно не имею никакой возможности организовать вашу встречу.

Проигнорировав могучий грохот моего сердца, я склонилась вперед и воскликнула:

— Абсолютно не проблема! Я… я в самом деле не собираюсь втираться в доверие и не ожидаю, что вот так, как по волшебству, будет организована встреча! Я просто надеялась, что вы хотя бы знаете, когда Принцессы планируют опять посетить Понивилль! У нас ведь впереди еще много разных праздников, не так ли?

— Ну…

— Ночь Кошмаров! — сказала я с неловкой улыбкой. — Забег Листьев! Теплый Очаг! День Подарков![3] — я откинулась назад и задышала свободнее. — Видите ли, я… эм… я опросила уже каждого пони в городе и, похоже, ни один не имеет ни малейшего понятия. И я решила, что вы, Мэр этого города, должны знать больше любого другого здешнего пони о будущем местоположении царственных сестер.

— Не хочу вас разочаровывать, мисс Хартстрингс, но по меньшей мере на следующие четыре месяца в расписании нет ничего!

Казалось, сердце мое, упав вниз, пробило насквозь грудную клетку. В комнате стало холоднее, и я захотела больше всего на свете заиграть Реквием, чтобы воспоминания о местах гораздо теплее этого кабинета затопили услышанную мной леденящую правду. — Четыре м-месяца?..

— Мммхммм… — мрачно кивнула Мэр. Она подняла брови. — И я не из тех пони, что ленятся каждое утро проверить свое расписание.

— О… — я опустила печально взгляд на стол и сгорбилась в кресле.

— Мне очень, очень жаль, дорогая. Но я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам сыграть на грядущих праздниках! — она живо улыбнулась. — Я только что разобралась с организацией свадьбы, которая будет проведена в этом самом здании! Многие очень уважаемые обитатели Понивилля, включая саму Твайлайт Спаркл, ученицу Принцессы Селестии, скорее всего будут на ней присутствовать! Такая перспектива должна быть для вас, по меньшей мере, многообещающей!

— Я… я подумаю об этом, мэм, — сказала я глухим, но вежливым тоном. — Я ценю вашу помощь. Правда.

— И все же, не могу не поинтересоваться… — она легко усмехнулась. — Вы, похоже, немного постеснялись исполнять свой концерт для Ее Величества Принцессы Селестии два дня тому назад?

Я моргнула; мое сердце остановилось. Я медленно подняла на нее взгляд, разинув в шоке рот.

— Два… Д-два дня назад?

— Конечно, мисс Хартстрингс. Она пробыла здесь большую часть вечера. Все были в восторге от ее визита. Это был первый раз, как она здесь появилась после восстания и падения Дискорда.

— Как… — я нахмурила лоб и вскочила с кресла. — Когда? Для чего?! Что ее сюда привело?!

Мэр отшатнулась назад, моргая в беспокойстве от моей страстной реакции.

— Вы, безусловно, шутите! Вас тогда не было в городе?

— Нет! Не было! — воскликнула я, начиная задыхаться и обливаться холодным потом. — Пожалуйста, я должна узнать, что произошло!

Мэр прищурила глаза цвета индиго.

— Она прибыла, чтобы снять заклинание…

— Какое заклинание?

— Которое вызвало огромную панику в северо-восточной части города, конечно! — Мэр слегка покраснела. — Которое превратило даже меня в обычную хулиганку, кидающуюся на собственных же горожан из-за какой-то бесполезной маленькой куклы.

Она содрогнулась, сражаясь с призрачным холодом неприятных воспоминаний, и храбро улыбнулась:

— Я было подумала, что каким-то образом опять вырвался Дискорд. Но оказалось, что это просто обычное заклинание, вышедшее вдруг из-под контроля. Ха! Я, конечно, восхищаюсь вами, единорогами, за ваши таланты к искусствам, но иногда вашей науке не помешает немного полировки! Хехехех…

— Я… я не понимаю! — воскликнула я. — Как такое может быть? Я… — у меня дрогнули в нервном тике веки. Я посмотрела на нее. — Какой сейчас день?

— Вторник, конечно же, — ответила она.

Из моей глотки вырвался жалкий жеребячий писк. Я вспомнила хижину, камин и звездный свет на рыжей шкурке дремлющего Ала. А затем, на мгновенье, я увидела двух пони, сходящих по ступеням вокзала, и видение это еще глубже ужалило меня осознанием, что то был четверг.

— Четыре дня… — я содрогнулась и провела копытами по лицу. — Прошло четыре дня. Благие аликорны… как я могла такое упустить? — я сглотнула и вновь сгорбилась в кресле, обхватив плечи копытами. — Селестия побывала здесь… — прохныкала я. — Селестия побывала здесь, а я даже и не знала…

— Эй, не надо так падать духом! — сочувственно глянула на меня Мэр. — Все обернулось к лучшему! Она и глазом не моргнув сняла заклятие, и все вернулось в норму. Мы живем в тени Кантерлота, мисс Хартстрингс. Я знаю, что на ближайшее время в расписании ничего нет, но наши возлюбленные Принцессы обязательно покажут свой нос когда-нибудь, рано или поздно…

И в этот момент вдруг распахнулись двойные двери кабинета. В проеме встала слегка подрагивающая из-за растрепанных нервов секретарша.

— Кхм. Госпожа Мэр?..

— Амбервинд! — нахмурилась Мэр. — Разве ты не видишь, что я сейчас ра…

— Мне ужасно жаль, — протянула без эмоций рецепционистка. — Но она настаивает. Честно, она, похоже, снесла бы всю Ратушу, если бы я не сказала вам, что она пришла…

И едва она это произнесла, как в комнату вошла широким шагом земная пони с кроваво-красной гривой и камерой на шее. Скарлет Бриз остановилась и сердито обвела комнату скучающими глазами цвета индиго.

Радужки такого же цвета в глазах Мэра тревожно дрогнули. Она встала, затаив напряженно дыхание. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы выдавить:

— Скарлет, дорогая…

— Госпожа Мэр… — произнесла, резко кивнув, Скарлет.

Я моргнула, переводя взгляд через пропасть, отделявшую их друг от друга. В комнате вдруг ощутимо похолодало, и виной тому было не мое проклятье. Опустив взгляд на стол, на старую фотографию, на красногривого жеребенка на коленях у молодой чиновницы с розовой гривой, я почувствовала, как гулко забилось мое сердце.

— Эм… — Мэр к этому моменту уже нервно переминалась с ноги на ногу. Она глянула на меня со сломанной улыбкой. — Мисс Хартстрингс. Думаю, вы…

— Думаю, я узнала все, что хотела, — сказала я нейтральным тоном. Я тоже встала и пошла, осторожно ступая, к дверям. — Спасибо, что потратили на меня столько времени, Мэр. Я… э… я подумаю над вашим предложением насчет свадебного приема.

Я медленно прошла мимо Скарлет. Заглянув ей в лицо, я увидела все ту же самую гримасу, что исказила ее черты в тот момент, когда она в первый раз вошла в город вчера… нет… четыре дня тому назад. Милая, отзывчивая, улыбчивая незнакомка, которая поприветствовала меня всего несколько часов тому назад, когда я упала без сил посреди Понивилля, пропала без следа. Она прошла мимо меня и встала перед столом Мэра, подобно генералу, подошедшему к краю возвышающейся над полем битвы скалы. Я не знаю, какая сила овладела мной, но ради их блага, я закрыла дверь за собой. Едва сомкнулись дубовые резные створки, я прислонилась к ним бессильно, слушая ровный пульс своего сердца. Я зажмурила глаза, и в темноте по ту сторону век запылал образ жеребца с седеющей гривой. Я хотела плакать. Я хотела…

— Бррр… — воскликнула секретарша. Я оглянулась на нее и как раз успела застать облачко пара, поднимающееся у нее над столом. Она потерла передние ноги, задрожала и вновь выпрямилась перед печатной машинкой. — Фу, я правда ненавижу эту осень…

Она не обращала на меня никакого внимания. Потому что, как я поняла, меня не существовало.

Я оглядела, моргая, закрытую дверь, затем выходящий с обеих сторон кабинета рецепционистки тускло освещенный коридор, а потом саму секретаршу. Пока ее внимание было сосредоточено на чем-то другом, я сделала шаг в сторону и прокралась, пригнувшись, в темный коридор. Я бесшумно миновала городские архивы Понивилля, еще один-другой кабинет и аккуратно пробралась к хозяйственной кладовке. Ощупав воздух прозрачными нитями изумрудной магии, я узнала, что кладовка смежна с дальней стеной кабинета Мэра.

Пока никто не смотрел, я протиснула свое невидимое тело сквозь дверь и закрылась внутри. Не чуя ничего, кроме обрушившихся на меня запахов картонных коробок и дезинфекции, я пробралась к дальней стене маленькой комнатки. От кабинета Мэра меня отделяла тонкая дверца. Она, безусловно, должна быть заперта, но открывать я ее в тот момент и не собиралась. Сидя тихо, как мышь, я наклонилась вперед и прижала ухо к двери, прислушиваясь к текущей по ту сторону бесспорно бурной беседе:

— Я знаю, что я не предупреждала о визите. Потому что он не личный, а исключительно по делу.

— Не личный?! Скарлет, прошло больше шести лет! Ты залетаешь в мой кабинет, будто мы виделись буквально вчера и ожидаешь, что я поверю, будто это не личный визит?!

— Я работаю в Филлидельфийском Опроснике, госпожа Мэр. Они ждут от меня фотографий, увековечивающих Понивилль как место победы над Дискордом. И для этого мне нужен доступ к следующим местам…

— Госпожа Мэр?!

— Кхм. К часовой башне. К понивилльской библиотеке. К статуе Селестии. К старой мельнице на краю города…

— Скарлет, я твоя мать, Селестии ради! Тебе ни к чему звать меня «Мэром», как обычной пони.

— Почему нет? Это твоя работа.

— Я — это не одна только работа…

— В этом я что-то очень сомневаюсь.

— Скарлет, зачем ты на самом деле сюда пришла? Только послушай себя! Что бы ты ни говорила — одна горечь и холод…

— Как я уже говорила, я пришла исключительно по делу.

— Тогда зачем вплетать столько личного? Зачем говорить мне такое в лицо?! Ты вообще знаешь, как это больно, слышать такой тон в твоем голосе, видеть такое дикое выражение твоего лица?! И всегда было больно…

— Я в городе ненадолго, госпожа Мэр. Я бы хотела закончить эту встречу как можно скорее, чтобы вернуться к своим делам.

— Значит, все дошло до такого? Ты просто выпихнула меня из своей жизни, приехав домой впервые за многие годы?

— Мой дом — Филлидельфия. А это место для меня не значит ничего.

— Тогда почему же ты уже не уйдешь?!

— Хотела бы. Хотела бы, чтобы Опросник меня послал куда-нибудь в другое место. Но если чему полезному вы все-таки меня научили, госпожа Мэр, так это тому, что пони — это продукт собственной тяжелой работы и профессионализма.

Тишина.

Вновь зазвучал голос Скарлет:

— Так что, я получила разрешение посетить названные места?

— Я благословляю тебя…

— Я не просила ваших «благословлений». Я просила разрешения, госпожа Мэр…

— О, просто уйди уже, наконец! Я не хочу тратить время на эту ерунду не меньше твоего!

Вновь опустилась тишина.

— Что ж, хорошо. Рада, что мы разобрались с этим вопросом, — по комнате зацокали копыта Скарлет. — Удачи на следующих выборах.

— Скарлет… — выдавил голос старшей кобылы. — Скарлет, дорогая, пожалуйста. Прости. Я не…

Двери открылись и столь же быстро захлопнулись. Все погрузилось в тишину и неподвижность, а потом по ту сторону стены раздался тихий звук. Он напоминал мне об одной пони, что четыре дня тому назад упала на свою койку.

Холод в мире удвоился. Казалось, у меня от дрожи крошились зубы; изорванный в клочья разум глодала жажда исполнять Реквием. Я не могла играть на лире здесь, в укрытии. А потому, чтобы избежать скандала, я покинула его, столь скрытно, как только могла. Пожалуй, на тот момент такая отговорка показалась мне подходящей.

Я ходила кругами в течение следующих нескольких часов. Я была за гранью отчаяния. Мало того, что ни одна из Принцесс не только не собирались в ближайшем времени посещать Понивилль, но я еще и упустила золотую возможность встретиться с Селестией. Если бы только мое проклятье не стало хуже конкретно в этот месяц, конкретно на этой неделе, то, быть может, я бы смогла испытать свое эволюционировавшее знание Ноктюрна в деле. Я бы смогла провести эксперимент и узнать, что Реквием способен сделать со священным аликорном. Я смогла бы связаться с Арией посредством песни ее сестер. А теперь — какой у меня остался шанс?

Но, на удивление, каким бы ужасающим ни было это откровение, все мои мысли занимало вовсе не оно. Я шла под кронами опушки Вечносвободного Леса, морщась от тени каждой ветки, что проплывала у меня над головой. Я пересекла просторы понивилльского парка, слушая, как бродят по кругу у меня в голове горькие воспоминания о разговоре между Мэром и ее дочерью, Скарлет. К заходу солнца я дошла до окраин городка, промораживаемая ледяными ветрами осени, но гораздо больше сотрясаемая биением собственного сердца, чем холодной дрожью.

Как же мать и дочь, которые хранят столь много чистых и прекрасных воспоминаний друг о друге, способны избрать жизнь в подобной ледяной отчужденности? Над ними не довлеет ни проклятье, ни магический недуг, ни какая-либо еще сверхъестественная причина, по которой им бы приходилось представать друг перед другом такими чужаками. Неужели ошибки в их прошлом были столь велики, что не оставили места для взаимной любви? Я видела гримасу ненависти на лице Скарлет; я слышала приглушенные рыдания Мэра. Это живые пони, что способны на чувства, способны на боль, способны на ненависть. Жизнь столь хрупка и драгоценна, и я представить себе не могу лучшего тому доказательства, чем наш маленький милый апокалипсис — недавнее столкновение с Дискордом.

Я пыталась себя убедить, что не владею ни всеведением, ни всепониманием. Одно лишь мое положение парии вовсе не давало мне права критиковать жизни этих теплых, живых пони. Призрак хорошо умеет блуждать неприкаянно, а на большее он и не способен; так почему же я столь поглощена бедами матери и дочери, когда я должна на самом деле думать о… когда я должна быть сосредоточена на… на…

Я вновь начала терять связь со своим разумом. Я остановилась, тяжело дыша, ибо мир вокруг превратился в неразборчивое мутное пятно. Я бессильно упала на круп и достала лиру. Сделав несколько ровных вдохов, я заиграла «Реквием по Сумраку», так внимательно, как только могла, сжимая трясущимися копытами золотой инструмент. И когда музыка затихла, выполнив свою миссию, я открыла затуманенные глаза и увидела перед собой несколько твердых на вид силуэтов. Я моргнула и обнаружила, что нахожусь посреди понивилльского кладбища, где золотистый закатный свет пробивался танцующими лентами сквозь ряды гранитных плит.

Над головой взметнулись листья — задул могучий октябрьский ветер и тут же стих. Опустилась полная тишина, расстелив одеяло покоя, на которое попадали вокруг меня воспоминания, столь же полные одиночества, столь же заброшенные, как и мягкие холмики повсюду. Я подняла левитацией лиру и вяло потащилась вперед, медленно плывя от одного камня к другому и размышляя: умерли ли хозяева всех этих незнакомых имен, сохранив свой разум в целости, равно как и свое сердце? Я не могла себе представить мира столь безнадежного, столь холодного, в котором было бы больше пони, таких, как я и Алебастр, духов, которых не смогла заглушить ее песня, призраков, которые обречены блуждать в извечной растерянности, пока сами не станут хрупкими и мимолетными мелодиями, цепляющимися за священную раму Вестника Ночи.

Я замедлила шаг, размышляя о священном инструменте, что покоился в маленьком тайнике в полу хижины. В мире, в котором меня некому похоронить, я все равно возвела себе монумент, монумент, на котором никогда не будет написано моего имени.

Шорох копыт вдруг прекратился, ибо нечто зацепило мое внимание. Один из могильных камней мне был в самом деле знаком. Я прищурилась и подошла легким шагом к могиле. Я встала перед плитой, перечитывая выгравированную на ней надпись снова и снова. Я, должно быть, играла Реквием недостаточно усердно, потому что хоть я и могла прочитать два слова, выбитые на верхней части камня, мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что это на самом деле имя.

— Очень спокойный вечер, не так ли?

Я ахнула, тут же прижав лиру к груди. От зазвучавшего за спиной голоса у меня тревожно затрепетали веки.

— В больших городах таких мест не так уж много, — продолжил он. — Жалко, на самом деле. Многие замечательные пони, вроде этих, заслуживают такого же покоя.

Я стиснула зубы и закрыла глаза. Я не оборачивалась. Я не хотела оборачиваться. Я просто ждала, и ждала, и ждала, и…

— О, я прошу прощения. Вы отдаете почтение. Я поступил грубо.

Стремительно билось сердце. Я хотела плакать, кричать, делать что угодно, лишь бы не сидеть на месте в такой же неподвижности и безмолвии, будто один из многих этих камней.

— В таком случае, я вас оставлю, мисс. Желаю вам хорошего вечера.

Его шаги начали удаляться; хруст палых листьев отдавался в моих ушах эхом, подобным лязгу ржавых цепей по другую сторону Небесных Твердей. Мне хотелось жалобно разрыдаться.

Но вместо этого я сказала:

— Подождите, — каждую частичку моей сущности пронзила боль от этого жалкого слова.

Шорох копыт прекратился. Спустя мгновенье тишины, я услышала, как он развернулся кругом.

— Хмммм?

Я глубоко, медитативно вздохнула. Я обернулась и посмотрела на него, как жеребенок на вход в пышущую пламенем пещеру.

— Вы поступили вовсе не грубо. Не… не вините себя, пожалуйста…

Он глядел на меня, держа левитацией букет цветов, примерно в футе перед сияющим рогом. Тронутая сединой грива взметнулась от дуновения ветра, и он прищурил против солнца усталые глаза.

— Я правда не хотел никого побеспокоить. Я… не отсюда. На самом деле, я пришел почтить отца моего близкого друга.

Я медленно кивнула.

— Правда? — мне потребовались все мои силы, чтобы не задрожать. — Отец вашего друга похоронен здесь?

— Да, — он не улыбался и не хмурился. Казалось, из его тела ушла всякая жизнь, но там, в глубине души, под седеющими чертами, крылся глубокий колодец мудрости. — Сомневаюсь, что она в силах это оценить, но ее семье повезло.

Он оглядел стройные ряды камней.

— Это красивое место. Спокойное, непотревоженное…

Я закусила губу. Его голос звучал столь холодно, но при этом все равно столь богато на возможные чувства…

— Это… это место почти столь же старо, как и сам город.

— Неужели?

Я кивнула, проговорив тихо:

— Здесь погребены многие важные пони, которые участвовали в заложении и строительстве Понивилля.

Он указал копытом на камень передо мной.

— И ваши родственники тоже?

Я поерзала на месте и бросила взгляд искоса на плиту, вновь споткнувшись глазами о два слова у ее верхней границы.

— Да… подозреваю, он тоже был очень важен.

— Чем он занимался при жизни?

Я сглотнула.

— Он был отцом, солдатом и бизнеспони, судя по всему.

— Понятно, — его губы слегка приподнялись в улыбке, отчего у меня перехватило дыхание. — Я не буду совать свой нос.

— Вам… вам нужна помощь в поисках родителя вашего друга?

— Я вполне уверен, что у меня все получится, если я не отступлюсь, — сказал он. Его низкий бас плыл поверх призрачных холодных ветров. Он оглядел горизонт впереди, и в его усталых глазах зажегся на мгновенье огонек. — А, конечно же.

Он прошел вперед на два ряда и приблизился к большому прямоугольному камню, который уже был украшен таким же свежим букетиком лилий.

— Она все-таки зашла сюда до меня. Мы ведем такие сложные, занятые жизни, что никак не смогли найти время прийти сюда вместе. Очень жаль, в самом деле.

Воздав почести, он возложил лилии перед могилой и вновь встал в полный рост. Мне следовало в тот же миг убежать прочь галопом. Мне нужно было закопать где-нибудь лиру и отдаться ночным теням, отдаться проклятью, заставить его стереть из моей памяти все об этом моменте. Но вместо этого я подошла и встала рядом. Он оказался на удивление высок по сравнению со мной, и янтарный тон его шкуры напоминал мне склоны гор в лучах заходящего солнца. Я пыталась изо всех сил не смотреть на него, зацепившись вместо этого взглядом за камень. На нем я обнаружила вещь не менее мрачную, чем он сам: имя.

«Солти Бриз».

— Отец Скарлет… — пробормотала я.

Он с удивлением глянул на меня.

— Вы встречались со Скарлет?

Я поморщилась.

— Эм… — я сделала глубокий вдох и кивнула. — Да. Я… я столкнулась с ней недавно. Она была… была очень добра ко мне.

Он вскинул бровь:

— Добра, говорите? — с его губ сорвалась сухая усмешка. Сам он не отрывал глаз от могилы. — Ну, это определенно приятно услышать. Я рад узнать, что деловитость и печальные вздохи — это еще не все, на что она способна.

— Я… не совсем понимаю, о чем вы.

— О, вам совершенно ни к чему об этом беспокоиться, — сказал он невыразительным тоном, скользя глазами по яростно пылающему западному горизонту за кладбищем. — Скарлет рассказывала мне много историй о Понивилле, о том, как «коварно жизнерадостны» обитающие в нем пони. И теперь, когда я прибыл сюда сам, я должен признать, она была права по поводу жизнерадостности. Честно говоря, впрочем, «коварность» я спишу на ее собственный цинизм.

— Мы соответствуем как можем, — произнесла я, тяжко сглатывая после каждого слова. С каждой секундой, что я проводила бок о бок с ним, мне все больше и больше хотелось упасть без сил. Я говорила только чтобы держаться на ногах, чтобы не потерять сознание. — Это же мировая столица Гармонии, в конце концов.

— Я наслышан… — сказал он тоном, что прозвучал столь же безжизненно, как и мой.

Я приняла это к сведенью. Я также приняла к сведенью, как были прищурены его глаза, когда я поглядела на него и спросила:

— Значит, она сюда пришла раньше вас? Чтобы почтить память своего отца?

— Да, — кивнул он. — Он умер, когда она была еще очень юна: по-видимому, произошел какой-то страшный несчастный случай. Согласно Скарлет, все пони очень не хотели об этом говорить, с учетом еще того, что он в то время был женат на Мэре. Жители явно не хотели раздувать из произошедшего ничего ужасно мелодраматичного, а потому не стали делать трагедию публичной. В те времена такое решение показалось для деревни хорошей идеей, но, мне кажется, Скарлет приняла его близко к сердцу самым болезненным образом. На этой неделе она приехала в Понивилль впервые за многие годы. В это трудно поверить, но она на самом деле очень сильная кобыла для своих лет.

Я поглядела на него. Спустя несколько секунд мягкой тишины, я заметила:

— Мисс Бриз для вас очень много значит, не так ли?

Он скривил губы в легкой улыбке, и с них сорвался смешок:

— Чрезмерно даже. Я прекрасно понимаю ее скорбь, но не слишком-то могу понять ее горечь, — он глянул на меня. — Мы оба художники, видите ли. Она — фотограф в Филлидельфийском Опроснике и ряде других газет и журналов. А я? Я живописец. Я рисовал пейзажи и портреты всю свою жизнь, сколько я себя помню. Мы встретились на Эквестрийском Медиа-Конвенте в Балтимэре, в прошлом году. Я увидел в ней юную кобылку с большим творческим потенциалом, но с серьезной нехваткой внимательности. Так что… полагаю, я взял ее себе под крыло. Не смог пройти мимо. Она мне с самого начала показалась потерянной: маленький жеребенок, заблудившийся по дороге домой.

— Но она ведь нашла теперь дом, не так ли? — спросила я.

— Хммм… Едва ли, — он вновь поглядел на камень. — Полагаю, это хорошо, что впервые за многие годы она повидала могилу отца, но едва ли такую встречу можно назвать счастливым воссоединением семьи. Когда нас двоих назначили посетить Понивилль после поражения Дискорда, она пришла в ярость. От ухода с работы в Опроснике и переезда в Лос Пегасас ее отделяло всего ничего.

— Почему же она передумала?

— Благодаря мне, — сказал он. — Я подумал… — он закусил губу. —…мне показалось, что визит в родной город ей может помочь. Я надеялся, что она воспользуется шансом вновь поговорить с матерью. Бедная Мэр прожила здесь в полном одиночестве уже очень долго, так и не получив никакого шанса повидать собственную дочь. Сомневаюсь, что Скарлет вообще понимает, какую боль она ей причинила своей отчужденностью.

— И в чем же причина их вражды, как вы думаете?

— Я никогда не задавал ей столько нужных вопросов, чтобы сделать об этом вывод, — признал он. — Но я подозреваю, что имею представление. Юные кобылы, такие, как Скарлет, легко путают горечь и боль с проявлением силы. Она еще не доросла до того, чтобы понять, что эти эмоции в итоге только ужалят ее, превратив жизнь в тюрьму. Однажды ей придется заключить со своими воспоминаниями перемирие, ведь благодаря им она такая, какая она есть, к добру ли это или к худу. Если так и будет продолжаться, я боюсь, что она упустит слишком много возможностей заполучить себе собственные воспоминания о хорошем. При условии, что эта отчужденность не разрушит окончательно то, что осталось от нее и от матери.

Я провела копытом по растрепанной ветром гриве и сказала дрожащим голосом:

— Единственное, как мне кажется, что Скарлет упускает из виду, это то, насколько же ей повезло с таким другом, как вы, — болезненно улыбнулась я. — Если бы она знала, сколь вы волнуетесь за нее, за ее благоденствие, за ее будущее…

Он сделал глубокий вдох и медленно кивнул.

— Если жизнь чему и научила меня, так это самому главному: все мы на этой земле с какой-то целью. С тех пор, как я познакомился со Скарлет, она стала гораздо раскованнее. Когда-то давно она только и делала, что откусывала чуть что всем головы. А теперь она даже улыбается и говорит окружающим теплые слова, — он кивнул мне. — Ваше маленькое признание о встрече с ней — восхитительно твердое тому доказательство.

— Все мы способны на доброту, если захотим вложить в нее душу.

— Да, и моей душе теперь гораздо легче, после того, как я узнал, что она вновь способна увидеть в собственной жизни свет, — проговорил он. — Прошло уже очень, очень много времени с тех пор, как я вложил в последний раз усилия в чье-то счастье. Не знаю, сможете ли вы понять, что это за чувство — просто быть… быть полезным…

Я поглядела на него снизу вверх. И когда я заговорила, голос мой ломался от чувств:

— Я правда могу.

Он глянул на меня, затем улыбнулся. Казалось, сердце мое готово было вот-вот треснуть, как стеклянное, особенно после того, как он сказал:

— Вам ни к чему здесь больше оставаться, дорогая. Спасибо, что послушали причитания старого жеребца.

— Мне… б-было п-приятно с вами поговорить, — сказала я, дрожа губами. Я развернулась, пока он не успел заметить выражение на моем лице, и пошла быстрым шагом прочь.

И тогда я услышала его слова:

— Меня зовут Небулус, кстати.

Я обернулась и поглядела несколько мгновений на него. Я улыбнулась и отыскала силы, чтобы ответить:

— Это очень красивое имя, сэр.

Он глянул на меня, моргнул раз-другой и только лишь кивнул в итоге.

— Приятного вам вечера, — он отвернулся обратно к плите и склонил голову.

А я ушла.

Следующий день пришел уже мгновенье спустя. Я не спала. Я не делала вообще ничего: только исполняла Реквием по кругу снова и снова и вспоминала голос жеребца, вспоминала его имя. Это была пытка, постоянное и непрекращающееся истязание собственного сердца. Но я продолжала играть композицию несмотря ни на что, сидя без движения в своей хижине и хороня мысли в священном саркофаге предназначения, пока над осенним пейзажем за окном не засиял вновь свет дня.

Покормив Ала, я бросилась за дверь. Я даже не стала тратить время на то, чтобы натянуть толстовку; моего отчаяния с лихвой хватало, чтобы растапливать иней на плечах. Я перерыла весь Понивилль, обыскала каждый переулок и каждый угол. Могилы служили мне символом драгоценных воспоминаний. Ничто иное не стоит того, чтобы за ним охотиться, чтобы наслаждаться им и держаться за него, не отпуская, — только они суть то, что невозможно описать словом, что настолько скоротечно и ускользающе, что приходится бороться за него музыкой, болью и радостью, все в едином крике праведной ярости. Жить — значит идти вперед супротив распадающегося облака сути вещей. И в течение одной разбитой на осколки и затопленной растерянностью и непониманием недели, что наступила для меня после Дня Дискорда, меня чересчур поглотила внутренняя, душевная скорбь, не оставив места мыслям о материи, к которой я прикована, которая навечно останется землей, под которой буду я погребена. И когда все цвета моей жизни уйдут от меня, когда я лишусь всего, что, как я себе воображала, было мною понято и постигнуто, от меня в итоге останется только та часть души, что способна лишь чувствовать. Тот же самый драгоценный осколок, за который цеплялся Небулус, несмотря на свой возраст и усталость; несмотря на все те жизни, которые он так долго и так старательно пытался осчастливить, но которые в итоге его подвели.

Им двигало в точности то же самое вдохновение, как когда-то и меня саму, но у него не было моих призрачных талантов. Он нашел способ спасти Скарлет еще давным-давно, но у него просто не было сосуда, в коем он смог бы принести ей спасение. Впервые за многие дни, я вновь понимала, ради каких целей я нахожусь здесь, в Понивилле. И по мере того, как солнце клонилось к закату, я не переставала с яростным напором искать. Мне даже не было нужды вновь играть Реквием.

Наконец я нашла ее. Я наткнулась на Скарлет у старой мельницы на окраинах Понивилля. Она стояла у ведущего внутрь здания каменного круглого проема и фотографировала цветочную клумбу, выросшую самовольно под днищем заброшенной деревянной телеги, доверху набитой ржавыми садовыми инструментами. Занимаясь этой одинокой работой, она выглядела очень умиротворенно — на ее лице я не уловила ни единой хмурой морщинки. И все же, даже с большого расстояния, я видела и готова была поклясться: серое уныние тянуло края ее губ вниз — выражение лица, которое я повидала и на Мэре и на Небулусе, а также замечала и в зеркале, в которое неприкаянно заглядывала сама куда чаще, чем могла бы даже сосчитать.

Спрятавшись за дровяным сараем, я наблюдала за ней и дрожала, размышляя о том, как же призраку изгнать дух горечи и обиды из сердца кобылы, которая младше меня на полдесятка лет. Я не Небулус, и я не Мэр. Я, в самом лучшем случае, — лишь вестник, чья мудрость и прочувствованные, эмоциональные слова обречены навечно остаться изорванными в клочья проклятыми льдами песни Арии.

И в тот самый миг я вдруг ахнула от пугающего осознания: я способна донести до нее нечто большее, чем всего-лишь слова. Я подумала об этом как раз в тот момент, когда увидела, как Скарлет оставила цветы и вместо них обратилась к сердцу ветряной мельницы. Она, медленно и как ни в чем ни бывало, вошла глубоко в полнящийся эхом интерьер здания. Позади нее, на разбитых петлях, свободно болтались деревянные двери.

Я моргнула. Я оглянулась в сторону деревни. Глянув в последний раз на мельницу, я развернулась и стремительно бросилась к сердцу Понивилля.

— Урожай тыкв готов и будет доставлен в ближайшие три дня! — гордо воскликнула Кэррот Топ на восточном краю городского рынка. — Мы, само собой, подарим десять процентов городу, — она хихикнула. — Они в этом году вышли толстые. Жеребята и их родители будут в восторге!

— Что ж, чудесные новости! — ответила с широкой улыбкой Мэр. — Я уже собрала волонтеров на вырезание на них отличных жутких картинок! Помимо этого, мисс Эпплджек заготовила к празднику несколько очень интересных игр!

— О, она всегда знает, что нужно!

— Все сходится просто фантастически, — сказала Мэр. — Без сомнений, эта Ночь Кошмаров будет самой лучшей.

Кэррот Топ вытянула к ней шею, заглянув в глаза с серьезным выражением лица:

— А это правда, что рассказчиком в этом году будет Зекора?

— Хммм… Да, — Мэр счастливо усмехнулась и поправила очки. — Ее версия истории Найтмэр Мун будет настоящей жемчужиной. Мне всегда казалось, что этой истории не помешает немного поэтического блеска, который наша местная Зебрахарская шаманка непременно нам продемонстрирует.

— Не могу дождаться! — Кэррот Топ помахала и пошла прочь. — Ну, мне пора бы уже вернуться на ферму, пока не зашло солнце! Если вам нужно чего-нибудь еще, Мэр, не стесняйтесь заглянуть на ранчо и позвать!

— Конечно! — Мэр кивнула и сказала со смехом. — Я могу даже свой горн захватить! Хехехех…

Она покачала головой и счастливо вдохнула свежайший осенний воздух.

— Принцесса Селестия права, спору нет. Это и правда самое лучшее время года, — она развернулась и уткнулась носом прямиком в энергично напирающую меня.

— Мэр! Скорее! — воскликнула я с паникой в голосе. — Вы должны пойти со мной!

— А? — она в явном страхе отпрыгнула назад. — Что вообще это все значит? Кто вы?..

— Нет времени! — сказала я и оглянулась, разыгрывая паранойю. — Он может нас подслушивать прямо сейчас. Он, наверное, прикинулся торговой палаткой, или прилавком, или даже розовой клумбой!

— А? Кто?!

Я сглотнула и натужно прошептала:

— Дискорд, конечно.

Глаза цвета индиго дрогнули в страхе.

— Д-Дискорд? Вы… вы хотите сказать, он вернулся?!

— Шшшш! — я кивнула и, наклонившись вперед, зашептала ей на ухо: — Твайлайт Спаркл уже собрала Элементы Гармонии, чтобы разобраться с ситуацией. Они не знают, где он прячется, но они знают, что если он вернулся так скоро, Принцесса Селестия не в силах его остановить. Потому вы меня никогда не видели — я агент, посланный из Кантерлота от лица Твайлайт, чтобы передать это сообщение непосредственно вам и избежать паники среди жителей, в случае если они узнают посыльного. Дискорд вернулся, и он начнет сеять хаос по вашим восхитительным землям уже через считанные минуты!

— Но… Н-но как это вообще возможно?! — ее уже к этому моменту била дрожь и каждый член сотрясался в панике, с которой она нервно потела и оглядывала крыши. — Он же был повержен! Всего две недели назад! Элементы Гармонии…

—…с трудом умудрились собраться вместе за час до того, как обрушили на Дискорда эту свою радужную… штуку, — сказала я и поморщилась от случайной путаницы в словах. — Кхм. Вы должны понимать, Мэр, что у них на тот момент были не столь ясные головы, как тогда, когда они с легкостью изгнали дух Найтмэр Мун. Тем не менее, они уже собрались и готовы заточить Дискорда, на этот раз с гарантией.

— Тогда… т-тогда зачем вам нужна я?

— Твайлайт и ее друзья даже близко не смогут выкурить Дискорда из укрытия без помощи пони, твердо знающего каждый закуток Понивилля, — я ткнула копытом в ее сторону. — И это вы, Мэр! А теперь я должна немедленно отвести вас к Элементам Гармонии.

— Ладно, ладно! — прошипела она, стараясь взять под контроль нервную дрожь. Она наклонилась вперед и заглянула мне в глаза с уязвимым видом на бледном лице. — Но где они? Где Твайлайт Спаркл?

Я сделала глубокий вдох, развернулась и побежала галопом.

— Следуйте за мной. Я вам покажу…

— Быстрее, Мэр! — обернувшись, крикнула я. Моя зеленая шкурка сверкала в закатном свете, в котором мы бежали вверх по склону поросшего высокой травой холма. На изумрудной вершине возвышалась ветряная мельница, чьи полупрозрачные крылья медленно вращались на ветру, скрежеща деревянными шестернями. — Времени очень мало!

— Помедленнее, хоть немного! — она хромала позади, мучаясь одышкой. От пота и усталости с нее начал сползать воротник, и она, стараясь меня догнать, на ходу поправила съехавшие набок очки. — Я уже не юная кобылка, как вы! Я хочу спасти Понивилль от Дискорда не меньше Элементов, но от меня не будет никакой пользы, если я рухну без сознания, не добежав…

— Что ж, тревогам больше нет причин, — сказала я и развернулась к ней, указывая на открытые двери мельницы. — Ибо мы прибыли на место!

Она огляделась кругом и дрогнула ушами, почувствовав дуновение ледяного ветра на вершине холма.

— Где Твайлайт? Где призванные защитники Эквестрии?

— Внутри, Мэр! Быстрее! Идите внутрь! Я пойду следом!

— Хорошо! — воскликнула она, стараясь не задыхаться от страха. Шаркая усталыми копытами, она вбежала в каменный проем и встала на деревянный дощатый пол. — Я здесь, Твайлайт! Твой посыльный сказал мне про Дискорда! Ну, так чем я могу помочь?..

Она застыла, моргая.

Скарлет моргала в ответ, замерев в процессе съемки паутины, колышущейся в лучах вечернего солнца. Она прищурила глаза цвета индиго и пробормотала:

— Какого сена ты здесь делаешь?

У Мэра отвисла челюсть.

— Ты… ты не Твайлайт Спаркл.

— Ээээ, да неужто?

Старшая кобыла моргнула. Нахмурившись, она развернулась кругом.

— Леди, что все это вообще значит?..

С громким стуком интерьер мельницы стал темнее. Я встала перед закрытыми деревянными дверьми. Заперев их на защелку, я развернулась к обеим кобылам со спокойным выражением лица.

— Что?! — выплюнула Мэр.

Скарлет встала рядом с ней, сердито сверля меня взглядом.

— Эй! Что здесь происходит? Кто вы вообще…

В их разъяренных глазах отразился золотой предмет: я достала из седельной сумки лиру. Не теряя времени, я заиграла призрачную мелодию, что зазвучала поверх царящей в здании какофонии вращающихся осей и срежещущих шестерней механизмов. Я закрыла глаза, ожидая приход потусторонней вуали темноты. Они, тем не менее, не были готовы к тому, что их ждало. Когда я закончила «Сонату Тьмы», я со спокойствием перетерпела слепоту, дыша ровно и размеренно. Они же…

— О, благая Селестия! Я… я ослепла!

— Главное, сохраняй спокойствие, Скарлет! Этому должно быть логичное объяснение…

— Агх! Я-я не вижу копыт! За каким сеном она это с нами сделала?!

— Это, должно быть, Дискорд! Он принял форму единорога, чтобы проклясть нас чарами хаоса!

— Мне это не нравится! Охх! Зачем я вообще вернулась в этот дурацкий город?!

— Может перестанешь жаловаться хоть на секунду?! Мне нужно подумать!

— И какой в этом толк?! Я ослепла!

— Не только ты, дорогая…

— Хватит звать меня «дорогая»! Я не маленькая… маленькая…

Кобылы вдруг замолчали, ошеломленные коварно накатившей морозной волной. Дрожа и ежась, они рухнули друг другу в объятья, выдыхая тонкие облачка пара. Я увидела это… потому что зрение вернулось ко мне. Пока они растерянно метались, я осторожно пробралась, нащупывая копытами дорогу, вверх по деревянной лестнице, что опоясывала цилиндрическую стену мельницы. Спрятавшись в тенях третьего этажа, я тихо наблюдала за тем, как к ним возвращается зрение, но не память.

— Оохххх… — Скарлет шевельнулась и оглушенно помотала головой. — Что случилось? Все как в тумане… Что?

Она подняла взгляд.

Мэр открывала глаза. Она моргнула при виде собственной дочери у себя в передних ногах.

Скарлет вздрогнула. Она тут же нахмурилась и вырвалась из объятий старшей кобылы.

— Что здесь происходит?! Что ты здесь делаешь?!

— Я… я… — Мэр сглотнула и оглянулась на скрежещущие механизмы мельницы над головой. — Я понятия не имею!

— Что это значит, что ты понятия не имеешь?! — буркнула Скарлет. — Ты всегда знаешь все! Ты за мной следила, или что?!

— Дорогая, я совершенно не представляю, как я здесь оказалась. Я сама только что здесь вдруг очнулась…

— Я тебе не верю! — нахмурилась Скарлет. Она гневно протопала к двери и толкнула ее всем весом. — Что это за омерзительная игра?! Я от тебя, впрочем, меньшего не ожидала!

— Сколько раз мне тебе повторять?! — рявкнула в ответ Мэр, вскинув бледные передние ноги в воздух. — Я не знаю, ни как я сюда попала, ни что нас обеих вырубило.

— Ыыых! — зашипела Скарлет, дергая защелку, пока та не снялась. И все равно, как бы старательно она не упиралась в дверь, та отказывалась даже шевельнуться. — Что за ерунда?! Тьфу! Тупая дверь! В чем дело вообще?!

Я сделала глубокий вдох и склонила голову к тонким высоким окнам мельницы. Мастерским телекинезом, отточенным за месяцы обучения у сраженной амнезией Твайлайт, я прикатила телегу с металлическим хламом к дверям мельницы. Я знала — чтобы сдвинуть с места эту повозку и открыть двери, потребуется сила шести немагических пони.

Эти двое, тем не менее, об этом не подозревали.

— Эта поганая мельница! — буркнула Скарлет Бриз, сияя щеками, которые покраснели не хуже ее же алой гривы. — Матриархом клянусь, тебе еще много лет тому назад надо было приказать снести эту уродину!

— Ты же знаешь, что я не могу такого сделать! — огрызнулась Мэр, прислонившись к каменной стене, чтобы восстановить тяжелое дыхание. — Это место — наша достопримечательность! Хотя я, конечно, не жду, то ты поймешь…

— Я понимаю только одно: какая же ты все-таки жалкая, раз влюбляешься в первую попавшуюся бессмысленную вещь, которая как-то связана с твоей работой! — она отошла от двери, спотыкаясь и хватая ртом воздух. — Поверить не могу, как я в это дерьмо вляпалась. Кто-нибудь! — крикнула Скарлет, задрав голову к гудящим от эха стропилам. — Кто-нибудь! Есть кто вообще?

— Мммфф… — Мэр раздраженно застонала, закрыв лицо копытом. — Скарлет, прошу тебя…

— Вытащите нас отсюда! Мы застряли!

— Мы слишком далеко от центра города — нас никто не услышит! — перекричала она громкий голос юной кобылы. — Ты своими адскими воплями сорвешь себе глотку!

Скарлет сердито уставилась на нее.

 — Ну, хоть кто-то из нас делает что-то полезное, госпожа Мэр!

— Ради Селестии! — энергично огрызнулась старшая, сверкая глазами цвета индиго. — Может, хватит меня так называть?! Я — твоя мать, чтоб тебя! Я тебя родила! Или ты думаешь, что для этого достаточно немного планирования и бумажной работы?!

— Если бы так и было, ты бы больше гордилась моим рождением!

Мэр сердито сверлила ее взглядом.

Скарлет хмуро разглядывала ее в ответ.

Пару омыла волна тишины. Прошло несколько секунд, и под скрипящими деревянными шестернями в направлении дальней стены процокали копыта Скарлет, где она уселась на пол, рядом со своей камерой. Она сгорбилась, сидя на крупе, и обняла себя за плечи, сердито уставившись в пол.

— Отстоище, — сказала она.

Мэр раздраженно фыркнула и перевела взгляд на паутину.

— Сама не слишком в восторге.

— Хмммф, — Скарлет выдавила горькую ухмылку. — Ты никогда не была в таком уж восторге от меня.

Мэр подняла плечи в глубоком вдохе.

— Это неправда.

— Ой, прошу тебя, не вешай мне…

— Я была не в восторге от твоего поведения, а не от тебя! — сказала Мэр, бросив на нее гневный взгляд — взгляд, который растаял в следующие же секунды и опустился на пол у ног ее дочери. — Каждый раз, когда мы проходили мимо друг друга в доме, как чужие тени, мне было больно видеть на твоем лице нелюбовь и слышать в твоем голосе холод.

— Почему же? — сглотнула Скарлет, не сводя с нее яростного взгляда. — Ты же только этого и хотела, разве нет?

— Скарлет, я хотела только, чтоб ты была сильной.

— Что, как ты? — прошипела Скарлет. — Это не сила, Мэр, это трудоголизм.

— Что бы я ни делала за всю свою профессиональную карьеру… — сказала Мэр, ткнув негнущимся копытом себе в грудь. —…я сделала ради защиты Понивилля, ради защиты его жителей и ради защиты тебя.

— Но этого не хватило, чтобы защитить папу, да? — ядовито проговорила Скарлет. — Признай. Какая-то часть тебя умерла вместе с ним.

Лицо Мэра исказилось в гримасе боли и уязвимости.

— Когда я вижу, как ты на меня смотришь… прямо сейчас, и как до того, в моей памяти… мне хочется, чтобы умерла не только какая-то часть.

При этих словах злая гримаса Скарлет сломалась. Она закусила губу и отвела смягчившиеся глаза от взгляда Мэра.

Мэр вздохнула и провела по лицу копытом. Сглотнув комок в горле, она принялась ходить туда-сюда. Секунды ее беспокойных блужданий слились в минуты и сформировались в тени, что сгустились меж стен мельницы, когда заходящее солнце скрылось за краем узких окон.

Наконец старшая кобыла проговорила:

— Я проработала Мэром этого городка почти три десятилетия подряд. За это время Понивилль расцвел прямо у меня на глазах. Я была свидетельницей магических событий: возвращения Найтмэр Мун, ответа героев Гармони на ее угрозу и их победы над ней, торжества силы дружбы над чистым апокалиптическим хаосом…

— Скажи мне, чего я не знаю, — отрезала Скарлет.

Ее мать поглядела на нее, обернув левую переднюю ногу правой. С дрожью на губах, она сказала:

— Это все были удивительные, великие события. Но ничего из этого я не пожелала бы увидеть с искренней радостью во второй раз.

Скарлет раздула ноздри. Не глядя на мать, она пробормотала:

— В последний раз, когда я здесь побывала, ты мне сказала, что я лентяйка. Ты сказала, что мне нечего делать в профессии фотографа, и что у меня гораздо больше потенциала в бизнесе, и что я просто трачу свою жизнь впустую.

— Скарлет…

— Ты сказала, что если бы папа был жив, ему было бы за меня стыдно, — прорычала Скарлет.

— Пожалуйста, Скарлет…

Юная кобыла рявкнула:

— Так с чего мне вообще теперь думать, что тебя вообще когда-нибудь обеспокоит кем и чем я с тех пор стала?!

— Скарлет, прости! — вскричала Мэр; по ее щеке пробежала слеза.

Скарлет моргнула в неловкости при виде этого и растерянно подняла бровь.

Мэр шмыгнула носом и провела копытом по лицу. Содрогаясь, она заговорила:

— Прости, и… и я хочу искупить свою вину перед тобой. Но ты должна мне подсказать, как, потому что… потому что я наделала ошибок. Много ужасных, ужасных ошибок, и… и я столько всего уже потеряла… Мне кажется, будто… будто я забытая всеми тень, потому что весь свет из моей жизни ушел, но я хочу вернуть его источник назад. Я-я хочу вернуть свою любимую дочку назад…

Скарлет только щурилась, слушая мать. Гнев в ее дыхании пылал горячо, обжигающе даже, но она, тем не менее, лишь прошептала:

— С чего ты вообще решила, что я тебе поверю? Ты… — она сглотнула и прошипела: — Ты никогда ни за что не извинялась!

Мэр вздохнула и повесила седую голову.

— Я знаю…

— Ты всегда себя считала слишком сильной для такого! Ты всегда была слишком упрямой и… слишком собой, чтобы…

— Я знаю, я знаю! — прошипела сквозь зубы Мэр, стараясь сдержать слезы и глядя Скарлет прямо в глаза. — Но все это было до того, как на саму землю под моими копытами была брошена зловещая тень не единожды даже, а дважды. Эквестрия меняется, Скарлет. По этой земле ходит магия, равно как темная, так и чудесная, которой здесь не было уже на протяжении столетий. Я видела такие вещи, которые никогда бы и не подумала, что увижу за всю свою жизнь. В одной шерстинке от меня прошли все ужасы подлинного апокалипсиса. На мое… на мое тело упало заклятье, из-за которого я потеряла всякую связь с собственной личностью, и когда сознание вернулось ко мне, я поверить не могла, насколько же я… насколько… — она сжалась. — Насколько пустой я была.

Она тяжко сглотнула и сказала уже спокойнее:

— И я это осознаю, потому что именно я сама опустошила себя, ограбила, лишив всего, что поистине важно. В том числе и тебя.

Скарлет глядела на нее, разинув рот.

Мэр медленно подошла к ней, ожидая, что Скарлет вот-вот отшатнется. Но та не шевельнулась, и старшая кобыла в итоге встала над молодой.

— Скарлет, когда умер твой отец, я даже не представляла, что когда-нибудь испытаю что-нибудь столь болезненное. Я не хотела хоть раз еще почувствовать себя столь ужасно, и я не хотела такого для тебя. Я… я думала, что смогу тебя защитить. Именно потому я тебя вырастила так, как вырастила. Потому я заставляла тебя так усердно учиться, так усердно работать над каждой курсовой, и двигаться, в итоге, к карьере в бизнесе. Я… я хотела, чтобы ты выросла сильной, потому что считала, что это и есть решение всех проблем, — она содрогнулась. — Я-я была неправа. И… и это моя вина в том, что ты сегодня не можешь себя заставить называть меня «матерью». Я сама бросила это семя в твою душу и теперь скорблю, видя сорняки, что выросли на месте счастливой жизни, которая должна была сейчас цвести в полную силу.

— Я сильна, — сказала Скарлет, несмотря на дрожь в голосе. — Но только потому, что я должна была, потому что ты мне не дала другого выхода.

— Да. Да, я знаю…

— И теперь я должна поверить, что ты изменилась? — Скарлет прищурилась на нее с подозрением. — Ты вообще знаешь, кем ты изначально должна была быть?

— Я пытаюсь это узнать, дорогая. Я-я пытаюсь и… — она помедлила, остановившись на полуслове. Она подняла глаза, будто провожая взглядом льдистое туманное облачко мысли. Она тяжко сглотнула и сказала: — Сущность души пони…

Я вскинула бровь при этих словах.

Скарлет же только поглядела на нее растерянно.

— А?

Мэр посмотрела на нее.

— Моя величайшая ошибка, как мне теперь кажется — это столь тщательно стараться слепить из тебя практика… хотя ты всегда была мечтателем, причем прекрасным.

Она улыбнулась болезненно, смаргивая вновь скопившиеся слезы.

— Прямо как т-твой отец…

Скарлет глядела на нее, молча затаив дыхание.

— Кем я должна быть, Скарлет? — храбрым тоном заговорила Мэр. — Лиши меня всех воспоминаний, всей гордости и ошибок — какая же сущность останется от меня? Я — пони, которая любит свою дочь, Скарлет, которая любит тебя, и с-скучает по тебе, и хочет вернуть тебя в свою жизнь.

Она опустилась на дрожащие колени и протянула копыто к плечу юной кобылы.

— Я не хочу, чтобы ты стала еще одним осколком забытой памяти, очередной частицей всего того, что ушло от меня.

С губ Скарлет сорвался дрожащий вздох. Ее лицо исказилось от боли, и она прошептала жеребячьим голоском:

— Ты и правда изменилась.

— Нет… — Мэр покачала головой с залитой слезами улыбкой. — Я вернулась к тому, что было. И я прошу тебя, молю тебя, моя прекрасная Скарлет, тоже вернуться назад. Помоги мне спасти нас обеих, пока мы обе в одной комнате, пока у нас есть еще шанс избежать горьких теней нашего прошлого.

Скарлет неотрывно глядела на нее. Задрожав, она медленно опустила голову.

Мэр склонила голову набок, омытая вдруг волной беспокойства.

— Скарлет?..

— Я так зла… Просто так зла на тебя…

Старшая кобыла кивнула, шмыгнула носом и сказала:

— Это не страшно. Я… была для тебя плохим примером…

— Нет. Дело не в этом, — голос Скарлет ломался. Она подняла два дрожащих копыта к лицу и сказала приглушенным голосом: — Все это время ты делала жизнь такой сложной… такой, чтоб ее, сложной, а теперь ты просто мне берешь и разрешаешь?

Брови над влажными глазами Мэра на мгновенье скривились в недоумении.

— Я не понимаю. Что разрешаю?

Скарлет подняла лицо, сверкнувшее влагой в угасающем свете заката.

— Снова звать т-тебя «мамочкой».

Она улыбнулась ей в ответ и погладила лицо кобылки.

— Обещаю, я буду вести себя так, чтобы оправдать твое доверие. Но мне будет нужна твоя помощь. Ты сможешь мне ее оказать, Скарлет? Сможешь ли ты меня простить… и помочь мне? Чтобы я помогла тебе?

Скарлет схватила ее копыто и, потершись о него щекой, проговорила сквозь слезы:

— Конечно, мамочка, — она улыбнулась измученно. — Конечно…

— Ох, Скарлет… — Мэр сжала ее в передних ногах.

Она вцепилась в нее, рыдая в плечо. Она наконец-то вернулась домой.

Мэр не хотела ее отпускать.

— Мы сможем все исправить. Я знаю. У нас есть время… сколько угодно времени…

— П-прости меня, — рыдала Скарлет. — Все эти годы, все, что я делала… и чего я не делала…

— Шшш. Не надо больше извиняться. Пожалуйста, просто не отпускай меня…

И она не отпустила, оставшись сидеть рядом с матерью в золотых лучах вечернего солнца и прохладных тенях пришедшей следом ночи. Тянулись часы. Едва их слезы высохли, а плач обернулся смехом, они обнаружили, что дверь мельницы открыта настежь. Телега откатилась сама по себе. Никто из них не собирался жаловаться. Они покинули мельницу, и в их шаге чувствовалась легкость и радость. Я же прождала до полуночи, прежде чем решилась выйти на бледный свет осенней полной луны и одарить ее благодарной улыбкой.

— Пинки Пай, дорогая, стой, пожалуйста, смирно! — воскликнула на следующий день Рэрити. — Ты позируешь для фотографии, а не готовишься к вечеринке!

— О, не судите ее слишком строго, — спокойно заметила Скарлет Бриз. Здание Ратуши возвышалось над большой группой пони, озаренной полуденным солнцем. Голубые небеса без единого облачка сияли ярко, идеально освещая сцену с доброй половиной населения Понивилля, выстроившейся перед широкоугольной камерой на штативе. Позади устройства стояла Скарлет, с профессионализмом в движениях готовя идеальный снимок. — Если на то пошло, она, похоже, тренирует улыбку. Я хочу, чтобы вы все были на фотографии счастливыми, потому что я ее повезу с собой в Филлидельфию.

— А как же вы? — спросила поверх головы Спайка Твайлайт Спаркл, стоя бок о бок с Флаттершай и Рейнбоу Дэш. Она улыбнулась и добавила: — Вы ведь здесь родились, в конце концов. Разве вы не должны быть на снимке?

Многие пони закивали и поддержали с энтузиазмом.

— Хех… Это мило, конечно, — ответила Скарлет. — Но не слишком профессионально…

— И с каких это пор это кого-то останавливало? — спросил бодрый голос. К группе подошла Мэр и встала рядом с Твайлайт Спаркл и Спайком. — Я вот, например, считаю, что ее надо обессмертить вместе со всеми нами. В конце концов, она — родная душа.

Многие пони радостно ее поддержали и принялись звать Скарлет к себе. Земные пони стучали копытами, а пегасы гикали и свистели.

Скарлет покраснела и, замахав копытами, поддалась:

— Ладно, ладно! Если настаиваете.

— Йиииха! — добавила Эпплджек, подзывая ее жестами. — Давай, иди к нам, сахарок!

— Но я же не только должна настроить снимок! У камеры нет таймера, — сказала Скарлет с беспокойством на лице. — Кто-то должен за ней стоять, чтобы сделать фото!

Жители обменялись любопытными, сочувственными взглядами. Они перешептывались между собой, переминаясь с ноги на ногу.

— Я могу.

Толпа разом обернулась в одну сторону. Я, по случаю, как раз оказалась на линии их взгляда. Я улыбнулась и опустила с рога капюшон.

— Извините. Я не хотела совать нос не в свое дело. Но, похоже, вы решили сделать групповое фото?

— Ээээ… — Рейнбоу Дэш вскинула бровь. — Как ты догадалась?

— Кто эти два единорога? — спросила Дерпи из дальнего ряда.

Динки потянулась к ней:

— Она одна, мама…

Дерпи закрыла один глаз и сияюще улыбнулась:

— О! Здрасте вам! Здесь проездом?

Я сделала глубокий вдох и улыбнулась:

— Можно сказать и так. Чем я могу вам помочь?

— Ну, раз уж вы вызвались… — Скарлет указала на камеру. — Видите эту кнопку? Нажмите на нее, когда я скажу. Нам, впрочем, понадобится больше одной фотографии, так что это может занять несколько минут, — она нервно улыбнулась. — Я… я не слишком многого прошу?

— Не волнуйтесь, — отмахнулась я и подошла к камере, дрогнув плечами от холода. — Я с превеликой радостью вам помогу.

— Здорово! — воскликнула Пинки Пай. — Давай к нам, Скар-Скар!

Скарлет застонала и, опустив голову к земле, подошла к группе.

— Я правда, правда надеюсь, что меня теперь не будут так всегда называть.

— Почему нет? — улыбнулась Мэр и обняла юную кобылу копытом за шею. — Внушительное прозвище.

— Глупое и смешное…

— Хммм… Добро пожаловать обратно в Понивилль, — подмигнула она поверх очков. — Или ты хочешь до конца своих дней откликаться на Дочь Мэра?

Скарлет слегка покраснела. Она помотала головой:

— Не. Проживу как-нибудь с тем, что есть.

— Уже звучит как приключение, — Мэр подняла взгляд и глянула на меня. — Мы готовы!

— Слышали, пони? — Твайлайт встала в сильную и гордую позу, и дюжины ее друзей и соседей повторили движение. — Приготовиться!

Скарлет кивнула мне.

— Спасибо большое за вашу помощь, мисс…

— Эй… — я пожала плечами и положила копыто на кнопку. — Что в имени? Берегите свои воспоминания.

Прокашлявшись, я наклонилась и заглянула с прищуром в видоискатель, захватив в него весь Понивилль в образе небольшой толпы на пыльной сцене. — А теперь скажите «сыр»!

— Сыыыыр!

Камера ответила призрачным щелчком.

Его янтарные копыта перебирали высушенные холсты, сначала один, потом другой, потом третий. Он опускал и поднимал голову, с прищуром сравнивая каждый красочный пейзаж с реальными видами Понивилля, лежащими в вечернем сиянии за вершиной холма. К его удовлетворению, каждое движение кисти было ровным, а каждая смесь цветов — точной. Глубоко вздохнув, он сложил холсты в стопку и опустил их в бархатную сумку.

— Это очень красивые картины, — сказала я.

Небулус моргнул. Он обернулся и поглядел на меня. Октябрьские ветра трепали его тронутую сединой гриву с не меньшей силой, чем изумрудную траву. Пожилой жеребец улыбнулся этому свежему бризу и кивнул.

— Да. Что ж, это красивый город.

— Мне он очень даже нравится, надо сказать, — заявила я, цепляясь за толстовку, которая трепетала на бурных ветрах, холодных и порывистых. В его тени я казалась себе крохотной фарфоровой фигуркой. Я изо всех сил старалась не смотреть на его немолодые черты. — Хотелось бы, чтобы меня удерживало здесь именно это, но я не жалуюсь.

— Так же, как и я, но этой роскошью я не располагаю, — сказал он. — Через час мне нужно садиться на поезд.

Я сделала глубокий вдох. Каким-то образом я об этом уже знала и так. Я должна была оставить его; я должна была пойти домой сразу после съемок. Но едва я увидела Небулуса, стоящего здесь, подобно тусклому пламени костра на вершине холма, я почувствовала, что должна подняться сюда. Я должна.

— Понивиллю не хватает красоты, чтобы задержать вас подольше?

Он усмехнулся.

— Удивительно, насколько все здешние пони добры и открыты, даже к абсолютным незнакомцам.

Я лишь смотрела на него.

Небулус прокашлялся и застегнул молнию на бархатной сумке. Солнечный свет падал на его шкуру по касательной, подчеркивая мышцы черными тенями, подобно высеченным линиям на полированной поверхности гранитной плиты.

— Я сделал все, зачем приехал в Понивилль, и, если не считать странного инцидента с зачарованной куклой и необъяснимым паническим забегом, я скажу, что визит вышел весьма расслабляющим, — он глянул на меня и кивнул. — Теперь я понимаю, как этот маленький городок заработал свою репутацию.

Я слабо улыбнулась.

— Я очень надеюсь, что это хорошая репутация.

— О, вполне неплохая, это да, — он сделал глубокий вдох. — Жаль только, что мои путешествия какое-то время будут весьма одиноки.

Закусив губу, я глянула с холма вниз, на золотые крыши города.

— Одиноки? — прошептала я ветру. — Почему же?

— Когда я сюда приехал, со мной был коллега-художник. Но выяснилось, что она остается в городе. У нее здесь живет мать, в конце концов. У них было… воссоединение семьи, так сказать.

— Что ж, сожалею, что вы потеряли друга…

— Ха! Потерял? О, едва ли, — сказал с обходительной улыбкой Небулус. — Трудно скорбеть об уходе напарницы, когда она, на самом деле, отыскала себя, да еще и столь чудесным образом, — он поглядел на меня. — Она очень долго держала на мать обиду. Но теперь они вдруг решили помириться. Не могу описать, насколько восхитительный и радостный это вид — улыбка на ее лице. Как небо и земля: она стала совершенно другой пони, только… она осталась тем же другом, которого я нашел в своих путешествиях. Она просто скинула лишний тяжелый камень с плеч.

Удовлетворенно вздохнув, он добавил:

— И я тоже.

Я задышала гораздо ровнее, а по щекам разлилось тепло, когда я ему улыбнулась:

— Похоже, визит в Понивилль пошел вам на пользу.

— Только потому, что он пошел на пользу ей, — сказал он. — После многих лет одинокого блуждания по Эквестрии, она наконец-то отыскала свой дом… и свою семью. Теперь я могу спать спокойно.

— Я рада слышать.

Перенеся самый тяжкий вздох в своей жизни, я прошептала:

— А… а что насчет вашего дома?

Лицо Небулуса подернулось пеленой печали, и на желваках удвоились тени.

— Хмммм… Ну, это совершенно другой вопрос. Мой дом — это дорога.

Я вздрогнула. Я уставилась храбро ему в глаза.

— Неужели?..

— Да. Там, где раньше для нее была тюрьма — там по-прежнему пролегает мой путь, — он потряс бархатной сумкой, чтобы подчеркнуть свои слова. — Ей пришлось вернуться сюда, чтобы отыскать себя. А я? Я все еще в пути. Потому я никак не мог ей помочь, по крайней мере, не так, как помогла ей, наконец, собственная мать здесь, в этом городе, — он сухо усмехнулся. — Я, может быть, прозвучу несколько завистливо, но это потому, что так оно и есть. Незрело, я знаю, но когда доживете до моего возраста, вы тоже захотите о ком-нибудь позаботиться. Будто бы… будто бы…

— Будто бы в вашей жизни чего-то не хватает, — сказала я. — И вы хотите заполнить эту пустоту, даже если вы не знаете, что в этой пустоте должно находиться, — я глянула себе под копыта. — Я знаю кое-что об этом чувстве. Видите ли, пребывание в Понивилле преобразило и меня. Я не могу теперь представить себя где-то еще…

Небулус кивнул, перенеся вес с боку на бок.

— У меня раньше был дом, как у вас, — в итоге сказал он, уставившись в ветреный горизонт.

Я глянула на него. Мои губы задрожали.

— О? Р-расскажите.

— Нечего особо рассказывать, — сказал он. — Я прожил многие годы в Кантерлоте. Я был даже женат. Но шли годы, и я обнаружил, что моя жизнь никак не желает меняться к лучшему. Моя жена и я? Мы просто… никогда не находили друг с другом общего языка, пожалуй. Она была политиком и историком. А я? Я хотел писать, рисовать, искать сущность своих снов и делиться ею с каждым. И вот… одно привело к другому и мы расстались примерно год назад. С тех пор, я путешествовал за границей в надежде найти себя, пока еще не слишком поздно. И пока я не найду эту сущность своей души, я никогда не смогу спать спокойно, — он глянул на меня с мягкой улыбкой. — Полагаю, едва ли пони вашего возраста сможет как-то… понять…

Я не улыбалась. Я прикладывала все возможные усилия, чтобы сдерживать слезы. Я глядела на волнующуюся на ветру траву и дрожала. Подняв копыто к губам, я храбро подняла голову.

— Я могу… я м-могу понять…

Он поглядел на меня с любопытством.

— Прошло… прошло уже так, так много времени, с тех пор, как я видела свою семью, — сказала я. — Моих р-родителей, то есть.

Я уставилась в пылающий горизонт, стараясь проглотить комок в горле.

— Мы расстались не так давно, но… но кажется, будто уже прошли века…

— Вы тоже не находили друг с другом общего языка? — спросил он.

— Хех… Нет. Эм… — я прочистила горло, изо всех сил стараясь удержать голос от дрожи. — Судьба, пожалуй, можно так сказать, нас разделила. Теперь мне уже больше не кажется, что мне получится с ними воссоединиться.

Лицо жеребца побледнело в сочувствии.

— Мне очень жаль это слышать.

— Хмммм… — я болезненно улыбнулась, не отрывая глаз от пейзажа у него за спиной. — Жаль? Хех. Их память живет. Она живет во мне. Она живет в уважении, которому они меня научили, в философии, которую они закрепили в моих мыслях, в любви к музыке, которую они сделали частью моей души. Только благодаря родителям я отыскала свой талант, свое призвание, свою страсть.

Я резко вдохнула и продолжила:

— И все же, не проходит ни одного дня, в который я не думаю о них. Каждое утро я мечтаю вновь увидеть лицо своей матери. И я жажду дождаться момента новой встречи с отцом, мечтаю увидеть выражение его лица и сказать…

Я медленно повернула свой взгляд на него. Я пыталась контролировать дрожь моих губ. У меня ничего не вышло.

—…сказать, ч-что я люблю тебя, Папочка, скучаю по тебе больше, чем по самой музыке.

Он глядел на меня со слезами в глазах, что блеском своим напоминали седые волосы в его гриве. Он сморгнул и восстановил самообладание с твердой улыбкой. Я только лишь хотела, чтобы он смог дать мне больше, и он дал:

— Я знаю, что мои годы уже не те, — выговорил он мягким голосом. — Но я надеюсь, что однажды у меня будет такая же замечательная и заботливая дочь, как вы.

Я болезненно улыбнулась, но мой голос сорвался.

— Вы заслуживаете неменьшего, — прошептала, наконец, я.

Воздух между нами застыл, стал неподвижен, как абсолютная пустота меж Небесных Твердей.

Октябрьский ветер вернулся в леденящем порыве. Небулус поежился и бросил тревожный взгляд на переднюю ногу. Он почти что вздохнул, произнося:

— Ну, мой поезд уже скоро прибудет. Если хочу доставить эти пейзажи в Филлидельфию в целости, то мне надо бы поспешить.

Я кивнула с болью в щеках.

— Идите. Желаю вам удачи в ваших поисках.

— Хех. Думаю, я заполучил уже довольно удачи и так. Я ответил судьбе как раз вовремя, — он поднял левитацией свои вещи и пошел вниз по склону, будто скользя прочь, в гущу вечерних теней.

— Кстати, — он остановился, заставив в последний раз подпрыгнуть мое сердце. — Я, кажется, не расслышал вашего имени.

Мне не следовало, но я все равно ему ответила:

— Лира. Лира Хартстрингс.

Он кивнул, будто одобряя.

— Очень красивое имя.

Я улыбнулась ему долгой улыбкой, глядя на него сквозь густеющую дымку в глазах.

— Это был удачный выбор.

— И правда, — и он растворился в тумане.

И я тоже.

Прошел первый час без него, и я медленно опустилась на землю, упала, как отколовшийся обломок ледника, ощущая себя лишь одной из многих теней этого ветреного вечера. Час за часом хромало мимо время, ускользая от меня, подобно теплу дыхания с губ. И когда опустилась ночь, от дрожи моей закачались звезды…

—…я осталась там. Я не помню, когда я вернулась обратно в хижину, — сказала я Твайлайт, стоя на самом краю свадебных гуляний. — И я не помню, сколько времени я там провела. Может быть, я покормила кота один или два раза, а может быть — дюжину раз. Одно я знаю точно — я не играла мелодию. Я не могла; я не хотела. Реквием — печать на моих дверях, мой личный неспетый барьер между вчера и сегодня. Впервые за все это время я хотела только блаженного неведения. Я хотела той же амнезии, которой страдали все вокруг по отношению ко мне. И почему бы и нет? Это было удобно. Это было прекрасно. Она даже… принесла мне облегчение.

На лице Спайка было написано полное непонимание. Он тревожно поднял взгляд на Твайлайт.

В глазах Твайлайт стоял туман. Сдержав судорожный всхлип, она заглянула глубоко мне в глаза.

— И ч-что же изменилось? Зачем вы пришли ко мне? — она шмыгнула носом и почти простонала: — Зачем же после всего этого, вы просили меня помочь вам сыграть эту мелодию и вспомнить все?

Я глядела внимательно на нее и ровно дышала. Заставляя себя не морщиться от подступающих слез, я призвала всю свою силу, чтобы сказать:

— Потому что когда все воспоминания ушли от меня, мне необходимо было понять, что пони, которая осталась, в основе своей души держит материю благороднее трусости. Предо мной по-прежнему лежит неоконченное дело. Я по-прежнему должна снять проклятье. И все, через что я прошла, будет стоить той боли и страданий, ибо это значит — я способна извлечь из них урок и стать чем-то большим, чем когда-то была. Видишь, Твайлайт? Я отказываюсь верить, что жизнь — это одни лишь потери и разложение. Каким-то образом, так или иначе, но я расту. И на моем пути осталось только последнее препятствие.

Она кивнула, приходя в себя. На ее лице загорелся интерес к непростой задаче — моей судьбе.

— Мы должны свести вас с Принцессами. Исполнение Реквиема перед ними может быть ответом на все!

— Но доказательства, что такое предприятие не принесет ничего, кроме огромной опасности, нет…

— Этот риск оправдан! — решительно заявила Твайлайт. — Ради вас!

Она обернулась к своему малышу-команьону:

— Спайк!

— А! Что?! — воскликнул он, подпрыгнув на месте.

— Беги в библиотеку и приготовь письмо! Мы должны привлечь к этому Принцесс как можно скорее!

Я вздохнула, задрожав всем телом и устало провела копытом по растрепанной гриве.

— Твайлайт, прости. Но… Но ты сделала все, что могла. Позвать Принцесс невозможно. Невозможно послать письмо про меня…

— Мы должны попытаться! — воскликнула Твайлайт. — Если вы смогли повлиять на Дискорда, значит, можно достучаться и до них!

— Твайлайт…

— Оно стоит того! Спайк, почему ты все еще здесь стоишь?!

— Но сейчас же уже поздно! Ты хочешь открыть библиотеку сейчас?!

— Ты что, не слышал, что я сказала?! — Твайлайт ткнула копытом в мою сторону. — Ты не слышал, что сказала она?

— Эй, я скажу, это, конечно, очень плаксивая сказочка, но в самом деле! — Спайк пожал плечами. — Ты что, правда веришь, что все пони про нее забывают?! Или, вон, про Мэра и ее дочь на мельнице?! Или… или…

— Спайк, пожалуйста! Поверь мне!

— Она просто пришла сюда с улицы, Твайлайт! — Спайк пожал плечами, приподняв на себе жесткий фрак. — Мне все равно, что она вежливая, или что у нее крутая тол… крутая тол…

Он начал наклоняться, задыхаясь.

Твайлайт вскинула бровь.

— Спайк?..

Внезапно его глава дернулась вперед и он рыгнул. Из его рта вырвался чудовищно горячий изумрудный огонь, поглотив половину столика с напитками. На землю упал маленький свиток, но Твайлайт в тот момент куда больше волновалась о вдруг вспыхнувшем цветочном венке.

— Спайк! — завопила в ужасе Твайлайт, отшатнувшись и чуть не поскользнувшись на собственном платье.

— Это н-не моя вина! — Спайк подпрыгнул на месте, косясь на растущее пламя. — Откуда мне было знать, что письмо от Принцессы придет так поздно ночью?!

— Надо было метить прямо вверх, или еще куда-нибудь! Ох! — Твайлайт закатила глаза и подняла горящий венок телекинезом. — Помоги мне его потушить!

— Ага! Э… конечно! Секунду только… — дракончик нагнулся и подобрал свиток.

— Спайк! Сейчас же!

— Но разве ты не хочешь прочитать…

— А что, у меня сейчас нет проблем поважнее?! — сердито огрызнулась Твайлайт. — Давай же!

— Ох… — Спайк бросил свиток и торопливо поковылял к единорогу. — Ладно, давай тушить.

— Послушайте, мне очень, очень, жаль! — воскликнула через плечо Твайлайт. — Займет всего минуту!

Они торопливо отошли на четыре шага, к центру стола.

— Скорее, Спайк, хватай чашу!

— Фууу, серьезно что ли, Твайлайт? Пунш?! Здесь что, нету что ли, ну, типа, прекрасного такого корыта с водой снаружи?

— Ты что, хочешь спалить всю Ратушу, пока возиться будешь?!

— Ладно! Пунш так пунш! Дай только ухватиться…

— Осторожнее… осторожнее…

Я отвернулась от их панической борьбы с огнем. Они вылили яркую жидкость на огонь, заслонив дымом весь высокий потолок, а я в этот момент боролась с волной холода. Обхватив себя копытами, я опустила взгляд на пол, блуждая глазами, пока не наткнулась на свиток.

Я часто заморгала.

На пергаменте стояла лунная печать.

Поерзав на месте, я оглянулась на Твайлайт и Спайка, затем обратно на свиток. Я настороженно опустилась перед ним на колени и подхватила его телекинезом. Не сказав ни слова, я развернула его и пробежалась глазами по вычурной каллиграфии. Несколько секунд спустя я ахнула, и дрожь моя удвоилась, но не по вине холода.

Я встала, слыша, как грохочет сердце. Я глянула на развернутый свиток в магическом захвате, затем на свадьбу. Пламя почти погасло, а дым начал рассеиваться. Твайлайт и Спайк стояли спинами ко мне.

К тому времени, когда они развернулись, я их уже видеть не могла, ибо сбежала из-под теплых сводов Ратуши.

И забрала свиток с собой.

Несколько часов спустя, когда над горизонтом разгорелся рассвет, я сидела на краю койки, тупо глядя в противоположную стену хижины. На ней, среди дюжин и дюжин музыкальных инструментов, висело королевское письмо. В моих копытах лежал самый важный инструмент из всех. Я ритмично играла «Реквием по Сумраку» на Вестнике Ночи снова и снова, моля святые небеса Вселенского Матриарха, чтобы древний инструмент придал моему разуму сил против лихорадочной бессонницы, что ждет меня впереди.

— Она придет, Алебастр, — прошептала я в пустоту. Под моим боком уютно свернулся кот. Он не проснулся; ему не было в этом нужды. Я наслаждалась его теплом, равно как и гармоничными аккордами Реквиема, который вновь стал необъяснимо успокаивающим для моих ушей. — Она придет в Понивилль. Через два дня она будет здесь…

Развернутый пергамент мерцал в золотом сиянии древнего инструмента. Мои глаза не отрывались от ряда чисел: восхитительно четкой даты Ночи Кошмаров.

— И я тоже буду там, — прошептала я. С моей щеки скатилась слеза. Я дрожала, изо всех сил борясь со сном. — Я буду там. Так помоги мне, Алебастр. Мы оба будем там. И мы будем помнить вместе. Мы будем помнить вместе, — я сглотнула и простонала: — Мы будем помнить…

Если воспоминания — это все, что ушло от меня, то я с радостью приму все, что придет им на замену.

---

[1] Переходим к терминологическому хардкору, отныне и вовеки веков. Запястье находится у лошади посередине передней ноги. Равно колену/локтю.

[2] Не знаю, есть ли такое в традиционных свадебных церемониях у нас, но, судя по тому, что мне так и не попалось специального слова для этого — скорее всего нет. В католической и вообще западной традиции за невестой должна идти маленькая девочка (младшая сестра/племянница или дочь/сестра подруги) в платье, совпадающим с платьем невесты, и несущая ее букет, чтобы передать ей во время церемонии.

[3] Второй день после рождества.