Квадрофония

Квадрофония

Вообще, это давняя история, как я сумела познакомиться с ней, а я имею ввиду Октавию. Октавию Мелоди. Тогда я не то чтобы не видела её в живую — я даже её настоящего имени не знала. Также как и я, Дерпи Хувз, Октавия стояла у истоков (хотя каких там истоков) издания нашумевшего музыкального журнала "Дрюч". Ох, моя личная гордость! Я мирно себе поживала в Понивилле вместе с моей подругой, Винил Скрэтч, пока внезапно, сидя за очередной кружкой сидра, мы не решились публиковать собственные новости, посвященные миру электронной музыки. То, что продавали тогда газетчики было невозможно читать. Просто невозможно.

Хорошо что "Винилка" была гаражным жокеем и могла подсобить с рекламой. Ну, а я…  по началу мне приходилось выдёргивать клочки информации из всякой непотребной прессы, чтобы хоть как-то наполнить наш родимый "Дрюч"… Жутко-жутко стыдно. С первой печатью журнала тоже вышла, пардоньте, афера — уговорить моего знакомого-типографа "за бесплатно" не получилось, поэтому я проникла в типографию ночью и худо-бедно смогла сделать то, что было необходимо...

Но удача нам улыбнулась, как говорится, во все щели. На один из сетов Винил притащился какой-то знаток из Филлидельфии, сказал мне, продававшей плоды наших совместных усилий, что у него тоже были кое-какие мыслишки по поводу хорошего, сдобренного современными исполнителями дайджеста. Как он заметил, в мегаполисах сейчас моден синтвейв, который видится ему слишком "дистопичным" и "гедонистическим". Он решил подсобить нашей локальной тусовке, оставшись у нас. Я ничего не поняла из его болтовни, но Винил молча одобрила это предложение. Какая муха, спрашивается, его укусила приехать сюда и обратиться к паре местных бездельников? Примечательно, что он не просмотрел ни одной страницы нашего тогдашнего "Дрюча". Возразила ему я, конечно, про себя.

Дела с ним, впрочем, шли недурно. У Нидл Дропа (именно так его звали) было до хвоста связей. Он строчил своим коллегам из разных уголков Эквестрии, разнюхивая — что да как. Собранных инсайдов исправно хватало на новые недельные выпуски. Распространяли мы их, естественно, тоже по рассылке, и мне было положено бегать на почту каждые полчаса, что, гм, навевало те ещё реминисценции…  

Вскоре начали приходить письма и от читателей, которые, по существу, являлись инсайдерами Нидла. Среди них иногда встречались какие-нибудь просьбы заядлых тусовщиков обозреть "классику". Этим занималась Винил, скучавшая без клубной деятельности. Раньше её «движ» всегда приходился на ночное время, но когда она уселась за канцелярию — её драйва едва ли хватало до одиннадцати. Изрядно задолбавшись она могла тупо раскачиваться на стуле, ощущая себя где-то там, на своей волне.

Однажды нам пришла рецензия на альбом Флориды Скайлайн от пони, подписавшегося как "Рейв Ветеран"… Мы дружно посмеялись и выкинули его, потому что обзор был худенький, к тому же на табу Нидла (если кто не догадался, то на синтвейв).

После этого случая всё и завертелось. Как наш инкогнито не обзывался: "Фэтбой Слим", "Дэд Маус", "Кристал Метод", "Ультравокс"… Было очевидно, что это одна персона. Как-то я застала Винил  поздно вечером, когда та буквально списывала в свою рубрику то, что прислал этот "Продиджи". Я сказала, что это неправильно, и нам нужно связаться с ним. Договорились не рассказывать об этом Нидлу, благо вся писанина лежала на нас.

Таинственный обозреватель очень быстро раскрылся. Да-да, это была та самая Октавия Мелоди. По крайней мере, отныне она подписывала свои письма исключительно этим именем. Мы были склонны верить в подлинность "Октавии". Главное — как ты сам себя называешь, а остальное — дело привычки. Как будто наши клички чем-то принципиально лучше, ага.

Кроме изрядно похорошевших рецензий, которые она нам продолжала подгонять и которые стали для "Дрюча" своеобразным духовным экстази, она также чиркала нам (редакторам!) обычные заметки о своей жизни.

В то время Октавия ещё не поступила в столичную консерваторию и не корпела над книгой по теории музыки. Она была скромным подростком из семьи интеллигентов, кочующей между Троттингемом и Мэйнхэттеном в след её старшей сестры-балерины.

Несмотря на своё происхождение, Октавию не привлекала сцена. Тот факт, что она по многу раз в году слушала классические партии и то, что её родители наняли ей репетитора-виолончелиста, совершенно никак не клеился с увлечением какой-то там электронщиной. Нет, конечно, многие дети любят примитив… но это был другой случай.

Не могу предположить, откуда она брала свежие номера журнала. Тырила где-то? Или просто писала на наш адрес, не задумываясь о реакции? Это невозможно.

Разумеется, серьёзность Октавии нас заразила и предопределила дальнейшую судьбу журнала. По итогу, Нидлу не приглянулась одна статейка, которую мы осмелились вкинуть в тридцать пятый выпуск, и, не зная реального автора, он накричал и обидел Винил. Там было что-то про электро-свинг, но придрался он только к одной фразе: "…пускай, эстетам не придётся по душе сэмплированная скрипка, но этот жанр как будто создан для приобщения широкой аудитории к музыке по большей части утерянной". Представляю, как Нидл боялся усомниться в собственном вкусе. Мы стали догадываться, почему он так презирал ретро волну…

— Знаете, Нидл, — сказала я, — мне много раз приходилось выполнять грязную работу. Быть грузчиком, подставным зрителем, почтальоном (в том числе и у вас), но сейчас я хочу, чтобы моя совесть была чиста. Уходите.

Чую, что именно так бы сказала Октавия на моём месте. Язык Дерпи Хувз подвешен куда хуже.

Нидл, конечно же, глубоко оскорбился и съехал из нашего логова. Пускай ищет лопухов для своего андерграунда и прочей негаданной зауми где-нибудь ещё!

"Дрюч" после всей этой чехарды, к сожалению, пришлось закрыть. Зато в нашем круге появился ещё один пони. Ровно годик тому назад перед иногородним фестивалем Винил, вернувшейся к своей нормальной активности, мы наконец-то сошлись с Октавией в живую. Винилка и я договорились в одном из писем встретиться с ней у Мэйнхеттенской библиотеки. Тогда я первая увидела Октавию, но она почему-то испугалась и не признала меня так, как я её. Может, боялась показаться нелепей меня?

— Стой, Октавия! Это же ты, так?

Какая же замечательная — эта Октавия.