Вознесение Луны
Время собирать камни
С этого момента придётся нарушить негласное правило "Одни сутки — одна глава" — день Луны обещает быть слишком насыщенным, чтобы всё это было умещено в одну главу.
[1] 8.26 Согласно канону, кокатрис представляет собой двух отдельных существ, наделённых некоторой (связующей) магией, лишившись которой кокатрис превратится в курицу и кобру. Курица и кобра, получившие эту магию, превращаются в кокатриса.
Небо востока уже начинало набирать цвет, но там, под кронами Вечнодикого леса всё ещё царила ночь, и пегас благоразумно летел высоко над чёрно-зелёным ковром листвы. Дорога была дальняя, он выбился из сил, но он нёс одну важную весть. И, возможно, самую ценную весть всей его жизни. Далеко, почти у самого горизонта, на фоне розового неба из-за дымки выплыли голубовато-серые силуэты башен. Замок одиноко располагался в океане Вечнодикого леса, и за многие века остался единственным после Селестии свидетелем событий тысячелетней давности. Окна башни когда-то были закрыты резными ставнями, но время не коснулось лишь огромных витражей центрального зала, и сейчас замок смотрел на дикий лес черными пустыми глазницами окон.
Ещё два раза взмахнув крыльями, пегас на скорости влетел в одну из комнат башни, едва чиркнув сложенными крыльями по каменному проёму. После слепящего в глаза света, помещение казалось черным. Но всего три заветных слова могли вновь вдохнуть жизнь в это мрачное место.
— Найтмер Мун вернулась! — воскликнул он.
Солнце только поднималось над кронами деревьев, редкими косыми лучами проникая в высокий каменный зал через сетку мутного витражного стекла. Рассеиваясь, они ложились светящимся ковром, касаясь почти самого его входа, озаряя два ряда полуразрушенных и поросших плющом колонн и прогоняя остатки ночного мрака из самых дальних и тёмных уголков зала. В свежем от ночной прохлады и хрустальном воздухе медленным беспорядочным вихрем носились незримые пылинки, ярко вспыхивающие в лучах солнца. Но скоро кто-то неоспоримо могущественный или невозмутимо дерзкий и решительный ярким потоком ворвётся в стены этого замка, развеет его безмятежный сон и вынесет его из чертогов безвременья…
— Я, его Святейшество Гораций Адеодат Авентин Мун Люминас, наследственный избранник богини тьмы — Найтмер Мун, единственный её законный представитель и Папа Церкви Второго Пришествия, готов сообщить благую весть. Найтмер Мун вернулась!
Стоявший за каменным алтарём мерин повёл передним копытом, отчего длинный рукав его рясы, став полупрозрачным, засверкал в лучах восходящего солнца золотыми нитями. Его темнеющий силуэт обрисовался огненной окантовкой на фоне высокого витражного стекла. Земнопони опустил голову книзу, отчего седая грива коснулась самой земли.
— О, святая Найтмер Мун, — тихо скользнули голоса под сводами замка.
Их было трое. Один стоял перед алтарём на возвышении. Двое, одетых в багряные рясы — в зале. Самым молодым среди присутствующих был серый высокий единорог с неестественно вытянутой угловатой мордой и черными прилизанными гривой и хвостом, казавшимися оттого куцыми. Его взгляд был тяжёл, но внушал не столько трепет, сколько неприязнь любой решившейся заговорить с ним пони. Другой же — пегас, чьи крылья скрывала накидка, был напротив — сух и стар. Его движения казались суетными и беспокойными. Судя по беспорядочным движениям головы, полуслепой взгляд старца так и скакал с предмета на предмет, будто не зная, за что зацепиться, а вечная, словно приросшая к его морде улыбка, вызывала недоверие к каждому слову этой личности.
— Кто принёс эту весть? — спросил серый единорог в багряной мантии.
— «Ваше Святейшество»! — надменно поправил стоящий рядом пегас в багряной рясе своим скрипучим голосом, взглянув исподлобья своей беззубой улыбкой на единорога.
— О, Цецилий, — покачал головой мерин за алтарём, — формальности сейчас вовсе ни к чему. Тем более, как вы видите, мы даже не в полном составе, — добавил он приторно-слащавым голосом.
— Формальности, Ваше Святейшество, настолько ни к чему, что Аурум до сих пор не в наших рядах? — спросил Цецилий, продолжая улыбаться. — Или он больше не кардинал Его Святейшества?
— Аурум Макблэкстрим сегодня не явится. Он просил его искренне простить…
— Он настолько занят, что даже пришествие святой Найтмер для него причина? — продолжал допытываться Фидэс Цицелий, но Папа лишь едва приложил копыто к своим губам, пристально посмотрев на своего кардинала. Взгляд Папы излучал неуловимую всепрощающую снисходительность. Взор кардинала, скрывавшего свои ослепшие глаза под тенью капюшона — священную ненависть. И ещё на мгновение задержавшись на Цицелии, Гораций вновь повернулся к единорогу, чуть склонившись. — Кандор, вы что-то спросили?
— Откуда уверенность в достоверности этой информации? — конкретизировал свой вопрос жеребец, чем заслужил очередное нравоучение.
— Вы ставите под сомнение слова Его Святейшества?
— Ничуть. Но я могу сомневаться в достоверности послания, — ответил единорог.
— И совершенно справедливо, — вновь улыбнулся Гораций, решив подыграть Кандору, чтобы сгладить ситуацию. — Но на этот раз источники самые что ни на есть достоверные. Своим немногочисленным настоятелям я доверяю как и себе. Ничто не способно сплотить так, как это делает вера и идея…
— О, святая Найтмер Мун, — глухим скрежетом раздался единственный голос, и Гораций был вынужден прерваться.
— О, святая Найтмер Мун, — повторил с поклоном земнопони у алтаря, но всуе, словно исполнив долг. — Так, о чём там… Ах, на это раз, — продолжил он, умело играя голосом и жестами, — письмо из города Даркстоун. И голос свыше мне говорил…
— О, святая Найтмер Мун, — вновь раздался голос, и единорог злобно глянул на старца в багряной рясе. Но тот закрыл глаза и поднял подбородок кверху, сохраняя невозмутимость.
— Святая Найтмер, — с поклоном в его сторону ответил Гораций, и спешно продолжил. — Голос мне говорил, что на этот раз ошибки быть не могло. Иначе бы я не смел тревожить вас. Но вернёмся к письму, — почти воскликнул мерин, доставая из рясы сложенную бумагу.
— Доношу до сведения Его Святейшества Горация Адеодата Авентина Мун Люминаса, Папы церкви Второго Пришествия, что лично являлся свидетелем, как Найтмер Мун, вселившись в тело похожей на неё пони, — читал он, играя голосом, — ходила по улицам Даркстоуна, скрывая крылья под чёрной накидкой. Пони, в тело которой вселилась Найтмер Мун, живёт в борделе местного дельца по прозвищу Паук. Ночью она вышла из дома и, оглушив не проявивших к ней должного почтения пони кантерлотским голосом, сразила их молнией из разверзшихся небес, о чём срочно вам и сообщаю. Засим откланиваюсь. А. Л.
— Оскорбительно! — возмутился Цецилий. — «Скрывается в борделе». Похоже на ересь, глупую шутку! Я бы на вашем месте за оскорбление Святой Найтмер Мун, получи я такое письмо…
— Вы бы письма не получили, — ответил Кандор, решивший не молчать на этот раз. — Гораздо большим оскорблением является считать, что Найтмер Мун недостаточно могущественна, чтобы покарать виновных без вашего участия.
— Нет-нет! — громко воскликнул Гораций, вскинув копыто, отчего в рассеянном луче света закружились вихри золотых пылинок. — Мы действительно не знаем состояние Найтмер Мун. И если её дух недостаточно могущественен, чтобы явиться вечной ночь и обратить в веру каждого в Эквестрии, то нам необходимо помочь ей обрести могущество.
— В Тёмном Писании, — подхватил старец своим надрывным голосом, — сказано, что она явится на тысячное празднование дня солнцестояния: «И явится она в облике тьмы на тысячное торжество солнца, и сложит вскоре корону правитель, пожиная плоды своих трудов, и иная обретёт небывалое могущество, поведя и Луну, и Солнце в очерченных ей кругах. Будет эпоха благоденствия Эквестрии, какого не было до и не будет после…» Святая Найтмер Мун явится сильна и могущественна. И уже никто не будет в силах её сдержать.
— Она не явится сама. — выступил вперед Кандор. — Это лишь цитата из…
— Если Найтмер сошла с небес и не явилась к нам, — перебил его Гораций, одарив своих кардиналов слащавой улыбкой, — значит, на то её воля. Воля Найтмер — быть встреченной своими подданными. И если так, то мы должны немедленно выдвигаться в Даркстоун, чтобы встретить владычицу Ночи.
— Если о Найтмер знаем мы, то знает и нынешняя принцесса. Сегодня же её стража возьмёт город под охрану, — предупредил Кандор.
— Вы хотите сказать, — начал Цецилий, — что Найтмер не под силу одолеть всю армию нынешней принцессы взмахом одного лишь крыла?
— Я считаю, — повысил голос Кандор, — что мы достаточно благоразумны, чтобы не действовать в открытую. Во всяком случае, пока. Мы не знаем, она ли это, почему скрывается, и мне едва ли верится, что нам удастся попасть в город незамеченными. Я бы, с позволения Его Святейшества, взялся бы за разработку…
— Мы должны верить в Найтмер, — тихо перебил его Гораций, смотря кардиналу в глаза. — И тогда она не оставит нас. Согласно церемониальному своду, встречать Найтмер во время её Второго пришествия должен Папа и хотя бы один из его кардиналов. Цецелий, — обратился тот к пожилому мерину.
— Во имя святой Найтмер я готов исполнить любой приказ Его Святейшества.
— Вы отправитесь со мной. А вы, — окликнул серого единорога Гораций, — на вас будет возложена немного иная задача… Вы говорите, в город прибудет стража Селестии? — переспросил Папа, склонив голову и вновь улыбнувшись.
— Именно, Ваше Святейшество.
— В таком случае, займитесь этим вопросом, Кандор. Не забывайте, что пока нынешняя принцесса у престола, вне стен этого храма вы — канцлер Нейсей. А кому как не первому советнику главы Эквестрийского Совета под силу убедить нынешнюю принцессу не торопиться с решениями?
— Ваше Святейшество, должен вновь вас предупредить, что Эквестрийский Совет может лишь дать рекомендации.
— А Совета уже бессильно слово? — риторически спросил Гораций, сходя с возвышения к своему кардиналу. — Убеждайте.
— Всё во имя Найтмер! — кивнул головой Нейсей.
— Всё во имя Найтмер, — кивнул ему в ответ Гораций, интонацией давая знать, что права на ошибку у кардинала нет.
Вскоре, после отбытия собравшихся, Замок двух сестёр стал пуст. Как и многие годы до этого он, единственный свидетель разлада принцесс, вновь молчаливо созерцал зелёный кров Вечнодикого леса. Но незримый исполинский механизм с тяжёлым стоном сдвинувшись с места уже начал свою работу и, ширясь во все стороны, задействуя всё больше шестерёнок, медленно набирал обороты, обещая в скором времени преобразить Эквестрию до неузнаваемости.
В просторной светлой комнате с высокими окнами в пол и выходами на балкон, за накрытым столом сидела принцесса Селестия. Она выглядела изнурённой, а бесцельно блуждающий взгляд выражал апатию и безразличие, которое принцесса умело скрывала от окружения за мягким голосом и улыбкой.
На столе Селестии никогда не было слишком много блюд. То ли оттого, что не в правилах Аликорна подчёркивать своё положение, то ли оттого, что на завтрак Селестия отводила себе всего пятнадцать минут. Пятнадцать минут на то, чтобы наесться до ужина, ведь не каждый день Селестии удавалось прерваться на обед — дела стекались из всей страны и все требовали участия принцессы. Селестия старалась никогда не отказывать даже в самой малейшей просьбе. Участие в открытии картинной галереи в Ванхувере, завершение первого этапа строительства моста в Мэнхеттене, встреча с жеребятами начальных классов во время их экскурсии по Кантерлоту и почти ежедневные аудиенции — всё это требовало времени, но сохраняло Эквестрию такой, какой её желала видеть Селестия. И сохраняло Селестию такой, какой её желала видеть Эквестрия.
Создавая утопический мир вечной гармонии, она верила, что именно её участие в жизни страны и народа помогает ей оставаться любимой почти каждой пони Эквестрии, не превратиться в далёкое от жизни божество. Являясь правителем, становиться для каждого подданного матерью и наставницей. А добрым советом наставника можно добиться гораздо большего, чем указом правителя. Указы можно отменить, систему — перестроить, но идея будет жить, пока жив хоть один её последователь. За идею стоит бороться, за идею можно отдать жизнь. И, не изменяя собственной философии, день изо дня Селестия отдавала ещё один кусочек своей жизни ради идеи.
Сотни лет правления без сестры. За эти годы сменились поколения подданных, никого из тех, кого когда-то знала Селестия раньше, уже не только не было в живых, но и не было о них ни воспоминаний, ни историй. Только краткая запись в забытом дворцовом архиве. Каждая придворная пони была лично знакома Селестии, каждой она уделяла внимание, какое только может оказать принцесса, не обделив вниманием и остальных. О каждой принцесса знала историю, помнила редкие моменты, когда судьба сводила их вместе. Помнила эмоции и восторг, которыми она делилась. Но каждая пони, без исключения каждая, уносила с собой тепло, которым так щедро делилась Селестия.
Воспоминания редких встреч и фраз, казавшихся такими искренними и такими ценными и значимыми внезапно вдруг обесценивались, оседая мёртвым грузом, более никому не нужным. И крылья Селестии опускались. Сколько ещё их пройдёт, скольких ещё проводит принцесса? Можно ли создавать нечто великое, создавать это искренне, зная, что в недалёком будущем тебе предстоит увидеть, как все труды будут стёрты. И придётся начинать сначала. С самого начала, и столь же восторженно, и столь же самозабвенно, как будто первый и единственный раз.
И идея превращалась в тщет и суету. Бессмысленную и никому ненужную. Принцесса не могла не понимать, что её героический подвиг, совершаемый каждый день с самого поднятия солнца и даже после его захода, создавал тот прекрасный мир Эквестрии, ради сохранения которого стоило бы жить. Но всё это было очень тонко и едва уловимо. А воспоминания о ставших счастливыми пони оказывались ненужными слишком быстро и слишком болезненно. После осознания этого следующие несколько десятков лет ушли на попытки вернуть былую искренность. Но это было слишком трудно даже для Аликорна.
Прошло ещё полсотни лет, и Селестия взяла свою волю в копыта. Безразличие принцессы к происходящему не должно было коснуться с таким трудом созданного счастья Эквестрии. Теперь происходящее стоило воспринимать как роль. Как работа, которую надо выполнять, не задаваясь вопросом, зачем.
«Я сдала себя в аренду», — писала Селестия в своём дневнике, — «плата — мимолётный миг счастья в глазах проходящих мимо, который вскоре у меня отбирают. Я устала. Когда-нибудь я не выдержу, и присоединюсь к ним. Аликорны не бессмертны, как принято считать. Жизненные силы мне даёт престол и счастье всех любящих меня пони. Любящих за что? За то, что я умею казаться искренней. За эти сотни лет я заново научилась разговаривать. Теперь я говорю совсем по-другому. Слишком правильно и предсказуемо, как точно выверенный механизм. Мои действия, слова и эмоции более не принадлежат мне настоящей. Заметил ли кто-то, что я стала тенью бывшей Селестии?
Сегодня winter wrap up. На лугах носятся пони. Они резвятся, живут полной жизнью, ловят жадно каждый её миг. Я хочу быть, как они. Жить столь же полно и самозабвенно, не играя мудрую наставницу с проклятьем вечной жизни. Я уйду. И есть лишь одно… Моя сестра. Она вернётся через четыреста семьдесят три года, и я не могу уйти, не получив её прощения.
Последний день зимы. 473 года до конца моего заточения.»
Селестия закрыла дневник и скучающим взором глянула на фруктовое желе, аккуратной башенкой стоящее на тарелке. Оно притягивало внимание своей формой, и в контексте вселенской печали смотрелось нелепо и глупо, словно какая-то насмешка. Принцесса налила чаю, охладила его кусочками льда из хрустальной чаши с маленькими креманками с мороженым и уже собиралась встать из-за стола, как двери раскрылись, и едва поклонившись, в комнату спешно вошёл Шайнинг Армор.
— Ваше Высочество! Вам срочное письмо, — оповестил начальник стражи, остановившись в пяти шагах от стола.
Селестия сама встала и подошла к жеребцу. Переняв конверт магией, она сломала печать и распаковала его.
«Доношу до сведения Её высочества: сегодня мне сообщили, что некий пони по имени Жером скрывает от правосудия беглую принцессу Найтмер Мун. Информация достоверна. Ситуация требует немедленного вмешательства.
Мэр города Даркстоун
К. Мэйджор»
— Что-то не так, принцесса Селестия? — поинтересовался Шайнинг Армор, всё это время изучавший изменение эмоций на мордашке принцессы.
— Похоже, Луна нашлась… — шепнула Селестия. — Только тихо! Никому ни слова. Она нашлась при странных обстоятельствах, и это меня тревожит. Прежде всего, мы должны решить, как действовать. Если это действительно она, я не могу упустить её ещё раз. Немедленно разыщите Фэнси Пэнтса и Флёр де Лис. Я хочу видеть всех вас в малом зале через двадцать минут.
Шайнинг Армор поклонился и исчез в дверях. Селестия раздвинула мешавшую посуду, достала перо и бумагу.
«Капитану Вондерболтов Спитфайр.
В связи с возможным раскрытием местонахождения принцессы Луны мэром города Даркстоун, назначаю вас начальником разведки и поручаю команде Вондерболтов совершенно секретное задание: приказываю немедленно направить все имеющиеся силы в Даркстоун. Принцессу скрывает некий пони по имени Жером. Состояние и намерения их неизвестны. Следует занять позиции в городе и наблюдать за действиями Луны и вышеназванного пони. Ежечасно докладывать ситуацию в Кантерлот, ожидая подкрепления или иных приказов. Не вмешиваться без крайней на то необходимости.
P.S. Письмо мэра прилагаю.
P.P.S. Будет благоразумней оставить форму в Клаудсдейле»
В зале совещаний нарастало напряжённое перешёптывание. Флёр де Лис что-то доказывала своему супругу Фэнси Пэнтсу, активно жестикулируя копытом, он слушал её устало, чуть склонив голову на бок, а Шайнинг то и дело перекладывал бумаги из одной папки в другую, делая вид, что не замечает их маленькой супружеской драмы. Селестия смотрела на происходящее через чуть приоткрытую дверь, собираясь мыслями. Наконец, она расправила величественно крылья, толкнула копытом дверь и вошла, сохраняя на своей мордочке самое серьезное выражение. При появлении принцессы, все трое присутствующих смолкли и кивком поприветствовали Селестию. Принцесса ответила взаимностью и села в кресло у стола.
— Мои верные подданные. Сказанное здесь не должно стать поводом для дискуссий вне этого зала, — предупредила Селестия, внимательно посмотрев по очереди на каждого присутствующего. Дождавшись трёх ненамеренных жестов согласия в виде кивка головой или на мгновение закрытых глаз, принцесса продолжила. — Как вы знаете, Найтмер Мун была изгнана из Эквестрии тысячу лет назад. Но мало кому известно, что она — лишь дух, личность, завладевшая сознанием моей сестры. Дух, пожелавший возвыситься надо мной, возжелавший сделать Луну сильнее и могущественнее меня. Я смогла бы признать её превосходство ради блага страны, но разрушительная природа Найтмер Мун не могла сделать Эквестрию лучше. Тогда мне пришлось прибегнуть к единственному известному мне на тот момент заклинанию.
Магия Элементов Гармонии была известна лишь их создателю — непревзойдённому волшебнику всех времён, Стар Свирлу Бородатому. А он, в своё время, исчез при самых загадочных обстоятельствах, оставив разгадку магии Элементов Гармонии будущим поколениям. Нельзя сказать, что я совсем ничего о них не знала. В многочисленных книгах Старсвирла я не раз встречала упоминания о загадочном Древе гармонии, которое защищает Эквестрию. И когда однажды проделки Дискорда стали невыносимы, мы с Луной извлекли Элементы гармонии из Древа и применили их против Дискорда.
С тех пор, уверовав в могущественную силу, не требующую ни особых навыков, ни познаний — лишь предрасположенность к сильной магии, я хранила их под плитой одного из залов нашего с сестрой ныне заброшенного замка. Тогда я не понимала истинную суть элементов. Как и, вероятно, едва ли её понимал сам их создатель и носители.
В тот день, или, вернее, внезапно сошедшую ночь, Эквестрия оказалась под угрозой. Я отказалась бороться со своей сестрой, и оказалась серьезно ранена. Тогда я прибегла к единственному возможному на тот момент выходу…
Селестия запнулась, голос её дрогнул. Сделав паузу и набравшись сил, принцесса продолжила:
— Эта тема никогда ни для кого не была тайной, и многие поколения пони пересказывали эту красивую историю о моём героическом подвиге. Я не люблю её, и вовсе не потому, что она повествует об изгнании моей сестры. Я не люблю её оттого, что в сотнях интерпретаций этой истории на первый план вышла моя победа. А ни один победитель, настоящий победитель, тот, что сам участвовал в смертельной битве, не считает себя таковым. И он не хотел бы, чтобы его победа гремела по всей стране как призыв, достижение и пример доблести, восхваляя его смелость, отвагу и героизм. Она должна звучать тихо, как напоминание и предостережение. За громом и вспышками салютов не слышно стонов и рыданий бессонными ночами. Она заглушает стенания воспаленного рассудка, затмевает безграничное отчаяние. Ни одна ода не пропоёт вам о том, что чувствовал победитель, потерявший всё во имя победы. И ни одна книжка не расскажет вам о том, на чьих плечах лежит ответственность за случившееся.
Бедная Луна… даже самая тёмная магия, ни в каком её проявлении не способна завладеть разумом без причины. Что-то изгрызло душу моей сестры. Некая давняя обида всецело завладела её сознанием, и когда разрыв между некогда неразлучными сестрами стал слишком велик, несчастная принцесса готова была на всё, чтобы его сократить. Стоит ли говорить, что сама Луна, даже обиженная и обделённая моим вниманием, не могла желать ни погружения Эквестрии в вечную ночь, ни моей гибели. Она просто хотела быть как её старшая сестра.
Я собрала вас здесь, чтобы сообщить: Луна была освобождена мной, — произнесла Селестия и, прочтя замешательство в глазах присутствующих, продолжила: — В ночь на празднование Дня Летнего Солнцестояния звезды должны были сойтись таким образом, чтобы возвращение Найтмер, а вместе с ней и моей сестры, было максимально безопасным для моей сестры и для всей Эквестрии. Магия, призывающая силу небесных светил и звёзд в дополнение к магии Аликорна — самая малоизученная и самая опасная магия. Она должна была быть использована именно тем утром на рассвете, и не могла быть применена ни ранее, ни позднее. Почему я никогда и никому не говорила об этом? Я хотела избавить Эквестрию от тревожных потрясений и спекуляций на эту тему. Слухи вокруг тревожных фактов раскачивают ситуацию сильнее, чем сами факты.
— Слухов избежать не удалось, — констатировал Фэнси Пэнтс, слегка задетый, что принцесса не поставила в известность даже приближённых ей пони, которые пользовались у неё высоким доверием. — Пони в городах и сёлах, не посвящённые во все тонкости ваших непростых с Луной отношений, может, и восприняли задержку восхода как вашу оплошность, и не особенно обратили на нее внимание. Однако, элита очень настороженно относится к этому и ловит буквально каждое ваше слово.
— Я понимаю ваше недовольство, — понимающе кивнула принцесса, — но сейчас я бы очень хотела обсудить одну важную новость. Нашлась моя пропавшая сестра. Пришли известия из города Даркстоун. Мэр этого города сообщил, что некий пони скрывает беглую принцессу у себя…
— Так в чём же проблема? — почти перебил Шайнинг Армор, стараясь придать проблеме незначительность. — Давайте выдвинемся сегодня же, и уже к ночи прибудем в Даркстоун.
— Вероятно, — вмешался Фэнси Пэнтс, пытаясь копытом чуть подвинуть повисшую на нём Флёр де Лис, — вы ещё слишком юны, чтобы понимать, что королевская особа не может рисковать собой.
— Прошу, конечно, прощения, Фэнси, — небрежно произнёс начальник королевской стражи, которому почему-то стало противно, что супруга решившего читать нравоучения жеребца, похоже, слабо понимает, где и при каких обстоятельствах находится, — но вопрос был адресован принцессе Селестии.
Фэнси Пэнтс, дослушав своего оппонента, лишь отвернулся, а Флёр де Лис недовольно взглянула на Шайнинга Армора. И отвернулась точь-в-точь как её муж. Похоже, только Селестия оставалась в стороне.
— Я не боюсь ехать в Даркстоун, — покачала головой принцесса, — но опасения Фэнси Пэнтса отчасти разделяю — будь я обычной пони, я не раздумывая отправилась бы туда. Но я не знаю намерений своей сестры. Нет, я не верю, что Луна собирается отыграться за своё тысячелетнее поражение. Риски крайне малы, но очень высоки ставки. Я никогда не стану рисковать спокойствием своих подданных ради собственных интересов. Даже если на кону стоит дело всей моей жизни. Ради которого я и жила оставшуюся половину тысячелетия.
— В таком случае, я мог бы немедленно направить часть гвардейцев в Даркстоун. А для вашей безопасности будет усилена королевская стража. Выставлены дополнительные силы на подъездной дороге к Кантерлоту. С вашего позволения станет возможным привлечь силы социальной полиции в крупных городах…
— Но, принцесса, — обеспокоенно вмешался Фэнси Пэнтс. — Мы с Флёр считаем…
— Моего позволения больше не требуется, — будто не расслышав своего церемониймейстера, произнесла Селестия, — сегодняшним приказом я повышу вас до главнокомандующего всеми силами Эквестрии. Вондерболты уже отбыли в город и ждут вашего подкрепления. Но я очень прошу вас, Шайнинг Армор… Лучшая власть — это та…
— …которая не видна, — окончил жеребец, кивнув. — Я вас понял, принцесса.
— Вновь осмелюсь возразить, — вмешался Фэнси Пэнтс, отложив в сторону сложенный листок бумаги от Флёр де Лис, который она ему только что всунула, — но на мой взгляд, — опять прервался он, стараясь сосредоточиться и вспомнить, о чём следует говорить, — вопросы подобного характера должны решаться никак не силовыми методами. Я не хочу сказать, что ваши действия неверны, но… если за Луной придёт королевская гвардия… — замялся жеребец, стараясь подобрать слова, чтобы не обидеть принцессу.
— Если бы за мной направили гвардию, — пришла ему на выручку Флёр де Лис, — я бы, несомненно, перепугалась.
— Ты вчера ночью испугалась своего белого бального платья на вешалке, — улыбнулся Фэнси Пэнтс, склонив голову к своей супруге, и они сдержанно засмеялись. Шайнинг Армор демонстративно закатил глаза, давая понять, что сейчас не время для подобных разговоров.
— Мы просим прощения, принцесса, — извинился Фэнси Пэнтс, — но это стоило видеть… — добавил он, и прервался, получив лёгкий толчок в бок от Флёр де Лис.
— Меньше всего, — продолжала Селестия, будто ничего не произошло, — я бы хотела, чтобы пони, мои маленькие подданные, наблюдали, как волнуется их принцесса, превращая мирную Эквестрию в бастион, ожидающий сражения, и перенимали моё волнение. Ситуация и без того довольно напряжённая. И… — Селестия понизила голос до шёпота, — Луна должна видеть, что я пришла к ней с миром.
— Будет учтено, принцесса! — ответил Шайнинг Армор, твёрдо, намеренно поддерживая деловую манеру речи.
Наступило молчание. Томительное и напряжённое. Единственным, кто не проявлял беспокойства, был Шайнинг Армор, уже получивший ясность своих действий. Но что предстоит делать Фэнси Пэнтсу и Флэр де Ли, не знали ни они, ни, похоже, сама Селестия. Она сидела отстранённо, словно не присутствуя на собрании. Она не хотела продолжать и не хотела об этом говорить, но…
— Принцесса? — вопросительно произнёс Фэнси Пэнтс, склонившись под столом и глянув Селестии в глаза. — Что-то не так?
— Нет, Пэнтс… Но теперь мы переходим к обсуждению нежелательного сценария. Если предположить, что Луны больше нет, и вместо неё в Даркстоуне скрывается Найтмер Мун. Да, Флэр, — прервала Селестия попытку возражения. — Ради безопасности всей Эквестрии я должна рассматривать этот вариант… Найтмер больше не вступит в открытую конфронтацию. В противном случае, битва между мной и моей сестрой уже давно бы состоялась под сводами этого дворца. Найтмер будет скрываться, привлекая на свою сторону всё больше и больше пони.
— Принцесса, — всё-таки вмешалась Флёр де Лис, — насколько я знаю, тёмной магией нельзя навязать пони свою волю.
— Об этом даже есть некоторые упоминания в трудах Старсвирла, чьи рукописи вы считаете достаточно достоверными, — поддержал свою супругу Фэнси Пэнтс.
— Нельзя, — согласилась Селестия, — но, помните мою героическую победу над Найтмер? — задала риторический вопрос принцесса, стараясь придать своим словам саркастический оттенок. — У победителей много поклонников. Но у проигравших есть те, кто им сочувствует, понимает или даже оправдывает. И они опасней, потому что со временем они захотят вершить возмездие под предлогом восстановления справедливости. Недовольство, которое невозможно поддерживать вечно, превращается в обиду. Сменяется поколение, и забывается недовольство, оставляя только стремление к справедливости, которую можно восстановить лишь отобрав, или, в их трактовке, вернув, утраченное проигравшему. И на этом моменте уже становится совсем не важным, насколько был виновен сам проигравший. Борьба за справедливость превращается в идею и целую идеологию. А она может жить так долго, сколько потребуется. Она не боится ни грозных правителей, ни перемен, ни времени. Напротив, постепенно теряя истоки или даже намеренно отрицая первоисточники, она превращается в свод определённых, неоспоримых утверждений, догм, выставляющих проигравшего пострадавшим и следовательно правым по определению. И эта идея, некогда по своей природе созидательная, становится мощным оружием в копытах умелого и расчётливого манипулятора. Я не желаю войти в историю как правитель, державшийся за свой престол до последнего, в агонии своего правления начавший борьбу против неверных и несогласных. И если бы мой уход решил бы проблему, я бы ушла. Но я не имею права бросить Эквестрию в такое непростое время. Уверена, подобное произнёс бы каждый правитель вне зависимости от того, насколько искренне он это говорил. И если в учебниках по истории напишут, что я говорила это неискренне, то так тому и быть. В конце я уйду с запятнанной репутацией, но чистой совестью… Вы ведь понимаете, что именно мне нужно, Фэнси Пэнтс? — неожиданно для всех спросила Селестия, надеясь, что жеребец освободит её от необходимости озвучивать свою просьбу в открытую.
— Разумеется, принцесса, — кивнул церемониймейстер, весьма сомнительно и отдалённо понимая, что от него хочет Селестия. Но для верности улыбнувшись. На всякий случай.
И Селестия из приличия одарила его улыбкой в ответ.
— Прошу прощения… — вмешалась Флэр де Ли, которая считала своим долгом точно знать, чем предстоит заниматься её супругу, и почему Фэнси Пэнтс так открыто перемигивается с какой-то Тией, — что именно вы поручили моему мужу?
— Фэнси Пэнтс теперь будет являться первым советником. Он также будет тем, в чьи негласные обязанности войдёт доносить мне обо всех настроениях элиты, — вздохнув, произнесла Селестия, дрогнув голосом на слове «доносить».
— Для меня честь служить Вашему Высочеству, — кивнул головой Фэнси Пэнтс, закрыв глаза, отчасти счастливый, что вопрос разрешился сам собой.
— К тому же, — продолжала принцесса, — вы — один из самых приближённых мне пони. Проверены временем, и вас я знаю достаточно хорошо, чтобы доверять государственные тайны. К тому же, вы широко известны в определённых кругах, имеете связи и авторитет, и именно к вашему мнению склонна прислушиваться знать Кантерлота. Теперь на ваших плечах лежит груз ответственности за настроения среди крупных дельцов, авторитетных личностей и просто знати. А на ваших плечах, — произнесла Селестия, обратившись к белой кобылке с розовой гривой, чья удовлетворённая похвалами в адрес супруга мордочка, тут же приняла серьезное и сосредоточенное выражение, — как главы Эквестрийского Совета — за настроения всей Эквестрии. Потому я хотела бы, чтобы незамедлительно были созваны официальные представители Совета со всей страны. Я должна услышать, что сейчас она переживает.
— Я немедленно соберу всех, принцесса! — жеманно улыбнулась Флёр де Лис, довольная, что и её не обошли стороной.
— Флёр хочет сказать, — решил внести ясности Фэнси Пэнтс, — что она бы могла инициировать его срочный созыв, тем более, что ещё вчера приглашения в Кантерлот в связи с неопределённой ситуацией, получили все члены Совета.
— Созыв должен пройти обязательно. И я прислушаюсь к его решению в это нелегкое время. Речь идёт не только о безопасности моей сестры, но и о благополучии всей страны, — монотонно говорила Селестия, упёршись встревоженным, но отстранённым взглядом в сердечки, старательно выводимые Флёр на пергаменте. — Я хочу знать положение сил на данный момент, ведь… — принцесса замялась. — Я знаю, что после изгнания Луны, вокруг неё были сформированы не только мифы, но и целые культы, и я не могу отрицать, что кто-то из влиятельных пони может примкнуть к ним… И мне совсем неизвестны планы самой Луны…
— Могу с уверенностью заявить, что до появления Найтмер в рядах кантерлотской элиты не было разногласий, — отчитался Фэнси Пэнтс, искоса взглянув на художества своей супруги, отчасти довольный, что она наконец-то нашла себе занятие. — Насколько я знаю, сейчас ситуация такая же. И нет оснований полагать, что будет сформирована оппозиция с Найтмер во главе.
— Я очень надеюсь. Флёр де Лис, — обратилась она к высокой белой кобылке с розовой гривой. — Я крайне благодарна моей преданной помощнице. Скажи, когда пройдёт заседание? — спросила принцесса, словно у ребёнка, намеренно вопросительной интонацией, стараясь перенять её внимание от начертания любовных посланий к себе.
— Пони едут из самых дальних уголков Эквестрии, Ваше Высочество, — ответила кобылка и, перевернув пергамент на обратную сторону, метнула взгляд на своего супруга. Получив едва уловимый кивок в ответ, продолжила: — Некоторым добираться дольше суток. Они прибудут сегодня в Кантерлот только ближе к вечеру.
— Хорошо, не смею торопить, — произнесла Селестия, и украдкой улыбнувшись, добавила, — но уже сегодня к вечеру я хочу знать решение Совета. Никаких вторых заседаний. Всё должно решиться сегодня же.
— Безусловно, принцесса Селестия, Флёр ни разу вас не подводила, — поручился Пэнтс за свою супругу, прежде чем та успела сказать хоть что-то, — но по каким вопросам вы ждёте решения? Экстренное совещание происходит первый раз…
— Я… — протянула принцесса, поднимаясь из-за стола, — хотела бы предоставить это вам. Не в моих правилах подавать идеи Совету, и этот раз не должен стать исключением. Вы обсудите то, что будет важно вам, и по отчёту я узнаю, что больше всего тревожит жителей Эквестрии сейчас. А теперь собрание окончено. Если возникнут проблемы — вы знаете, где меня найти.
Шайнинг Армор встал и не дожидаясь остальных покинул зал. Фэнси Пэнтс неспешно поднялся и они, чинно откланявшись со своей супругой принцессе, направились к выходу. А Селестия стояла у окна и смотрела на Кантерлот. Меньше чем через полчаса её ждёт мисс Чирайли на открытом уроке в понивилльской школе.
Над Даркстоуном вновь сияло солнце. Оживлённый, наполненный суетой город пришёл на смену мрачному лабиринту из камня. По залитым его лучами улицам скакали пони, пестрела центральная площадь. Город продолжал жить своей прежней жизнью, никак внешне не отреагировав на события прошедшей ночи. Почти никак. Но всего лишь одна задетая невидимая ниточка уже запустила череду необратимых событий, грозя для кого-то вылиться последней ночью в этом городе.
Этой ночью Жером вернулся домой перед рассветом. Небо ещё даже не начинало светать, и, скинув свою накидку, жеребец в полусумраке поцокал в гостиную, выпить воды. Он не был в обиде на Мэйджора, не был зол, но какая-то скрытая досада на самого себя засела в его мыслях и не собиралась отпускать. Плотными тисками она сжала его и душила его самолюбие. И впервые за долгое время он почувствовал себя мерзко, словно поставил себя на место того самого пегаса с кьютимаркой в виде капли воды.
— Ты стареешь, — проговорил он, тяжело опершись о стол, — ты стареешь. Десять лет пожинания плодов всего одной гениальной роли, десять лет отработанных схем, десять лет в этом городе без достойных конкурентов, и посмотри, в кого ты превратился… в глупую Селестию…
— Вам нехорошо? — раздался сзади голос Плэйт, прискакавшей на шум, — всё в порядке? — повторила она, глядя на склонившегося над столом хозяина.
— Впервые видишь меня таким? — с ухмылкой спросил Жером, обернувшись, и Плэйт в испуге отпрянула.
— И я тоже… — упавшим голосом ответил тот. — Как там наше Высочество?
— Она не выходила из своих покоев. Скорее всего, её Высочество спит.
— Пусть спит, — проговорил Жером и направился к себе в комнату. — И ты ложись, — посоветовал он, поравнявшись с Плэйт в проходе и положив копыто ей на плечо. — Завтра, вероятно, будет трудный день.
Жером скрылся в тёмном коридоре. Щёлкнула закрывшаяся дверь, а Плэйт не шелохнулась. Ещё никогда хозяин не устанавливал с ней тактильного контакта.
Но сейчас время близилось к полудню и вовсю сияло солнце. Жером вышел из дома, щурясь от яркого света. Перейдя на другую сторону улицы, он спешным шагом вновь направился к дому, в котором проживал Мэйджор. Часов десяти обычно хватало, чтобы тот не только протрезвел, но и пришёл в себя до состояния, в котором был готов вновь вести адекватный диалог, больше для публики, в шутку, проклиная себя за всё, что произошло полдня назад.
Подойдя к дому, Жером постучался, но ему не открыли. Нотка сомнения мелькнула в его мыслях, но тревожиться пока было слишком рано. Жером постучал вновь, ещё настойчивей. Похоже, за дверью послышались шаги.
— Мэр не принимает, — отозвался голос из-за двери.
— Не переживай, я приведу его в чувство, — невозмутимо ответил Жером, чуть отступив от двери, в ожидании, что её откроют. Но этого не произошло.
— Давай, Стронг, не валяй дурака, открывай, — теряя терпение, но не подавая виду, поторопил жеребец, — не заставляй меня ждать, — добавил тот, без угрозы, но с предупреждением.
— Ты больше здесь никто. Уходи.
— Вот как? — только и смог ответить опешивший Жером — ни от кого за всё время проживания в городе он не слышал подобного. А если и слышал, то в последний раз. — Считаю до трёх, Стронг, и тебе не поздоровится. И ещё более — если ты не откроешь эту чёртову дверь! Один! Два! — рог Жерома загорелся сгустками магии, формировавшейся в пламенный шар, но именно в этот момент дверь распахнулась настежь, едва не задев единорога, и на него выскочил Стронг. Жером в последний момент успел отпрыгнуть в сторону, чтобы не оказаться под земнопони, но сильный удар в бок, пришедший по касательной, был достаточен, чтобы повалить его на землю, и огненный магический шар растворился в воздухе гулким хлопком. Перекатившись, единорог вскочил на ноги. Бок болел, стесняя движения и лишая Жерома возможности двигаться быстрее своего противника. Но у единорогов всегда есть преимущество. Особенно перед земнопони.
Это понимал и Стронг, который после своего промаха тут же сделал очередной выпад в сторону Жерома, пока единорог не успел применить магию. Но на этот раз Стронгу не удалось даже коснуться своего противника: пролетев на полкорпуса дальше, телохранитель Мэйджора оказался спиной к Жерому, и этого было достаточно, чтобы единорог этим воспользовался. Почувствовав, как что-то длинное оказалось прижатым к его шее, жеребец замер, не смея пошевельнуться.
— То, что я веду игру из подполья, не значит, что я не готов сыграть в открытую, — прошептал ему на ухо тот.
— Я лишь исполняю приказы хозяина… — пытаясь не дёргаться, проговорил Стронг.
— Твой хозяин тоже получит свою порцию, — пообещал Жером. — Что он тебе приказал?
— Никого не пускать. И даже вас. Я не знаю, почему, может, он был слишком пьян, но…
— Ясно. Не вздумай дергаться. Я всё ещё тебя держу, — предупредил единорог, обходя Стронга сбоку, — второго шанса тебе не будет. Вот так. Хорошо, — улыбнулся Жером, наблюдая, как отпущенный им жеребец обмяк и более не думает сопротивляться. — Приказ твоего хозяина всё еще остается в силе. Никого не впускать.
Жером проследовал по уже изученному маршруту и вошел в дверь без стука. С его ухода ничего не изменилось, разве что осколки разбитого стакана лежали у самой двери, как вполне действенное препятствие для ворвавшегося недоброжелателя. Мэйджор, стоило лишь двери открыться, вскочил с кресла, желая отойти подальше от входа. Увидев Жерома, он попытался что-то сказать в оправдание, но единорог его прервал.
— Я всё уже знаю, — произнёс он твердо, садясь в кресло без приглашения, — у меня уже более чем информации за это утро. Вот! — показал Жером, доставая из-под накидки три сложенных чистых бумажки.
— Я не… — начал мэр, протянув копыта к запискам.
— И ты думал, что произойдёт незамечено для меня? — повысив голос, спросил Жером, отдёрнув бумажки и убрав их обратно.
— Я правда ни в чём не виноват! — покачал головой Мэйджор.
— Стронг ни в чём не виноват, — ответил Жером, — а за тебя, между прочим, чуть не отдал Лорен душу. Почему ты не хотел встречи со мной?
— Я? — искусственно изумился Мэйджор, — я не говорил ему…
— А Стронг мне сказал обратное.
— Я лишь приказал ему никого не впускать, а он… Жером, прости, я даже не подумал про тебя. А он… Он болван, что с него взять. Я это с самого начала ещё понял. Но я бы никогда против тебя…
— Сядь, — приказал Жером, указывая на кресло, почувствовав, что Мэйджор начинает юлить. — Сейчас ты мне всё расскажешь как было, и, может быть, тебе удастся спасти своё место тут.
— Ты?! Угрожаешь?.. — возмутился Мэйджор, привставая с кресла.
— Сядь, — твердо повторил единорог, — я пробыл Пауком достаточно, чтобы научиться отличать угрозу от попытки воспроизвести угрозу. Рассказывай.
Мэйджор смирился. Но помимо животного страха за себя, им завладела какая-то необъяснимая тревога, граничащая с паникой. Словно должно, непременно должно произойти что-то неотвратимое, и исступленное желание обратить время вспять по волшебству, всецело завладело им. Сев в кресло, он смотрел на Жерома, понимая, что сейчас он потеряет доверие единственного, в компании кого хоть иногда, хоть сколько-нибудь он скрашивал беспросветные вечера однотипных серых будней. Единственного, чей авторитет он признавал, и чьи советы неоднократно вытягивали Мэйджора из, казалось, безвыходных ситуаций.
Комната при свете была страшна. Она казалась ещё безобразней и ещё страшней, чем ночью. Когда-то она сияла. Мэйджор с Жеромом обсуждал, как у окна мэр поставит массивный дубовый стол, как выставит ряды книжных шкафов, заполнит их книгами из всех уголков Эквестрии, повесит портрет Селестии в дорогой золочённой рамке, раскошелится на роскошные занавески и непременно станет примерным образцовым мэром, чтобы искупить всё то, ценой чего он заработал это место, став лучшим из всех, кто мог бы его занять.
Но со временем Мэйджору это наскучило. Приемы вечно жаловавшихся на жизнь пони нагнетали на него тоску, заставляя его жить жизнью своего города. А мечтал он совсем не об этом. Он желал не просто неосознанной власти, а отдачи, всеобщего признания. Не идолопоклонства, но неподдельной благодарности, ощущения самого себя важным и нужным в этой жизни, некоторого непередаваемого окрыляющего чувства неограниченного восторга, которое, казалось, должно вот-вот подхватить его, но которое так и не приходило. И время открытых дверей для посетителей закончилось скорее, чем Мэйджор успел заказать стулья для удобства ожидающих в коридоре. Затем оказалось, что кропотливое вникание в мелкие строчки на бумаге гораздо менее интересное занятие, чем могло сперва показаться, и в комнате так и остался стоять единственный книжный шкаф, едва заполненный немногочисленными книгами из библиотеки Жерома.
Вскоре кабинет превратился из рабочего места в комнату приёма немногочисленных гостей из узкого круга знакомых мэра, которые волей или неволей появляются у любого хоть сколько-нибудь значимого чиновника. Отчёты, доселе занимавшие все полки книжного шкафа, были снесены с глаз долой, и их место было занято чайным сервизом, колодами карт, бокалами и дорогими напитками.
Но со временем знакомых у мэра становилось всё меньше. Город за окнами жил своей изолированной жизнью и вполне, как оказалось, был способен существовать без вмешательства Мэйджора, и, вероятно, тогда и было принято решение прожечь остатки бессмысленной жизни в банальных и не требующему ничего великого, удовольствиях. Бокал, прогулка по окрестным пустошам, бордель Жерома. И снова по кругу.
Дорогой алкоголь казался уже слишком простым, как вода. Кобылки в комнатах жерома — умелыми, но не любящими. Прогулки по окрестностям в кругу оставшихся собеседников, обсуждавших наперебой свои мещанские проблемки — ненастоящими. Даже радость была какой-то наигранной. Настоящим оставался только Жером. Несмотря на всю его актёрскую игру и замысловатую манеру речи, искренне жил только он. И Мэйджор где-то глубоко в душе признавал, что его приятель не только умнее, но и счастливей него. Но Жером был ещё и сильней. У него были силы бороться за своё счастье. А круговорот серых дней, слившихся в один неразличимый поток уже безнадёжно затянул Мэйджора.
В комнате на полу между столом стояли две пустые бутылки. За стеклом шкафа — ещё одна, полупустая. Стакан из-под виски стоял на столе. И на полке. И лежал разбитым на полу. Разве что, ежедневная помощь домохозяйки, приводившей комнату в первоначальный вид, не давала ей превратиться в олицетворение самого Мэйджора, за дорогим пиджаком и безупречным видом которого скрывалась несчастная и потерянная личность. Обескрыленная. Ничем не наполненная и никому не нужная.
— Жером… — пробормотал Мэйджор, понимая, что никогда не признается в том, что сделал ночью, — прости меня, ты ведь понимаешь… Я правда, правда не…
Мэйджор прервался. Встав, он склонив голову подошел к Жерому, показывая свою покорность.
— Больше всего я боюсь остаться один. Поймите же… Нет, я не пьян. Как раз-таки сейчас я более всего трезв. Но что останется у меня, если я лишусь своего единственного друга? Смотри, смотри… — вскочил мэр, выбрасывая с полок бумаги и доставая какие-то книги, — это всё давал мне ты… И это, — говорил он, доставая из недр полки сложенные вчетверо цветные бумажки, — «Лошадки с холмов», театр оперы и балета Мэйнхеттена, выставка современного искусства в Ванхувере…
— Брось, — небрежно произнёс Жером, понимая, что будет далее, но желая удовлетворить и себя, и Мэйджора завершённостью развернувшейся сцены, — эти книжки я прочитал трижды и знаю наизусть. А стоимость их от силы двадцать битсов. Сто вместе с билетами, — ответил он ровно так, как то было нужно по уже расписанному и предсказанному им сценарию.
— Но что мне дарили остальные? Еженедельные бессмысленные разговоры о том, кто и как находит средство от повседневной скуки? Вот, смотри! — крикнул он, раскрыв тумбу. — Коньяк. Двадцатилетняя выдержка, минимум триста битсов! Вино из погребов самой Селестии! Пятьсот битсов! А это? Золотые часы. Чистое золото! И таких у меня!.. Черт бы их побрал! — выкрикнул Мэйджор, выкидывая на пол коробку. — Вот в чём разница, Жером! Я считал близкими тех, кто понукал моим слабостям, и только ты… Жером.
— Послушай, Мэй, — начал единорог. — Я, конечно, понимаю твоё волнение, но к чему вся эта сцена?
— Откровение, Жером. То, что невозможно сказать в повседневной жизни само облекается в слова перед лицом конца. Нет, Жером, я не настолько был глуп, чтобы не замечать того, куда катится моя жизнь, но я не обладал достаточной силой, чтобы что-то с этим поделать. Я видел, как ты пытался вытянуть меня из этого болота, но… Эти чёртовы слабости. Я налью себе…
— Мэй, ты только пришёл в себя, — напомнил Жером, провожая взглядом своего товарища, направившегося к шкафу за стаканом.
— Ты как хочешь…
— Положи. Стакан. На. Место. — твёрдо выговорил Жером, впившись взглядом в Мэйджора.
— Да ладно, я…
— Положи.
— Какая, к чёрту, уже разница! — выплеснул своё недовольство мэр, бросив стакан к себе на кресло. — Всё равно уже ничего не спасти!
— Мэйджор, спокойно, всё в порядке. Даже между старыми друзьями могут возникнуть недоразумения. Тем более вчера ты был сам не свой… — произнёс единорог уже совсем без нажима или осуждения.
— Нет, Жером, послушай… Ты тут не при чём вовсе. Но всё очень плохо. Подходит к концу моя жизнь, и вероятно, твоя. И мне уже ничего не страшно. Не страшно сказать, кто ты есть для меня на самом деле, не страшно сказать, как безответственно и безынтересно я прожил…
— Мэй, в чём дело? — прервал его Жером, понимая, что откровения Мэйджора, ранее так искусно игравшего роль развязного, но не злобного царька-самодура, восторженного и избалованного собственной властью из ничего, не могли быть лишь плодом затуманенного алкоголем разума.
— Мне сообщили, что скоро здесь будет стража Селестии… — подавлено произнёс мэр, пытаясь опереться о стол.
— Спокойно, Мэй, — произнёс Жером, неспешно поднимаясь с кресла, — мне не сообщали, а тебе сообщили? Тем более, сомневаюсь, что кто-то кроме меня смог пройти мимо Стронга. Брось свою панику. Сейчас надо сесть и обсудить пару вещей. Во-первых, надёжен ли твой источник? Откуда такая информация?
— Я… просто … — тяжело дышал мэр, понимая, что единственный способ спасти Жерома, заставив его действовать прямо сейчас, пока ещё не слишком поздно покинуть город — сознаться в доносе. — Я…
В комнате внезапно потемнело, и странный скрежет и удары раздались по помещению. В окно стучалась Плэйт, и она была явно обеспокоена. Жером подскочил к окну и открыл его.
— Я не могла пройти… Меня не пускал Стронг… Пегас принёс письмо с железнодорожной станции Ванхувера. Чуть более часа назад. Письмо помечено 1-3.
Жером любил порядок. Порядок не ради самого порядка, а там, где от его наличия зависит скорость реагирования или полнота понимания происходящего. Поэтому письма, помеченные первым символом «0» были разрешены для прочтения Плейт. Единичка же предназначалась только для Жерома. Следующая цифра означала срочность донесения сообщения и его важность. Двоек было много, и ещё больше — единичек, которыми, как правило, являлись сообщения личной переписки. Но письмо с важностью «3» Плейт видела впервые за всё время.
Жером выхватил конверт и разорвал.
«Поезд с социальной полицией по приказу Шайнинга Армора отбыл в сторону Даркстоуна с неизвестной целью. Время 10:50. Отправитель: 2505»
— Сколько времени? — спешно спросил Жером, подбирая с пола часы. — Они что, стоят? Мэй! Чтоб тебя!.. Плэйт! Немедленно лети и разбуди Луну. Убери все следы её присутствия — накидку, лишнюю посуду, измятую постель! Лети! — махнул копытом тот, словно прогоняя птицу. — А ты… — подпрыгнул Жером к Мэйджору, отчего тот в страхе попятился. — Гвардия будет на месте через десять, максимум двадцать минут. И за это время тебе лучше немедленно что-нибудь сообразить.
— Я не… — попытался снять с себя ответственность Мэйджор, но Жером лишь сжал губы, заставив мэра замолкнуть, и удалился. Когда за спешным цокотом копыт по лестнице, хлопнула дверь, жеребец промокнул лоб платочком, доплёлся до кресла и тяжело дыша налил себе стакан. Грядущий день не предвещал ничего хорошего.
«Что бы я ни говорила, а хорошо, что форма осталась в Клаудсдейле. В ней было бы очень душно», — думала Спитфайр, лёжа на краю крыши под прямыми лучами палящего солнца. Она заняла позицию напротив входа в здание мэрии всего полчаса назад, а уже успела увидеть много любопытного. Например, схватку Жерома со Стронгом. Это была короткая, но стоящая того сцена. Разве что в самом конце пегаске стоило много сил остаться на крыше, наблюдая, как единорог вот-вот расправится с земнопони. И вздох облегчения вырвался из её груди, когда этого не произошло.
Позиция для наблюдения была неплохая, но из-за того, что здание мэрии было одним из самых высоких, и его окна выходили почти вровень с крышей, на которой лежала Спитфайр, приходилось припадать грудью к самой её плоскости.
Утро сегодняшнего дня для вондерболтов не предвещало ничего нового. Впрочем, как и вчера, и месяц, и год назад. Как и в тот день, когда Спитфайр впервые ступила на взлётную полосу Академии Вондерболтов. Ныне командир, она, проведя утреннюю разминку, направлялась к себе в кабинет, чтобы по-быстрому разобраться с бумажной рутиной, которая закономерно пришла вместе со званием командира. Но тут на неё налетела желтая пегаска с голубой гривой. И именно, что налетела, несмотря на то, что в здании Академии, как ни странно, передвигаться слишком быстро считалось дурным тоном.
— Мисти Флай! — осуждающе повысила голос Спитфайр. — Для скоростных полётов есть лётная площадка.
— Спитфайр, — обеспокоенно перебила та, даже не придав значения словам своего командира, — искали вас по всей Академии, срочное письмо от принцессы Селестии.
— Ну, да… — протянула Спитфайр, распаковывая конверт, — срочное… Приглашение на Гала или… Да, похоже, всё же «или». Я знала, что к этому всё идёт. — нахмурившись, пробормотала та. — Мисти Флай! Немедленно сообщи Соарину и Блейз, что я жду их через десять минут в своём кабинете, — приказала Спитфайр и спешно направилась далее по коридору.
В кабинете Спитфайр всегда было прибрано. Все лишние бумаги она давно вынесла в подсобку напротив, оставив лишь самое важное. Освободившиеся книжные шкафы и стеллажи были переданы в архив. Две огромные картины Спитфайр выставила из кабинета с подписью «отдам в хорошие руки» ещё несколько лет назад, и уже на следующий день увидела их на стене столовой. Занимавший место и копивший на себе тонны бумаги и пыли неказистый стол был вынесен на улицу под навес, чтобы Вондерболты могли оставить на нём свои вещи во время тренировок. Теперь в кабинете невозможно было спрятаться даже кошке.
Спитфайр расхаживала взад и вперед, перечитывала приказ Селестии и пыталась выстроить схему действий. Но в голове складывалась странная причудливая картинка из детских воспоминаний о прятках и детективного чтива, где внимание читателя приковано к стремительно развивающемуся действу в виде погонь и схваток. Но только в книгах главный герой, обладающий даром ясновидения оказывается неуязвимым, несмотря на самые свои безрассудные поступки. А здесь безрассудство не могло привести ни к чему хорошему. И Спитфайр старалась гнать эти глупости из головы.
— Вызывали?.. — осторожно спросила Блейз, наполовину выглянув из-за двери.
— Вызывала, — ответила Спитфайр, исподлобья взглянув ей в глаза, заставив Блейз и застывшего в дверях Соарина серьёзно напрячься, вспоминая свои грешки за последние три года. — Сегодня утром пришёл приказ от Принцессы Селестии. Нам поручено срочно направиться в Даркстоун, — произнесла пегаска, ткнув копытом в лежавшую на столе под стеклом карту Эквестрии. — Это далеко, может, часа три-четыре лёту. Говорят, именно там видели принцессу Луну.
— Принцессу? — удивился Соарин, внимательно взглянув в глаза своему командиру.
— Именно. Ту самую пони, пропавшую с луны, — подтвердила Спитфайр.
— Святая Селестия! Нас ждёт встреча с Найтмер Мун! — воскликнула Блейз, прижав копыто ко рту.
— Вы напуганы? — вызывающе спросила Спитфайр. — Так позвольте же вам напомнить, что, поступая в Академию Вондерболтов, вы сдавали экзамен на знание истории. И вы не могли не знать, что наш отряд собрал лучших летунов со всей Эквестрии вовсе не для позёрства на Гала и не на потеху высшему свету Кантерлота. Поступая, вы не могли не знать, что причина, по которой наш отряд был создан — именно появление Найтмер Мун, а задача нашего отряда — защищать Её Высочество. Тысячу лет наша мудрая правительница оберегала границы своей страны вместо нас. Сегодня — шанс показать, что принцесса возлагала на нас надежду не напрасно. Если же вы недостаточно смелы для того, чтобы носить звание вондерболта, то пусть лучше о вашем малодушии станет известно сейчас и только мне, чем через несколько часов всей Эквестрии.
Пегас и пегаска, не раздумывая, вытянулись в струнку, давая понять, что возражений не последует.
— Отлично, — сменив командный голос на свой настоящий, ободряюще компанейский, ответила Спитфайр, удовлетворенная, что не ошибалась ни в Блейз, ни в Соарине. — Две минуты на то, чтобы снять форму! Да, не смотрите на меня так, таков приказ Селестии, — оправдалась Спитфайр, улыбаясь. — И я жду вас у взлётной полосы.
Пегасы взяли курс на Даркстоун. Команда летела молча, и каждый сосредоточенно думал о своём. Несмотря на проносящиеся белые облака, цветущие под ними поля и тёмные леса Эквестрии, лазурное пространство неба и ярко сияющее солнце, нависала какая-то тяжёлая, давящая атмосфера. Крылья слушались плохо, но никто не подавал виду. Странное ощущение. Будто всё это в последний раз. И будто этот последний раз — не с тобой.
Спитфайр намеренно избрала такой маршрут, чтобы не пролететь ни над одним населённым пунктом. Если Селестия написала, что задание совершенно секретно, то, значит, никто не должен знать, куда и зачем направились Вондерболты. Вскоре на горизонте появилась колокольня — единственное заметное издалека строение. Затем кончились луга и поля, и черно-коричневая изрытая земля с глубокими выбоинами и карьерами заняла собой всё свободное пространство почти до самого города. И только кое-где среди чахлых лесополос и густо заросших кустарником клочков земли можно было различить лоскутки возделанных земель. Невысокие домики были рассыпаны по всей окрестности, соединённые тонкими нитями тропинок, а справа, за самый горизонт стрелой уносилась железнодорожная ветка в Ванхувер.
Команда по приказу Спитфайр начала снижение, и пегасам удалось рассмотреть город во всех его деталях. Вблизи, он не был похож ни на привычный город, как Мэйнхеттен или Лас-Пегас, ни на деревеньку вроде Понивилля или Эппллузы. Странный и пугающий Даркстоун, состоящий сплошь из темного камня, некогда ввозимого с окрестных шахт, поразил Вондерболтов своей негостеприимной, но завораживающей магией.
— Дальше пойдём пешком, чтобы не привлекать внимания, — пояснила Спитфайр, зацокав по мощёной дороге. — Селестия хочет, чтобы мы взяли под наблюдение дом некого пони по прозвищу Паук. Есть идеи?
— Я сам родом из небольшого городка, и знаю, что в подобных местах найти пони совсем не трудно, — подал голос Соарин. — Особенно с таким странным именем.
— Наверняка это веяние этого города… — предположила Блейз, оглядываясь по сторонам.
— Нам лучше разделиться. Мы не местные, и это очень заметно, — сказала Спитфайр, наблюдая, как подозрительно местные торговцы, ремесленники и даже жеребята, рассматривают троицу. — Я возьму на себя мэрию. Что-то мне подсказывает, что это самый важный пункт в этом городе. Вам советую занять позиции на крышах зданий, чтобы не привлекать внимания и иметь возможность наблюдать за происходящим. Отыщите здание, в котором живёт Паук, и наблюдайте. Ни в коем случае не вмешивайтесь в события. Если только они не представляют угрозы вам или принцессе Луне. Сигналы тревоги вы изучали в Академии. Не подведите, Селестия верит в вас!
— Надеюсь, не напрасно, — вздохнула Спитфайр, сменив позу, чтобы размять затёкшие крылья, — но за что ты так нещадно припекаешь мне круп?
Спитфайр огляделась — нет ли на небе облачка, которое прикроет солнце. Но сегодня день обещал быть жарким. Жарким настолько, что далеко, за чертой города, во взвеси из пыли и солнца плыли деревья. Не было даже ветра.
Какая-то голубенькая пегаска старается прорваться через жеребца-земнопони. Спитфайр припала к крыше и подползла к самому краю, чтобы лучше видеть. Пегаска активно размахивает копытами, указывая на конверт, но земнопони, прислонившийся к двери мотает головой. Отойдя чуть назад, кобылка делает два взмаха крылами, и уже оказывается гораздо выше жеребца. Далее она скрылась за стеной дома, и Спитфайр потеряла её из виду. Но уже спустя полминуты пегаска появилась вновь. Она летела через дома, и Спитфайр испугалась, что её могут заметить. Но напрасно. Похоже, у кобылки были дела гораздо более важные.
— Передала послание, — отметила про себя Спитфайр. — Интересно, кому.
Ответа ждать долго не пришлось. Распахнулась дверь, и тот самый единорог, устроивший лишь десять минут назад схватку с не пускавшим его внутрь здания земнопони, вылетел из мэрии, галопом помчавшись по улице. Как раз в том же направлении, куда улетела пегаска.
Сны всегда вызывали в Луне неподдельный восторг, особенно сны-образы и сны-воспоминания. Образы были подвижны и изменчивы, картина сна могла меняться, перетекая из одного состояния в другое, принимая обтекаемые формы, готовые подстраиваться под гамму чувств и переживаний. Именно они — самые лёгкие и неуловимые сны, которые наутро растворяются вслед за магией ночи, и именно их любила Луна более всего.
А ещё она любила спать. Спать во сне. Она представляла, как лежит на маленьком островке посреди хрустального озера, и таинственное веяние магии сна уносит её далеко от осознанного сновидения. Когда Луна ещё не была принцессой, когда она резво носилась по своей деревеньке взад и вперёд со своей сестрой, сны были совсем другие. Они были чарующие, они были похожи на волшебство, и каждый сон казался неизведанной и неповторимой вселенной.
Время шло, и обязанности принцессы Ночи неотвратимо лишили Луну возможности плыть в неосознанном течении сна. Побывавшая во многих незримых иным пони мирах, изменявшая ткань сновидений, чтобы уберечь своих подданных от тревожных образов, Луна всё более и более материализовывала сны. И однажды наступил момент, когда каждое действие во сне стало таким же естественным, как и наяву. Принцесса не могла более отдаться радужному потоку фантазии незримого создателя. Так некогда казавшаяся волшебной вещь при познании её сути становится обыденной, стоит лишь изучить механизм её работы.
И самым желанным сном Луны был сон, в котором она спит, как раньше. Неосознанно. Лишённая своего знания, которое так хотелось бы приобрести многим.
Но что-то грубое пронзило ткань сновидений и резко вырвало Луну, буквально швырнув на кровать, заставив пони вскрикнуть от неожиданности. Доносившиеся до сознания принцессы крики, становились всё более отчётливы. Похоже, Плэйт изо всех сил била копытцами в дверь, выкрикивая имя принцессы.
Луна вскочила и, предвидя неладное, раскрыла дверь
— Принцесса, принцесса! За вами сейчас придут… — прокричала пегаска, влетев в комнату.
— Кто? — Луна обеспокоенно шагнула вслед за Плэйт в комнату. — Стража Селестии?
— Пойдёмте, пойдёмте, — торопила её голубенькая пони, в зубах вынося чёрную мантию Луны. — Принцесса Селестия послала за вами королевскую стражу…
— Где Жером? Он спрячет меня? — спрашивала Луна, прыгая по ступеням вниз, вслед за служанкой.
— Жером у мэра, он уже мчится сюда. Он вам поможет, — пообещала Плэйт, без стука запрыгнув в одну из дверей второго этажа. — Оставайтесь здесь, принцесса, — попросила кобылка и скрылась за дверью.
Луна никогда не одобряла подслушивание. Она не читала чужих писем, и ни разу не выдала ни одного секрета. Кому, как не правительнице Царства снов, владеющей тайнами каждой пони в Эквестрии, знать цену чужой тайны. Но сейчас, вероятно, как и в ту ночь с конвертом, от этого могла зависеть её безопасность. Луна сделала осторожный шаг к двери, готовая отскочить в любой момент, и прислушалась.
— В чём дело, Плэйт? — раздался жеманный, но приятный низкий голос кобылки. — Я свободна, могу помочь?
— Жером хочет, чтобы один из клиентов срочно был переведён в комнату на третьем этаже.
— К сожалению, у нас сейчас нет ни одного состоятельного гостя. Хозяин хочет, чтобы в покои отвели простого пони?
— Да, Рэнти, и как можно скорее. Постель уже готова, — ответила Плейт, вылетев обратно так быстро, что Луна даже не успела отскочить. Но, похоже, пегаска была так обеспокоена, что даже не заметила замешательства принцессы.
— Жером скоро будет, — ещё раз повторила Плэйт, обнадёживая не то себя, не то Луну. — Нам лучше ждать его на первом этаже у лестницы.
— Плэйт! Луна! Все на месте? — раздался голос Жерома со стороны питейного заведения. — Слава Сел… Я рад, что с вами всё в порядке, — поправился жеребец, оглядывая перепуганных кобылок, тяжело дыша.
— Жером… — произнесла Луна.
— Стража Селестии прибудет с минуты на минуту, — перебил её Жером, подойдя ближе. — Плэйт, немедленно разыщи Даста, пусть спускается в винный погреб. Ты жди меня за стойкой. Беги!
— Жером… — повторила Луна ещё отчаянней, подойдя на полшага ближе. — Давай сбежим отсюда…
— Некуда бежать. На крышах пегасы — личный отряд Селестии, созданный ещё тысячу лет назад с целью противостоять вам, — ответил Жером, всё ещё пытаясь отдышаться. — Как видите, принцесса, — добавил он, — за тысячу лет отношение к вам не сильно-то и поменялось…
— Телепортироваться… Я боюсь телепортироваться, меня, Аликорна, точно выследят…
— Правильно, что боитесь. Под контролем весь город, но всё же… можем ли мы что-то изменить? На что-либо повлиять? — спросил Жером, возвращая себе прежнюю невозмутимость.
— Н… не знаю, — засомневалась Луна, обеспокоенно переступая с копыта на копыто, ожидая, что Жером обязательно придумает. Хоть что-то!..
— Пройдёмте, принцесса, — пригласил он медленно ступая по коридору, — вы слишком обеспокоены… присядьте здесь. Я сейчас принесу вам чего-нибудь… Нет-нет, вам за мной нельзя. Оставайтесь во внутренней части дома, вас не должны заметить.
— Какой в этом смысл… — проговорила Луна, медленно садясь на ступеньку лестницы.
— Выпейте, — посоветовал единорог, вернувшись спустя минуту, магией протянув принцессе тяжёлый стакан из толстого стекла, — не бойтесь, это всего лишь виски, я не собираюсь вас отправлять на тот свет.
— Зачем? — прошептала Луна, принимая стакан.
— Страх — естественное чувство. Он не чужд даже принцессам. Но для кого-то он идёт на пользу, проясняя мысли, заставляя действовать уверенно. А у кого-то, — Жером кивнул в сторону Луны, — может доставить серьёзные неприятности. Пейте, принцесса. Это притупит ваш страх.
— И ясность сознания, — ответила Луна, морщась от крепкого напитка.
— В какой-то мере, да, — согласился Жером, рассматривая трещину на стене. — Но это не стоит ваших переживаний…
Снаружи послышался цокот копыт и звон доспехов. Командующий отдавал какие-то приказы. Всё казалось одной большой ненастоящей игрой, выдумкой, которую можно прервать лишь очень сильно, по-настоящему того захотев. Панический страх путал мысли, выдавая самые невозможные пути спасения как вполне допустимые. Полупустой стакан дрожал в копытах Луны.
— Именем Селестии, — донеслось снаружи, — мы призываем Жерома, также известного под прозвищем Паук, добровольно отдать принцессу Луну.
— Ну, вот и всё, принцесса, — шепнул подошедший к ней Жером.
— Скажите, что у вас есть секретный тоннель… Вы ведь Паук, вы ведь не могли не знать, что когда-то вас могут окружить вот так… ведь можно перебраться в соседний дом?
— Нельзя, — покачал головой Жером, — бежать некуда, телепортация уже невозможна, да и бессмысленна, а спрятаться или применить заклятие невидимости… Глупо. У вас сильная аура, любой единорог, даже необученный, почувствует её.
— Повторяю! Именем Селестии, мы призываем Жерома добровольно отдать принцессу Луну! — вновь послышался громкий голос снаружи. — В таком случае, вы лишь предстанете перед судом милосердной Селестии!
— Допивайте, — кивнул он, смотря в стену.
Луна попыталась выпить остатки, но почувствовав приступ тошноты, принцесса резко дернулась вперёд и выплюнула виски обратно в стакан.
— Я не могу… — заплакала она, отложив стакан в сторону.
— Тише, тише… — прошептал Жером, обняв принцессу, и Луна прижалась к жеребцу, трясясь от беззвучного плача.
Осторожно, почти бесшумно появившаяся в дверях Плэйт, кусала кончик своего копыта, безмолвно наблюдая за плачущей Луной и обнявшим её Жеромом. Жеребец хотел успокоить её, хотя и сам понимал, что лишь очищает совесть. Безучастно уставив взгляд в стену, он гладил Луну по гриве, спине, крыльям, но принцесса была безутешна. Плэйт стояла в стороне и молчала. Она и так всё понимала.
— Именем Селестии! Мы посылаем последнее предупреждение! Если вы не сдадите принцессу Луну добровольно, мы будем вынуждены применить силу и начать штурм здания. Исполните волю Селестии, и вам зачтётся это, когда вы предстанете перед её судом. Селестия милосердна!
— Нам пора, принцесса, — потянул её за копыто Жером. — Пойдёмте за мной…
— Не отдавайте, не отдавайте меня Селестии… — рыдала Луна, повиснув на Жероме. — Не открывайте им дверь! Не открывайте…
— Вы ведь понимаете, что деревянные двери нас не спасут. Пойдёмте. Я вижу, что вы отчаялись и готовы на всё, а значит, может ещё не всё потеряно…
Жером медленно приподнял принцессу магией, и она встала на копыта, пошатываясь. Ей было страшно, и она едва держалась на ногах. Обречённость. Луна чувствовала её во всех проявлениях. В вопиющей несправедливости мира, в крушении веры в вечное, чистое, самозабвенное стремление жить и созидать о карающее возмездие, восстанавливающее порядок, но не справедливость, и в собственном бессилии это изменить. Луна понимала, что очередное, может, даже заслуженное наказание, которое понесёт она, не сделает Эквестрию лучше. Не так страшно расстаться со свободой и, может, даже жизнью, как понимать, что она растворится навсегда, более не привнеся ничего яркого, сильного, светлого; как с ужасом осознавать, что это — лишь часть необходимого и глупого ритуала. Для остальных. Напоказ. Неужели воспеваемая иными пони мудрость Селестии не способна этого понять? И неужели, понимание этого приходит лишь тем, кто однажды восходит на эшафот?..
— После того, как всё кончится, спрячешь её тело в нишу за стеллажом, — донеслись до Луны слова Жерома. Подняв глаза, принцесса встретилась взглядом с Дастом. Но она уже не боялась. Похоже, её привели в винный погреб. Обидно было бы, уходя, смотреть на его каменные стены.
— Принцесса, придите же в себя, — подёргал её Жером. — Смотрите мне в глаза. Смотрите же! — приказал он, дёрнув Луну к себе, — если вы и правда отчаялись настолько, что вам уже безразлична смерть… Да смотрите же мне в глаза! То сейчас вы сделаете, вероятно, самый красивый и самый безумный шаг в своей жизни. Даст, — окликнул его Жером, и жеребец достал две клетки. С живой курицей и коброй.
— Жером… — опасливо позвала его Плэйт, заглянув в погреб. — Похоже, гвардия занимает позиции для штурма…
— Это, — ещё быстрее, чем прежде, говорил Жером Луне, — книга о магических существах. Скажите, вы знаете хоть что-то о кокатрисах?
— Знаю… — проговорила Луна, понимая, что ей предстоит сделать, но всё ещё всеми силами отрицая шанс собственного спасения.
— Вам придётся потрудиться, принцесса, чтобы их объединить. Уж так вышло, что заказанный вчера вечером настоящий живой кокатрис так и не был пойман. Раздобыть кобру и, тем более, курицу оказалось гораздо проще. Только став камнем, вы почти перестанете излучать магическую ауру, и Дасту останется лишь спрятать ваше тело физически… Да-да, я всё продумал наперёд, не смотрите на меня так. Встретимся после вашего возвращения, принцесса, — произнёс Жером, улыбнулся и, взяв Луну за копытце, поцеловал его.
— А… назад? — едва слышно прошептала принцесса.
— Всё продумано, — загадочно улыбнулся Жером, — доверяйте мне.
И какая-то внутренняя сила неиссякаемой веры в себя вновь зажглась в Луне. Жером умчался, оставив принцессу наедине с Дастом, двумя клетками и книгой, открытой на странице с описанием кокатриса. Нависла пауза. Сверху хлопнула закрывшаяся дверь. Луна вновь перевела взгляд на Даста.
— Не бойся, принцесса, я не трону тебя, — произнёс жеребец, смотря ей в глаза. — То был приказ хозяина, а я дорожу своей работой, чтобы не исполнять приказы. Тем более, я не знал, что вы не из этих… — Даст замялся, крепко зачесав гриву, в попытках выдумать что-то помягче употребляемого им названия. Но не смог.
— Я не держу на вас зла, — произнесла Луна, спешно читая книгу, — все мы ошибаемся… Я больше ни на кого не держу зла…
— Поторопись, принцесса. Стража будет совсем скоро, а я ещё должен успеть спрятать твою статую. Ты это… как бы… сделай так, чтобы занимать меньше места. Ты и так слишком большая. И рог пригни. Будет обидно кокнуть его о косяк. Красивый, — добавил он, улыбнувшись.
— Спасибо, Даст. Я готова. Открывай клетки.
— Прям две сразу? — переспросил жеребец, явно обеспокоенный, что ему придётся иметь дело с коброй.
— Ну, открой сначала курицу, — догадалась Луна, — только держи её.
— Как скажете, принцесса, — кивнул Даст, пододвигая поближе ящик, куда после должен быть помещён кокатрис.
— На счёт три, Даст. И, пожалуйста, ты меня серьёзно напугал отколотым рогом… Осторожней с ним. Готов? Раз, два, три!
Мощный поток высвободившейся магии Аликорна ударил в пространство между двумя открывшимися клетками. Даст зажмурился от яркой, ослепляющей вспышки, озарившей весь погреб и оплавившей камень в месте удара. Лишь на мгновение открыв глаза, когда вспышка погасла, жеребец увидел перед собой настоящего кокатриса — с телом змеи и головой курицы [1]. Не растерявшись, он прижал оба крыла этого существа, распяв его на полу и зажмурил глаза.
— Принцесса, вы видите его? — прокричал Даст, отвернувшись.
— Да. Не открывайте глаза. Вы сами услышите, когда всё будет окончено, — твёрдо ответила принцесса и направила свой взор в глаза кокатрису.
— Милые пони… — начала петь Луна, дрожащим голосом, не отводя взора. Её охватывала паника. Животный инстинктивный страх приказывал ей бежать, но принцесса не поддалась, полностью сосредоточившись на песне о маленьких пони. В последние мгновения — что угодно, но только не страх. Она чувствовала, как что-то тяжёлое потянуло её хвост у основания, а от задних копытец, медленно, словно прорастая в тело, стали подниматься холодные путы, оставляя за собой бесчувственную материю.
— …идите со мной, — продолжала петь она, чувствуя, что гибкие плети ещё не обвили её лёгкие. — В земли, каких нет прекрасней… — принцесса судорожно вдохнула воздух, ощущая, как тяжесть переходит от её крупа, расползаясь по телу ещё скорее. — Милые пони, играть под луной… — произносила Луна из последних сил, понимая, что больше не способна дышать, — будем, не зная ненастий. — Попыталась пропеть она, но воздуха уже не было. Последний звук её голоса погиб между длинными рядами стеллажей погреба. Лишь шевеление губ беззвучно произнесло её слова, темнота окутала сознание, судорожно пытавшееся думать о чём-то бесконечно светлом и великом, но так ничего и не сумевшее выбрать что-то определённое.
«Надо было петь чуть быстрей…» — только и успела подумать Луна, прежде чем застыть каменной статуей.