Блюз с ароматом яблок
Блюз с ароматом яблок
Он наступил на яблоко, превратив его в яблочное пюре, но ему было всё равно. Он бесцельно бродил меж деревьев, шёл куда-то навстречу яркой луне, чьи лучи пробивались сквозь их кроны. Шёл по наставлению самой принцессы, которая настояла на том, что лёгкая прогулка поможет ему успокоиться и привести мысли в порядок. Мимо жеребца то и дело пробегали шустрые полевые мыши, где-то в листве ухали совы и копошились ночные летуны, но никого не удостоил он своего внимания. Только луна была в его глазах, только Луна и её речи— в мыслях.
Всю свою жизнь он считал, что любить жеребцов — это неправильно, противоестественно. Даже когда в относительно юном возрасте, когда жеребчики начинают интересоваться половыми отношениями, он понимал, что его любовь к Брейбёрну — это что-то неправильное. Возможно он думал так потому, что всех жеребят, которых он знал, интересовали лишь кобылки. Или на его мировоззрение повлияли слова бабули Смит в его далёком детстве.
«Жеребята не должны целовать жеребят!».
Так сказала она, когда увидела их с Брейбёрном невинный поцелуй, когда они были в том нежном возрасте, когда жеребята ещё не думают о том, кого можно и нельзя целовать и что вообще кроется за этим жестом кроме проявления симпатии.
«Жеребята не должны целовать жеребят!».
Одно из немногих не связанных с родителями воспоминаний из детства, что осталось с ним.
«Жеребята не должны целовать жеребят!».
А жеребцы не должны целовать жеребцов, а кобылки — кобылок. БигМак заучил это правила как единственный параграф мирового устава и неукоснительно применял этот закон в жизни. Никогда он не проявлял отрытого интереса к жеребцам, лишь во время ночных уединений смел он представлять самые откровенные сцены с Брейбёрном, а потом и с Карамелом (иногда — сразу с обоими), а также с Соарином и Шайнинг Армором, чего уж греха таить. Интересно, как бы отреагировала Твайлайт, если бы узнала, что в своих мечтах он обнимал белого жеребца и долго покрывал его шею влажными поцелуями, пока его копыта блуждали в его мягкой гриве? Стала бы она по-прежнему звать его хорошим товарищем?
«Жеребята не должны целовать жеребят!».
О, бабуля Смит, можешь быть уверена — он усвоил твой урок. Правда, кобылок он тоже оставлял без внимания. Они его просто не интересовали. Он дружил с ними, особенно со своими любимыми сёстрами. В своё время он нашёл подругу в Твайлайт, в Флаттершай, даже в Старлайт, но ни одна кобыла не могла его заинтересовать в более тесном отношении. Он всегда оправдывал это тем, что он слишком занят для всего этого, у него слишком много дел, он просто не в форме, а слухи о том, что каждая кобыла в Понивилле мечтает провести с ним время где-нибудь на сеновале — не более чем просто слухи.
Однако когда сама судьба под личиной меткоискателей подобрала ему идеальную пассию — Чирайли — он спасовал. Он с ужасом обнаружил, что его действительно не интересуют кобылы ни в каком отношении, кроме дружбы. С ними интересно было говорить, работать, он находил в них интересных собеседников и действительно замечательных личностей, с которыми он мог чувствовать себя на равных, но когда дело доходило до любви или хотя бы до ожидания оной, всё это магическим образом испарялось. Кобылки резко становились до омерзения… понятными, как ему казалось. Влюблённые кобылы обнажали свою доходящую до фанатизма практичность, столь губительную для настоящей любви. Ему вдруг казалось, что они пусты, и что даже самые гениальные и разумные их суждения — лишь переложенные цитаты, уже когда-то озвученные кем-то. Но что самое неприятное, ему всегда казалось, будто кобылки влюбляются ради любви, будто они влюблены в любовь, а не в него.
Хотя вполне возможно, что такими суждениями он лишь утешал себя после разрывов с Чирайли и Марбл Пай. Быть может, он не думал так на самом деле. Честно говоря, он уже и не знал, что думать.
Только что принцесса Эквестрии, живущее божество, сказала ему, что ему нечего стыдиться, а любить жеребцов, будучи жеребцом, — совершенно нормально. На его робкое замечание о том, что это противоестественно, она лишь ухмыльнулась и ответила, что будь здесь принцесса Кейденс, ему пришлось бы худо. Повезло бы, если бы он отделался лишь долгой лекцией.
Большой Маки тогда смолчал о том, что если бы принцесса любви знала, что он думал о её муже, или, вернее сказать, как он думал о нём…
«Жеребята не должны целовать жеребят!».
Эх, если бы дело было только в этом. С чем с чем, а с обычными предрассудками своей пожилой бабули он бы справился легко — он уже знал, что она могла быть не права в некоторых ситуаций. Знал он и то, что ей свойственно признавать свои ошибки, и любовная история его родителей была тому наглядным свидетельством.
Дело было в ответственности. Никто не мог упрекнуть БигМака в безответственности. Он был жеребцом сильных принципов, и никто не мог оспорить это утверждение. Даже вы не можете упрекнуть меня в том, что я бросил этот факт вам в лоб вместо того, чтобы наглядно показать на деле, а не на словах, что он ответственный и принципиальный.
Он нёс ответственность перед своими сёстрами и бабулей, перед всей своей семьёй, перед всем своим родом. БигМак был самым старшим сиблингом в семье и единственным жеребцом. Он был наследником. Он уже занимался почти всеми делами на ферме. Безусловно, сёстры помогали ему, но Эпплджек имела тенденцию часто отправляться в странствия по всей Эквестрии вместе со своими подругами, а с недавних пор она стала одним из самых значимых лиц в королевстве, у неё была своя ответственность, более глобальная. Про Эпплблум и говорить нечего. Юная кобылка росла не по дням, а по часам, и чем больше она росла, тем менее её интересовали дела на ферме. Клуб меткоискателей, школа Твайлайт (или теперь уже школа Старлайт) — вот где витали сферы её интересов. БигМак чувствовал, что когда она окончательно вырастет, она покинет ферму и пустится в странствие по всей Эквестрии, дабы наставлять пони на путь дружбы. Таковым было её предназначение.
У всех было своё предназначение, своя судьба. Его судьбой была ферма. А это значит, что он должен был обзавестись выгодной партией и воспитать достойных наследников, продолжателей дела его родителей и родителей его родителей.
Как бы отреагировали они, если бы узнали, что их дело прервётся на нём только потому, что ему не нравятся кобылки? Тут даже не надо было гадать, всё и так было понятно.
Нет, он не променяет семью на… круп Карамела. Он со всем справится, он…
Из тягостных мыслей его вывели раздавшиеся где-то за листвой звуки, которые могли принадлежать только духовому инструменту.
Саксофон. Тихая, спокойная, ровная мелодия едва достигала его ушей, прогоняя все мрачные и тревожные мысли. Он едва слышал мелодию, но даже так понимал, как же она прекрасна. Её минорное звучание играло на невидимых струнах его души, не причиняя боли и тревог.
Сам того не осознавая, он стал двигаться на звук, будто на зов сирен.
И его не покидало странное предчувствие.
Что-то в его жизни вот-вот должно было круто измениться.
Мелодия привела его на знакомую полянку в некотором удалении от основной части фермы. Ту самую, на которой его родители когда-то вступили в брак и дали друг другу любовные обеты.
И на этой поляне, прислонившись к переплетённым вместе яблоне и груше, сидел однотонного голубого окраса земной пони с синей гривой. По две ноты украшали его бока.
Он знал этого пони, ибо неоднократно видел его в городе и во время уборки зимы, но, к своему стыду, совершенно забыл его имя. Если вообще его знал.
Голубой жеребец самозабвенно играл на саксофоне, не замечая присутствия большого красного жеребца.
БигМак находил музыканта весьма симпатичным, хотя у него не было времени как следует обдумать это (иначе бы он стукнул себя копытом за подобные мысли), так как он пытался подавить в себе желание немедленно начать танцевать медленный танец с воздухом. Слишком уж прекрасна была музыка. Это не шло ни в какое сравнение ни с The Pony Tones, участником коих ему самому довелось побыть, ни с мириадами певичек и певцов всех сортов. Эта музыка была настоящей. Она шла от души.
Он был так очарован музыкой, что даже не заметил, в какой момент музыкант перестал трансформировать материю физическую в материю духовную (если не рассматривать музыку только лишь как акустический процесс) и обратился к нему.
— БигМак?
— Агась? — ответил он, не сумев вспомнить его имя.
Его кольнуло чувство вины. Жеребец знал его имя, а он — нет.
Отлично, просто замечательно! Продолжай в том же духе и точно превзойдёшь табуретку по уровню обаяния!
— П-прости, я не хотел заходить на твою собственность. — Пробормотал он, вскочив вместе с инструментом. — Я просто гулял и… хотел немного порепетировать…
— Нет-нет, ничего страшного.
Когда тишина затянулась до неловкости, он добавил.
— Мне нравится, как ты играешь.
— Правда? — недоверчиво спросил жеребец, по-прежнему не решаясь сесть обратно. — Мне всё ещё нужно много практики. Завтра у меня выступление в ХуфБитс, а я не уверен, что готов.
ХуфБитс… БигМак никогда не был там, но знал, что бабуля Смит частенько проводила там викторины.
— В таком случае тебе бы не помешал отдых. Завтра тебе понадобятся все твои силы.
Кто бы говорил.
Красный жеребец сел под дерево рядом с тем местом, где только что сидел музыкант.
— Мне не спится, скорее всего я опять лягу утром. Выступление всё равно только глубоким вечером состоится.
Мак позавидовал жеребцу. Он-то не мог себе позволить такую роскошь, как утренний или дневной сон.
Пони примостился рядом с ним, отложив инструмент в сторону.
Мак понял, что он сел слишком близко, когда почувствовал рядом его тёплый бок. Впрочем, он тут же отбросил эту мысль. Разговор с принцессой Луной определённо произвёл на него впечатление, раз он стал обращать внимание на такие вещи…
— А можно вопрос? — обратился к нему пони.
«Ты его только что задал».
— Агась?
— Каким было твоё первое выступление? Ну, в The Pony Tones.
Так вот откуда музыкант знал его имя.
— Эм-м… нормальным?
— А… ясно.
Иногда он проклинал свою немногословность.
— Ну, — начал он рассказ, на ходу пытаясь связать разрозненные воспоминания в нечто цельное. — Я никогда не был певцом или типа того, если ты об этом. Моя сестра раньше играла кантри. Как-то я начал ей подпевать. Ей понравилось. Она отвела меня к Рэрити. Так я и оказался в The Pony Tones.
— Вот так просто? Я думал, там был жёсткий кастинг, прослушивания…
— Н-неа, — жеребец покачал головой, — желающих было мало. По задумке мы были типа просто городским квартетом для мероприятий. Я репетировал вместе со всеми, выступал вместе со всеми, ничего особенного. Мы не ожидали, что всем пони так понравится, поэтому никто не парился. Кроме Рэрити. Первое серьёзное выступление состоялось на благотворительном концерте для питомника Флаттершай. Не помню, чтобы я переживал, хотя Рэрити тогда гоняла нас в хвост и в гриву. А я всё равно умудрился сорвать голос незадолго до выступления.
Маки надеялся развеселить пони рассказом о своей короткой, но яркой музыкальной карьере, однако слова его произвели обратный эффект. Мордочка музыканта приобрела печальное выражение, ушки были слегка опущены, и даже сама грива как будто потеряла объём и «обнимала» шею, из-за чего создавалось впечатление, будто жеребец осунулся.
— Что-то не так? Ты в порядке? — спросил БигМак, услышав, как его собеседник издал горестный вздох.
Совсем не такого эффекта он добивался.
— Всё в порядке, — пробормотал голубошёрстный пони, стараясь не глядеть не собеседника, — просто мои комплексы снова дали о себе знать.
— Эй, — Мак легонько ткнул его в плечо, — мне ты можешь рассказать.
«Я немногословен».
Он понимал, что, скорее всего, лез не в своё дело, но по неопределённым причинам чувствовал себя ответственным за испорченное настроение жеребца. А уж если он брал на себя ответственность…
— Всё в порядке, правда, — пони слегка улыбнулся и шевельнул ушами, — просто… у вас всё так легко получается. — Он снова вздохнул. — Кажется, что вам ничего не стоит просто выйти на сцену и… зажечь. Вы как будто просто играете.
— Нет-нет-нет, — быстро проговорил БигМак, осознав, что натворил. — Я не хотел обесценивать твои старания…
— Нет, ты не понял меня, Мак… я же могу называть тебя Мак?
— Агась?
— Хорошо, Мак. Это… сложно объяснить, но я постараюсь.
— Агась.
Голубой пони замолк на некоторое время. Мак видел, как тот потирал виски копытами, прикрыв глаза.
— Итак, — начал он свою речь. Его тон переменился, приобрёл серьёзные и более твёрдые черты, словно он читал лекцию. Даже весь его стан преисполнился сосредоточенности: лицо перестало печально хмуриться, загоревшиеся идеей глаза сосредоточили взор на лике собеседника. — Всякое искусство есть по своей сути игра. Сам посуди, что такое игра? Если посмотреть на игру жеребят, или на хуфбольную партию, или даже на игру музыканта, можно увидеть, что игра протекает в определённых границах места и времени, порою очень условных. Игра проводится согласно добровольно принятым правилам, так как вынужденная игра это уже не игра, а открытое неповиновение правилам ломает всю игру. Игра условна. Игра факультативна, то есть… протекает вне сферы материальной пользы или необходимости… ну, то есть, игра не обязательна, без неё можно и обойтись… — БигМак понял, что жеребец пытался разжевать для него и без того достаточно понятные формулировки, и не знал, обижало это его или льстило. — Настроение игры — это настроение отрешённости и восторга, или забавы, или пафоса, или чего-то ещё, но вместе с тем и напряжённость. Когда жеребята играют, они представляют, что они рыцари, драконы, звери, что шалаш — это прекрасный дворец, шкаф — портал, а под кроватью обязательно живёт монстр. Они уславливаются, что, допустим, касание палкой — это смерть, они договариваются не бить слишком сильно. Они отрешены от реального мира, они носятся друг за другом, они напряжены до предела, но им весело, они смеются. Но стоит родителям позвать их ужинать, как вся магия пропадает. Или… хуфбол! Игра происходит в строго очерченных пределах — на поле, на это отводится определённое время, действуют строгие правила. Игроки полностью погружены в игру, окружающего мира для них будто не существует. Трудно передать даже всю степень их напряжённости, что уж там говорить про обуревающих их восторг, когда настаёт долгожданная победа. Но стоит судье просвистеть в свисток, как всё это куда-то исчезает. Или…
— Я понял. Наверное. — Остановил его БигМак, боясь потонуть в примерах. — Искусство — игра, потому что есть сцена, правила какие-то, и… э-э… ну, когда я пою, я ни о чём не думаю, так что…
— Да-да, именно, ты всё верно уловил, — кивнул пони-философ. — Мне также удалось установить агональность игры, или, другими словами… — БигМак видел, как у того проступили капельки пота на висках, пока тот пытался подобрать синоним, — конкурентность? Эм… сопернический характер? Звучит криво, но, надеюсь, ты понял. Даже самые невинные жеребячьи игры предполагают какой-то конкурс, кто-то обязательно лучше или хуже другого, про остальные игры я вообще молчу. В искусстве то же самое. Об его агональности… соперническом духе свидетельствуют всевозможные картинные выставки, музыкальные состязания, постоянные попытки добиться чего-то такого, чего не получалось добиться «соперникам». Премии и номинации во всех областях искусства, в конце концов.
— Агась… — бездумно согласился БигМак, по-прежнему не понимая, к чему тот клонил.
— Музыка — самый игровой вид искусства, ведь всё искусство родилось из музыки. Ну, практически всё. Раньше поэзия, танец, ритуал и всякое состязание были неотделимы от музыки. А значит, музыку надо играть. В полном смысле этого слова. Только тогда музицирование можно считать искусством, когда музыку играют, а я… а я так не могу! — он драматично развёл руками. — Мне приходится много практиковаться, чтобы приемлемо сыграть более-менее адекватную композицию, это действительно тяжело, я слишком серьёзно к этому подхожу! А сейчас, менее чем за сутки до своего первого выступления, я так волнуюсь, что если ты бы только знал, особенно когда смотрю на Лайру и Октавию. Им, кажется, вообще ничего не стоит придумать на ходу какой-нибудь очередной шедевр или выступить на глазах у большой аудитории. Вот они действительно играют, они творят искусство. Сначала я связывал это с их кьютимарками, но ты… у тебя на боку изображено яблоко, но даже ты справляешься с этим лучше меня!
— Но ведь твоя кьютимарка — ноты! — БигМак тупо уставился на него.
Музыкант глянул на свой бок так, будто впервые видел его.
— Знаю, но она означает немного другое. Моя судьба это… запоминание. Я помню практически всё, вплоть до мелочей. Из-за этого родители прочили мне, что я стану видным учёным или инженером, но в итоге отдали меня в какую-то экономическую школу. Я оттуда через год свалил.
— Ради музыки?
— Но особенно хорошо мне удаётся запоминать ноты, — продолжил он, сознательно или случайно игнорируя его вопрос. — Хватает одного беглого взгляда на них, чтобы полностью выучить композицию. Мне даже партитуры не нужны. Правда, когда дело доходит до игры… ты и сам всё помнишь. Серьёзность, волнение, никакой игры. А без игры нет искусства. А я так хочу стать музыкантом, настоящим музыкантом. Не таким, который играет на публику или ради денег, или который часами механически заучивает мелодии, чтобы просто уметь её играть, а таким, кто готов играть ради самой игры. Видимо, не судьба…
Жеребец вновь погрустнел. Лунный свет, пробивавшийся сквозь заросли, бросал луч на его гриву, отчего та казалась подсвеченной и напитанной светом. Маку захотелось провести по ней копытом, а потом зарыться мордочкой и узнать, чем она пахнет. И к своему разочарованию, отделаться от этой мысли было невозможно.
— А кто сказал, что игра не может быть серьёзной? — вдруг изрёк он неожиданную для самого себя мысль, оторвав взгляд от чудесной гривы.
Жеребец посмотрел на него так, будто он его ударил.
— Даже когда жеребята играют, они вполне серьёзны. Уж поверь мне. Раньше и недели не проходило, чтобы Эппл Блум не подралась со своими меткоискателями. А Эпплджек? Когда дело касается бакбола, более серьёзную пони, чем она, ты не встретишь. Про Рэрити и заикаться не стоит, ты сам всё знаешь. Если, конечно, ты согласен, что её ремесло — тоже искусство. Насчёт Октавии ты точно заблуждаешься. Я не очень хорошо её знаю, но мы иногда пересекались, и… Дискорд, мне иногда кажется, что репетиции — это всё, чем эта пони занимается. Она даже отказалась от должности заместителя директора в школе Старлайт, чтобы не пропускать репетиции. Если это, по-твоему, несерьёзно, то я — параспрайт.
БигМак готов был поклясться, что слышал, как у его собеседника в голове завертелись невидимые шестерёнки.
— Мак, ты хоть понимаешь, что сказанное тобой это… это… самая гениальная вещь, которую я когда-либо слышал! — воскликнул пони, выдержав драматическую паузу после слова «это».
Он неожиданно рассмеялся, будто самому себе рассказал анекдот у себя в голове. Смех был лёгким и звонким, смех был журчащим ручейком для ушей пони с красной шёрсткой. Мак поймал себя на мысли, что ему хотелось бы чаще слышать смех безымянного товарища, а ещё лучше — становиться его причиной.
И это желание показалось ему странным. Как минимум.
— Спасибо. — Сказал он, улыбнувшись. Его мордочка светилась от счастья, или это лунный свет так падал. От улыбки в любой момент могли полететь искры. — Мне правда не стоило противопоставлять игру серьёзности. Дискорд бы меня побрал, как я мог забыть весь внушительный опыт Октавии и Лайры? За их спинами годы практики, море концертов, они даже на Гранд Галлопинг Гала выступали, конечно же поэтический вечер в провинциальном городке после такого покажется им детским лепетом. Пусть там и будут шишки из Филлидельфии, но для них это пустяк.
— Из Филлидельфии? Что ж это за поэтический вечер такой?
— Понятия не имею, — махнул копытом он. — В Хуфбитс недавно что-то вроде поэтического кружка организовали, «Equi Ludentes» или как-то так. Почти каждый вечер стихи читают, живую музыку организуют, иногда даже стендапы устраивают. А я вроде как за любой движ, кроме голодовки. Кстати говоря… ты же придёшь? Завтра, точнее, уже сегодня, сразу после заката. Должно быть весело.
— Конечно, — без раздумий ответил Мак. Ему не хотелось огорчать пони сразу после того, как он поднял ему настроение. Почему-то ему нравилось видеть его счастливым, словно его счастье сообщалось и ему самому.
Они, наверное, проболтали ещё с час, однако теперь их разговоры не заставляли Мака напрягать мозги ради чуждых его восприятию философствований. Они говорили о музыке, потом перескочили на понивилльские будни, столь богатые на события, а закончили первыми шагами Твайлайт Спаркл во внутренней политике.
Вскоре они распрощались и пообещали друг другу увидеться вновь в ХуфБитс после заката.
БигМак чувствовал странное удовлетворение после их беседы. Разговор с Луной совершенно вылетел из головы, а по пути свою комнату, который пролегал через всю ферму, он смаковал отдельные воспоминания этой неожиданной встречи. Он вновь и вновь прокручивал в голове светящуюся лунным светом гриву музыканта (у которого он так и не спросил имя), его довольную мордашку и радостный смех, и каким-то образом эти образы грели душу, приятное тепло разливалось по груди.
Когда он, пришедший с ночной прохлады, улёгся в постель и закутался в тёплое одеяло, он подумал, что ему было не так тепло, как тогда, когда его новый знакомый сидел рядом с ним, и он чувствовал своим боком тепло его тела.
Это последнее, о чём он успел подумать перед тем, как провалиться в крепкий сон без сновидений — впервые за более чем десяток лет.