С Привкусом Горечи

Первая/Последняя/Первая

Она прибиралась в магазине, потому что магазин был закрыт, а уборка была её всегдашней обязанностью. А затем она осознала (вспомнила, тем самым наконец-то дав путь леденящему пониманию, пробирающему до самых глубин души, до самой сути её метки), что открывать его уже никогда не придётся, а потому остановилась.

«Зачем?»

Зачем чистить оборудование? Завтра ведь не нужно готовить новую партию. И в неё уж точно не примешается вкус вчерашней, и никто не поперхнётся засохшей шоколадиной. (Шутка, конечно, как будто кому-то может поплохеть от сладостей, а даже если и, то никто не стал бы искать тому причину. Такая себе шутка, не очень). Миксеры, пароварки, маленькие чаны… она могла просто шагнуть за порог, оставив их в приставших корках и пятнах. Едва ли это сказалось бы на окончательной цене, ведь стервятники уже несколько недель кружили над нею, и в последний раз ей предложили всего лишь десятую часть истинной стоимости за всё, что было в магазине. Раз уж эти падальщики предлагают настолько преступно низкую цену, так пусть хотя бы сами здесь и уберутся.

А дальше стоило бы… провести инвентаризацию. Проверить запасы, убедиться, что не нужно ничего дозаказать. И в этом тоже отпала нужда. Да, у неё оставалось в достатке ингредиентов, ведь за последние несколько лун в работе старейшего магазина шоколада во всей Эквестрии…

«…который, после более чем двенадцати веков существования, именно мне приходится закрывать навсегда…»

…произошли существенные изменения. Поставка ингредиентов, расход ингредиентов. Она готовила ровно столько, чтобы хватило ровно на один день продаж и не более того. И по началу готовить ей приходилось… практически ничего. Сияющие витрины (по большей части из стекла, но была и парочка раритетных, хрустальных) пустовали, потому что впервые, за очень долгое время, их содержимое было качественным. И постепенно, совсем-совсем потихоньку, она начала приходить каждое утро чуточку раньше, потому что требовалось приготовить чуточку больше, а затем наконец-то начали наполняться и дополнительные противни, новые клиенты стали заходить практически каждый новый день и… 

…и этого все ещё не было достаточно.

«Этого и не могло хватить».

Она огляделась в полумраке — основное освещение она уже погасила. У прилавка виднелись чёрные отпечатки подков её покупателей — в этой части Троттингема улицы мостили чёрным камнем, который оставлял тёмную пыль на ногах прохожих. Эту же самую пыль пони потом заносили и в здания. Так что если в заведении было много посетителей, про него говорили, что оно «в черне» — этот термин распространился затем по всему континенту. Финансово она не была в черне, а эмоционально, теперь, когда её не занимали отчаянные попытки спасти магазин, она начала осознавать, что опустилась куда-то на уровень подвала.

Она — последний владелец. Последний работник. На протяжении последней луны она оставалась единственной пони, работавшей здесь. «Шоколадный магазин Ворфи^[1]» (самый первый, а в конечном итоге — последний) располагался в Троттингеме на протяжении более чем двенадцати веков: самый первый магазин шоколада во всей Эквестрии, ставший примером для всех остальных. И буквально час тому назад она закрыла его навсегда. Последняя шоколатье, что носила имя основателя торговой марки и этого не изменить ничем, что бы ни случилось этой ночью.

Вальрона^[2] медленно вдохнула и не ощутила никакого запаха.

Со стороны это могло показаться странной особенностью из магического репертуара шоколатье. Но умение отключать обоняние было необходимым. Оно позволяло не притуплять восприятие запахов. Если ты проводишь слишком много времени в окружении одних и тех же ароматов, то со временем перестаёшь их различать. Для профессии, где пробовать на запах приходится столь же часто, как и на вкус, умение разделять восприятие становится жизненно необходимым. Она отлично разбиралась в запахах, тончайших оттенках вкуса...

«А что толку?»

Она замерла на мгновение в окутанном тьмой магазине, в последней её троттингемской ночи — бурая пони, каким-то чудом растворившаяся среди окружавшего её серебра. Магазин всегда был в серебристых тонах, ведь самая первая обёртка была посеребрена и… 

«Ой, да кому какое дело»

Земная пони, исключительно насыщенного и глубокого оттенка коричневого, чья шерсть казалась переливающейся, текучей на свету. Одного взгляда на неё — даже не обращая внимания на метку — было достаточно, чтобы вызвать мысли о шоколаде. Если, конечно, вы не знали, что она — Ворфи, тогда мысли заполоняло нечто другое коричневое и липкое. Столь юна — ещё в самом начале карьеры, но уже в самом её конце. И в общем-то, это не её была вина, но кому охота разбираться, из-за кого всё скатилось в... Все же знают, кто вляпался в это последним.

Стеклянные витрины, хрустальные витрины. Лучшие из возможных приборов — те, что она оставила — от остальных она избавилась ещё в первую неделю. Старинная золотая монета в почётной рамке — та самая, которая, если верить семейным преданиям, была уплачена за первый шоколад, произведённый в Эквестрии, а учитывая, кто ею, вполне возможно, расплатился… рамка казалась вполне себе уместной. (Ей уже и за монету предложили цену, причем меньше, чем по номиналу). И, наконец, Печать или, вернее будет сказать, Та Самая Печать.

Та, которой пользовались в первом (и последнем) магазине, не была серебряной. Хотя она и казалась серебряной, за прошедшие двенадцать веков ни одному из Ворфи не пришлось стереть с неё ни пятнышка — так часто ею пользовались. Она была изготовлена так, чтобы держать ее ртом, и даже единороги не думали поступить иначе. На конце у неё была выдавлена подковка. Она была самой ценной вещью на свете, ровно до тех пор, пока не оказалось, что грош ей цена.

Последняя ночь.

Последняя неудача.

Больше двенадцати веков и…

...тут в дверь постучали

Она обернулась на стук, но не смогла почти ничего разглядеть — уличные фонари в этой части города были едва ли не ровесниками магазина, а вот ухаживали за ними куда как хуже. По ту сторону стекла просматривалось очертание передних ног и слабое мерцание, скорее всего — от подков.

Сперва она подумала, что это опять кто-то решил выдать себя за кредитора, а потому не шелохнулась даже. Никому она ничего не должна. Пусть в черне она не была, но и в убыток не работала. Порою казалось, что только от того, что она исправно платит по счетам, всяк проходимец теперь считает своим долгом представиться коллектором. Такие в какое только время не заявлялись...

Вот она и не шелохнулась.

«Уходи»

В дверь снова постучали.

«Уходи», почти что прошептала она.

И снова стук, но теперь уже сильнее.

Она развесила плакаты и листовки на всех досках объявлений в городе. Все пони должны были их увидеть, хотя она и подозревала, что далеко не все из них станут их читать. Она возвестила о последнем дне. Последнем часе. Всякий, кому доставало ума и такта это заметить, уже побывал в магазине, на прочих же не стоило тратить времени.

Постучали ещё чуть сильнее, так что задрожало стекло.

...И она, не выдержав, кинулась к двери, схватилась за ручку зубами, рванула её вниз и, распахнув настежь, выпалила: «Да я уже закрылась!» в холодную троттингемскую ночь и… это она не сразу осознала, чувствуя, как сердце сковывает лёд… в довольно увесистый кусок тёмного металла.

Вальрона была среднего для земной пони роста. Она распахнула дверь, твёрдо намереваясь пронзить гневным взглядом незваного гостя, что, собственно, и сделала: на уровне своих глаз. Но увидела лишь металлическую пластину, на которой не сразу разглядела изображение полумесяца, а потому не смогла остановиться вовремя.

Она медленно подняла взгляд. Её взору предстал величественный (но с лёгким налётом недоумения) подбородок, и скулы, которые, судя по их движению, что-то отсчитывали про себя. То, что у другой пони было бы гривой, сейчас больше напоминало взбаламученные созвездия, пытающиеся прийти в себя — ещё лет пять к тюремному сроку Вальроны.

— Я… — только и вымолвила она, и сама удивилась, что осилила настолько много.

— Уже закрылась, — повторила аликорница. Очень сдержанным тоном. Управление таким количеством необузданной силы требовало недюжинного мастерства.

— ...Ага…

Аликорница тяжело вздохнула. Воздух, окружавший их, похолодел градусов на пять, вокруг тёмной шёрстки начал сгущаться туман.

И даже в последовавшем вопросе был холодок:

— Значит ли «закрылась», что всё распродано?

Она продала всё, что приготовила. Противни были пусты.

— ...Ага.

Тёмные глаза закрылись плавным движением век.

— Ясно, — сказала аликорница. — Выходит, что опять я опоздала. А я ведь так надеялась…

Она осеклась, открыла глаза и опустила взгляд на Вальрону.

— Да ты дрожишь, — отметила аликорница. — Я… прости. — Температура стала постепенно возвращаться к норме. — Я явно отвлекла тебя от дела. Пожалуй, я тогда пойду. Я пожелала бы тебе спокойной ночи, но… сдаётся мне, что в свете всех событий дня, такое может показаться оскорблением. Что ж, ещё раз извиняюсь за внезапный свой визит. Я прибыла бы раньше, но о закрытии узнала лишь недавно, и потому…

Она снова закрыла глаза. В нависающей над Вальроной аликорнице всё казалось таким огромным, но больше всего, конечно, выделялись эти тёмные глаза.

— ...Не важно, — оборвала себя аликорница. — Прощай.

Она отступила на пару шагов, развернулась и зашагала прочь совсем одна по опустевшей улице...

— ...Постойте.

Аликорница обернулась, подняла холодный взгляд над усыпанным звёздами хвостом. Остановилась.

Прозвучавший далее вопрос был, как минимум, отчасти, безумным любопытством:

— Чего вы хотели?

Повисло молчание длиною в несколько шагов и множество веков.

— Трюфель парфе, — мечтательно проговорила аликорница. — Слои нежности, сокрытые под твёрдой скорлупой. Я вкусила первый и… надеялась, что повезёт отведать и последний. Покуда есть ещё возможность. Но ты, как как выяснили мы уже, закрылась.

Никто в семье не готовил фирменные трюфели уже… ну очень давно. Не многим хватало умения даже чтобы попытаться….

Последняя из шоколатье Ворфи моргнула.

— Вы были первой?

Аликорница степенно развернулась. Вгляделась в сумрак магазина — Вальрона не сразу смекнула, что её собеседница видит ночью не хуже, чем днём. Кивнула в сторону монеты.

— А он сберёг её, — сказала она. — Настаивал на том, хотя другой бы на его месте, вложил бы её в дело.

— ….Это была принцесса Селестия, — только и смогла ответить Вальрона. — Все всегда говорили, что это была…

— ...Да, — прервала её аликорница. — Ведь было время, когда никто и думать не желал, что Я хоть что-нибудь свершила, и потому столь многое приписывали ей. Всё то, что не недостойно было бы предать забвенью. Я предложила б для сравнения слепок зубов своих, но... 

Это была последняя ночь. Магазин закрылся, и поутру, когда настанет время обычных покупателей, эти двери уже не отворятся. Только стервятники будут толпиться у окон, и, возможно, кому-то удастся заглянуть внутрь. День, когда не нужно будет готовить шоколад, продавать шоколад, налаживать связи с покупателями, которые снова пришли купить шоколада, решили ещё раз испытать это блаженство…

Не сказать, что покупатели так уж часто возвращались в эти последние несколько лун, пока она пыталась спасти магазин. Не считая, конечно, старых покупателей. Впрочем, всякий пони, что был достаточно стар, чтобы помнить времена, когда имя Ворфи ещё чего-то стоило, был уже достаточно стар, чтоб помереть.

«Она была первой».

— У меня есть все ингредиенты, — медленно проговорила Вальрона. — Но я никогда прежде не готовила трюфель парфе. Я берегла этот рецепт для, — «дня, когда мне удастся спасти магазин», — случая который так и не настал. И даже просто найти рецепт, приготовить всё, что понадобится, разогреть всё с нуля — на это уйдут часы.

Не считая развевающейся гривы и хвоста, аликорница была совершенно неподвижна. Она выжидала.

— Но вам ведь некогда, — сказала последняя из шоколатье Ворфи. (Искренне надеясь, что её мольбы будут услышаны) — Я уверена, что вам...

— Я, — осторожно начала аликорница, — вольна выбирать, как провести досуг свой. Сей ночью я изволила сходить за шоколадом. А посему могу и подождать. Конечно, если ты его желаешь приготовить.

«Я… только что на это подписалась, что ли?»

Ответа на это же вопрос от неё сейчас дожидалась аликорница. Более того: аликорница, которую она не могла даже посметь подвести.

И не в том даже дело, что оплошность Вальроны хоть как-то повредила бы репутации магазина — вредить там было уже нечему. Тюремный срок, опять же, ей вполне ещё мог грозить, но…

«Она была первой».

— Да, — ответила Вальрона. — Вы могли бы пока прогуляться где-нибудь несколько….

— Разгуливающая по ночам принцесса, — оборвала её аликорница, — вопросов слишком много вызывает. Таких, ответы на какие уж слишком много времени займут; особенно досадно то, что для обыденных своих проблем они решения не найдут другого, чем спросить меня. Я подожду внутри.

Ни единый пони прежде не присутствовал при её подготовке. А раз уж речь идёт о первом опыте…

— Но…

Тёмные глаза сощурились

Вальрона рефлекторно попятилась, и уже спустя мгновение аликорница переступила порог.

---

Она готовила ингредиенты, в силу возможности, покуда аликорница слонялась по магазину. Всему магазину, включая кухню. Ни единый пони, никогда ещё не ступал дальше витрин и прилавка.

Та часть Вальроны, за которую отвечала её метка, настаивала, что покупателя нужно выдворить в зал. Другая же часть, гораздо большая, за которую отвечал охвативший её ужас, сомневалась, что стоит выгонять аликорна. А потому очень большая пони путалась под ногами, тыкала копытами в оборудование, вдыхала ароматы.... и только что нашла мешок какао-бобов.

— Импортировано из Пундамилии Макаци^[3], — прочитала она. — А я смотрю, ты выбрала один из старейших краалей своим поставщиком. Один из трёх, что борются за звание первых, кто начал собирать бобы, и победителя во многих за то спорах. — Она перевела взгляд на Вальрону. — Твой пра-пра-пра-пра-пра… — она призадумалась, — чтоб сэкономить время, скажем «пращур», считал, что зёрна, выращенные в их родной земле местными фермерами, по вкусу превосходят те, что через земных прошли копыта пони, и оттого магической подверглись обработке. А потому сырьё он покупал у зебр, с начала и до самого конца.

Вальрона, чьи зубы сейчас были заняты перетаскиванием мешка с сахаром, в ответ смогла только кивнуть.

«Она знала его…»

— И некоторые из здешних земных пони за то держали на него обиду, — добавила аликорница. — Они считали, что он насмехается над ними. Что, будучи одним из них, он не считает нужным солидарность соблюдать. И стоит ли напоминать, как дорого и тяжело тогда в такую даль было столь ценный груз доставить… — Она едва заметно вздохнула. — В ту пору путешествия... труднее были. Мы только познавали мир вокруг себя... хотя, пожалуй, и сейчас мы это продолжаем, учитывая то, как мало мест ещё заселено. А вот тогда нам доводилось виды новые встречать. О зебрах, правда, мы уже, пусть и не долго, знали: они объявились на самой заре моей эпохи. Однако мало кто решался их разведать земли. И познакомить нас с их кухней… что ж, и для того, и для другого, нашёлся весьма смелый пони. Тот, кто отправился в места доселе неизведанные, чтобы найти свой путь, и возвратился с меткой. Первый пони-шоколатье, начало давший роду и таланту. Но и ему пришлось немало постараться, чтоб соплеменников своих склонить испробовать его творений.

— ...Он… — Она как раз поставила мешок с сахаром на место. — Он отправился к зебрам ещё до того, как получил свою метку? — В её роду не столько рассказывали истории, сколько передавали легенды, и Вальрона уже успела разочароваться в большей их части, поскольку с течением времени они всё сильнее искажались. Некоторые поколения так и вовсе сдобрили их откровенной ложью. Но ей удалось изучить все те немногие его личные заметки (большей частью он записывал всё же рецепты), в которых она и нашла нестыковки.

«Он всем говорил, что просто привёз его в Эквестрию».

Остальные же рассказывали совсем другое.

Аликорница покачала головой:

— В ту пору метки зачастую обретались сильно позже. Ведь, как бы так сказать точнее, было больше… вариантов, а потому для магии, присущей пони, требовалось время, чтоб сфокусироваться в самый подходящий. — Она снова перевела взгляд на мешки с ингредиентами. — Но я уверена, что там, среди теней, он утешение находит в том, что и его потомки продолжали…

— …Не продолжали они.

Слова прозвучали не громче шёпота, но всё равно заставили аликорницу навострить уши.

— Я… — Вальрона сглотнула. — Я возобновила поставки семь лун назад, когда магазин перешёл ко мне. Первая партия пришла далеко не сразу. Но с тех пор я использовала только бобы из крааля. Есть… разница. Трудно объяснить. Это что-то, что я ощущаю…

— ...Как и он, — тихо молвила аликорница.

Она отмерила сахара. (Для этого у неё был когда-то специальный прибор, но она его продала. Потому что, если ты не можешь сделать это «на глазок»...) Аликорница молча наблюдала за процессом, терпеливо, как никто другой...

«...вообще никто».

— Я думала... — начала она и тут же об этом пожалела. Впрочем, она знала, что хуже, чем задать аликорну вопрос, может быть только задать аликорну полвопроса. — ...что принцесса путешествует в сопровождении Стражи.

Прозвучавшие в ответ слова оправдания оказались несколько неожиданными.

— Вопреки весьма расхожему поверью, — выпалила аликорница, — я и сама вполне способна кое-что свершить, не оказавшись на пути у молнии шальной, или утопнув во внезапно появившемся пруду, или пройдя под тем горшком цветочным, что существует только для того, чтобы упасть и размозжить мне череп. Наипервейшей среди таковых способностей будет хождение по магазинам. Коль пони могут за покупками сходить, не расчищая тротуаров лишь вящего антуража ради, то может и принцесса.

Вдалеке что-то приглушённо громыхнуло, по магазину будто прокатился угасающий раскат грома. Крошечная часть Вальроны даже задумалась на мгновение, а не случилось ли чего с погодным расписанием? Большая же её часть, в точности расслышавшая тон слов аликорницы, рылась сейчас в воспоминаниях, сравнивая это с тем, как возмущалась её младшая сестра.

«...она сбежала!»

Принцесса обдурила собственную стражу.

— Я и сама могу как оценить опасность, так и с нею совладать, — продолжила аликорница. — Положим, ты была б убийцей, под тщательным прикрытием, что должен в исполненье привести финал на долгие века растянутого плана по устранению меня, тогда твоя приверженность традициям потрачена была впустую. К тому вдобавок, я знаю лучшее из всех возможных заклинаний для обнаружения яда, а значит, лучший шанс твой также был упущен. Я пришла за шоколадом, а место сие мне помнится как далеко не самое большое в Троттингеме. Когда отправляешься за покупками в сопровождении стражи, одно им удаётся лучше всего: занимать место. Большую его часть. И раз уж с этим я решилась справиться сама…

Она осеклась. Понурила голову.

— ...Ты, — наконец вымолвила аликорница, — не заслуживаешь от меня такой тирады. Ведь это только… праздным любопытством было. Беда лишь в том… что слишком часто уж вопрос я этот слышу от любопытствующих пони. Прошу, продолжай приготовления.

Вальроне показалось, что она должна как-то сгладить произошедшее. Она не знала, почему. Просто у неё на кухне сидела аликорница — пони, которой нечего было делать, кроме как ждать её. И вот поэтому она сказала то, чего прежде не слышал от неё ни один клиент:

— Может, хотите мне помочь?

И тут же об этом пожалела. Даже простой шоколад неопытные помощники могли испортить: в этом она успела убедиться, наблюдая, что творилось с магазином, пока тот не перешёл к ней. А когда речь идёт о приготовлении трюфеля парфе — что ж, из относительно безопасного, аликорнице можно было доверить, разве что, перетаскивать мешки, но что-то более ответственное…

Впрочем, ответом ей было покачивание головой:

— Нет. Мне запрещено.

Вальрона удивлённо моргнула.

Следующие слова сами сорвались с губ:

— Древнее проклятье?

И снова безмолвное «нет» в ответ.

Может, она просто неправильно выразилась?

— Старинная магия?

— В настоящее время, — медленно и отчётливо произнесла аликорница, — я получаю наставления в основах кулинарии. И мне запрещено моей наставницей пытаться совершить хоть что-либо сложнее нарезки сырых фруктов в её отсутствие.

— Эм-м… — Вальнора попыталась, хоть и безуспешно, представить себе пони, которая могла бы запретить аликорнице хоть что-нибудь вообще.

— У меня, — призналась та, — взорвалось мороженое.

Вальнора снова удивлённо моргнула, но на этот раз как-то невпопад.

— Мороженое?

— Да. Я так и сказала. Только что.

— Взорвалось?

— И это тоже. — Выдержав небольшую паузу она пояснила: — Это была черешня. И ущерб она причинила немалый. По причинам, очевидным вполне, я не стала искать ответа на вопрос, насколько разрушительными окажутся другие вкусы — мне хватило и того, что сделал мой любимый. Но если ты и вправду хочешь знать, насколько будет силён взрыв от шоколада…

Без лишних слов Вальрона вернулась к своему сахару.

Но теперь-то она знала любимый вкус своей клиентки. И как только та отвернулась на мгновение, потянулась за тем самым экстрактом

---

Сливки для парфе взбивались. — Это был один из тех немногих процессов, который Вальрона доверяла машинам: тяжело было так быстро двигать головой, а что касается взбивания: время можно потратить и более полезным образом, чем беспрестанно выписывать венчиком во рту маленькие круги. — Шоколад, после смешивания всех ингредиентов, требовал некоторого времени, чтобы они успели друг с другом прореагировать. Всё это высвобождало для неё немного времени, которое, обычно, было на что потратить в магазине: да хотя бы банально чистоту навести, сделать так, чтобы к приходу следующего клиента всё выглядело бы гораздо лучше...

...не будет у неё следующего клиента.

— А как вы узнали, что мы закрываемся? 

Объявления были развешаны только в Троттингеме, ведь список почтовой рассылки хоть и был обширен: на одни только марки ей пришлось бы потратить сумму большую, чем та, которой она располагала, но большинство писем пришлось бы перенаправлять по новому адресу получателя — на кладбище. Кроме того, новостные заметки о непрекращающихся неудачах семейства Ворфи всем наскучили ещё десятилетия назад. Вальрона полагала, что если не случится чего-то значимого, то в завтрашней газете заметку в пару строк об её закрытии заткнут куда-нибудь в уголок, рядом с некрологами.

— Одна из моих стражниц родом из здешних краёв, — тихо молвила аликорница. Она смотрела на древнюю монету. Монету, которую некогда сжимала в зубах, протягивая предку Вальроны, которого та едва ли могла себе представить. — Ей написала сестра. А она пошутила об этом с кем-то из прислуги, и мне случайно довелось услышать. — Она обернулась к шоколатье. — Но шутку ту я повторять бы не хотела...

— ...Не думаю, что она сказала что-нибудь, чего я ещё не слышала.

Она прекрасно понимала, что только что перебила аликорна. Но это её уже не волновало. В каком-то смысле, она уже сошла в могилу, оставалось только сформулировать причину смерти.

Аликорница замешкалась.

— Она сказала, что так и не нашлось лекарства от шоколада Ворфи. Но зато теперь известно, когда это поветрие сошло на нет.

Вальрона молча кивнула. Аликорн, с совершенно нечитаемым выражением на мордочке, обратила взгляд к монете, и медленно зашагала вдоль череды рамок на стене. Эскизные портреты знаменитых пони, посетивших это заведение задолго до того, как была изобретена фотография. Когда поездка сюда ещё имела смысл. Когда всё ещё нужно было куда-то ехать.

(Портрета старшей из аликорниц среди них не было. Ведь все и так думали, что она была первой, для этого и монеты вполне хватало.)

Перестук копыт прервался.

— О, — едва слышно выдохнула аликорница.

Прямо перед печатью.

— Я… — почти что прошептала она, и в голосе её послышались незнакомые нотки. — … Я думала, его уж нет. Однако вот же он.

Вальрона уже слышала, как звучат воспоминания из уст аликорницы, когда они обсуждали её предка. Это был не просто взгляд в прошлое, она будто снова переживала это.

— Известно ли тебе, чем ты владеешь? — негромко спросила аликорница. — Хотя бы представляешь ты, что это?

— Это… Печать, — ответила Вальрона, одним словом выразив всё, что о ней знала. — Одна из немногих вещей, что сохранились с первых дней открытия магазина. Ею он ставил оттиски на лучших своих творениях. Отмечая их. Она стала нашим символом. Её хранили для самых изысканных...

И потому она убрала её обратно в раму. Ведь не было уже никакого смысла её использовать.

— Это аргентий, — сказала аликорница. — Его легко принять за серебро, но от него во многом он отличен. Я думала, что не осталось от него на свете ни крупицы. Ведь сплав сей создан был Дискордом. — Она заметила реакцию Вальроны. Впрочем, не заметить, как та подпрыгнула от удивления, было бы трудно. — Сам по себе он безобиден, покуда чары не наложат на него. Не думается мне, что то был замысел его, такой металл создать. Творения его во многом есть продукт побочный. В отсутствие его, однако, всё, что создал он, по миру растерялось. А вскоре после моего — она замялась, — исхода сложилось мнение, что более в Эквестрии аргентия уж нет. И даже те запасы, что оставались во дворце, ко времени тому иссякли. А это может быть последним в мире образцом, и кто бы думал вдруг такое обнаружить здесь...

Вальрона осторожно подошла к аликорнице и встала подле неё. В сумраке магазина её шёрстка почти что сливалась с тенями.

— Аргентий.

— Он самый. И всякий, кто такое видел, конечно же его узнал бы.

— А он хоть чего-нибудь стоит? — спросила она, и тут же себя возненавидела за это. Ведь это же была Печать...

«...Да какая разница!».

— Увы. Пусть он и уникален, едва ли ты найдёшь того, кого захотел бы у тебя его купить. Одной лишь только редкости тут будет не довольно. Тебе ли, впрочем, как владельцу магазина этого не знать? Кому какое будет дело, что у тебя есть нечто, что не нужно никому. Суть рынка в предложении и спросе. Положим, что молва о нём распространится, тогда немногие из тех, кто искушён в исследовании всяческих диковин, проявят интерес, и те тогда лишь, когда и другим известно станет, что сей металл существовал однажды. Увы, его осталось в мире столько, что на исследования весь запас уйдёт. Пожалуй лучше будет позабыть о нём.

Она вздохнула — чересчур уж тихо и мягко для её большого тела. А затем аликорница отступила на шаг.

— Немногое забвенье пережило, — тихо добавила она, направляясь к другим витринам. — А из того, что пережило, необратимо изменилось многое. Хотя бы взять те поселения, что дожили до наших дней — и Троттингем среди таких — но изменилось имя. Однажды звался просто он «Прогоном», и, судя по изумлению в твоём взгляде, об этом прежде не слыхала ты. — Она, чуть подогнув передние ноги, припала к полу. — А это из Империи витрины.

— Из Империи? — едва смогла вымолвить Вальрона. Нет, она знала, что они старинные, но...

— Ужель не задавалась ты вопросом, как удалось им пережить века? Не то что не разбившись, но не треснув даже, не получив ни скола. — Передним левым копытом принцесса цокнула по хрустальной поверхности — по магазину разнеслась кристально чистая нота. — Одним кристальным пони только долговечности такой секрет известен. И мы когда-то с ними торговали. Хотя и не сказать, чтобы активно, ведь путь в их земли был из непростых... но до прихода Сомбры некоторый был контакт. И некоторые из кристальных пони решили в наших землях поселиться, и с подданными нашими в брак вступали. — Её голос стал чуть тише и мягче. —  Как стало мне известно, не далее чем сотню с половиной лет назад родился вновь кристальный эквестриец. Один такой на целом свете, не знающий, кем быть, и у кого учиться, и без надежд малейших на возвращение в родные земли. В такое время да кристальным уродиться... родителям придётся радикально весь уклад свой поменять. Но есть ведь и металлы, коих больше нет. И места. А предприятие такой огромный срок преодолело, под тем же именем, в копытах тех же пони, и ведь я первою была, кто…

Аликорница вновь посерьёзнела.

— Я первой покупательницей у предка твоего была, — заявила она совершенно спокойно. — С сестрою мы сюда явились потому, что земли эти монстров нападениям подверглись. И дело было не в одной ущерба лишь оценке, тех, что утраты понесли, утешить надлежало нам. И в том не преуспели мы, как это и всегда бывает, но мы старались, как делаем это всегда. И в тех попытках день прошёл, сменившись временем моим — дурной день, непогожий. За ним претензии пришли, что если б мы явились раньше, чего мы сделать не могли, что если бы свершили то, что было не под силу нам, что если бы предотвратили то, о чём не знали даже…

В магазинчике как будто бы сгустились тени. Окутав аликорна словно плащ и доспехи.

— И для открытия нельзя было бы выбрать время хуже, — продолжила она не дрогнув. — Но он спланировал тогда уже всё, и после всех вложений и затрат нуждался он в продажах несказанно. А пони о ту пору чуждалися новинок, особенно таких, о коих прежде не слыхали даже. На запах многих он тогда привлечь сумел, попробовать на вкус из них никто, однако, не решился. За день, прошедший словно марш сквозь жизней отнятых ряды, я вымоталась до конца. И мне хотелось только лишь поесть. Я не смогла бы принять то, что раздавали пострадавшим. Взять то, за что бы я не заплатила, уж точно не в краях что так в деньгах нуждались. Он до поздна не закрывал дверей, надеясь что придет хоть кто-то, хоть единый пони... а для меня то было лишь едой за деньги. Я рекомендовала ему потратить ту монету…

— И вы купили трюфель парфе? — попыталась она представить эту сцену, учуять то, что затерялося в веках..

— Нет. Не в тот день. Тогда я ограничилась батончиком простым. Со временем он стал искуснее. — Принцесса осунулась слегка, словно устыдившись чего-то. — Сказать по правде, шоколад желала я едва ли. Моей всегдашней страстью были фрукты. А что до шоколада, то я в луну или другую снисходила до того, чтобы отведать лакомства такого. Но я за ним всегда сюда являлась, чтобы узреть плоды его трудов. Он для меня всегда берёг новейшие свои творенья, ведь я когда первой покупательницей стала, а потому желал он, чтобы их отведала я прежде прочих пони. Так продолжалось до последней его ночи в этом мире, покуда не почил среди теней он, а магазин его не перешёл к потомкам. Я… я бы хотела быть на похоронах, услышать его эхо пока длится шива, но шла война и...

Она снова закрыла глаза.

— Я просто что-то новое вкусила, — тихо молвила она. — А все решили, будто бы принцесса дала таланту новому добро. Иным вдруг показалось, что не просто могут и они себе это позволить, а что так сделать — их священный долг. И дело Ворфи, мастера-шоколатье пошло на лад, и вскоре стало тем, что сердцем здешних мест назвать не стыдно. Их гордостью. Оно пережило века…

Она внезапно вскинула голову, вокруг её рога беснуясь клубилась тьма.

— …до этой ночи, — в её голосе отчётливо прозвучала ярость, едва не заставив Вальрону попятиться, едва не заставив запнуться об одну из мисок с очень важным содержимым. — До тебя. Двенадцать сотен лет, и ты последней стала. О сладостях твоих привратница моя шутить изволит, и думает, что большего они и не достойны. Как вышло так, что ты последняя, шоколатье? Ведь я не только метку твою вижу, я чую запах твоего творенья. Я знаю, он таким и должен быть. Ты истинным талантом обладаешь, однако ж ты последняя в роду. Ответь мне, ЧТО ты натворила?

Количество стресса на единицу времени зашкалило. Сначала история из такого далёкого прошлого. Потом вдруг оказалось, что аликорница прекрасно осведомлена о погребальных традициях земных пони. Теперь вот — обвинение. Всё это навалилось на неё невыносимой тяжестью, задние ноги словно подкосило, коротко стриженый хвост распластался по полу.

— Я… я пыталась. Я сделала всё, что могла…

— Ужели, — это явно был не вопрос.

— Я вообще единственная, кто сделал хоть что-то. Мы умирали, гнили заживо веками. Я только… Я сделала всё, что могла, но это было что мёртвому припарка…

И снова обвинение:

— Но ты шоколатье из рода Ворфи, прямой потомок Основателя таланта…

— Я первая за двести тридцать лет! — Она сама не поняла, откуда вырвался этот вопль. И никогда, наверное, не поймёт, почему он разметал тени. — Я единственная, кто попытался! Единственная, кому было не наплевать! Но всё, что про нас знают пони — это то, кем мы стали! Для них то, кем мы были — только часть шутки, а вся её соль в том, во что мы превратились, и что бы я ни делала, их смех не утихал! Те, кто среди теней, убили имя Ворфи, убили нашу репутацию, и никакого больше дела им до нас нет! А мне со всем этим жить! Я каждый день бодалась за то, чтобы возродить наше дело, и что? Магазин закрывается! Я последняя шоколатье в прогоревшем магазине, та самая, что не смогла его спасти, единственная, кто старался…

И вдруг до неё дошло, что она орёт на аликорна.

Тут и передние ноги подкосились. Тело её распласталось по полу. Глаза зажмурились — лучше не видеть того, что сейчас с ней случится. Хватало и перестука копыт, хватало слышать, как аликорница подходит всё ближе и ближе неспешным, размеренным шагом…

Шаги стихли. За этим последовал шорох большого тела опустившегося на пол рядом с нею. Боком она ощутила прижавшееся к нему крыло.

— Обычно, — произнесла аликорница совершенно спокойно, — я б подле тебя осталась, покуда будет что тебе сказать. После того, как я спрошу тебя о том, как всё пришло к тому, как есть оно теперь, и ты решишься мне ответить, если ты решишься. У всех граждан Эквестрии есть право говорить, немногие при этом помнят, что это — право и хранить молчанье. Не в праве требовать я от тебя мне всё поведать, и я не стану. Но попрошу. И если ты решишься всё же, знай, что вскоре лакомство твоё потребует вниманья, а потому не стоит нам здесь прохлаждаться. И хорошо тебе к тому моменту быть бы на ногах. Ведь обе знаем мы, что я с работою такою не управлюсь. Так что? Ты хочешь говорить?

В какой-то момент Вальрона всё же кивнула.

— Тебе пора проверить сливки, — сказала ей аликорница. — А после я прошу тебя поведать мне о том, что за столетия случилось. Ведь я присутствовала при начале, и окончания теперь свидетель я. Но это ничего не говорит о том, каков был путь. И только ты пролить на это свет могла бы. Молю, последняя из Ворфи, ответь мне, что случилось?

---

В начале было имя, и имя это стало что-то значить. Оно стало значить поиски и открытия, ведущие к восторгу. Зебры первыми придумали шоколад, первые поколения Ворфи это открыто признавали. Для себя они считали, что просто улучшили рецепт.

Потом они стали считать, что довели его до совершенства, ведь “просто улучшили” — такой себе рекламный слоган.

А когда наступил их расцвет — та самая высшая точка, за которой последовало падение — они и вовсе забыли о зебрах. Потому что, когда пони думали о шоколаде, что первое приходило им на ум? Какие образы проступали перед их взорами? Конечно же тот самый магазин, и Та Самая Печать. Вот настолько тесно Ворфи ассоциировались с шоколадом. И так же тесно будут впредь. Теперь пони думали, что это семья Ворфи изобрела шоколад, и подстать тому изменился текст, который печатали на упаковке. Если достаточно долго пересказывать сказку, она станет былью.

Со всех краёв стекались пони за шоколадом Ворфи, и это кое-что да значило. В особенности это значило, что спрос на шоколад есть и за пределами Троттингема, а значит, и в тех местах нужны были магазины. На счастье семья была обширной, и каждый в ней был искусен. В каждом поколении были шоколатье, и поначалу хватало так, чтобы хотя бы один был в каждом из магазинов. — Магазин вообще не открывали, если в нём не было шоколатье с меткой. — Со временем и почтовая служба развилась до того уровня, что стало возможно рассылать шоколад по каталогу. И вскоре едва ли не каждый дом на континенте оказался в увесистом списке почтовой рассылки. Но тогда всё ещё делали по старинке, по правильному. Только лучшие ингредиенты, смешанные с особым тщанием. Каждому изделию отводилось ровно столько времени, сколько требовалось. Во главе угла было качество.

Немного минуло поколений, прежде чем кому-то пришла в голову мысль, что лучшие ингредиенты — это как-то дороговато.

Пони покупали шоколад Ворфи. А с каталогами заказы текли в таком количестве, за которым было трудно поспевать. И да, не каждый пони, работающий в магазине, должен был быть шоколатье. Подмастерьев обучали, присматривали за ними — и покуда над ними стоял талантливый пони, всё было в порядке. Но и это стоило денег, и пусть денег семья зарабатывала столько, что греби да ешь, казалось, что прибылей как-то с гулькин нос. Одна только закупка бобов у зебр чего стоила. Так почему бы не переключиться на местных поставщиков? Едва ли многие пони сумеют почувствовать разницу. А маржу — себе, новых магазинов понастроить можно будет.

Поколение за поколением изобретало всё новые и новые устройства. Некоторые из них и вправду были в помощь: ну сами посудите, вот кому прям нравится взбивать? Но большинство же просто позволяло сэкономить время. Зачем нанимать пони, который будет отмерять сахар, если есть устройство, которое в нужный момент добавит ровно нужную порцию? Да и вообще, обзаведясь нужными устройствами, можно было и вовсе не учить пони готовить шоколад — а только учить их пользоваться устройствами. Устройства смешивают, запекают, взбивают, украшают, упаковывают продукт — с каждым десятилетием в содержимом коробочек с оттиском Ворфи было всё меньше трудов копыт, зубов и рогов пони. И да, это значит, что конечному результату уделялось всё меньше внимания. А что значит, меньше внимания? Что продукт приготовляется быстрее. Значит, можно продать больше шоколада, закрыть больше заказов, а пони продолжали покупать у Ворфи, потому что все знали, что род Ворфи изобрёл шоколад. Их родители, и родители их родителей — многие поколения их предков — покупали шоколад у одной семьи, а потому пони и сами продолжали так делать, потому что это уже сложилось в традицию. Деньги текли к нам на одном только “все ж так делают”. Они всегда так делали, а значит, всегда и будут так делать.

И получается, что теперь уже не нужен шоколатье в каждом магазине. Рецепты есть, а с ними хватит и какого-нибудь пони, который умеет управляться с машинами. Эдак можно и целую фабрику забабахать. Можно даже начать делать шоколад не-Ворфи. Просто заявить, что всего лишь хочешь предоставить покупателям выбор,а потом доверить другим пони делать шоколад за тебя, что зачастую выходило ещё и дешевле, чем делать это самому. Но если этим можно забить витрину или страницу в каталоге, то почему бы, собственно, и нет? И раз уж имя так много значило для пони, то почему бы не выпускать под этим именем не только шоколад? Одеяла, вот, какое-то время пользовались спросом. Сувенирка всякая. Кто-то даже парк развлечений предлагал, а то как это, Горацеленд да без конкурентов. А пони всё продолжали покупать шоколад Ворфи, и Печать, что предназначалась лишь для самых изысканных творений, штамповалась на всё подряд, а деньги всё текли… А потом закрылся первый магазин в сети.

Конечно, у семьи было оправдание: тот магазин оказался слишком близко к другому. Исключительный случай для двух слишком близких селений. Конечно же, все пони отоваривались в том, что крупнее. Но такие географические коллизии случаются не часто, а потому они продолжили расширяться.

А затем закрылся ещё один.

И ещё один.

А потом ещё два в один год.

Потому что они больше не продавали шоколад. Они продавали имя. А когда ты продаешь имя, нужно помнить, что рано или поздно это наваждение падёт. Какой-то пони купит коробку того самого шоколада, который покупали его прадеды, откроет, попробует содержимое — и тут-то имя и перестанет для него что-либо значить. Потому что никто уже не следит за качеством, и уж тем более не ищет новых вкусов и рецептов. На сахаре экономят, бобы закупают подешевше, подмастерьев учат лишь бы справлялись — и вся вот эта экономия выливается в очень простой и печальный итог для репутации. В тот самый, в котором какой-то пони однажды отведает ошибку, которую никто не то, что не предотвратил, не отследил даже. Как только какой-то пони осознает, что только что отведал нечто больше напоминающее мел…

Сказке конец.

А потом процесс поворачивается вспять.

Начинают расползаться слухи, и до тех, кто в ответе за продукт, они доходят в последнюю очередь. Есть конечно и лоялисты, и приверженцы, и те, кто даже коробку ни разу не открывал — благодаря им продажи ещё какое-то время продержатся. Но костяк табуна уже движется в новом направлении. Начинаются шутеечки. Репутация хлещет через край, и кислотой проливается на головы ни в чём не повинных. В первую и главную голову Ворфи ассоциируются с Троттингемом, а потому вскоре уже все пони знают, что Троттингемский шоколад — дерьмо. И тут семья замечает, что кубышки начинают худеть, они пытаются откреститься, они не хотят верить в то, что уже случилось, они пытаются в лакрицу, и в карамель, и даже в печеньки — всё тщетно. Со временем всё больше магазинов сети закрываются, и приток денег оборачивается жизнью на дивиденды, но судебные тяжбы и их высасывают в ноль. И вот тогда они решаются взглянуть на себя. И что они видят? На метках их бухгалтерские книги, и долговые расписки, и золотые монеты, потому что уже долгие годы в семье Ворфи не рождался шоколатье.

Немногие из них пытаются спасти бизнес, чтобы спасти своё имя. Но где уж там. В семье не осталось талантов, и ни один другой шоколатье не желает иметь с ними ничего общего. Они режут ассортимент, побочную продукцию, пытаются воссоздать то самое качество — но они всё ещё слишком зависимы от устройств, слишком ориентированы на массовое производство и наёмных единорогов, единственная забота которых — вовремя перезаряжать машины. Они уже не могут вернуться к истоку, потому что не помнят, как. В самые отчаянные времена, когда они максимально близки к прежнему качеству, они не могут продвинуть свою продукцию, потому что пони теперь помнят только имя, а имя уже ничего не стоит.

Закрывается ещё больше магазинов. Репутационные потери оборачиваются финансовыми.

Кто-то из семьи снова пытается диверсифицироваться, но терпит неудачу. Другие и вовсе уходят из бизнеса. Каталоги уже не приносят таких прибылей, и когда  расходы на печать и рассылку превышают доход от продаж, их закрывают. Закрывается Кантерлотская ветвь. А там и Лас-Пегасовская. За нею следует Стратустон^[4]. И они намертво вцепляются в Троттингем, потому что ничего другого у них больше нет, это их последние магазины шоколада, но и там уже никто не отоваривался, потому что что бы они ни делали, какие бы древние рецепты ни откапывали, пытаясь возродиться, все пони уже знали, что шоколад Ворфи отвратен.

Наступает день, когда остаётся только один магазин. Самый первый. Он утопает в грязи, и большинство сладостей лежит на витринах неделями, черствея и покрываясь сединой, потому что никому нет до них дела. И юная кобылка с шёрсткой исключительно насыщенного и глубокого оттенка коричневого, которую постоянно дразнят в школе из-за того, что она — Ворфи, шагая по улице натыкается на телегу, у которой отвалилось колесо, а всё содержимое пролилось на мощёную чёрным камнем улицу. Телегу с навозом, и лужа настолько огромная, что у земных пони и единорогов нет другого выхода, кроме как за сходную цену подряжать пегасов переправить их на другую сторону.

Какой-то пони видит отпечатки её копыт в зловонной жиже, и заявляет, что это — величайшее из творений Ворфи.

И все смеются.

А она мчится домой, и молится Солнцу, чтобы никто её не узнал (но где уж там). Она приходит в магазин после закрытия и находит там старинный рецепт, ночь напролёт она пытается его повторить снова и снова, и снова, и снова; она засыпает в классе, просыпается от звонка, возвращается и снова принимается за дело, потому что её имя не более чем издёвка, так она прожила всю жизнь, и теперь хочет добиться хоть чего-нибудь, и шесть дней спустя она наконец решается попробовать свой мусс.

Её бока озаряет вспышка света. И в семье Ворфи наконец снова есть шоколатье.

И смысла в этом ни на понюшку.

Как только она вошла в возраст наследования, она забрала магазин в своё управление. (На него всё равно больше никто не претендовал) Она уволила практически весь персонал, практически все устройства отволокла в чулан. Только малые партии, только из лучших ингредиентов, и ровно столько времени, сколько требует качество. Но Печати она так и не отважилась коснуться, храня её больше как реликвию; пусть её сладости и были хороши, немногих пони она смогла привлечь. Все пони знали, что даже с «меченым» кондитером во главе, имя Ворфи всё ещё не более, чем посмешище. Их продукцию покупают только шутки ради, потому что за два года до того, как она приняла бразды правления, в кино вышла комедия, в одной из сцен которой кому-то предлагалось съесть коробку конфет-ассорти Ворфи, и… от такого уже не отмыться. Те пони, что видели фильм, знали, чем торгует её магазин, и ничто уже не было в силах их переубедить.

Немногие, последовавшие на новый запах, были приятно удивлены. Некоторые даже рискнули посоветовать это место своим друзьям. Те пони вернулись. Но этого не было достаточно. Магазин умирал. Что бы она ни делала, их имя продолжало тянуть из него соки, а всё, что она делала — прихорашивала труп перед похоронами, на которые никто не придёт.

Последняя шоколатье, в последнюю ночь, с последней покупательницей.

Она пыталась.

Она сделала всё, что могла.

У неё не вышло.

---

Корка трюфеля затвердела, а значит, пора отдать его аликорнице. Начинка должна всё ещё оставаться холодной, покуда шоколадная глазурь сохраняет тепло. В чём-то трюфель парфе напоминал суфле — процесс создания был очень чувствителен к ошибкам: тысячей способов можно было запороть его, а если уж получилось, то подавать клиенту следовало «с пылу, с жару»...

Она назвала бы множество причин, почему прежде не пыталась приготовить его. Сложность была одной из них. А некоторые другие…

«Да куда уж нашей репутации падать»

«Не, ну вот она-то оттопчется в полный рост. Её-то пони послушают….»

«Ой, да я вас умоляю»

Последний магазин Ворфи закрылся. В этом смысле, плеваться было больше не в кого.

Она отнесла маленький поднос, к неуместно-маленькому столику. Дождалась пока тёмная мордочка склонится к угощению, ведь это будет самая последняя реакция от её самой последней покупательницы, и пусть в глубине души, самым нутром своей метки она чувствовала, что всё сделала правильно… это, по большому счёту, ничего уже не значило.

Аликорница откусила. Прожевала. Проглотила. Распрямилась (потому что для того, чтобы дотянуться до столика ей пришлось очень неудобным образом изогнуться, рог она, почему-то, предпочла не зажигать) и зашагала прочь от Вальроны. Сквозь темный, но открытый проход, в кулинарную зону. И там остановилась у одной из стен.

Нескольку секунд спустя она вернулась, и голова её снова склонилась. Затем чуть приподнялась, наклонилась чуток вправо, а затем опустила то, что держала в зубах.

— Коль скоро не желаешь ты, — сказала аликорница.

Вальрона молча уставилась на Печать, и её оттиск на трюфеле парфе.

Аликорница неспешно доела угощение, и облизнулась ровно один раз. Выпрямившись снова, она взглянула на Вальрону.

— Сдаётся мне, — начала она, — что Лунной Кухне шоколатье не помешает. А ты, насколько помню, недавно магазин закрыла навсегда…

Пони моргнула, и, вздохнув, ответила:

— Вы очень щедры…

— Слова эти не часто слышу я, — перебила её аликорница. — Однако в них нельзя отказа нотки не услышать. Но почему?

— Вы сами сказали, что снисходите до шоколада лишь раз в несколько лун, — ответила Вальрона. — Такая себе возможность для творчества. И даже если я буду готовить для стражи и прислуги… я всё равно буду прозябать без дела во дворце. А когда поползут слухи, что вы наняли Ворфи…

На мгновение аликорница призадумалась.

— Но я же по плодам тебя сужу, а не...

— Ну плодов моих всем не отведать. А вот имя моё услышат все. — И прежде чем аликорница успела ей возразить, она продолжила: — И как простой пони такое вот исправить? Я делала лучший шоколад, какой только могла. Я старалась. Но всё, что остальные пони слышат, всё, что им кажется, они знают, это то, что было раньше. А я, получается, в ответе за то, чего не делала даже. Как вам удалось… избавиться?

Очертания звёздной гривы застыли..

— На твой вопрос могу я дать ответ, — тихо сказала аликорница. — Боюсь, что ты принять его не пожелаешь.

— Вы знаете, как всё исправить? — Это была надежда, это было впервые за много лун, чтобы она вдруг почувствовала настолько сильную надежду…

— Над этим поразмыслить у меня свои причины были, — начала излагать она. — Иной сказал бы, после Возвращенья я ничем другим помимо размышлений этих и не занималась, и был бы совершенно прав. А потому я знаю, что выход этот — для тебя, коль скоро ты сама его сочтёшь пригодным.

Голова её поникла, тени стали сгущаться.

— Не для меня, увы, — почти что прошептала аликорн. — Как, впрочем, и всегда.

Она была шоколатье, и шоколаду было множество применений. Это и подарок. И угощение. И способ помочь кому-то заглушить ненадолго боль. Она взирала на ничем не прикрытую агонию, а шоколада-то и не осталось.

— Я… я не понимаю, — выдавила из себя Вальрона, и замерла, ожидая, что же случится с двумя пони в закрытом магазине

— Я, как ты знаешь, Лунная Принцесса, — продолжила неспешно аликорница. — Престола половина подо мной, и половиною я тою со смиреньем правлю. Стараюсь честной быть, и чуткой, внимать всем пони и народам прочим, со тщанием таким, какое только мне доступно. Но в веке этом чтобы ни свершила я — найдутся те, кто в этом лишь Кошмар увидит. Едва они услышат это имя... припомнят все грехи, что пусть моими были, но не в полной мере. Я вижу страх, что источают сотни глаз, и ужас, что от них исходит. Я знаю, многим кажется, что я в любой момент, от слова от любого, просто так, отказ услышав, Кошмаром снова обернусь. Они внимают мне, ничуть не уважая, лишь от страха. Ведь ты сама поэтому меня к себе впустила? Лишь от того, что ты  боялась, что несказанное с тобой случится, если рискнёшь меня отправить восвояси.

Вальрона лишилась дара речи.

— Подвластно мне попасть в любую точку мира, — продолжила аликорница, всё так же тихо. — К любым народам. И если бы я способ не нашла уйти в затворничество крайнее, которое со временем бы обернулось супротив меня — меня б повсюду узнавали. Какой-то пони, кто-то, где-нибудь меня бы да узнал. Могу шагать я до исхода своих дней по землям всем, но репутация преследовать меня не перестанет. Нет выхода мне, и не будет никогда. И остаётся мне одно — вперёд рысить. И верить, что встречаяся и время проводя среди народа моего, я помогу им в свете новом на меня взглянуть. И сделать то, какой меня они узнали, главным. И верить в то, что это достижимо, очень тяжко, ещё труднее верить продолжать, когда из ночи в ночь встречаешь пони тех, что только имя во мне видят…

Несколько следующих секунд Вальрона смотрела на принцессу, не зная, что и делать, не зная даже, можно ли тут хоть что-то сделать. А потом ускакала прочь.

Но практически тут же вернулась, благо цель её была не далеко.

Рог вспыхнул и тёмная энергия подняла то, что принесла Вальрона. Прижала это к промокшей шёрстке.

— Простите, других салфеток у меня для вас нет…

— …Спасибо.

Пони молча смотрела, как принцесса промакивает и просушивает протоптанные слезами дорожки.

— Но ты — совсем другое дело, —  стала подытоживать аликорница. —  Да, я — принцесса, и мне от титула не убежать. Но ты — шоколатье. И жертвовать тебе столь многим не придётся.

Вальрона смотрела выжидающе.

— Что ж, для начала, — сказала аликорница, — тебе нужны коробки.

— …Коробки.

— Всё так. В количестве изрядном. Насколько знаю я, тот опыт будет неприятен. Затем, заполнить нужно будет формы. И некоторые в экземплярах трёх.

— Всё равно не понимаю, — сказала Вальрона, в глубине души чувствуя, что этот ответ аликорница слышала уже не раз.

И аликорница ей объяснила. В подробностях, сделав особый акцент на формах и коробках. И свободе ускакать прочь от того, что стоило оставить позади давным давно.

---

— Я заплачу, — сказала аликорн перед тем как уйти. — Что там ни говорили бы, а деньги я с собой ношу. — Деньги оказались припрятаны за металлическим нагрудником. — За время я благодарю тебя, и за вниманье. Ну и, конечно же, за шоколад. Теперь, я полагаю, давно тебе пора бы спать, учитывая сколько предстоит тебе под светом дня. А потому…

— …Подождите.

И нехотя: — Чего же?

— Ну, сдачи.

— Оставь себе. Пусть это будут чаевые…

— …Пожалуйста. Просто… подождите.

Окованные серебром копыта вскоре стали притопывать. Не минуло и дюжины притопов, как перед аликорницею на столе образовалась пара предметов.

— …Но это же моя монета, — наконец вымолвила принцесса. — Я не могу…

— Единственное, что бесит меня сильнее, чем пустая касса — касса, в которой многовато лишнего. Прошу, возьмите, а…

— …Монета, что я потратила, впервые предка встретив твоего… Зачем её ты возвращаешь мне? В ней старости одной только цена…

— Это ваша сдача. Вы поговорку слышали? Чем заплатишь, то тебе и вернётся.

Аликорница какое-то время смотрела на монету. Затем перевела взгляд на другой предмет.

— А печать?

— Это же аргентий. Вы его цените. А кроме вас ни единый пони в мире. И… я не буду ею пользоваться. Так что забирайте в подарок. И в память о моём предке, и времени, когда всё было новым.

— Уверена ли ты? — переспросила аликорница.

— Я не должна её использовать.

Молчание.

— Как пожелаешь, — ответила наконец аликорн, — Я сдачу принимаю от тебя и дар. И вновь благодарю тебя за службу и за шоколад. Он был ровно таким, какой я ожидала. — С этими словами она направилась к двери.

У шоколатье на всё про всё были считанные секунды.

— Вы кое-что сказали…

— Я многое сказала нынче. И я надеюсь, ты из тех, кто в тайне это сохранить способен.

— … Вы сказали, «до исхода дней своих». Но как вашим дням может прийти конец? Вы же луну поднимаете…

Аликорница приостановилась.

— Так может статься, — сказала она, — что луна сама себя поднять однажды сможет.

Она ушла, затворив за собою дверь. И Вальрона осталась одна, в тишине ночной, под светом последней луны, освещавшей её магазин. Ничто уже не могло этого изменить: ни приход аликорна, ни разговор, ни трюфель парфе. Это был конец.

Последняя из шоколатье Ворфи стояла среди горшков и бойлеров, мешков и сахара, витрин и подносов, силясь не прогнуться под весом собственного имени.

Уходя, она вдохнула и тем самым забрала все запахи с собой.

---

Привыкнуть к Сан-Динейго^[5] было на удивление непросто. Погодное расписание будто бы было выставлено на постоянную жару. Запах, приходивший от моря, был совсем не таким, как в Троттингеме. И конечно, ни единый пони её не знал. Точнее, они знали, но только Перужину Нейгауз^[6], и от этого было ничуть не легче, покуда она сама пыталась понять, кто она теперь. И всё же, спустя несколько лун, она наконец стала инстинктивно оборачиваться, когда её окликивали. Дожить до этого момента было трудно, но даже не в половину так трудно, как подать заявление на официальную смену имени.

Она обернулась на отполированные прилавки, на оборудование, и старое, и новое. Противни были полны, в самый раз для первого, в меру активного дня, как ей думалось. Затем она отперла двери, встала за прилавок, и уставилась на улицу за окном, по которой пробегал табун. Табун, который, не смотря на всю её рекламу, замечал, пожалуй, только что здесь появился новый запах, и каким бы влекущим тот запах ни был бы, они явно ожидали что кто-то другой сделает первый шаг.

И нашлась пони, что решилась.

Дверь отворилась. С тяжёлым перестуком осыпался на пол городской песок.

— Приветствуем тебя, — сказала её самая первая покупательница, а пони тем временем стали уже толпиться у окон, глазея на происходящее, а там и в очередь у двери собрались, чтобы быть поближе к тому, что станет поворотной точкой в истории, — всего лишь по случайности счастливой в сей день мы оказались здесь. И здесь же новая шоколатье свой магазин открыть решила. Я балуюсь тем редко, но лун уж несколько прошло, а запах столь изыскан, что истинного мастера нам выдаёт, и вожделение над нами вновь преобладает. А потому, — в облачке тёмной энергии к ней подплыла древняя монета, — могу ль я получить простой батончик?