Послание в бутылке. Том 1
G5.05: Отмеченная Гармонией
Но, как оказалось, послать команду было нельзя. Оливия отказала Лаки, сказав лишь: “Команда не будет готова раньше чем через шесть месяцев. До того момента я накладываю вето на твое предложение”.
Ее клон был еще менее полезен. “Мы слишком заняты строительством, чтобы куда-то лететь. Я на такое не подписывалась”.
Продолжение поисков в тот день не принесло ничего полезного – если на руинах когда-либо была краска или другие надписи, они давно стерлись. Не было никаких доступных элементов управления, ничего, кроме следов гусениц и отверстия между стеной и дном, которое могло бы обеспечить передвижение.
В общем, они улетели назад в Кристальную Империю и вернулись к своей обычной жизни. Ничего плохого не случилось ни с их вещами, ни с ними самими. Эквестрия была безопасным местом, пока те, кто охотился на тебя, не знают, где ты живешь.
Но быть в безопасности – это не всегда то же самое, что быть счастливой.
Прошло несколько недель, и Лаки закончила сканирование бумажной версии своей книги вычислительным терминалом.
Кобылка уставилась на компьютер, на свой стол, покрытый страницами все более разборчивого английского текста, написанного ее собственными копытами. Десятки эквестрийских текстов были переработаны для создании этой единственной книги, исписанной ее заметками и теориями по мере их освоения. Ее самоучителя было бы недостаточно, чтобы вести содержательную беседу с учеными-пони на технические темы. Также он не помогал с переводом того, что не имело смысла, например, десятки разных слов для обозначения дружбы или явное отсутствие слов для менее добрых чувств.
Но его было бы достаточно, чтобы человечество начало действовать. Достаточно для подготовки дипломатов, которые могли бы изучать технический язык по мере необходимости, просто задавая вопросы. Это был фундамент, на который могли бы опираться другие лингвисты.
Лаки была одна в квартире, празднуя свою победу. В последние несколько недель Лайтнинг Даст стала задерживаться на работе допоздна, хотя и не сказала почему. Это было нормально – Лаки уже несколько недель не терялась по дороге домой и знала все летные зоны, чтобы не получить штраф.
Это даже помогло, поскольку отсутствие Даст означало, что у нее было больше времени, чтобы закончить книгу. Достаточно времени, чтобы она закончила писать, закончила редактировать и выполнила задачу, ради которой была создана.
– Компьютер, – произнесла Лаки, уставившись на вычислительный терминал. – Пожалуйста, зачитай мне условия завершения миссии для члена экипажа G3.01 Джеймс Ирвин.
Чем дольше она не говорила по-английски, тем более странным он ей казался – сколько времени потребуется, чтобы она потеряла беглость речи? Для любого, кто не был экспертом в инопланетных языках, вероятно, гораздо меньше, чем для нее.
– Подготовить масштабируемое руководство по переводу для языка инопланетной формы жизни #FF35E. Воспроизвести это руководство в письменной форме, устной форме или при личной встрече. Необязательные задачи миссии в порядке важности: 1) Не объявлять официально об Обществе Первопроходцев, его задачах, его местоположении или его технологиях. 2) Не позволять инопланетной форме жизни #FF35E или любому из его родственных видов обнаружить присутствие “Предвестника”. 3) Стать экспертом в технических и специализированных формах коммуникации, если таковые имеются. 4) Вернуться живым на базу посадки, чтобы обучать этому языку последующие поколения.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как Лаки перечитывала задачи миссии, и около девяти с тех пор, как она впервые увидела их в день своего рождения.
“Выживание – лишь на четвертом месте. Никогда раньше этого не замечала”.
– Это значит... моя миссия была бы завершена, если бы я, скажем, послала руководство. Вместо того, чтобы доставить его лично?
– Подтверждаю.
– Даже если я не вернусь, чтобы помочь с преподаванием?
– Подтверждаю. Ваше личное вмешательство в обучение других созданных исследователей больше не требуется. Представитель другого поколения может выполнить эту функцию, если вы будете уничтожены до вашего возвращения.
Лаки Брейк откинулась на спинку стула, расправив крылья. Она оглядела квартиру. Они вдвоем с Даст прибыли сюда почти ни с чем, так что почти у каждого предмета была своя история. Черно-белые фотографии, на которых они были запечатлены вдвоем, были повсюду – они посетили все живописные места города, совершили официальную экскурсию по замку, сходили в контактный зоопарк, понаблюдали за рыцарскими поединками. Оценки Лаки были прикреплены к специальной доске вместе с некоторыми заданиями.
В углу комнаты стояла их общая односпальная кровать, потрепанные одеяла в беспорядке валялись на ней вместе с несколькими зеленоватыми и желтоватыми перьями (ни одна из них не очень стремилась ее застилать). Там было несколько фотографий из прошлого самой Даст, вырезки из газет давних времен, с заголовками “История успеха Лас-Пегасуса” и “Лучший молодой летун в Лас-Пегасусе”. Но чем дольше они жили вместе, тем больше эти старые воспоминания отодвигались в сторону.
У Лаки не было принтера, чтобы сделать физические копии всех ее старых файлов. Тем не менее, она обнаружила, что даже не открывала данные, которые привезла с собой с Земли, уже больше месяца. Не было никакого смысла смотреть на эти старые места и людей, все они давно умерли. Никто из них не чувствовался близким по сравнению с ее новыми друзьями в Эквестрии.
“Я выполнила свою миссию. Я могу вернуться к “Предвестнику” и стать учителем. Вот зачем я была создана. Вот почему я так усердно трудилась, чтобы попасть в Общество Первопроходцев, вот почему я была готова клонировать себя”.
Почему-то она не думала, что у Джеймса Ирвина с Земли была очень счастливая жизнь. Она была не такой уж замечательной.
“Я могла бы вернуться, но я не хочу этого делать”.
– Предположим, что я завершила свою миссию. Что произойдет?
Когда-то она знала все эти формальности, поскольку это было в руководстве Общества первопроходцев. Но прошло еще больше времени с тех пор, как она в последний раз заглядывала в него.
– Вы становитесь частным гражданином новой колонии Земли. Свободным заключать контракт с обществом для будущих миссий. Дополнительные исследования, вероятно, будут востребованы в области ваших интересов – лингвистике. От будущих миссий можно будет отказаться по вашему усмотрению. Вы перестаете числиться сегментом “Предвестник 70a-fe3-1d1-98f-b4c-aa0”. Доктор Джеймс Ирвин больше не будет получать поддержку от “Предвестника”, хотя может сохранить и использовать все оборудование и ресурсы в том виде, в каком они находятся в настоящее время.
“Одна команда отправить эту книгу, и я свободна. Свободна уйти, делать то, что я хочу... и не получить их помощи”.
Получить здесь помощь от “Предвестника” было бы трудно, но возможно. Она все еще может понадобиться.
– Сколько времени отведено на завершение миссии?
– Миссия доктора Джеймса Ирвина считается проваленной по истечении двух лет субъективного местного времени. До этого момента остается один год, два месяца и тринадцать дней.
Два года показались ей мучительно коротким промежутком времени, когда она впервые услышала его. Перевод чего-то действительно чуждого должен занять гораздо больше времени, если его вообще будет можно перевести. Но эквестрийский на самом деле не был таким уж инопланетным. В нем были все те же части речи, те же понятия формальности, времён, направления и длительности. Возможно, он даже вписывается в стандартную семью индоевропейских языков, хотя Лаки и не была в этом полностью уверена. Становилось все труднее помнить абстрактную академическую информацию, которой она больше не пользовалась.
Джеймс подняла гитару одной ногой, поставила ее перед собой и начала бренчать крыльями. Это больше не причиняло боли, хотя, казалось, должно было. Ее крылья привыкли к суровому обращению. Во всяком случае, ее летные тренировки облегчили все это, поскольку для сложных маневров требовался тот же уровень точности, что и для конкретного аккорда.
Лаки сама себе сыграла расслабляющую колыбельную. Она играла, пела и думала о том, что будет делать со своей жизнью.
“Теперь у меня впереди целая жизнь пони. На что я ее потрачу?”
Мысли Лаки Брейк начали путаться. Она позволила этому случиться, расслабившись в том расфокусированном состоянии, которое использовала всякий раз, когда занималась. Рассеянная, но бдительная. Теперь ее крылья двигались идеально, не пропуская ни одной ноты. Кобылка обнаружила, что постукивает копытами по гитаре, как давным-давно это делали люди, имитируя эффекты перкуссии. Копыта давали еще лучший звук.
Лаки Брейк играла на гитаре не с мастерством любителя, который не мог позволить себе ничего лучшего, и не с неуклюжестью инопланетянки, носящей тело, для которого она не была создана. Она играла как местная с тысячелетним опытом и почти бесконечным запасом песен. Она завершила песню "Битлз" и начала играть мелодию, которую никогда не слышали человеческие уши.
Она даже не смотрела. Лаки открыла глаза и увидела, что Лайтнинг Даст стоит в дверях и смотрит на нее. Пегаска уронила пакет с едой на пол, рот был открыт. Она плакала.
– Г-где ты… с-слышала...
Лаки пела простую колыбельную, какую мать-пегаска могла бы петь своему испуганному жеребенку. Она пела об облаках, закатах и купании в радуге. Она пела так, словно играла эту песню уже миллион раз.
Затем она посмотрела вниз и обнаружила, что парит. Как она могла делать это, играя на гитаре крыльями, можно было только догадываться.
“Что это за теплое чувство?”
Оно началось с кончиков крыльев, но распространялось. Распространилось на ее голову, и больше всего на бока.
Потом оно начало жечь. Жарче, чем в тот раз, когда она случайно схватила гаечный ключ, лежавший на блоке цилиндров фургона, жарче, чем любой солнечный ожог или жаркий июльский день. Кобылка перестала петь и закричала.
Лаки дернулась вперед в воздухе, как будто ее только что столкнули с высоты, и шлепнулась лицом в деревянный пол. По сравнению с ожогом удар был сущим пустяком.
Она кричала, боролась и отбрыкивалась от чего-то, но не могла сказать, что это было. Затем боль стала настолько сильной, что рациональное мышление отказало и разум растворился в море белого.
Доктору Джеймс Ирвин снился сон или что-то очень похожее на него.
Ее тело стало далеким воспоминанием в бесконечном море звезд. Все они наблюдали за ней, вглядываясь в вечную мечту, которой было ее краткое существование.
Лаки Брейк не думала, что она одна в этой пустоте, хотя называть то, что наблюдало за ней, “разумом”, было бы слишком великодушно по отношению к самой себе. Казалось, за ней наблюдала сама природа, неизмеримое присутствие, которое она ощущала внутри. Присутствие, которое могло знать каждое мгновение ее существования более точно, чем она сама.
Не было слов, которые она могла бы понять, только галлюцинации, порожденные воспаленным разумом. Лаки показалось, что она увидела, как тысячи лет пролетели в мгновение ока, – почувствовала потерю существа, недоступного ее пониманию.
Лаки Брейк почувствовала это, скорее, как силу, чем как существо, поскольку это пронизывало каждую клеточку, каждое воспоминание. Оно знало ее и не испытывало ненависти.
Затем она снова начала дышать.
Лаки Брейк медленно просыпалась. Она все еще была обожжена, и любое движение вызывало жгучую боль в распухших суставах. Даже ее улучшенное тело было перегружено тем уроном, который был ей нанесен. Чтобы дышать, требовалось усилия, большие, чем следовало бы.
Ей удалось открыть глаза, затем кобылка с трудом приняла сидячее положение.
– Ух-х-х, – простонала она. – Это было... хреново.
Она была не дома. Комната вокруг нее была кристально чистой, с функционально расположенным медицинским оборудованием. В ногу была воткнута капельница с физраствором, а также что-то, контролирующее пульс.
Лаки была не одна. Лайтнинг Даст резко выпрямилась там, где она отдыхала в углу комнаты, ее глаза распахнулись.
– Лаки! – пегаска выронила книгу, которую читала, и поспешила к краю больничной койки. – Ты в порядке?
– Н-нет, – прохрипела кобылка. – Но думаю, что... буду.
Она опустила глаза. Ее тело было покрыто бинтами, и плоть под ними казалась сырой. Сожженной. Боль, подобная той, что она чувствовала, ниоткуда не появляется.
“Но почему мне так больно?”
– Врачи не знают, что произошло, – Даст мягко коснулась ее сбоку, обняв одним крылом. – Я спрашивала, они не могут ничего объяснить. Когда я сказала им, что ты пострадала, получив свою метку, они мне не поверили. Меня уже допрашивали три разных пони. Думаю, что даже принцесса знает.
– Они... – начала Лаки, но Лайтнинг заставила ее замолчать жестом копыта.
– Нет, они не знают. По крайней мере, я так думаю, – пегаска отстранилась. – Просто отдыхай. Я позову медсестру.
Даст поспешила к выходу.
Следующие несколько часов прошли во многом так, как и предполагала Лаки. Медицинская наука пони, может быть, и была примитивна, но их обезболивающие были намного лучше, чем ничего. Несколько врачей и один полицейский спрашивали ее о том, как она получила ожоги, и каждый раз в комнате не было Лайтнинг Даст. Каждый раз она давала им один и тот же честный ответ – она просто играла музыку, когда это произошло. Нет, ее мама не причиняла ей вреда. Нет, ее мама никогда не причиняла ей вреда. Даже случайно. Да, она знает, что у нее не будет неприятностей, если она расскажет им плохие вещи о Лайтнинг Даст. Она не могла сказать ничего плохого.
В конце концов все эти пони ушли, и осталась только Даст. Пегаска объяснила, что на следующий день ей придется идти на работу, но она будет навещать Лаки каждую ночь, пока та не будет готова покинуть больницу.
Палата уже была завалена подарками, оставленными доброжелателями. Десятки открыток, букеты цветов и коробки шоколада. Но в течение следующих нескольких дней их появилось еще больше, так как одноклассники и учителя заходили, чтобы ободрить ее (или просто передать домашнее задание, которое она пропустила).
Прошло три дня, прежде чем Лаки смогла встать с постели, и пять, прежде чем ожоги зажили настолько, что она смогла хорошо рассмотреть свой бок.
Кобылка смотрела в зеркало в ванной почти десять минут подряд, рассматривая свою быстро заживающую плоть и новый рисунок, частично скрытый под бинтами.
Лаки знала, чего ожидать от метки. Она символизировала особый талант пони, который почти всегда перерастал в их карьеру. Большинство будут искать работу в области, представленной их меткой, даже если они раньше даже не подозревали, что заинтересованы в этом. Это была судьба, миф и религия.
Но Лаки Брейк всегда знала, кем она была – лингвистом. Ей нравились головоломки, разгадывание тайн и выяснение вещей, которые приводили в замешательство ее современников. В общем, она ожидала увидеть перо, или книгу, или что-то еще, символизирующее поиск истины.
Вместо этого у нее на боку была гитара с головкой грифа в форме сердца и четырьмя стилизованными струнами. Казалось, она отпечаталась не только на коже, но и на ее шерсти, хотя она там только-только отрастала. Пройдет еще по меньшей мере неделя, прежде чем исчезнут повреждения от ожогов – на месяцы быстрее, чем ожидали врачи. Еще одна победа генной инженерии.
“Почему это должна быть гитара? Я не…”
Ну, она предполагала, что у нее есть скромный талант к игре на гитаре. Но не до такой степени, чтобы она погрузилась в это профессионально! Искусство – это не работа, это хобби!
“Держу пари, это случайность. Пони ожидают, что эти метки скажут что-то о том, кто они такие, поэтому они фокусируются на этом, и у них хорошо получается. Это самоисполняющееся пророчество”.
Но если это было правдой, почему ей было так больно? Почему ей казалось, что за ней наблюдают?
Простого ответа не было. Лаки попыталась сосредоточиться на выполнении домашнего задания, несмотря на то, насколько бессмысленным все это казалось сейчас.
“Я закончила свою миссию. Мне, вероятно, придется вернуться к зонду”.
Она все еще не знала, должна ли. Ей еще не нужно было принимать решение.
“Сколько я могла бы отучиться в колледже за год? Что бы сказала Даст на такое предложение?”
У Лаки Брейк теперь была своя метка. Теперь она была совершеннолетней по закону и всерьез начинала то, что считалось половым созреванием. Она могла владеть собственностью, выйти замуж или пойти в ученики.
Поэтому, пока она занималась домашними заданиями, в основном для того, чтобы отвлечься на что-то другое, кроме книг о Дэринг Ду, которые Лайтнинг Даст притащила ей из библиотеки. И да, они были увлекательными... но они напомнили ей о тайне севера и о малом шансе, что кто-то, кроме нее, когда-нибудь ее расследует.
“Если только мы просто не захватим всю планету”.
Ну, это не планета.
“Узнать, что находится за этой дверью, – один из способов выяснить, кто построил эту штуку и зачем”.
Еще неделя, и Лаки наконец выписали из больницы. Она вернулась домой лишь с более короткой гривой и щетинистой шерстью, свидетельствующей о ее близком контакте с пламенем.
– Все осталось как было, – пробормотала Даст, открывая перед ними дверь. У Лаки все еще отрастали некоторые перья, поэтому она не взлетела по лестнице. Идти было проще. – Ну, есть одно отличие. Не знаю, как мы будем за это платить. Может быть, мне удастся убедить домовладельца, что это произведение искусства.
Лаки вошла в квартиру, ища любую деталь, которая отличалась. Найти ее было нетрудно – область вокруг того места, где Лаки воспарила, когда получила свою метку, тоже обгорела. Черные линии испятнали все – стол, стул, деревянный пол, они извивались и скручиваясь в замысловатый фрактальный узор из плотных спиралей. Не слова, или, по крайней мере, не то, что Лаки подразумевала под словами.
– Метки не должны этого делать? – спросила кобылка.
Она остановилась перед узором, ища что-нибудь знакомое – или что-нибудь, что могло бы подсказать смысл. Она не нашла ни того, ни другого.
– Никогда о таком не слышала, – ответила Даст, складывая полные седельные сумки Лаки. – Каждый пони слышал истории о какой-нибудь кобылке или жеребчике, что парили в воздухе… как и ты, я думаю. Но оказаться в больнице?
Пегаска покачала головой.
– Никогда. Я думала, что ты, возможно, знаешь.
– Нет, – пробормотала кобылка, подходя к зеркалу и поворачиваясь боком. Там была ее метка, та самая дурацкая гитара.
“Это все равно не имеет никакого отношения к тому, кем я хочу быть”.
– Мое лучшее предположение таково… то, что их создает, плохо прореагировало с моими имплантатами. Теми, э-э-э… частями моих внутренностей, которые искусственные. Мои кости не должны быть проводящими, но... может быть, они отразили заряд или что-то в этом роде?
Она села на пол, уставившись на свою гитару.
Инструмент все еще был там, где она его уронила, с совершенно новой вмятиной. Однако композитная поверхность оказалась слишком прочной, чтобы ее можно было сжечь.
– Не знаю только, почему это стала дурацкая гитара. Я не сильна в музыке.
Мама рассмеялась.
– Не сильна в музыке? Лаки, я думаю, тебе нужно лучше прислушиваться к себе. Я видела, как пони тренировались всю свою жизнь и не были так хороши, как ты.
Пегаска остановилась примерно в метре от нее, глядя сверху вниз.
– Лаки, я как раз хотела спросить. Когда я вошла и обнаружила тебя... – она неопределенно махнула крылом. – Когда ты делала все это, ты играла песню. Ты помнишь?
Кобылка вспомнила. Было трудно преодолеть боль – она размывала все вокруг. Но части были знакомы. Она кивнула.
– Прошло почти тридцать лет с тех пор, как я слышала эту песню в последний раз. Я не... – пегаска шмыгнула носом, вытирая слезу. – Где ты ее узнала? В одной из тех старых книг, которые ты любишь читать? Может быть, ты читала о старых песнях пегасов, чтобы… помочь выучить эквестрийский?
Лаки помотала головой.
– Я, э-э… Я не знаю, откуда это взялось. – она встала и направилась через комнату к тому месту, где упала гитара. – Я играла несколько песен, которые мне нравились, когда я была жеребенком, потому что они простые, и я хотела подумать о чем-то другом. Но потом я... потом я подумала о нескольких новых песнях. Как будто я только что придумала их, за исключением... за исключением того, что я этого не делала?
Лаки подняла свою складную гитару с того места, где она все еще лежала. На ней был тонкий слой пыли, которую она сдула мощным взмахом одного крыла. Лайтнинг Даст не трогала ее уже две недели.
“Вероятно, она редко приходила домой. С работы в больницу и обратно на работу”.
Затем, где-то глубже появилась еще одна мысль:
“Лайтнинг Даст и правда заботится обо мне”.
Не то чтобы она нуждалась в напоминании.
– Я просто играла... – продолжила кобылка, сыграв аккорд. Это вышло идеально созвучно. Она держала инструмент только одним копытом, а не сидела, как всегда, когда играла раньше. При таком хвате получалась странная подпрыгивающая походка, но она шла не очень быстро.
– Я просто играла так, как получалось, – теперь, когда инструмент снова был у нее в копытах, она могла вспомнить все аккорды. Вспомнить темп, тональность. Слова. Вместе с тысячами других.
Послушай козодоев
Они поют, чтобы ты спала.
Солнце ушло спать, дитя мое,
И скоро небеса заплачут.
Лаки пела так же прекрасно, как и несколько недель назад, хотя на этот раз она не взлетела в воздух. Как и прежде, песня казалась заученной наизусть, едва ли требующей хоть капли концентрации, чтобы добиться совершенства каждого звука.
Затем она услышала голос Лайтнинг Даст. Он был надтреснутым, отяжелев под грузом утомительных лет. Пегаска была не очень хорошей певицей. Лаки перестала петь, хотя продолжала играть странную мелодию.
Эти облака мягкие, дитя мое,
Сегодня ночью дождя не будет.
И я буду спать рядом с тобой,
Пока не взойдет свет Селестии.
Лайтнинг Даст не выдержала – так же сильно, как она это сделала в больничной палате, она притянула к себе Лаки и сжала ее, как мягкую игрушку. Кобылка снова выронила гитару, протестующе взвизгнув.
– Э-эй!
– Я не знаю, как ты узнала... – прошептала ей на ухо пегаска. – Н-но спасибо. Это было… действительно очень давно... Спасибо, что позволила мне услышать ее снова.
Лаки Брейк понятия не имела, о чем говорит Лайтнинг. Но быть в ее объятиях было так же приятно, как она помнила. В конце концов, они были семьей.
– Ч-что это за песня?
– Моей мамы, – Даст выпустила ее. – Когда я была меньше тебя… намного меньше… она часто пела ее мне. Это было последнее, что я помню, как она делала, прежде чем...
Пегаска покачала головой.
– Я и раньше просила музыкантов сыграть ее для меня, но никто про нее не знал. Я не могла сказать им, как она называется, – она, смеясь, села. – Пони всегда говорят, что метка – это судьба. Может быть, они правы.
– Может быть, – Лаки взяла гитару. Трудно было отрицать, как хорошо она чувствовала себя, играя на ней. Награда за всю жизнь практики. – Когда ты получила свою метку, ты что-нибудь видела? Типа... пони, наблюдающих за тобой? Только... больше, чем пони. И не пони. Как... вещь. Может быть, бог.
Мама усмехнулась.
– Нет, не видела ничего такого. И не слышала, чтобы происходило что-то подобное, – Даст хлопнула хвостом по полу. – И никто из докторов не слышал. Наверное, когда кто-нибудь приходит из… откуда бы ты ни была... это происходит по-особому.
“Как будто Эквестрия знает, что я здесь. Какой смысл заставлять меня играть на гитаре?”
– Как долго вы собираетесь держать меня здесь?
Дэдлайт задал вопрос на эквестрийском, но к этому времени он был настолько знаком Джеймс, что она легко его поняла.
Конечно, то, что один из туземцев попал в плен в Отаре, сделало изучение языка намного проще, чем это было раньше. Даже в записях Лаки Брэйк, какими бы полными они ни были, не было ничего о практике с добровольным партнером.
Дэдлайт редко бывал в хорошем настроении – кто бы мог винить его, после того как он провел в плену уже больше месяца. Оливия по-прежнему отказывалась дать определенный ответ на вопрос, когда они его освободят. С каждым прошедшим днем Джеймс подозревала, что она вообще не собиралась его отпускать. Он слишком долго живет с нами.
“Его единственный шанс сбежать был сразу после того, как мы его поймали. Он мог бы посчитать корабль галлюцинацией, но… выяснил ли он, где находится остров?”
Джеймс никогда не говорила ему и не давала никакой информации, которая могла бы быть использована для определения местонахождения их поселения. Но Дэдлайт был умным пони – умнее, чем думала Оливия.
– Так откуда вы на самом деле? – спросил он, когда однажды утром Джеймс вошла с коробкой из твердого пластика во рту.
Она поставила коробку на пол, затем подтащила кресло на колесиках, на котором обычно сидела, когда практиковалась с гитарой. Она быстро прогрессировала, но сегодня не планировала играть.
Джеймс не ответила, и Дэдлайт продолжил.
– Ни один пони в Эквестрии не запер бы пони так, как это сделали вы.
– Нет? – спросила она, тоже на эквестрийском. – Почему нет?
– Потому что это неправильно, – ответил жеребец, подходя прямо к краю решетки и садясь. – И ты это знаешь. Иначе тебя бы здесь не было.
Пегаска посмотрела вниз, уши прижались к голове. Крылья тоже свернулись, став настолько маленькими, насколько только получилось. Джеймс проделала дыры в униформе, используя образец, который показала ей Мартин. Было гораздо лучше, когда они все время были на виду. Они даже перестали пахнуть, хотя во многом благодаря их пленнику. Он был тем, кто объяснил, как она должна правильно заботиться о них.
– Так вы не из Эквестрии, – снова сказал он. – Но вы не из Minotaur triboj. Ili ne pensas dufoje pri preni sklavojn kaj devigi ilin labori. О них не заботятся хорошие врачи. Ili ne zorgas. Se vi estus посланы грифонами, я бы спросил, почему вы не ne jam provintas manĝi min. Что ж...
Жеребец покачал головой с выражением полного отвращения на лице.
– Вы все еще пони, так что я знаю, почему вы этого не сделали. Но все же...
Он опустил глаза, пристально глядя на нее.
Джеймс вообще больше не носила нижнюю часть униформы, ограничиваясь лишь длинной курткой. Майор сделала ей замечание всего один раз и больше не поднимала эту тему.
– У тебя нет ĉarman markon. Ни у кого из вас, – Дэдлайт покачал головой, широко раскрыв глаза. – Как это?
Джеймс пожала плечами, сделав то же самое растерянное лицо, которое всегда делала, когда не понимала.
Жеребец хмыкнул, в отчаянии топнув копытом.
– В твоих словах нет никакого смысла! Вы больше похожи на kiel mitoj ol, чем на настоящих пони! Такими, какими были эквестрийцы раньше... не такими, какими мы стали сегодня. Krom vi ankaŭ ne estas kiel tio, ĉar ĉiuj vi estas identaj сестры, – он снова топнул копытом. – Но вы не identaj laŭbone, потому что ты всегда здесь, а я никогда не вижу твоих сестер. Krom se… на самом деле не Джеймс?
Дэдлайт встал и принялся расхаживать перед решеткой, возбужденно размахивая хвостом.
– Я Джеймс, – сказала пегаска, поднимая коробку к себе на колени и борясь с пластиковыми защелками. – Другие делают свои прически иначе, чем я. Носят свою униформу по-другому. Это... один из способов отличить себя друг от друга.
– Джеймс, – раздраженно повторил пони. – Даже настоящего имени нет. Разве твои родители никогда не давали тебе имя, которое что-то значило?
Пегаска пожала плечами, ее рот был слишком занят, чтобы ответить.
– Что ж, если ничто в этом месте не имеет смысла, я сам этим займусь, – жеребец указал на нее своим крылом. – Твое новое имя Мелоди. Потому что… если бы не твои мелодии, я, возможно, уже Perdis mian menson ĉi tie.
– Мелоди, – повторила пегаска, обнаружив, что произнести это слово гораздо легче, чем Лаки Брейк. Но у нее был еще месяц практики. – Звучит мило. Это не мое настоящее имя, но, думаю, ты можешь называть меня как угодно.
Она повернула коробку у себя на коленях, показывая жеребцу.
– Ты знаешь, что это такое?
– Нет, – он раздраженно покачал головой. – Senidee.
В коробке было две вещи. Первой была гарнитура, хотя и не заглушающая звук, как те, которые носили во время полета на “Пилигриме”. Она была сделана так, чтобы крепиться на одно ухо, а микрофон спускался ко рту. Второй предмет был похож на браслет с прочным фиксирующим ремешком.
– Ну, первый надевается на голову, – сказала Джеймс, прикрепляя гарнитуру на свое ухо. – Ĝi ebligas vin paroli nian lingvon.
Пока она говорила, в ухе зазвучал другой голос: “Объект позволяет говорить, как наши слова”.
– Ankaŭ kompreni ĝin, – пегаска просунула гарнитуру сквозь решетку.
Дэдлайт в изумлении уставился на предмет, его глаза были так широко раскрыты, что Джеймс и поверить не могла. Жеребец тыкал и тыкал в гибкую титановую раму и пластиковые зажимы. Затем он повторил то, что сделала она, закрепив его на одном ухе. Гарнитура специально была сделана для него, поэтому села лучше.
– Как это работает? – спросил синтезированный голос, хотя на этот раз он был мужским, а не женским. Качество перевода значительно улучшилось с тех пор, как они впервые воспользовались им во время полета. Чем больше заметок поступало от Лаки Брейк, тем лучше становился автоматический перевод.
“По-прежнему не заменит настоящее знание языка. Но это лучше, чем не понимать и половины того, что говорит Дэдлайт”.
– Ты просто говори, – сказала она. – Пока ты в сети, это...
Лицо пегаска исказилось в замешательстве, и она попыталась снова.
– Если ты здесь, оно переведет то, что мы говорим. Чтобы нам было легче разговаривать – и чтобы другие могли тебя понять. В основном для них.
Дэдлайт ухмыльнулся, ухо с наушником дергалось с каждым его словом.
– Оно работает!
– Да, – Джеймс кивнула. – Но я попрошу тебя не использовать его все время. До сих пор ты был очень полезен с эквестрийским.
– Почему ты не знаешь своего родного языка?
Она не ответила, подняв второй предмет.
– Это… что ж, я не буду тебе врать. Это совсем не такой подарок, как первый. Это маячок. Он... следит за тобой. Если ты попытаешься сбежать, он предупредит нас. Если ты попытаешься снять его, он причинит тебе боль. Пожалуйста, не пытайся снять его.
Нетерпеливое выражение лица Дэдлайта менее чем за секунду превратилось в свирепый взгляд, и он отступил от решетки.
– Я не могу его носить, – сказал он. – Но какой в этом смысл? Я уже твой пленник. Я ношу твой браслет, так что я не могу его поймать, Мелоди?
Джеймс подавила желание посмеяться над неуклюжим машинным переводом. Но смех, когда Дэдлайт был явно так расстроен, точно не помог бы.
– Все так, как ты сказал, – ответила она, направляясь к решетке. Она не боялась – Дэдлайт никогда не пытался причинить ей боль. – Держать тебя здесь неправильно. Но если мой босс не хочет отпускать тебя, я могла бы, по крайней мере, показать тебе Отар. Это, э-э-э… название этого места. Город Отар. Хочешь на него посмотреть?
Выражение лица Дэдлайта смягчилось. Он перевел взгляд с нее на браслет.
– Если я надену это, ты выгонишь меня из тюрьмы? Можешь ли ты исследовать свой город?
Понимание заняло всего мгновение. Пегаска кивнула.
– Просунь копыто сквозь решетку. Как только я надену его, ты сможешь пойти со мной. Но… ты должен пообещать делать то, что я скажу.
Жеребец нетерпеливо кивнул, просунув ногу сквозь решетку, как было приказано. Достаточно близко, чтобы он мог ударить или попытаться схватить ее. Вместо этого Дэдлайт неподвижно держал ногу на месте. Джеймс закрепила датчик домашнего ареста на одной из его ног. Он должен был сидеть плотно с металлическими контактами близко к коже. Если он попытается снять его, и у браслета не хватит времени вырубить его, что ж… тогда у нее будут неприятности.
Все, что было связано с этим, могло навлечь на нее неприятности, независимо от того, насколько хорошо все пройдет.
Жеребец втянул ногу обратно за решетку, выпрямляясь, и потянулся прямо перед выходом.
Джеймс пришлось побороть желание посмотреть подольше – этот жеребец был напоминанием не только о том, что она потеряла в своем бионосителе, но и о том, как многое изменилось. Наблюдая за ним, она чувствовала себя странно, поэтому старалась не смотреть слишком пристально.
– Теперь послушай меня, – повторила она так серьезно, как только могла. – Я буду честна с тобой, Дэдлайт. Хорошо?
Жеребец кивнул, и она продолжила.
– У тебя нет шансов сбежать. Если ты попытаешься, майор Фишер может убить тебя. Она дала разрешение автоматическим турелям... – пегаска замолчала, понимая, что ее слова не имеют для него смысла. – На наш город наложена могущественная магия. Если кто-нибудь уйдет без разрешения, он умрет.
Она подошла к решетке.
– Я не хочу, чтобы тебе было больно.
Джеймс перешла на эквестрийский. Если что-то действительно пойдет не так, Фишер, вероятно, просмотрит этот момент на камерах.
“Наслаждайся автопереводом”.
– Mi volas, ke vi vizitu miajn amikojn. Se vi amikiĝas kun ankaŭ ili, ili volos forliberigi vin. Mi volas, ke ili kredu vin. Tiam vi almenaŭ povas dormi en bona dormĉambro kiel ni aliaj anstataŭ en тюрьме.
Она не знала перевод последнего слова.
– Kun vi? – спросил жеребец, его гарнитура перевела. Что-то настолько простое не составляло проблем.
Джеймс покраснела, переступила с ноги на ногу и отвела взгляд.
– Nun mi havas mian propran ĉambron.
Что это значит? Она хотела сказать что-то еще, но обнаружила, что ее сбитый с толку мозг изо всех сил пытается связать воедино слова на эквестрийском. Она покачала головой, пытаясь прояснить мысли. Потом она сдалась и просто заговорила по-английски.
– Майор была немного пьяна, когда согласилась на все это. Она... может быть, не слишком обрадуется, узнав, что я это сделала. Но если ты будешь вести себя наилучшим образом… ты просто будешь ходишь вокруг да около, делать то, что я говорю, или кто-нибудь другой… ты произведешь хорошее впечатление. Понял?
– Понял, – сказал жеребец, снова кивая. – Пошли! Я хочу посмотреть, как вы, пони, живете!
Джеймс встала перед решеткой, выпрямившись.
– “Предвестник”, открой камеру в карцере.
Пауза.
– Разрешение получено.
Замок со щелчком открылся. Тяжелые ворота сдвинулись с места не сразу – их пришлось поднимать с помощью цилиндра с гидравлическим приводом. Еще одна мера безопасности для предотвращения легкого побега в случае повреждения или отключения питания. Даже со сломанным замком пятеро взрослых мужчин не смогли бы поднять эту решетку.
Она поднялась к потолку всего на метр. Достаточно низко, чтобы человеку пришлось бы ползти, но все, что Дэдлайту нужно было сделать, это слегка опустить голову.
– Ты готов? – спросила Джеймс, и на ее лице появилась улыбка. – Это будет так здорово! Мне не терпится показать тебе, что мы строим.
– Да, – ответил жеребец, возвращая ей улыбку. В ней было немного больше клыков, чем обычно. – Я готов.
Следующее, что почувствовала Джеймс, было то, как одно из копыт Дэдлайта ударило ее головой об стену. Она потеряла сознание еще до того, как упала на пол.