Мор грядёт

Глава 4: Откровения

Напуганные внезапной реакцией Пестиленса на самый обычный памятник Пэрадайс и Ридикюль с ужасом наблюдали за больным пони. Тот ловил ртом воздух, громко при этом хрипя. Мэр первым вернул над собой контроль и спросил несчастного:

– Ты меня слышишь? Тебе плохо, как тебе помочь?

Пестиленс, не обращая внимания на слова мэра, начал громко кашлять, пытаясь прочистить своё горло. После нескольких неудачных попыток он сплюнул находившуюся в его глотке уже несколько лет слизь. Пока герои молча продолжали наблюдать за пришедшим в сознание пони, он, восстановив дыхание, начал хаотично издавать странные звуки. Уже Ридикюль пришёл в себя и поинтересовался у Пэрадайса:

– Что это он делает?

– Похоже, вспоминает, как разговаривать. Готов поспорить, его речевой аппарат всё это время находился без дела. Нам повезёт, если он вообще сможет нам в ближайшее время внятно высказать что-либо.

Пестиленс, уже отчётливо слыша голоса героев, приподнял правое копыто, как бы прося тех немного его подождать. Пэрадайс был напуган, но ему это не мешало ликовать внутри: мэру каким-то образом удалось привести в чувство этого многолетнего скитальца. Проведя ещё некоторое время в работе над своим голосом, Пестиленс в один момент остановился и посмотрел на героев, пытаясь выговорить свои первые за многие годы слова:

– Трррр… ииииии… сэ… сэ… сэ… т!

Ожидаемо, никто ничего не понял. Пэрадайс с заботой посмотрел на Пестиленса, будто тот был его ребёнком, выговаривающим первые в своей жизни слова:

– Не торопись! Сосредоточься на том, что ты хочешь сказать. Мы всё понимаем и готовы подождать.

Пестиленс постарался на измотанной болезнью морде изобразить улыбку в ответ, но получилось у него это сделать лишь на короткий миг, который тем не менее был замечен обоими его собеседниками. Ридикюль радостно вскликнул:

– Он нас понимает! Невероятно, мэр Пэрадайс, у Вас получилось! Правда, не пойму, как…

Клауди, хоть и был рад, но с некоторым мрачным беспокойством в голосе ответил:

– Это был не я. Памятник его пробудил. Что-то здесь неладное…

– Вы думаете, он знал Кэнцера? Я был ещё младенцем, когда король был побеждён принцессой Селестией. Думаю, и он тоже был ещё слишком мал, чтобы как-то контактировать с этим тираном.

Пэрадайс, задумавшись, начал вглядываться в морду Пестиленса. Сейчас, когда её не прикрывали грязные волосы, было гораздо проще определить возраст этого пони.

– Да, он на самом деле выглядит лишь самую малость старше тебя. Думаю, во время свержения Кэнцера он только-только начал ходить в школу.

Пестиленс кивнул, подтвердив слова Пэрадайса:

– Три… три… ст…

Мэр всё ещё ничего не понимал, однако обратил внимание Ридикюля, обескураженно уведшего свой взгляд с Пестиленса:

– Ты его понимаешь?

– Трист… – тихо произнёс Ридикюль после небольшой паузы.

– Трист? Это его имя? – удивлённо спросил мэр. Интуиция подсказала ему следующий вопрос. – Ты его знаешь?

 – Похоже, да. То есть я его совсем не помню – мне о нём рассказывали, – он обратился к Тристу. – Ты ведь Трист… Конносье?

Пестиленс, наконец-то вновь обрётший своё настоящее имя, с грустью в глазах кивнул. Конносье снова попытался заговорить, на этот раз более успешно:

– Ридя… Парс… сий?

Ридикюль с энтузиазмом отозвался:

– Да, да, это я! Ты меня помнишь!

Тут уже вмешался мэр, преисполненный радостью, но всё ещё мало чего понимавший:

– Значит он каким-то образом тебя помнит, а ты его – нет?

– Да, наши родители дружили во времена Кэнцера. Отец меня часто водил в дом Конносье, правда я тогда был совсем мал и ничего сейчас толком не помню. Мне рассказали, что Трист пропал ещё до победы над королём, а его родители так и не смогли его разыскать. Выходит, он действительно путешествовал по миру с самого своего детства… Вот только когда он заболел?

– Думаю, на этот и многие другие вопросы Трист нам сам и ответит. Да, господин Конносье? Как ты себя чувствуешь, сынок? Тебе что-нибудь принести?

– В-воды… – более-менее отчётливо произнёс пони.

Ридикюль мигом подбежал к ближайшему жилому дому, из окна которого ему через какое-то время робко протянул стакан воды, пожалуй, самый смелый житель того здания. Быстро вернувшись на трёх ногах к Тристу, Парсий заботливо его напоил. Пока Конносье утолял жажду, мэр начал рассуждать вслух:

– Подумать только… Судя по имени, он не иначе, как уроженец Эквиеры. Интересно, что его вынудило покинуть родительский дом и столько времени пропадать невесть где? – вдруг Пэрадайс опомнился. – Родители! Их же надо оповестить о возвращении сына в город!

Ридикюль опустил взгляд:

– Не выйдет. Их давно уже с нами нет, – ему не хотелось это говорить при только что пришедшем в сознание Тристе, но от данной темы уже нельзя было уйти, раз её поднял мэр.

Трист громко всхлипнул. Он уже и не помнил, сколько времени прошло с тех пор, как в последний раз из его глаз сочились слёзы, не спровоцированные болезнью. Медленно присев на холодный каменный тротуар, он дал волю эмоциям, начав беззвучно плакать. Мэр и его друг с сочувствием наблюдали за горюющим сиротой.

Спустя время, когда Трист окончательно смирился с утерей своих родных, он поднялся с тротуара и уже гораздо отчётливее заговорил:

– Д-давайте прис-с-сядем там, – он указал на лестницу мэрии, возвышавшейся прямо напротив памятника Кэнцеру.

Несмотря на обилие в округе гораздо более удобных мест, где можно было бы присесть всей компанией, Пэрадайс и Ридикюль охотно прошли с Тристом к мэрии. Расположившись на лестнице, Трист начал свой рассказ.

Родившийся уже во времена Кэнцера единственный наследник семьи Конносье по имени Трист провёл свои первые годы детства беззаботно и счастливо. Его отец, Айроний, был пони среднего достатка и мог позволить себе и своим близким жить на пересечении северного и южного районов Эквиеры. Здесь же обитали и многие другие семьи, с детьми которых у Триста без труда складывались дружественные отношения. В доме Конносье то и дело устраивались большие вечеринки, на которых присутствовали почти все жеребята района: под потолком летали маленькие пегасы, а внизу резвились в нескончаемом веселье маленькие земные пони и единороги. Раннему детству Триста повезло случиться в самые спокойные годы Кэнцера, когда все его расовые предрассудки ещё не увидели свет в лице повсеместной агрессивной пропаганды. В то время жители Эквиеры ещё обладали полной свободой любить и уважать окружающих. Тогда ни для кого не имело значения, были ли у того или иного пони крылья или рог. Сам Трист, будучи земным пони, восхищался своими необычными друзьями: пегаска Монтаж изящно для своих лет летала по всему городу, чувствуя себя в воздухе как рыба в воде; единорог Мезонет умел создавать своим рогом магическое свечение, буквально придавая красок каждой встрече с друзьями; земной пони Буше обладал невероятно красивым голосом и регулярно исполнял выученные им песни, звучащие из его уст попросту волшебно. Но, к сожалению, лишённый предрассудков взгляд на мир со временем становился всё более чужд для жителей Эквиеры. Шёл тринадцатый год правления Кэнцера. Именно тогда и началась активная агитация против всех рас, отличных чем-либо от простых земных пони.

Братья Фуршет, учившиеся в одном классе с Тристом, стали для того первым проявлением нового общественного мышления. В один прекрасный день они решили перед всем классом поднять Триста на смех, раззадорив своих одноклассников, среди которых в тот день почему-то были одни только земные пони, и начав высмеивать несчастного по абсолютно непонятным тому причинам. В тот день за ним закрепились клички «пегалюб» и «рогосос», значения которых Трист даже не до конца понимал. Вернувшись домой, расстроенный пони рассказал о произошедшем своим родителям. Айроний и Дизюли без труда догадались о причинах такого мерзкого отношения к своему сыну, но как они могли это объяснить ему, столь юному и невинному? В итоге, совет родителей не обращать внимания на подобные странности и подождать, когда хулиганам надоест над ним издеваться, совсем не успокоил Триста и тем более не решил его проблем в школе.

На тот момент членов семьи Конносье удивительным образом обходила стороной пропаганда расовой теории Кэнцера, однако, пока те оставались в Эквиере, она рано или поздно должна была повлиять на их умы. Так в конце концов и случилось. Спустя неделю после первого столкновения Триста с травлей в школе, он практически единовременно узнал о скором покидании города огромного числа своих знакомых и друзей. Шокированный предстоящим расставанием младший Конносье опять решил поделиться своими переживаниями с родителями. Но увы, Трист получил обратный от ожидаемого результат. Почему-то ни Айроний, ни Дизюли не были удивлены таким поворотом событий, а наоборот испытали некоторое облегчение от того, что их сыну больше не придётся общаться с той «так и норовящей что-нибудь разбить, летая на запредельной скорости» Монтаж и «портящем всем зрение своей световой магией» Мезонетом. Услышав эти полные цинизма слова, Трист не выдержал и закрылся на весь оставшийся день в своей комнате, где тихонько плакал, жалея об утрате своих лучших друзей и пытаясь простить предательство своих родителей, совсем не поддержавших его в трудную минуту и даже оскорбивших дорогих ему пони, которых он, вероятно, никогда больше не увидит.

Спустя ещё пару недель в гости к Конносье пожаловал их большой друг Фупа Парсий, снова пришедший со своим совсем маленьким сыном Ридей. Пока Трист увлечённо играл с малышом, рядом на кухне сидели взрослые, обсуждая политику – любимую тему пони, не имеющих в своей жизни ничего в достаточной степени примечательного, чтобы этим можно было поделиться в дружественной беседе. Если родители Триста такими не были, то отец-одиночка Фупа, живший в северном районе и едва сводивший концы с концами, заводил спорные кухонные обсуждения при первой попавшейся возможности. И этот раз не был исключением: Парсий-старший, разумеется, имел много чего высказать по поводу гениальных решений короля Кэнцера, которым тот искренне восхищался. Не был упущен и вопрос расовой дискриминации, яро поддерживаемой Фупой. Тут-то и была допущена ужасная ошибка Айрония: он решил поделиться с гостем о недавней травле Триста в школе и его переживаниях по поводу покинувших город друзей разных рас. На это Фупа расхохотался и заявил:

– А я-то думал, ваш Трист будет посообразительнее! Очевидно же было, что те пернатые и рогатые существа никакие ему не друзья! Они попросту использовали парнишку, чтобы тот их развлекал! Вы ведь заметили, что город покинули и некоторые земные пони? Вот ведь стадо овец! Они оказались ещё глупее, раз поддались простым манипуляциям со стороны своих рогоголовых и перьешёрстных горе-пастушков!

Фупа вдруг встал из-за стола и подошёл к смотрящему на него недоумевающим взглядом Тристу, уже позабывшему об играющем с ним малышом Ридикюлем. Дизюли запротестовала:

– Да… да как ты вообще посмел так… – её перебил отец.

– Парсий, отстань от него, он ведь ребёнок! Не надо втягивать его в это, мы сами ему всё объясним! – Айроний был недоволен словами Фупы, но не хотел разводить скандал. Тем более, он и сам уже тайно жалел, что Трист не был должным образом ознакомлен с расовой теорией Кэнцера, которая уже стала частью школьной программы.

Дизюли поняла, что Айроний перебил её, чтобы более мягко обратиться к Фупе. Стоит отметить, что она была всё ещё не уверена по поводу разумности обучения сына азам расизма, из-за чего посчитала слова Айрония блефом, предназначенным для убеждения вспыльчивого гостя. К сожалению, она ошибалась. Фупа прокряхтел в ответ Айронию:

– Да понял я! Уверен, вы с этим мальчуганом ещё совладаете. Просто дайте-ка убедиться, что у него там под волосами на лбу нет никакого костяного отростка.

Фупа протянул своё немытое копыто ко лбу неподвижно сидевшего Триста. Внезапное напряжение обстановки, эти крики и агрессия, а вот теперь и какие-то странные манипуляции с головой маленького пони напугали того настолько, что он не мог сдержать рвущиеся наружу слёзы. Для Дизюли это стало последней каплей:

– Вон, убирайся вон! Проваливай! – во весь голос она закричала на Фупу.

После недолгой словесной перепалки, грубый гость и его ребёнок всё же покинули дом Конносье. До сих пор напуганный Трист в поисках понимания посмотрел в глаза закрывшему за Парсиями дверь отцу. Тот, пару секунд промолчав, встретился с ним взглядом, после чего устало выпалил:

– Ну когда же ты наконец вырастешь…

Следующую ночь Трист был не в силах уснуть. Он до сих пор не мог поверить, насколько всё вокруг изменилось за прошедший месяц. Маленький пони уже не ощущал себя дома, находясь в этом месте. Все в Эквиере стали для него словно чужими: оставшиеся здесь друзья от него отвернулись, а взрослые попросту считали его глупым. И всё из-за его искренне дружелюбного отношения ко всем окружающим, которое теперь воспринималось другими как слабость. Этой ночью Трист пришёл к осознанию, что в Эквиере ему больше не место. Заснув лишь под утро, пони почувствовал странный озноб.

Триста разбудила его мать. В полдень должна была состояться очередная речь короля Кэнцера, посвящённая завтрашнему прибытию в город гостей из Кантерлота, в числе которых была сама принцесса Селестия. Супруги Конносье решили взять сына с собой, чтобы тот лично узрел величие их лидера. Появившийся чих и кашель у Триста не удивил ни Айрония, ни Дизюли: в детстве они сами постоянно притворялись больными, когда не хотели куда-то идти. Их такими трюками не провести.

День был нехарактерно пасмурный, в любой момент мог начаться ливень. Но это не помешало всем жителям Эквиеры собраться на центральной площади. Когда Конносье протискивались сквозь толпу в поисках самого хорошего для наблюдения за своим королём места, Трист заметил мелькавшую меж голов пони большую медную статую, изображавшую сцену настолько неприятную, что мозг юного пони даже не смог её никак воспринять. Наконец-то Айроний остановил своё семейство, найдя, по его мнению, отличное для прослушивания речи место. Усадив себе на спину Триста, он с энтузиазмом улыбаясь начал ждать явления короля. Трист ужасно себя чувствовал. Ему было очень некомфортно сидеть на одном месте: всё тело почему-то жутко ломило. Более того, ему постоянно хотелось чихнуть. После того, как он несколько раз всё-таки не смог удержаться, до него донеслось из толпы:

– Малой, прикрывай пасть, когда чихаешь!

Трист оглянулся в поисках того, кто это сказал, но так и не смог его определить. Родители недовольно посмотрели на своего сына. Айроний устало сказал:

– Заканчивай этот цирк, мы не пойдём домой, пока не выслушаем короля Кэнцера. Завтра будет очень важный день для государства Эквиеры.

Государства? А разве Эквиера это не город? Не важно, у Триста не было сил сейчас об этом думать. Он снова оглянулся, посмотрев на ужасающую статую. С каких пор она здесь появилась? Почему она такая жуткая? Мысли опять ускользнули от Триста. Его голова гудела.

– Вот он, смотри! – воодушевлённо вскрикнули Айроний и Дизюли.

На небольшой импровизированной сцене, установленной на вершине лестницы мэрии, стоял нетипично крупного размера жеребец. Толпа громко завопила, оглушив своим криком Триста. Король Кэнцер поднял вверх копыто – и все мигом умолкли. Трист сквозь звон в ушах начал слышать громкий низкий голос, в котором чувствовалась уверенность и агрессия. То, что юный пони мог расслышать, пугало его. Это были слова демона, жестокого и беспощадного, но которого тем не менее с энтузиазмом и довольством слушал весь город. Это была Эквиера? Та самая, где Трист родился и рос? Определённо нет, такая чистая душа не могла быть связана с этим пропащим местом. Глаза Триста заслезились: то ли от горя, то ли от нескончаемого желания чихнуть. Он спрыгнул со спины отца и бездумно помчался прочь. Толпа перед ним не расступалась, но Трист был достаточно мал, чтобы с большой скоростью проноситься между многочисленными пони. В ушах всё звенело, он слышал доносящиеся до него сзади крики родителей. Или это всё ещё была речь Кэнцера? Уже совсем не важно. Кто бы это ни кричал, он был чужим для Триста. Вот уже стало гораздо просторней: юный пони покинул центральную площадь и бежал уже по пустующему главному проспекту. Слезящиеся глаза мешали видеть, но это не имело значения, ведь бежать здесь надо было исключительно прямо. Нет, за ним кто-то гонится! Это место его просто так не отпустит. Трист забежал на первую попавшуюся улочку, примыкающую к проспекту. Глаза ещё могли распознать, где находятся знакомые юному пони повороты. Продолжая перебегать с улицы на улицу, так он и вернулся вновь на главный проспект. Это была финишная прямая – ещё чуть-чуть… И вот, наконец-то, мягкая глина под ногами! Гнилой город чужаков и демонов остался позади. Отныне Трист мог бежать куда угодно и посетить самые прекрасные места Эквестрии! Возможно, когда-нибудь ему доведётся найти и свой родной город, Эквиеру, где его возвращения ждут любящие родители и верные друзья…