Карусель
Глава 13: Щедрость
Десять месяцев спустя
Независимая художественная галерея Кантерлота знавала и большее количество посетителей, но, вместе с тем, и меньшее тоже.
«В целом, — подумала Рэрити, — на удивление приятная публика».
Пони всех сословий стягивались к дверям галереи с улиц, залитых ярким светом газовых ламп, хотя и подавляющее их большинство было ценителями малоизвестных картин или масляной живописи в целом. Тяжело дыша, они заходили в тёплое помещение, смахивали снежок, припорошивший их одежду в эту ночь Согревающего очага, и направлялись прямиком к гостевой книге. Из стоящего в углу огромного граммофона звучал Рахконинов, а двое официантов в белых пиджаках предлагали гостям пряные вина и хрустящие крекеры с изысканными сырами. Маленький зал гудел от разговоров посетителей, которые бесцельно бродили от одной картины к другой. Пусть их впечатления были смешанными, но и без пищи для ума ценители не остались.
По всему залу на белоснежных стенах под тщательно выверенным освещением висели работы Тулы Рулы. Впервые за несколько десятков лет маслянистые волны полотен нежились в тёплом свете лучей слегка дрожащих огней. Поразительный контраст сюрреалистическим и извращённым картинам создавала умная, любопытная и интроспективная элита Кантерлота. Однако вместо того, чтобы оскорбиться таким соседством, многих посетителей, казалось, по крайне мере заинтриговала такая странная и диковинная экспозиция.
— Прошу прощения, — с любопытством в глазах сказал пожилой жеребец, направляясь к Рэрити. — Правильно ли я понимаю, что именно вы спонсор сей выставки?
— Да, это так, — ослепительно улыбнулась Рэрити.
На ней был бледно-голубой свитер с подобранным в тон беретом, а гриву единорожка уложила мерцающими фиолетовыми волнами.
— Как вам представленные картины?
— Ну, они… любопытные, скажем так, — ответил жеребец, аккуратно подбирая слова. — Если быть до конца честным, то не скажу, что они мне понравились. Они и сами по себе несколько неприятные, а уж в это время года и подавно. Я рассчитывал на что-то более праздничное.
— Ну, я определённо могу вас понять. Но именно поэтому я и выбрала сегодняшний день, — объясняла Рэрити, следуя за жеребцом к одному из полотен. — В этих картинах сокрыта большая история, и мне показалось, что праздничная пора — самое подходящее время поведать о ней.
— История, говорите? И какая же?
— Что же, все эти картины написала одна художница незадолго до своей кончины. Лично я полагаю, что, используя этот стиль, она хотела изобразить все те эмоции, с которыми не могла совладать, эмоции, которые многие из нас скрывают или подавляют.
Рэрити остановилась рядом с полотном, изображающим разорённую ярмарочную площадь, посреди которой возвышалась карусель с выцветшей надписью «Le Carrousel de Temps».
— Понимала ли она, что делала, конечно, неизвестно, но я полагаю, что Тула наполнила эти картины всем тем отчаянием и ненавистью, заложницей которых в итоге и стала. Трагедия в том, что в данных полотнах она, по всей видимости, не обрела покой. Скорее, они лишь усилили её страдания, подпитывая замкнутый круг саморазрушения, который в итоге стоил Туле жизни.
— Так и зачем тогда их выставлять? — фыркнул жеребец и приподнял бровь, окинув взглядом апокалиптическую сцену. — Разве не должно искусство радовать пони? Оно должно вдохновлять, взывать, побуждать расти над собой, и всё в этом духе.
— Ну, искусство определённо может и это, — парировала Рэрити. — Но нельзя отрицать, что гнев, раздражение, даже ненависть и злоба тоже являются частью нас. Наследие Тулы Рулы показало мне, что нас слишком легко оттолкнуть от этих эмоций. В итоге мы их избегаем, скрываемся от них, делаем вид, что их и нет вовсе. Но вместе с этим мы теряем часть своей идентичности. Эти картины заставляют нас признать существование вещей, которым, по нашему мнению, нет места в жизни. Иногда нам нужен кто-то, кто научит нас понимать наши тёмные стороны, а не прятаться от них.
Единорожка кинула взгляд на жеребца, чтобы оценить, не утомила ли она его своими объяснениями. Жеребец вроде как внимательно слушал, так что она аккуратно продолжила:
— В этих картинах есть маленькая толика магии, я чувствую. Мне кажется, если мы сможем хоть чуточку лучше понимать наше тёмное «я», научимся справляться с болью и импульсивностью, вместо того чтобы их скрывать, то научимся и лучше понимать других и помогать им в трудные времена. Тула Рула умерла в одиночестве, но с помощью друзей можно было бы разогнать и победить поглотившую её тьму. По крайней мере, такой урок я извлекла из её жизни.
— Что же, звучит несколько идеалистично, но я вас услышал. Лично моё мнение — такие чувства есть ни что иное, как мимолётные фантазии, которые пони должны научиться держать в узде. Эмоции сами по себе не имеют какой-либо силы.
— Ох, не знаю, не знаю.
Рэрити обернулась, и на лице её появилась улыбка, когда она заметила входящих в галерею Флаттершай и Пинки Пай.
— Я считаю, что, например, у доброты и беззаботности она как раз-таки есть. Не только заклинания рождают магию.
— Возможно, — ответил жеребец, также оглянувшись. — Что же, благодарю за ваш взгляд на эти произведения. Думаю, теперь мне ясно, отчего они хотя бы вам так дороги.
— Было приятно с вами поговорить. А сейчас позвольте…
Рэрити оставила собеседника предаваться искусству, а сама направилась к ожидающим её подругам. По пути она то и дело слышала разнообразные обсуждения. Большинство присутствующих, похоже, разделяли смятение жеребца по поводу замыслов художницы, однако были и те немногие, кто ощутил способность картин пробуждать определённые чувства и размышлял о том, что эта их особенность могла значить. Одна единорожка с сиреневой шёрсткой и насыщенной тёмно-синей гривой читала лекцию о периоде фантастики в искусстве и том, как глубоко заблуждалась в своём понимании этого направления Тула Рула. Складывалось впечатление, что большинство пони из её группы не обращали на неё внимания.
Рэрити не возражала. Она никак не могла повлиять на то, как будут восприняты картины или что о ней, как о спонсоре этой выставки, подумают пони. Полотна были у всех на виду, и теперь только от них зависело, останутся ли они в памяти или вскоре забудутся.
«Как и должно быть».
— Привет, Рэрити, — поздоровалась Флаттершай. — Ты готова идти?
— Думаю, да, — ответила единорожка и последний раз окинула взглядом выставочный зал. — Я уже проголодалась. Вы ещё хотите в тот ресторанчик, что мы видели по пути сюда?
— Ещё бы! — радостно подтвердила Пинки.
Они вышли на прохладный горный воздух. Единорожка поёжилась, но улыбнулась при виде оживлённых нарядных улиц.
— Так не хочется завтра ехать в Понивилль, — пожаловалась Рэрити. — Зимы в Кантерлоте всегда такие великолепные. После всего лишь одной недели здесь уже сама идея о поездке обратно в копыта Хоарфрост вгоняет в тоску!
— О, а ты не слышала? — поинтересовалась пегаска. — Она уходит на пенсию. Видимо, многим в том году не понравился девятидневный буран.
— Правда что ли? — недоверчиво спросила Рэрити. — О, хвала богиням, я думала, она будет до последнего держаться за эти облака.
— Ну, думаю, она сама уже устала от этого, — усмехнулась Флаттершай. — В общем, на её место взяли мою давнюю подругу из Клаудсдейла. Она хорошая пони, и, думаю, ей по душе более активная позиция, чем заваливание всего снегом.
— О, отрадно слышать, — сказала Рэрити, открывая дверь ярко освещённого ресторана, чтобы пропустить подруг вперёд. — Ты просто обязана нас познакомить. Уверена, что она справится как нельзя лучше!
— Ох, ну попадись ты мне только, — буркнула Рэрити, пока они с Пинки сквозь слякоть покоряли холм на окраине понивильского парка.
— Да ладно тебе, не так уж всё и плохо! — подала голос земнопони, легко прыгая сбоку от единорожки. — От зимнего дождя тоже можно получить удовольствие!
— Ледяного-то? — огрызнулась Рэрити, ещё раз встряхнув свою растрёпанную гриву. — Совершенно неожиданно начавшегося в центре города? Если эта Рэйнбоу Дэш хочет побить Хоарфрост в номинации на «худшего управляющего погодой в зимний сезон», то у неё есть все шансы!
— Уверена, что всё наладится, — сказала Пинки, смотря на группу пегасов, пытающихся привести к порядку клубящиеся грозовые тучи, всё ещё застилающие небо. — По крайней мере, они остановили дождь. Новый город, новая погода, в конце концов.
— Посмотрим, посмотрим, — протянула Рэрити.
Сквозь низкие металлические ворота они попали на кладбище. Дул лёгкий ветерок, и пусть он и пробирал Рэрити до костей, его шёпот в сухой траве и голых ветках создавал уютное ощущение безмятежности. Был бы он чуть сильнее и звучал бы уже угрожающе, но сейчас вместе с бурей, похоже, утихло и всё остальное.
Пройдя несколько рядов вглубь, единорожка свернула в сторону и нашла искомую могилу. Рэрити положила один из венков в основание огромного серого надгробия с высеченной на нём меткой в виде потрёпанной книги с ляссе.
Затем подруги прошли ещё несколько рядов захоронений. Там, среди более крупных и ухоженных могил, было одно маленькое установленное за счёт города простое надгробие из чёрного гранита. На него были самым простым способом нанесены инициалы и метка Тулы Рулы — кисточка с расходящимися от неё завитками краски. Рэрити склонилась и положила маленький букет цветов в вазочку, встроенную в основание надгробия. Затем кобылка отошла назад и, удовлетворённая, слегка кивнула.
— Думаешь, она теперь счастлива? — спросила Пинки. — Ну, раз пони говорят о её картинах.
— Думаю, этого мы уже никогда не узнаем, Пинки, — ответила единорожка и вздохнула. — Я и сейчас не знаю, что хотела сказать своими картинами Тула Рула. Но мир уже не тот, что был тридцать лет назад, во времена её молодости. Сегодня пони больше ценят экспериментальное искусство, так что, может быть, это и принесло бы ей какое-никакое удовлетворение, если бы она дожила до наших дней.
— Ага, — сказала Пинки.
Некоторое время они просто тихо стояли, две кобылы с легонько развеваемыми ветром гривами. Затем подруга спросила:
— А зачем ты их выставила, кстати? Я думала, ты решила, что они полны всякой злой магией земнопони.
— Это не совсем так, — ответила Рэрити, скептически посмотрев на Пинки. — Я считаю, что она случайно наделила эти картины какой-то силой, и что эта сила основана на негативных эмоциях, да.
— И зачем их тогда выставлять? Не было бы лучше их сжечь там или ещё чего?
— Вряд ли, — вздохнула единорожка. — По крайне мере, когда уничтожаешь предмет, зачарованный единорогами, то разрушаешь лишь сам сосуд, а магия вырывается на свободу. В общем-то, так и появились многие из магических аномалий. Но есть и ещё кое-что.
— И что же?
— Я пришла к выводу, что если в этой магии и есть порочность, то заключается она в побуждении нас к чересчур рьяному желанию просто избавляться от всего неприятного, что мы встречаем на своём пути. Мы падки до сиюминутных решений вроде уничтожения или сокрытия в недосягаемый местах. И, возможно, порой — это абсолютно адекватное решение. Но я решила попробовать лишить картины зловещих сил, выставив их на всеобщее обозрение, чтобы каждый мог на них посмотреть и подумать над их смыслом. Возможно, некоторые полотна даже найдут новых владельцев до закрытия выставки, что, по моему мнению, может тоже их ослабить.
Рэрити отвернулась и посмотрела на Понивилль.
— На своём опыте я поняла, что тьма сильнее, когда мы одни. Тула Рула создала собственное одиночество, заточив себя в самоподпитывающейся магической ловушке. Она вбирала в себя эту магию, затем выплёскивала наружу, затем снова вбирала, и так раз за разом, пока это её не убило. Она жила и умерла в своей собственной страшной истории. Меня лишь слегка зацепило её последствиями, и ты видела, к чему это привело. Теперь же та её часть уже не одинока.
— Надеюсь, ты права. И надеюсь, что больше мы об этой мерзкой магии не услышим.
— Вряд ли, — грустно улыбнулась Рэрити. — Не думаю, что она когда-нибудь исчезнет с концами.
— Почему это?
Рэрити замолкла. Пинки с любопытством смотрела, склонив голову набок, как единорожка снова повернулась к могиле и опустила на неё взгляд.
— Я всё ещё иногда её вижу. То тут, то там. Делаю я что-нибудь в своей комнате, как открывается дверь, и я ненадолго чувствую на себе её взгляд. А затем всё проходит. Или показываю клиенту его вид в зеркале и буквально на мгновение замечаю её в отражении, и она тут же пропадает. Мы с ней очень похожи. Наши жизни очень похожи. Но есть у нас и различия, за них, мне кажется, она меня и ненавидела. И я знаю, что не обязана повторять те же ошибки, что и она.
— А есть ли… есть ли способ от неё избавиться насовсем? Упокоить с миром или ещё чего?
— Если он и есть, то мне, увы, не известен. Я пыталась изучать этот вопрос, но всё, что получилось отыскать, довольно противоречиво и расплывчато. Единственное, что мне удалось понять, это то, что эта сущность — не совсем Тула Рула. А что-то… что-то вроде её незавершённого портрета. И мне неведомо, является ли она действительно разумной, чтобы испытывать какие-то рациональные желания или потребности. Пока могу сказать только, что мы вроде как достигли некого подобия взаимопонимания. И знакомство пони с её историей, с тем, через что она прошла, похоже, ослабило магию достаточно, чтобы мы могли насладиться обретённым покоем. И я этим довольна.
— Ну, как скажешь, — скептически молвила Пинки. — Не знаю, смогла бы я на твоём месте.
— И тем не менее, — повернулась Рэрити и искоса взглянула на земнопони. — Боюсь, твоё обещание по поводу бутика всё ещё в силе. Я не хочу, чтобы о нём пошла дурная молва. Не хватало ещё, чтобы ко мне стали ходить ради эзотерических баек, а не нарядов.
— Мой рот на замке, — подтвердила Пинки. — Таким и останется.
— Спасибо, дорогуша. Для меня это действительно многое значит, — улыбнулась Рэрити, но затем вздрогнула и плотнее прижала к плечам пальто. — Ух, ну и холод. Пойду-ка я домой. Не хочешь зайти на чашку чая?
— О, спасибо, конечно, но нет. Я обещала Кейкам сегодня за Уголком приглядеть.
— Ну, тогда в другой раз, — сказала единорожка и направилась к выходу с кладбища. — Спасибо, что составила компанию.
— Хех, no problemo, — нервно усмехнулась Пинки.
Подруги разошлись по своим сторонам в парке, и Рэрити направилась домой. Рыночная площадь была почти пустынной — скажем спасибо нашей новой погодной бригаде, подумала единорожка, — отчего редкие прохожие ограничивались самое большее краткими дружелюбными приветствиями.
Рэрити свернула на ведущую в южную часть города дорогу, и взору предстал расположившийся у подножия холма бутик «Карусель». Ещё пара месяцев, и фасад придётся обновлять, потому что ослепительно белая, фиолетовая и золотая краски уже начали немного выгорать на солнце. Теплотой встречали кобылку округлые окна, которые она заказала взамен отвратительных квадратных, а ярко-фиолетовая дверь так и манила её домой.
Войдя внутрь, Рэрити окунулась в тёплый воздух. Хромированные вешала, заполненные дизайнерскими нарядами, сияли в свете потолочных окон, которые установили в широких секциях крыши. Отполированные зеркала, расставленные по всему залу, дополнительно усиливали освещение, отчего казалось, что внутри царила настоящая весна.
Единорожка сняла сапожки и направилась прямиком на второй этаж, обдумывая следующую весеннюю линейку одежды. Драгоценные каменья определённо снова войдут в моду, а ещё она столько всего могла сделать с пастельными тонами…
«Надо снова попросить Флаттершай побыть моделью… Она словно рождена для весенних цветов».
Но прежде чем приняться за работу, Рэрити прошла мимо швейного стола прямиком к расставленным вдоль стены чемоданам. Она их использовала в основном для хранения вещей. Открыв один их них, единорожка извлекла несколько незаконченных работ и положила рядом, чтобы больше углубиться в содержимое. Почти на самом дне она нашла аккуратно сложенную чёрно-белую стопку. Достав наряд, Рэрити расправила его магией в воздухе и разгладила складки. Чёрное платье, которое единорожка сшила десять месяцев назад, парило перед ней в таком же первозданном виде, как и когда только было пошито.
Рэрити пристально вгляделась в наряд. От вида старомодных воротника с вуалью на неё нахлынула иррациональная меланхолия. Теперь-то кобылка знала, что технически у платья никогда и не было изъянов. Каждый дюйм ткани был филигранно отрезан и пришит, а сам наряд был идеальной копией формальной одежды Золотой эры, хотя и с современным колоритом.
Проблема была в том, что его вид вызывал у Рэрити тоску ровно так же, как картины Рулы вызывали гнев и отвращение. Предположения, что она обрела силы Туры Рулы или перенесла свои эмоции в этот наряд, казались ей неправдоподобными, а вот что оставшаяся после художницы магия начала искажать искусство кобылки, когда та заехала в бутик, уже было вероятнее. До сих пор единорожку бросало в дрожь от воспоминаний о злоключениях, через которые она прошла и которые буквально чуть её не уничтожили.
Однако единорожка не могла заставить себя избавиться от платья. Оно отражало испытываемые ей в тот период вполне реальные чувства одиночества, страха и сожаления, которые теперь навсегда будут её частью. Она не могла избавиться от него, так же как и от воспоминаний о первых месяцах в бутике «Карусель». Те события изменили её.
Рэрити подозревала, что миз Ляссе повесила у себя в библиотеке то старое зеркало из галереи по схожим причинам. Кобылка часто задумывалась, была ли это простая сентиментальность или библиотекарша изредка видела в нём свою старую подругу, так же как теперь её изредка видит и Рэрити. Если так, то единорожка легко могла понять, почему миз Ляссе за него столь сильно держалась. Пусть такие вещи и лучше было бы выкинуть из своей жизни, Рэрити не была уверена, что это было возможно.
Так и лежало это платье, сокрытое от глаз, чтобы не смущать своим видом, но приходил день, когда единорожка не могла себя сдержать и доставала его, чтобы просто посмотреть. Обычно после этого она как можно скорее посещала Флаттершай или Пинки Пай, чтобы снизить влияние его странной силы.
«Оно не идеально, но есть ли что-то идеальное в этом мире?» — размышляла она, складывая платье, чтобы снова запихнуть его поглубже в чемодан со всеми остальными вещами.
Закончив с этим, кобылка вернулась обратно к швейному столу, залитому ярким солнечным светом из огромных овальных окон, и вдобавок зажгла над ним лампу. Калильная сетка стала ослепительно-белой под мерное шипение газа. Магией кобылка завела стоящий в другом углу комнаты граммофон и аккуратно опустила иглу на пластинку, после чего взяла в телекинетический захват перо.
Только она собралась начать, как заметила в окне родителей, медленно идущих к бутику вместе с ковыляющей у их ног Свити Белль. Рэрити закатила глаза. Похоже, они довольствовались возможностью нежданно приходить по крайней мере раз в две недели.
«Ну ладно, до Зимней уборки ещё есть время. Можно ненадолго и отвлечься».
Улыбнувшись, единорожка покачала головой, потушила лампу и сняла иглу с пластинки, оставив при этом поворотный механизм работать дальше. Спустившись вниз, Рэрити предусмотрительно взяла с собой зонт на случай очередных проделок погодной команды.
Едва она собралась открыть дверь, как почувствовала лёгкое покалывание на затылке, отчего сразу обернулась и оглядела выставочную залу. Но, кроме плодов её усердного труда и амбиций, в помещении больше ничего и никого не было. И всё же Рэрити ощутила лёгкий ветерок — укол зависти и грусти. А затем всё прошло, выставочный зал снова стал самим собой.
Кобылка грустно улыбнулась, открыла дверь и покинула бутик.
«На этой карусели у нас есть лишь один оборот, — подумала Рэрити и радостно помахала копытом родителям, ведущим Свити Белль к дому единорожки. — И незачем садиться на неё в одиночку».
С верхнего этажа было видно, как Рэрити с семьёй направились в парк. Единорожка подхватила сестёнку и закружила её в воздухе. Свити смеялась и боролась с магическим захватом сестры. Когда их смех стих вдали, главная пружина граммофона ослабла, пластинка сделала последний оборот и механизм остановился.