Инвалид
Глава 2. Действие
Принц задумал недоброе. Но ему для этого надо остаться одному
Пустыня. Закат. Безветрие.
Мягкие шаги копыт по песку.
Ая, ая, эй да я,
Наша жизнь дорога,
В даль ведёт она
От отчего порога.
Ая, ая, эй да я,
Где конец дороги?
И куда стремитесь вы,
Неугомонные ноги?
Ая, ая, эй да я,
Тайну я открою...
— Открою... — пробурчал под нос в сотый раз Азан. Рифма не давалась ему, ускользая как туман перед скачущим сараваном.
— Принц, время! — напомнила путушгибан, сидящая в позе лотоса на соседней небольшой дюне.
— Спасибо, Амедея, — ответил принц, вытащил из сумок пузырёк и отпил прямо из горла три глотка. Нет, никаких передозировок. Это даже не будет смертельно. Просто глупо.
Слова его любили, а он любил слова. В них так много и так мало. Сколько слов нужно, чтобы описать закат? Пурпурно-красный, царственный, волшебный. Манящий, чарующий, прекрасный. Предвещающий и отвечающий, таящий.
Всё, чем он не является.
Обуза всем. Семье. Народу. Даже Амедее.
Серебристая фестралка с синей гривой молча ходила за ним целыми днями, ничем не показывая недовольство относительно того, что ей приходится нянчиться с самым никчёмным членом Императорской семьи. Она молчала сутками, прерываясь, чтобы напомнить про лекарство, еду, сон и...
— Мой принц, солнце почти зашло, скоро похолодает. Нужно возвращаться в поместье, — снова прервала молчание путушгибан.
— Да, хорошо. Ещё минутку. Тайну я открою... открою...
Что же, тайна не открывалась, и Азану пришлось сдаться. Амедея молча помогла ему собраться и они, вдвоём направились к темнеющему вдали поместью на границе уездского оазиса. Добрые пони, работающие здесь, уже разошлись, оставив, однако, принцу и путушгибан на ужин похлёбку в здоровенном термосе.
После короткого ужина принц отправился наверх. Он прошёлся по своей комнате, заставленной книгами, осмотрел полку, занятую его работами.
Восемь нетолстых книг, изданных при жизни и по настоянию отца. Когда-то, когда совсем юный принц, подражая Хеями, написал рубаи и показал его отцу, Шах Шахов сказал ему "неплохо, дитя моё. Если ты после столь неплохой первой попытки продолжишь совершенствоваться, то твои книги будут стоять рядом с книгами Хеями и Фидоуси."
И тогда же, вместе с похвалой, Азан получил свою кьютимарку, перо, выводящую первую букву парнийского алфавита.
Тогда он ещё принимал эту похвалу за чистую монету... но за долгие годы ни один читатель так и не написал ему, и это, со временем, открыло ему истину: он никому не нужен. Его талант такая же фикция, как и всё остальное. Он паразит, висящий на тонкой ниточке своего лекарства.
Пора перестать его кормить.
Стыдом терзаемый
Марви схватился за клинок
Изящный и смертельный,
И не дрожащею ногою
Покончил с собственною скверной.
Вспомнил принц старую поэму, про воителя, осквернившего себя преступлением из ревности к кобылице, предпочедшей ему его собственного брата. Его страшный конец.
На грани яви и обмана,
Под сенью старого кургана
Обрёл он вечну тишину,
В дали от дружбы и вражды
Угас огонь его души.
И Азан решился.
Принц подошёл к двери, открыл её... и тут же нос к носу столкнулся с Амедеей.
"Она что, тут и стоит всю ночь? — подумал он, но затем выкинул лишние мысли из головы, — Неважно!"
— Амедея, такое дело, у меня закончились чернила. В городе есть круглосуточный магазин...
— Я не должна вас покидать ни на миг, — ответила она абсолютно серьёзно, в её голосе неслышно ни боли, не сожаления. Путушгибан смотрела ему прямо в глаза, как-то... тепло?
— Мне очень нужно! — собрав решимость, заявил Азан, топнув ногой.
Они кивнула, но не опустила глаз.
— Я быстро. У меня есть ключи, никому не открывайте, — ответила Амедея и направилась вниз. Азан вернулся в свою комнату и посмотрел в окно, как её тень упорхнула в ночь.
Теперь надо действовать быстро, у него максимум полчаса. Он набросал предсмертную записку, а затем вылил ненавистное пойло в раковину, после чего бросился вниз. Он знал в этих краях одну пещеру. Опозоренные, совершившие самые низкие поступки и не решившиеся на Путь Искупления сараваны оставляли свои холодеющие тела в пустынных местах, где их зловоние не потревожит добрых парнов.
Азан Паразит знал пещерку одну, в неё он вошёл в молодую Луну.
По краю оазиса, чтобы безветренная ночь под луной не выдала его следами, принц-неудачник пробежал к скалам и по знакомой ему дороге добрался до нужного места. На последних шагах ему уже пришлось бороться с наваливающейся слабостью. Азан устало сел, а потом сразу лёг.
"Интересно, как это будет. Медленный сон или больное наваждение? Впрочем, скоро я узнаю."
Ему с каждой минутой становилось всё хуже, муть накатывала, тело ныло, сознание плыло.
"Уже скоро. Я могу это выдержать. Я слишком слаб, чтобы служить при госпиталях, это всё, что я могу сделать, чтобы сократить ущерб. Всё. Всё..."
Приступ кашля заставил его мучительно согнуться, смерть была близка...
А затем кто-то обхватил его голову, в рот влетело горлышко, а в глотку полилось пойло. Кто-то запричитал голосом Амедеи:
— Принц, ну что же вы наделали с собой, ещё же не позно, принц Азан! Очнитесь!
Влив в него двойную порцию, она начала его трясти так, что мёртвый задумался бы над тем, чтобы ответить.
— Прекрати, зачем ты это сделала! Я хотел умереть, чтобы больше не мешать всем! — выпалил он всё, что было у него на душе в этот миг разом.
Путушгибан посмотрела на него удивлённым взором, а затем её ноздри раздулись, она фыркнула, двинула копытом и всё исчезло.
Пробуждение было не из приятных. Что-то тащило его на себе, скалы остались почти позади.
— Принц, вам лучше? — спросила Амедея, на которой он лежал. Азан хотел пошевелиться, но обнаружил, что крепко привязан к ней. Теперь он дважды неудачник. Хорошие жеребцы носят своих кобылиц, а его, неудачника, таскает на себе достойная кобылица.
— Я, что... — неуверенно пытался он сформулировать вопрос. Мысли ещё путались в голове.
— Какие то дэвы овладели вашим разумом и заставили вас искать смерти. Я это так не оставлю, сначала принц Булат, прими Владыка его чистую душу, хороший был жеребец, теперь вы. Ни дать ни взять этот дэв рогатый, выдающий себя за Шаха, наслал на вас порчу, но ничего! Мы растопчем нечестивых и ввергнем их обратно в Дом Лжи, из которого они явились!
— Это... это не дэвы! И не оскорбляй моего брата! Бахрам хороший пони! — обиженно ответил принц.
— У хороших пони братья не несут чушь, что они никому не нужны!
— Но это правда!
— Да с чего вы взяли! Вы отличный поэт!
— Никому мои стихи не нравятся!
— Мне нравятся! — вспылила в ответ Амедея и испуганно замолкла. А затем тихо запела:
О лихая кобылица!
Хэо, хэо, о!
Дай же мне глоток напиться!
Хэо, хэо, о!
Ты быстра, да весела!
Хэл, хэо, о!
Ты сильна и молода!
Хэо, хэо, о!
Когда ты топочешь поле,
Следую я за тобою!
Когда по воду идёшь,
За собой меня ведёшь!
О красотка молода!
Хэо, хэо, о!
Как же ты мне люба!
Хэо, хэо, о!
И так далее. Уже у поместья, допев одну часть, она затянула вторую:
Эй, жеребчик-красавец!
Хэо, хэо, о!
Умник, мастер, молодец!
Хэо, хэо, о!
Когда с плугом ты идёшь,
Хэо, хэо, о!
Глубоку борозду ведёшь!
Хэо, хэо, о!
Когда в кузню разожжёшь,
Хэо, хэо, о!
Всё что хочешь откуёшь!
Хэо, хэо, о!
В очаге, смотрю, огонь,
В нём два лепесточка,
В танце весело кружат,
Прямо два дружочка!
Амедея, не переставая петь, вытерла копыта о коврик, втащила его в дом, затем на второй этаж, и вздохнув, грохнулась боком на его кровать, пытаясь отдышаться. Азан, ударившись о матрас, подавил ойк и спросил:
— Ты меня отвяжешь?
— Не... не знаю. Мне нужно следить, чтобы вы принимали лекарство. Если обещаете хорошо себя вести, я не буду вас вырубать, чтобы привязать к кровати.
— А... без этого никак?
— Вы, возможно, одержимы! Может, даже, Дискордом, чтоб он треснул! Вам нужна мобади! И экзорцизм!
— С чего ты вообще это взяла?
— А с чего знаменитому поэту убивать себя? Тем более, принцу? Так только всякие Гризлтаунские издаватели воплей делают, когда хотят этого... шайбу!
— Хайпа, — поправил её Азан.
— Вот! Вы точно одержимы, раз знаете!
— Я не одержим!
— Тогда дайте слово! Вы же не боитесь мобади?
— Только, когда они начинают цитировать Литании Плодородия.
— Ну, это неизбежное зло. В конце концев, любишь кататься, люби и повозочку возить, любишь жеребятушек, учись и боль переносить.
— Ох. Ты за полчаса наговорила больше, чем за всю неделю.
— Да, я болтунья. Я боялась, что вы меня выгоните за говорливость, я так мечтала стать... стать путушгибан.
— Именно путушгибан?
— Да-да, совсем не важно, чьей! — заявила она таким тоном, что нужно было быть глухим, чтобы не понять, что она врёт. Он вздохнул и сказал ей:
— Амедея, врать надо хоть чуть-чуть уметь!
Она обернулась, неожиданно испуганно глядя на него. Краска залила всё её личико. Затем фестралка вздрогнула, сжалась, а потом приблизилась и неожиданно мягко прижалась к нему носиком.
— Я всегда мечтала быть вашей путушгибан, — заявила она нежно, а потом отвернулась и начала исповедь, — Когда я в четырнадцать лет открыла ваш первый сборник... я тогда ещё не знала, кто автор, но я так мечтала влюбиться! А затем, когда я узнала, кто написал эти стихи, и узнала про вашу болезнь, то стала одержимой вами. Я десять раз ходила к психологу и пять к мобади. Ну, встречалась кое-с-кем, занималась кое-чем, но это было не то, и тогда я пошла в армию, где и познакомилась с вашими братьями, там, в Зебрике. О, я с отрядом прикрывала их в битве при Занзебре. У нас был приказ от путушгибан-салар Туран, эвакуировать их за шкирку, если нужно, коль будет жарковато. Ну, вы знаете Туран.
— Она психованная. Совсем, — машинально поддержал разговор немного шокированный Азад, — Её мышление такое же нестандартное, как и её карьера. В двадцать один она стала капитаном ударных путушгибан, а затем, заменив раненного ядовитым дротиком спехбеда Фраата, так и застряла на посту командующей Зебриканской кампанией. Бедные зебры, если бы они знали, что их ждёт, они сдались бы Фраату и носили его на носилках. Впрочем, как они сейчас и делают.
— Ну, они получили то, что заслужили. Когда вы ничего не делаете с захватом власти злым колдуном, угрожающим всем мегазаклинанием, то не удивляйтесь, что вас придут освобождать. Не, я всё понимаю, но зомбированные солдаты, в том числе седельцы и йепонийцы, наловленные в своих деревнях, это уже через чур.
— Ну, спалить Занзебру в процессе сватки с Кулутулху тоже...
— Не говорите о том, чего не видели. Кутулху призвал ужасного демона Штиииива Кэ. Я была там, во время битвы и видела как ваш брат дестабилизировал портал.
— И при этом ты продолжаешь его ругать?
— Когда я ругала принца Булата?
— Ох... Бахрам закрыл проход, пока Булат отвлекал внимание.
— Это дэвское наваждение, я видела, что делал принц Булат, а что... ну другой. Он сидел со своим рогом, даже ни разу ни выстрелил!
— Он держал ритуальное заклинание, пока оно не начало действовать! Булат сам мне рассказывал!
— Я не могу вам верить! — парировала Амедея, скрестив ножки.
С минуту они полежали в тишине, а затем путушгибан снова спросила:
— Так что?
— Ладно-ладно. Будь по-твоему, держи меня связанным до освидетельствования.
Она снова обернулась, потёрлась своим носом о его, а затем быстро начала распутывать узлы. На некоторое время Азан обрел относительную свободу, но едва потряся своими конечностями, он встретился с её взглядом и расслабился, дав себя связать, что она быстро и споро сделала.
— Я связала более сорока зебр, а также семь седельников и одну малютку йепонийку, которой тогда ещё не было и двенадцати. Её кто-то околдовал и превратил в зомби с другими жителями её деревни. Когда её исцелили, я продолжила посещать её, а после конца всей этой заварушки я отвезла её в Фестралию, в Луниссу, и отдала своей матери. Родители удочерили её и теперь она моя сестрёнка. Её зовут Фатима. Когда мы впервые познакомились с ней, она, одержимая, бросалась на всех. Самый страшный день в моей жизни.
— Фатима, Фатима... Погоди, в газетах... героиня и её сестра Фатима, — Азан напряг свою память, и она подсказала ему правильный ответ, — Это ты арестовала Кутулху!
— Я тупо поставила ему подножку, когда принц Булат всё уже сделал. И меня Туран после дела чуть не придушила. Это она на камеру всегда спокойна, а так всё мнила не столько путушгибан принца Булата, сколько его нянькой.
— Но ты получила Орден Твёрдого Копыта за это!
— И право стать путушгибан! Вот это круто. Не, если нужно надеть его на приём, то я его достану. Но сначала пойдёте к мобади!
— Да не одержим я!
— Тогда чего убиться решили?
— Мои книги никто не читает... кроме тебя и мне никто не пишет!
Амедея открыла рот, а затем закрыла:
— Так... тебе... вам можно писать! Крууто!
— Ты можешь и просто сказать, что тебе не нравится.
— А, ну, как... ничего... в смысле, я обожаю твою стихи. И тебя, ты такой милый! Ой, простите! У меня есть ваш сборник с фотографией... — и снова покраснев, добавила, — надо мной все смеялись, что я... ну... влюбилась в принца.
— В меня?
— Да.
Азан посмотрел на неё и переспросил:
— Правда?
— Правда! — резко ответила она, а затем добавила, — пора на боковую, принц, но, — она исчезла, а затем явилась с пузырьком и ложкой, — откройте ротик...
— Я не...
— Рот! — рявкнула фестралка, Азан повиновался и новая порция лекарства оказалась в его горле. А затем Амедея чмокнула его в лобик и добавила, — доброй ночи! Если что, я тут! — и спустившись с кровати, завозилась где-то внизу, а затем запела написанную им колыбельную.
"Это мне кара Владыки за попытку суицида," — подумал он и попытался заснуть.