Испытание стойкости

Why can't I have a slice of that pie?

Глейв не любила голос собственной интуиции. Из-за неё она за восемнадцать лет службы проспала только четыре. Из-за её напряжённого шёпота кобыле приходилось проверять на «хитин и клыки» самых тихих, самых успешных и самых заурядных кадетов. Из-за неё, трепавшую уши в самые неподходящие моменты, она отразила два покушения заговорщиков на Селестию и получила травму задней ноги, неправильно сросшиеся кости и пенсию раньше положенного срока.

Глейв хотелось бы, чтобы она молчала и дальше. Пенсия была хорошей. К ней прилагался дом на балконном районе Кантерлота — верхнем, конечно же. У неё была семья, муж, двое детей и внук, которому едва исполнилось полгода. Ноющая боль в ноге была не такой уж и большой ценой для спокойной, мирной жизни, в которой всё, что её могло бы волновать — это подгоревший пирог, подарки близким на Долгую Ночь и выбор чая для посиделок с подругами. Да, её талант, отмеченный на её крупе метательной глефой поверх солнца, пропадал — но как же Глейв не хотелось снова отвыкать от возможности спать по восемь часов, утренних умываний и размеренных, ни к чему не обязывающих дней.

Но сегодня, спустя несколько месяцев покоя, что-то тикало в голове Глейв, притом быстрее, чем её часы с маятником. Когда она ковыляла вниз на кухню, кобыла пыталась сама себе отшутиться — мол, совсем старая стала, голова едет настолько, что уже превращается в часы с кукушкой. И кукушка вот-вот выпрыгнет, а с ней и остаток рассудка, который за восемнадцать лет не щадила ни служба, ни пранцузские сепаратисты, ни грифоньи наёмники. К тому же она ещё и сама с собой разговаривает, убеждая себя же, что с её головой что-то не так. Смех да и только!

Но интуиция продолжала тикать. Неумолимый ход стрелок ускорялся, пока она шла, чтобы подготовить клубники для пирога. Она попыталась снова усмехнуться, когда что-то внутри неё отсчитало минуту до полудня. Полудня? Вытаскивая клубнику из домашнего кучевого облака, Глейв украдкой поглядела на часы и выдохнула, убедившись, что до полудня было ещё часа три. Вновь захихикав про себя, кобыла взяла нож и, по привычке оглядев себя в нем…

Ощутила, как внутренняя стрелка интуиции остановилась на 12.

Повинуясь импульсу, Глейв резко взмахнула ножом в сторону, туда, куда ей следовало взмахнуть. Кухонный нож разрезал воздух и с громким «клац!» отбил топорик, нацеленный на неё. Развернувшись на одной лишь здоровой ноге, кобыла пригнулась, ожидая новой атаки — и резко сместилась вбок, не дав железным когтям на копыте даже задеть её. Вдохнув, Глейв кинулась на незваного гостя и, повалив его на пол, точно, выверено ударила по передним ногам. Лёгкий топорик со стуком упал, и кобыла откинула его подальше от них двоих. Передние копыта незнакомца задёргались от боли, а он сам завыл сквозь губу. Глейв не расслабилась — бой прошёл слишком быстро, слишком легко.

Выдохнув, кобыла проморгалась и раздражённо фыркнула, увидев на госте карнавальную маску. Не чулок с дырками, не шарф с очками и даже не пакет, а карнавальную маску. Без каких-либо сожалений Глейв стащила её и посильнее разбила об пол. Только после этого она оглядела жеребца… и округлила от удивления глаза. Перед ней, стоная от боли в ногах, лежал молодой жеребец. Ни грязные волосы, ни пятна масла на лице, ни плохое дыхание изо рта, ни тем более гримаса боли не могли скрыть его природной красоты, приумноженной юным возрастом. На его аккуратный нос, пятнистые уши и приятные, плавные черты мордочки было просто приятно смотреть. На лице Глейв выступил румянец, и она скосила взгляд в сторону. Неужели она только что побила… подростка?

Пауза растянулась, давая незваному гостю прийти в себя, и он попытался вырваться из хватки кобылы, но вместо этого привёл её в чувство. Пара копыт прижалась теснее к полу, и стыд на лице Глейв пропал, уступив гневу.

— Имя.

— Чтоб тебя, старуха, я… мммммф! — огрызнулся юнец и заныл от боли, как только кобыла надавила посильнее.

— Неправильный ответ, — покачала головой «старуха», едко хмыкнув. — Имя… пожалуйста? — попыталась она побыть любезной.

— Иди ты на… ааааай! — сжала Глейв вторую ногу посильнее.

— Хммм, — протянула она, оглядывая жеребца. Буйный, дерзкий, сама непокорность, готовая бросать вызов, но при этом ломающаяся, едва приложишь усилия. А если это ещё и… — Ладно, будешь «Мистером Эквестрийцем». Я заварю чай по-кантерлотски, найду немного веннисийских бискотти и затем послушаем немного «Глашатаев Моды» — или что вы там…

— Ни за что! — закричал он, едва ли не плюнув в кобылу, и её лицо тронула грустная улыбка. — Я не для того из самого Мэйна шёл, чтобы ты, грязная селестианская шавка, подкупала меня какими-то…

Глейв устало вздохнула, глядя на молодого пони. Она даже толком не разглядела его, да и под грязью с одеждой было сложно сказать, кто он по расе и виду. Это было неважно. Худший из вариантов оказался верным. И постаревшее сердце кобылы обливалось кровью, глядя на злобное лицо жеребца, кидавшегося проклятиями в того, кого он считал заклятым врагом. Но по чьей указке? Кто ему вообще сказал, куда нужно идти и?..

Глейв закатила глаза, ощутив, как что-то снова затикало внутри неё. Секундная стрелка внутри её головы неотвратимо двигалась к шести часам. Вновь вдохнув, кобыла оттолкнула жеребца подальше от себя, и тот на спине заскользил по гладкому полу кухни. Ещё один резкий рывок в сторону — и там, где она лежала с юнцом, просвистел меч. Ещё рывок — и, навалившись всем весом на нового противника, покрупнее и постарше, вжала его в столешницу, а затем, не давая ему среагировать, схватила сковородку и со всей силы ударила ею в челюсть. А затем ещё раз, и ещё раз, прежде чем развернулась и добила задним копытом, заставляя нового гостя потерять сознание и разбить ещё одну карнавальную маску.

Взгляд метнулся обратно на юного жеребца — тот, увидев, что силы не в его пользу, поспешил к выходу. По привычке Глейв побежала за ним — и едва ли не упала от скрутившей её боли, захватившей её больную ногу. Сжав зубы, она смотрела, как жеребец бежит, спотыкаясь к двери… и снова ухмыльнулась. Перехватив сковороду, кобыла замахнулась и, прищурившись, метнула ей, будто привычной боевой глефой, собирающей пыль в спальне. Сковорода точно проскользнула между ног юнца, отскочила от двери и полетела обратно — и, словно по случайности, жеребец споткнулся об неё. Взвыв, он упал, прижимая к себе ушибленную ногу. Сжав губы, Глейв подхватила прилетевшую сковороду и поковыляла к незнакомцу.

— Мы не закончили… имя? — вновь спросила его кобыла.

— …и таким образом, дорогой Коалспот, ты оказался здесь, в моём доме? — подытожила кобыла, отпивая чай из чашечки.

— Да, — угрюмо ответил связанный по рукам и ногам жеребец, глядя на остывший кусочек клубничного пирога. — В этом вся история.

— Тогда… может, теперь ты хочешь съесть этот пирог? — вновь спросила Глейв, подобрав тарелку. — Остывший он, конечно, не такой хороший, но вкус у него всё ещё приличный.

— Я не голоден, — всё так же угрюмо произнёс Коалспот, глядя куда-то сквозь пирог.

— Правда? По тому, что я слышала, ты, Спот, жил впроголодь, — покачала головой кобыла. — Я не могу морить голодом гостя, даже если он незванный…

— Где он? Мой… — Спот помедлил. — Соучастник. Вы обещали, что скажете, где он, когда я всё расскажу

— Его увели на допрос в Зенитные Шпили. Нападение на солнечного гвардейца, пускай и в отставке — преступление серьёзное, — пояснила Глейв и прикрыла глаза. — Но, с учётом того, что я жива, его ждёт в худшем случае пожизненное. Мы цивилизованная страна, — отпила она ещё немного.

— Хех, цивилизованная? — едко усмехнулся жеребец. — Я крыс на нижних ярусах Мэйнхеттена ел, чтобы выжить. Ночевал в сточных канавах. Глаза из трупов выковыривал, чтобы деньги заработать. У меня все друзья умерли: один от того, что все кишки выблевал, а двое других — от того, что эти же кишки из живота вывалились в одной из потасовок. Пока ты, старуха, сидишь и пирожки печёшь, — слащаво повысил голос Спот. — Просто из-за того, что ты урвала себе место под солнцем. Это ты называешь цивилизованной страной?

— Кишки, значит? — флегматично уточнила Глейв, наливая новую чашечку чая.

— О, тебе этого мало? В Лас-Пегасусе не лучше, там в рабство уводят за долги — кого на шахты, кого в личных служанок, а кого на чёрный рынок перевёртышам продают. А что, ульи перевёртышей под боком, а у ихних бедных некромантов «добровольцев» не хватает! В Пранции в Нуву-Исе, Марлетто и Фата-Моргане сомбриты пони похищают по ночам, а посреди дня бегают стаи крыс, но стража и ухом не ведёт! И даже здесь, на Горе Кантор, прямо под балконными районами гигантской губкой идут трущобы, в которых пони каждый день!..

— А что бы из всего этого поменялось, если бы меня убил? — холодно прервала его Глейв. — От моей смерти что, чёрный рынок падёт в Лас-Пегасусе? Или в Фата-Моргане внезапно все сомбриты растворятся в пепел? Может, у твоих друзей кишки обратно в живот втянутся?

— Я так и знал, что ты не поймёшь, — победно улыбнулся Спот. — У тебя же ведь всё хорошо, тебя никто не беспокоит, только и делай что…

— Сколько мне лет, парень? — Глейв снова ощутила, как что-то внутри неё тикает. Стрелки внутренних часов медленно шли от одного деления к другому, но часовая указывала на семь часов. На бедного озлобленного мальчика, сидевшего перед ней. — Ты меня вроде старухой называешь, хотелось бы знать, за что.

— А какое это имеет значение?

— О, дай старушке хоть за что-то побеспокоиться, — вальяжно произнесла она. — Может, меня прямо сейчас от твоего ответа инфаркт схватит.

— Шестьдесят восемь. Может, семьдесят, — желчно ответил жеребец.

— Хе, — помотрела Глейв на свои морщинистые копыта, покрытые следами от ремней доспехов. — Моё имя Станнинг Глейв, элитный офицер-лейтенант Золотого Зенита. Личная охрана Селестии. Я отслужила восемнадцать лет, и недавно мне исполнилось сорок. Единственный наркотик, что я употребляла за всю свою жизнь — дряный кофе из Кантерлотских Нор. И из сотни рекрутов, которых мне поручили тренировать, около двадцати оказались такими же как ты, спящими агентами и заговорщиками.

— Ну да, вас же ненавидят, — пожал плечами Спот.

— Я видела чёрный рынок Лас-Пегасуса в ярких казино. И канавы с крысами в Мэйнхеттене. И залитые кровью улицы в Фата-Моргане. Даже здесь, в Кантерлоте, мне пришлось разбить заговорщиков-сепаратистов. Вы как сорняки…

— Хмфх, ты закончила? — закатив глаза спросил жеребец. — Я, кажется, сейчас умру со скуки.

— …сорняки, которые говорят молодым нападать на стариков, желающих одного — покоя, — горько улыбнулась Глейв. — Ты напал на старуху, юноша.

— Я напал на гвардейца. Который долгое время вставлял палки в колёса моим друзьями.

— Друзьям? — приподняла бровь кобыла. — Эти «друзья» послали тебя едва ли не в одиночку на элитного офицера гвардии в отставке. Я расправилась с вашим довольно дилетантским нападением за секунды. Твой «друг», когда бил мечом, не задумывался о том, что со мной убьёт и тебя. И если бы я тебя не оттолкнула, то… ты бы уже собирал кишки. Где-то на том свете.

—… — стрелки часов внутри Глейв вновь сошлись вместе на семь часов. И остановились. На нём.

— Разве так поступают с друзьями, Коалспот? — продолжила кобыла. — Нет. Так поступают с пешками, которых не стыдно терять. Чьим отчаянием пользуются и кого бросают в самое пекло. Ты не должен был меня убить, Спот. Тобой воспользовались. Как и многими до тебя.

— К-как же… как же… — уши Спота опустились. Его губы задрожали, а на уголках глаз что-то заблестело.

— А если бы я не была гвардейцем? А простой старухой? Что было бы тогда? — посмотрела на лицо Спота Глейв и медленно покачала головой.

— Э-это было моё поручение… испытание… показать, что я… могу… даже против…

— И вот тут самое плохое, Спот, — кивнула ему Глейв. — Сейчас я бы действительно могла бы заниматься сомбритами в Фата-Моргане. Или сражаться с автоматическими наёмниками мэйнхеттенских синдикатов. Но вместо этого мне пришлось столкнуться с заговорщиками. Они не дали мне решить другие проблемы. И из-за того, что они со мной сотворили… — скосила она взгляд на свою искорёженную ногу. — Не мне предстоит их решать.

Он ей не ответил. Завязанный по рукам и ногам жеребец, перемазанный в масле и грязи Мэйнхеттена, не мывшийся, возможно, никогда в своей жизни, впервые за долгое время заплакал, и за чёрными солёными слезами оставались тёмно-рыжие дорожки. Снова и снова он дёргался, шмыгал носом и пытался прикрыть лицо связанными копытами — и тут же убирал, видя на них засохшую серо-коричневую пыль. Глейв так надеялась, что ей не придётся видеть что-то подобное снова, не придётся видеть обманутых чужими идеалами пони… Равно как и слышать тиканье собственной интуиции.

Но даже после отставки она так и осталась гвардейцем Золотого Зенита.

Её просто перевели на другой фронт.

— Миссис Глейв… — наконец тихо произнёс жеребец.

— Да, Спот? — кобыла приподняла уши.

— Можно мне… клубничного пирога?