Нарисованная жизнь

А снег падал и падал, скрывая под собой всё вокруг, меняя до неузнаваемости привычный пейзаж: знакомые вечнозелёные кусты, росшие вдоль дороги, превратились в белые холмы, лавочки и вовсе пропали из виду, а названия улиц на указателях невозможно было прочитать, что доставляло некоторые сложности тому, кто оказывался здесь впервые. Впрочем, найти нужный адрес для Флер труда не составило, ведь в этой части Понивилля ей довелось провести самую беззаботную пору — детство.

Она шла окрылённая, слегка досадуя на то, что дворники ещё не успели почистить окрестности, и ноги её, обутые в тёплые сапожки, утопали глубоко в снегу, поэтому шаг не получался таким быстрым, как ей бы хотелось, к тому же в заплечной сумке она несла увесистый свёрток, что так же не добавляло удобства. Щёки юной единорожки раскраснелись от холодного ветра. «Да уж, погодные пегасы в этом году похоже перетрудились, — подумала она улыбаясь, — но так даже лучше, можно сколько угодно кататься на санках, играть в снежки, и…» Мысль о зимних забавах неожиданно оборвалась. Флер остановилась перед небольшим одноэтажным зданием, на двери которого висела табличка: «Картинная галерея». С замиранием сердца она поспешила войти.

— Я и не знал, что ты рисуешь, — голос принадлежал рослому единорогу, который был явно озадачен увиденным: в углу маленькой комнаты сиротливо стоял деревянный мольберт.

— Ах, это… Да ничего серьёзного, Уинни, — его собеседница казалась смущенной. — Так, пустяки. Я купила его на ремесленной ярмарке у одного почтенного пони, желая помочь, — она опустила глаза и добавила, будто оправдываясь, — практически даром.

— Угу, в том-то и дело, что ничего серьёзного, — печально вздохнув, он покосился на кисти и краски, нагромождённые на столе.

— Уинфред, да что криминального произошло?

— Пока не знаю, но чую я, скоро ты снова начнёшь недоедать из экономии, а потом заболеешь. Каждый раз твои новые хобби заканчиваются одним и тем же. Ты уже пробовала себя в певческом и актёрском мастерстве, потратив последние деньги на сомнительные курсы, пыталась стать доктором, скупив полкнижного магазина медицинской литературы, и даже собралась в стюардессы, с твоим-то страхом летать, но что в итоге? — всё больше распаляясь, он тряхнул каштановой гривой, топнул копытом и недовольно фыркнул: — ты растрачиваешь себя попусту, не желая делать то, что должно. Прими уже своё истинное предназначение, прислушайся к себе!

Теперь настал черёд вспыхнуть той, кому была посвящена обвинительная речь:

— Ты думаешь, это просто? В чём, по-твоему, оно заключается? Считаешь, легко постоянно носить юбки, пряча под одеждой пустые бока? Да кто виноват в том, что я многого не умею, а то, за что берусь, у меня не получается? И что плохого в поиске себя? Как иначе понять, что мне действительно нужно? Ты говорил, я это почувствую и не ошибусь, но время идёт, а подвижек нет… Похоже, я единственная пони на свете, кому так не повезло.

Она чуть не расплакалась, но сдержалась, потому что никому, даже ему, не хотела показывать свои слёзы, и только дрожание губ выдавало её.

— Флер, цветочек мой, прости, я сказал всё это без намерения обидеть, пойми, я переживаю за тебя, ты дорога мне.

Он собирался ободряюще обнять её, но не посмел, прочитав в её васильковых глазах отказ, а может быть, там было нечто иное, в любом случае объятия следовало отложить.

— То, что ты старше меня на три года не даёт тебе право строить из себя воспитателя. Лучше скажи, если ещё не забыл, почему решил меня навестить?

Она уже не сердилась, но и не торопилась одаривать его улыбкой. Правильно, нечего доводить приличных лошадок, впредь пусть думает хорошенько, прежде чем учинять подобное.

— Ааа, чего я зашёл-то… — он замялся, — Хотел пригласить тебя в кино завтра вечером, но ты, конечно, занята, верно? — Имея аналитический склад ума, он невольно предугадывал многое наперёд, но, когда дело касалось личных отношений, совершенно терялся.

Получив утвердительный кивок и подумав о том, что процент отказов неумолимо растёт, Уинфрид попрощался и с грустью ушёл, опустив уши.

Когда Флер была маленькой, ей нравилось смотреть в ночное небо на звёзды, чьё мерцание казалось таким далёким и манящим. Иногда ей чудилось, что звезда сорвалась с места и куда-то движется, тогда она изо всех сил принималась следить за её полётом, а потеряв из виду, расстраивалась. Ранним утром с наступлением холодов, по дороге в школу единорожка с удовольствием отмечала, что звёзды гораздо ярче и крупнее чем обычно. Не боясь опоздать на занятия, она вдруг останавливалась посреди улицы и, задрав голову, завороженно глядела вверх, чуть приоткрыв рот от восторга, пытаясь угадать, что именно видит, а горячий пар от дыхания согревал её замёрзший нос.

Вспомнив этот эпизод, Флер улыбнулась: школу давно сменила работа на почте, а она всё так же, начиная с осени, когда световой день становился короче и утро было не отличить от ночи, любовалась небом, где кроме звёзд играли краски: чернильная, пурпурная, лазурная как её грива, дымчато-розовая и нежно-голубая.

Стоп… И почему она ещё не нарисовала такое великолепие, когда всё для этого есть? Новёхонькие кисти различной толщины, разноцветные пахучие баночки и тюбики, что там: гуашь, акварель, масло? А может, и то, и другое, она запамятовала, но главное — чистое полотно — льняной холст (уж это запомнилось). Хотя нет, главное умение, да вот его как раз и не хватает… Но ведь желание рисовать тоже не последнюю роль играет, а значит она сможет научиться, только нужно приложить усилия, начать тренироваться.

«Что ж, попробуем прямо сейчас…»

Тут же с письменного стола в воздух взмыл карандаш и застыл возле холста. Повисев в таком положении несколько минут, он покачался из стороны в сторону и безвольно с глухим стуком шлёпнулся на пол, закатившись в угол. Сияние вокруг рога Флер погасло, она задумчиво уставилась на никудышный карандаш и что-то пробурчала про себя. «Ах нет, просто невозможно сосредоточиться! Вот ведь…»

Каждый раз, когда она принималась за рисование, все её мысли обращались к одному художнику, чьи картины она как-то увидела на выставке современного искусства. Её пленило тогда не столько мастерство автора, сколько личность творца, о котором почти ничего не было известно. Причём ореол загадочности создала сама Флер, ведь, если верить её рассуждениям, великовозрастный пони писать такое никак не мог, слишком смело и новаторски, а смысл работ она соотносила с жизненными коллизиями, с коими ему наверняка довелось столкнуться. Романтический образ был соткан в считанные минуты, и вот уже благодаря её бурной фантазии бедный художник не ел, не спал и, что всего хуже, страдал от неразделённой любви. О возможном благополучии в его жизни она и не помышляла, зато втайне мечтала о будущей встрече, уверенная в том, что та непременно состоится. Финал истории оставался открытым, но очевидно, что двум сердцам предстояло биться в унисон, и упаси Селестия от разномастных кобылок, появившихся из ниоткуда в самый неподходящий момент, могущих всё испортить.

Таким образом, мысли о таинственном художнике не давали единорожке покоя, и, поскольку она искренне восхищалась его талантом, ей тоже хотелось как-то приобщиться к высокому и постичь искусство рисования. Будучи оптимисткой, она верила в себя и стала чаще посещать музеи, где подолгу расхаживала вдоль множества картин, вдумчиво останавливаясь возле каждой, то приближаясь, чтобы увидеть толщину мазка, то удаляясь, чтобы обозреть её целиком. Наполненная новыми знаниями, Флер чувствовала, что близка к успеху, но стоило ей покинуть выставочный зал, как все стили, времена и даже имена художников перемешивались между собой. Кроме одного, мысль о встрече с которым занозой засела в её голове.

Когда Флер впервые принесла домой кисти и краски, ей овладело чувство, словно это что-то ценное, а с появлением мольберта — представлялось будто она становится причастна к некоему таинству. Но проходили дни, недели — ничего не менялось, холст оставался нетронутым. Правда, как-то раз она всё же решилась открыть баночку с краской. Почуяв лёгкий сладковатый аромат, единорожка взялась за вторую, и тут в ноздри ударил довольно резкий запах, мигом вернувший её в реальность: в строительном магазине тоже пахло чем-то подобным. На этом знакомство с красками перешло в режим ожидания, грозивший затянуться неизвестно на сколько, если бы не случайно увиденный заголовок в газете: «Известный художник приезжает в Понивилль».

Прочитав статью целиком и не поверив своему счастью, Флер готова была танцевать от радости: надо же, такой шанс выпал, оставалось всего ничего — очаровать своего принца, уж с этим она справится. Нет, глупой самоуверенной лошадкой она не была, и внешностью для пони обладала самой заурядной, но её улыбка, добрый нрав и невинное выражение мордочки могло растопить чьё угодно сердце, за редким исключением.

К тому же, на самом деле она страшно волновалась, что у неё не получится, вот и хорохорилась. И потом, все эти мечты, пусть даже несбыточные, какой-никакой способ отвлечься от привычных будней и утомительной работы. Конечно, почтовый оператор — не самая хорошая должность, но и не самая плохая. Нет, ей нравилось отправлять посылки и письма в разные уголки Эквестрии и за её пределы: если выдавалась минутка, она с интересом рассматривала незнакомые названия на карте или додумывала, что может поместиться воооон в ту огромную коробку… но заниматься одним и тем же изо дня в день ужасно утомляло, а призвание по душе никак не находилось, хоть она и очень старалась.

Что ж, будь что будет! Сегодня Флер твёрдо решила нарисовать свою первую картину. Да, художница из неё никудышная, но попробовать стоило. И надо же такому случиться, что именно в этот день к ней заглянул её приятель Уин, причём для обоих всё окончилось не очень весело.

Последнее время он вообще зачастил, и это слегка обескураживало. Нет, Уинни замечательный друг, в трудную минуту всегда рядом, и посмеяться с ним можно, и обсудить многое, но от этого постоянного участия ей было неловко. И если раньше она принимала любые его приглашения и помощь без задней мысли, то теперь, когда это всё больше походило на ухаживание, а рассчитывать на взаимный интерес он не мог, ей приходилось отвечать отказом.

После визита Уинфрида она ещё долго не могла сосредоточиться, карандаш взлетал и шмякался на пол бесчётное число раз, затем всё же произвёл несколько штрихов, но в итоге был отброшен в сторону и заменён на кисть. Ночное небо пришлось оставить в покое — звёзды уж больно походили на каракатицы, единорожка было приуныла, но внезапно появилась одна идея, и она приступила к её воплощению.

Первым делом Флер придвинула письменный стол поближе к мольберту, куда водрузила гуашь — всё-таки для начинающих выбор самый оптимальный, — баночку с чистой водой, которую потом пришлось неоднократно менять, и набор кистей. Поразмыслив ещё какое-то время, она наконец занялась рисунком. Рог засветился мягким белым светом, кисть опустилась в воду, звонко постучала о края баночки и погрузилась в выбранную краску, а потом — вуаля — легко коснулась холста, прошлась по нему зигзагом и снова плюхнулась в воду. Сначала её движения были осторожными и плавными, но потом, когда Флер вошла во вкус, стали более смелыми и отрывистыми. Она смешивала краски, добиваясь разных оттенков, наносила мазок за мазком, прищуривалась, качала головой и чувствовала невероятный эмоциональный подъем. Наконец, работа была закончена, и она удовлетворённо вздохнула.

«А что? По-моему очень даже!» — Довольная собой она подскочила к зеркалу и хихикнула:

— Вот грязнулька, вся в краске перепачкалась! Но ничего, по-моему вышло неплохо. Самое время для новых начинаний!

На выставке собралось гораздо больше гостей, чем она могла предположить: здесь были впечатлительные пегасы, чьи крылья невольно раскрывались от восторга их обладателей, созерцавших развешанные вдоль стен полотна, чинные единороги что-то вполголоса обсуждали между собой, суетливые земнопони разбились на группки, присутствовали даже величавые аликорны. Она готова была поклясться в том, что заметила Твайлайт Спаркл, чьё появление вызвало ажиотаж, и желающих оказаться поближе к принцессе набралось столько, что расслышать то, о чём она им говорила с горделивым видом, Флер уже не могла. К тому же, её чуть не сбили скачущие во всю прыть жеребята, которых зачем-то привели сюда. Конечно, маленьким непоседам всё быстро наскучило так, что, несмотря на запреты взрослых, они устроили игру в догонялки, резво бегая из одного зала в другой, заливисто смеясь и громко топоча копытами. Их невинные шалости, однако, спешно пресекли, но тише от этого не стало — недавний смех немедленно перешёл в плач, пришлось горе-родителям уводить своих капризуль домой.

Тем временем Флер успела немного отдышаться и справиться с первым волнением — голова шла кругом от столь разной публики, вдобавок шлейф всевозможных духов — цветочных, фруктовых, водных — окутывал всё и вся.

Успокоившись и поудобнее перехватив сумку, где лежал рисунок, свёрнутый в тубу, она наконец двинулась вперёд, переходя из одного зала в другой, выискивая глазами того, ради кого пришла. Мимо неё проплывали картины, виденные ранее, были среди них и не знакомые, подле которых она невольно останавливалась, стараясь получше рассмотреть каждую деталь, почувствовать настроение. Вот художник изобразил высокую остроконечную башню, своим основанием уходящую в неспокойное море, изумрудные волны разбивались о скалистый берег распадаясь на мелкие брызги, в облачном небе над тёмною водою кружили две белые птицы, будто что-то искали, а из самого верхнего башенного окна вдаль струился ярко-желтый свет. На минутку Флер даже почудился запах моря, хотя, может, это был чей-то парфюм… Она перевела взгляд на следующее полотно, где посреди залитого солнцем ржаного поля, широко расправив крылья, наслаждаясь свободой, взлетал пегас. Немного позавидовав ему и отметив про себя мастерство, с каким художнику удалось передать ветер, она уже смотрела на другую картину, где одинокая пони стояла за необъятной стеной из стекла, плотно прижав к ней печальную мордочку и передние копыта, как будто надеясь преодолеть её, ведь там, за стеной, кипела жизнь — цвели сады и среди зелени непринуждённо гуляли довольные лошадки.

Задумавшись об участи этой бедняжки, Флер вдруг увидела огромный глаз на соседней картине. Она инстинктивно поёжилась: безумное око отражало ожесточенную борьбу двух статных единорогов. Напряженности добавляли багрово-красные тона и пепельно-серый фон.

Пытаясь глубже вникнуть в смысл, она и не заметила, как набрела на очередную группу пони, плотным кольцом окружившую единорога, облачённого в смокинг. Сердце её затрепетало — кажется, она наконец нашла его. Сперва Флер обрадовалась, но чем дольше она смотрела и слушала, тем больше грустнела. Нет, её художник оказался ровно так красив, как она и представляла: вьющаяся гнедая грива, умный взгляд, решительная и грамотная речь, мягкая улыбка — всё в нём ей нравилось, но обступившие его со всех сторон поклонники и поклонницы наперебой задавали вопросы и, понимающе кивая головами, что-то записывали в блокноты, не собираясь расходиться, поэтому подойти ближе она не могла. К тому же, в ходе беседы выяснилось, что он совсем не одинок и не переживает каких-либо потрясений, а все его работы — не более чем обычный вымысел, переплетённый с реальностью.

От произошедшего у бедняжки помутилось перед глазами. Дааа, все её заветные мечты оказались пустышкой, и не выдержав столкновения с реальностью разлетелись на мелкие кусочки, совсем как волны разбиваясь о камни превращались в брызги на той картине.

Она не то что познакомиться — подойти к своему кумиру не смогла. Более того, почему-то, несмотря на его вполне ощутимое присутствие, он по-прежнему казался ей каким-то фантомным образом. Глупая, глупая…

Расстроенная, Флер попятилась назад, случайно наступила на кого-то, второпях извинилась, но всё же поймала осуждающий взгляд. Заплечная сумка внезапно потяжелела, захотелось избавиться от её содержимого, правда, лишь на секунду — всё же это было бы крайне неразумным, ведь она вложила в рисунок всю душу и даже взяла с собой… Жаль, теперь его и показать-то некому… Эх, и своё лучшее платье она зря надела… Хотя нет, не зря. Без платья ей всё равно нельзя, да и холодно, зима всё-таки.

Перед тем как уйти, она ещё раз обернулась и посмотрела на него. Нет, не этого она хотела.

На обратном пути печальные мысли продолжали одолевать Флер. «Ну вот сколько можно выдумывать влюблённость на пустом месте? Эээх, ничему жизнь не учит».

Особенно горько было сознавать, что на этих мнимых влюблённостях строились все безуспешные попытки Флер, включая нынешнюю, найти себя — она воображала, что у неё с объектом воздыханий непременно общее дело, причём, что удивительно, склонность к последнему обязательно давала о себе знать.

Ах, почему бы просто не начать заниматься чем-то своим, без оглядки на кого-либо…

Но только вот чем?..

Придя домой, она сразу легла спать, но сон к ней не торопился, недавние события крутились в голове как заезженная пластинка, не давая уснуть. И только спустя несколько часов, вся извертевшись среди подушек и одеяла, она наконец задремала.

Ей снилась высокая остроконечная башня, нависающая над бескрайним морем, яркий луч света рассекал ночную тьму и освещал путь для белокрылого пегаса, летящего в сопровождении прекрасной спутницы-аликорна, такой же белокрылой, с развевающейся разноцветной гривой. Внезапно хвост аликорна превратился в огненную комету, чей полёт ошеломлённая единорожка наблюдала в телескоп в компании неумолкающий принцессы Твайлайт Спаркл, а стоящий рядом ассистент Спайк записывал в блокнотик продиктованные математические величины. Затем комета бесследно исчезла, уступив место гигантскому глазу, смотрящему откуда-то из глубин космоса, отчего единорожке сперва сделалось не по себе, но заметив, как в нём отражаются цветущие сады и радостные лошадки, она успокоилась — там среди них безмятежно гуляла лазурногривая пони с васильковыми глазами.

Утром ей не захотелось вставать, вот уже наступил полдень, а она не находила в себе сил подняться с постели. Флер овладела такая тоска, что ничегошеньки не могло заставить её сдвинуться с места. Так она пролежала до вечера, периодически плача в подушку, а позже заснула в беспамятстве, однако эта ночь прошла без сновидений. Следующим днём история могла повториться, если бы не Уинфрид, решивший попытать счастья ещё разок.

Поняв, что на его настойчивый стук никто не откликается, он уже собирался уйти, но для порядка легонько толкнул дверь, которая отворилась без всякого сопротивления.

— Ооох, ну вот ведь я так и знал, — он сокрушённо покачал головой, — я говорил, что закончится непременно этим, — с порога
запричитал он, увидев растрёпанную единорожку, лежащую поперёк неубранной кровати. — И ты опять ничего не ела, да?

Та подняла голову, и, кивнув в ответ, зарылась в подушку снова.

— Прошти, Уин, надо было шлушать тебя, — неразборчиво пробормотала она и, оторвав мордочку от подушки, виновато улыбнулась.

Пока он готовил на завтрак омлет и заваривал кофе, она умывалась. Стоя в душе под потоком прохладной воды и наблюдая, как та вперемешку с мыльной пеной стекает с её тела, она понемногу приходила в себя, представляя, что вместе с этими каплями уходит всё плохое, а завернувшись в банный халат и скрутив вокруг гривы махровое полотенце наподобие чалмы, и вовсе ожила.

— Ммм, какой замечательный завтрак!… Вкуснотааа! — уплетая омлет за обе щёки, воскликнула она. И, прихлёбывая кофем, добавила: — Ну что бы я без тебя делала, Уинни!

Последний только улыбнулся в ответ:

— Ради тебя я готов побыть спасательным кругом, жилеткой, да кем угодно… Впрочем, ты и так это знаешь.

Её щёки заметно порозовели. Невинно захлопав ресницами, она непонимающе посмотрела на него:

— Что ты такое говоришь…

А говорил он ещё много, стараясь развеселить её и отвлечь, намеренно не задавая вопросов о случившемся, потому что имел об этом некоторое представление.

Умолкнув, он осторожно глянул на неё. К этому времени она уже сняла с головы импровизированную чалму и взбила копытами гриву: ещё сырые пряди приобрели шоколадный оттенок, смешно спутавшись между собой.

— Можно, я расчешу твою гриву? — неожиданно сорвалось у него с языка.

— Чтооо??? Ну уж нет, сама справлюсь, — крикнула она убегая в ванную.

Оставшись один и убрав посуду — что ни сделаешь ради любимой подруги (именовать её иначе Уинфрид пока не смел, хоть и очень того желал), — он прохаживался из угла в угол, но, заметив на столе возле окна размалёванный холст, устремился к нему, а едва увидев — не сдержал улыбку: маленький покосившийся домик утопал в ковре из ромашек, а в голубом небе светило оранжевое солнце-апельсинка, дотягиваясь лучами до самой земли. Вдали можно было различить цепи гор и узенький серпантин голубой реки у их подножия. Всё это больше походило на рисунок жеребенка, чем взрослой пони, но в целом смотрелось… нет, ну как тут можно давать оценку? «Она действительно старалась» — отметил он.

— А знаешь, довольно неплохо, — обратился Уинфрид к Флер, когда та появилась перед ним с красиво уложенной гривой.

— Ты о причёске? — она слегка зарумянилась.

— Я о твоём рисунке, — улыбнулся он в ответ, — ты всегда прекрасна.

Единорожка еще больше покраснела и опустила глаза:

— Опять ты со своими комплиментами… Мне правда неловко. А что до рисунка, то… ну я же всё понимаю, но спасибо, что подбодрил, очень приятно. Я и не рассчитывала что смогу показать его кому-то после… — она осеклась, — после того дня…

— Так, стоп-стоп-стоп, давай-ка отвлекись уже, а то чего доброго опять впадёшь в уныние.

Уинфрид внезапно посерьёзнел:

— И как мне теперь оставить тебя надолго одну… Наверное, придётся отказаться от командировки в Мэйнхэттен.

— Ещё чего удумал! Поезжай спокойно и не волнуйся за меня. Я уже давно не жеребёнок, не пропаду.

— Не видеть тебя целых три месяца… — он сокрушённо вздохнул.

— А хочешь, я буду писать тебе? — предложила она. — Так ты убедишься, что со мной всё в порядке.

— Спрашиваешь? Конечно хочу! Только пиши мне, пожалуйста, как можно чаще, а то я с ума там сойду в одиночестве.

— Ой, так уж и в одиночестве? — она задорно улыбнулась. — Ты ведь наверняка в компании поедешь, и кто-нибудь непременно скрасит твой досуг.

— Ага. «Кто-нибудь»…

— Ладно, езжай давай, и не забудь привезти мне гостинец!

— А что ты хочешь в подарок?

— Да ты же знаешь, что я шучу и буду рада любой безделице.

«Ну вот, получается, она опять выпросила подарок. А что делать, если она их любит?»

— Ладно, засиделись мы с тобой. По-моему пора бежать, нет? И спасибо за вкусный завтрак!

— Понял-понял, уже ухожу, — засобирался он.

— Береги себя и не забудь о своём обещании.

Захлопнув за ним дверь,она бессильно рухнула на стул. Приветливая улыбка слетела с мордочки, а взгляд грозил вот-вот увлажниться. Мягкая кровать предательски манила, но Флер, поборов желание прилечь, взяла свой рисунок, подошла к мольберту и… очень скоро посреди ромашкового поля появился смешной кучерявый барашек. «Вот так раздолье ему» — подумала Флер и убрала краски.

Последующие дни тянулись слишком долго, как показалось Флер, целиком посвятившей себя работе. Никто не докучал ей, не рассказывал небылиц, чтобы рассмешить, и, наконец, почти никто не справлялся о её самочувствии. А чего она хотела в отсутствие друзей? Записываться в школу Дружбомагии уже поздно, да и не верила она, что дружбе можно научить, хотя разве с принцессой Твайлайт поспоришь?

Уинфриду Флер исправно писала, со всей ответственностью подойдя к делу, и, учитывая, что письмо до Мэйнхэттена шло два дня, получала весточку от него через четыре-пять. Неожиданно для себя она обнаружила, что написание писем — довольно увлекательное занятие, требующее полной самоотдачи. Уж как ей хотелось выразить все накопившиеся эмоции, передать настроение, донести мысли, чтобы Уин увидел мир таким, каким видит его она, и почувствовал то же, что и она, чтобы он не смел там заскучать и ни капельки не переживал за неё. Письма получались пространными, но очень живыми и — ей хотелось в это верить — легко читаемыми. Она тщательно перепроверяла их на наличие ошибок и недочётов и только потом отправляла. А затем ждала ответ.

Уинфрид писал так же объёмно, ей было интересно узнать о его жизни и в порядке ли он, но большая часть текста обычно касалась Флер, и о многом приходилось только догадываться.

Однажды Флер показалось, будто что-то изменилось — тон его писем стал более прохладным и сдержанным, а в какой-то момент в положенный день она так ничего и не дождалась.

«Угу, значит нашёл себе кого-нибудь, ну это даже к лучшему» — так думала она, и первое время почти не беспокоилась, зато потом места себе не находила. «Я не смогу без тебя», «Слишком долго не видеть тебя» — да уж конечно! Тьфу, пропасть!

Как бы то ни было, ответил Уинфрид только через неделю, рассыпаясь в извинениях и сваливая всё на сумасшедший график. Вроде бы и понятно, но тревожиться меньше она не перестала и окончательно успокоилась только с его возвращением домой.

— Прости, что так долго молчал тогда, — решив начать с извинений, сказал Уинфрид при встрече, — у меня были причины.

— Да ладно, можешь не продолжать, я же не собираюсь стать твоей особенной пони. Хотя вообще-то я волновалась.

— Эй, я ещё ничего тебе не предлагал, — улыбнулся он ей, хотя улыбаться ему что-то совершенно перехотелось.

В кафе под названием «Эльф», где они ужинали, горел приглушённый свет и звучала приятная мелодия, а неспешные официанты куда-то испарились, оставив меню со сказочными названиями: салат «Лес» из жареных грибов и зелени, второе блюдо «Избушка» — ароматные куриные ножки с медовой подливой и нежным картофельным пюре, тёмный эль в качестве напитка и многое в том же духе.

Впрочем, после слов Флер Уинфрид потерял аппетит и мечтал поскорее уйти, снова исчезнув на недельку-другую, но, пока он находился рядом с ней, это казалось ему худшим из зол.

— Знаешь, — единорожка прервала недолгую паузу, — как ни странно звучит, но, мне кажется, твоё отсутствие помогло мне разобраться в себе, и, по-моему, я нашла то, чем хотела бы заниматься.

— Правда? — ему срочно понадобилось выпить огромную кружку заявленного эля. Желательно даже несколько. — И чем же?

— Я собираюсь попробовать что-нибудь написать, — она взглянула на него с надеждой на понимание.

— Погоди-погоди, это ты так решила после писем, что присылала мне? Или к нам в Понивилль приезжает очередная звезда, которой ты вдохновилась? — он произнёс это с долей скепсиса и нажимом на последнем слове, о чём тут же пожалел.

— Уинни, ты что, опять хочешь меня расстроить? — Флер обиженно надула губки. — Разве я плохо пишу?

— Нет, что ты, совсем неплохо, просто у тебя… — он задумался, подбирая подходящие слова, — недостаточно опыта.

— Вот увидишь, я смогу, — не сдавалась она.

— Конечно сможешь, — решил повиноваться он, — но давай сначала поедим, кажется, к нам наконец-то идёт официант.

Им принесли румяный пирог с куропатками и две кружки эля, большего почему-то не хотелось. Наслаждаясь трапезой, каждый был занят своими мыслями.

«Эх Флер, — думал Уинфрид, — наверное, звёзды упадут с небес, если ты станешь писательницей или моей особенной пони».

Перед сном Флер перебирала в памяти события прошедшего дня. «Надо же, какой самоуверенный, и всегда-то он во всём прав, — улыбаясь, думала она о Уине. — А какие печальные были у него глаза… И красивые. Интересно, они когда-нибудь лгут?… Ой, что это я? Спятила, кажется… И боке у меня почему-то сегодня почёсываются... Как тут уснуть?»

В углу пылился мольберт, а на нём забытый рисунок, где посреди ромашкового поля под ласковыми солнечными лучами грустил одинокий барашек.

Добравшись до подушки, Флер всё-таки уснула. Ей снился танец с Уинфридом посреди картинной галереи, она кружилась без привычных юбок, потому что в них больше не было нужды — её бока украшали перо с чернильницей. Внезапно прибежали официанты, у каждого из которых на подносе лежал пирог с куропатками, и пустились в пляс вместе с танцующей парой, а за всем этим действом из тени наблюдал задумчивый единорог в смокинге и загадочно улыбался.

Как знать, есть ли грань между сном и явью, и, быть может, звёзды всё-таки упадут с небес?