Подушка?..

"Крив был Цезарь-поэт, преложитель творцов прославленных".

В которой описывается один действенный метод для заведения знакомств. К сожалению, кто такой Инфаркт, а также то, как к себе в рот можно засунуть ноги, в этой главе останется полной тайной.

Заря занималась над Эквестрией. Утреннее солнце, лениво выползавшее из-за горизонта, щедро разбрасывалось своими лучами над землей, повсюду пробуждая жизнь. Улетали мотыльки, ужужживали к себе комары, а ежи, громко шурша растительностью, прятались в свои обиталища. Всё ликовало перед лицом восходящего солнца; распускались бутоны ярких цветов, всяко-разное зверьё вылезало, выползало, выбегало и вылетало из своих норок, деревьев и рукотворных домиков. Ночная жизнь уходила, уступая место дневной, согласно бессмертному завету матушки-природы.
Некоторые из упавших лучиков, озаряя всё вокруг себя ярким солнечным сиянием, настойчиво полезли в маленький домик на окраине Понивилля, где на ветхом диванчике прикорнул тёмно-оранжевого окраса пони с длинной гривой цвета спелых мандаринов. Ослепительную яркость его шевелюры скрашивали две чёрных как дёготь полосы; одна на чёлке, а другая, побольше, где-то в центре. Ощутив на своём умиротворенном лице солнечный свет, проникающий сквозь занавешенное окошко, пони сморщился, пробормотал что-то нечленораздельное, и повернулся на другой бок, к стене мордой. Но лучи не сдавались и продолжали исправно выполнять свой долг, так что несколько минут спустя пони-таки раскрыл тёмно-желтые глаза, широко и сладко зевнул, потянулся, после чего зевнул ещё раз и, встряхнув головой и окончательно сбросив с себя сонный дурман, спрыгнул на пол.
Возможно, мой благосклонный читатель уже догадался, что этот пони — не кто иной, как... Я. Если же он не дошёл до этого своим умом, то — вот, сообщаю. А теперь давайте же я продолжу свой рассказ.
Итак, наступил новый день. День, который, возможно, определит мою дальнейшую судьбу в этом сне. Первым делом нужно смотаться к Твайлайт — надо всё-таки объясниться с ней, надо почитать ей «мои» стихи и, надо, в конце концов, просто пообщаться с ней. Круто же! Пообщаться с Твайлайт Спаркл! Это, должно быть, интересно и увлекательно до чрезвычайности.
Так я думал, будучи уже на пути к библиотеке. На спину мою были водружены немаленькие сумки с драгоценными рукописями, грива была аккуратно причёсана, а глаза с преогромным любопытством изучали утренний Понивилль. Как это ни странно, на улицах не было почти никого — хоть шаром покати. Лишь несколько прохожих прошествовали мимо меня, но они были настолько поглощены беседами между собой, что не обратили на меня ни малейшего внимания.
Когда я, наконец, добрался до библиотеки, то стоило мне занести копыто чтобы постучаться, как внезапно меня-таки осенило; с чего это я решил, что мне откроют, и, что главное, что мне будут рады? Вполне очевидно, что сейчас ещё довольно рано, вдруг Твай спит? Кроме того, я вспомнил о разговоре между Эплблум и Эплджек, во время которого последняя говорила что-то о Гранд Галопинг Гала. Может быть, я ошибаюсь, но Г.Г.Г случился именно этой ночью... В таком случае, столкнувшись мордой к морде с Твайлайт, я рискую не только не получить от неё внятных ответов на интересовавшие меня вопросы (если она вообще дома), но, скорее, получить тумака, причём основательного (вот тебе и Дружбомагия!).
Нет уж, спасибо. Я лучше пойду, э-э-э... А... Куда? В данной ситуации самый верный вариант — пойти и попытаться завести с кем-нибудь знакомство. Не могу же я целуюсь вечность в гордом одиночестве сидеть в своей одинокой избушке на курьих ножках, возведённой где-то на задворках Родины, правильно?
Я резко развернулся, и, в глубокой задумчивости устремив взгляд в чистые, высокие, голубые небеса, направился в произвольном направлении. Постараюсь познакомиться с первым попавшимся мне пон...
«Бум!» — столкновение, удивлённый вскрик и падение, последовавшее незамедлительно. Когда я, потирая ушибленный лоб, поднял голову, то увидел, что столкнулся ни с кем иным, как с... Доктором Ктокопыто! Так-так. А вот этот типус меня очень и очень интересует. Любопытно, чем он занимается, и кто он есть на самом деле.
— Ах, я извиняюсь... — сказал Доктор, вставая.
— Ничего страшного. — Приветливо улыбнулся я и протянул ему копыто. — Меня зовут Цезарь, а тебя? — Интересно, сколько ещё знакомств мне придётся завести таким вот методом? Методом тыка (хех, методом тыка в окружающих), я бы даже сказал.
— О`Клок. — Пожал протянутое копыто Док... Клок. Оказывается, он не тот, кем его принято считать в пони-сообществе. Интересно, интересно.
— Очень приятно! — Кивнул я и продолжил: — Я, это, тут вчера только поселился, так что не знаю, что здесь, как, и где. Вот, сейчас шёл к Твайлайт Спаркл, хотел ей стихи свои показать. Но, не желая будить её, передумал.
— Ты шёл к Твай?.. — Смутился мой собеседник, но вдруг осёкся, как будто вспомнил что-то, заметно оживился и с неподдельным интересом спросил:
— Стихи-и-и-и?..
— Да — кивнул я, — стихи, а что?
— Что ж, стихи — это очень занятно... Как насчёт чашечки чая, а? Я бы с огромным любопытством почитал что-нибудь новенькое. — Тут его лицо приобрело скучающий вид, улыбка из добродушной и приветливой обратилась в слегка насмешливую, а глаза обрели томное выражение. — Всё-таки, как это ни прискорбно, поэтов в старом добром Понивилле нет. Да чего уж там, поэтов... — Он махнул копытом. — Пони, интересующихся серьёзной литературой — и тех здесь единицы. Все, все заняты своими повседневными делами, и до душевных переживаний, литературы и великих творений Эквестрийской философической мысли им дела нет...
Ого, неслабого я нашёл себе друга! Видно, что он славный парень, но, определённо, со своими параспрайтами в голове. Нет, ну Кто бы мог подумать, что Кто-то вообще в Эквестрии может мыслить подобным образом?
Я направился со своим новоиспечённым другом к его дому. По пути я поведал ему свою историю. Историю, полную драм, трагедий, и несчастий, которых в ней случилось больше, чем во всех этих Шекспировских «Ромео и Джульеттах», «Леди Макбетах» и «Гамлетах», взятых вместе и сваленных в единую кучу. О`Клок слушал меня молча, но очень внимательно, прислушиваясь к каждому моему слову. Несомненно, он постоянно жаждал чего-то нового; новых лиц, новых ощущений, новых впечатлений, новых знаний. И, похоже, что находить в обычных вещах что-то свежее, необычное, он не умел, и учиться не хотел. Такая уж натура.
-...Вот так я и попал к вам, в Понивилль. Ну, обустроился я довольно скоро, домик мне, по счастью, вручили задаром... — Договаривал я уже на пороге его дома (об эпизоде с дурдомом я, понятное дело, решил умолчать).
— Мы уже на месте. — Прервал меня Клок, открыл дверь и, наклонив голову, с шутливо-напускной вежливостью произнёс. — Добро пожаловать в мою скромную обитель!
«Скромная обитель» в ту же секунду поразила меня... Обилием часов. Часы висели на стенах с однотонными обоями, часы стояли на тумбочках, часы стояли на шкафах, часы стояли на прилавках. И всё это великолепие в такт (!) тикало, бумкало, гремело и звенело, сливаясь в единую, довольно необычно звучащую симфонию. И лишь по прошествии нескольких секунд я-таки оправился, и, как ни парадоксально, эти звуки мне даже стали нравиться!
— Ну как? — Заглянул ко мне в глаза Клок. Наверное, я выглядел глупо (с разинутым ртом и выпученными глазами-то). Я ничего не ответил, а лишь одобрительно покивал. — Буду считать, что тебе понравилось... — Заулыбался он, и затем договорил: — Ладно, пойдем!
Я, молча, всё еще пребывая в лёгком шоке, последовал за О`Клоком к лестнице, ведущей на второй этаж. Находясь уже на втором этаже (в уютной и довольно просторной комнате, обставленной явно с умом, толком и знанием дела), я спросил:
— Так ты, как я понимаю, часовщик?
— Да-да, часы — это моя жизнь и главная страсть! Вторая — это литература. А ведь в этом городке... — Скучающее выражение вновь промелькнуло на его лице, но вдруг в момент потухло, и весёлые огоньки опять заплясали в его глазах. — Короче, неважно. Ты тут обустраивайся, а я пойду, чаю поставлю.
Пока Клок возился на кухне, я от нечего делать стал прохаживаться по комнате. Светлые обои, красноватые, пышные ковры, два больших дивана перед столом, несколько тумбочек и два здоровенных книжных шкафа во всю стену каждый — вот, пожалуй, и вся обстановочка. Видно, что владелец этой комнаты в ладах с головой, что договор о взаимопомощи он заключил с ней с самого рождения, и что не признаёт он творческого беспорядка.
Я коротко глянул на первую попавшуюся на глаза полку; мой пристальный взгляд пригвоздила в себе большая, толстая, богато украшенная книга в тёмно-красном переплёте, и на корешке её золотыми нитками, витиеватым почерком было вышито название: «Древнейший Эпос и Сказания Эквестрии». «Хм... Любопытной Варваре на базаре... А, впрочем, пошло оно всё в Вечнодикий лес...» — подумал я и взял книгу.
— Клок?
— Да-да? — Откликнулся тот, разливая чай по чашкам.
— А откуда у тебя это? — Я указал на свою находку — Очень интересная вещь, кажется...
— Это? — Клок бросил взгляд на книгу. — А, ну это, можно сказать фамильная ценность. Вот только я, если честно, не особо интересуюсь этими вещами. — Он занял место на противоположном диванчике. — А вот стихи я почитать никогда не прочь.
— Намекаешь на что-то? — Ухмыльнулся я, доставая свои бумаги из сумок.
Клок ничего не ответил, а лишь хитро прищурился. Я передал ему свою писанину, и он, открыв первый попавшийся стих, начал декламировать:
Погиб поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С тоской в душе и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь... — он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет, завистливый и душный
Для сердца вольного, для пламенных страстей?
Зачем копыто дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет познавший естество вещей?..
И прежний сняв венок, — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
И умер он — с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
Вообще, я сначала не хотел переписывать это стихотворение... Думал, что эти реалии будут непонятны мирным Понивилльцам. Но потом решил, что на безлошадье и рысак — лошадь, и-таки написал. Судя по тому, как дрожал голос Клока к концу стихотворения и по тому, как он в полном молчании сидел в течение нескольких секунд, уставившись в одну точку, стихотворение попало в цель! Иииииха!
— Это... Это великолепно... — Вымолвил О`Клок. Он обратил ошалелый взгляд на меня и покачал головой — У тебя определённо талант...
— Ой, ну брось!.. — Заскромничал я как из приличия, так и потому, что на самом деле, никакого поэтического дара у меня никогда и не было. Мой собеседник отрицательно замотал головой и воскликнул:
— Талант, талантище! Жму твоё копыто! Это определённо должно быть издано!
— Неужто у вас тут издательство есть? — Удивился я.
— Да, более того, издатель — мой хороший друг. Он немного странный, скажу тебе по секрету, но парень неплохой. — Вдруг Клок хлопнул себя по лбу. — Ох, я же совсем забыл тебе сказать, у нас же тут литературный кружок имеется!
— Ух ты, правда?
— Да, я в нём тоже состою. Раз, а то и два в неделю мы собираемся, и обсуждаем серьёзную литературу, читаем стихи, и так далее.
— А Твайлайт там тоже состоит? — Поинтересовался я.
— Да... — Почему-то смутился Клок. — А что?
Что-то здесь определённо нечисто. Если он смущается при каждом упоминании Твай, то это неспроста...
— Да, ничего. — Пожал плечами я. — Так, спросил. — Вдруг меня понесло — Нет, ну просто я о Твайлайт слышал даже будучи в Мэйнхеттене, она, можно сказать, знаменитость, вот я и... Любопытствую.
— Да что ты говоришь? — Поразился Клок. — И чего о ней там могут говорить?
— А что-о-о? — С хитрющим выражением на лице протянул я.
— Эм... Да, ничего... Так... — Мой бедный собеседник совсем сконфузился и умолк. Я смилостивился над ним, и возобновил разговор:
— Давай сменим тему? — Клок встрепенулся, словно после минутного сна, и проговорил:
— Действительно! Так, так что там насчёт твоих стихов?.. — Он открыл следующий лист, кашлянул, пафосу ради, и начал читать вслух:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои -
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,-
Любуйся ими — и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи,-
Питайся ими — и молчи.
Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи,-
Внимай их пенью — и молчи!..
Для меня это стихотворение было, пожалуй, наименее трудозатратным. Сплошные образы, метафоры и красивые слова — ничего менять не надо. Шикарно. Спасибо Тютчеву за это. После одобрительного кивка, недолгого, но торжественного и благоговейного молчания Клок мечтательно пропел:
— Ве-ли-ко-леп-но... — И тут же перешёл к следующему листу.
Вечнодикого леса таинственной мглой
Окутан старик, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
На спине несёт сына усталый старик.
«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?»
«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой».
«О нет, то белеет туман над водой».
«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Весёлого много в моей стороне;
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои».
«Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит».
«О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы».
«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».
«Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей».
«О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне».
«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».
«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».
Отец оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Отец поспешает, отец доскакал...
На нём бездыханный младенец лежал.
Время летело быстро. Попивая отменный чай, Клок зачитал ещё несколько стихотворений, и был «моим» творчеством страшно доволен. В промежутках между чтением мы с ним мило беседовали; он повествовал мне о своём житье-бытье тут, в «старом добром Понивилле», как он сам его называл, я же рассказывал ему выдумываемые на месте истории из своей прошлой жизни в Мэйнхеттене: о том, как же там душно, как утомительно это Мэйнхеттенское светское общество, как оно глупо и предвзято, и как я рад, что переселился сюда наконец — хотя бы и в результате череды страшных несчастий.
В итоге мы договорились так: я оставляю ему мои бумаги, в обмен на стопку книг, которые я у него занял. Сходка любителей литературы будет завтра, и на ней я презентую «свои» «творения» издателю, который тоже входит в кружок. Когда мы распрощались, я отправился в парк. Если те несколько десятков часов, которые старательно тикали и бумкали на первом этаже, не врали, то сейчас было около двух часов пополудни. Впереди у меня ещё целый день...
Я поджал под себя ноги и устроился поудобней на лавке, после чего перевернул первую страницу.
Вместо того, чтобы читать у себя, в душной хибарке, я лучше почитаю здесь — на скамейке, в парке. Понивилльский воздух так свеж, Понивилльское солнце такое яркое и привелтливое, Понивилльские деревья такие зелёные, а Понивилльские девы такие красивые... Кхм, э, что-то я заговорился. Короче, я устроился на лавке и принялся за чтение.
...И содержание здоровенного фолианта поглотило меня целиком и полностью... Вот уж и правда, ни в сказке сказать, ни пером описать. Несмотря на то, что странные архаизмы и устаревшие слова один за другим слетали на меня с пожелтевших от древности страниц, несмотря на то, что незнакомые названия стаями роились в моём разуме, ничто не могло остановить меня. Я никогда не интересовался русскими былинами, но сказания о славном богатыре Веканлие Эугаврийском, сказания о беснующихся разбойниках, о молодецких поединках, сказания, которые придумал и изменял на протяжении столетий не кто-нибудь там, а сам народ Эквестрии, — в них я ушёл с головой... Словно сама древность открылась моему взору в эти мгновения — древность такая, что аж подумать страшно. Сколько тысяч лет назад это было? Две?.. Три?..
...Из того ли-то из города из Эугавра,
Выходил удаленький дородный добрый молодец;
И хотел попасть он во стольный
Кэленай—град,
Да и проходил он мимо славного городу
Да Чардану.
У того ли города Чардана
Нагнано-то силушки черным-черно,
Ига чёрного, да зловещего
А и черным-черно, как черна ворона;
Так пешим никто тут не похаживат,
На повозке никто тут не проезживат,
Птица черный ворон не пролетыват,
Серый зверь да не прорыскиват.
А подъехал как ко силушке великой,
Он как стал-то эту силушку великую,
Стал стрелой каленой бить
Да стал копьем колоть,
А и побил он эту силу всю великую.
Он подъехал-то под славный под Чардан-град.
Выходили мужички да тут чардановски
И отворяли-то ворота во Чардан-град,
А и зовут его в Чардан воеводою.
Говорит-то им Веканлий да таковы слова:
«Ай же мужички да вы чардановски!
Я нейду к вам во Чардан воеводою.
Укажите мне дорожку прямоезжую,
Прямоезжую да в стольный Кэленай-град».
Говорили мужички ему чардановски:
«Ты удаленький дородный добрый молодец,
А и ты славныя богатырь Эугаврийский!
Прямоезжая дорожка заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела;
А и по той ли по дорожке прямоезжею
Да и пешим никто да не прохаживал,
На повозке никто да не проезживал:
Как у той ли-то у грязи-то у черноей,
Да у той ли у березы у покляпыя,
Да у той ли речки у Леваниды,
Сиди разбойник Огахрей во сыром дубу,
Сиди разбойник Огахрей Одихмантьев сын;
А то свищет Огархрей да по-соловьему
Он кричит, злодей-разбойник, по-звериному,
И от его ли-то, от посвисту соловьего,
И от его ли-то, от покрику звериного,
То все травушки-муравы уплетаются,
Все лазуревы цветочки отсыпаются,
Темны лесушки к земли вси приклоняются,
А что есть пони, то все мертвы лежат.
Прямоезжею дороженькой пятьсот есть верст,
А и окольноей дорожкой цела тысяща»...
Я, погруженный в чтение, машинально перевернул очередную страницу, как вдруг рядом со мной кто-то на очень высокой ноте вскрикнул, или, лучше сказать, громко пропищал:
— ПРИВЕТ!
От неожиданности я вытаращил глаза и заорал прям-таки в ответ привычное:
— ВРОТМНЕНОГИ!!! — И тут же с испугу рухнул с лавки на землю.
— Хи-хи-хи... — Пинки Пай (а это была она, коварная), захихикала, хрюкнула и сквозь смех спросила: — Как ты можешь засунуть к себе в рот ноги?
— Уф... Да меня из-за тебя чуть инфаркт не хватил! — Пинки развеселилась ещё больше и засмеялась:
— Инфаркт? Кто такой Инфаркт? Смешное имя! — В порыве хохота она ещё раз хрюкнула. — А что ему от тебя надо? — Typical Pinkie... Не прибавить и не убавить, как говорится. Я решил не вдаваться в подробности медицинского характера (впрочем, чего это я, я сам в медицине ни бум-бум), и представился:
— Меня Цезарь зовут. А тебя?
— Я — Пинки Пай, а ты, как я погляжу, новенький, а если ты новенький, значит ты здесь недавно, а если ты здесь недавно — тут Пинки затараторила... — аеслитыздесьнедавнозначитутебянет
друзейаеслиутебянетдрузей... — Так-с, где-то я это уже слышал... Надо скорее остановить её, пока она не натворила глупостей. — значитыодинокаеслитыодинокзначиттебедолжнобыть... — Я протянул переднюю ногу (или руку?) и заткнул ей рот, после чего со спокойной улыбкой прервал её:
-...Значит, ты хочешь устроить вечеринку. Правильно? — И вытащил своё копыто из её незатыкающегося рта.
— Ооооооох-ты!! — Выдохнула Пинки Пай и, слегка наклонив голову, удивлённо вытаращилась на меня — Как ты узна-а-ал? Может быть, ты... ШПИОН?! — Я немного смутился и произнёс:
— Эм... Нет...
— Глупенький, я же шучу! — Снова захихикала она и продолжила — А ты смешной, Лезарь!
— Да не Лезарь, я, я — Цезарь... — Тут
я вспомнил, с кем я имею дело, и засмеялся вместе с ней — Ага, я тебя разгадал, коварная! Не-е-т, меня ты так просто не проведёшь!
Вдруг я увидел что в десятке метров отсюда идёт Флаттершай вместе со своим неотступным «стражем» — Энджелом (или Ангелом, чёрт знает!). Хм... Дело в том, что было бы неплохо завести с ней знакомство через посредство Пинки Пай, ведь на Флатти у меня были большие планы... Да-да... БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ. Пить с ней чай. А ты о чём подумал, мой озорной читатель? Ай-ай-ай...
А если серьёзно, то действительно очень хотелось с ней познакомиться, причём, возможно, с дальнейшим развитием отношений — ведь рано или поздно мне надо будет с кем-нибудь, да встречаться, не так ли? Не то что бы Флаттершай нравилась мне больше всех из «mane six», но, всё-таки, она послушная, тихая, добрая, и довольно-таки хозяйственная — прям-таки идеал жены. Это, конечно, я уже очень далеко заглядываю, но всё-таки!.. Другая проблема — навряд ли она подпускает к себе мужчин вообще (если что, её кролик — приятное исключение). А если и подпускает, то наверняка она в их обществе тише воды, ниже травы ещё более, чем обычно...