Принцесса Селестия меняет профессию
Глава 25: Недостойный монарх
Слова убивают. Селестии был известен этот афоризм, переставший оставаться таковым за пределами её мира. Нет, конечно, галдёж пустослова навредит скорее ему самому, нежели окружающим, а меткое словцо подкованного оратора и вправду может ранить душу. Но слово монарха убивает буквально, и зависимость тут прямая.
Случилось так, что этим, способным вершить историю словом судьба наделила Селестию, а такая непривычная власть пугала княгиню больше всего.
«Слова убивают…», – раз за разом проносилось в голове Тии, старающейся разогнать туман пьянящего напитка. Ей сейчас необходим ясный ум, а не губка, пропускающая через себя хаотичные думы.
– Отделить зёрна от плевел, значит? А известны ли вам различия между ними?
Если бы не духовная усталость, слова Тии разнеслись по покоям громкими гневными раскатами, вместо того тихого голоса, перенасыщенного немой просьбой оставить её в покое, что услышал боярин.
– Ты будешь не одна, княгиня. Есть люд, преуспевший в выпалывании сорной травы, выросшей посреди чистых колосьев. Уповай на них – они тебе верой и правдой сослужат, – ожил боярин, до того неподвижно ожидавший ответа.
– Остаться в стороне мне не удастся, как я понимаю…
Одно для Селестии было ясным – от выбора, последствия которого устрашали своей неопределённостью, ей не уйти.
– Верно помышляешь, княгиня. Ежели всё как есть оставишь, не поддержав поход, то укоротишь княжество своё, аки и живот. Жертвы среди смутьянов пусть тебя не страшат, ибо та власть надёжна, что на костях зиждется. Костях ворогов трона московского. Не должен восседающий на нём бояться кровью замараться – тот грех, что во благо государства свершён был да проститься. Таково бремя государево, таково твоё бремя, княгиня.
Дабы не сожалеть о выборе, Тия не спешила покидать перепутье, пытаясь задержаться на нём как можно дольше.
– К утру я определюсь, моё это бремя или нет, а сейчас прошу меня оставить.
Опочивальня в одночасье стала ужасающе тесной и душной. Потолок так и норовил оцарапать рог, а стены – зажать в боках. Это не та обстановка, в которой сейчас нуждалась Тия.
Простор. Свободное пространство для мысли – вот о чём стенало каждое перо в крыльях, непроизвольно раскрывшихся в тот миг, когда княгиня оказалась на крыльце. Прохладный ночной ветер шелестел в её гриве, вновь обретшей былую невесомость.
Взмах, и ночное небо приняло Тию в свои объятья. Палаты, как и всё мирское, отдалялись с каждым рывком. Ничто не отвлекает, когда бороздишь бесконечный океан, открывший свои воды лишь птицам. Взгляд не цепляют посторонние мелочи, когда тот прикован к точке на далёком горизонте. Только она и небо.
Многое изменилось с тех пор, как судьба оторвала её от Эквестрии. То чувство всеобщей враждебности, чуждость и неуверенность, что преследовали её долгое время, исчезли. Селестии хотелось бы думать, что к ней вернулось её привычное состояние, как в старые добрые кантерлотские будни, но нет. Это было нечто другое. Что-то гораздо сильнее… Сильнее хотя бы тем фактом, что прочувствовать скоротечные ритмы здешней жизни куда сложнее, чем вписаться в эквестрийскую пастораль. Не было той стабильности, которую она с сестрой поддерживала всеми силами.
У Тии не было сомнений, что монарху этого мира даже привыкать не придётся, случись ему каким-то чудом оказаться на её троне. Для него это будет чем-то вроде отпуска, на отсутствие которого она сетовала не одно столетие.
Но и солнечная принцесса была далеко не безнадёжной. Думы относительно лёгкого достижения политического верха, кои посещали её в начале прошлого дня, оказались чересчур поспешными и вдобавок наивными. Тяжесть истинного положения дел давила на неё всем своим грузом, ощущаемым почти физически. Казалось, что под прибавившимся к нему полым кокошником её духовный хребет рискует не выдержать. Но с каждым часом становилось немного легче, и Селестия даже нашла силы на полёт, несомненно, идущий ей на пользу.
«Хорошо, когда видишь предметы в истинном свете, даже если они – та ещё тьма».
Аликорн летела строго вперёд: даже полностью ушедшая в себя, Тия брала в расчёт возможность заплутать в необъятных и неизведанных краях. Секунду-другую сокрытые во мраке равнины и леса казались ей родными землями, но беспорядочно подвешенные в небе звёзды развеяли эти мысли: сестра никогда не допускала беспорядка на ночном панно, украшая его своими витиеватыми, но вполне узнаваемыми узорами. Однако, присмотревшись, можно было изменить своё мнение: за хаотичностью скрывалась некая, не каждому понятная, первозданная гармония. Её не покидало чувство, что к этой картине приложил руку свой незримый художник.
Поймав воздушный поток, Селестия непринуждённо расслабила крылья, доверившись его течению. Пришло время задуматься о главном.
«Что опыт правителя Эквестрии сможет сыграть здесь весомую роль – очень опрометчивый вывод. Быть может качества, приобретённые за многолетнее копытоводство целой страной, дадут о себе знать? Тоже вряд ли…»
Сейчас Селестии предстояло делать то, что с некоторых пор давалось ей с большим трудом – защищать власть, отстаивать трон.
Подобные инциденты имели место и на её родине, только характер их радикально отличался от здешних. Чаще всего зачинщики были инородцами, но редкие «исключения» никогда не сопровождались наличием единомышленников, как в случае с Чёрным Королём.
Здесь же враги ходят совсем рядом, прислуживают, улыбаются, выжидают момента твоей слабости…
Селестии не доводилось сталкиваться с подобным, но, как видно, придётся. Вероятно, предстоит думать не столько о самих возможностях правителя, сколько о защите престола от нередких нападок явных или скрытых врагов.
Среди пороков её верноподданных не было властолюбия, посему и бояться предательства не имело смысла. Но если бы только угрозы из тени вызывали затруднения…
Даже в честных схватках с противниками принцессе всегда чего-то не доставало. Всегда требовалась чья-то поддержка, будь то сестра или носители элементов гармонии. Воли на последний удар всегда не хватало, решительность в самый решающий момент покидала её, лишая возможности одержать верх.
И дело не в телесной слабости. Причину стоит искать глубже, ведь так было не всегда. Подобная слабость стала присуще Тии с того рокового дня, когда самая родная и близкая пони по её вине оказалась заперта на холодной сфере. И ключ в замочной скважине был повернут никем иным как самой Селестией. Той Селестией, которой, наверно, уже нет. Той самоуверенной кобылицей, что не умела проигрывать; той ослеплённой гордостью властительницей, забывшей о самом дорогом; той, что заплатила за свои заблуждения тысячелетним одиночеством, проведенным в самотерзаниях…
Это был последний раз, когда враг пал от её копыт, но доставшаяся победа оказалась горче любых поражений.
После этого солнечная принцесса не могла оставаться прежней. Стараясь искупить свою вину, она стала той правительницей, которой её знают сейчас. Лучшей и идеальной в глазах верноподданных, слабой – в её собственных.
Самоличное урезание своего могущества и нравов во многом изменили характер принцессы и стратегию управления страной, но отношение к власти никуда не делось. Она продолжала ей упиваться, хоть и не так явно, как до изгнания сестры. Разумно ли это осуждать? Перспектива превращать каждый день в ад пугала вероятностью не выдержать такой пытки. Относиться к своему посту, как к должному тоже не удавалось: золотую середину можно удержать, когда речь идёт о нескольких десятилетиях, а не о вечном сроке.
«Прощение сестры стало знаком того, что избавление от прошлого было не напрасным шагом, но именно этих утерянных качеств мне сейчас и не хватает. Чтобы обороняться, нужно уметь атаковать, ведь нападение – наилучшая защита. Ещё совсем недавно я решила для себя, что для этой игры фигура короля неуместна. Мало того – нереальна. Но чтобы стать королевой, придётся снять с себя ограничения, свести на нет всю ту кропотливую работу над собой… вновь вернуться к своему портрету Эпохи Сестёр. Опасные правила толкают к опасным решениям…
Но чем для меня обернётся высвобождение тех качеств, от которых я стараюсь избавиться и которых небеспричинно страшусь? И есть ли надежда вновь стать прежней по возвращению в королевство, которому такой правитель может навредить? Могу ли я пойти на такое?
Но если не меняться и остаться такой, какая я есть сейчас, то, вероятно, под удар попадёт уже эта страна…
Нет, нет и ещё раз нет! Нужно уметь расставлять приоритеты! Обеим мирам мне всё равно не угодить, учитывая их разницу. Возможно, для одного из них мне придётся стать плохим властителем…
Если бы только мне были известны иные пути…»
Ночная темнота начала растворятся в слабом предутреннем свете, возвестившем княгиню о надобности возвращаться. Потерявшая ход времени Тия не имела представления, как долго она летела вперёд, но ничуть не волновалась перспективе не успеть вернуться в палаты к восходу солнца. Или полудню… да хоть к вечеру – было бы желание. Вряд ли кто-нибудь решится её в этом упрекнуть.
Мир под ней был подобен масляной картине: прекрасной издалека и полной недостатков вблизи. Даже с отступлением темноты живописность просторов мало чем уступала Эквестрии. А быть может, взгляд не под тем углом приписывает этой красоте обманчивость? Поспешность выводов уже не раз подводила княгиню, и есть ли смысл продолжать идти у неё на поводу?
Но было то, что не вызывало сомнений; то, что всегда оставалось неизменным – небо, лик которого не подвластен ни времени, ни расстоянию…
Как стоящие на отшибе в одиночестве, так и собранные в деревни, тут и там виднелись дома. Одни укрывались скромной соломенной крышей, другие – деревянной и украшенной резным коньком; одни были окружены низкой плетенью, а другие – высоким забором, скрывавшем богатые дворы от лишних глаз. Как ни странно, многие люди, несмотря на такую рань, уже встречали день, стоя на ногах.
Время суток, когда цвет предметов не имел значения, отступало, возвращая листве деревьев яркую летнюю зелень. По грунтовым дорогам, петляющим к белокаменному граду вдали, неспешно тащились одинокие повозки. И да, Селестия знала, что было той тяговой силой, запряжённой в транспорт, но не желала ударяться в подробности её отношения к устою, с которым она, несомненно, свыкнется со временем.
Узкий лучик выглянул из-за горизонта, предвещая о скором восходе дневного светила. Тия поприветствовала его улыбкой: пусть солнце и отрицает связь с принцессой, но от этого оно не перестаёт быть сферой, дарующей свет и жизнь этому миру, а посему остаётся её символом, как и прежде.
«Одно дело – принять такой вариант и смирится с его тёмной стороной, но пытаться её уменьшить – совсем другое. Я не хочу испытывать чувство вины от того, что не искала обходных путей.
Можно не рисковать ни собой, ни доверенным мне государством.
Поход состоится, но участвовать в нём я не собираюсь. Хватит и того, что моё слово будет оглашено в его пользу. В конце концов, я должна быть готова к открытию портала в любой миг, и в этот момент мне лучше находиться поблизости».
Дабы не привлекать лишнее внимание, Тия летела под самыми облаками, высматривая сверху тот самый внутренний двор, по которому ей вчера довелось прогуляться. Выискав среди строений нужный пятачок, она спикировала вниз.
Перед тем, как вернуться в палаты, Селестия бросила последний взгляд в небо.
Пушистые облака зажглись со стороны, обращённой к восходящему гиганту. Солнце принесло в этот мир ещё один день, для Тии во многом отличающийся от предыдущих хотя бы правильным началом.
Полёт позволяет видеть предметы издалека в более правдивом свете, но не это оставило у княгини приятное послевкусие. Впервые за долгое время её посетило неподдельное чувство контроля, и теперь оставалось закончить все дела до того, как оно вновь бесследно испарится.
Поставить точку и окончательно утвердить свой выбор Тия доверила владыке – человеку, ставшим для неё верным проводником и опытным наставником.
– Ведаю, не всуе ты воззвала ко мне, – вслух догадался Филипп, подошедший к застывшей напротив окна княгине. – Молви, что тебя тревожит?
Забота, с которой прозвучали слова человека, отдавалась в душе теплом, и напряжённость Селестии немного спала.
– Я созываю совет, на котором встанет вопрос о походе на один из городов… Новгород, если я не ошибаюсь. Хочу спросить тебя, владыка, много ли смысла ты видишь в этом? Станешь ли отрицать, что своевольность этого города угрожает московскому трону и, в частности, мне?
– Смысл есть, княгиня, – после раздумий, произнёс Филипп. – Опасения твои верны, спору нет, но ведаешь ли, что сей поход сулит граду? Кровь виновных аки вода, но прольётся и невинная кровь…
– Мне сказали, что у вас есть способы избежать этого, – перебила его Тия, засомневавшись в словах ночного визитёра. – Разве это не так?
– Сие, верно, человек глаголил? Людям должно ошибаться. Правду могут принять и за ложь.
– И что же теперь, отказаться от этой затеи? Но не принесёт ли бездействие больший вред? – разрываясь меж двух путей, Селестия надеялась услышать слова, что помогли бы ей определиться. И сейчас только один мог помочь ей с этим.
– Нельзя избегнуть греха, но ты обязана содеять его меньшим, – прозвучали знакомые умозаключения. – Поддержи поход, но не обдели его своим участием.
Строгий голос Филиппа казался княгине громом, принуждающим её к чему-то страшному. По телу кобылицы пробежала дрожь, и необъяснимый испуг завладел ей при одной мысли о свершении сказанного. Не это она хотела услышать, совсем не это…
– Но что это даст? – отступая назад, вопрошала Селестия повышенным тоном. Она чувствовала, как теряет приобретённое с полётом чувство контроля, будто рассвет был встречен не в объятиях небосвода, а в винном угаре, только-только отпустившим её. – Я недостаточно хорошо знаю этот мир и человеческую природу, чтобы внести в кампанию хоть малую лепту. Моё присутствие будет скорее мешать верным мне людям… делать их работу. Я уверена, что тут от меня будет больше толку.
Не обыденная жестокость и укоренившиеся пороки людской жизни являлись причиной такой внезапной перемены в настроении Селестии, но их возможное пагубное влияние на неё, которого, по её предположениям, не удастся избежать.
«Кто-то думает, что стабильность в Эквестрии – избранный и наиболее подходящий для неё курс, но это не так. Это лишь следствие боязни изменений у правителя. Мои страхи…
Этот поход не сможет пройти бесследно для меня, а надеяться, что изменения будут хорошими, я не смею. Я боюсь… Бессмертная правительница дрожит от одной мысли об изменениях внутри себя! Так ведь, солнечная принцесса?!»
– Ошибаешься, княгиня, ошибаешься, – продолжал наступать Филипп. – Верно, ты и не сумеешь блазнь обличить, но что есть правда ты ведаешь, в отличие от людей, самих себя обманывающих ради оправданий прегрешений своих. Еже тебя там не будет, кому доверишь своё место? Малюте? Воротынскому? Не делай свой грех тяжче, чем он есть. Ты должна быть там.
Меньше часа назад Селестия приняла важное решение. Но почему же совет митрополита, будучи ничем иным, как призывом следовать ему, пугает так, что она вот-вот от него откажется?
– Нет! – неожиданно для себя вскричала княгиня, когда напор владыки стал нестерпим своей правотой. – Не стоит говорить мне, где я должна быть! Тысячи миль – ничто по сравнению с тем расстоянием, что отделяют меня от того места!
Селестия отвела взгляд, пытаясь скрыть непонятный для своего оппонента испуг. Она разрывалась между боязнью правильного выбора и желанием принять его. Страх обратил её против своих же слов.
«Разве уменьшение смертей невинных не будет тем самым меньшим злом, которое я искала? Нет… мне кажется, я даже не пыталась его найти! Ведь это же так очевидно… не думай я о себе, мне не составило бы труда увидеть это и самой! Но даже сейчас, когда меня буквально толкают в нужном направлении, я не могу его принять! Не могу!»
– Не мы повелеваем высшими силами – ты здесь, и значит, должно быть именно так и никак иначе, – всё так же спокойно говорил человек. – Я взываю к тебе, как к правителю. Не помазаннику божьему, но посланнице, по воле Бога на трон взошедшей. Как можно двором править, не кажа носу из хором? Как княгиня собирается княжить, столицу не покидая?
– Я и не собиралась отрицать, что из меня плохой правитель… – сбивчиво ответила Тия, ощущая на себе испытывающий взор Филиппа. Не решаясь с ним встретиться, она смотрела в пол, ожидая новый поток заслуженных упрёков, но вместо этого почувствовала на спине лёгкое прикосновение. Вначале длань владыки заставила Тию вздрогнуть, но потом необъяснимое тепло, исходящее от неё, принесло покой и развеяло смятение. Но с этим теплом пришёл и гуляющий по телу холод, к которому она уже успела привыкнуть и о котором забыла, но вспомнив, не успела замёрзнуть – умиротворяющие горячие волны вернули её к нормальному состоянию.
– Не твои это речи, княгиня. Ныне страх над тобой господин. Поведай мне его причину, – вновь возвращая своему голосу мягкость, сказал Филипп.
– Прошу, не заставляйте меня выбирать между родным королевством и вашим государством, – взмолилась Тия, смотря владыке в глаза. – Я слишком слаба, чтобы противостоять порокам, витающим здесь. Та, кем вы хотите меня видеть, может быть опасна для Эквестрии…
– Аки истинный монарх, ты боишься за своих верноподданных – это оправданный страх, но о страхе за себя ты смолчала.
– Я никогда ни с кем не обсуждала… – неуверенно начала Тия, но быстро замкнулась, задумавшись о продолжении фразы. Веки княгини опустились, и вместе с этим её посетили тёмные воспоминания тысячелетней давности…
Старый замок сестёр в одночасье замолк, осторожно прислушиваясь к доносившемуся из кабинета солнечной принцессы шуму.
Сметённые со стола свитки дополняли разгром беспорядочным лежанием. Разлитое вино из брошенной вслед за ними чашей ещё не успело впитаться в пол, равно как и чернила. Но весь несвойственный интерьеру хаос мерк на фоне сотворившей его.
Непреклонный, уничижительный, затуманенный гневом взгляд Селестии принимал за врага любого, кто в нём отразится. Даже родную сестру…
Белый аликорн смотрела на неё сверху вниз, грозно привстав из-за стола и упершись передними копытами. Солнечная правительница срывалась на крик, заставляя Луну сжаться. Она не замечала ни блестевших в её глазах слез, ни отсутствия здравого смысла в своих речах.
Тишина, наставшая после вырвавшейся из покоев сестры, стала ожидаемым ответом. Именно в таком состоянии ныне прибывала её совесть – не было и тени сожаления, только твёрдая уверенность в своей правоте и непоколебимая гордость.
Оставив принцессу Солнца наедине с овладевшей ею слепой яростью, Луна искала хоть кого-нибудь в этом мире, кто бескорыстно бы впустил её в свои объятья, дав выплакаться и утешив. И в том, что этим «кем-то» оказался рождённый из её же собственных пороков монстр, нет вины принцессы Ночи. В тот момент настоящим монстром ей казалась сестра.
Что же такого надо сказать, чтобы навлечь на себе её гнев? Самую малость – попросить поделиться властью. Селестии, купающейся в лучах всеобщего преклонения не было дела до сестры, наблюдающей за ней из-за занавеса. Тень забвения, в которой она пребывала, нередко заставляла забывать о короне и титуле. Зависть – это меньшее, что могла породить такая несправедливость.
Среди её желаний не было ничего, лежащего за гранью реальности. Каждый имеет право быть любимым. Этого и желала Луна всем сердцем.
Она не искала любви тысячи – ей хватило бы и одной, но отдалившаяся сестра закрылась от неё государственными делами. В надежде отвлечь её от этих дел, а также добиться признания и любви у своих верноподданных, Луна потревожила Селестию просьбой «уступить».
Но в глазах сестры Луна желала слишком многого...
Всего можно было бы избежать, не возомни солнечная принцесса, что власть – не то, чем можно делиться. А делиться властью со слабой, коей она считала Луну – просто безумие. За заблуждения Селестия нарекла её недостойным правителем, наивно возжелавшим чего-то большего, чем имеет.
Но кто тогда заблуждался и кто же был истинным монстром? Появившаяся в результате Найтмер Мун или…
Через мгновение Тия сжалась и раскрыла глаза во всю ширь, боясь закрыть их снова.
– Это не то, о чём я хотела бы говорить… – Селестия нервно замотала головой. Её голос не слушался и дрожал. Из-за участившегося дыхания грудь вздымалась и опускалась слишком быстро. Сердце бешено колотилось, не желая возвращаться в нормальный ритм. – Поверьте мне, попытка смягчить последствия может породить нечто, гораздо страшнее гибели невинных. И это – не преувеличение, владыка. Страданиями я заплатила за свою ошибку в далёком прошлом и не хочу пережить это вновь!
От затронутой темы сложно ожидать чего-то иного, беря в расчёт, под каким углом её рассматривала Тия. Наступившую в покоях тишину нарушали затихающие вдохи и выдохи. Обоим было ясно, что продолжать разговор не имеет смысла.
Филипп думал о чём-то, устремив взгляд на висящие в красном углу иконы, в то время как Селестия возвращала своему облику самообладание, в последнее время подводившее её слишком часто.
– Всё же я подумаю над вашими словами, – выпрямившись, сказала она, – но мне нужно время.
– Благо его предостаточно, – Филипп неспешно отдалился. – Я лишь наставляю на путь, а ступать на него или нет – решать уже тебе. Ты вольна поступать, как желаешь, но не стоит раньше сроку нарекать тот или иной выбор окончательным. Надеюсь, ты не взыщешь проторенную тропу, а найдёшь в себе силы грясти чрез тернии. Пусть сие случится и не днесь – лучше поздно, чем никогда.
– К сожалению, я не уверена, возможно ли это…
– Пути господни неисповедимы, – произнёс владыка уже в дверях. – Даст Бог, возможным станет и невозможное.
Полный важных мероприятий день только-только начался, а княгиня уже с трудом стояла на ногах. Но физической усталостью от бессонной ночи дело не ограничивалось.
Пребывая в подавленном состоянии, Селестия мечтала уединиться в своей опочивальне и не покидать её пределы ближайшие несколько дней. Как могла, она отделалась от неуместных мыслей, рискующих склонить её к новой оплошности.
Первое заседание на посту Государыни Московской прошло глаже, чем представлялось Селестии. Среди присутствующих были уже знакомые ей люди, на голоса которых она и опиралась. Они излагали суть проблемы, приводили доводы и аргументы в защиту предстоящего похода. Участие Тии в совете заключалась в его открытии и выносе на всеобщее обсуждение нескольких вопросов. Приглашённый на заседание боярин Умной отлично понимал неосведомлённость княгини во многих сферах, посему большую часть процесса держал речь сам. Селестию это устраивало более чем: даже говорить ей было в тяготу, так что обременять трибуну своим жалким зрелищем как-то не хотелось. К тому же, Умной-Колычев был неплохим оратором, благодаря чему совет вскоре пришёл к относительному согласию – всегда найдутся противники того или иного вердикта.
Было решено начать подготовку к кампании прямо с завтрашнего дня. О сроках завершения этого этапа Селестия не имела никого представления, да и интереса как такового не было.
Её тяготили опасения и догадки. Вдруг в случае полного отказа от участия в походе владыка отвернётся от неё? Потерять его поддержку, особенно когда в душе царит такой разлад, было страшно.
«Страхи могут отдалить меня от всех, если ничего не изменить. Но изменения… будут ли они к лучшему?»
С чередой распоряжений было покончено ближе к сумеркам, и измотанная княгиня брела к своему ложу. На пол со звоном упали небрежно сброшенные накопытники, шейное украшение и кокошник, бывший к счастью более скромных размеров, чем предыдущий, отчего и более удобным, а сама Селестия мешком свалилась на кровать, безвольно обмякнув на перине.
«Вот в чём смысл этого перепутья…
Правильных путей нет – есть плохой и очень плохой. С одной стороны, изменения в худшую сторону, а с другой…
Я так старалась искоренить старые пороки, что долгое время не замечала за собой новых: слабость, нерешительность, трусость… Разве такими качествами должен обладать достойный правитель?»
Усталость оказалась весомее размышлений: веки опустились, будто влекомые вниз огромным магнитом, а поток мыслей потерял свою определённость, смешавшись в серый бесформенный клубок. Последнее, что всплыло в сознании перед этим, было горьким обрывком чего-то большего.
«Недостойная…»