"Эрмитаж"
4. Портрет дракона
Сиреневая аура окутала стальные прутья, и они растворились в воздухе. Твайлайт Спаркл попятилась, не сводя с меня подозрительного взгляда. Я встал и раскинул руки в стороны, потягиваясь: потолок коттеджа был достаточно высок, чтобы человеку не приходилось сутулиться, но слишком низок, чтобы можно было поднять руки вверх.
– Флаттершай! – позвала единорог. – Спускайся, мы закончили. Кирилл, ты поступаешь в распоряжение Флаттершай, слушайся ее.
Пегас спустилась к нам и будто бы заново оглядела меня снизу вверх, настороженно прядая ушами.
– Не ем, не набрасываюсь, – заверил я. – Слушаюсь.
Пони удовлетворенно улыбнулись, и Флаттершай предложила Твайлайт Спаркл остаться на обед.
– С радостью, – кивнула единорог. – Помочь тебе на кухне?
– Я сама. Тебе ведь, наверно, хочется поговорить с Кириллом – может быть, он вспомнит еще что-нибудь о людях.
Я снова сел на пол, и наши с Твайлайт Спаркл лица оказались на одном уровне.
– Я не хотела угрожать тебе, – сказала единорог, – просто предупредила на всякий случай. Принцессы велели помочь тебе, и я сама этого хочу. Расскажешь, что у тебя на душе?
– Нет. Может, потом, когда вы меня… «перевоспитаете».
– Хорошо, что ты настроен на сотрудничество. Если что-то гложет тебя, беспокоит или просто не нравится, не стесняйся обращаться ко мне или к Флаттершай.
«Не стесняйся обращаться…» – повторил я про себя.
Мой меч проходит сквозь ползучего огненного ящера, и полоска здоровья врага укорачивается.
Каких-то две недели назад все люди были для меня такими же бесплотными ботами: протяни к ним руку – и она пройдет насквозь, а они даже не заметят. Они были препятствиями на дороге, которые нужно обходить, раздатчиками квестов, цифровым туманом, набором невесомых пикселей, тонкими оболочками из текстур, за которыми – пустота.
После нашего первого разговора она обнимает меня при каждой новой встрече, касалась щеки губами. Сначала я ошеломленно стою, беспомощно раскинув руки, не зная, как реагировать, не понимая причины ее поведения. Мне кажется это диким и нелогичным – лезть обниматься к едва знакомому человеку. Но так уж у нее заведено.
Однажды я обнимаю ее в ответ – легонько прикладываю ладони к спине чуть ниже лопаток. Она выглядит такой стройной, почти невесомой, что я поражаюсь твердости ее тела. Мои ладони еще долго ощущают ее тепло, просачивавшееся сквозь тонкий белый свитер.
С тех пор в ответ на ее объятия я прижимаю ее всё крепче.
Сосредоточиться на игре никак не получается – в мысли постоянно вклинивается наша последняя встреча: я провожал ее до дома в пятницу, прозрачный осенний воздух хрустел вокруг нас золотыми листьями, будто треснувшими зеркалами, отражающими свет солнца. Выключаю компьютер и выхожу на улицу в надежде, что быстрый шаг выбьет из головы дурь.
В выходные погода переменилась. Постоянно моросит периодически усиливающийся колкий дождь, сильный ветер выворачивает зонт наизнанку, пронзительно свистит, треплет ветви и нервы, но даже ему не под силу разогнать густо-серые тучи, закрывающие всё небо, из-за чего утро и день не отличаются от вечера. Где-то ремонтируют дорогу: стучат отбойные молотки, будто автоматные очереди, а поребрики разрыты – словно земля покрыта воронками от снарядов. Укладывают асфальт – он горячий, и под моросью над ним клубится пар.
Не люблю дождь: он сужает пространство, вызывая приступ клаустрофобии, сырая одежда липнет к телу, холодит, сдавливает. Хочется бежать, не разбирая дороги, лишь бы попасть в сухое место.
Прослонявшись около часа, возвращаюсь домой, остервенело стягиваю промокшие насквозь джинсы, влезаю в спортивки и снова сажусь за компьютер.
В сети одно новое сообщение – от нее:
«как ты?» – она всегда пренебрегает заглавными буквами, а ее любимый пунктуационный знак – многоточие, из-за чего приходится по несколько раз перечитывать ее длинные сообщения, чтобы понять смысл. Но мне это нравится.
В красках описываю ей мою прогулку и добавляю:
«А у тебя как дела?»
«тебе было одиноко? – приходит ответ, – но почему ты не позвонил мне… не написал? да… грустно… Кир я хочу чтоб ты кое-что знал… ты также можешь писать звонить говорить со мной когда тебе это необходимо… я готова помочь если нужна тебе… не стесняйся».
В этот миг я впервые понимаю, что она действительно нужна мне – не для помощи в решении каких-либо проблем, а просто нужна. Начинаю печатать, но одергиваю себя: «Молчи! Это не любовь! Просто она – единственный живой человек, с которым я общаюсь, к тому же – девушка. Неудивительно, что гормоны взыграли!»
Я уже почти готов написать просто «Спасибо» и выйти из сети, когда от нее приходит новое сообщение:
«Кир мне тоже одиноко… на самом деле не хотела тебя отвлекать… но я хочу побыть с тобой, мне спокойно когда ты рядом… а если тебе со мной тоже не так одиноко как одному то это здорово».
Мы продолжаем переписку до поздней ночи: обсуждаем общих преподавателей, учебу, фильмы, кидаем друг другу ссылки на интересные ресурсы…, и я почти забываю о том, что до встречи с ней одиночество не было проблемой.
После позднего обеда Флаттершай попрощалась с Твайлайт Спаркл и повела меня на прогулку по окрестностям своего коттеджа.
Жила она на отшибе, неподалеку от Вечнодикого Леса, имевшего у пони дурную репутацию, потому что там водились чудовища, а погода менялась сама по себе. Из всего, что я пока успел узнать об Эквестрии, мне больше всего понравилось то, что местные жители управляют климатом: по расписанию идут дождь и снег, меняются сезоны, – люблю, когда всё под контролем.
Однажды, когда я еще учился в школе, мать в запале семейной ссоры спросила: «Ты совсем нас не любишь, Кирилл? Мы для тебя – просто обслуживающий персонал?» Я ответил, что это не так, и она, кажется, поверила, а я крепко задумался над тем, кто же для меня родители и вообще все люди. И пришел к выводу, что люди – стихия, непознаваемая, непредсказуемая, неконтролируемая: теплое солнце в любой миг может смениться грозой и ливнем, штиль – бурей, жара – морозом, – и эти изменения невозможно предугадать или направить, можно лишь более-менее привыкнуть к ним. До встречи с ней я был пещерным человеком, прячущимся от грома и молнии под темными сводами, после – шаманом, наугад бьющим в бубен в глупой надежде, что стихия ответит ожидаемым образом.
В дворике коттеджа стоял большой курятник, чуть поодаль – покосившийся сарай. Вокруг раскинулась роща, кишевшая всякой живностью: Флаттершай порхала от одного дерева к другому, от одной норки к другой, увлеченно рассказывая, кто из ее подопечных где живет, – напоминало урок природоведения в начальной школе.
По голубому небу плавали редкие перистые облака, грело лимонно-желтое солнце. Воздух тихо гудел от летучих насекомых, мельтешили бабочки с большими цветастыми крыльями. Я щурился с непривычки и всё время порывался спрятать руки в карманы, но получалось только левую.
Большинство зверей меня игнорировало, только встречный медведь проурчал что-то неразборчивое, а пара барсуков долго обнюхивала ботинки.
– Погладь их, – предложила Флаттершай. – Не бойтесь, друзья, Кирилл вас не обидит.
Но едва я нагнулся, барсуки дернули в заросли.
– Ничего, – утешила пегас, – скоро все к тебе привыкнут.
– Не очень-то и хотелось, – буркнул я.
Пегас собиралась сказать что-то назидательное, но тут из кустов выскочил Энджел и недвусмысленно указал лапой на разинутый рот.
– Я тут еще похожу? – попросил я.
– А ты не заблудишься? – обеспокоилась пегас.
– Я недалеко.
Флаттершай кивнула и пошла кормить кролика, а я остался бродить между деревьями.
Впрочем, вскоре я начал беспокоиться, как бы и впрямь не заблудиться, или не выйти случайно к городу, и вернулся к коттеджу. Сел на низкую лавочку под окном и стал следить за вышагивающими по двору белыми и рыжими курами.
Медленно подкрадывался вечер: из лимонного солнце стало мандариновым, потом, понемногу клонясь к западу, грейпфрутовым, небо вокруг него лиловело, облака собирались вместе и серели. Пахло травой и теплым деревом. Я глубоко вдохнул и прикрыл глаза.
Когда-то давно бабушка и дедушка забирали меня на лето к себе на дачу. Мы жили на окраине села, по соседству было лишь два дома: один пустовал, и в нем часто собирались алкаши, в другом жила пара стариков, к которым приезжал на лето внук – мальчик одного со мной возраста. Поначалу мы молча пялились друг на друга через забор, но потом наши бабушки нас познакомили, и мы стали играть вместе: строили подземный бункер, помогали взрослым на огороде, гоняли коров, забредавших в сливовый сад, наблюдали приземление НЛО над деревенской школой, удили рыбу, забирались в заброшенный дом, когда там не было алкашей, и охотились на приведений с помощью «протонной пушки» – длинной доски с прикрученными проволокой батарейками. Мы были маленькими и глупыми, и потому называли себя друзьями. Но на исходе июля к моему «другу» приехал старший брат, и я стал не нужен. Поначалу я еще таскался за ними по округе, но они не обращали на меня внимания, и я отвял.
Воспоминания об этом разочаровании привели меня в прескверное настроение.
Открыл глаза и увидел, что к коттеджу, то скрываясь за деревьями, то появляясь вновь, плетется Спайк. Он был одет в черный смокинг и галстук-бабочку, и сжимал в руке какой-то клок волос. «На посылках у Спакрл», – подумал я.
Дракон прошел через калитку и, завидев меня, потупился.
– Добрый вечер, – сказал я. – Ты к Флаттершай? Она в доме.
– Нет, я к тебе, – выпалил Спайк, резко подняв голову и приблизившись на шаг: мне удалось получше рассмотреть волосы в его руке – это были пышные накладные усы. – Твайлайт прислала меня, чтобы я извинился… ну, то есть, я сам знаю, что должен извиниться.
– За что? – удивился я.
– Ночью я забрался в дом и украл твои сигареты, – склонил голову дракон. – Прости, пожалуйста.
«Так вот, что за ползучая тень не давала мне спать!» – сообразил я и протянул руку:
– Ладно, ничего страшного. Давай назад.
– Я все выкурил.
«Гадство!» – стиснул я зубы, мысленно оплакивая курево, и горько усмехнулся:
– Бледного не словил?
– Чего? – встрепенулся Спайк. – Я никого не ловил, честно.
– Ладно, забей, – махнул я рукой, – извинения приняты. А чего ради ты так вырядился?
Я спросил не потому, что хотел знать, а потому что обещал пони встать на путь исправления, а значит, должен проявлять участие к их друзьям, но дракон ответил подробно и искренне – видимо, считал себя обязанным отвечать на вопросы того, перед кем провинился:
– Я хотел произвести впечатление на Рэрити. Понимаешь, я, как бы сказать…, она мне очень нравится, и она любит стильных пони, а твои сигареты показались мне очень стильными и мужественными. Поэтому я взял их, а с утра оделся в свой лучший костюм и пошел к ней в бутик, чтобы извиниться за то, что не явился вчера на уборку, и чтобы как бы невзначай элегантно покурить. Сначала Рэрити заинтересовалась, но ей быстро стало плохо, а потом она пришла в ярость, потому что все наряды, которые она готовила к приезду Фэнси Пэнтса, пропахли табаком, хотя, по-моему, запах приятный. Рэрити меня выгнала…, – дракон шмыгнул носом, и из ноздри вылетела струйка зеленоватого дыма, – и я ушел домой, а скоро как раз Твайлайт вернулась от вас, я рассказал ей всё, и она велела попросить у тебя прощения. А потом я пойду к Рэрити помогать стирать одежду.
Очень трудно отвлечься от объекта своей любви: как я не мог перестать думать о ней, так и Спайк, начав говорить о Рэрити, не мог остановиться. Он описал, как был поражен ее красотой при первой встрече, как исполнял все ее желания, стараясь ей угодить, как отдал ей превосходный драгоценный камень, который выращивал себе на день рождения. Как, неожиданно получив гору подарков, поддался драконьей жадности, превратился в огромное чудовище и пытался похитить Рэрити, но любовь к ней помогла ему стать прежним.
На ноябрьские праздники мы с ней едем на электричке в Петербург.
Серо, сухо, безветренно, под ногами на брусчатке и на асфальте холодная желтоватая пыль, – это всё, что я могу заметить в окружающем мире, потому что мое внимание полностью поглощено ею.
Стараюсь вести себя по-джентльменски: открываю перед ней двери, смотрю с ней в кино мелодраму «Пятьсот дней лета», угощаю в кафе: пытался затащить в солидный на вид ресторан, но она сопротивлялась, говоря, что одета неподходяще. На ней темно-зеленые джинсы, массивные коричневые ботинки (не любит каблуков), черное пальто до колен, на плечи накинут палантин с узором из листьев. По-моему, она одета идеально, и вообще она идеальна.
Мы покупаем билеты в Эрмитаж и долго слоняемся по помпезным залам, делясь скромными познаниями в живописи, скульптуре и истории.
В одной из комнат останавливаемся у гравюры Хендрика Голициуса «Дракон пожирает спутников Кадма». Крылатый змей погребает под собой мускулистые тела греческих героев: в одного он вонзил толстые когти, другому впился клыками в лицо.
– Ужас, – говорит она. – А кто такой Кадм, и где он вообще?
– Он попозже подойдет, – объясняю я, – и убьет дракона. Потом станет знаменитым царем, женится на Гармонии, и всё у них будет зашибись. Но в конце окажется, что убитый им дракон принадлежал Аресу, и в наказание боги превратят его самого в дракона. А Гармония, увидев, что случилось с мужем, пожелает стать такой же, и боги исполнят ее просьбу.
– А если бы я стала монстром, – указывает она на картину, – ты бы тоже стал, чтобы остаться со мной?
– Да, – не раздумывая, отвечаю я. – А ты что сделаешь, если я превращусь в чудовище?
Она звонко смеется, и сидящая в углу бабка-смотрительница шикает на нас.
Когда Спайк закончил свою оду Рэрити, я тяжело вздохнул. Модельерша, очевидно, вертела маленьким наивным драконом, как хотела – ни о каких ответных чувствах с ее стороны не шло и речи. Даже мне в свое время повезло больше, чем этому дракончику.
– Не ходил бы ты к ней больше, – буркнул я, с силой растирая траву под ногами носком ботинка, – потом хуже будет.
– Что значит «потом»? – насупился Спайк.
– Потом ты подрастешь, и…
Я осекся: нет, читать лекции о половом созревании драконов мне явно не по чину. Сейчас он может упиваться своими высокими чувствами, платонической любовью, но рано или поздно природа потребует своего, и тогда… Даже если не учитывать, что драконы и пони совершенно разные, Рэрити все-таки старше, и, пока Спайк растет, она вполне может найти себе нормального жеребца…
– Черт, – сплюнул я.
– Что? – переспросил Спайк.
«Дожил, – зло подумал я. – Рассуждаю о спаривании единорогов. Не надо мне было начинать этот разговор».
– Ничего.
– Кирилл, а ты не помнишь, у тебя был особенный человек? Посоветуй, как вести себя с Рэрити.
Спайк посмотрел на меня взглядом примерного ученика, и я понял, в чем дело: хоть он, по словам Флаттершай, и объявил себя «пони в теле дракона», пацан есть пацан, и во мне он увидел более подходящую ролевую модель, чем окружающие его старшие… особи женского пола. Я поймал себя на том, что чуть не назвал этих пони «девушками».
Нельзя забывать, где я – в эфемерной стране обманчивого счастья, на провокации которой я зарекся поддаваться. Да, я обещал вести себя послушно и «исправляться», но этот дракон сам спрашивает мое мнение – и я не стану лгать, сыпля всякими благоглупостями о любви, которая «долготерпит, милосердствует, не завидует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла».
В конце концов, если я не буду покорно дожидаться, когда этот радужный мираж разрушится, а начну рушить его сам, будет не так обидно.
– Беги от Рэрити, пока не стал ее рабом, – ответил я. – Потом отвязаться будет сложнее. А потом хуже: ты увидишь, как она найдет себе… особенного пони, и будешь наблюдать за их счастьем, понимая, что оно никогда не было уготовано тебе, разочарование отравит всю твою жизнь.
– Но Рэрити моя подруга! – с жаром воскликнул дракон. – К тому же, она подруга Твайлайт и всех остальных. Даже если бы хотел, я не смог бы сбежать от нее… Разве что, снова пустился бы в драконью миграцию, но… Мне тут хорошо со своими друзьями.
– Это пока. Сейчас ты всем доволен, тебе достаточно просто быть рядом с Рэрити, потому что твоя юная любовь так сильна, что питает сама себя. И Рэрити этим пользуется: помыкает тобой, думая лишь о собственной выгоде. Но рано или поздно тебе потребуются ответные чувства. А их не будет, и ты поймешь, как тебя обманули, поймешь, что Рэрити тратила на тебя куда меньше сил и времени, чем ты на нее. Тогда ты обозлишься и дашь волю ярости. Незаменимых друзей нет: как только она поймет, что ты ей больше не полезен…
Дверь коттеджа распахнулась, и наружу выглянула Флаттершай:
– Ой, Кирилл, ты здесь! А я хотела идти тебя искать.
Она повернулась к усевшемуся наземь в позе мыслителя дракону:
– Привет, Спайк! Останешься на ужин?
– Хм…, нет, спасибо, – отрывисто проговорил он. – Я лучше пойду. Надо… помочь Рэрити, ага, да. Пока.
Он стремглав бросился к забору и скрылся за деревьями, оставив калитку распахнутой.
– Что это с ним? – обеспокоилась Флаттершай.
– Спёр мои сигареты, приходил извиняться.
– Ох, очень жаль…, хотя…, эм…, может быть, это к лучшему.
– Ага, – согласился я, – плохая привычка.
Пока пегас накрывала на стол: морковный салат, оставшийся с обеда яблочный пирог, ароматный травяной чай, – я размышлял о разговоре с драконом: как отзовутся мои слова в его детском мозгу? Как-то читал, что разум преступника подобен разуму ребенка – может ли из этого следовать, что каждый ребенок – преступник? А что, сигареты он уже украл, по рассказам Флаттершай, пытался подставить филина, когда приревновал к нему хозяйку. На что он еще способен?
Мне очень не нравилось то, как Спайк смотрел на меня, слушая мою тираду, – я знал это взгляд. В старших классах и на начальных курсах мне доводилось немного подрабатывать репетитором: школьная учительница английского, у которой я почему-то ходил в любимчиках, без спроса давала мой телефон мамашам, которые хотели пристроить своих чад к ней, но не могли заплатить столько, сколько она требовала, и вечерами я ходил к детям на дом, в основном, к пятиклассникам. Отказываться от денег было глупо.
Некоторые, самые старательные, смотрели на меня так же, как Спайк накануне, – внимательным взглядом примерного ученика, ловящего и принимающего на веру каждое слово учителя. А я смотрел на них и думал: «Вот этот золотоволосый «ангелочек», который так старательно выводит буквы в тетради, пойдет завтра в школу, и на переменах будет материться, издеваться над теми, кто слабее, портить имущество, избивать, утверждать свою власть и право… не быть одному».
Возможно, я зря развязал язык в присутствии дракона. Вряд ли Твайлайт Спаркл имела в виду это, когда говорила, что я могу причинить вред ее друзьям, но я всё равно очень надеялся, что мой разговор со Спайком останется между нами и не задержится у него в голове надолго.
– О чем задумался? – спросила Флаттершай. – Ты совсем не ешь.
Я спохватился, что стол давно накрыт, и, набив рот протертой морковкой, принялся энергично жевать, чтобы хруст в ушах заглушил мысли. Но сидевший с нами Энджел истолковал это неправильно: очевидно, решил, что нахлебник хочет съесть как можно больше, – и пододвинул к себе загребущими лапами миску с салатом и доску с пирогом.
– Энджел, как ты себя ведешь? – укорила его Флаттершай, и кролик окинул хозяйку суровым взглядом. – Как погулял, Кирилл?
– Да почти всё время сидел рядом с домом, – механически ответил я и безразлично заметил: – Красиво тут.
– Мне тоже нравится, – улыбнулась пони. – В Клаудсдейле не так: облака слишком белые, и немного режут глаза, на земле спокойнее.
После ужина Энджел завалился спать на втором этаже, а Флаттершай расположилась с книгой на диванчике.
– Люблю иногда почитать, – сказала она. – У меня не так много книг, как у Твайлайт, но, может быть, тебе что-нибудь понравится.
Я подошел к этажерке, заставленной вперемешку цветочными горшками, фотографиями в рамках и книгами. В основном пегас читала о ветеринарии и домоводстве, но нашлась и пара романов: «Сено дней», «Деринг Ду в поисках затерянного зебриного города».
– А есть что-нибудь о драконах? – спросил я.
– Нет, извини, – покачала она головой. – Честно говоря, я боюсь драконов, даже читать о них боюсь. Спайк – это единственное исключение, он ведь еще малыш. Правда, он милый?
– Да, довольно милый, – сухо подтвердил я.
В четверть двенадцатого Флаттершай решила, что пора спать. Она сменила мне повязку (кожа на культе стала плотнее, мясо сквозь нее уже почти не виднелось) и, пожелав спокойной ночи, поднялась к себе в комнату.
Я расположился, где и вчера, – на расстеленном на полу матрасе, натянул одеяло до подбородка и уставился в темный потолок с аппликацией оконного света. В тишине прозвучал двойной щелчок замка наверху.
Ночь прошла спокойно: рука не болела, заснул быстро, кошмары не мучили, – а утром проснулся от чувствительных тычков в бок: меня пинал кролик. Когда я пошевелился, садясь на полу, он отскочил и скрылся на кухне, где гремела посудой Флаттершай.
– С добрым утром, – мелодично протянула она, выглядывая в комнату.
– Ага.
– Кирилл, я сейчас иду к Рэрити: она просила нас с подругами побыть моделями для платьев, которые она хочет показать Фэнси Пэнтсу: у него связи в модных кругах Мэйнхэтена, и он, кажется, обещал отправить Рэрити на какой-то конкурс. Ты не мог бы покормить Энджела в обед? Я оставлю ему мороженное в холодильнике, но сначала пусть съест морковку.
Я угукнул и прошел в ванную, чтобы в кои-то веки умыться.
Набрал в рот воды из-под крана и долго полоскал, выплюнул. Принялся крутить в левой ладони кусок мыла, но тот выскользнул и начал кататься в эмалированной ванне, как скейтбордист на рампе. Пока я пытался его поймать, раздался стук закрываемой двери: Флаттершай ушла.
Кое-как умывшись и пригладив волосы левой пятерней, я вышел из ванной: Энджел сидел на столе и, чавкая, доедал что-то из тарелки. Рядом с ним стояла вторая тарелка, вылизанная до блеска: кролик сожрал две порции завтрака: свою и мою. Он поднял на меня глаза, показал язык и, спрыгнув со стола, ускакал на улицу.
Что ж, всё равно есть не хотелось. До обеда я просидел на полу, предаваясь воспоминаниям о том, как впервые остался один дома.
Мне шесть лет, стоит теплый август. В сентябре я пойду в школу.
Меня будят пробивающийся сквозь неплотно закрытые занавески утренний свет и шум на кухне: отец в отпуске, он готовит завтрак. Одевшись, убрав постель и умывшись, сажусь на тахту в родительской комнате и включаю телевизор.
На экране появляются кони из «Вестей», и я начинаю переключать каналы. Вскоре натыкаюсь на необычно нарисованный мультик о жизни некоей голодающей семьи и их соседей. Все персонажи носят странные, не русские и не американские, имена, которые я никак не могу запомнить, но мультик мне определенно нравится.
С кухни приходит отец, пододвигает к тахте низкий синий столик, приносит две тарелки манной каши. Почти не отводя глаз от экрана, проглатываю густую кашу цвета слоновой кости и выпиваю чай. Боковым зрением замечаю, что отец поднялся и, забрав посуду, снова ушел на кухню. Оттуда тут же раздается шум колонки и воды.
С интересом слежу, как рисованные дети бегают по округе, смеются над простецкими шутками, воруют карпов для матери.
Потом на экране появляются летящие самолеты, и их пилоты сбрасывают на городок бомбу. Тогда я еще не знаю, что это японский мультфильм о Хиросиме.
У нарисованных детей и взрослых вдруг начинает слезать, обнажая красные мышцы, кожа, и вываливаются глаза. По улицам, за секунды обратившимся в руины, медленно, с трудом бредут ослепшие люди, с их рук и ног свисают какие-то лохмотья: не то порванная одежда, не то оплавившаяся кожа. Они страшны, но и им самим страшно и больно. Те, кто выжил в огне, заражаются неведомой болезнью: у людей выпадают волосы, целые клоки отрываются вместе с кожей, потом их тошнит кровью, и они умирают.
В ужасе выключаю телевизор. Мне представляется, что эта зараза повсюду и может настигнуть мой город так же внезапно, как Хиросиму. Поднимаю ноги на тахту и подтягиваю к себе, будто отстраняясь от болезни, которая невидимыми змеями ползет по полу, подбираясь ко мне. Хочу провести рукой по волосам, чтоб проверить, не выпадают ли они, но не решаюсь.
– Пап! – зову я. – Папа!
Ответа нет. Впервые ощущаю звенящую тишину полного одиночества: отец молча ушел, оставив меня одного. В пустой квартире, наедине со страшным ядом, изливающимся из телевизора.
Ни души, только нарисованная зараза кажется живой, напоившей воздух, притаившейся в темных углах.
Страх гонит меня из квартиры. Выхожу на лестничную клетку и, встав на цыпочки, звоню к соседке – старой бабушкиной подруге бабе Люде.
– Кирюша! – радостно обнажает она золотые зубы. – Здравствуй, родной. Тебя папа за солью послал?
– Папа ушел, – отвечаю дрожащим голосом. – Можно, я у вас посижу, пока его нет?
– Заходи, родной, заходи. Всё равно одной-то скучно.
Минут через двадцать, когда мы с бабой Людой пьем чай с яблочным вареньем (я в основном налегаю на варенье: кусочки яблок в нем твердые, сладкие и прозрачные, будто леденцы), раздается звонок в дверь.
– Людмила Павловна, у вас? – слышу голос отца и весь сжимаюсь: ключей от дома у меня не было, поэтому, уходя, я оставил дверь открытой.
– У нас, у нас, – передразнивает соседка. – Ты чего ребенка бросил-то, а?
– Как бросил? – возмущается отец. – На полчаса в магазин отошел. Он сидел телевизор смотрел, и вообще, уже большой, скоро в школу, пора учиться самостоятельности. Кирилл, выходи!
Выхожу, потупившись, уставившись в покрывающую пол трухлявую циновку:
– Прости, папа, я больше не буду не закрывать дверь.
– Ну, ты дал, Кирюха! Что, мультик кончился?
– Нет.
– Так что? Ты без папки и часа не можешь? А как в школу пойдешь? Там нас с мамой не будет.
Я уязвлен тем, что отец бросил меня втихомолку, даже не сказав, куда и на сколько уходит, и не позвав с собой. Я еще не знаю, что вскоре одиночество на долгие годы станет моим единственным убежищем.
– Предатель! – тоненьким, но исполненным злобы голосом кричу я и начинаю молотить кулачками по отцовскому животу.
Он снисходительно смеется.
К двум часам объявился Энджел и жестами объяснил, что пора обедать. Я взял с подоконника морковку и положил на стол перед ним, но тот помотал головой и указал лапой на холодильник.
– Сначала морковку, – погрозил я пальцем кролику и почувствовал себя донельзя глупо.
Энджел демонстративно отодвинул морковку. Будь у меня две руки, я мог бы ее протереть: вроде, Флаттершай кормила его протертой морковкой с сахаром, и он нормально ел; хотя, возможно, дело не в пище, а в той, кто ее давал.
– Жри.
Энджел фыркнул и сложил лапы в оскорбительный жест. Я пожал плечами, забрал морковку себе и с хрустом откусил большой кусок.
Тут стены дома вдруг задрожали, пол завибрировал. Издалека послышался тяжелый стук, утробный рык завяз в стеклах, и те испуганно задребезжали. «Началось! – подумал я. – Землетрясение: как и предполагал, эта страна рушится, потому что сегодня я слишком хорошо спал, и кому-то могло даже показаться, что начал обживаться в этом домишке…»
Мы с Энджелом выбежали на улицу: вдалеке над Понивиллем поднимался зеленоватый дым, ветер разносил запах гари. Я хотел пойти навстречу бушевавшей стихии, встретить всё, что уготовил мне этот мир, – всё, чего заслуживаю. Но стихия, похоже, сама шла ко мне: звук гулких ударов приближался, всё больше становясь похожим на топот гигантских ног.
Зеленое облако надвинулось на небо над коттеджем, заслоняя солнце. Энджел обхватил меня за ногу, и я почувствовал, как он дрожит. Я и сам дрожал, борясь с желанием спрятаться в доме: «Это не имеет смысла. Мне не уйти от расплаты за то, то хотел сделать с ней, за кражу пистолета у деда…»
На нас с кроликом надвинулась тень, и я поднял глаза: над коттеджем нависал огромный фиолетовый дракон. Его ноздри расширялись, из них извергались струи колдовского изумрудного пламени, клубы грязно-зеленого дыма. В когтистой лапе он сжимал что-то белое.
Я понял, что случилось: рассказанная Спайком история повторялась, и, похоже, я был тому виной. Мои слова пробудили в нем ревность, которая в чем-то сродни жадности, и он снова вырос.
– Кирилл! – пророкотал дракон. – Вот она! Что Спайк с ней делать?
В лапе он держал Рэрити: единорог то что-то возмущенно кричала, то меняла интонации на просительные, увещевательные, но за тяжелым дыханием дракона слов было не разобрать.
«Рэрити, – подумал я. – Пони, которую я убил… в плюшевом виде. Сейчас я могу приказать дракону убить ее по-настоящему. Потому что она мне отвратительна, эта поганая манипуляторша, играющая на чувствах беззащитных перед ее чарами существ».
Я уже почти открыл рот, чтобы сказать: «Разорви ее, Спайк! Раздави, раздери когтями и клыками! Освободись от нее!» Но тут дракона нагнали остальные пони: впереди всех летели Флаттершай и голубой пегас, очевидно, та самая Рейнбоу Дэш, за ними мчались по земле Твайлайт Спаркл и две других пони.
– Спайк, пожалуйста, прекрати! – кричала Твайлайт Спаркл.
Флаттершай желтой стрелой метнулась к нам с Энджелом:
– Ой, мамочки! – задыхаясь от усилий, проговорила она, вставая между мной с кроликом и драконом и расправляя крылья. – Когда я поняла, что Спайк идет сюда, я так испугалась! Спасибо, что ты защищаешь Энджела, Кирилл!
Последняя реплика пегаса выбила почву у меня из-под ног: даже она не ошибалась во мне так сильно, как Флаттершай. Я тут собираюсь велеть дракону убить ее суку-подругу, а она решила, что я защищаю ее дурацкого кролика! Больше всего меня взбесило то, что после наивных слов Флаттершай я почему-то просто не мог сказать Спайку всего того, что хотел.
– Что с ней делать? – повторил дракон, отмахиваясь от назойливо кружащей вокруг него Рейнбоу Дэш и взмывающего в воздух лассо Эпплджек.
Услышав, что Спайк спрашивает у меня совета, пони замерли и, удивленно переглянувшись, уставились на меня. «Давай! – сжал я кулак. – Скажи ему раздавить их всех!» И неохотно процедил сквозь зубы:
– Отпусти.
– Отпустить? – переспросил дракон и, показалось, немного уменьшился в размерах. – Но она помыкала Спайком, как Кирилл и говорил, и не обращала внимания на чувства Спайка. Спайк прислуживал ей за столом, пока она болтала и кокетничала с этим Фэнси Пэнтсом, она не была благодарна Спайку.
– Думаю, она извлекла урок о том, что тобой не стоит пренебрегать и воспринимать твои услуги как сами собой разумеющиеся, – сказал я. – Ты дал ей понять, что с тобой шутки плохи, и она десять раз подумает перед тем, как снова попытаться манипулировать тобой.
Спайк стремительно уменьшался. Когда его лапа стала слишком маленькой, чтобы удержать Рэрити, единорог с пронзительным воплем упала на землю, у сужающихся ступней дракона, и остальные пони кинулись к ним.
Я решился приблизиться и увидел, что прежний маленький Спайк лежит без сознания, а Рэрити сидит рядом и причитает:
– О, Селестия! Что стало с моим милым Спайки-Вайки? Почему он не слушал свою Рэрити?
– Почему Спайк пришел к тебе? – повернулась ко мне Твайлайт Спаркл, и я развел руками. – Ладно, сейчас это неважно. Девочки, надо отнести Спайка в больницу. Рэрити, как ты?
– Я погибла! Погибла! – схватилась единорог копытами за голову. – Мой бутик уничтожен, Фэнси Пэнтс при смерти!
– Ясно, – саркастически хмыкнула Твайлайт Спаркл, – как обычно.
– Рэрити часто преувеличивает масштаб драмы, – пояснила Флаттершай. – На самом деле пострадала только внутренняя отделка бутика, а у Фэнси Пэнтса всего лишь легкое сотрясение: Спайк ударил его, когда еще не достиг своего полного размера.
Эпплджек взвалила дракона себе на спину и двинулась к городу, Рейнбоу Дэш полетела вперед, скрывшись за облаками.
– Мы еще поговорим, Кирилл, – сурово сказала Твайлайт Спаркл.
И они с Пинки Пай, поддерживая с двух сторон хромающую Рэрити, последовали за подругами.
– Как ты, Энджел? – заворковала Флаттершай, тыча носом в морду своего кролика. – Перепугался, маленький? Ну, ничего, всё кончилось, всё в порядке. Кирилл защищал тебя, мой хороший… Эм, кстати, Кирилл, а… почему Спайк пришел сюда, и как тебе удалось его образумить?
Мы вернулись в дом, и я признался Флаттершай – почти во всём:
– Вчера я сказал Спайку, что Рэрити не ценит его, а просто использует, и никогда не будет любить его так, как он ее.
– Но это же неправда! – ужаснулась пегас.
– Ты ее мысли читаешь? – скривился я. – Откуда тебе знать, что на самом деле творится у нее в голове? Слова или даже поступки не скажут правды о человеке… или о пони. Главное – какие у нее побуждения! Их ты знаешь?
– Нет, – признала Флаттершай. – Но Рэрити стала воплощением Элемента Щедрости – а это о чем-то говорит.
– Прости, – сник я. – Я не думал, что мои слова так повлияют на Спайка. Тем более, он сам попросил у меня совета, и я решил, что отказывать невежливо.
– Угу. Да…, я понимаю, что тебе трудно отказаться от своего мировоззрения (хотя оно неправильное!), но Спайк еще маленький и очень впечатлительный, поэтому не мог бы ты больше не рассказывать ему ничего вроде того, что рассказывал мне вчера – ну, о том, что дружбы не существует, – ладно? Если ты не против.
– А если против, применишь Взгляд? – не выдержав, оскалился я.
Мне хотелось ее спровоцировать, хотелось снова ощутить силу ее Взгляда и голоса: я глупо надеялся понять, как работает эта магия повелевания.
Флаттершай не ответила: удалилась на кухню, чтобы накормить-таки кролика. Я заметил, что она раскладывает мороженное по трем тарелкам: значит, не смотря на то, что пегас на меня дуется, я тоже приглашен к обеду.
И вот от этого мне стало стыдно.