"Эрмитаж"

7. Пасторальные картинки (часть 2)

Когда проснулся, солнце уже в полную силу ломилось в окна. С кухни слышался шум воды. На спинках кресел и дивана появились белые ажурные салфетки.

Энджел сидел в кресле, скрестив лапы на груди, и хмуро пялился на меня черными глазами-бусинами. Когда я шевельнулся, вставая, он соскочил с кресла и устремился за дверь.

– Доброе утро, – приветствовала Флаттершай, когда я, протирая глаза, зашел на кухню. – Эм, точнее, уже почти день: видно, ты вчера очень устал. Не стоило мне разрешать тебе так работать.

– Готовишься к визиту Рэрити?

– Да, она придет к обеду.

– Помочь?

– Ты умеешь делать вишисуаз? – осведомилась пони и, заметив мой непонимающий взгляд, пояснила: – Поньцузский холодный суп-пюре с картофелем, луком и сливочным маслом. Рэрити считает всё поньцузское очень изящным, и я решила ее порадовать: все-таки, она нечасто ко мне заходит, чаще я у нее бываю.

Флаттершай поручила мне нарезать картошку, и я взялся за дело. Орудовать ножом левой рукой было не легче, чем вчера.

– Рэрити знает, что я наговорил Спайку? – спросил я, искромсав пяток картофелин.

– Эм…, – неуверенно проговорила Флаттершай, помешивая лук-порей на сковородке.

– Ты хочешь ее задобрить, чтобы она на меня не злилась?

– Кирилл, – сказала пегас тоном очень спокойной, но очень недовольной учительницы, – мне кажется, твоя проблема в том, что ты везде ищешь какой-то подвох. Пони (и люди, я думаю, тоже) не любят, когда их подозревают в чем-то нехорошем. Да, Рэрити знает, почему разозлился Спайк. Но я просто стараюсь для подруги: не больше, не меньше.

Я нехотя прикусил язык: предстоящая встреча меня беспокоила. Дело было не только в происшествии с драконом: так уж сложилось, что Рэрити стала для меня ассоциироваться со всем, что я ненавидел в ней, и я не был уверен, что не попытаюсь сотворить с живым единорогом того, что сделал с плюшевым.

Флаттершай продолжала готовить: поставила на плиту кастрюлю с водой, набросала туда бульонных кубиков, накидала нарезанной картошки. Чувствуя, что больше не нужен, я вернулся в комнату и механически вытащил с полки «Сено дней», прочел: «Кольтен взял со стеклянной полочки пульверизатор и оросил летучим ароматным маслом свою светлую гриву….»

– На фиг, – буркнул я и поставил книгу обратно.

Вышел во двор и стал наблюдать за хаотично перемещающимися по загону курами. Их брожения напоминали движения органоидов клетки под микроскопом. По крайней мере, именно так я его себе и представлял. Или органоиды не двигаются?

Через какое-то время краем глаза уловил приближающееся к коттеджу белое пятно и поспешно вернулся в дом: еще не хватало встретить Рэрити одному.

Флаттершай сервировала стол.

– Она идет, – уведомил я.

– Ох, мамочки, вишисуаз еще не остыл! Надо было мне встать раньше.

«Все-таки она врет, – подумал я, – даже такое робкое создание не станет так беспокоиться из-за визита подруги. Она явно надеется задобрить Рэрити, чтобы та «подружилась» со мной, не поминая больных тем». И, кажется, мне пришла в голову идея, как ее поддержать.

В дверь постучали, и Флаттершай не без колебаний открыла:

– Здравствуй, Рэрити.

– Здравствуй, моя дорогая!

В комнату вплыла покрытая белоснежной шерстью пони с синеватой гривой и густо-голубыми глазами. Ее взгляд упал на меня, смерил с ног до головы. Глаза на миг задержались на копыте, которое я тут же спрятал за спину.

– Так вот, значит, каков человек, – проговорила единорог и слегка опустила голову, будто бы в исполненном достоинства поклоне: – Что ж, рада нашему знакомству, месье Кирилл. Я – Рэрити.

– Enchanté, – согнулся я пополам. – C’est honneur de vous rencontrer.
("Очарован. Познакомиться с вами — честь")

– Alors, parlez-vous ponçais? – распахнулись глаза единорога.
("Так вы говорите по-поньцузски?")

– Oui, un peu.
("Да, немного")

– Флаттершай, – хрипловато прошептала Рэрити, скосившись на хозяйку, – ты не говорила, что он знает поньцузский.

– Я не знала, – пролепетала пегас.

– Est-ce que vous maîtrisez cette langue-là? – продолжил я.
("Вы хорошо владеете этим языком?")

– Non…, pas parfait, – отвела взгляд Рэрити.
("Нет..., не в совершенстве")

– Je pourrais vous aider avec celà si vous voulez.
("Я мог бы помочь вам с этим, если желаете")

– Vraiment? Je… j’adorais, mais…
("Правда? Я... я бы очень хотела, но...")

Как удачно, что в университете я изучал французский.

Общаться с пони было в чем-то проще, чем с людьми: их морды выражали эмоции гораздо ярче, яснее, чем человеческие лица, и даже я мог относительно легко понять, о чем думает Рэрити, по ее выражению. Не знаю, считались ли в Эквестрии французы (или, как говорили здесь, поньцузы) такими же законодателями моды, как на Земле, но единорог-модельерша, очевидно, обожала всё «поньцузское» (даже слоган ее бутика гласил: «Chique, unique et magnifique»), и ей очень хотелось овладеть их языком. Однако просить помощи в этом у человека, который наговорил ее «дружку» гадостей про нее, было выше ее достоинства, и сейчас она боролась с собой, решая, что для нее важнее: осуществить давнюю мечту или высказать всё, что она обо мне думает.

– Je serais heureuse si… ("Я была бы счастлива, если..."), – проговорила Рэрити и, запнувшись, перешла на нормальный язык: – Право, это так неожиданно. Однако я была бы очень благодарна, если бы вы дали мне несколько уроков. Полагаю, мы можем помочь друг другу, у вас ведь тоже есть некоторые… хм, пробелы в образовании в определенных областях.

Что и требовалось доказать: если человек полезен, с ним будут водиться, закрывая глаза на его недостатки. А как только станет бесполезным, тут же начнут обращать внимание на все его изъяны, и в итоге исключат из списка друзей.

Рэрити оценила меня как полезного.

– Как хорошо, что вы сразу нашли общие темы, – довольно сказала Флаттершай. – Располагайтесь, сейчас будет готов обед.

Пегас ушла на кухню, а единорог аристократично присела в кресло, подложив по себя передние ноги.

Рэрити слегка поводила головой, оглядывая комнату, то и дело ее взгляд останавливался на мне, и тут же продолжал движение. Я молчал.

Она всегда считала, что худой мир лучше доброй ссоры, и всякий раз, когда я поднимал тему ее мнимой (или не мнимой) неверности, говорила: «Кир, ну не начинай снова! Почему мы не можем больше просто спокойно разговаривать, как раньше?» – и переводила тему на что-то нейтральное. Меня возмущала ее способность и, главное, желание общаться так: ведь она знала, что я ею недоволен, и она сама была мной недовольна, но очень долго предпочитала делать вид, что никаких разногласий у нас нет. Пока ее чаша терпения не переполнилась. В тот миг, когда она велела мне убираться и больше не заговаривать с ней, я даже отчасти возликовал: наконец-то она сняла свою улыбчивую лицемерную маску!

Так почему теперь я вдруг стал следовать ее примеру, и вместо того, чтобы выяснять отношения с Рэрити, попытался отвлечь ее левой темой?

Очевидно, потому что Флаттершай не хотела скандала, и в плату за ее заботу я должен был помочь его избежать. Это честно, это справедливо.

– Кхм-кхм, – прокашлялась единорог, – я полагаю, нам следует обсудить график наших занятий, не так ли? Поскольку ваше пребывание здесь – тайна для большинства, я могла бы приходить по вечерам. Впрочем, я еще должна буду свериться с ежедневником.

– Mais vous êtes libre aujourd’hui, – заметил я.
("Но вы свободны сегодня")

– Сегодня я пришла по настоянию Флаттершай, – в голосе пони будто бы против ее воли, но слишком уж хорошо отмерено прорезалась сухая холодность, – чтобы преподать вам урок. Я не была готова, что мне самой представится шанс получить какие-либо уроки от вас.

– Как угодно, – безразлично пожал я плечами.

– Могу ли я спросить, откуда у вас копыто?

– Это дар принцессы Луны, – ответила за меня Флаттершай.

Она вернулась в комнату, катя перед собой тележку с тремя тарелками вишисуаза и столовыми приборами.

– Самой принцессы? – Рэрити окинула меня скептически-удивленным взглядом, будто сомневалась, что я достоин таких даров, и покачала головой, дескать: «Вот же ведь».

Я помог хозяйке переставить всё на столик, и мы принялись за еду.

Рэрити левитировала перед собой ложку и салфетку, периодически промокая рот и отпуская комплименты поварским способностям Флаттершай. Пегас краснела и смущенно улыбалась.

– Право не стоило утруждать себя такими изысками, дорогая, – в пятый раз повторила Рэрити, и пегас ответила:

– Было совсем не сложно. Но я старалась. Рада, что тебе понравилось.

– Что ж, полагаю, пора переходить к цели визита, – сказала единорог. – Вам нужно научиться дружить, я правильно понимаю, Кирилл?

Я послушно кивнул, и она продолжила:

– Ничто так не привлекает пони, как щедрость.

– Халяву все любят, – согласился я. – Скажите лучше, как понять, действительно ли вас ценят за вашу щедрость, или просто видят в вас простака, у которого можно поживиться? Вот вы, например, сшили бы мне за бесплатно куртку?

Рэрити задумчиво подняла глаза к потолку и поджала губы.

– Вряд ли, – продолжил я, – ведь я не ваш друг. Но, если щедрость проявляется только для друзей, как можно продемонстрировать ее тем, кто другом не является?

– Они увидят, как щедры вы к друзьям, и…, – начала единорог.

– И захотят стать вашим другом исключительно ради выгоды, – прервал я.

– Но Рэрити щедра и к незнакомцам, – вставила Флаттершай. – Помнишь, я рассказывала о водяном змее, который потерял ус…

– Она просто убрала его с дороги доступным ей способом, к тому же…, – я обратился к единорогу: – насколько я знаю, вы тогда сказали, что не можете терпеть такого издевательства над стилем, как одноусый змей?

Рэрити сдержанно кивнула, и я добил:

– Получается, вы действовали только в своих интересах и в интересах своей группы. Бескорыстной щедрости не существует. Ничего бескорыстного не существует.

– Но разве это плохо, уважаемый? – приподняла бровь Рэрити. – Я поступаю так, как мне хотелось бы, чтобы поступали со мной. Быть щедрым, добрым, честным, верным, веселым и умным – выгодно, и я не вижу здесь совершенно ничего дурного.

Я прикусил язык и набрал в рот соплеподобного вишисуаза, чтобы притупить боль. Я-то думал, меня хотят научить чему-то чудесному, высокому и непостижимому для моего примитивного разума, но нет: всё в итоге сводится к личной выгоде.

Я был щедрым – помогал Лехе и остальным с учебой, и они в награду пытались вытащить меня из депрессии. Был добрым – побежал «спасать» незнакомую девчонку, и она провозгласила меня героем. Был веселым и умным – и ей и знакомым было интересно меня слушать. Был честен в своих неумелых чувствах и верен ей… Вроде, всё по списку. Так что же я сделал не так?

«Стоп!» – приказал я себе, через силу проглатывая французский суп. С каких пор я пытаюсь что-то понять и чему-то научиться у этих пони? Я ведь собирался только делать вид, что учусь, потому что не хотел, чтобы принцесса сослала меня на луну за дерзость, и не хотел возвращаться в свой мир, где меня ждут больной дед и она, знающая, что я хотел ее уничтожить. «Не думай, – повторил я себе, – не думай слишком старательно, просто существуй здесь, внутри этого ада или подсознания, как существовал когда-то в книгах и играх. Это место не может тебя ничему научить, это просто способ побега от реальности. Стань эскапистом, каким был до встречи с ней, и не помышляй о реальности. Зачем реальность, если можно прекрасно жить в вымышленных мирах?»

– Впрочем, я вижу, у вас несколько иные стандарты? – осведомилась Рэрити, заметив мое замешательство.

Флаттершай настороженно переводила взгляд с единорога на меня и обратно.

– Неважно, – проговорил я. – Главное, какие стандарты у большинства. Буду стараться соответствовать.

– Что ж, мне пора возвращаться к работе, – сказала Рэрити. – Флаттершай, дорогая, спасибо за восхитительный обед.

Едва за гостьей закрылась дверь, у Флаттершай подкосились ноги, и она опустилась на пол:

– Ох, мамочки, как хорошо, что всё обошлось, – пролепетала она, – я так боялась, что вы поссоритесь.

– Мы просто действовали так, как нам выгодно, – пожал я плечами.

– Пожалуйста, не понимай слова Рэрити буквально, – попросила Флаттершай, поднимаясь на дрожащих ногах. – Она занимается бизнесом, поэтому и прибегла к такой… эм, метафоре.

Когда мы убирали со стола остатки обеда, явился кролик и потянул пони за ногу, указывая на дверь.

– Ох, да, конечно, ты прав, Энджел, – пробормотала она, – мне давно пора проведать зверюшек.

Пегас с питомцем ушли, оставив меня на хозяйстве.

Когда с мытьем посуды было покончено, я уселся на пол и несколько минут бездумно рассматривал кружевную салфетку на спинке кресла, где за обедом сидела Флаттершай. Все-таки скучно без компьютера.

Между тем, мышцы в отягощенной железным копытом руке продолжали ныть – не сильно, но если не отвлекаться от этого ощущения, оно становилось в высшей степени раздражающим. Принял упор лежа и несколько раз отжался: мне казалось, что если левую руку тоже напрячь, это поможет. Но не помогло.

Набрал в кладовке зерна из мешка и пошел кормить кур. Белые и рыжие птицы всё так же бессмысленно бродили по загону, вращая головами и клюя землю. Но стоило бросить им первую горсть зерен, их движения обрели вектор – будто обладая коллективным разумом, они разом устремились к еде, сбиваясь в кучу и толкаясь. Одну, белую, товарки отпихнули дальше всех, так что ей было никак не добраться до корма, и я бросил ей щедрую горсть зерна.

Радость ее была недолгой: среагировав на звук, куры кинулись к ней, оставив кучу не склеванных зерен. Тупые твари.

От скуки я стал бросать зерна по одному и пытаться вычислить наиболее приспособленную курицу – ту, которая успеет добраться до большинства зерен, – но вскоре бросил это дело и высыпал сразу всё в загон.

Вскоре от зерен ничего не осталось.

Сытые куры, нахохлившись, уселись на землю и уставились в пустоту невидящими черными глазками. Некоторые ушли в деревянный курятник. О чем они думают?

Мне вдруг показалось, что я и сам рискую стать такой же курицей – бездумным животным, занятым лишь поддержанием собственного существования. Страшно мне стало от того, что я увидел в этом больше плюсов, чем минусов: никакого выбора, никакой ответственности, никаких размышлений о том, что правильно, а что нет.

Стараясь ни о чем не думать, вернулся в дом и начал по очереди брать книги с полки и пролистывать их, не читая.

Вдруг в дверь постучали. Звук вырвал меня из апатии, заставил вздрогнуть. Флаттершай при всей своей стеснительности не стала бы стучаться в дверь собственного дома. И вовсе не обязательно, что пришелец – одна из посвященных в мое существование пони.

Я тихонько приблизился к окну и выглянул за занавеску, но угол зрения не позволял увидеть стоящего у входа.

Стук повторился, и раздался голос:

– Это Твайлайт. Есть кто-нибудь дома?

Я открыл.

– Здравствуй, – сдержанно сказала единорог, и я посторонился, давая ей пройти в дом. – А где Флаттершай?

– Убил и съел, – оскалился я, но тут же осекся: – Извини. Она зверей проверяет. Хочешь есть?

– Пожалуй, – кивнула Твайлайт Спаркл, усаживаясь в кресло у столика. – Я вижу, ты освоился.

Я коротко рассказал ей, как помогал Флаттершай по хозяйству и знакомился с пони. Потом принес с кухни остатки французского супа. Единорог захватила ложку сиреневым колдовским полем и занесла над тарелкой. Зачерпнула, направила в рот – и поперхнулась:

– Оно же холодное!

– Это вишисуаз, – пояснил я с видом шеф-повара в изысканном ресторане. – Его подают холодным.

– Хм, ладно, – развела верхними ногами Твайлайт Спаркл и принялась энергично поглощать кушанье. – Должна признать, что из-за занятий я иногда забываю о еде, и сегодня как раз такой день… А вообще-то, довольно вкусно.

Она пыталась есть и говорить одновременно, и белые, с едва заметной желтизной струйки супа-пюре потекли у нее по подбородку. Я скривился и кивком указал ей на салфетницу.

– Прошу прощения, – смутилась единорог, утирая рот. – Как тебе методика Флатетршай? Разговоры с Хранительницами Элементов Гармонии принесли какую-нибудь пользу?

– Да, я понял, что дружба – это магия.

Твайлайт Спаркл подозрительно прищурилась, и я развил мысль:

– Я не знаю истории языка в Эквестрии, но у нас на Земле слово «магия» этимологически связано со словом «машина», «механизм»: ты жмешь рычаги и получаешь эффект. Моя проблема в том, что я ждал от дружбы… и от любви чего-то, не знаю точно, как это назвать, духовного, возможно, ощущения некоей мистической связи, подлинного единения, и меня приводило во фрустрацию то, что я не мог этого достичь. Однако пони, особенно, Рэрити, дали мне понять, что дружба – это исключительно механический, материальный феномен, не более чем способ сосуществования эгоистичных индивидов, основанный на взаимопомощи в расчете на некую плату. Отличие от обычных рыночных отношений в том, что при дружбе гарантии оплаты нет. Это и называется доверием… или добротой, или щедростью – приносить пользу другим, не имея твердых гарантий, что получишь от них то же взамен.

– Не может быть! – воскликнула Твайлайт Спаркл. – Рэрити не могла такого сказать. Ты, должно быть, неправильно ее понял своим искаженным дисгармонией разумом. Я уже достаточно давно изучаю Магию Дружбы и могу авторитетно заверить тебя, что Дружба – гораздо больше того, что ты сказал. Это очень сложное, комплексное явление… Знаешь, у меня ведь тоже когда-то не было друзей. Именно поэтому принцесса Селестия и поручила мне изучать Магию Дружбы, и, как видишь, я сделала определенные успехи. Сможешь и ты – главное, не замыкайся на одной идее. Вообще-то, Дружба – нет тот предмет, который можно изучать только в теории. Только практика поможет постичь ее суть.

– И как я могу практиковаться в дружбе, если у меня нет друзей?

Это как быть выпускником, которого не берут на работу, потому что у него нет опыта работы. Замкнутый круг.

– Но, Кирилл…, – морда Твайлайт Спаркл выразила обиженное удивление, которое и меня изрядно смутило: что я такого сказал? – Разве ты не… не видишь?

– Что?

– Несмотря не то, что ты сделал, мы все готовы стать твоими друзьями, – сказала единорог. – Мне не ведомо, какова была твоя судьба на Земле, но то, что ты не позволил Спайку… сделать с Рэрити что-то страшное, говорит о том, что ты не так плох, как подозревают принцессы, и как, возможно, считаешь ты сам. Вероятно, я была слишком жестка с тобой, но я хочу тебе помочь. Мы все хотим.

Пони выжидательно смотрела на меня, а я молчал, осмысливая ее слова. Я надеялся скрыться в Эквестрии – в тишине и покое, отринув заботы и беды реального мира, и потому намеревался вести себя так, как хотят местные. Но разве дружба не должна накладывать какие-то обязательства, которые способны нарушить покой? Моя жизнь дома стала невыносима именно после того, как я попытался стать полноправной частью общества, так не приведет ли дружба с пони к такому же результату? С другой стороны, вся моя стратегия строилась на притворстве, так почему бы мне просто не сказать то, что Твайлайт Спракл хочет услышать?

– Не говори за всех, – решил поломаться я. – Рэрити явно от меня не в восторге, да и я от нее. Мы не вцепились друг другу в глотки только из-за Флаттершай. Рейнбоу Дэш и Эпплджек тоже заговорили со мной лишь по ее просьбе. Пинки Пай…

От одного воспоминания о ее розовости начало резать глаза, и я просто махнул рукой.

– Ну, а сама Флаттершай? – спросила единорог. – Она очень расстроится, если узнает, что ты не хочешь быть ее другом после всего, что она для тебя сделала.

– Ты только что подтвердила тезис о том, что дружба покупается, – заметил я.

– Я лишь пытаюсь изъясняться на понятном тебе языке, – строго сказала Твайлайт Спаркл. – Разумеется, дело не в том, что Флаттершай ждет от тебя такой же доброты, какую проявляет сама, но ты ведь сам несколько минут назад говорил, что стараешься отплатить ей за заботу.

– Она добра ко всем, да? И готова дружить со всеми? Такое недорого стоит. Предпочитаю, чтобы меня выбирали в друзья из-за моих личных качеств, а не из-за склада характера.

– Ты очень хочешь быть особенным? – нахмурилась единорог.

– Я хочу быть единственным! – крикнул я и резко замолчал.

Какого черта я вовлекся в диалог? Надо было согласно кивать – и всё. Я ничего не докажу этим пони, да мне это и не нужно, потому что тогда мне, возможно, придется уйти. Неизвестно, куда.

Твайлайт Спаркл вскочила с кресла и напряженно уставилась на меня, будто испугалась, что сейчас наброшусь на нее, а потом перебью и всех прочих пони – чтобы стать единственным обитателем мира. Впрочем, я даже не рассматривал такой вариант: понимал, что магам-единорогам я не соперник. Да и летучие пегасы с силачами-пони легко могли бы со мной справиться.

– Извини, – пробормотал я, глядя в пол, но вдруг нашелся и посмотрел в лицо Спаркл: – Я ценю вашу помощь, просто мне сложно: я как будто слеп, а меня заставляют идти по незнакомой местности. Слово «дружба» для меня слишком громкое, я не хочу им разбрасываться, не будучи уверен, что смогу соответствовать…

Как и во многих «философских» беседах с ее участием, сейчас я не мог понять, говорю ли я искренне или просто выдаю обезличенный поток слов, который, как мне кажется, от меня ожидают.

– Я хочу сделать всё правильно, – подытожил я. – Ты ведь знаешь, как это важно. Но мне недостаточно того, что кто-то скажет: «это правильно, поступай так». Я должен сам быть уверен, сам убедиться.

– Я понимаю тебя, – кивнула Твайлайт Спаркл. – Не буду давить. Ты только держи себя в копы… в рука… в руке и копыте и не натвори чего-нибудь вроде того, что было со Спайком.

Только сейчас сообразил, что единорог не выказала никакого удивления «подарку» Луны, и предположил: «Скорее всего, принцессы держат свою протеже в курсе того, что делают со мной».

Твайлайт Спаркл попрощалась, выразив надежду, что мы еще не раз встретимся и поговорим, и исчезла в сиреневой вспышке.

В окна уже лился душный оранжевый свет клонящегося к закату солнца, в его лучах хаотично плавали пылинки. А ведь только вчера убирался. Грязь всегда найдет способ проникнуть в дом.

Для разнообразия я присел на диван и попытался развалиться, но размеры не позволяли: подлокотник больно впивался в икры. Немного повозившись, я сел по-турецки и, раскинув руки по спинке, запрокинул голову. Правая рука всё ныла. Закрыл глаза, чувствуя, как мною вновь овладевают усталость и апатия. Прошептал:

– «Скончаться, сном забыться. Уснуть и видеть сны…»

Так меня и застали вернувшиеся Флаттершай и Энджел.

Неохотно поднялся с дивана и доложил о том, что покормил куриц и Твайлайт Спаркл.

– Очень хорошо, – мягко улыбнулась пегас.

Мы поужинали остатками вишисуаза и белым хлебом с принесенным Флаттершай медом. Энджел, правда, есть отказывался, и, пока хозяйка уговаривала его покушать, я вымыл большую часть посуды.

Ушел в комнату и улегся на пол, накрывшись пледом.

Пони и кролик оставались на кухне.

Я стал прислушиваться к тому, как Флаттершай воркует с питомцем. Голос пегаса успокаивал, убаюкивал: смысл слов до меня уже не доходил, только приятный звук. Я не то, чтобы заснул… Грезилось, что я – огромное ухо, которое лежит на полу и слушает всё, что происходит в коттедже: поскрипывание половиц, говор пони, чавканье и сопение кролика.

Слышал, как Энджел протопотал по лестнице и хлопнул дверью в хозяйскую спальню. Слышал последовавшее за этим цоканье копыт Флаттершай. Но скрипа двери не услышал: пони застыла у входа.

– Кирилл…, – тихо позвала она.

Глаз не открыл, ничего не ответил.

– Вчера и сегодня ты был молодцом. Надеюсь, мы сможем тебе помочь.

Два цока, легкий скрип и щелчок замка.

---

Прошла, должно быть, неделя, или чуть больше.

Днем я помогал Флаттершай с хозяйством. Она научила меня отличать полезные для кур травы, растущие вблизи коттеджа, я собирал их, ссыпал в деревянное корытце, измельчал насаженным на палку лезвием, смешивал с зерном и вываливал получившееся зеленое месиво в курятник.

Сделал удочку и ловил в небольшой речке рыбу для хищников: Флаттершай понимала, что некоторым ее животным необходимо мясо, но самой ей всегда было неприятно добывать такой корм, поэтому она с радостью перепоручила это мне. Поначалу улов постоянно срывался: не получалось нормально подсечь левой рукой, – но со временем я приноровился.

По вечерам на часок приходила Рэрити, и я помогал ей заучивать спряжение поньцузских глаголов.

Регулярно заглядывала с проверкой Твайлайт Спаркл.

Иногда вламывалась Пинки Пай с тортом, и я каждый раз боялся, что она в порыве мультяшного веселья запустит им мне в лицо. Но обходилось.

Эпплджек не появлялась: у нее было слишком много дел на ферме и на рынке. Рейнбоу Дэш – тоже: видимо, не считала человека достаточно крутым, чтобы им интересоваться.

Но однажды эта пасторальная идиллия была нарушена.

Как-то после вечернего урока Рэрити сообщила, что уезжает на показ мод в Кантерлоте вместе со Спайком (дракончик вызвался помочь ей с чемоданами платьев), и ей не с кем оставить свою младшую сестру.

– У Пинки хватает забот с младенцами Кейков, – сказала она, просительно глядя на Флаттершай, – Эпплджек очень занята на «Сладком яблочке». Твайлайт с головой погружена в какую-то научную работу, а ты же знаешь: когда дело доходит до исследований, она ничего вокруг не замечает, – и я боюсь, что она не сможет уследить за Свити Бэлль. Рейнбоу Дэш в Клаудсдейле…

Пегас замялась и взглядом указала единорогу на меня:

– Я всегда рада присмотреть за детьми, – неуверенно проговорила она, – но Кирилл…

– Да, прости, – Рэрити опустила голову ровно настолько, чтобы казалось, будто она пытается скрыть расстроенное выражение, но при этом оно было бы заметно, – мне не стоило и просить. Конечно, я понимаю, что человека никто не должен видеть…

У Флаттершай страдальчески искривились губы, и она тихонько пропищала:

– П-прости, я… эм, я не хотела тебя огорчать. Может быть, я как-нибудь смогу, эм…

Рэрити подняла голову, всем своим видом выражая сочувствие бедному пегасу и готовность смириться с любым ее решением. «Подлая манипуляторша даже подруг не жалеет, легко заставляет чувствовать себя виноватыми».

– Я могу спрятаться, – предложил я. – В сарае, например. А ты скажешь Свити Бэлль, чтобы не входила туда.

– Но это же на целый день и на ночь, – возразила пегас.

– Переживу.

– Спасибо, Кирилл, – сказала Рэрити. – Это очень благородно… хм, и щедро с вашей стороны.

– Стараюсь, – улыбнулся я и зло подумал: «Льстивая манипуляторша».

Ранним утром следующего дня я вместе со своими пожитками был эвакуирован в сарай. Флаттершай перетащила туда мои спальные принадлежности: тюфяк, подушку и одеяло, – и снабдила пикниковой корзинкой, куда впихнула столько еды, что я заподозрил, что мне придется сидеть здесь намного дольше суток.

Внутри пахло сырым деревом и чем-то строительным вроде известки. Было почти пусто: в дальнем правом углу к стене прислонены несколько досок и огородный инструмент: пара лопат, грабли, несколько тяпок. Левую стену занимал стеллаж с банками из-под краски и аккуратно сложенными строительными мешками, – видимо, всё это осталось с незапамятных времен возведения коттеджа.

Тонкие доски, составляющие стены, жалобно поскрипывали и постанывали от утреннего ветра. Было зябко. Я забился в угол за стеллажом, застегнул куртку и, откупорив термос, глотнул горячего чая.

Глубоко вздохнул. Предстояло ждать.

В начальной школе по утрам меня будили отец или мать. Обычно я просыпался за пару минут до их прихода, но не вставал – ждал, когда меня толкнут. Придя в школу, ждал, когда закончится урок. На переменах, в то время как одноклассники резвились в коридоре, сидел за партой в пустом классе и ждал, когда прозвенит звонок. Ждал, когда Антон перестанет надо мной издеваться. Ждал выходных, ждал каникул. Потом выпускных экзаменов, потом вступительных, потом снова выходных и каникул.

После знакомства с ней начал ждать встреч, свиданий, прикосновений.

Возможно, я попросту не умел жить – умел только ждать.

День проходил насыщенно: я играл сам с собой в крестики-нолики, чертя копытом на земляном полу, тихонько ступал из угла в угол, прислушиваясь к звукам с улицы, ел, сидел, лежал в полудреме, поднимался и снова начинал ходить.

Судя по доносившимся со двора писклявым воплям, Свити Бэлль явилась не одна, а с подружками – самопровозглашенными членами Ордена Меткоискателей, детей-пони в поисках своего особого таланта. Флаттершай рассказывала, чего она натерпелась, когда они ночевали у нее последний раз.

Выглянул в щель между досками: три маленьких пони в красных накидках носились по двору, по очереди прыгали через забор и что-то кричали. Флаттершай стояла поодаль и, скорее всего, увещевала их поберечься, то и дело оглядываясь в мою сторону.

Я оторвался от щели и вернулся к крестикам-ноликам. После нескольких партий снова посмотрел наружу: пони уже не было, видимо, ушли в дом.

Понемногу вечерело. В сарае становилось всё темнее, пока помещение не наполнилось непроглядной тьмой, лишь в щели между досками изредка проскальзывало мерцание звезд. Я лег в угол и закутался в одеяло, но сон не шел.

Не знаю, сколько прошло времени прежде, чем за дверью послышалось цоканье. Вначале я подумал, что это пегас пришла меня проведать, но голоса разубедили:

– Но, Скуталу, Флаттершай просила не входить в ее сарай.

– В том-то и дело, Эпплблум! Раньше она никогда ничего такого не говорила, значит, в сарае точно что-то интересное. Может быть, мы станем Меткоискателями Раскрывателями Тайн!

«Проклятая обратная психология», – подумал я, вжался в пол и затаил дыхание.

– Это неправильно, девочки, – послышался третий голос, – вдруг Флаттершай держит там какое-нибудь больное животное: вдруг оно заразное?

– Боишься? И кто после этого цыпленок?

Дверь скрипнула. Я съежился под одеялом – авось, сойду за мешок с картошкой.

У пони был фонарь: я будто чувствал, как его луч проползает по укрытой одеялом спине.

– Там кто-то лежит, – сдавленно прошептала Свити Бэлль.

– Да нет, куча какая-то.

– Говорю тебе, лежит. Пошли отсюда.

«Да, – подумал я, – идите. Я мешок-мешок-мешок, а вовсе не человек».

– Я проверю.

– Не надо.

Кто-то из мелких приблизился и ткнул копытом мне в спину.

– Что-то мягкое. Вроде, оно спит.

– Уйдем, Скуталу!

– Я только посмотрю, кто это.

Пони стащила с меня одеяло, и все трое хором выдохнули:

– Ого…

– Это мартышка?

– Больше похоже на безрогого минотавра.

– Давайте станем Меткоискателями Открывателями Новых Зверей!

Разворачивающаяся сцена напомнила мне о первых днях в Эквестрии – не самых приятных. Я решил, что, раз уж всё равно обнаружен, смысла притворяться спящим нет, и повернулся к пони:

– Привет.

Меткоискатели вздрогнули и попятились.

– З-здрасте, – проговорила рыжая с крыльями.

Я встал на ноги, и луч света от фонаря Свити Бэлль упал на меня. Взгляды всех троих мгновенно метнулись к торчащему из рукава копыту.

– А! – завопили они. – Поньборотень!

И кинулись наутек.

Я побежал было за ними, но застыл на пороге сарая. Пони с криками неслись к коттеджу. В окне на втором этаже зажегся свет: Флаттершай проснулась. Через миг ставни распахнулись, и пегас вылетела навстречу детям.

– Флатшай, ты шо, водшься с нечистй силой? – воскликнула желтая пони, от волнения проглатывая половину слогов. – Бабуля Смит рсказывала мне сказки про поньборотней, но я думала, эт прост выдумки.

– Ох, мамочки! – пегас опустилась на землю. – Я же просила вас не входить в сарай, непоседы! Это не нечистая сила, это человек…

Впятером мы собрались в гостиной. Флаттершай объяснила гостьям, кто я такой, и строго-настрого запретила кому-либо рассказывать. Меткоискатели пообещали и даже в знак приятия постукались со мной копытами – это у них вместо рукопожатия.

Однако случай с проникновением в сарай оказался наглядным примером того, как маленькие пони соблюдают строгие запреты Флаттершай: уже через два дня в уединенный коттедж пожаловала сама Мэр в сопровождении «депутатов» и Хранительниц Элементов Гармонии, чтобы лично зарегистрировать нового необычного жителя Понивилля.

Меткоискатели проговорились о человеке во время стычки со своими школьными врагами, чтобы морально их унизить: «Вот, мол, Даймонд Тиара и Сильвер Спун, какие у нас чудесные знакомые, пусть и нет Меток и богатых родителей!» Даймонд Тиара доложила об этом своему отцу Филси Ричу, довольно важной шишке в городке, а тот довел до сведения Мэра.

Меткоискатели, конечно, слезно просили у Флаттершай прощения за несдержанность, и та, конечно, их простила: что взять с детей? – но дела было уже не поправить.

Так я стал достоянием общественности.

Против ожиданий, лишь меньшая часть пони побаивалась и сторонилась меня. Большинству было любопытно. «По улицам человека водили», – и понивилльцы глазели на меня, как на диковину. Меня представили видным гражданам: знатным кондитерам Кейкам, семейству Эппл и лично Филси Ричу.

Его мелкая дочка вилась вокруг меня и поминутно спрашивала, подружились ли мы. Если мотивы Твайлайт Спаркл сотоварищи были для меня туманны, то причина, по которой со мной хотела «подружиться» Даймонд Тиара, была совершенно очевидна: пони мечтала приобщиться к моей внезапно возникшей славе и, таким образом, утереть нос Метокискателям. Мне стоило больших усилий не пнуть эту мерзкую избалованную девчонку. Впрочем, она хотя бы не пыталась (или еще не умела) скрывать свою мерзость и желание доминировать, поэтому выглядела в чем-то честнее той же Рэрити.

Потом меня притащили на урок в местную школу, и учительница Черили даже предложила мне вести факультативные уроки поньцузского. И на Земле дети в школе напоминали сметающее всё на своем пути стадо, а в Эквестрии они были еще и копытными, поэтому я пошел было в отказ, напирая на то, что могу кого-то чему-то научить один на один, но с толпой не совладаю. Однако Твайлайт Спаркл сказала:

– Это отличный шанс, чтобы стать более социальным, Кирилл. Я настаиваю, чтобы ты хотя бы попробовал.

– К тому же, это факультатив, – добавила Черили, – то, что жеребята выбирают сами. Поэтому те, кто придут, будет вести себя хорошо, ведь они придут по своей воле, никто не станет их заставлять.

Я хотел возразить, что дети – неподходящий объект для тренировки коммуникативных навыков такого психа, как я (инцидент со Спайком отлично показал, чему я могу научить), но подумал: «А, черт с ним. Мне-то какая разница? Хотят – получат».

И начал вести уроки.

Однажды в середине января, заметив, что она стала ко мне холоднее, Игорь процитировал мне слова испанского философа Бальтасара Гарсиана-и-Моралеса: «Пока ты новинка, тебя ценят. Новое нравится – новенькую посредственность больше ценят, чем привычную знаменитость», – и заключил:

«Ты ей наскучил, чувак, перестал быть новым. Она изучила тебя досконально и больше не находит в тебе интереса. Ты для нее, как пластилин, — лепит из тебя, что хочет».

«И что делать?» – спросил я.

«Стань опять новым. Покажи, что в тебе еще есть что-то, что способно ее удивить».

«Но у меня ничего нет! Я всё ей отдал!» Я был уверен, что весь свой накопленный за годы одинокой жизни скудный запас любви, ласки и нежности я отдал ей, – и у меня не осталось ничего, кроме пустоты, которую можно было заполнить лишь ее ответной любовью. Но я ее не чувствовал, и это приводило в бешенство, питающее бред ревности.

«Тогда развивайся, – пожал плечами Игорь. – Сам узнавай что-то новое, занимайся непривычными делами – и снова станешь интересным. Или, если лень, найди новую девку, которая тебя еще не знает».

В полном соответствии с изречением Моралеса, моя популярность в Понивилле быстро сошла на нет. Я перестал быть диковинкой для пони и остался просто одним из граждан.

Если поначалу мои уроки поньцузского посещали чуть ли не все жеребята-школьники, то через пару недель остались только Меткоискатели и Даймонд Тиара с прихлебательницей Сильвер Спун, а потом и последние две перестали ходить.

Я снова начал проводить больше времени в доме Флаттершай и, в общем-то, был рад возвращению нарушенного покоя.

Иногда заглядывал к Эпплам: я «изобрел» инновационную для Эквестрии технологию сбора яблок – пригвоздил к длинной палке половину пластиковой бутылки. Обычно пони просто колотили по стволу задними ногами, и яблоки от тряски валились за землю, при этом некоторые разбивались и приобретали нетоварный вид. Людское же приспособление помогало собирать яблоки более бережно, и Эпплы просили меня помогать им в саду: почему-то магия, позволяющая им удерживать в копытах разные предметы, на палки не распространялась. Каким-то образом Эпплджек и Биг Макинтош на глаз определяли яблоки, склонные к помятости, и указывали мне на них, а после того, как я их снимал, сбивали остальные по старинке.

Впрочем, вскоре они приноровились орудовать палками самостоятельно.

Я сделал вывод, что так работает их копытная магия: каждую вещь они научаются держать по отдельности. Видимо, младенцы не могут удержать вообще ничего, потом развивают возможность хватать соски и игрушки, потом – столовые приборы и так далее, пока их копыта не приспособятся к удержанию всего спектра предметов, которыми в жизни оперируют взрослые пони.

В итоге, и на ферме я стал не нужен, и практически перестал отходить от коттеджа Флаттершай. Как прежде, ловил для ее зверей рыбу, занимался курами, прибирался в доме.

Вроде всё было хорошо и спокойно, но железное копыто, казалось, постоянно тяжелело. Всё труднее было держать осанку, и я начал ходить, пригибаясь к земле, с каждым днем ниже и ниже.

Волосы на руках, ногах и груди стали жестче и гуще. Ногти на пальцах темнели и делались толще, каждую ночь они срастались, не давая развести пальцы, и приходилось разрезать их педикюрными ножницами. А копыто продолжало тянуть к низу.

Проснувшись однажды утром, я не смог встать на ноги, и начал ползать по дому на четвереньках.

Рывком поднял корпус, будто восстающий из гроба вампир в старых фильмах. Отшвырнул одеяло и в предрассветной полумгле начал рассматривать, ощупывать свое тело: волосяной покров был редким и мягким, человеческим. Приложил ладонь к груди – сердце билось в ребра.

Всего лишь кошмарный сон.

– Нет, – сипло пробормотал я. – Нет, Луна, слышите? Не смейте!

Меня знобило. Лихорадочно соображал, пытаясь отделить цепкие воспоминания сна от того, что было в реальности. Встреча с Меткоискателями – на самом деле или нет? Знакомство с Мэром, уроки в школе, сбор яблок…

Я чувствовал, что с момента первого разговора с Рэрити прошло много дней, но не мог пока точно сказать, какие события их наполняли.

Трясясь, впихнул сломанные дрожью руки и ноги в рукава и штанины, влез в ботинки и вышел на улицу.

Было серо и тихо. Пошатываясь, побрел прочь – от коттеджа, от пони… Наивно было полагать, что я просто смогу здесь остаться и жить, припеваючи. Меня не оставят в покое. Но разве я не мечтал стать животным, чтобы никогда ни о чем не думать и не переживать? Так почему бы мне не ассимилироваться, не превратиться в одного из этих жизнерадостных пони? Почему я расценил этот сон как кошмар? Что это – наказание или спасение? Я не мог принять ни того, ни другого: наказания боялся, спасения не заслуживал.

Вышел к небольшому пруду под одиноким ясенем, который виднелся из окна коттеджа. По серебристо-зеленой водной глади стелился белесый туман. Из зарослей камыша на дальнем берегу доносились отдельные кваки лягушек.

Сел на мокрую от росы прибрежную траву и запустил в нее руку, будто в волосы. Трава была прохладной, толстой и сочной, живой. Прижал ладонь к мягкой земле, стараясь прочувствовать, впитать в себя ее реальность.

Иногда после пьянок у Лехи я оставался на ночь. Выходил на балкон и, крепко схватившись за цементные перила, дымил сигаретой. Дым скреб язык, горло и легкие, как бы говоря: «Хоть я и выгляжу бесплотным, я есть, я настоящий». Родной городок с высоты девятого этажа был, как на ладони. Вот наш университет, вот улица, где мы с ней впервые поцеловались, вон там дом Игоря… С балкона все события, когда-либо происходившие внизу, казались мелкими и незначительными. И тем страннее было осознавать, что именно они определяют жизнь и настроение.

В такие моменты я ощущал всю огромность мира, а главное – ощущал себя его частью. Дым сигарет напоминал о смерти, и это позволяло осознать, что я жив, что я настоящий.

Наверное, это можно сравнить с приступами «тошноты» сартровского Антуана Рокантена, когда «предметы вдруг начинали существовать в его руках», и он осознавал всю бессмысленность своего бытия, осознавал, что он – лишь один из этих существующих, тварных предметов. Только меня это краткое чувство не повергало в уныние, а воодушевляло. Большую часть времени мой мир был туманным, эфемерным, люди – пустыми внутри наборами полигонов толщиной в пиксель, я – блуждающим между ними бестелесным призраком. И я радовался, когда мог прочувствовать реальность, плотность, огромность всего сущего и себя самого как его части.

Что-то подобное я пытался вызвать в себе теперь, сидя у пруда под деревом. Я до сих пор не был уверен, в бреду ли я или в аду, да и предпочитал не думать об этом слишком много. Но трава, земля и роса были настоящими – я осязал их. Пускай шизофреники тоже не могут отличить галлюцинации от реальности – не важно. Как говаривал Морфеус из «Матрицы», «реально то, что осознаешь».

Наконец, сумел рассортировать воспоминания и понял, что моя известность в Понивилле реальна. Реальными были все события последних дней, кроме превращения в пони. Я остался собой.

И только сейчас, оказавшись, спустя столько дней, в уединении, понял, как же устал от всех этих пони, как давно не был один.

Я всё сидел на берегу, глядя, как рассасывается туман над водой, как начинают на ней появляться красноватые блики выползающего из-за горизонта солнца. Громче и чаще квакали лягушки. Теплело, однако, медленнее, чем раньше: время в Эквестрии все-таки шло, и, по словам пони, близилась осень.

Солнце повисло в небе огромным желтым глазом, от его пристального взгляда бросало в пот – а может, просто, в конце концов, стало жарко. Должно быть, уже пора было кормить кур, но я не хотел уходить.

– Кирилл, – послышался сзади тихий голос, и я обернулся: к пруду, осторожно ступая, приближалась Флаттершай. – Я думала, ты с утра пораньше ушел на «Сладкое яблочко».

– Давно там не был, – пожал я плечами. – Просто решил посидеть в одиночестве.

– Странно, – едва заметно улыбнулась пегас, опускаясь рядом. – Я тоже иногда сюда прихожу, когда устаю от… эм, от остальных.

– М-м-м, – покивал я, – Эрмитаж.

– Что?

– В переводе с французского означает «отшельничество, место уединения». Так назывался дворец одной земной царицы, где она отдыхала от государственных трудов.

Некоторое время мы молча сидели на берегу, смотрели на воду. Флаттершай заметила:

– Знаешь, мне кажется, одиночество – это не так уж плохо: можно подумать, осмыслить всё, что делаешь, и никто не отвлекает.

– Намек понял, – усмехнулся я, поднимаясь, – пойду займусь делами.

– Нет, Кирилл, – остановила меня пони, – тебе не обязательно уходить, если ты не хочешь. Мы можем… эм, побыть в одиночестве… вместе.