Винил и Октавия: Университетские дни
Глава 11
Октавия отпрянула, потеряв прежнюю решимость от чувства прикосновения на своих губах: «Мне так жаль, я эм-м!»
Но ди-джей не собиралась позволить этому закончиться, только не после всего этого времени, не после всех этих проклятых мыслей! Она не позволит этому видению просто растаять. Единорожка приблизилась, обняв серую кобылку за шею. Жар от мордочки распространился по всему телу, словно электрический заряд, от которого заискрил каждый нерв и дрогнул каждый мускул.
Столкнувшись с подобным натиском страсти, Октавия перестала отступать и вместо этого попыталась выстоять под этим напором. Иногда она пыталась поцеловать единорожку в ответ, но выходило это довольно неловко, и большую часть времени она сдерживала себя.
Ни то чтобы Винил была мастером поцелуев; судя по всему, она считала, что, если её губы касались мордочки Октавии, всё было как надо. И хотя виолончелистка немало прочитала о подобных ситуациях, вспомнить хоть что-то под таким натиском необузданных эмоций было крайне затруднительно.
Наконец, тяжело дыша, они отстранились друг от друга на мгновение, длившееся более секунды. Белые щёки Винил заливал густой румянец, а на мордочке читалось выражение крайнего удивления собственными действиями. Октавия и сама была удивлена не меньше. То, что зародилось как смутное желание, её усилиями быстро переросло в нечто большее.
«Мне жаль», – прохрипела Винил, её голос дрогнул дважды в этом коротком предложении.
«Мне… нет», – раздался ответ виолончелистки. Увидев, как брови подруги поползли вверх, она продолжила – «Хотя я пока не… не уверена, что д-думать, я не могу сказать, что мне не
понравилось. Эм, воспринимай это как тебе угодно».
Казалось, белая кобылка пытается подобрать слова, она облизнула губы, словно собираясь что-то сказать, но продолжила молчать. Только тихое гудение компьютера не давало им погрузиться в абсолютную тишину.
«Я не знаю-», – наконец начала единорожка, но её голос опять дрогнул, она замолчала, гранатовые глаза заметались по комнате, словно в поисках пути для побега – «В смысле, я не знаю-», – голос опять дрогнул. Она откашлялась и сглотнула – «Понятия не имею, что я делаю», – ди-джей слегка хохотнула – «О, Селестия, что я делаю?» – её глаза уставились на Октавию – «Что мы делаем?»
Виолончелистка пожала плечами, не в силах дать вразумительный ответ. Он был для неё такой же тайной, как и для второй кобылки. Всё, что земная пони могла делать, это смотреть в красные глаза, практически сводившие её с ума. Яркие, они словно обладали гипнотическим действием.
Октавия заставила себя отвернуться: «Винил…», – тихо начала она – «Когда… когда я была в чём-то не уверена, моя мать- О, святая Селестия, моя мать!» – глаза серой пони распахнулись при воспоминании о последнем разговоре со старшей кобылкой – «Она меня убьёт!»
«А? Почему?»
«Потому что я только что поцеловала-», – виолончелистка резко понизила голос – «Потому что я только что поцеловала кобылку!» – прошипела она, озираясь, словно ожидая, что её мать выскочит из-под кровати.
«Да как она узнает об этом?» – в этот раз ди-джей высказала разумную мысль.
«Рано или поздно она узнает. Она всегда обо всём узнаёт рано или поздно», –голос земной пони был тихим, почти как у испуганного жеребёнка.
«Ого. Ладно, кажется, я начинаю отчётливо представлять себе, каким было твоё детство».
Октавия начала нервно ходить по комнате взад-вперёд: «Всякий раз, когда я делала что-то, что ей не нравилось, она тут же тащила меня к психологу. А та, молча, смотрела на меня до тех пор, пока я не рассказывала обо всех своих тайнах».
«Что?! Ты это серьёзно?» – единорожка почувствовала укол вины за то, что при первой встрече сочла серую кобылку самодовольным и унылым снобом. Естественно, на первый взгляд в ней не было ничего примечательного, ведь её индивидуальность буквально вытравили из неё! Никаких секретов, никаких потайных мест, чтобы спрятаться, никаких собственных мыслей… она не росла, её выращивали. Внутри единорожки вздымалась ярость, подобно левиафану, поднимающемуся с морских глубин, концентрируясь на призрачном образе «матери».
«Боюсь, что это, действительно, так. И… кажется, всё дошло до того состояния, когда у меня остаётся всего один способ найти выход из… затруднительной ситуации». – Октавия сознательно старалась не смотреть на вторую кобылку.
Эти слова ранили Винил. Как не абсурдно, осознание того, что её мечтам в итоге, возможно, не суждено сбыться причиняло боль: «Хорошо», – тихо произнесла она.
«Прости, Винил. Я бы хотела быть как ты и просто забыть обо всём, но… моя голова просто… разрывается ото всех этих мыслей… мне нужно с ними разобраться, пока… ну, не знаю. Пока не стало хуже».
«Всё в порядке», – на этот раз ди-джей слабо улыбнулась – «Я слегка потеряла голову. Не следовало мне давить… в смысле, надо мне быть посдержанней в подобных ситуациях».
«Да, но… что сделано, то сделано, и сейчас мне надо разобраться в собственных мыслях, пока я опять в них не запуталась».
Октавия на мгновение замерла в тишине, думая о чём-то своём, а затем медленно направилась к двери. Винил мысленно закричала, не желая отпускать это мгновение. Я не могу дать ей уйти! Иначе она никогда ко мне не вернётся! Несмотря на всю свою нелепость, именно эта мысль заставила единорожку нарушить молчание: «Погоди!» – кобылка с кьютимаркой в виде скрипичного ключа замерла на полушаге и обеспокоенно оглянулась. Ди-джей сглотнула, понимая, что единственный способ не запнуться посреди слова это выпалить всё сразу: «Я-тоже-об-этом-не-жалею. Э, я про поцелуй. Это было… вот».
Единственным ответом Октавии стала мягкая улыбка благодарности.
Когда дверь закрылась, Винил вновь осталась в комнате наедине с незаконченной песней… и вкусом виолончелистки на губах.
Служащая за стойкой выглядела озадаченно, несмотря на царившее вокруг оживление: «Мисс Октавия? Чем я могу быть полезна?»
Изобразив свою самую убедительную улыбку, Октавия сделала шаг вперёд: «Я хотела узнать, могу ли я записаться на приём к студенческому психологу».
«Разумеется!» – ответила собеседница, как показалось Октавии, чересчур воодушевлённо. Большинство работников вели себя странно в её присутствии, и серая кобылка начинала подозревать, что материнское вмешательство тому виной – «Наша система позволяет-»
«Эм, прошу прощения, но мне нужно попасть на приём как можно скорее» – она не хотела отвечать так резко, но от одной мысли о матери внутри разгоралось нетерпение.
«Ах, да, конечно! Мои глубочайшие извинения, мисс Октавия. Я сию же минуту позвоню и узнаю, свободен ли он сейчас», – единорожка поднесла телефон к уху и быстро набрала номер. Капелька пота скатилась по её затылку – «Алло? Это приёмная. У нас тут Октавия, желает узнать, когда у вас будет свободное время. А? Прямо сейчас? Это просто прекрасно! Сейчас я отправлю её к вам», – повесив трубку, служащая вновь чересчур радостно улыбнулась Октавии – «Вам очень повезло! Поднимитесь наверх и направо. Вам в последнюю дверь справа».
«Спасибо… вам?» – несколько сбитая с толку, но, тем не менее, благодарная за скорый ответ, Октавия двинулась в указанном направлении, всякий раз изумляясь, когда кто-то из работников или преподавателей уступал ей дорогу. Ощущение было подобно тому, что испытываешь, когда все вокруг смеются над шуткой, которую ты не понимаешь.
Подходя к двери, Октавия увидела, как оттуда вытолкали жеребца. Им оказался пони, которого она видела на занятиях Винил по рисованию, только теперь он выглядел несколько более измождённым: «Эй, я ещё не закончил!» – крикнул он сердито. Из кабинета донеслось что-то невнятное, и жеребец поплёлся по коридору, отпихнув Октавию в сторону.
Не зная, как реагировать на то, чему она только что стала свидетелем, виолончелистка постаралась просто не придавать этому значения. Как бы ей ни хотелось разобраться в причине столь грубого обращения с этим жеребцом, земная пони не могла позволить себе забыть о собственных проблемах… особенно, учитывая, что с одной из них она делила комнату.
О, Селестия, как мне смотреть ей в глаза после такого?
Кабинет оказался маленьким, почти тесным, большую часть пространства занимал огромный стол, по обе стороны от которого стояли стулья. Сидевший за столом пони согнулся, копаясь в одном из ящиков. Его вьющаяся красная грива казалась очень знакомой, и когда он сел прямо положив перед собой папку, Октавия увидела почему.
«Привет, Октавия!» – Псих аж просиял – «Готова отправить свои проблемы в нокаут?»
«Только не с вами», – она развернулась, чтобы уйти.
«Эй, секундочку! Я такой же компетентный специалист, как и любой другой», – ответил он, защищаясь.
«Да, и ещё вы весь семестр подталкивали меня к вражде с другим студентом».
Поморщившись, преподаватель и по совместительству практикующий психолог виновато почесал затылок: «Когда ты так говоришь, это звучит подло, но это было лишь ради развлечения! Ты могла бы сказать мне прекратить в любе время. К тому же, я уже давно этим не занимаюсь».
«Не важно, я… не думаю, что могу обсуждать эту проблему с вами», – Октавия и сама чувствовала себя виновато, кто она такая, чтобы выбирать психологов?
На мгновение воцарилась тишина, после чего Псих наклонился вперёд: «Это связано с Винил?» – тихо спросил он.
Кобылка кивнула. Всё связано с Винил.
«Октавия…», – он вздохнул – «Слушай, я хочу тебе помочь с чем бы это ни было, но мне нужно чтобы ты мне доверяла. Понимаю, я выгляжу не очень… профессионально на занятиях, но я отношусь к своим обязанностям очень серьёзно».
Виолончелистка взглянула на преподавателя, но не нашла в нём и намёка на веселье. Ни затаившейся в уголках губ улыбки, ни искорки в глазах: «Хорошо…», – настороженно ответила земная пони, закрыв дверь и усевшись на стул.
«Итак», – он сложил копыта на груди – «Что случилось?»
Вот чёрт, теперь ей придётся всё ему рассказать.
«Я… полагаю, что для начала мне следует кое-что объяснить», – заговор раскрылся – «Мы с Винил друзья. Мы дружим с первого нашего задания», – со вздохом она закрыла глаза – «Вы были правы, у нас куда больше общего, чем мы думали».
Когда никакого ответа не последовало, виолончелистка взглянула на жеребца. В его выражении ничего не поменялось, и не было никаких признаков того, что он собирается обратить это признание себе в выгоду. Воодушевлённая таким профессиональным отношением, земная пони продолжила.
«Мы… мы стали довольно близки за последние несколько недель. Не знаю, что вы узнали из этой вашей папки, но в школе у меня не было друзей. Винил предложила мне дружбу, и я вцепилась в это предложение изо всех сил. Поначалу я решил, что отношусь к ней слишком эгоистично, как к своей собственности, но потом мне стало казаться, что, возможно, ей так же одиноко, как и мне. В любом случае, сейчас это не важно», – она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Это не помогло – «Что важно, так это то, что мы стали такими близкими друзьями, что Винил удалось убедить координатора разрешить ей переехать ко мне».
Октавия позволила себе слабо улыбнуться: «Это было прекрасно. Я никогда не была так близка к кому-то, кто не является частью семьи. Или… нет, мне кажется, я чувствую себя ближе к ней, чем к своей семье».
Псих тоже улыбнулся, но это был признак понимания и искренности, а не насмешка: «Рад это слышать».
Улыбка кобылки померкла: «Но… всё изменилось. Я по-прежнему чувствую близость к ней, но… Я не уверена, что это именно. Я, как и прежде, хочу проводить с ней как можно больше времени, но теперь я думаю не о разговорах, походе в кино или посиделках в Таверне Блю. Теперь я думаю о… о том, какие у неё нежные копытца, как её шёрстка блестит, словно усыпанная бриллиантами… и… и…», – неожиданно для себя виолончелистка уронила слезу. Жеребец протянул ей через стол коробочку с салфетками, но кобылка замотала головой – «Нет, всё хорошо, я в порядке. И почему я вообще плачу, ведь это не грустно».
«Пони плачут не только когда им грустно. Они могут плакать от счастья, от страха, или даже из-за любви. Прошу, не сдерживай себя, если чувствуешь, что тебе это нужно. Слёзы могут помочь сильнее, чем ты думаешь», – его голос был спокойным, полным доброты и понимания. Было странно слышать его от обычно оживлённого преподавателя, но, тем не менее, это помогало.
Октавия с благодарностью взяла салфетку: «Спасибо», – ещё пару мгновений виолончелистка собиралась с мыслями, затем продолжила– «Я… Я не такая наивная, как многие считают. Я знаю, что значат эти чувства к Винил, даже если… даже если я ещё не готова это принять. Проблема в том, что я не испытывала подобного ни к одному пони, особенно к к-кобылке».
Псих какое-то время обдумывал её слова, потом откинулся на спинку стула: «Осознание собственной сексуальности это не что-то традиционное. Ах, прошу прощения за каламбур», – он немного покраснел, но серая кобылка не обратила на это внимания, глядя в окно на зелёную лужайку – «А учитывая, что Винил стала твоей первой настоящей подругой, я могу лишь представить, сколь противоречивые чувства ты испытываешь. Однако, несмотря на это, на занятиях ты проявляла абсолютное спокойствие. Из чего я смею предположить, что что-то произошло, какое-то событие, которое заставило тебя искать помощь извне».
Октавия кивнула, по-прежнему глядя в сторону: «Я… впервые увидела её без очков. Я никогда не считала себя впечатлительной, но…»
«Ага. Она заметила, что ты смотришь на неё? Или же ты… что-то сделала?»
«Я что-то сделала», – прошептала кобылка.
«И что произошло?» – тихо спросил преподаватель.
«Я её поцеловала», – произнеся это вслух, она словно собрала все мысли воедино. Она поцеловала Винил. В губы. Первый поцелуй оказался поцелуем с кобылкой, да к тому же с лучшей подругой.
«И… как отреагировала Винил?» – Псих, казалось, весь напрягся.
Октавия залилась краской, вспомнив внезапное настойчивое давление на своих губах и вкус губ Винил, ощущение её дыхания, когда та отчаянно продолжала напирать: «Она поцеловала меня в ответ».
«Возможно, я теряю хватку, но, по-моему, это же хорошо».
«И да… и нет. Тут слишком много всего; моя мать, другие студенты, моё обучение… трудно думать обо всём сразу».
«Так не думай», – просто предложил жеребец. Заметив, как Октавия вскинула брови, он пояснил – «Не думай слишком много. Я точно знаю, что ты усваиваешь программу обучения быстрее, чем преподаватели успевают её читать. Твоя мать, как я слышал, сейчас находится в своём имении. И даже если бы она узнала обо всём в то же мгновение, как ты поцеловала Винил, ей, всё равно, потребуется несколько дней, чтобы разобраться с делами, прежде чем она сможет приехать. Что касается других студентов, так у них полно своих проблем, уж поверь, я разговаривал ни с одной сотней».
«И что же мне делать?» – Октавия бросила салфетку в корзину и пригладила гриву.
«Возьми небольшой отпуск на пару недель. На две, если быть точным».
«Но ведь экзамены через три недели!» – воскликнула виолончелистка.
«Да, но ты готова к ним настолько, что для тебя они окажутся не сложнее конкурса по рисованию в детском саду. Всё будет в порядке, поверь. Ходи на занятия, как обычно, делай записи, но не более. У тебя есть вещи поважнее», – оранжевый жеребец улыбнулся, напомнив своё привычное состояние.
«По-моему, вы первый учитель, который говорит мне не учиться, но так и быть. И что мне делать вместо этого?»
«Поговори с Винил. Расскажи ей о своих мыслях. Думаю, ты ей тоже нравишься».
И хотя эта идея вскружила ей голову, Октавия на этом не закончила: «То есть мне надо две недели разговаривать?»
Псих взмахнул копытом: «Пообедайте вместе, сходите в кино, всё в таком духе. Просто проводи время с ней, и твои трудности решатся сами собой».
«Неужели всё так просто?» – спросила она с надеждой в голосе.
«Будет просто, если ты захочешь. Помни, не думай слишком много, просто делай что-нибудь. Или, ‘не думай, делай’. Делай то, что кажется тебе естественным, и истина откроется тебе», – он моргнул – «Эй, а неплохо вышло. Можешь меня процитировать, если хочешь».
Они вместе рассмеялись, и с каждым мгновением виолончелистка чувствовала себя всё лучше. Просто озвучив свои проблемы кому-то, на кого можно было положиться, земная пони почувствовала облегчение.
Мне нравится Винил, но есть- стоп.
«Мне нравится Винил», – произнесла кобылка с сияющим видом.
«Может тебе стоит сказать это ей?» – ответил Псих, подмигнув.
Я хочу быть с ней прямо сейчас, но это- стоп.
«Отличная идея!» – она соскользнула со стула и направилась к двери, замерев лишь на мгновение, чтобы оглянуться – «Спасибо вам», – жеребец кивнул и помахал на прощание.
Когда звуки шагов окончательно затихли, он открыл папку. Поверх нескольких листов детального психологического анализа был прикреплён маленький жёлтый листочек, который он замечал и раньше, но не придавал ему значения.
Псих,
Вы ведь сообщите мне, если моя Октавия придёт к вам на приём, верно?
Это было бы очень мило с вашей стороны.
-Л
Какое-то время он пристально смотрел на эти слова, выведенные безукоризненным почерком, напоминавшим о кобылке, которая только что ушла. Каждый росчерк был безупречен, каждое слово имело ощутимый вес.
Затем, небрежным движением копыта он смахнул бумажку. Та, петляя и кружась в воздухе, опустилась на дно корзины рядом с салфеткой.
«Упс», – прошептал Псих, захлопнув папку.