Страховка на троих

Глава 7

Полночь мерно потягивает соки из выцветшего города, изначально задуманного для свала отбросов, а в итоге ставшего их родоначальником. Кажется еще чуть-чуть – и выпьет до дна все эти омертвелые улицы, не видевшие ничего кроме пьяных или продажных копыт, не слышавшие кроме отборного мата и неумелой ругани ни единого слова. Она собиралась царить, потеснив власть мэра, играя городом темными нитями дождя, словно марионеткой, наспех сделанной перед провальным спектаклем и пугающей детей своими глазами без зрачков.

Десант из тысячей капель высаживался на это поле боя, на эту войну животных инстинктов с остатками карающей природы – в слепом безрассудстве, хлещущие розгами воскресной школы отвесные линии священника-дождя, пытались выбить из этого места всю дрянь, заглушая звуки выворачивания очередного перебравшего в ближайшую помойку, не исключено, что на такого же набравшегося друга, убирая кровь и порванные резиновые изделия, которые иногда надевали спящим налакавшимся единорогам на рог, просто так, ради тупой шутки или в память старых склок, топя тысячи разбитых судеб, первый раз продавшихся в этот вечер, а может быть и далеко, далеко не первый, в горящем стыде скрывающиеся в темных, ненужных комнатах от очищающей воды – но триксвилльцам было что противопоставить и этой полночи, возомнившей, что в десять часов, она уже может кидать несмелые заявки на трон, и плывущему за водной завесой небу, которое они слепили блесками разрезающих сгущающийся мрак фонарей, и, как ни странно, в этой реальности зло (а лучше сказать первобытное начало) потихоньку, шаг за шагом, брало вверх — дождь отступал, умывал копыта, видя, что ничего уже не исправит эти земли, проданные до самого основания, отсасывающие сами у себя, за свои же деньги, получающие удовольствие и дергающиеся в тике от противной слякоти происходящего одновременно; все это перемешивалось с мыслями бредущего, мимо кучей грязи и прожженных минут, пегаса, который не обращал внимание ни на свинцовое небо (хотя его вернее было бы назвать нефритовым – до такой степени склизкой зеленью отдавались края его псевдочерных туч), ни на рассыпанные замыленным жемчугом звезды, изредка просвечивающие сквозь то или иное грозовое облако, показывая всем свое превосходство, хотя истинный их вид давно уже забыт – сквозь пелену едкого тумана, не разъедающего одежду казалось только потому, что не хотел прикасаться к этим прокаженным, проклятых Дискордом пони, звезды здесь казались заплывшими глазами очередного наркомана; сузившиеся в маленькие белесые точки, они были не нужны, как не нужен по хорошему был весь этот лишай непотребства, из-за своей гордыни имеющий дерзость называть себя городом. Мерное покачивание задумчивой головы пони резким контрастом прервал вырисовывающийся силуэт круглой избы, с краев которых завывающий ветер, от которого пегас крепче кутался в потертый плащ, срывал бесполезные травы – что-то подсказывало, что полезные хозяйка хранила внутри.

Я буквально с головой нырнул в мешочек, по величине не превосходящий половинку моей ноздри и с шумом втянул остатки бодрящего запаха. Надо было идти, тенью, мимо этого дождя, и тогда он, может быть, не заметит меня, простит и не станет наказывать, во имя какой-то своей, личной Высшей Дождливой Справедливости. Хотя возможно его подставили тучи – я не был до конца уверен. Зато одно я теперь знал точно — надо будет попросить у Зекоры травы послабее.

Дверь со скрипом открылась, привычный к деталям взгляд пегаса успел выхватить знакомую обстановку из старых, но добротных стульев, вокруг круглого стола, пары-тройки портретов, на которых было изображено что угодно, только не лицо хозяйки и дикой импровизации камина – разваленного в правом углу (если у круга есть правые углы) комнаты минипоставмента из обгорелых кирпичей, в котором тихо трещал костерок, грея бывалый, местами тонкий, чуть ли не до просвета, котел, над которым зависло облако зелено-синего испарения. Все это не имело значения, потому что сейчас ему в лицо влетел дух, не запах, а именно дух чего-то другого, не похожего на этот город, свободного и гордого, лишь чуть-чуть, неуловимо изменившегося внутри.

Секунда – и я оказался в приветственных объятиях, нырнув с головой в пышную белую гриву, которой под стать носить королеве, а не травнице-кальянщице. Перед носом в опасной близости пролетел паук.

— Роттариан! Лягать мой стог! Каким путем каких дорог? Оставь да — нет и прав — не прав, и растворись под дымом трав.

Глаза зебры хитро прищурились, и она протянула свой мундштук – трубка была бы для нее слишком мужской, даже для эпатажа она не могла себя пересилить. Я усмехнулся. Некоторые вещи с годами не меняются. Полосатые, говорящие стихами вещи…

— Кора! А ты как была няшкой, так и осталась. – я выскочил из объятий, и глянул на стену, тактично отвернувшись от мундштука. – Никак не расстанешься с прошлым?

— А то не я, то мирный сон, и он растаял, как сезон, когда снегами полон путь – растаял, оголяя суть.

Зекора задумчиво посмотрела на рамку, в которой смеялась молодая и резвая зебра с ирокезом, не знающая ни рецепта плотицина, ни проблем, с которыми лучше не иметь дела… Она повернулась и моргнула глазами.– Давай быстрей, чего хотел?

— Что? После стольких лет ТЫ наконец бросила? – опешил я с удивлением. Она говорила стихами с тех пор, как я ее знаю, и я боялся, что первые отступления от своих принципов могут повести и к другим – Зекора никогда не курила ничего крепче кальяна, не делала рецепты, выделенные в ее книге красным (только один раз, по молодости, или два, в общем, не делала, да) и не ела полосатые леденцы. По ее уверением, последнее не предвзятость, а просто не любовь к леденцам. Естественно за леденцы я больше всего и боялся…

— А ты смотрю, не поумнел. – Я понял, как сильно затупил, под взглядом хмыкнувшей зебры. – Давай не спи, тебе настой и синих листьев под Луной?

— Ну, стандартно, а настой, пожалуй, нет, – я не стал говорить, что в прошлый раз, я скакал на Лекси часа четыре. С учетом того, что она в ту ночь уже пять дней, как была у бабушки, я зарекся тогда не брать у Корри ее «фирменный рецепт». Меня потом две недели ревновали к разорванной подушке. — И есть среди стандартных что-нибудь послабее?

— Слабее нет, взяла сама. Мне давят черные дома, а я привыкла налегке, камин, кальян… и все на «к». — Зекора устало опустилась на кресло. Одно из ее копыт нетерпеливо постукивало.

— Слушай – замялся я, знаю реакцию на такие вопросы, — А не случалось ли причин, тебе приготовить кому-нибудь плотицин?

— Зачем спросил? Ты знаешь сам. Я это вижу по глазам. И я не лезу в твой чертог – не тронь и ты мой ритм и слог. Я не фанат сыскных собак – а ты рифмуешь как… слабак. Еще один не в ритм вопрос — моя трава шатать твой нос! – когда Зекора злилась, она ругалась на своем, зекорьем.

Смесь зебранского акцента и раздраженного голоса вызывал эффект легкого жжения пониже хвоста. Мне постоянно казалось, что я обижаю не просто Зекору, но и весь народ с их многотысячелетними обычаями и привычками. Зекора долго смотрела на меня, и, вдруг, заговорила.

— Но приходил один не свой – платил за листья под луной, и тот цветок, Луна прости, что крылья в два, без десяти, поставит без больших хлопот… И много предлагал, Диск*орд.

— Вот поподробнее рассказать, где же мне теперь его ис…- я запнулся под укорительным взглядом Зекоры. – Ладно, ладно, Кора, извини. Ну так что, где искать? И вообще кто он? И просил ли он…кгм, фиолетовостей?

Буря за окном читала истории тучам. Она рассказывала им, что есть города, где дождь – это редкое явление, темнота ночи длится только десять часов, а улицы – не унылые безликие переулки. Тучи звонко смеялись нарочитым натянутым громом и только сильнее пускали дождь на волю – качая фонарь, висевший снаружи, который стучался к нам, в прокуренное временем окно.

— …В итоге кинула в костер, тот склизосиний змеепёр, я их курила много лет, и у меня иммунитет, а он поплыл, как от вакцин, забыв цветок и плотицин. Но я должна тебе сказать, он точно знал, что где искать. Так что тебе ленивый плот, ответы к тайнам принесет…

— Спасибо, Корри. Ты мне очень помогла. – Я задумался. Задумался глубже. – Слушай, полосатая моя, что до личных просьб – кроме стандартных успокоительных, есть что-нибудь… ммм… «умерить пыл»? — я картинно распрямил смольные крылья. За последние несколько дней, это был один из первых разов, когда я без стеснения раскрыл их целиком и полностью, настолько полностью, что сразу же чуть опустил их, коснувшись низкого потолка.

Белые линии перьев между просветами крыла, разрывали окрас этого черного пегаса, хорошо, что они были скрыты большую часть времени.

— Оу, хочешь…опустить свой киль? Она приехала в Триксвилль? – я еще не видел лица Зекоры, потому что она неестественно (и разрушая свой, такой хорошо отрепетированный образ) спорхнула с кресла стала рыться копытами в банках, громко звеня и бурча что-то под нос.

— Кто она? – недоверчиво протянул я. Не совсем понятно о чем говорила Кори, но кажется…

— Да не смеши, еще тогда, я поняла, что вам беда, быть близких и родных кровей. Жалеешь, что не смог быть с ней?

— Ты вообще, ты, чего ты несешь? — черный пегас побурел, это не было видно сквозь окрас, но в конечном итоге стыд сделал невозможное, рождая цвет, нет, не зари разрезающей ночное небо, а скорее подгнившего помидора.

— Не нужно тонких знать искусств, чтобы увидеть лона чувств. Для зебр, живущих в глубине, проблемы в этом нет вдвойне.

Она хитро улыбнулась. Все понятно. Чуткость этих созданий не знает предела. Зебры вообще очень проницательные существа. Раньше я и не замечал, что ее серьги, так отлично дополняют платье, которое плотно облегало полосатое тело… Я повернул голову на бок и заворожено смотрел, как по ее бедру скользит легкая тканевая пола платья.

— Твой взгляд, он…Дискорд подери! Забавно вышло, извини. Я просто баночку не с тем, достала для твоих проблем…- Зекора поспешила убрать банку с красным варевом, и, смеясь в копыто, усердно делая вид, что все это было чистой случайностью, достала синеватые листья.

— Но повторю тебе опять – старайся не злоупотреблять. – Зекора повела копытом вниз, а-ля жест пони-императора, указывающего на раба, заслужившего смерти.

— А плотицин вызывает вкусовые галлюцинации? Горечь? Сладость? – новый удар молнии осветил мою память.

— Он сладкий плод, запретный плод, он разрушение несет, но как бы сладок он ни был, – Зекора помотала по кругу невесть откуда взявшимся стаканом вина в копыте и отпила, – он вкус бы твой не изменил.

— Корри… Спасибо за все. Нет, правда, – я подошел к креслу и взял успокоительные травы у нее из копыт. На лице зебры промелькнуло что-то далекое, теплое и такое странное. Она положила копыто мне на плечо.

— Я редко это говорю, но такие друзья как ты мне действительно дороги. Побереги себя. Порой лучше оставить ублюдка без наказания, но выжить самому.

Копыто вжалось в меня сильнее, чуть ли не до боли.