← Глава 14: "Бюрократия для новичков" Глава 15: "Огонь, вода..." - часть 2 →

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 15: "Огонь, вода..." - часть 1

«Каждый знаток благородного искусства соколиной охоты должен быть терпелив. Это первое требование, затмевающее собой остальные. Поэтому я терпеливо ждал ее, глядя на окружавших меня врагов. Я ни словом, ни делом не позволил себе неуместной торопливости, которая могла все испортить. Я ждал, приготовив перчатку и ремешки.

Ястреб не любит колпачка на голове и не принимает его, а просто сидит на вашей лапе – надменный, опасный, самодовольный, безжалостный. Прекрасный товарищ с отвратительным характером, если на него что-то найдет. Но стоит вам оказаться в опасности, как он распахнет свои крылья и придет к вам на помощь, пусть даже для этого ему предстоит пролететь тысячу лиг. И ужасные когти обагрятся кровью врагов».

Его Величество Килтус фон Гриндофт III – «Особенности соколиной охоты».

— «Ваше Высочество, расскажите нашим читателям, как вам удалось совладать с самой безумной и известной за последние пять сотен лет фавориткой принцесс?»

— «Признаюсь, это была нелегкая задача, и только благодаря своим навыкам, отточенным противостояниями с Дискордом, самим Лордом Хаоса, я смогла справиться с возложенной на меня задачей по воспитанию своей подруги».

— «Это было настолько непросто?»

— «Боюсь, что так. Хотя иногда мне казалось, что еще немного, и я просто не смогу ее остановить».

— «Мы все наслышаны о тех ужасных выходках, многие годы терроризировавших Эквестрию, Зебрику, Камелу, Грифоньи Королевства, а также Абиссинию и Цервидас. Но тогда, быть может, следовало просто отправить ее в тюрьму?»

— «Вы говорите это так, словно пони не пытались этого сделать. Кажется, это было в сорок шестом, или сорок седьмом, если я правильно помню… Процесс "Свободный город Мейнхеттен против Скраппи Раг». После этого воспитательная колония Лонг Айленд получила неофициальное название «Тартар», используемое до сих пор».

— «Ох. Кажется, припоминаю… Но как такое может быть?».

— «Представьте себе множество пони, запертых в одном месте. Живущих в камерах на десять голов. Окруженных самыми ненадежными, злыми, испорченными и очень агрессивными существами. Проводящих свои дни в условиях самого строгого режима и в полной изоляции от общества. И поместите к ним одну пегаску, не знающую, чем бы себя занять целый год. Одну конкретную пятнистую пегаску».

— «Да, это поистине ужасно. Но…».

— «После этого загляните в казармы ее Легиона – и вы поймете, что она просто сменила место своего проживания с одного на другое. Причем суд, сам того не подозревая, создал ей по-настоящему тепличные условия для тех развлечений, к которым она привыкла за свою бурную жизнь».

— «То есть, вы хотите сказать, что для нее ничего не изменилось? И поэтому ее выпустили через год?».

— «За этот год она умудрилась превратить наполненное заключенными место в маленький филиал Тартара, если верить словам тех, кто успел выйти оттуда до ее освобождения. Создать из заключенных три отряда боявшихся ее до обморока бойцов. Устраивать тюремные бунты и подавлять их – ради тренировки и собственного развлечения».

— «Ох, богини-вседержительницы! И как это только допускала охрана?!».

— «Приходившие на работу охранники вежливо стучались и ожидали у ворот команды на смену караула. Именно после этого стало понятно, что нужно ее выпускать».

— «Но зачем?!»

— «Потому что еще немного – и ей могло понравиться там по-настоящему».

Власть и высшее образование: тайны новой принцессы. Вестник Кантерлота, 17 м.з. 1130 о.о.э.

Трое суток до Пизы.

Это расстояние, выраженное в часах. Это время, отсчитываемое прочитанными газетами или книгой, проведенное за задушевными разговорами или рассматриванием пейзажей, проносящихся за окном. Это стук колес и посвист ветра в приоткрытых окошках. Это остановки на станциях и полустанках, прощания и встречи.

Это путешествие по железной дороге.

Когда-то оживленная и изначально уложенная в два пути, железнодорожная ветка Пиза-Кантерлот начала чахнуть несколько лет назад. Крошечный срок для пони, которые за столетия мирной жизни привыкли измерять время веками, изредка прерываемыми потрясениями, захватывающими воображение всего понячьего мира. И если пони, отстроившие после войны за объединение Эквестрии ее новую столицу, постарались как можно быстрее забыть о принцессе, что была изгнана на луну, то в памяти большей части четвероногого народа рассказы об этих временах звучали так, словно все это происходило еще вчера. Что же тогда говорить о двух стальных нитках, то весело петлявших между высокими холмами и огромными скалами, то утопавших в густых, непролазных, недобрых лесах? Крупная артерия, связывавшая два королевства, понемногу пересыхала из-за конфликта грифонов, из-за начавшейся гражданской войны, из-за охлаждения отношений между двумя государствами, и вскоре должна была бы остаться в памяти народов лишь четырьмя стальными брусьями, убегавшими куда-то вдаль, вдоль почерневших, медленно догнивающих шпал…

Но пришла война, которая изменила многое в этом мире – в том числе и незавидную судьбу железной дороги, в единый миг ставшей рокадной – проходящей вдоль линии фронта. Именно благодаря ей командору Вайт Шилду не раз и не два удавался его смелый маневр с доставкой ударных частей прямо под клюв или нос ничего не подозревающего противника. Вспоминая военно-тактические игры в его штабе, я как вживую представляла себе эскадроны пегасов, вскрывающих оборону грифонов, в прорывы которой входили выгружавшиеся из вагонов войска. С годами единорог не потерял сноровки и умения рисковать, в то же время прекрасно осознавая одну из ключевых ролей, которую в любой войне отводили логистике, поэтому с начала и до самого конца железнодорожную ветку от Кантерлота до Пизы ни на мгновение не оставляли без должной охраны. Теперь же ее использовали для неторопливого вывода войск – и для путешествий, отправиться в которые вдруг решило достаточно много народа, решившего своими глазами увидеть тот город, который, в будущем, должен был стать едва ли не независимой областью, чрезвычайно выгодно расположенной между нередко ссорившимися королевствами.

— «Не понимаю, чем им там так намазано, в этой Пизе, что туда ломанулось столько народа?» — бухтела я, глядя через край повозки, летевшей вдоль гор. «Вдоль» — это на расстоянии в пару десятков миль, но благодаря этой долбаной пегасьей аметропии, позволявшей уподобляться дальнозорким орлам, я прекрасно видела рельсы и поезда, едва ли не толкавшиеся друг за другом по направлению к городу, который я когда-то неплохо потерроризировала, но никогда не видела вживую. – «Мало того, что мешают нормальному возвращению Гвардии, так еще и создали очередь на месяц вперед! А дороги? В гостиницах, наверное, все уже занято, и хрен когда освободиться. Ну и как в этих нечело… непонячьих условиях выполнять поручение принцесс?»

— «Согласен. Просто ужасные условия у некоторых послов», — иронично откомментировал мое нытье муж, очутившись неподалеку от крошечного балкончика, которым заканчивался здоровенный фургон, который тащили два усталых и раздраженных пегаса. Протестовать они не решались – явившись к назначенному времени, они обнаружили себя не на увеселительной прогулке, а в буквальном смысле под ярмом, в роли которого выступали дышла немаленьких фургонов, в которые их и запрягли под ироничным взглядом Легата, с плотоядным видом прохаживавшейся мимо провинившихся в ожидании, когда кто-нибудь попытается хоть что-нибудь вякнуть или еще как-нибудь выразить свое неудовольствие. Увидев мои безумные, покрасневшие от бессонных суток глаза, даже оторва Кавити прикусила язык и безропотно нацепила на себя постромки, стараясь как можно более молодцевато прогарцевать по проспекту Двух Сестер, на радость собравшейся вдоль него толпе. Оказалось, что наши потомки, лишенные возможности получать актуальную информацию через радио, телевизор или всемирную сеть, ценили любую возможность разнообразить свою жизнь, превращая рядовые, казалось бы, события в настоящее шоу, в результате чего мне пришлось выстоять долгих полчаса на утреннем солнцепеке, неловко улыбаясь и помахивая крылом всем собравшимся у какого-то огромного фонтана, перед которым и состоялся посвященный моему отбытию митинг. Изнемогая от жары и потея, как шлюха в церкви, я понемногу начала клокотать от злости при виде новых ораторов, взбиравшихся на трибуну для того, чтобы громко и во всеуслышание дать отбывающему послу свой гражданский наказ, мечтая взять очередного горлопана за шею и утопиться вместе с ним в таком хорошем, мокром, прохладном фонтане, звенящие струи которого сулили неземное блаженство моей ухоженной шкурке и гриве, вновь приведенных в порядок лихорадочными стараниями Грасс. Как оказалось, мне выпал шанс увековечить себя в истории, и как любому послу, которого принцесса изволила послать лично (в этом месте я не сдержалась и все-таки заржала), предоставлялся шанс поместить изображение морды своего лица среди бюстов, статуэток и целых статуй достойнейших пони, усеивавших бортики чаш, каналов и фонтанов большого каскада, спускавшегося с Кантерлотской горы. Слетевший с нее ветерок промчался над игриво блестевшей водой и, прорвавшись сквозь звонкие струи, омыл мою измученную голову влажной прохладой, словно решив утешить издерганную, измученную кобылку. Немного утешившись этой негаданной лаской, я несколько успокоилась и в ответной речи была кратка и лаконична, оповестив собравшихся пони о том, что «Mi stroili, stroili, I nakonetz, postroili! Urrra!» — по-сталлионградски, конечно же, после чего медвежонком полезла в фургон, оставив собравшихся раздумывать над загадочно и угрожающе звучащей фразой, приказав будить меня только в случае свадьбы какой-нибудь коронованной особы или Третьего пришествия Найтмер Мун.

В себя я пришла спустя двенадцать часов, вывалившись из фургончика посреди импровизированного лагеря, разбитого на большой поляне.

Наш отряд уже спал. Кто-то отправился ночевать внутрь фургонов, расположившись среди сундуков, тюков и корзинок с вещами; кто-то предпочел теплые одеяла и убаюкивающее потрескивание костерка. Некоторые устроились на крышах, а также в гамаках, развешанных вдоль бортов наших фургонов, снабженных для этого откидными кронштейнами. Похоже, что путешествовать подобным образом для пони было не в новинку, и я довольно долго стояла в ночной темноте, придирчивым взглядом изучая, как учила меня Луна, эти прихотливо вырезанные откидные оглобли, на конце которых крепились стальные крючки, видя при этом время переселений, время фронтиров и освоения новых земель. Видя опыт кочевой жизни, ставший традицией. Видя климат, смягчающийся после ухода Вендиго. Видя…

Видя темную фигуру в плаще, склонившуюся над Графитом, задремавшим у догоравшего костерка.

Выполненный в форме каменной чаши, очаг отбрасывал густую тень, из которой, словно из темных волн, вырастала угловатая фигура – ее капюшон нависал над свернувшимся у очага мужем, облитым алым светом догоравших углей. Тихо пискнув от ужаса, я рванулась к огню – но ноги не слушались и, словно ватные, разошлись подо мной, уронив на холодную землю, в которую зарылся мой нос. Вскочив, я вновь бросилась вперед, по пути срывая с глаз непонятно как упавшее на них со лба холодное и мокрое полотенце… Но вместо этого воткнулась носом в темно-синий нагрудник Кайлэна, невесть как оказавшегося прямо передо мной.

— «Вы уже проснулись, юная леди?» — с непередаваемой смесью дружелюбия и высокомерия, свойственной многим представителям знати, поинтересовался он у меня, разглядывая светящимися глазами мою фигурку, повисшую на так вовремя подставленной им ноге. – «Прошу вас, ведите себя потише – путь выдался нелегким, и путешествующие с вами пони очень устали… По крайней мере, некоторые из них».

— «Сзади! Кто-то проник в лагерь!» — прошипела я, пытаясь прорваться мимо так некстати оказавшегося на дороге фестрала, чье закованное в доспехи тело скрывало от меня разведенный огонь. – «Он угрожает Графиту!».

— «Разве?» — удивился он, поворачивая голову в сторону очага. Несмотря на придерживавшее меня копыто, я все же умудрилась высунуть голову у него из-за плеча, чтобы увидеть мирно сопящего мужа – положив голову на бревнышко, он спал, сложив под собою передние ноги, между которыми был зажат длинный прутик с алой точкой тлеющего на его конце уголька. Похоже, он ковырялся в костре, стараясь не заснуть, но все же сдался и прикорнул, поддавшись всеобщему мирному настрою, даже не выставив часовых. – «И где же этот нарушитель?».

— «Он был…».

— «Потише!» — уже менее дружелюбным голосом оборвал меня Кайлэн. Его копыто, несмотря на стальные латы, преловко цапнуло меня за хвост, рывком возвращая на место, не дав подскочить к компании, мирно спящей у каменного очага. – «Мы летели почти сутки, за которые твои подчиненные совершенно выбились из сил, да и остальные натерпелись не меньше. Поэтому возвращайтесь в постель, и…».

— «И что?» — с подозрением откликнулась я, попытавшись отпрянуть в сторону, когда нос жеребца опустился мне на макушку. Глубоко вдохнув, он вдруг замер и еще сильнее прижал к себе мою протестующе зашипевшую тушку, зарываясь носом в копну растрепавшихся волос. – «Эй! Ты чего это? Я кобылка замужняя, и мужу своему верная! Счаз как дам по яйцам – живо фальцетом запоешь!»

— «Хммммм. Не может этого быть...».

— «Может-может! Счаз испробуешь! Вот только дай мне освободиться, и узнаешь, как яйца звенят!».

— «Торн или Шаат?» — задумчиво проговорил фестрал, не обращая внимания на мою возню. Его нога по-прежнему крепко держала меня, прижимая к стальному нагруднику, а нос осторожно обследовал голову, задержавшись где-то за ушками. – «Нет, не они. Но кто же?».

«О, чудесно. Только психа для полного счастья мне не хватало».

— «Эй, ты вообще о чем?» — перестав на мгновение ерзать в железной хватке, осторожно поинтересовалась я у жеребца. Если он и в самом деле был психом или просто лунатиком, то действовать мне предстояло как можно более осторожно. Кто знает, что сделает в измененном состоянии сознания даже самое приличное и безобидное внешне существо, а не то что упакованный в полные латы статный жеребец, бормочущий что-то у меня между ушей. – «Может, ты спать хочешь? Или поесть?».

«Ну, молодец, кобылка! Хорошо еще в кустах уединиться не предложила!».

— «Нет, не они. Неужто Раах?» — чуть отстранившись, уставился на меня Кайлэн. Его зрачки расширились, из узких щелей превратившись в два темных провала, под взглядом которых мне почему-то стало до ужаса неуютно – «Тогда… Неужели…».

— «Граф? Это вы?» — замерев, я разинула рот, оглушенная прозвучавшим вдруг именем, и не сразу расслышала голос Графита. Резко повернув голову, державший меня жеребец оглянулся, едва слышно прошипев какое-то ругательство, но все же величаво кивнул, делая вид, что потягивается, еще сильнее прижимая меня к покрытой сталью груди. – «Все спокойно? Или нужна помощь?».

— «Все в порядке, виконт. Просто привычка — я часто не сплю по ночам».

— «Понимаю. Моя супруга не просыпалась?».

— «Думаю, что она еще спит. Отправляйтесь и вы», — с негромким, принужденным смешком откликнулся жеребец, вновь поворачиваясь ко мне. От изумленного и какого-то подозрительного взгляда его расширенных глаз я даже забыла, что следовало бы заорать, призывая на помощь мужа, Рэйна и остальных, за что тотчас же поплатилась, когда крыло серого жеребца опустилось мне на голову. – «А ты – спи».

— «Да пошел т…».

— «Спи!» — властно приказал Кайлэн. Его крыло прикрыло мне рот, пребольно надавив своим сгибом на шею, отчего моя голова вдруг стала очень звонкой и легкой, а мир завертелся перед глазами, словно юла. – «Спи, маленькое чудовище. Чудовище, которого не должно быть».

— «Понимаю. Действительно, какой негодяй», — пробормотал Графит, когда я рассказывала ему эту историю. Несмотря на все мое красноречие, выпученные глаза и поминутные попытки вскочить, он явно не верил ни единому моему слову, то и дело бросая красноречивые взгляды на Грасс, заботливо менявшую влажные полотенца, которые она прикладывала к моей голове. – «Я с ним обязательно поговорю. Ты, главное, не волнуйся и постарайся поспать, хорошо?»

— «Поспать? Да я уже сутки проспала, или двое!» — рассерженно пробурчала я, пытаясь отмахнуться от мокрой тряпки, холодными струйками заливавшей мой лоб. Муж отлетел от окошка, оставляя меня наедине с зеленой земнопони, сидевшей возле походной койки фургона. – «Грасс! Ты вообще сейчас что, пытаешься меня утопить?!»

— «Я пытаюсь тебе помочь. Ты вообще уверена, что хорошо себя чувствуешь?»

— «Я мокрая, не выспавшаяся и голова гудит, словно котел. Как я могу себя чувствовать после бессонных суток?» — прошипела я, но тотчас же опомнилась, получив по затылку бортом фургона, резко подпрыгнувшего на какой-то колдобине. – «Ой! Прости, я… Эй, мы что – едем?!»

— «Едем. Причем по дороге!» — всунулся в окошко, возле которого находилась моя узкая, но глубокая, как ванночка, койка, Рэйн, чья морда приветливо нависла над моей головой. – «Эй, Скраппи, ты вообще как? Больше разговаривать и ругаться на незнакомых языках не будешь?»

— «Чееегооо?!»

— «Вчера ты о чем-то долго спорила с Черри. А потом ругалась со Скричем, хотя он не так давно умер», — огорошил меня розовый жеребец, непринужденно вися на оконной раме, держась за нее сильными копытами передних ног. На раздраженные знаки Грасс отвалить и не беспокоить болезного пассажира, которым она явно считала меня, ни малейшего внимания он не обратил. – «Слушай, твой говорит, что ты там что-то пила, перед выездом, с этим твоим дружком синекрупым? Так вот – мы с ребятами тоже это хотим!»

— «Да лети ты!» — отмахнулась я от него, с трудом перебирая ногами. Все тело одеревенело, словно я снова всю ночь пролежала в холодной палатке, на охапке еловых лап. – «И кстати, когда это мы успели спуститься? Зачем мы едем по дороге, если хотели лететь? Сейчас вечер или утро?»

— «Вечер. Поздний вечер», — успокаивающе погладила меня по ноге Грасс, заставив еще больше заволноваться о происходившем вокруг меня. Увидев обеспокоенное выражение на ее морде, я попыталась было встать, но очередная кочка внесла в эти планы свои коррективы, вновь отшвырнув меня к борту фургона. – «Скраппи, пожалуйста, не вставай. По крайней мере, пока мы не остановимся».

— «Грасс, где дети?»

— «Здесь, здесь они».

— «Где дети?! Куда мы едем?!!»

— «Они с твоим мужем. Снаружи», — я попыталась было встать, но зеленая земнопони неожиданно сильно толкнула меня в грудь, отбрасывая обратно в койку. – «Скраппи, послушай меня! Все хорошо! Ты меня слышишь? Отвечай!»

— «Слышу!»

— «Тогда вот. Держи», — мне в мордочку ткнулся какой-то мешок из плотной, прорезиненной ткани, охватывая ее, словно торба с овсом. – «Дыши. Вдох-выдох. Вдох-выдох».

— «Бя бубубуфь!»

— «Не задохнешься. Дыши!» — оборвала мои невнятные вопли зеленая земнопони, с неожиданной для меня силой придерживая мешок. Несмотря на все мои попытки сдернуть с морды это непотребство, она цепко держала мои передние ноги до тех пор, пока у меня не начала кружиться голова, а мир снова не начал плыть перед глазами. Лишь после этого она позволила мне глотнуть свежего воздуха, в очередной раз отбросив в сторону потянувшуюся к мешку ногу. – «Мы едем в сторону ближайшего городка, где тебя пересадят в отдельный фургон и отвезут в Кантерлот, в госпиталь Крылатых Целителей. Не волнуйся, дети поедут с тобой. Вот и все. Понимаешь? Все будет нормально».

— «Это… Это не нормально», — с трудом пытаясь отдышаться, прохрипела я. Мешок для пыток наконец-то убрался от моего носа, давая возможность дышать, не балансируя при этом на грани обморока. – «Где мы находимся? Почему мы должны возвращаться? Я должна попасть в Грифус, а не в ближайший городок, причем по воздуху, а не по земле!»

— «А попадешь в больницу, что должно было случиться очень давно. Ты вообще что-нибудь осознаешь, или нет?»

— «Ты о чем?» — наконец наведя глаза на сидевшую рядом кобылу, выдохнула я. Покачивающаяся коробка фургона, скрип деревянных колес и доносящиеся откуда-то разговоры пони ощущались как странный сон посреди другого сна, и в обоих я никак не могла пробудиться. – «Я вообще ничего не понимаю. То мы летим, то стоим, то говорим, а теперь вот едем…»

— «Едем. Уже несколько дней» — вздохнула сводная сестра, зорким глазом следя за моими движениями. Мерзкий, воняющий резиной и чьими-то нечищенными зубами мешок находился в опасной близости от ее копыт, поэтому волевым усилием я держалась, стараясь выглядеть рассудительно и спокойно. – «И за эти несколько дней ты всего раз или два приходила в себя».

— «Чеего?!»

— «После выезда из Кантерлота ты уснула, и Графит не стал тебя будить. Но к вечеру у тебя началась лихорадка, тебя выворачивало наизнанку, а к утру начался бред. Твой муж решил, что это последствия употребления спиртного с каким-то твоим давним знакомым, поэтому на совете было решено двигаться до ближайшего городка. Но к вечеру граф Оактаунский заметил, что за нашим поездом следят, и решил укрыться среди путешествующих по тракту пони – по его словам, соглядатаям будет сложнее отыскать нас в куче других повозок».

«Я знала это! Значит, шпион и в самом деле был! Но на земле следить за нами легче, гораздо легче. Пристроился в хвост на колясочке – и делай вид, что тоже едешь в сторону гор. Нет, что-то они не продумали».

— «Грасс, я должна…»

— «Ты должна лежать», — непререкаемым тоном заявила та, снова, без серьезных усилий, укладывая меня в узкую кровать. Ощущение слабости было неожиданно сильными и подавляющим, словно из меня выдернули какой-то внутренний стержень, оставив полоскаться на холодном ветру. – «В первый раз ты уже всех напугала, отправившись бродить ночью по лагерю, где тебя и нашли – возле стенки фургона, бормочущую какую-то ерунду. Второй раз – едва не выпала из фургона, вознамерившись полетать. А сейчас? Посмотри на себя – ты даже чашку ко рту поднести не сможешь!»

— «Я все смогу!» — набычилась я, пытаясь отбиться от копыт сводной сестры, подтыкавшей мне под бок легкое одеяльце. Я быстро догадалась, что это была не попытка согреть меня в этот летний вечер, а попросту ограничить мою подвижность, спеленав, словно новорожденного жеребенка. – «Грасс! Я должна быть сильной! И даже если у меня отобрали таблетки – я должна попасть в Грифус!»

— «Ну и для чего? Чтобы там запереться в покоях и снова свалиться в горячке?»

— «Принцесса велела туда попасть – и я попаду, даже если придется ползти по дороге на брюхе!» — сердито прошипела я, поглядывая на окно, за которым послышались голоса обгонявших нас пони, волокущих какой-то здоровенный экипаж. В раскрытые окна его вылетал шум голосов и даже звуки гитары, под которую коротали дорогу путешествовавшие эквестрийцы — веселые и полные каких-то надежд. – «Вы можете мне в этом помочь – или оставить тут, повернув домой. Обещаю, я даже не обижусь – в конце концов, у меня останутся те, кому долг велит выполнять приказ даже лишившись командира».

— «И понесут они тебя на спине?»

— «А ты уверена, что все это происходило?»

— «Еще как уверена!» — воскликнула Грасс, зябко передергивая плечами. Это непроизвольное движение лучше чего-либо другого убедило меня в том, что она не обманывает ни себя, ни кого-то еще, описывая мне трудности, с которыми столкнулась наша команда путешественников. – «Мне было поручено присматривать в дороге за юными принцем и принцессой, но это… Скраппи, я же не Кег! Я почти ничего не знаю о медицине, а когда с тобой начали происходить все эти странные вещи, остальные почему-то решили, что я лучше чем другие смогу тебе чем-то помочь!»

— «Прости, Триз. Ну прости меня, я клянусь тебе, что я это не специально», — выпростав наконец ноги из-под одеяла, я потянула за ногу шмыгнувшую носом кобылу, привлекая ее к себе. – «Я вообще не понимаю, что происходит! Все это напоминает какой-то сраный калейдоскоп, в котором события происходят по своей воле, и я изо всех сил стараюсь вести себя спокойно, чтобы не натворить ненароком дел… Скажи, а кто еще знает о происходящих со мною штуках?»

— «Только я, твой муж и граф», — резко отерев повлажневшие глаза, буркнула Грасс, бросая завистливый взгляд на удаляющийся дилижанс. Как бы ей, наверное, хотелось отправиться куда-нибудь вдаль, вместе с веселой компанией, а не томиться в этом тартаре, с буйнопомешанной и кучей насупленных вояк. – «Остальным мы пока ничего не говорили. Кажется, они решили, что это у тебя очередной трудный выход из запоя, и мы пока поддерживаем эту идею. Не хочешь мне рассказать, откуда она у них появилась?»

— «Ну…»

— «Да-да?»

— «Нууууу…»

— «Я тебя плохо слышу, Скраппи».

— «Это долгая история, Грасс», — опустив глазки, захлопала ресничками я. Получилось не очень, хотя строгое выражение морды сводной сестры и смягчилось. – «Очень долгая и неинтересная. Слушай, отправляйся домой, а? Я вижу, как тебя тяготит эта поездка, да и я вдруг свалилась с какой-то болезнью… Давай я тебя отошлю? Один из моих оболтусов живо домчит тебя в Понивилль»

— «И что дальше? Явиться к родителям и сказать, что положила хвост на поручение принцесс? Какие интересные идеи приходят в твою черно-белую головку!» — успокаиваясь, фыркнула Грасс, несмотря на слабое сопротивление, снова пряча мои ноги под одеяло. – «Можно подумать, что только ты знаешь такое слово как «долг»! Поэтому я останусь с этим посольством – несмотря ни на что. Ну а раз жеребцы решили, что путешествовать мы будем долго и неторопливо, то я готова услышать эту твою историю во всех ее сногсшибательных подробностях».

Что ж, в одном Грасс была определенно права – путешествие наше проходило до ужаса неторопливо. Повинны в этом были отчасти набранные мною хулиганы и выпивохи, с трудом осилившие в упряжке первый день пути и сдувшиеся прямо перед привалом; отчасти – из-за неизвестных соглядатаев, которые следовали за нами почти с самого момента вылета из Кантерлота. По словам Грасс, Графит и Кайлэн периодически улетали, возвращаясь сильно задумчивыми, иногда принося с собой свежие сколы и царапины на броне, и к исходу вторых суток решили, что караван из пяти повозок – слишком уж необычная и заметная в небе цель для любого, кто пожелает узнать, где именно находится госпожа посол и куда она направляется. Поэтому было решено опуститься на тракт, где мы могли бы затеряться среди таких же фургонов, дилижансов, дормезов и фур, многие из которых так же, как и мы, путешествовали целыми караванами, причем не только тяжелые грузовозы, набитые под завязку самыми разными товарами, но и пассажирские экипажи. Там-то и стало понятно, что гонору у моих прохиндеев было достаточно, а вот сноровки для того, чтобы тащить здоровенные фургоны со скоростью и выносливостью земнопони – явно не доставало. Скорость упала до почти неприличной, не говоря уже про остановки, которые мы вынуждены были делать каждые несколько часов, и сдавшиеся наконец командиры, дружно вздохнув, дали отмашку на ночевки в кемпингах – больших, утоптанных площадках, предназначенных для временных остановок фургонов. Увы, в тот раз я пропустила замечательную возможность увидеть, как живут пони за пределами больших городов, городков и поселений, но чем дальше удалялись мы от Кантерлота, тем меньше становилось возле стоянок лавочек и магазинчиков, бойко торговавших всякими мелочами, необходимыми пони в пути; тем быстрее утоптанная земля сменялась небрежно подстриженным газоном из жесткой, сорной травы, а удобные домики – грубыми навесами из досок и едва отесанных жердей.

Одно оставалось неизменным – очаги, выполненные в форме глубоких каменных чаш, украшенных блестящими камушками и несложным рисунком. Даже на самых запущенных и диких стоянках, которые можно было найти разве что по покосившейся деревянной табличке в форме ворот, обязательно находилось несколько очагов, старательно вытесанных чьими-то умелыми копытами из особых камней, добываемых на каменных фермах в предгорьях по всей Эквестрии. Выслушав короткий рассказ Грасс про этот вид «земледелия», я долго офигевала, представляя, как настойчивые, упорные земнопони тщательно заботятся о раскиданных по их угодьям камнях, по одним только им ведомым признакам определяя, годятся ли они для задуманной цели. Каменные очаги были пусть и крошечной, но стабильной статьей дохода каждой такой фермы, ведь для них были необходимы особенные камни, способные быстро нагреться и долго держать в себе тепло, даря его промерзшим путешественникам. Расплатой за это была хрупкость, из-за которой эти очаги требовали ежегодной замены, рассыпаясь практически на глазах после долгой, суровой зимы. Собираясь вокруг них, путешественники вроде нас отдыхали короткими летними ночами, завернувшись в одеяла или просто растянувшись на жесткой траве, пока рассвет не выгонял нас обратно на дорогу, мало помалу заполнявшуюся самым разнообразным транспортом, спешившим по своим делам.

Увы, несмотря на все усилия Грасс и Графита, слухи начали расползаться по нашему небольшому отряду. Да и как им не расползтись? Узнав о том, какие штуки я отчебучивала день за днем, то порываясь куда-то уйти, то споря или ругаясь с невидимыми собеседниками, я тайком раздобыла кусочек веревки, которым начала привязывать себя за ногу к ручке кровати, но увы, это привело лишь к тому, что лишь вовремя подоспевший Графит умудрился в последний момент вытащить меня из короткой, но ловко сплетенной петли. Отключаясь на весь день, я оживала лишь к вечеру и даже умудрялась ходить, изо всех сил пытаясь демонстрировать бодрую побежку вернувшегося из увольнительной кентуриона, но чем дальше, тем больше я замечала, что мои пантомимы заставляли остальных лишь мрачнеть, глядя на мою медленно и неуверенно переставляющую ноги фигурку.

Единственной отдушиной в этой мрачной, почти похоронной атмосфере были дети. Непоседливые, неугомонные, юные и любопытные, они носились по всему лагерю, до глубокой ночи тормоша измученных упряжных, путаясь под ногами у расставляющего часовых Кайлэна и едва не ныряя в большие котлы, в которых, на скорое копыто, готовилась сытная легионерская каша. Избалованные мастерством поваров, поначалу жеребята восприняли ее безо всякого энтузиазма, но заметно приободрились, увидев, с каким непринужденным видом наш розовогривый кашевар мелко режет и швыряет в нее яйца и сыр. Приготовленный на меде и молоке, древнеримский пульментум оказался по вкусу даже Кайлэну, с неизменно аристократическим видом пробовавшему ее небольшой, изящной ложечкой, нашедшейся в его сундуке. Сытная, вкусная, жирная, она поддерживала наши силы во время дороги и, сохраняемая ночью на холоде, к утру она загустевала, превращаясь в настоящий пирог, с кружкой молока и крошечной ложкой варенья, составлявшие весь наш завтрак. Выученное нами во время походов легионерское правило «Уходишь на день – припасов бери на неделю» как нельзя кстати пригодилось и здесь, поэтому я не могла не улыбаться, видя, с какой ухмылочкой осознаваемого превосходства командир личной сотни Легата повязывал передник, каждый вечер становясь у котлов. Свежий воздух, движение и дорога, бесконечной лентой вьющаяся впереди, подействовали на детей словно глоток свежего воздуха, заставив позабыть про бесконечные жалобы, скандалы и потасовки — они наслаждались этим путешествием и, как и мы, не подозревали, что вскоре оно превратится в настоящее приключение.

Как я уже писала, ночью я оживала. Для меня не существовало ощущения времени – каждое пробуждение отделялось от предыдущего движением век. Моргнув, я переносилась в свою узкую походную койку, вновь и вновь, раз за разом, оказываясь в коконе одеял или паутине ремней, окутывающих корытообразное ложе. Бесконечный, беспощадный и неотвратимый День Сурка начинался для меня снова и снова, когда последним лучом солнца я открывала глаза, с ужасом прислушиваясь к окружающей меня тишине. Казалось, что я осталась одна в этом мире, вновь оказавшись в Паутине Кошмаров, где-то на окраинах того безымянного города, населенного воспоминаниями о жизни. В узорах на крашеных досках проступали очертания тихих домов, из которых выдрали жизнь, оставив от нее лишь свидетельства того, что когда-то здесь жили, дышали, любили и ненавидели. Что под вращающимся вентилятором сидела хозяйка, недовольно поглядывая на дымящуюся трубку супруга. Что медленно катившийся по пыльной дорожке мячик когда-то пинали детские ножки. Что застывшие на перекрестке машины остановились лишь на секунду, и вскоре снова взревут их моторы, унося своих пассажиров в белую летнюю ночь.

Что где-то среди этих оживших воспоминаний, среди запахов и замерших звуков, останусь и затеряюсь я, канув в сумраке подворотен.

— «Скраппи, это я», — негромко пророкотал голос мужа. Медленно повернув голову, я уставилась в его светящиеся глаза, готовясь задать тот самый вопрос, которым теперь начиналась каждая наша встреча… И снова не успевала, получив на него исчерпывающий ответ. – «Нет, ничего не случилось. Просто ты… Просто… Не бери в голову. Все хорошо. Все пройдет».

Теперь можно было выпростать ноги из удерживавшей меня сетки, чтобы обнять сунувшегося ко мне Графита – и не моргать. Изо всех сил не моргать. Изо всех сил не…

Почему так трудно дышать? Разве небо настолько прохудилось, что оно было не в состоянии удержать в себе воду, с грохотом лупившую по крыше фургона? Мелкая водяная пыль, поднимавшаяся от раскисшей дороги, несла с собой запахи влажной земли, кислые запахи трав и сладковатые нотки соцветий; прелой коры с душным запахом немытой звериной шерсти и разбухшего, мокрого дерева. Звук чавкающих по грязи копыт прерывался дискантами взвизгивающих колес, чья скрипучая песня была бесконечна, как дождь, заливавший засыпающий мир.

Не моргать. Не моргать. Не…

— «Скраппи, ты меня слышишь? Я хочу, чтобы ты выпила это», — снова голос мужа. На этот раз он пришел вместе с краем стакана, холодным краем прикоснувшимся к моей нижней губе. – «Это лекарство. Выпей, и сразу станет лучше. Слышишь?»

— «Нет. Не надо», — слова вылетали медленно, вслед за плавно катившимися мыслями. Что-то знакомое, пахнущее хвоей и сосновой смолой, оказалось у меня на губах, царапнув их жесткими гранями – напоминая, приветствуя, убеждая принять эту помощь, вновь погрузившись в череду наполненных хлопотами дней…

И безумие длинных ночей, наполненных криками и бесконечным хороводом кошмаров.

— «Нет, я не могу. Принцесса…»

— «Мне уже все равно!» — голос мужа ломался, а его копыто, способное накрыть мою голову целиком, все сильнее давило на губы, проталкивая пилюлю мне в рот. – «Это безумие, слышишь?! Нельзя так мучить тех, кто тебе доверял!»

— «Нет!» — глядеть в глаза, смотрящие на тебя с невыразимой мукой во взгляде, было невыносимо. Только они еще удерживали меня на тонкой грани между реальностью и безумием. Только тот, кого я любила больше чем жизнь, еще привязывал меня к этому миру, и я смотрела на склонившегося надо мной мужа, стараясь вобрать его взглядом всего, без остатка, запомнив искривившийся в муке рот, отчаянный взгляд и блестящие, влажные дорожки, избороздившие щеки.

Не моргать. Не моргать. Не…

Вчера и сегодня слились воедино. На этот раз темнота была внутри и снаружи, прокравшись через открытое окно. Потрескивание очагов, негромкие разговоры и запахи походной еды рисовали картину окружавшего меня мира – вот только сам мир исчез, превратившись в причудливый дым, седыми прядями изливавшийся из длинной, изогнутой трубки, которую курила фигура, закутанная в бурый, поношенный плащ.

— «Я не могу оставить ее в таком состоянии!»

— «Согласна. Это все зашло слишком далеко».

— «Мы не успеем вернуться».

Голоса расплывались, превращаясь в отдельные ноты. Дождь стучал по крыше негромко и вкрадчиво, словно собираясь пробить себе путь в мой фургон. Горько пахла рогожа, укрывавшая ящики и сундуки. Пощелкивали набухавшие доски. Нездоровым теплом тянуло от пропитанной потом постели.

— «Я буду лететь и днем, и ночью – пока не вернусь. Она сделала это для меня, перелетев через половину страны – неужели я сделаю для нее меньше?»

— «Ты не успеешь».

— «Но надо же что-то делать!»

— «Тартар пожри эти пилюли и всю эту алхимию!»

Голоса истончались и вновь набухали, словно причудливые фигуры из дыма. С каждой затяжкой из длинного чубука вырывались все новые и новые хлопья дыма, складывавшиеся в непонятные знаки, которыми время писало само бытие. Каждая жизнь была каплей, и каждой из них предстояло родиться, лететь, и упасть.

Но что есть полет капли дождя?

Не моргать. Не моргать. Не...

— «Послушай, я помогу. Но ты должен довериться мне. Понимаешь?»

— «Я не верю вам. Для чего-то вы постоянно крутитесь рядом с ней, и с каждым днем ей становится все хуже и хуже. Это не совпадение, граф!»

— «В тебе говорит горе, поэтому я сделаю вид, что этого не услышал. Не отчаивайся – мне кажется, что я могу ей помочь, и я помогу. Но для этого нужно, чтобы ты…»

Холодные струи дождя, омывавшие грязную шерсть, ледяными пальцами проходились по моему телу. Расслабившееся, раскисшее словно кисель, оно медленно собиралось в тугой, болезненный комок, пульсирующий одним-единственным желанием – чтобы мир, наконец, застыл в своей упорядоченности, которой все живые существа пытались отгородиться от ужасов этой вселенной. Огромная туша луны, застывшая в зените небосвода, холодно глядела на меня, плывущую в небесах. Только темнота и бесконечное пространство вокруг, наполненное шелестящей влагой. Хлещущие по телу ветки проносящихся мимо деревьев. Гулкое эхо, отражающееся от каменных стен. Свет померк, превратившись в болезненное свечение голубоватого цвета, в котором окружавшая меня жидкость казалась черной, словно чернила. Холодная, липкая, она приняла в себя мое содрогающееся тело совершенно беззвучно, подобно озеру жидкого асфальта, готовясь присоединить к отложениям, помнящим времена, когда жизнь еще делала первые робкие вздохи на этой планете.

Но почему она была так похожа на бесконечное озеро крови?

Не моргать. Не моргать.

— «Ей становится хуже!»

— «Смотри внимательнее, юный виконт – такого ты ныне уже не увидишь. Это заговорила Кровь!»

Кровь. Откуда вокруг столько крови? Она стекала со стен, холодными каплями срывалась с потолка, ледяными стрелами впиваясь в мою содрогавшуюся шкурку. Алыми брызгами заливала глаза, медленно стекая с горящей огнем роговицы, будто слезы. Холодные потеки свернувшейся крови слипались в чудовищные полотнища, похожие на распластанные куски печени – еще живой, содрогающейся, кровоточащей.

— «Теперь вот это… Держи сильнее».

— «Не…мо…гу…»

— «Держи, я тебе говорю!»

Холод становился все сильнее. Тысячи алых капель застыли на моей шкуре, покрывая каждый волосок, превращая ее в бугристый, неподъемный панцирь. Темнота, и в ней — звон цепей, крюков, наручников и кандалов, опутывающих чьи-то тела. Огромные и крошечные. Четвероногие и шестиногие. С копытами, лапами и руками. Они бились в душащих объятьях ледяного металла совершенно беззвучно, орошая пространство вокруг веером горячих, алых брызг, застывавших на ледяном ветру чудовищными полотнищами, слой за слоем накрывавших мое извивающееся тело. Вливавшихся в искривившийся, насильно раскрываемый кем-то рот.

Не моргать. Не моргать.

— «Это поможет?»

— «Должно помочь. Если я не ошибся, юный жеребец. Но я никогда не ошибаюсь».

— «Судя по вашему виду, вы в этом не уверены!»

Кажущееся бесконечным помещение с сотнями крюков на цепях, свисающих с потолка. Покачивающихся. Негромко позвякивавших. Широкий проход между ними вел к темному трону с высокой каменной спинкой, казавшейся гротескной пародией на троны принцесс.

Ручками для него служили горки из черных, оскалившихся черепов.

— «Я задумался. У нас есть время, пока декокт войдет в полную силу».

— «И о чем же?»

— «У тебя бывали такие моменты, когда ты встречаешь совершенно незнакомое существо, которое абсолютно точно видишь впервые? Но в то же время ощущаешь в нем что-то очень близкое, даже родное. И одновременно что-то страшное, чудовищное. Возможно даже не принадлежащее даже этому миру».

— «Я… Не знаю»

— «Знаешь. Я вижу это по твоим глазам. И это меня тревожит».

Темнота. Только звон цепей и безжизненный лунный свет, падающий через узкую щель в крыше атриума. Крюки ждали жертв, терпеливо поблескивая в лунном свете, и в их полированной поверхности отражался огромный, непередаваемо громадный смерч, чья туша занимала пол горизонта. Одинокие черные песчинки кололи мои губы, взлетая и падая под едва ощутимыми порывами пахнущего кровью ветерка.

Не моргать. Не моргать.

— «Вот, видишь? Лекарство подействовало».

— «Богини-вседержительницы… Скраппи! Что с ней происходит? Что ты с ней наделал?!»

Песчинки все сильнее барабанили по моему телу. Ветер усилился, выжигая глаза. Туша смерча, рывшего в земле непередаваемо огромный тоннель, была грязно-бурого цвета, но каким-то образом я знала, что он состоит из миллиардов черных песчинок, беснующихся в болезненно-желтом свете луны.

И что не будет покоя живым, пока его не будет держать чья-то воля.

Хрипло вздохнув, я двинула передней ногой, зацепившись копытом за покосившуюся напольную плитку. Почему на мне безобразные кандалы, пристегнутые к шипастым цепям? Скрежет острых стальных пирамидок по камню напомнил скрежет меча, проходящегося по доспеху.

Не моргать. Не моргать.

— «Осторожнее».

— «Держи ее крепче. Крепче, неженка! Ты жену держишь, а не долбаную аристократку, потерявшую нюхательную соль!»

— «Что с ней?!»

— «Лекарство. Из других, более цивилизованных времен».

— «Цивилизованных?! Вы… Ты вообще ее видишь?!»

Ветер толкал меня в грудь. Каждый рывок вперед был похож на попытку подтянуться на камне, вывороченном из кладки громадной стены. Каждая попытка подтянуться заканчивалась ударом воздушного кулака, впивавшегося в мою шкурку колючим черным песком. Но я не сдавалась и, обламывая копыта, тянулась к ужасному трону. Что-то огромное, словно черное море, звало меня, тихим напевом темных волн маня к себе, словно мотылька, летящего на пламя свечи. Темные, почти черные, они обрушивались на мою голову одуряющим медным запахом свернувшейся крови. Они звали меня, обещая покой, предлагая забыться в чернильной тьме под внимательным взглядом чего-то громадного, таившегося на дне.

У Бездны должен быть хранитель. Хозяин. Слуга.

Смирившись, я запрокинула голову и закричала – свиристящим, скрежещущим криком.

— «Не помогает! Она выглядит как… Как разлагающийся заживо мертвец!»

— «Какие цветистые метафоры, виконт. В тебе умер писатель или артист».

— «Еще немного – и ты сам тут умрешь, вместе с ней!»

Всполохи далеких зарниц освещали стену песка. Воронка смерча казалась гигантской колонной, непередаваемо огромным мечом, пронзившим темную, голую, изрытую трещинами землю. Хрипя, рыдая захлебывающимся в крови горлом, я доползла до огромного трона, вдруг показавшегося мне давным-давно покинутым креслом, много лет ожидающим хозяина. Черные черепа похрустывали под копытом, когда я откинулась на каменную спинку, оглушенная навалившейся вдруг тишиной.

Не моргать. Не моргать. Не…

Откинувшись на твердую спинку, я наконец закрыла глаза.

Жаркий лучик солнца медленно полз по моему животу, оставляя за собой дорожку мурашек. Поднимаясь все выше и выше, он перескочил на грудь, скользнул по подбородку, мазнув краешек дернувшихся в подобии улыбки губ и весело прыгнул мне в нос, заставив подскочить на постели. Глупо вытаращив глаза, я чихнула, вовремя успев зажать копытами нос, отчего громогласный чих превратился в не менее громогласный писк, который издали мои ушки, хлопнувшие на вырвавшемся из них ветерке. На этот раз видение вокруг меня оставалось на месте, что на какое-то время поставило меня в тупик. Я лежала неподвижно, боясь пошевелиться, и ощущала, как какая-то непонятная надежда вздымается в груди, как волна, едва ли не приподнимая меня из постели. Наконец, решившись, я осторожно повернула голову и осмотрелась.

Я вновь находилась в ставшем уже знакомом фургоне, заполненном спящими пони. Надо мной, в прибитом к потолку гамачке, умостились Санни и Берри. Даже здесь юная оторвочка умудрилась забраться на брата и теперь бессовестно дрыхла у него на спине, подавая нехороший пример для Кавити, удобно развалившейся на парочке наших тягловых жеребцов. Грасс расположилась рядом с Графитом, положив голову ему на крыло – оба пони уснули прямо возле моей походной койки, и это зрелище заставило меня судорожно вздохнуть, потянувшись к ним крыльями, желая разбудить, обрадовать… Но тут же остановилась.

«А что, если все это – просто сон?» — эта мысль мгновенно отрезвила меня, заставив опустить развернувшиеся крылья. – «Что, если это кошмар? Что, если они проснуться и начнут на меня кричать? Отругают? Или… Или посмотрят с нескрываемым облегчением, избавляясь от докучливой обузы?»

Эта мысль почему-то показалась мне не моей. Словно кто-то другой, гораздо мудрее, злее, циничнее чем я, вложил в мою голову ядовитые мысли, заставив смотреть на мир через темные, искажающие цвета очки. Но где-то внутри уже затеплилась слабая пока, но все же уверенность в том, что все это не сон. Не похмелье. Не наркотический трип. Что избавившись от чего-то тяжелого, проникшего в мое тело, распространившегося по сосудам и вросшего в мышцы и органы, я ощутила себя опавшим листом, оторвавшимся вдруг от ветки — я вдруг почувствовала неудержимую потребность двигаться, бежать, лететь, взмывать на ветру, подчиняясь течениям воздуха. Чтобы тот бросал меня на ветру, вымочил дождем, обтер прохладой летних облаков — и показал мне то, чего я лишилась. Тяжело дыша, я вновь взглянула в окно, жадно потянув носом холодный, влажный воздух, и бросив взгляд на опустевшую койку, осторожно, стараясь не разбудить остальных, медвежонком полезла наружу.

Мир вокруг был свеж и юн. Умытый дождем, он приветствовал меня дрожащими каплями влаги, драгоценными камушками блестевшими на чистеньких листьях, чьи зеленые ладошки недвижимо застыли над моей головой. Кроны огромных деревьев, между которыми располагался опрятный маленький кемпинг, пальцами веток удерживали пригоршни света, готовясь излить его на досыпающий мир, и, не в силах удержать золотое богатство, проливали его тонкими лучиками утреннего солнца, скользившими по покрывавшей траву росе. Глубоко вздохнув, я едва не упала, когда чистый, прохладный воздух врезался в мою грудь не хуже иного копыта, заставив покачнуться и опереться на закрытый котел. Кроме странной, немного докучающей слабости, я чувствовала себя абсолютно нормально и с удивлением глядела на искрящийся мир, не веря, не давая себе права поверить в происходящее. Неужели я снова могла дышать, ходить, мыслить, а не существовать, подобно амебе, попавшей в каплю воды? Снова любить, ненавидеть, наслаждаться и испытывать неприязнь? Снова строить планы и стремиться к чему-то?

Разве мне снова было позволено все это?

Тишина. Даже птицы молчали в это тихое утро, купающееся в тишине.

«Что, если все это снова какой-то кошмар?» - содрогнувшись, подумала я, осторожно переступая через брошенные на траву постромки одного из фургонов. Снаружи не оставалось никого – испуганные долгими ливнями, пони забились в убежища на колесах, из окошек которых шел густой дух немытых, скученных тел и прелой шерсти. Пони спали, измученные долгой дорогой, и я не нашла в себе силы их разбудить, чтобы узнать, не снится ли мне все это. – «Что, если все это – просто очередной сон?».

Я моргнула. И еще раз. И еще.

Нет, мир по-прежнему был здесь, и я была в этом мире. Воспоминания о чем-то, что произошло этой ночью, по-прежнему грозно рокотали в памяти, словно уходящие тучи, но красота росы и свежесть омытых дождями деревьев, упругая влажность травы и жирно блестящая грязь, покрывающая тракт, раскисший за время ненастья, изо всех сил убеждали меня в обратном – как и невысокий, поджарый старичок, задумчиво пыхтевший трубочкой-носогрейкой, сделанной из кукурузного початка, бодро рысивший куда-то, по самые бабки утопая в рыжей грязи. Кивнув, он посторонился, но увидев, что я не собиралась выходить на дорогу, продолжил свой путь, оставив после себя клуб ароматного дыма, запутавшегося в неподвижной листве. Не выдержав, я ударила копытом по траве, обдав себя холодной росою. Разве можно мне… Разве можно…

«Можно!» - пришла в голову мысль. Пришла издалека, от кого-то, кто очень хотел со мной поговорить – но не мог. Почему-то не мог, вместо голоса, посылая мне лишь слабые образы и мысли. Что-то странное произошло с моим симбионтом, о чем он хотел со мной поговорить, поделиться своими мыслями, сомнениями и надеждами. Встревоженная, я громко всхрапнула, вновь ударив копытом по мокрой траве, но быстро затихла, пытаясь разобраться в мешанине образов, которые посылала мне вторая половинка моей души. Ничего угрожающего или опасного – но все-таки, что-то сдвинулось с мертвой точки, дав нам какую-то цель. Что-то, что мы не раз обещали кому-то. Желание двигаться вперед.

«Вперед».

Ноги сами ударили перед собой, меся копытами воздух. Грудь жадно втянула в себя запахи раннего утра. Грива хлестнула по шее, а тело вздрогнуло от тянущей боли, скрутившей застоявшиеся мышцы.

«Вперед!».

Кампус, стоявший на косогоре, остался далеко позади. Подброшенные копытами, взлетели первые комья грязи, стукнув по животу и бокам. Нитка ручья промелькнула под брюхом как миг, за который я перелетела через журчавшую воду, и, прошмыгнув мимо торчавших на моей дороге деревьев, устремилась в покрытые редкими клочьями тумана луга.

«Вперед! Вперед и вверх!»

Передо мной лежал целый мир, в который я вырвалась из опутывавших меня оков. Что это было, зачем и кем подстроено – все это могло подождать. Да, возможно, я упаду без сил; возможно, вновь потеряю сознание, возможно… Возможно все, но теперь, после стольких дней, проведенных в узкой, как гробик, походной койке, я предпочла, чтобы это случилось в траве, где я исчезну и пропаду, на какое-то время оставшись в памяти знавших меня пони маленькой звездочкой, прочертившей ночной небосклон. Поэтому я неслась вперед, только вперед, не отводя взгляда от виднокрая – что ждало меня там, впереди? Новое поле или опушка нового леса? Открытая пашня или вьющаяся в поле дорога? А может, только бескрайнее небо с редкими стайками облаков? Мир еще спал, досматривая последние сны, и я ощущала, что еще никогда не была так близка к тому, чтобы понять его, насладиться, раствориться в нем без остатка, став игривым летним ветерком, несущемся над душистыми лугами. Да, у меня были обязанности, были долги, были дети, семья и подопечные. Были враги и друзья, знакомые и недоброжелатели. Были обещания и намеки на что-то громадное, к чему я могла приложить свои копыта и крылья. Что-то, что принесет кому-то славу, кому-то бесславье, а кому-то…

Но все это было не важно в этот ослепительный миг даже не счастья, а ощущения бесконечного единения со всем, что меня окружало. Не выдержав, я заорала, когда горячая точка на лбу запульсировала, посылая горячие волны в позвоночник, и криком своим приветствуя эту боль. Яркий солнечный свет обрушился на мою голову, роняя на землю с небес, молотом опускаясь на полыхающий лоб. Яркий, режущий глаза блеск ослеплял, но я терпела, выгибаясь в высокой и мокрой траве, не отводя глаз от огромного неба, в которое и мне когда-то предстояло уйти, став частичкой этого нового мира, и ощущала, как что-то меняется в глубине, вновь наполняя меня ощущением какого-то непередаваемо огромного предназначения – того, что когда-то явила мне принцесса. Того, от которого я так глупо и самонадеянно отказалась. Того, которое выполнит теперь кое-кто другой.

И я была уверена, что она будет достойной этой судьбы.

Отдышавшись, я вернулась в кемпинг и без раздумий плюхнулась в неглубокий, но оказавшийся довольно холодным ручей. В нем-то меня и нашли мои сонные родственнички, одной взволнованной кучей выскочившие из фургона. Проснувшись и обнаружив мое исчезновение, они устроили настоящий бедлам, позволив мне полюбовалась ошарашенными мордами пони, выстроившихся на косогоре для того, чтобы посмотреть на мою фигурку, полоскавшуюся в ручейке.

— «Доброе утро!» — я помахала собравшимся кончиком крыла, после чего продолжила гигиенические процедуры, скобля свою шерстку импровизированной мочалкой из скрученных стеблей какой-то жесткой травы, в обилии произраставшей у края ближайшего поля. Собрание вздрогнуло, когда чайник за их спиной откашлялся и сипло заревел легионерским рожком, который чьи-то шаловливые копыта засунули в носик двухведерной посудины, булькавшей на костерке. – «Чай готов, ванная комната скоро освободится».

— «Скраппи? Ты…» — растолкав таращившихся на меня пони, Графит в два прыжка преодолел разделявший нас склон и резко остановился, жадно и недоверчиво глядя на меня сверху вниз. – «Это ты? Скажи мне, это ты?!»

— «Нет. Это не я», — на секунду задумавшись, я встрепенулась от холода, взъерошив перышки, словно купающийся воробей, – «это мой злобный двойник. А что?»

— «Хорошо», — облегченно выдохнул муж, осторожно ступая в холодную воду. Кажется, он собирался ухватить меня зубами за шкирку и вытащить из воды, но познакомившись с веером брызг, которые я запустила в его сторону намокшим крылом, быстро передумал и, вздрагивая от холода, поспешно запрыгнул на берег. – «Хорошо, потому что когда настоящая Скраппи вернется, кое-какому пятнистому крупу придется за многое ответить!»

— «Эй! А я-то тут при чем?!»

— «Узнаешь!» — сердито ответил супруг. В ледяную воду лезть он не рисковал, но и не уходил, продолжая околачиваться вдоль берега ручейка. Выскочившие из-за его спины близнецы с радостными воплями подлетели к воде… И уже с отнюдь не восторженными криками ужаса попытались выбраться из материнских копыт, тотчас же познакомивших их с особенностями гигиенических процедур, принятых в ее подразделении. – «Эй, а ну прекрати! Они же простудятся!»

— «Только если кое-кто не принесет нам теплые полотенца», — хмыкнула я, ухватив поперек живота вырывающегося сына, и аккуратно, но решительно подставляя забулькавшего жеребенка под струи прозрачной воды. Рядом с лагерем ручей нырял в небольшую ложбину и, весело прыгая по камням, говорливо шумел целым каскадом крошечных водопадов, в которых чьи-то заботливые и умелые копыта сделали небольшие купальни, пустующие из-за холодной воды, в одной из которых я и устроилась, отмывая порядком засалившихся детишек. Впрочем, долго прививать им необходимые в приличном обществе навыки ухода за собой мне не удалось – привлеченная нашей возней, Грасс налетела на меня словно гарпия и после короткого, но экспрессивного торга, удалилась обратно в фургон, придерживая болтавшихся на ее спине жеребят, закутанных в банные полотенца. За остальных моих подчиненных, естественно, заступиться было некому, и вскоре к нависавшим над нами древесным кронам взметнулось дружное уханье, ржание и костяной перестук зубов, с которыми пони полезли в холодную воду. Отмыться нам, конечно же, полностью не удалось, но возвращаясь в лагерь, я с облегчением ощутила, как выветривается тот душный, терпкий запах немытой звериной шерсти, при пробуждении шибанувший меня в нос. Видимо, лидеры нашего небольшого отряда и впрямь решили как можно быстрее добраться до ближайшего городка, буквально загнав едва волочащих ноги возниц, лишь немного взбодрившихся от купания в холодной воде ручейка. Поглядев на них, я сочувственно покачала головой, но не сделала ни малейшего замечания Рэйну, принявшегося и в хвост, и в гриву гонять вяло бурчавших что-то пегасов, распределяя каждого по постам.

Однако выводы из этого сделала.

— «Джентельпони, на сегодня привал».

— «Милая, тебе стоит отдохнуть, а не пытаться тотчас же взвалить на себя копытоводство поездкой», — хмыкнул муж, внимательно глядя на меня поверх очага, за которым прятался от меня все это утро, самым решительным образом ускользая от моих загребущих копыт, буквально трясущихся от желания обмакнуть его в холодную воду. – «В конце концов, у нас уже есть лидер на время этой поездки… Правда, он еще спит».

— «Серьезно? А я вот подумала, что ты уже проснулся», — невинно захлопав глазками, я решила подколоть Графита, однако вместо того, чтобы улыбнуться, тот лишь нахмурился, сверля меня недобрым взглядом светящихся глаз. – «Ой, да ладно! Чего так серьезно-то все воспринимать? Или ты думаешь, что я могла допустить, что кто-то другой, а не мой муж, станет во главе этого каравана?»

— «Мы помогали тебе всем, чем могли. Но к счастью, нашелся тот, у кого это получилось. По его словам, конечно же», — откуда-то издалека зашел муж, не спуская с меня настороженного, колючего взгляда, который нравился мне все меньше и меньше. Странно, но я была уверена в том, что он был рад, увидев меня этим утром, но теперь я начала в этом сомневаться. – «Правда, я почему-то в этом уже не уверен».

— «Нииипоняла…» — протянула я, удивленно распахивая глаза. В ответ он лишь зло усмехнулся, не обращая внимания на настороженный взгляд Рэйна, который бросил на него ошивающийся неподалеку розовый жеребец. – «Это ты сейчас на что это намекаешь?»

— «Ты слишком быстро вернулась в норму. Как это понимают те, кто знает тебя не так хорошо, как я. Но вот на мой взгляд… Скажи-ка мне, Скраппи, где ты провела свое детство?»

— «Ах, вот значит, что», — теперь уже прищурилась я, сердито глядя на приподнявшего губу мужа, и в свою очередь, как можно более мерзко усмехнулась, пытаясь показать, что совершенно не впечатлена ни предупреждающе блеснувшим клыком, ни спрятанными под крыльями детьми. – «Вот, значит, как. Тебе было удобнее, когда я валялась таким вот полутрупиком в этой проклятой койке, да?»

— «Мне было удобнее, когда рядом со мной была моя жена!» — от рыка жеребца огонь в очаге колыхнулся, обдав нас ворохом искр. Вскочивший на ноги Рэйн дернулся было ко мне, но остановился, строптиво выдохнув через нос громкую руладу, увидев мое предупреждающе поднявшееся крыло. – «И я никому не позволю ее заменить! Поэтому тебе придется ответить на мои вопросы, хочешь ты того, или нет!»

— «А, так значит, теперь меня подозревают в том, что я – это какой-нибудь там перевертыш?!» — заорала я, ударом крыла отбрасывая прочь злобно загудевшее пламя. Треск горящих поленьев, жар танцующих языков огня пробудил что-то спавшее внутри моего тела, пинком копыта отшвырнувшее с дороги тяжелую каменную чашу, чье пламя не могло и сравниться с пожаром, вспыхнувшим где-то в груди, превратившейся в маленькую топку. – «Значит, когда мне плохо – я плохая! Когда мне становится лучше – я тоже не хороша! А какой я бы вам понравилась, пони?! Всем от меня что-нибудь да нужно – стране, принцессам, окружающим меня пони… Что еще мне нужно отдать для того, чтобы окружающие наконец-то сказали «Вот, Скраппи, теперь ты нам нравишься»?! Почку? Печень? Потроха? Да забирайте все, vashu mat! Ya uje zayebalas pitayas ponyat, chto esche ya doljna otdat dlya etogo mira, chtoby on nakonyetz-to prinyal menya takoy, kakaya ya yest!»

Муж не двинулся с места, когда я, рыча от злости, подскочила к нему, словно бросающаяся на высокий забор собачонка. Сама не подозревая того, я полностью перешла на сталлионградский, с пеной у рта выкрикивая жалобы, угрозы и обвинения, смысла которых вряд ли кто-либо мог бы понять. Попрятавшиеся за могучие ноги отца жеребята вначале не на шутку перетрусили, но подозрительно быстро опомнились и с достойным всяческого осуждения энтузиазмом вслушивались в раскатистые пассажи чужого языка, которыми сыпала и сыпала пятнистая пегаска, вышагивавшая вокруг поваленного очага. Заведясь от звука собственного голоса, я уже не могла остановиться и с кружащейся головой громогласно задвигала какой-то безумный спич, смысла которого уже не понимала и сама, прерываясь разве что для вдоха и для того, чтобы стряхнуть с губ желтоватую пену, свисавшую с моей мордочки не хуже иной бороды. При первых же звуках ссоры пространство маленького лагеря наполнилось встревоженными пони, часть которых мгновенно похватала оружие, но убедившись, что смертоубийства в тот момент, вроде бы, не намечалось, они с радостью присоединились к бесплатному представлению, рассевшись на ковриках, бревнышках и даже крышах фургонов, с интересом глядя на пятнистую психопатку, выдавшую очередную порцию тезисов на грохочущем, словно полковой барабан, языке.

— «Во дает!» — громким шепотом поделился мыслями с Грасс кудрявый начальник моей личной сотни, подталкивая плечом испуганно таращившуюся на меня кобылу. – «Не, вы как хотите, но это точно она. Какой перевертыш смог бы столько и так вот орать?»

— «A vi voobsche zatknulis! Tunejadsi! Alkogoliki! Vseh v Desyatoy zgnoyu!»

— «Точно, она», — с каким-то обреченным видом выдохнула Кавити. Судя по выражению ее морды было понятно, что она была бы куда как не прочь, если бы меня похитили, подменили и заточили где-нибудь далеко-далеко, однако эти надежды самым беспардонным образом рухнули. – «Слушай, Рэйн… Может, они все-таки начнут уже друг друга душить, а мы потом поможем?»

— «Да? А кому?» — почесав себя за ухом, поинтересовался жеребец. Он был одним из немногих, кто удостаивался от этой бретерши и шаловливки обращения по имени или званию. Как и прочие жеребцы, несколько раз пострадав от ее шустрой эспады, он плюнул на все приличия и пару раз хорошенько отмутузил не терпящую жеребцов забияку, вбив в ее голову понимание того, что выпендриваться можно лишь когда это не вредит общему делу. Каюсь, второй раз это произошло уже по моей просьбе – взбешенная очередным мордобоем, который устроила в своей кентурии дружная пятерка бретерш и выпивох, я уже спускалась по лестнице с большим топором, чтобы устроить кому-то спокойную жизнь на больничных койках отделения спинальных травм, но наткнулась на своего приятеля, вызвавшегося уладить этот вопрос. Получив капитальную взбучку, крыло боевых шаловливок отлеживалось целую неделю, в течение которой пегасьи шепотки донесли до них мои обещания по поводу их дальнейшей судьбы и кое-каких органов в кобыльем организме, которые, по мнению Легата, были им совсем не нужны. И которые неплохо смотрелись бы, развешанные на их ушах и загривках. Зная мою принципиальность в подобного рода вопросах, они вняли предупреждению и научились сдерживать свою деструктивную деятельность – или, что было не исключено, умело ее скрывать, хотя я сомневалась в том, что они позабыли как о моих словах, так и о том, что творила своим полуторным мечом командовавшая ими пятнистая пегаска во время двух северных войн.

— «Ну, кто будет побеждать – тому и поможем», — не обращая внимания на злое шипение зеленой земнопони, философски рассудила кобыла. Пользуясь тем, что я остановилась для того, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, она дернула копытом висевший на шее кошель, добывая из него несколько битов, которые продемонстрировала сидевшим вокруг легионерам. – «Эй, самцы! Двадцать бит на Легата!»

«Что ж, похоже, она и впрямь не забыла».

— «Мне кажется, что утро могло бы начаться чуть более мелодично», — сонно проговорил Кайлэн. Нарисовавшись на пороге своего фургона, он как всегда иронично обозрел собравшееся в кампусе общество, снова, как и каждый день нашего путешествия, задержался взглядом на детях, после чего уже более внимательно посмотрел на меня и Графита. При виде моей метавшейся перед мужем фигурки извечная улыбка насмешливого превосходства сползла с морды фестрала, как расплавленный воск. — «Виконт, отойдите от нее! Осторожно, не поворачиваясь спиной!»

— «Не указывайте мне что делать, граф!» — огрызнулся муж. Доведенный до белого каления, он решительно двинулся вперед, пытаясь ухватить за шкирку пятнистую пегаску, бегавшую по злобно шипящим углям. Сама не осознавая того, я двигалась, словно хищное животное, по словам рассказывавших об этом пони – пригнувшись, оскалившись, курсируя вперед и назад, не отводя горящего взгляда от своей жертвы. Жертвы, еще не осознававшей того, что охотником была уже не она. Предупреждающе вскрикнув, граф рванулся вперед, расталкивая непонимающе зашумевших пони, и едва успел встать между мной и двинувшимся ко мне жеребцом, отжимая его в сторону.

— «Раг, вы меня слышите?» — увидев, что врагов стало больше, я всеми четырьмя ногами скакнула назад, словно заяц, и вновь зарычала, приготовившись к расширению ассортимента отбивных, находившихся от меня всего лишь на расстоянии вытянутой ноги. – «Раг, чвржрап вашу арс!»

— «Сврип!» — злобный писк вырвался из меня абсолютно непроизвольно, заставив от неожиданности притормозить.

— «Понятно…» — отступив назад, негромко пробормотал фестрал. Его взгляд, ставший внимательным и острым, царапнул меня не хуже ножа, переместившись затем на близнецов, радостно поддержавших меня свиристящими своими криками, в минуты возбуждения вырывавшимися у моих детей. Бушевавший в груди пожар требовал выхода, ответа, понуждая меня наброситься на стоявших передо мной, и грызть, грызть, грызть содрогающиеся тела, но… Именно этот взгляд удержал меня тогда от чего-то ужасного, на что толкал меня ревевший в душе огонь. – «Тогда… Держи!»

Увернуться я не успела, да и не стремилась, словно собака поймав оскаленными зубами брошенный мне предмет. На вкус он был как водоросли, по консистенции напоминая хорошо проваренный хрящик, и по зрелому размышлению, я решила не выплевывать брошенную мне гадость и мрачно захрустела добычей, нехорошо поглядывая на окружавших меня пони.

— «Мне кажется, это было неспортивно!» — тихо возмутился Рэйн, видя протянувшееся к нему копыто Кавити, с торжествующим видом требовавшей свой выигрыш. – «Ей помогли! И вообще, еще ничего не закончилось. Эй, Скраппи, ты как?»

— «Вам… Хана…» — перекатывая во рту скользкие, приятно похрустывающие серо-зеленые комочки, прочавкала я. Губы слушались неохотно, но грохот крови в моей голове понемногу затих, как утихла и опаляющая грудь топка, позволяя чуть более трезво взглянуть на вещи вокруг… И проникнуться желанием их истребить. – «Вот только доем, и…»

— «А за что?» — если сугубо гражданская часть нашего маленького, но шустрого отряда лишь иронично переглянулась, восприняв мое заявление как очередной заскок условно опасной сумасшедшей, то морды моих подопечных мгновенно вытянулись от явного предвкушения скорых и неминуемых репрессий.

— «За невосторженный образ мыслей в отношении своего командира», — нехорошо усмехнулась я, делая шаг в сторону Кавити и Рэйна. Углядев мой маневр, остальная часть одетого в туники стада быстро-быстро раздвинулась, расползаясь по сторонам и пытаясь спрятаться за спинами Графита и Кайлэна, сурово взиравших на корежащие меня выверты моего больного сознания. — «Мало того, что вы там обо всем этом думаете, так вы еще имеете неосторожность делиться своими мыслями с кем ни попадя. Поэтому я отомстю – и мстя моя будет страшна. Вот только… Немного… Отдохну…И...»

Гордо тряхнув головой, я браво вскинула переднюю ногу – и словно подрубленное дерево, хлопнулась мордочкой в траву.

На этот раз пробуждение было… Спокойным.

Да, именно такое слово я бы подобрала, если бы пыталась перебрать весь доступный мне словарный запас, словно коробку с елочными игрушками. Не резкий, словно включившийся посередине эпичнейшего рок-концерта телевизор, подъем, а неторопливое, плавное пробуждение, во время которого ты медленно выныриваешь из своего субботнего сна. Описать его ты, конечно же, уже не можешь, но при этом пребываешь в уверенности, что снилось тебе что-то очень хорошее, и именно такими были мои ощущения, когда я неторопливо приоткрыла глаза. Легкая слабость, гулявшая по моему телу, перекликалась с неторопливым течением мыслей, и я даже не испугалась, вновь обнаружив себя лежащей в узкой, похожей на корыто, походной койке, приделанной к стенке фургона. Конечно, мысль о том, что все это мне снова приснилось, и стоило бы мне лишь моргнуть, как я вновь очутилась бы где-то еще, не понимая, как там оказалась и что творилось вокруг меня, была крайне неуютной, но… Спокойствие было буквально разлито вокруг, и его ничуть не портил даже неумолчный перестук капель дождя, долетавших до крыши фургона через густую листву, служившую надежным укрытием для путешественников, собравшихся вокруг очагов.

— «Так значит, вы считаете, что это я во всем виноват?» — раздался под окном негромкий голос Графита, заставивший меня замереть. Стрельнув глазами по сторонам, я заметила Грасс, сгорбившуюся возле керосиновой лампы над какой-то увесистой книгой – и желание шевелиться куда-то быстро пропало. Судя по ее ушам, она тоже прислушивалась к разговору, который опрометчиво затеяли возле открытого окна наши жеребцы, поэтому я снова прикрыла глаза, решив дослушать его до конца.

— «Мой юный друг, а разве нет?» — ну надо же! И когда это вы успели стать друзьями, позвольте-ка вас спросить? – «Разве я не сказал тебе два, а то и три раза о том, что эти грибы она должна была съесть сразу же после пробуждения? Или я это только подумал? И что же в итоге?»

— «И что?»

— «А то, что она была на пути к своему прежнему состоянию, если не хуже. Пену видел?»

— «Я думал, что она опять из-за чего-то взбесилась».

— «Не лги. Ты просто боялся», — покровительственно усмехнулся Кайлэн. Несмотря на не такой уж и большой возраст, он предпочитал общаться с окружающими в столь покровительственно-насмешливой, барственной манере, что бесил меня до судорог в копытах. И плевать на все те «возможности», которая углядела в нем Госпожа! – «Ты боялся того, что я предложил, хотя это и сработало. Ты боялся последствий, хотя, если бы ты сделал все правильно, то ничего бы не произошло. И из этого я делаю вывод, что вы боитесь… Меня».

— «Я боялся ее потерять!» — возмутился было Графит, но снова понизил голос, судя по шороху лохматой гривы, покосившись при этом на окно. – «А вас я не боюсь».

— «Неужели?»

— «Но опасаюсь».

— «Честно. Правдиво. Благодарю вас за столь искренний ответ, виконт», — я задергала копытами под одеялом от обуревавшего меня желания пожать кое-кому его длинную шею. – «Поэтому я на тебя уже не сержусь. Однако вынужден настаивать на том, чтобы мои распоряжения выполнялись в точности и без промедлений. Признаюсь, мне не меньше вашего хочется увидеть, как выглядит эта кобылка без воздействия непонятных лекарств».

— «Так вы считаете, что все это случилось из-за этих проклятых пилюлей?»

— «Я подозревал. А после того, что случилось – уверен. Сколько она их принимала – год? Два?»

— «Больше. Но другие».

— «Не важно. Госпожа сказала, что она справится, но кажется, она недооценила коварство этих лекарств, и ей пришлось обратиться за помощью ко мне и своей царственной сестре».

— «И я тоже. Если бы я знал…» — тяжело вздохнул голос Графита, заставив меня проглотить тяжелый ком, вдруг надавивший на горло. – «Я ведь просто думал, что у нее очередная кобылья истерика. Она подолгу держит в голове всякие глупые мысли о том, что чего-нибудь недостойна или получила что-то зря. Все время беспокоится из-за денег, и как бы меня чем-нибудь не обидеть. Ну, и в конце концов, это и превращается в такие вот сцены».

— «Кобылам позволено проявлять лишние эмоции. Даже самым мудрым кобылам», — наставительно произнес голос графа. Несмотря на его барственный тон, казалось, что это пожилой, умудренный и убеленный сединами старец терпеливо и снисходительно выслушивает жалобы юного правнука о нежданных тяготах семейной жизни. – «А жеребцы для того и устраивают брак, чтобы защищать своих кобыл и своих жеребят. Организовать их жизнь, рационально и вдумчиво. И в этом единороги и земнопони ушли намного вперед по сравнению с летающей братией».

— «Вы говорите это даже несмотря на то, что сами родились с крыльями?»

— «И как и вы, вырос в хорошем доме, влиятельном клане и очень уважаемом семействе. И что же? Если я был рожден крылатым, то мне следовало улететь в Клаудсдейл и называть всех, рожденных на земле, «наземниками», а себя – «настоящим» пегасом? Брось, я уверен, что ты умнее этого. И доказательством я считаю твою женитьбу на этой поскакушке. Расскажи мне о ней. Я хотел бы увидеть ее твоими глазами».

— «Скраппи? Ох, Скраппи…» — вздохнул Графит. Уже не скрываясь, я прикрыла копытами глаза, спасаясь от горячей влаги, закипевшей в их уголках. Кем я виделась ему? Кем я стала? С ужасом ожидая ответа, я не заметила, как поднявшаяся со своего места Грасс оказалась рядом со мной предостерегающе приложив к губам копыто. – «Она… Нет, конечно же, она не всегда вот такая. Не переживайте, граф – на нового пони Скраппс обычно производит совершенно неизгладимое впечатление, но по большей части она вполне вменяемое существо».

— «Я бы мог в этом усомниться, но доверюсь твоим словам», — вежливо произнес граф. Вежливо, Твайлайт, именно так – достаточно вспомнить, что именно говорили за моей спиной очень многие пони. – «Но все же, это не ответ».

— «Она – это все, что у меня…» — дальнейшие слова мужа прервал звонкий удар и взрыв хохота, донесшиеся от соседнего очага. Помывшиеся (некоторые – не совсем по своей воле) и отдохнувшие, пони устроили себе небольшую вечеринку и, судя по дружной икоте, дело не обошлось без припрятанных запасов хорошего, свежего, шипучего…

— «Эй! Даже не думай об этом!» — прошипела мне Грасс, когда тяжелые шаги мужа и его спутника отдалились от окна, заставив меня почувствовать себя виноватой в том, что попытавшиеся было расслабиться пони вместо заслуженного отдыха получат хорошую выволочку. – «Можешь даже не заблуждаться на этот счет!»

— «А что я?» — делано удивившись, я попыталась было подняться из койки, но тотчас же оказалась прижатой к худому матрасику крепкой кобыльей ногой. Несмотря на заметное улучшение самочувствия, ощущение слабости никуда не делось, что дало возможность Грасс спеленать меня, словно игрушку, не обращая внимания на мои возмущенные жалобы и кряхтение. – «Я же ничего. Просто хотела…»

— «Знаю я, чего ты хотела! Кег мне все объяснила на твой счет, поэтому даже не пытайся меня обмануть».

— «Да не… Я ж чего? Я ничего…» — заюлила я, пытаясь высвободиться из коварного плена тонкого покрывала, словно личинка какого-то насекомого, пытающаяся выбраться на свет. Однако копыто, опустившееся мне на живот, не оставило мне никаких шансов вырваться из этого плена. – «Эй! Я просто хотела узнать, что там за шум!»

— «Наверняка это дети», — фыркнула Грасс, вновь берясь за книгу, толщина которой вызвала у меня страдальческий стон. Судя по объему этого произведения, его хватило бы на поездку вокруг экватора этого мира – если, конечно, он все еще оставался известной мне планетой, а не превратился в какой-нибудь блин после генеральной уборки, затеянной древними человеками. – «Без надлежащего материнского воспитания они совсем отбились от копыт».

Словно в подтверждение ее слов, дверь фургончика распахнулась, и после короткого дробного перестука маленьких копыт на мой живот приземлились два увесистых комочка энергии, радостными криками приветствовавшие проснувшуюся мать. Лишенные присмотра заболевшей матери и ухаживающей за ней тетки, набесившиеся за день жеребята пахли дымом костра, мокрой травой и почему-то овсяным печеньем, запах которого я вспоминала, зарывшись носом в детские шкурки. Крутясь и лягаясь, прыгая и пытаясь взлететь, они хотели баловаться, скакать, кричать, теребить меня и Грасс – они хотели жить, и при виде их улыбающихся мордочек я почувствовала, как начинает отступать сковавшая меня слабость. Я была той, кто привел их в этот мир – как я могла бросить их после этого?

Странно, но мне вновь пришло в голову, что я опять выискиваю какую-нибудь мысль или идею, которая позволила бы мне жить дальше. И это настораживало.

— «Пожалуй, нужно их чем-то занять», — вздохнула я, зубами дергая край одеяла, чтобы добраться до мелких проказников, устроивших на моем теле веселые скачки. – «И с уверенностью могу сказать, что выматывающие физические нагрузки заметно снижают желание баловаться и прыгать по материнскому животу. Так, Берри? Завтра будем делать зарядку?»

— «Неееехь!»

— «А надо!»

— «Неть!»

— «Ну вот почему все военные косточки так ограничены?» — закатила глаза Грасс, захлопывая книгу в попытках спасти ее листы от задумчивого жевания подобравшегося к ней Санни. – «Нет, чтобы предложить что-нибудь почитать, или вот иностранные языки начать изучать. В будущем им это ой как понадобится!»

— «Языки? А что, это неплохая мысль», — подумав, нехорошо ухмыльнулась я, заставив зеленую земнопони страдальчески закатить глаза. – «Да, детишки, это тетя Триз хорошо придумала. Будем изучать языки!»

— «Неееехь!»

— «Неть!»

— «Не нет, а да!» — строго отвергла я любые жеребячьи отнекивания. Высвободив, наконец, передние ноги, я улучила момент и сгребла расслабившихся и неосторожно повернувшихся ко мне тылом детишек, тотчас же упаковав их под крылья. – «Вы даже не представляете, как это здорово».

— «Эта не ждорово!»

— «Правда? А вот послушай: «Шеннен шметтерлинг звичен дер зартен лили верхунден!». Ну, как вам?» – как можно более угрожающим тоном произнесла я, заставляя свой голос дрожать от едва сдерживаемой ярости. Притихнув, дети впечатлились, похоже, даже не обратив внимания на перевод этого угрожающего рычания. – «А я всего-то сказала, что «Красивая бабочка скрылась между нежных цветков лилии». Вот так, мои хорошие. Языки нужно знать. А то придется допрашивать какого-нибудь грифона – и о чем вы его спросите? Как пройти в библиотеку?»

— «Скраппи! Ну есть в этом мире хоть что-нибудь, чего бы ты не смогла бы опошлить?!» — обреченно вздохнула Грасс.

— «Только одну вещь – большую и чистую любовь», — мечтательно вздохнула я и, протянув копыто, ухватилась за чью-то лохматую гриву, неосмотрительно маячившую возле окошка, втягивая морду ее обладателя вместе с гривой в фургон. – «Очень большую. Хотя вот почему-то до сих пор не совсем уж и чистую. Грасс, там что, воду в ручье отключили?»

— «Он же холодный!» — с негодованием проворчал муж, тряся головой в попытках избавиться от моих цепких лапок, ухвативших его за уши, пока дети с энтузиазмом вырывали из него самые длинные и жесткие волосины. – «И мокрый к тому же. Не знаю, кто вообще придумал эти глупости с мытьем. Мы же в походе».

— «Ага. Это вам, жеребцам, достаточно помыться – и уже хоть куда. А уж если выбрился и причесался – так вообще красавец».

— «А без мытья, значит, уже не такие мы уж и привлекательные?»

— «Привлекательные», — вспомнив уроки матери и разговоры с Рарити, я постаралась изобразить как можно более загадочный «взгляд из-под челки» и, притянув поближе голову мужа, медленно прикоснулась губами к уголку его рта. – «Но только друг для друга. А вот чисто отмытые…»

Что ж, эта уловка, как оказалось, действовала не только на кобыл, судя по мгновенно распахнувшимся крыльям Графита, словно паруса, перекрывшим весь оконный проем.

— «Фууууу!» — высунув язык, с негодованием пропищала Берри, пиная копытцем занятого делом брата, с рычанием терроризировавшего особенно непокорную прядь отцовской гривы. – «Ну воооот, ани апять!»

— «Вот подрастешь – сама ко мне или тете Грасс прибежишь за советом, как это лучше делается», — фыркнула я, отпуская уши супруга. Не тут-то было – теперь он сам устроился у меня на груди, словно пробка, застряв в оконном проеме из-за распахнувшихся крыльев. Уходить он, похоже, даже не собирался. – «Милый, ты удобно тут устроился, я погляжу?»

— «Агась».

— «Может, у тебя есть какое-нибудь важное дело?»

— «Не-а».

— «Ну, тогда, дети, держите его крепче!» — расплывшись в широкой улыбке, я обхватила копытами его грудь, пытаясь свести их на холке, но из-за размеров дотянувшись разве что до плечей. – «Грасс, не отставай – видишь, уходит же!»

— «Нападение? При исполнении? На стража?» — удивленно покосился на нас Графит, с интересом глядя на то, как две пыхтящие кобылы и парочка жеребят, ухватившись за передние ноги и гриву, пытаются втянуть его в фургон. – «Смело, свежо и ново».

— «Свежим и новым ты станешь уже через час», — грозно пообещала я, с кряхтением тормоша расслабившегося мужа, вольготно расположившегося на кровати, прямо поверх моей недовольно пискнувшей тушки. – «Грасс, чего ты стоишь? Не видишь, что я его поймала?»

— «Серьезно?» — насмешливо фыркнула зеленая кобыла, возвращаясь к столику с книгой, откуда кинула ироничный взгляд на открывавшуюся ей композицию. – «А ты уверена в том, кто кого поймал?»

— «На все сто процентов!»

— «Ну, тогда тащи его сюда».

— «Так не идет!»

— «Ну, тогда иди сама».

— «Так не пускает!» — возмущенно пискнула я, пытаясь пнуть навалившуюся сверху тушу, намекающе куснувшую меня за кончик уха. – «Грасс! Ты вообще собираешься что-нибудь делать, а?»

— «И что же я должна делать?» — хмыкнула та.

— «Например, притащить мочалку и мыло», — как можно тверже ответила я и ухватилась зубами за стремительно удаляющуюся от меня бородку, вместе с ее владельцем сообразившую, чем им грозили эти слова, и попытавшуюся смотаться по направлению к окошку. – «А так же корыто. Очень-очень большое корыто. Поэтому, внимание, всем приготовиться — мы собираемся кое-кого помыть!»

Из-за стремительного броска по Северному тракту нам пришлось задержаться в кампусе еще на один день. Воспитательная работа, мстительно затеянная мной в рядах своих подчиненных, сработала против меня – выжатые до дрожи в коленях, крылатые хулиганы и бузотеры едва смогли вытащить колеса фургонов из влажной земли, и нам потребовались еще целые сутки, которые мы решили посвятить полноценному отдыху. Вначале это вызвало настоящее недоумение среди близких, за эти дни наслушавшихся от меня бреда о скорейшем прибытии в Грифус, и даже не поверивших своим ушам, когда я потребовала от продравшего глаза Кайлена вернуть фургоны на место.

— «Мне казалось, что ты хотела явиться как можно быстрее в Грифоньи Королевства, чтобы там исполнить свой долг перед принцессами и страной», — проницательно глядя мне в глаза, произнес за завтраком граф. После нескольких долгих дней так неудачно начавшегося приключения, которые показались мне вечностью, он приобрел нехорошую привычку внимательно следить за мной и моими детьми, уделяя последним не меньше внимания, чем мне. – «Что-то изменилось?»

— «Все изменилось. Из-за меня мы опоздали, поэтому торопиться я смысла не вижу».

— «Но ты так торопилась…»

— «Ну и что теперь, обосраться в спешке?» — грубовато откликнулась я, глядя на отрабатывающую связки ударов Кавити. Заметив мой взгляд, кобыла тотчас же воткнула в землю свою эспаду и, встав на одну заднюю ногу, вскинула другую, продемонстрировав такую растяжку, от вида которой наиболее впечатлительные танцовщицы и танцоры дресс-ап клубов должны были бы поголовно перевешаться от зависти. Открывшееся нам зрелище не оставило равнодушным даже сидевшего рядом графа, относившегося к моим подчиненным со своей неизменной прохладной иронией. Заметив его реакцию, неугомонная задница решила усилить напор и завертелась вокруг своего оружия не хуже профессиональной стриптизерши, делая вид, что не замечает моих недвусмысленных жестов засунуть свой импровизированный шест туда, куда никогда не заглядывает свет богини. – «Я многое поняла, пока валялась в отключке, поэтому решила не торопить события. «Делай что должно – и случится то, чему суждено». Поэтому я решила не пороть горячку, и… Поблагодарить всех за то, что они для меня сделали. В том числе и вас».

— «Рад видеть, что тебе не чуждо чувство благодарности, юная леди», — иронично поклонился Кайлэн. Я была уверена, что ему доставляло настоящее удовольствие бесить меня, созерцая при этом мою кривившуюся мордашку. Еще бы ему не издеваться, зная, что ближайший полуторный меч находился где-то в Кантерлоте, на недосягаемом для меня расстоянии. – «Думаю, что у тебя еще будет возможность сделать это для всех тех, кто взял на себя ответственность за это поручение, выданное, как ни странно, именно тебе».

Что ж, в этом он был прав, и такая возможность представилась мне в этот же вечер, когда звучавшие вокруг костра разговоры как-то плавно зашли о музыке и песнях. Да, пони были довольно музыкальным народом, и уроки пения в школах занимали такое же важное место, как и занятия спортом, которому учителя уделяли немало времени, считая его едва ли не одной из прикладных наук. И если я и Грасс откровенно скучали, не зная, чем занять себя в этот летний погожий денек, то остальные были только рады выдавшемуся отдыху, под вечер, превратившемуся в настоящий пикник. Отдохнувшие и приободрившиеся, пони устроили распевку и, вежливо выслушав бодрую, но мало понятную для меня песенку-речевку Кавити, дружно проголосили несколько популярных песен, заставив меня жадно вслушиваться во взлетающие под кроны деревьев слова. Пегасы пели о манящих просторах, о неизведанном небе, не потревоженном взмахом крыла; о победах и поражениях, храбрости, самоотверженности и борьбе. Стесняясь, Грасс уступила нашим просьбам и пропела веселую песенку про проводы зимы, которую напевали в нашем городишке земнопони, убирая сугробы и стряхивая с деревьев облепивший их снег – я, как и все, сочла ее ужасно милой и, вместе с детьми, весело посвистывала незамысловатую, но запоминающуюся мелодию, демонстративно не обращая внимания на единственного высокородного отщепенца в наших рядах. Присоединившись к нашему отдыху лишь под вечер, граф нарисовался в дверях своего фургона и сонно щурился на огонь, словно пытаясь понять, кто это мешал ему спать, собравшись вокруг очага. Вскоре появился и Графит – после принудительного купания, которое я устроила ему благодаря непрерывной щекотке, муж громко и обиженно фыркал, сверкал зраком, воротил нос и вообще изо всех сил делал вид, что был смертельно обижен самодурствующими кобылами, чью заботу и внимание он перенес с видом Сцеволы^[1], надменно глядя куда-то в бесконечность из горы мыльной пены, покрывшей его шкуру под заботливыми прикосновениями кобыльих копыт. Вытертый, расчесанный и укушенный за ушко, он тяжело вздохнул, но все же соизволил потереться носом о наши носы, после чего вышвырнул нас из фургончика вместе со всеми банными принадлежностями, заявив, что ему требуется поработать, и вообще, снять в одиночестве стресс, который он только что испытал. Сердито ворча, я попыталась подломать закрытую дверь и даже пробраться в окошко, но, получив между ушей каким-то увесистым свитком, опасливо отползла от логова супруга, в котором тот «снимал стресс» в окружении пергамента, чернильницы и множества перьев, до самой темноты скрипевших по грубой бумаге. Услышав пение у костра, он долго крепился, но все-таки выполз из своего убежища и, убедившись издалека, что возле меня не наблюдается ни мочалки, ни мыла, соизволил присесть у меня за спиной, положив голову мне на макушку. В отместку я оттолкнулась задними ногами и, повозившись, удобно устроилась у него на животе, ощущая горячее дыхание в своих волосах. Откинувшись, муж обнял меня и, вновь устроив голову между моих ушей, задумчиво уставился в потрескивавшее пламя, к которому протянулись многочисленные веточки с нанизанными на них кусочками маршмэллоу. Напоминая по виду зефир, это было совершенно иное и по составу, и по вкусу лакомство, которого я не встречала ни в той, ни в этой жизни, без особых эмоций проходя мимо того, что считала пастилой или зефиром. Однако именно тогда, в этот прохладный летний вечер, я распробовала и на всю жизнь пристрастилась к разноцветным сладким кусочкам, которые пони ловко жарили на костре. Они были неплохи и сами по себе, служа отличным добавлением к горячему чаю или какао, но, будучи наколотыми на свежую веточку дерева и разогретыми над огнем, они увеличивались в размерах, получая поджаристую засахаренную корочку, скрывавшую под собой тягучее, воздушное, сладкое великолепие, подчеркнутое ароматным древесным дымком. Быстро освоив новое развлечение, Санни и Берри облопались сладостей и теперь только сыто икали, прижавшись к моим бокам, лениво поглядывая на палочки с шипящими маршмэллоу, воткнутые в землю вокруг очага.

— «Может, и ты что-нибудь споешь, командир?» — предложил Рэйн, заваривая себе большую кружку какао, чей ароматный дымок витал в этот вечер над кемпингом. К веселой вечерней попойке он присоединился, хотя и не приложился к бочонку хорошего сидра, который мои подчиненные где-то прятали и хранили почище, чем военную тайну, несмотря на все мои попытки разыскать этот клад, одновременно уворачиваясь от следивших за мною Грасс, Графита и графа. Рэйну было, в общем-то, все равно, где ураганить – главное, чтобы было весело, кормили, да давали иногда прикладываться к рюмочке киршвассера^[2], который пегас обожал. Пил он его шотами – крошечными рюмками, вмещавшими в себя одну унцию прозрачной, крепкой, как водка, и пахнущей миндалем жидкости. В отличие от старого алкоголика Тэйла, он никогда не выпивал больше двух или трех таких шотов, тем самым напоминая мне Деда, тоже способного блюсти свою меру. – «Может, ту, свадебную?»

— «Или что-нибудь новое?» — хмыкнула Грасс, все еще настороженно наблюдавшая за моими телодвижениями. Кажется, она не без оснований подозревала, что я могла бы и просто приказать легионерам не только выдать мне бочонок божественного напитка, но и заставить слетать еще за одним. Хотя, насколько я помнила, еще несколько лет назад принцессы посвятили всех пони, которые могли столкнуться со мной на своем пути, о полном запрете алкоголя для одной настырной пятнистой пегаски.

— «Или просто споем?» — вздохнул муж, своим голосом наполнив мое тело приятным гулом, отозвавшемся даже в кончиках крыльев и, без санкции своей хозяйки, завилявшем сепаратисте-хвосте. – «Я так давно не слышал твоих песен. Веселых, как та, что про деревню на песке».

— «Моя любимая» — негромко призналась зеленая земнопони, опустив на секунду глаза.

— «Оу…» — удивленно кашлянула я. Мысль о том, что мои песенки вдруг понравились окружавшим меня пони, была очень неожиданной. Наши потомки были очень музыкальным народом и обладали замечательными голосами, легко и непринужденно подхватывая услышанную где-нибудь песню, присоединяясь к любому певцу, даже если тот просто напевал себе что-то под нос, идя по заполненной улочке городка. Мои перепевки древних песен выглядели, как я считала, просто обезьянничеством, и всегда пыталась выставить на первый план и подчеркнуть красивый голосок своей подруги, с которой мы частенько пели во время посиделок в Кафе, обзаведясь небольшой, но дружной компанией любителей помузицировать во время дружеских посиделок.

— «Может, ты знаешь какие-нибудь еще?»

— «Ну… Есть одна. Я… Мы…» — я хотела рассказать о том, как я, то есть Древний, напевал ее, бродя по разным выставкам древностей и ярмаркам, посвященным культуре ушедших веков. Про его впечатления, мысли и мечты. Про наши воспоминания – единственное, что осталось с тех ушедших времен. Но, запнувшись, я остановилась, поняв, что для окружающих меня пони это будет лишь сказкой из древних времен. Историей, рассказанной у костра – ни к чему не обязывающей, развлекающей, создающей настрой. Что ж, наверное, это было правильно – ни к чему этим добрым созданиям знать слишком много о тех темных веках, наполненных голодом, болезнями, злобой. Пусть они остаются лишь в песнях, которые будут приоткрывать пыльную завесу времени, рассказывая волшебные истории о других культурах, обычаях, и прожитых жизнях – жизнях, вспыхивавших, горевших и сгоравших, словно искры большого костра.

«I was told once, by a friend of mine,

She had seen an olden sign,

Said she was not from this time,

And did I feel the same?

So I told her, "Yes", I knew her fear

As I felt the truth draw near

Told her back three hundred years,

Was the time that I held dear...»

Первые строчки дались нелегко. Отвыкнувшее от пения горло сопротивлялось, проталкивая сквозь себя царапающиеся звуки, так не похожие на истошные вопли, ругань и командный рык. Домучив первый куплет до конца, я была готова сдаться и уже выстраивала в уме подобающие моменту извинения, но тяжелые ноги мужа, прижавшие меня к его груди и ободряюще пощекотавшие живот, заставили отступить накатывающее самоуничижение, призывая не останавливаться и принять мою песню такой, какая та есть.

И я продолжала.

«Gather lords and ladies fair,

Come with me to the Renaissance Faire

Hurry now,

We're almost there...

Fa, la, la, la, la, la, la, la, la, la...»

Разговоры затихли, и от соседних очагов потянулись остальные наши попутчики, привлеченные звуками песни – крепнущей, взлетавшей вместе с искрами в темное небо, скрытое за кронами деревьев. Державшие меня ноги чуть дрогнули и легонько сжались, поддерживая, заставляя мой голос окрепнуть, перекрыв поскрипывание колес припозднившихся фургонов, остановившихся в нашем кемпинге на ночлег.

«Through the shroud of mystery,

Turn a page of history,

Feeling more than you can see,

Down at the Renaissance Faire.

Hear the minstrels play their tunes,

They will play the whole night through,

Special songs for me and for you,

And anyone whose heart is true...».

«Gather lords and ladies fair,

Come with me to the Renaissance Faire

Hurry now,

We're almost there...

Fa, la, la, la, la, la, la, la, la, la...»

К моему удивлению, Грасс присоединилась к припеву. Ее голос звучал ниже и старше моего, но она и не стремилась выдвинуться вперед, чего я подспудно ожидала, а лишь поддерживала меня, подхватывая успевшие запомниться ей слова.

И вскоре, к ней присоединились и остальные.

«There's too many stars for one sky to hold,

Some will fall, others are sold,

As the fields turn to gold

Down at the Renaissance Faire...»

«Gather lords and ladies fair,

Come with me to the Renaissance Faire

Hurry now,

We're almost there...

Fa, la, la, la, la, la, la, la, la, la.

Fa, la, la, la, la, la, la, la, la, la»

Последний припев подхватили уже и гости. Взметнувшись под кроны деревьев, песня закончилась дружным смехом и топотом, заменившим аплодисменты. Успевшие лишь под самый конец, случайные наши соседи по кемпингу просили еще и с энтузиазмом подпевали, соскучившись за долгие дни однообразной, выматывающей дороги. Их было больше, чем я думала – даже под вечер тракт напоминал хорошее шоссе в рабочий полдень, по которому то и дело проезжали припозднившиеся фургоны и повозки, не говоря уже о дилижансах – эти многоместные кареты со спальными местами должны были ехать весь день и всю ночь, стремясь доставить своих пассажиров до места с максимально возможной скоростью и удобством. Уступив настойчивым просьбам, мы спели так понравившуюся Грасс «Деревню на песке», после чего бодро потрясли головами под «Гранд Галопинг Гала», вот уже который год бывшую абсолютным хитом всяких официальных праздников – ярких, красочных и шумных, как разноцветный фейерверк. Уже клевавшие было носом малыши снова воспряли духом и радостно горланили вместе со всеми во всю мочь своих крошечных глоток, да так, что мне пришлось еще долго успокаивать маленьких певцов, в конце концов, пообещав скормить каждому самое большое и кислое яблоко, которое смогла бы только найти в нашем багаже. Не сразу, но все-таки вняв материнскому предупреждению, они удобно устроились у меня под крыльями и слипающимися глазами глядели со мной на огонь, обхватывая мою грудь своими крошечными копытцами, о которые разбились соленые капли слез.

— «Что-то случилось?» — обеспокоенно шевельнулась где-то рядом Грасс, увидев на моих щеках мокрые дорожки.

— «Нет. Просто…» — вздохнув, я потерлась щекой о лежащую на моей груди ногу мужа и, шмыгнув носом, поцеловала черное запястье, получив в ответ легкое покусывание за кончик уха вместе с жарким дыханием, пробравшее меня до костей. – «Спасибо вам за то, что… Даже если это просто сон, я всегда буду благодарна вам за этот вечер. Что дали возможность провести этот вечер вот так, со всеми вами».

— «Она всегда так, ведь правда?» — смерив меня пристальным взглядом, поинтересовалась у Графита зеленая земнопони. В ответ, муж только вздохнул, вновь положив подбородок мне на макушу. – «Скраппи, тебе что, никогда не говорили, что ты должна позволить себе быть счастливой?»

— «Постоянно. Вот только она боится позволить себе это чувство», — пробормотал супруг. Даже не глядя на него я могла бы поклясться, что он хмурится – казалось, эта эмоция намертво приклеилась к его морде. И все из-за кого? Из-за одной глупой пятнистой…

— «Вот, видишь?»

— «Да уж».

— «Что это вы там разглядели?» — неловко поинтересовалась я, увидев направленные на меня глаза родственников.

— «Мысли, которые бродят в этой глупой голове», — хмыкнула Грасс, обменявшись взглядом с Графитом. — «Мысли, которые, я уверена, и не дают тебе жить».

¹↑ [1] Сцевола (лат. scaevola — «левый»): древнеримский герой. Сжег свою руку на глазах этрусского царя, продемонстрировав несгибаемость римского духа.

²↑ [2] Киршвассер (нем. Kirschwasser «вишневая вода»): фруктовая водка из черной черешни.

1,3

Путь к миру

Трупная невеста

День Согревающего Очага или как подарок изменил мою жизнь

Хранитель

Бой-тёлка

Письма Сноусторма

Музыка Хаоса

И засияет радуга...

Окно (The Window)

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 15: "Огонь, вода..." - часть 1