Снежный ангел
Бесконечная война.
Утреннее холодное солнце окончательно пожирало остатки темноты в отдаленных углах госпиталя Доброй надежды. Типичные больничные звуки скрипели, звенели и стучали сначала тихо, будто оркестр разыгрывался где-то вдалеке, а потом разом, с утренним звонком на подъем, вступили, сливаясь в единую симфонию жизни, тесно переплетенной со смертью. Пациенты госпиталя, больные безнадежно или имеющие еще шанс на спасение, лениво выползали из палат на завтрак и процедуры. Так здесь было практически всегда во время войны, в мирное время, когда палаты и операционные военного учреждения практически пустовали и превращались в миниатюрные дома с привидениями, пони с первым же звонком выскакивали в столовую ради общения или телевизора. Теперь же, каждый в глубине души желал остаться один на один со своими проблемами, уйти хоть ненадолго в себя, поразмышлять. Лебраш же в этом плане повезло гораздо больше остальных, ей как особо отличившемуся бойцу все же разрешили остаться в отдельной палате. Пони сидела на кушетке, снова и снова вглядываясь в брошюру с билетом. Десять минут, и она уже в саду. Стоит в своей коляске посреди цветущих деревьев. Единственным глазом вот уже который раз за эти годы она вглядывалась куда-то далеко за пределы биосферы, где каждый раз проносились военные вертолеты и танки. Каждый день, дыша свежим от зелени воздухом, она смотрела на войну, которая для неё уже давно завершилась и никогда больше не возобновится. Лебраш теперь могла быть лишь безмолвным свидетелем того, что когда-то давало ей повод жить и надеяться, что рано или поздно маленькая зеленая корочка все же окажется у неё в копытах. Сейчас же паспорт гражданина Новой эквестрийской республики казался ей действительно несбыточной мечтой. Лебраш снова ощущала себе тем жеребенком, перед которым стоял жестокий и холодный мир, закрыв наглухо все двери. Пони снова посмотрела на свой билет, с ярких картинок её звал мир другой, тот, которого она жаждала всю жизнь. «В конце концов, ну его все к черту!» — Думала временами Лебраш. Все-таки, именно такую жизнь в тепле и комфорте она представляла себе, сидя тогда на полуразрушенной квартире на улице Луны. Да, так она представляла себе свое будущее: спокойное, без страха и проблем, за спиной у ответственного и сильного жеребца. Одноглазая хотела, искренне хотела повторить судьбу матери, счастливой в браке, и этого ведь можно было добиться и дома… нет, страх ей мешал. Всеобщий страх, что сегодня или завтра в деревню придут НЭР-овцы или черностайцы и начнут диктовать свои законы. Для первых пони без документов просто не считались за равноправных и полноценных, а вторые же просто считали все вокруг порочным и пошлым. «Ну его все к черту!» — Четко решила про себя пони. «Пускай все будет так, как должно быть, я же ничего не теряю. Жеребцы? Обойдусь я и без них как-нибудь. Буду я разжиревшей старой девой, да и пусть». Полная уверенности, Лебраш вернулась в стены госпиталя. Сквозь старые витражи неестественно ярко бил солнечный свет, звуки больницы затихли, их заменил страшный гомон и крики. Пони пошла на шум, коридор, забитый когда-то медсестрами и врачами, был совершенно пуст, двери палат были раскрыты настежь. Удивленная, пони шла дальше и дальше, натыкаясь на пустоту и нарастающий шум. Столовая была уже совсем близко, настолько , что гомон стал уже не выносимым. Она была забита под завязку, пациенты и персонал, сбившись в кучу, толкались в ней, пытались разглядеть единственный телевизор. Лебраш внимательно оглянулась и увидела на краю толпы Сержа.
— Что случилось? – Пони подъехала к знакомому.
— Тише ты! – Прервал её жеребец, — Новости показывают, экстренный выпуск. Явно что-то сегодня произошло, недаром я сон видел.
— Сегодня, — из телевизора раздался громкий бас диктора, толпа моментально притихла, — четырнадцатого апреля, ровно в шесть часов утра, на территории нейтрального города Филлидельфии, — пони в столовой от какого-то непонятного страха и неопределенности будто приросли к полу и не шевелились, — было подписано мирное, — Госпиталь, казалось, взорвался от смеси выдохов облегчения, радостных криков и аплодисментов, -соглашение между верховным адептом Черной стаи Даймонд Рейзером и президентом НЭР Кроссфайером.
На остальные слова уже никто не обращал внимания. Пони смеялись, плакали, пели, откуда-то взялся аккордеон, заливая столовую плавным звуком. Все обнимались, те, кто мог, пустились в пляс – закончилась, закончилась война, отнявшая почти за целое десятилетие множество невинных жизней. Настал конец делению на своих и чужих. Стая, республиканцы… какая теперь была разница? Годы бессмысленной войны за глупые идеи закончились, пускай глупо, пускай, все жертвы были напрасны, но они все же подошли к концу. Десятки тысяч молодых, не пробовавших еще пороха и крови солдат с той и с другой стороны теперь уже никогда не испытают боли и бешеной паники боя. В один момент вся Эквестрия, казалось, облегченно выдохнула и наконец-то взглянула в будущее. Но все то, что пережито было за долгие годы, то, что особо было видно именно здесь – в стенах госпиталя Доброй надежды, уродливо и криво лежало и разлагалось на поверхности. Облегченное дыхание Эквестрии было смердящим от гнилой плоти трупов, ужасного, удушающего запаха гари и спирта. А пони в больничных стенах все продолжали и продолжали петь и танцевать…
— Война закончилась! – Из ступора Лебраш вывел радостный клич Сержа, пристукивающего передними протезами, — Поверить не могу, я уж думал, что не услышу этого никогда. Да… кого я обманываю? Я там и не был никогда, инструктором же был, но все равно ведь, радость-то какая, черт его дери!
Лебраш практически не слышала его слов. В эту секунду что-то странное и абсолютно необъяснимое переломилось в её голове… Она впервые за всю свою жизнь почувствовала себя такой ненужной. Пони охватил ужас. Мимо неё только что пронеслась жизнь и окатила её холодной водой. Жизнь пролетела мимо, не оглянулась и не посочувствовала, не отблагодарила и оставила её далеко позади. Свалилась с небес на землю истина, что она уже столько прятала в себе и глушила посторонними мыслями. Кто она в этом мире? Кто она в мире, где одни не считают тебя за пони, если у тебя нет какой-то бумажки, а вторые просто убьют и не спросят? Ответ пришел сам собой, она – никто. Жизнь, простая до ненависти и жестокая до безрассудства перемолола её и выкинула сюда, к остальным ненужным. Слезы как-то сами собой выступили, тонким ручейком они потекли по щеке Лебраш. Пони ушла тихо, так, чтобы не помешать ликованию и празднику. Длинные коридоры по-прежнему пустовали, двери палат были раскрыты настежь, а окнам и старинным витражам бил противный мелкий дождик.
— Гай Эктерия! – В другом конце коридора пони позвал тенор главврача. Как изменился он за эти годы! Немолодой и без того жеребец успел отощать и осунуться. Бывший когда-то красавец превратился в старика, — Ты чего не в столовой? Война закончилась!
— Я знаю… — Пони отчаялась спрятать слезы, — Там слишком шумно.
— Я чего хотел сказать-то, — замешкался доктор, — тебе вчера медаль пришла. – Жеребец достал из кармана больничного халата маленькую зеленую бархатную коробочку. Внутри, на аккуратную красную ленточку был помещен серебряный равносторонний крестик, — Вот все, что нужно, документы, точнее. Подпишешь, что я все, как было, так и передал?
— Конечно, — пони одолжила ручку и чиркнула пару раз в справке, — буду теперь первая красавица на всю больницу…
— Это еще не все, я совсем забыл. – Врач немного замешкался и снова полез в карман. Лебраш застыла в предвкушении, вот-вот её лучшие мечты и желания исполнятся. Так и произошло: маленькая зеленая корочка с её фотографией и личными данными теперь была у неё в копытах, — Наверху для тебя сделали исключение и сочли, что паспорт ты заслужила. Видать, твои ребята постарались, а ты все на них ругалась. А вот это, — доктор указал на брошюру, — можешь кому-нибудь подарить, все равно завтра тебя выпишем…
— Как? – Испугалась пони.
— Лечить тебя сейчас будем – вот как. – Улыбнулся главврач и похлопал Лебраш по плечу, — Вчера вечером привезли к нам новое оборудование, как раз по твоей проблеме. А ты, Леб, у нас по позвоночным делам самый старый пациент, так что тебя первой и возьмем.
— В это трудно поверить. – Одноглазая обомлела от внезапного счастья, — Вы… не шутите? Это не сон, я не сплю? Пожалуйста, — Лебраш теперь зарыдала от счастья, — скажите, что я не сплю!
— Да я сам в шоке, — посмеялся доктор, — сегодня прям день чудес какой-то… Ладно, — жеребец принял деловой вид, — пойду я подготовлю операционную, а ты готовься. Сейчас утречком ляжешь – к вечеру уже скакать будешь… в разумных пределах, конечно.
— А я успею…
— Его навестить? – Заботливо спросил врач, — Минут пять у тебя есть, а он уже наверняка ушел в палату. Давай, иди, прощайся.
Лебраш все еще не верила своей удаче, не видя ничего от слез, она быстро, насколько это было возможно, рванула к своему единственному и лучшему другу. Шум ликования поугас, слух лишь слегка ласкали звуки аккордеона и песен. Пациенты стали расходиться, то и дело Лебраш натыкалась на проходящих мимо, извинялась и продолжала идти. Её мысли сейчас были заняты совсем другим. Она хотела отблагодарить Сержа за все, за все годы, что она провела здесь в состоянии куда страшнее смерти. После всех тех мерзостей, что она делала на войне, после всех самых страшных мыслей, приходивших когда-то в её голову, она хотела сделать ему последний подарок и начать новую страницу своей жизни. Она была уже совсем близко, сердце серой пони билось с такой силой, что, казалось, вот-вот остановится. Лебраш притормозила прямо у двери – перевести дыхание. Не помогло, пони почувствовала, что покрывается холодным потом. Пересилив себя, она вошла внутрь. Серж неподвижно стоял у окна, принюхиваясь к манящим ароматам сада, даже не замечая прихода пони.
— Замечательный сегодня день, — внезапно ожил жеребец, — столько хороших событий… Даже цветы, кажется, пахнут сильнее обычного.
— Я скоро уеду. – Лебраш на секунду сама остолбенела от хладнокровности и даже равнодушия своего высказывания. Серж в ответ лишь слабо улыбнулся.
— Как обычно, я уже все знаю… Мои поздравления, ты это заслужила. А еще мне птички нашептали, что у нас завелся герой войны.
— Прекрати, — застеснялась Лебраш, — это просто железка. Серж, я… — к горлу пони словно подкатил комок, — я хотела сделать тебе подарок. – Лебраш аккуратно достала свой билет и, шелестя им, чтобы слепой её услышал, положила на стол, — Это для тебя, Серж – лучшая жизнь. Там хорошо, обещаю, гораздо лучше, чем в этой развалюхе.
— Я все понимаю, — с грустью и некоторой злостью ответил жеребец, — просто ты теперь другая. Просто, у тебя есть медаль и паспорт, просто ты завтра будешь в Мейнхеттене, а я останусь тут навсегда. А знаешь, почему? – Пустые глазницы Сержа уставились прямо на Лебраш, — Потому, что меня все в этой жизни бросили, никому я не нужен. Я все понял. Леби, все я понял. Последняя кость, брошенная в сторону калеки… очень благородно.
— Серж…
-Убирайся. – Тихо прошипел слепец, — Убирайся к дьяволу в свой Мейнхеттен, живи там, наслаждайся, только оставь меня в покое! – Лебраш в слезах попятилась назад и, не говоря ни слова, вышла из палаты, где её уже встречала каталка и довольное лицо доктора.
— Все готово, — заявил старик, — вытри слезы и ложись. Поедем с тобой в новую жизнь. – Серая пони покорно отстегнулась от коляски и с трудом перебралась на каталку. Стоящая рядом медсестра мигом приладила к её копыту шприц. Немного боли, и усыпляющий препарат начал быстро растекаться по телу. Лебраш видела лишь медленно проплывающие мимо огни больничных ламп, свет с каждой секундой становился все тусклее.
Этот странный кошмар уже год не покидал её, приходил в трудную минуту, повергая Лебраш в ступор на целый день. Об этом сне она всегда пыталась забыть, выкинуть из головы, но упрямое сознание, будто заклинившую пленку каждый раз показывало именно его, отчего несчастная уже боялась засыпать. Лебраш просыпалась на операционном столе, в глаза ей бил ужасно яркий, раздражающий и холодящий душу белый свет. Немного привыкнув к освещению, пони обнаруживала себя в анатомическом театре. Сегодня – главным героем была она. На трибунах всегда было полно пони, почти все без лиц и даже, как ей на первый взгляд казалось, без хвостов и грив. Среди толпы слаборазличимые силуэты отца и матери, ребят из отряда, школьных друзей. Они ликуют, соскакивают со своих мест, будто пытаясь наброситься с объятиями на Лебраш. Так проходило несколько минут, пони молча лежала на столе, осматривая безликие трибуны и до противного чистые стены, выложенные зеленым кафелем. В комнату по одному заходили врачи – тоже без лиц, но все же с гривой и хвостом. Они молчат, один из них подкатывает тележку с инструментами. Лебраш с интересом наблюдает за процессом: больничные халаты, жгуты, скальпели и пилы – все казалось необычайно забавным. Внезапно, будто волной, приливает нестерпимый азарт. Лебраш перестает себя контролировать. В порыве она вскакивает со стола и, ударив доктора, отнимает у него пилу, смотрит, оскалившись на остальных, отчего те отпрыгнули назад. Публика неистовствует, по залу пускают волну, раздается шквал аплодисментов и свистков. Азарт и кураж еще сильнее приливают к голове пони, она вскакивает обратно на стол и, жутко смеясь, пристраивает пилу к задним ногам. Сотни мелких зубчиков впиваются в плоть, движение за движением они разрывают её, разрубают вены, кровь ручейками стекает на стол, а затем на пол. Пони даже не чувствует боли, она лишь бешено смеется и все сильнее и сильнее пилит свое тело. Наконец, левая нога, отпиленная до колена, шлепнулась на стол и скатилась на пол, хлюпая в теплой крови. Публика взорвалась, радостные скандирования пульсируют во всем теле. Пришло время и правой. Копыто серой пони снова упало на стол. Лебраш залилась смехом. Помешательство теперь окончательно ей овладело. Она рванула, что есть силы, к тележке и начала перебирать инструменты. Ей попался скальпель. Пони, держа его перед собой, упала обратно на стол и решительно воткнула его прямо в глаз. Публика подскочила и начала ломиться сквозь стекла. «А теперь глянь-ка на себя!» — Голос матери пронзает её сердце, внезапно все умолкает, как по взмаху волшебной палочки. Лебраш ощущает, что силы покидают её, с трудом она слезает со стола и поскальзывается в собственной крови. Ростовое зеркало, будто из неоткуда встает на её пути. Кошмар Лебраш дошел до апофеоза, она заглядывает в зеркало, её азарт моментально сходит на нет и перерастает в первобытный непобедимый страх. В отражении перед ней стоит серый манекен. Он такой же, как и те на трибунах: без лица, без гривы, без хвоста, без кьютимарки. Лишь кости, торчащие из отрубленных ног и скальпель, воткнутый в голову, отличали отражение от остальных. Лебраш в ужасе отскакивает от зеркала и, споткнувшись о собственную ногу, падает спиной в лужу крови. Зал сотрясается хохотом…
— Слышь, Зелень, — Лебраш разбудил немного пьяный голос и сильный запах перегара. Пони снова была в своем настоящем. Тело её ломило от сильного препарата, ноги прикованы цепями к полу, — как думаешь, а че наш гномик их сюда приволок?
— Ты это, Мерзлый, — Одноглазая наконец-то установила источник голосов: два явно неадекватных солдата Черной стаи шныряли по разным концам комнаты, вглядываясь в пленников, — ты так начальника не особо кличь, услышат ведь, уши с корнем, на, выдерут.
— Да ты не дрейфь, — возразил второй, — на кой ляд тут кому-то нас слушать. Просто везет ему, вон, девок себе притащил, на. Слышь, Мерзлый, — бандит указал на Майндхилл, только успевшую очнуться от яда, — вот эта ниче так, а?
— А та вон? – Мерзлый показал на Лебраш.
— Да ты вообще кретин. – Усмехнулся Зелень, — Она ж коцаная, нафига она мне? Слышь, красотуль, — бандит довольно резко обернул к себе лицо Майндхилл, — у тебя, типа, дырки в ушах рабочие или как?
— Отстань от неё! – Джермейн, пересилив себя, вскочил на ноги и хотел было наброситься на обидчика любимой, но цепи надежно удерживали его на месте.
— О-па! – Захохотал Мерзлый, — Сырок очухался! Завали хлебальник свой, на, и сиди тихо!
— Убери от неё свои коряги, сволочь! – Яростно заорал чейнджлинг.
— Так, не, — Зелень бросил розовую пони и с разбегу ударил Джермейна по ребрам. Жеребец застонал и согнулся вдвое, — надоел ты мне, сука, понял! – Второй удар пришелся по шее, Джермейн захрипел.
— Оставьте его, умоляю! – Зарыдала единорожка, — Оставьте, я все сделаю, что вы хотите.
— А вот это я понимаю, разговор! – Довольно ухмыльнулся Мерзлый. – Не, Зелень, ты все-таки телок снимаешь виртуозно, отвечаю.
— Завались уже, на, я первый. –Бандит оттолкнул Мерзлого от своей жертвы и начал расстегиваться. Майндхилл в слезах зажмурилась.
Её буквально спасло чудо. В последний момент дверь абсолютно пустой и очень грязной комнаты распахнулась. В неё вошел низкорослый жеребец в костюме в полосочку и рассвирепел от увиденного.
— Да какого черта вы тут устроили?! – Громогласным голосом он спугнул бандитов от единорожки, — Зелень, я тебе говорил, по-моему, чтобы ты свой темперамент дальше штанов не выпускал! А ты, Мерзлый, что ему потакаешь? Опять накурились оба и шастают тут по всей базе… а ну марш на пост, пока я вам причиндалы не выдрал! – От ора жеребца проснулись все пленники, Зелень и Мерзлый быстро и практически незаметно смылись. – Извините, господа, что вызвали неудобства. – Голос его снова принял привычный тон. Посмотрев немного на узников, жеребец мягко подсел рядом с Лебраш. – Ну, что же ты у них забыла, ангелок? Сколько тебе заплатили эти ребята, тысячу монет, две, три? Уж я не думаю, чтобы они могли дать больше.
-Что ты хочешь от меня, больной ублюдок? – Прошипела одноглазая.
— Леби, ты прекрасно знаешь, что я хочу. – Пони нежно прильнул к уху собеседницы, — Тебя, глупая, тебя и только тебя я все это время хочу. Что ты нашла в этих дураках, сладкая, а? Брось ты их, отрекись, останься со мной, и я тебя отвяжу, прямо сейчас. Они останутся, а мы с тобой уйдем куда-нибудь, где нас не услышат. Леби, брось их, — умолял жеребец, — я тебя озолочу, слышишь. У тебя будет машина, желтенькая, как ты всегда хотела. А помнишь, ты говорила про Мейнхеттен? Будет и он, я брошу его к твоим прелестным ножкам, как только Стая…
— Я много раз это слышала, Маттеуш! – Лебраш отстранилась от жеребца в костюме, — Ты знаешь, что я о тебе думаю после того случая, ты знаешь, что у нас больше никогда ничего не выйдет. Зачем ты снова и снова бьешься об это стекло?
— Да нашло на меня тогда, Леби… Да ты сама виновата! – Голос Маттеуша в миг принял истеричный тон, — Нельзя, нельзя быть такой красивой и выставлять это всем напоказ.
— Ты просто озабоченный. – С некоторым ужасом прошептала Лебраш, отстраняясь еще сильнее, — Пойми уже, что я ничего к тебе не чувствую.
— Зато я тебя люблю, дура! – Маттеуш рассвирепел и размахнулся, серая пони сжалась от страха.
— Найди себе противника по размеру. – В разговор наконец-то вступился Блэклайт. – Коричневый жеребец в костюме остановился и растерянно отошел в сторону. Через секунду на его лице расплылась истеричная улыбка, комнату разразил звонкий смех.
— А, так я все понял! – Маттеуш пару раз указал самому себе копытом сначала на Блэклайта, потом на Лебраш, — Я понял, ты с ним спишь! Ха-ха, а ларчик просто открывался… Так ведь, так оно и есть! Что молчишь? – В одно мгновение жеребец успокоился, откашлялся и снова принял серьезный вид, — Что же касается вас, господа… А вас немного больше, чем я думал. Кто у нас теперь добавился: старик и… сырок. – Проговорил он словно счетовод, — Да, господа, ваша жадность загонит вас в могилу, честное слово. Я вам поражаюсь, — Маттеуш ходил взад и вперед словно отчитывая пленников, — отыскать столько чертежей, построить на свои деньги мобильный поляриевый манипулятор… а для чего, спрашивается? В принципе, я понимаю. Собрать опытный образец, привести бумаги в должный вид и продать, кому подороже, да пускай даже нам. Не думаю, что другая идея пришла бы вам в голову, хотя… Может, вы хотите раскурочить «Полюс-1»? Так знайте, господа, теперь ни одному из ваших планов не суждено сбыться! Вы перешли нам дорогу, Стая этого не прощает. Понимаете, мы бы все равно не допустили вас так далеко. Аппарат должен попасть тем, кто этого заслуживает…
— Вы ничего не понимаете! – Хрипло возразил Штайер.
— Ну, конечно, — усмехнулся Маттеуш, — только ты все и знаешь. Вы, несведущие, никогда осознаете этого… Наша война не закончится никогда! А когда стая будет обладать прибором, его силой и возможностями, мы поставим Республику на колени. Наша слава, наконец, затмит позор мирного соглашения и сотрет с лица земли всех несогласных!
— Все-таки ты псих. – Лебраш презрительно отвернулась в сторону пустой стены. Жеребец в костюме взбесился.
— Право, — сквозь зубы проговорил он, — вы мне порядком надоели… Зелень, Мерзлый! – В комнату мигом вбежали бандиты, — Препроводите дорогих гостей в допросную, а вот этого, — Маттеуш указал на Блэклайта, – в камеру. У меня с ним будет отдельный разговор.
Боевики быстро освободили пленников, Мерзлый так же быстро, угрожая автоматом, увел их прочь из комнаты. Блэклайт остался один, неприятно рассмеявшись, Зелень надел ему на голову мешок. Жеребец почувствовал сильный удар по затылку, отчего он буквально подлетел и ударился о землю. Блэклайта куда-то вели, запахло сыростью, стало гораздо холоднее. Они шли долго, достаточно для того, чтобы жеребца охватил страх. Из-за мешка ему было практически ничего не слышно, только неприятное хихиканье Зелени раздражал и пугал. Конвой остановился. Блэклайт услышал сильный скрип металлической двери, сильный толчок втолкнул его куда-то, где было еще холоднее. Жеребец снова упал, споткнувшись о порог, дверь тут же захлопнулась. Блэклайт пришел в себя, внезапно мешок с его головы начали снимать. Воздух, свежий по-уличному, ударил в ноздри, наполнил организм кислородом.
— Ну, привет. – На противоположном конце такой же, как комнаты, из которой его вывели, грязной и пустой камеры сидел синий пегас с растрепанной рыжей гривой. Одетый в странный серый комбинезон, он приветливо и с некоторой усмешкой глядел на собеседника, — И за какие же грехи, позволь узнать, ты оказался во «мрачном пристанище предателей стаи»?
— Тебе-то какое дело? – Раздраженно спросил жеребец.
— Да такое, — непринужденно ответил пони в синем комбинезоне, — просто я тут валить решил, думал, ты со мной… а? Молчишь? – Рыжеволосый снова усмехнулся, — Ну молчи, молчи, а я пока над дверью поколдую. – Незнакомец действительно устроился у железной двери камеры с самодельной отмычкой из вилки. Комнату стал заполонять неприятный скрежет. – Оно ж, в наше-то время грешно, знаешь, не уметь отмычки делать. Засмеют, понимаешь. – Через секунду жеребец с недовольным видом отошел от двери, держа в копытах погнутую вилку.
— Что, не вышло? – Позлорадствовал Блэклайт.
— Не дрейфь, мужик, — жеребца, казалось, ничего не могло вывести из себя, — сейчас сообразим. Я тут уже с неделю, все обдумываю план побега. Нас теперь, понимаешь, побольше стало, все же, — рыжий вплотную подошел к Блэклайту и прижал к себе, — не так страшно вместе-то… А сейчас погромче ори, хорошо.
Боль вгрызлась в сознание черногривого, из глотки вырвался оглушительный вопль. Из его груди, проткнув плотную ткань его кителя, торчала кривая вилка, кровь медленно растекалась по одежде. Блэклайт от страха снова закричал и упал на землю, задыхаясь от болевого шока.
— Скорее, скорее! – Завизжал пони в сером комбинезоне, — Здесь раненый, на помощь, скорее!
Дверь отворилась, ударив с чудовищной силой по стене, в комнату, вытаращив глаза, вскочил Зелень. Тут же в его сторону бросился рыжий, сбив его с ног, он одарил его несколькими ударами по лицу. Бандит сопротивлялся, сбросив с себя жеребца, он ударил в грудную клетку, кашель, резкий и болезненный, вырвался из горла синего. Он откатился прочь от Зелени, рассвирепевший соперник бросился за ним, тут его ждала ловушка. Рыжий, не вставая, подставил копыто. Зелень, споткнувшись об него, разбил со всей силы голову о стену. С его головы тонким ручейком пошла кровь, прилившая и в разум разъяренному жеребцу. Рыжий подскочил на ноги, следующий удар его пришелся точно по спине. Зелень выпрямился от боли, как струна, закричать ему помешали копыта жеребца в комбинезоне, обхватившие его голову и шею. Последнее, что видел и слышал Зелень, была размазанная от резкого поворота головы комната и хруст сломанной шеи.
— Мужик, — рыжий отбросил в сторону труп и непринужденно присел у Блэклайта, чтобы вынуть вилку, — ты извиняй, конечно, ну, так вышло. Не получилось с отмычкой, понимаешь…
— Ты предупредить мог, идиот? – Раздраженно зашипел черногривый.
— Да ладно уж тебе, — засмеялся рыжий, — не шелести, все ж обошлось. Возьми вон ружье, если тебя это успокоит. Прикроешь меня, постреляешь, и мы мигом с тобой выберемся…
— Погоди, — возразил Блэклайт, — нам нужно попасть в допросную. Я не могу уйти, там мои друзья.
— А мне, знаешь как-то … Да шучу я, дружище, — ответил жеребец, — не упыри же мы с тобой, чтоб своих оставлять. Ну, — рыжий принял необычайно серьезный вид, — пошутили и будет. Удивительно, конечно, что дружок его на помощь не пришел, но нам это только на пользу. Значит, поступим с тобой так: ты идешь вперед, до допросной здесь недалеко, как я помню, поворота два направо. Я пойду сзади, прикрою как-нибудь тылы, хорошо?
— Хорошо.
Двое замолкли и медленно вышли из камеры. В длинных коридорах было холодно и сыро, с потолка на тонком проводе свисали старые лампочки, освещали их противным, режущим глаза, светом. Рыжий указал направление, в котором, по его мнению, находилась допросная. Пройдя вперед, Блэклайт вскинул автомат и двинулся вперед. Позиция здесь была крайне неудобная: коридор хорошо простреливался, спрятаться в нем из-за закрытых дверей было почти невозможно, а вот выскочить оттуда мог кто угодно. Но им надо было продолжать двигаться, мысли о сестре и любимой пони гнали Блэклайта вперед и вперед, заставляли его с остервенением смотреть через прицел в длинное узкое пространство. Коридор закончился, жеребцы чуть не попались, выскочив на открытое пространство большого фойе с прозрачной комнаткой посередине, у которого стоял часовой. Отдышавшись в тени, Блэклайт заглянул внутрь и увидел там своих. Майндхилл, Джерми, Леб и Штайер висели прикованными цепями к потолку и полу. Рядом с ними из стороны в сторону ходил Маттеуш.
— Слышишь меня? – Возник вдруг Рыжий, — Я тут одну штуку придумал, сильно поможет. Я, кажется, знаю, где у них тут трубы проходят, могу сделать так, чтоб пару было на весь сахарный завод. Как тебе идейка?
— Неплохо, — шепнул Блэклайт, — только не медли. Я выстрелю, чтобы подать тебе сигнал. Убьем этого гада.
— Да ты ошалел? – Чуть ли не выкрикнул жеребец в комбинезоне, — Мы ж если адепта убьем, они нас на колбасу порежут. Не, мужик, я так не играю.
— Напомню, что ты у меня в долгу.
— Ах, ты ж черт! – Прошипел раздраженно рыжий, заметив в темноте люк вентиляции, он незаметно пробрался туда. Через несколько секунд оттуда были видны только его задние ноги. Блэклайт остался один. Засев во тьме с автоматом, он начал пристально следить за часовым. Жеребец в черно-красном комбинезоне ходил вокруг комнатки. Черногривый выждал момент, тихо, практически не дыша, подкрался к нему сзади. Удар. Приклад автомата без лишнего шума приземлился прямо в череп бандита, он упал навзничь и потерял сознание. Блэклайт медленно оттащил жертву и пристроился прямо под окнами комнаты.
Маттеуш молчал и шагал, нервничая, по комнате. Его взгляд бегал то в сторону пленников, то в сторону пустоты за пределами стеклянного помещения. Из темноты послышались шаги, через несколько секунд перед жеребцом в костюме предстал дряхлый кремовый старик в бордовой рясе.
— Отец, — начал Маттеуш, — все отступники пойманы и готовы к твоему допросу.
— Я вижу, — проскрипел старик, — я вижу, что ты поработал, и хорошо. Что же, за это ты получишь свою награду, объясни мне только, почему ты приволок и кобылок вместе с ними?
— Они за одно, — оправдался жеребец в костюме, — более того, одна из них является магом и может быть полезной. Я подумал, что…
— Знаешь, Маттеуш, — прервал отец, — больше всего меня раздражает в тебе то, что ты слишком много думаешь! Пожалуйста, воздержись от этого занятия в свое свободное время. А вторая?
— Она тоже была с ними.
— Да знаю я, зачем она тут. Гормоны тебе в голову ударили, ну ничего, пригодится.
— Отец, я хотел бы поговорить с ней наедине.
— Только после допроса, — отрезал старик, — а сейчас исчезни.
Расстроенный жеребец медленно вышел из комнаты, чуть не встретившись взглядом с Блэклайтом. Старик в рясе придвинул к пленникам табурет и , сев на него, начал допрос.
— Извините нас за это разбирательство, мой сын слишком нетерпелив. А я, однако, забыл представиться. Я Даймонд Рейзер – верховный адепт и глава Черной стаи. Мне очень неприятно видеть вас тут. Я думал, что рано или поздно мы с вами придем к соглашению, помните, мы же предлагали вам продать прибор и чертежи? Но вы, как я понял, прочно стоите на своих позициях.
— Вы не получите манипулятор, — взревел Штайер, — никогда!
— Вы, — засмеялся адепт, — право, напоминаете мне персонажей детских книг, если опустить подробности. Во-первых, господин Штайер, мы его уже заполучили, во-вторых, прибор, наконец-таки, попал в нужные копыта. Как вы, глупые, не можете понять, в каком положении оказались? Хорошо, ну, мы-то с вами старики, нам уже нечего терять, но, Отто, пожалейте молодых. Неужели Стая хочет чего-то другого? Поверьте, я буду счастлив, если доживу до момента, когда наши дети, вроде них, — Рейзер указал на Майндхилл и Лебраш, — и их малыши будут жить в лучших условиях, чем мы с вами, для этого сейчас и трудимся…
— То, что вы делаете, — вступился Джермейн, — безумие.
— А разве не занимается Республика тем же самым? – Вопрошающе воскликнул старик, — Мы все идем по ЭТОЙ тропе, по дороге из черепов и костей, и только я это все прекращу. Пока жива Республика, будут войны, кровь и насилие.
— Тебе уже сказали! – Чейнджлинг перешел на крик, — Ты его не получишь!
— А так? – Рейзер резко достал пистолет и приставил его к голове Майндхилл, ее тело съежилось от страха, слезы потекли сами собой.
— Джерм, — её голос дрожал настолько неестественно, что его было практически не узнать, — делайте, что он говорит, пожалуйста, ради меня.
— У нас нет выбора. – Адепт опустил пистолет и освободил от цепей, сжимающих до боли конечности, пленников, — Но, — Джермейн с опаской посмотрел на старика, — говорю сразу, что оборудование крайне нестабильно. Вы можете потерять копыто.
— Если уж что, — засмеялся кремовый жеребец, — потеряете вы, я не собираюсь испытывать манипулятор на себе. Пусть пойдет… — Рейзер указал на Лебраш, отчего та не на шутку перепугалась, — она. Не единорог, можно будет в точности проверить действие прибора, да и не ученый – не так жалко. Ну, вперед!
-Будет больно, Леб, — Майндхилл усадила подругу за стоящий в комнате стол, на котором уже лежал манипулятор и множество запчастей, и пригладила черно-золотую гриву, — но так нужно. Если перестанешь чувствовать копыто, говори, слышишь, обязательно говори.
— Да. – Отрешенно и испуганно ответила серая пони, по ее телу ручьями тек холодный пот, стук сердца отдавался в висках, отчего она почти ничего не понимала. Леб положила копыто на стол, аккуратным движением Джермейн приладил на него прибор.
— Устройство прибора немного негуманно, — начал он сухо, — но весьма эффективно. Первое, что мы сделаем – проведем контакты прямиком в костный мозг. Раньше для этого использовали стальные иглы, чтобы легче было пройти через кость, — Лебраш чуть не потеряла сознание от услышанного, в её горле будто застрял огромный ком, и дышать ей теперь было очень сложно, — правда, они быстро ржавели и вызывали заражение крови. Сейчас, благо, мы используем углепластик – он безопаснее. – Закончив, чейнджлинг пристроил в специальные отверстия десятисантиметровые иглы, Блэклайт терпел: рано или поздно им пришлось бы устанавливать прибор на кого-то, а, учитывая сложность и опасность процесса, он принял решение, что этот момент настал.
— Терпи, дорогая. – Майндхилл взяла левое свободное копыто серой пони и обхватила плечи. Джермейн нажал на маленькую кнопку приборной панели манипулятора, и он загорелся приятным голубым светом, но тут же угас.
— А, — спохватился он, — да, батареи… — Чейнджлинг подхватил со стола две лампочки, которые кто-то уже выкрутил, и подсоединил к прибору. Новая попытка – стальной браслет теперь уверенно светился, выдавая на маленьком экранчике мелкий шрифт, — Начинаем. – Всего одно нажатие кнопки, и шесть игл с чудовищной скоростью пронзили кожу, плоть и кость. Лебраш закричала, так как никогда прежде, её дыхание сбилось настолько, что она чуть не задохнулась в первые же секунды. Копыто пылало от нестерпимой боли, мышцы словно сумасшедшие сокращались и расслаблялись, еще больше раздражая кость, пробитую насквозь.
— Больно? – Со страхом глядя в единственный глаз Лебраш, спросила Майндхилл.
— Нет … — кобылка с инстинктивным ужасом поняла, что почти не чувствует конечности и начала паниковать, — Черт, нет, не чувствую! Я пошевелить им не могу!
— Нельзя ли быстрее? – Хладнокровно вмешался старик Рейзер. Штайер подошел ближе и взглянул на него презрительно, отчего тот немного примолк.
— Майнди! – Завизжал Джермейн, — Работай! Живее только, прошу тебя!
Единорожка напряглась, все силы сейчас она направила в рог, который засиял ярким красным светом, таким же загорелось копыто Лебраш. Нестерпимая боль снова вернулась в конечность, разрывая мозги и прожигая любые мысли. Серая пони согнулась пополам, пыталась одернуть копыто от Джермейна, но тот уверенно держал ее, прижимал к столу.
— Больно! – Пони уткнулась в плечо Майндхилл и просто заплакала.
— Хорошо, Леби, — черногривая продолжала гладить её голову, — это хорошо, значит связь с мозгом есть, ты, — продолжила она дрожащим голосом, — терпи, терпи.
— Закрываем! – Раздался крик чейнджлинга, — Я закончил настройку!
Единорожка снова направила энергию на копыто, комнату залил яркий красный свет. Со лба кобылки потек пот, от напряжения она, казалось, вот-вот сорвется и прекратит читать заклинание, но остановиться пони уже не могла. Стальные иглы начали врастать в копыто, новая кожа на ранках появилась мгновенно, обрастала вокруг них. Боль, уже несколько минут затмевавшая разум Лебраш, утихла так же моментально, как и появилась, по её спине потек холодный пот, от головы резко отлила кровь. Пони облегченно вздохнула сквозь слезы и окончательно упала на Майндхилл.
— Джерм, она ,по-моему, сознание потеряла…
Лебраш не знала, что разбудило её: странный и противный сон с отрезанием копыт или же сильное покалывание в них самих, но единственный глаз её уже продирался навстречу дневному солнцу и прохладному воздуху Филлидельфии. Пони, не отойдя окончательно от наркоза, неуклюже и смешно подползла к стенке и села на своей постели. Все здесь, в её палате было так же, как буквально несколько часов назад: белые стены, растрескавшиеся в узоры, такого же цвета старая мебель, а точнее тумбочка с телевизором и прикроватный столик из добротного мустангийского дуба, окно, выходящее на сад – все ровно такое же, да вроде бы и нет. Кобылка потерла глаз, осмотрелась еще раз с каким-то детским любопытством и уже по привычке скинула задние копыта с кровати – вот и все различие, Лебраш растаяла в радостной улыбке и неспокойно задышала – хоть спина её и болела от наложенного шва и сильно чесалась, но все, на этот раз ВСЕ конечности работали. Тут что-то нахлынуло, встало комом в горле пони, которая уже соскочила на пол на все свои четыре копытца и чуть ли не затанцевала, не мешай ей сейчас наркоз. Слезы-вот что это было, они теперь, маленькие и прозрачные, скатывались с щек и беззвучно разбивались о пол, а вместе с ними – годы мучений и беспомощности. Ничего она сейчас не ощущала, да и не хотела, в каком-то исступлении находилась сейчас Лебраш, вытаптывая взад и вперед по комнате и приплясывая народные танцы, которые она на свое удивление вспомнила моментально. Все! Её старая жизнь закончилась здесь, в госпитале, и продолжится уже далеко за его пределами, но только не в городе, нет, никогда больше! Сегодня, когда её выпишут, она оставит в этих стенах свою боль и идиотскую войну и уедет на ближайшем поезде в Ван Хувер, а оттуда уже… пешком, она помнила, как шла тем же путем совсем жеребенком. И, наконец, домой, к маме, к папе, к друзьям – лишь бы подальше от грязных и жестоких городов. За дверьми палаты тоже было шумно, казалось, что весь, весь госпиталь радуется вместе с ней… первое время. Лебраш приостановилась и прислушалась, коридор заполнили тревожные голоса и шепот, грохот большой каталки, на которой увозили на операции или в морг, и даже плач…
— Дура-ак, — раздавался тихий дрожащий голос, — вот дура-а-ак.
— А все из-за бабы, во, до чего доводят…
— Ну, хоть сразу умер, не мучился…
— И так страдал сколько…
— Дура-а-ак…
Внезапно стало так тихо, страшно, панически страшно. Голоса замолчали, точнее, перешли на едва различимый шепот. Грохотание каталки утихло, растворившись в длинных коридорах госпиталя. Лебраш села как вкопанная возле двери и просто ждала, что произойдет.
— А, мисс Эктерия, — в палату заглянула медсестра, она плакала, глаза её были красными, а голос дрожал как лист, — вы проснулись, ну и хорошо… — пони смахнула слезы,- извините.
— Что там случилось? – Серая пони перешла на шепот.
— Серж там, знаете… из окна выпрыгнул. Насмерть… Вы… вещей-то при вас не было. Можете уже идти, вас выписали.
Лебраш впала в ступор. Она не понимала и не помнила, как дошла до самых ворот госпиталя, как плелась по его коридорам, не помнила, о чем только что думала. Что-то в ней обрубилось, что-то, что заставило её уйти так быстро, не тратя ни секунды на прощания и некую печаль. Пони даже не поняла, как она отнеслась к самоубийству её лучшего за эти годы друга. Просто что-то в ней умерло за одну секунду так, что она даже не обернулась в сторону своего дома поневоле и не сказала ни слова охраннику, которого тоже знала. Теперь перед ней уже был город, её обдувал совсем другой воздух, не свежего сада, а пыльной дороги, по которой мимо Лебраш проносились машины. Только сейчас она спохватилась: во что она одета, одета ли вообще, где медаль, паспорт?! Не-е-ет, к счастью, все здесь: китель на три размера больше с закатанными рукавами, на нем висит медаль, а в кармане заветная корочка, за которую она пожертвовала детством и юношеством. Куда идти? Денег нет, город к НЭР не относится... Леб остановила машину и как-то на автомате села внутрь.
— Куда едем?
— А… — замешкалась пони, — у меня только денег ни черта…
— Ну как же, девочка? – Ласково спросил водитель, — Я тебя бесплатно катать что ли должен, раз у тебя медаль? Ножки-то есть, вот и шагай на них куда-нибудь, а деньги… поверь, было бы здоровье, а деньги приходят и уходят. Куда тебе надо хоть?
— Куда-нибудь, — разочарованно вздохнула Лебраш, — откуда можно уехать.
— Во-о-н там, — водитель копытом указал направление, — через квартал стоит вокзал, там сейчас пускают какой-то бесплатный поезд, не знаю только куда.
— Спасибо. – Пони немного воспряла духом и вышла из такси, — извините.
— Да, — усмехнулся жеребец, — ничего, удачи.
Странно, очень странно, что это «удачи» прозвучало тогда для Леб как издевательство. Почему? Ведь ей бы сейчас действительно понадобилась удача, она была одна в большом городе, злом и жестоком, что мог снова раздавить её за несколько часов, но ей почему-то вдруг стало так обидно и больно от слов водителя, что пони чуть не прослезилась. Все ей на удивление было знакомо и понятно, странно, так давно она не была в городе, среди огромных домов, но при этом четко и уверенно проскальзывала между прохожими, срезала путь переулками, выбирая при этом маршрут побезопаснее. Странно, каждый шаг доставлял ей немалое удивление. Только куда теперь идти? Домой? А зачем? Лебраш не было там больше десяти лет, неизвестно, живут ли там еще родители. Да и примут ли они её такой, какая она сейчас, убийцей, наемником. Что они скажут, если она заявится домой, с одним глазом и хромая на одну ногу? Если она так и скажет, что честно убивала пони за деньги вместо того, чтобы заниматься фотографией, как хотел отец, что ей скажут? Может … и не надо тогда туда ехать… Леб, в любом случае уже вошла сквозь массивные деревянные двери вокзала и попала в большой зал ожидания с мраморным полом и облицованными им же грязными, пыльными стенами. Момент истины. И куда идет этот «бесплатный поезд»? Лебраш решила… несильно волноваться по поводу этого вопроса. Пусть все решит судьба. Она присмотрелась: благотворительный поезд Филлидельфия-Мейнхеттен отправлялся с девятого пути через пять минут… значит, судьба. Мгновение, и она уже на перроне, заполненным разномастными солдатами и офицерами как со стороны стаи, так и легиона и НЭР. Все смешалось здесь: у девятого пути, как и положено было, стоял сине-белый состав с республиканским флагом на бортах, вход в каждый вагон и толпу перед ними охраняли чейнджлинги в своих бронекостюмах, больше походящих на самурайские доспехи, и не пускали никого внутрь, не смотря на громкую ругань потенциальных пассажиров. Сновали они и по перрону, трезвые и не очень. Группа вторых, принадлежавших, судя по зеленым кителям, Наемному легиону, как раз вышагивала, шатаясь, с флагом мимо Лебраш и напевала свой гимн:
Что лучше охоты?
В леса и болота
С утра без заботы
Мы рыскать идём.
Чуть рог заиграет
Иль стая залает,
В нас кровь закипает
Горячим ключом.
Промчится ли серна,
Иль лань, мы наверно
В них пулею верной
Без промаха бьём.
А день угасает,
Костёр запылает,
И чаша гуляет
С янтарным вином.
Йо-хо, ла-ла-ла…
Выскочили на них, будто из неоткуда, пони из Черной стаи в черно-красных комбинезонах, тоже, видимо, под шафе, и набросились с дракой. И не без того громкий вокзал разбушевался потоками мата, криков, лязгом брони прибежавших разнимать чейнджлингов – кипела жизнь на девятом пути.
— Та еще будет поездочка, а? – Лебраш опешила от того, что её ударили по плечу, обернувшись, она встретилась взглядом с молоденьким синим пегасом в форме Черной стаи. Его живые, веселые голубые глаза, проглядывающие из-под челки серой гривы, пристально осматривали собеседницу с копыт до головы, на лице играла какая-то детская и непринужденная улыбка.
— Ну, — кобылка кокетливо убрала с глаз шелковистые волосы, — да, та еще. Любят ребята пить по праздникам, но драться то чего?
— Ну, а как же не подраться? – Посмеялся он, — Война ж только сегодня закончилась, а кровушка в жилах ,хе-хе «закипает горячим ключом». Э-эх, не был я на войне, хорошо-то как…
— На посадку! – На корявом эквестрийском проорал один из охранников, и толпа ринулась к поезду. Случайный знакомый Лебраш легонько подхватил её и повел за собой. Играюче они проскочили всю очередь, один за одним, сопровождаемые руганью. Жеребец вел её за собой, периодически оглядываясь. Вот они уже и в вагоне. Он небрежно шлепнулся на жесткое кожаное сидение и пригласил Леб, она кивнула и присела рядом.
— Фу-у-ух. – Выдохнул жеребец, — Меня, кстати, Сцепием зовут.
— Лебраш…
— Красивое имя, но редкое какое-то. Ты откуда?
— С Северных земель. – Гордо выставила грудь пони.
— Ух ты! – Сцепий развел копытами, — Эктерка! А я никогда еще их не видел, думал, вы не выходите оттуда, ну, из…
— Да все так думают, — одноглазая дружески ткнула жеребца в плечо, — не верь.
Поезд, наконец, тронулся, дождавшись, видимо, когда опустеет перрон и его звуки и песни перенесутся внутрь его стального брюха. Колеса ритмично застучали, сначала медленно проплывали, а потом пролетали мимо городские пейзажи, грязные, пропахшие гарью заводы, от которых всем уже надоело кашлять и задыхаться.
— Ездила когда-нибудь на поездах? – Жеребец изо всех сил пытался перекричать крики пассажиров и гром поезда, отчего орал прямо на ухо спутницы.
— Да, да, не кричи так, — отстранилась Леб, — давно очень, когда маленькой была.
— Тогда смотри. – В вагоне внезапно стало так темно, что пони перестала что-либо видеть. Голоса затихли, быстро и внезапно. Остался только стук колес, напоминающий о том, что ты все еще находишься в реальности. – Сейчас такое увидишь, я в детстве туда-сюда только ради этого и ездил.
Свет, яркий дневной свет молниеносно прорвался в вагон и озарил его целиком. Лебраш привыкла к нему не сразу, но после увидела: состав мчался с бешеной скоростью буквально на краю ледяной скалы, и не было ей конца. Внизу был город, разрушенный, разлагающийся кусок тела вечно живой цивилизации, занесенный снегом, который уже вряд ли кто-нибудь когда-нибудь разгребет. Пони прильнула к окну, разглядывая картину с такой высокой точки.
— У меня, — Сцепий присоединился к кобылке, — в Филлидельфии живет папа, а там, в Мейнхеттене – мама. Вот я, когда был поменьше, сюда ездил один на выходные, а тут с пацанами в войнушку играл…
— Так опасно же? – Возразила Лебраш.
— Ну, так почему я здесь? – Усмехнулся жеребец, — ну, это лирика. Представь, домо-о-ой еду, наконец-то. Мама мне всё письма писала, а сейчас и так увидит, чаем напоит, м-м-м.
— Ты, урод, расскажи лучше, — вмешался солдат в форме эквестрийской регулярной армии, большой и весьма пьяный, — как вы ребятам нашим уши да языки с хвостами обрезали! А то о доме-то болтать все горазды.
— Да! – Подхватил его не менее крепкий собутыльник, — Давай уж, собака! Были вы волками – ими и останетесь. А ты, девка, сидишь с ним, а медали носишь! Предательница ты!
— Отстаньте от него, а! – Лебраш привстала с места, отчего пьяницы немного поутихли, — Все, кончилась война, хватит.
— Да ты это тем скажи, кого он поубивал!
— Не убивал я, братцы! – Оправдался Сцепий.
— Действительно, — на спор откликнулся чейнджлинг из охраны, — ребят, сидите уж себе смирно, коли вас бесплатно катают.
— А ты чего это мне тут тычешь, морда косоглазая? – Взъерошился один из солдат, — Напихали нас тут, как сельдь в бочку, а сами, наверное, смеетесь там на своем поганом языке. Что?! – Жеребец вплотную подошел к охраннику, в его копыте щелкнул выкидной нож, — Что ты, падаль смотришь на меня глазенками своими узенькими?! Чего, а? Испугался?!
— На место сядь, дружок. – Чейнджлинг передернул затвор автомата. Пьяница закрыл нож и попятился назад.
— А ну, — встал второй, — давай, как мужики разберемся, а! Ствол-то бросай.
— Может, — заступился Сцепий, — вы все-таки успокоитесь, ну, так ведь хорошо едем, тепло, спокойно, красота, вон, какая за окном.
— Завались, собака!!! – В пьяном угаре первый соскочил с места и выхватил свой нож. Тут же отреагировали охранники и под громогласную ругань скрутили его, но тот необычайно ловко выскользнул из захвата, и ничего уже не было между ним и жертвой, кроме внезапно возникшей прямо перед носом Лебраш.
— Слышь! – Изумленно застыл зверюга, — А ты чего, типа стайца покрываешь, а? А?! – Он прильнул прямо к её лицу, от него пахло мочой и перегаром, — Может, вы еще и трахнетесь? Прям здесь, как собаки… — Солдафон не успел договорить, как получил крепкую пощечину, а сзади его снова схватили чейнджлинги, — Ах ты ж тварь! Ну, смотри, увидимся еще!
— Отдыхай! – Охрана оперативно нацепила на него намордник и увела куда-то в другой вагон вместе с его дружком.
— Во, как пьют! – Облегченно выдохнул Сцепий и смахнул пот с лица, — У нас такого нет в стае, нам не разрешали.
— И правильно. – Заключила кобылка.
— А то ведь никакой дисциплины не будет… слу-у-ушай, — заинтриговано и вкрадчиво заговорил жеребец, — а ты проездом или насовсем в Мейнхеттен?
— Я пока не знаю, может, если обзаведусь деньгами в городе, сниму комнату.
— У тебя есть к кому поехать? – Заботливо спросил он.
— Я сама к себе поеду! – Усмехнулась Лебраш.
— А родители?
— Нет их у меня, Сцепий. – Пони отвернулась к окну и постаралась не прослезиться.
— Слушай, — жеребец ласково прислонился головой к её плечу, — извини, я реально не хотел тебя обидеть. Ну… я… хочешь, мы вместе поедем, к маме моей, она нас примет, квартира у нас большая, мы в ней еще жили до того, как папа от нас ушел. Представляешь, у тебя своя комната будет…
— Хороший ты, — Леб слегка одернула от собеседника плечо, повернулась обратно и откинулась на сиденье, — но нехорошо как-то получается, что ты меня вот так домой притащишь.
— Да почему же? Ты… ты мне нравишься, я хочу…
— Стоп, стоп, стоп! – Прервала его пони, — Не гони, не гони. Сцепий, все это очень уж быстро. Слушай… хорошо, ты… — Лебраш стала немного краснеть, — ты неплохой парень, знаешь, может, у нас что-нибудь и получится. Давай только ты не будешь… — кобылка мило улыбнулась и, окончательно покраснев, положила копыто на плечо Сцепия, — торопиться. Там, откуда я, так не принято. Надо как-то…
— Ну, как хочешь! – Развел радостно копытами пегас, — А жить-то ты к нам поедешь?
— А куда ж еще? – Обреченно вздохнула одноглазая. – Пойми, просто, если ты хочешь затащить меня в постель…
— Ты что-о-о-о! – Обиделся Сцепий, — Я ж не такой вон, — пегас дернул головой в сторону тех, кого совсем недавно увели, — как эти. Я так не могу, Лебраш, это неправильно.
— Как же быстро-то все, — пони демонстративно тряхнула головой, — ты сам себе хоть можешь представить? Вот только сейчас мы были незнакомы, а сейчас обсуждаем, как будем вместе жить? Сцепий, очень быстро, тебе не кажется?
— Кажется…
— Давай сходим куда-нибудь сегодня, поболтаем, а жилье я все-таки себе найду сама.
— Мейнхеттен. – Раздалось из громкоговорителя в вагоне, и состав резко затормозил, издавая колесами пронзительный визг.
Сцепий и сильно ошарашенная произошедшим Лебраш вышли и, казалось, не знали, что говорить друг другу. Так, тихо, молчаливо и странно, они прошли весь перрон, потом просторный мейнхеттенский вокзал, с его выкрашенными в синий стенами и высокими потолками, вышли, наконец, на улицу, где бензином и пылью пахло еще сильнее, чем в Филлидельфии. Да, это был тот самый город мечта, грязный и душный, к которому так стремилась молодая пони всю свою жизнь. И это все? Цель достигнута? Все это было только ради того, чтобы вот так стоять здесь, рядом с жеребцом, абсолютно ей незнакомым, но уже тянущим к себе домой? А, может быть, и к лучшему было остаться с ним и забыть все, что происходило за эти годы? А как? А что она будет делать в этом городе, если большую часть жизни провела с ружьем в копытах? А это, как известно, просто так из души не выветрится. Вот она тебе и цель. Наслаждайся городом, Лебраш, городом, превратившим тебя, девчонку с северных земель, в машину с одним лишь холодным расчетом в разуме. Ты хочешь спать, есть, ты только и стоишь рядом с ним, наивным пегасиком, чтобы он обогрел и накормил, а потом? Убежишь? Разобьешь молодое сердце, окончательно заставишь его разочароваться в противоположном поле? Это подло…
— Н-н-н-н-ет! – Лебраш снова затрясла головой, — нет, Сцепий, я так не могу.
— О чем ты? – Пегас посмотрел на неё с неким ужасом и волнением.
— Нет, извини, — пони резко рванула с места в сторону одной из широких улиц, заполненной припаркованными машинами, — я так не смогу.
— Леб! – Сцепий дрожащим голосом окликнул попутчицу и чуть ли не со слезами двинулся за ней, — Ну, ну что такое, что я сказал неправильно.
— Извини! – Одноглазая еще быстрее пошла по улице, даже не оглядываясь, — Но нет, это плохо, Сцепий, неправильно.
— Да почему же?! – Пегас вспомнил про крылья и через мгновение уже обогнал кобылку и стал оттеснять ее в узкий переулок, — А правильно ли будет, — на страх кобылки жеребец подошел вплотную и прижал ее к стене, — если мы так и будем бояться друг другу слова сказать? Надо сразу хватать быка за рога, Леб, сразу…
— Нет. – Умоляюще шепнула пони, — Нет, прости, не нужно.
Сцепий, испугавшись собственных действий и слов, отступил и сел в опустошении.
— Я… — Снова он чуть не заревел, — я еще тебя увижу?
— Ну, иди сюда. – Лебраш присела рядом и по-дружески обняла, — Давай, встретимся здесь, у вокзала, но через недельку. Сцепий, у меня сегодня друг умер, представляешь, лучший друг. Из окна выбросился из-за меня, а я даже и не знала, что он чувствует по отношению ко мне. Тяжело сейчас, но… всем, конечно, тяжело. Я просто хочу жизнь наладить, найти работу, жилье снять, встать на ноги. Не хочу, чтобы ты по этому поводу суетился. Я сама справлюсь.
— Я готов, — решительно заявил пегас, — готов потерпеть.
— Иди к маме уже, она ждет. – Немного раздраженно шепнула пони. Сцепий ушел, странно быстро, постоянно оглядываясь в её сторону.
Лебраш облегченно вздохнула не то от того, что осталась одна, не то от чувства гордости за себя, ведь она все-таки не опустилась до уровня содержанки. Нет, она себе такого не позволит. Кобылка вышла обратно на улицу и невольно обернулась в сторону, в которую шел ее недавний попутчик.
— О-па! – Знакомый голос отдался холодным потом и мурашками по спине. Пони застыла и почти перестала дышать. Двое пьяниц из поезда подходили все ближе и ближе, окружая её со всех сторон. Секунда, и прямо у ее горла щелкнул нож, — Медалистка наша, геройка в переулках за бесплатно дает? А что ж в вагоне постеснялись? А?! – Лезвие впилось в кожу, от ощущения холодного металла колени Лебраш подкосились, — Ну да ничего, ты теперь, я смотрю готовая, можно и с нами поделиться…
— Отвалите, уроды. – Выдавила Лебраш.
— Фу, как грубо! – Гнусаво подхватил второй, — И это ты так с клиентами разговариваешь? Посмотрим, — жеребец грубо оттолкнул пони обратно в переулок, — как ты у меня сейчас запоешь.
— И не думай дергаться, сука. – По-звериному хищно шепнул второй, прижав ее к стене и снова прижав нож к горлу.
— Я первый… — Уродливо рассмеялся второй – белый единорог.
— Ни хрена, Упырь! – Возразил темно-желтый пегас, — Только дернись, прирежу!
— Слышь!
— Отвали! – Пегас, прижав онемевшую от ужаса пони, начал расстегиваться. Внезапно пространство позади него разразилось хриплым стоном и грохотом падающего тела. Жеребец обернулся, резко отбросив Лебраш на землю. Позади него стоял со стеклянной бутылкой в копыте Сцепий, а под ним, на жарком асфальте распластался единорог, с головы которого дорожками лилась густая кровь.
— Гляди-ка! – Рассвирепел бледно-желтый, — Явился твой Ромео!
— Уходи. – С яростным огнем в глазах прошипел пегас, — Уходи, Леб, я с ними разберусь!
Не теряя ни секунды, пони, практически не чувствуя ног, проползла мимо обидчиков. Зверь рванул в её сторону, зарычав во все горло, но тут же встретил отпор со стороны Сцепия. Пивная бутылка пришлась точно на шею и разбилась на десятки осколков, превратившись в колющее оружие. Жеребец завыл и размахнулся со всей силы ножом, порвав сопернику щеку. Сцепий отскочил… прямо в крепкие путы белого единорога.
-Да беги ты! – Истошный крик агонии вырвался из глотки пегаса, Лебраш внезапно подскочила, будто не своя, сознание заслонил кровавый туман. Сквозь помутнение она видела лишь то, как нож пронизывал черно-красный комбинезон, разбрызгивая по асфальту алую кровь. – Беги! – Сцепий издал последний хрип, после чего Лебраш окончательно сорвалась с места. В голове уже не было никаких мыслей, только сердце било ломом по ушам, и слово ветер шумело дыхание.
— Не бегут ли они за мной? – Проскочила мысль, заставившая её бежать еще быстрее, сбивая с ног прохожих и спотыкаясь о машины, — Нет, им сейчас уже гораздо интереснее глумиться над трупом Сцепия. – От такого Лебраш будто парализовало, — Надо вернуться, забрать его, отнести… куда? Он даже не сказал адреса. – Пони остановилась, теперь мысли, спутанные, хаотичные и мерзкие, снова стали течь потоком в ее голове. Она была на глухой улице, рядом с маленьким магазинчиком с новой, но уже покосившейся вывеской «Оружейная Маттеуша». Она приняла решение, никто больше за неё не умрет. Через минуту она уже сидела на пластмассовом стуле, рядом с большой решеткой, отделяющей ее от продавца – низкорослого коричневого жеребца, обладателя опрятной пепельной гривы и солидного костюма в полосочку. Владелец сидел, протирая новенький дробовик, и изредка поглядывал на единственную посетительницу.
— Чего хочешь, девочка? – Ласково, но в то же время сдержанно спросил он кобылку.
— Я хочу что-нибудь… посмотреть. – Процедила Лебраш сквозь слезы, копыта ее дрожали, пот стекал по всему телу, капая с носа.
— Ну-у-у, медалистка, — пропел торговец, — война такая штука… только могила исправит. Только с фронта – опять за пушку? Ладно, дело твое. Если в тир, то это стоит пятьсот кредитов, а купить что-либо…
— Я хочу купить. – Прервала пони.
— Вот, как раз. – Прекратив тереть и без того чистое оружие, жеребец положил его на импровизированный прилавок – стол, поставленный в выпиленном прямоугольнике в решетке, — Брена двести второй модели. Свежие, только вчера привезли из самой Ампирреи. Сырки, признаюсь, лучше пушки делают, чем мы: денег стоит очень мало, а надежный как танк. Двенадцатый калибр, ну, такие патроны можно в любом универсаме достать, телескопический приклад…
— А можно его разобрать? – С дрожью в голосе просипела кобылка.
— Можно, — радостно ответил торговец, — мне надо только один инструментик принести…
Все, надо действовать молниеносно. Это конец. Пони с почти что бордовыми белками глаз дождалась ухода продавца и схватила, дрожа, дробовик. Потянулась за прилавок и вырвала из одной коробки патрон. Калибр подходил. Лебраш медленно сползла со стула, она не могла встать – слишком страшно. Забилась в угол и передернула затвор, никто больше за неё не умрет. Дуло сильно прижалось к подбородку серой пони, она зажмурилась и заплакала, последний раз представив себе добродушные лица родителей. Внезапное тепло тела шелест и гладкая дорогая ткань коснулось ее. Лебраш почувствовала, как чьи-то копыта мягко и аккуратно забирают у неё оружие. Открыв глаза, она увидела жеребца в костюме, сидящим рядом с ней. Он отодвинул ружье, смотрел на неё прямым, но в то же время таким успокаивающим и располагающим взглядом. Кобылка упала ему на плечо и просто завопила.
— Ну, хватит, хватит. Ты молодая еще, куда тебе умирать. Пойдем, попьешь чайку – успокоишься. – Жеребец встал на ноги, предложив пони копыто, прижал её к себе и увел в подсобку, приглаживая черно-золотую гриву.