Дорога в неизвестность

Дорога в неизвестность.

Автор Pale Horse

Пони – это еда.

Она проигнорировала шепот. Она привыкла так делать, и теперь сосредоточила свое внимание на том, что происходит за окном.

Там идет снег.

Она никогда раньше не ездила поездом. Она не делала многих вещей. Наверное, не могла найти для них время. При более благоприятных обстоятельствах это было бы интересно: новый опыт, разделенный с Возлюбленной.

Но обстоятельства складывались не в её пользу. Она снова бежала. Времени больше не осталось. Его всегда не хватало.

Она смотрела на заснеженные телеграфные линии, проносящиеся мимо их движущегося вагона. Она удивилась тому, как далеко они забрались на Север. Должно быть, они сейчас в Канехаде, неподалеку от Нейгарского водопада. Она слышала, что канехадцы очень доброжелательны и, хотя она не встречала ни одного из них раньше, она не сомневалась в этом — в конце концов, они же пони. В Канехаде наверное холодно, особенно зимой.

Она дрожала, не смотря на пальто, которое было на ней. Ей не нравился холод.

Он не нравился большинству чейнджлингов.

Пони – это еда.

Когда-то она верила в это. Это было давным-давно, когда она впервые была предоставлена своей собственной судьбе. До того, как она попала в Кантерлот. До того, как нашла музыку.

До того, как нашла ее.

Она мало что помнила о тех днях. Если честно, ей не очень нравилось вспоминать о них. Это не было чувством ностальгии, тоски по детству или набором забавных историй, которыми можно поделиться в светском обществе. Большинство воспоминаний о том времени в одиночестве стерлись, слились в нечеткую массу, стали неясными и размытыми. Хорошо запомнились ей лишь бег, голод и холод.

О, да. Больше всего на свете она, конечно же, помнила голод.

Точащее изнутри чувство, словно у нее была дыра в животе. Она готова была есть камни, если бы это помогло. Может быть, она даже делала это, она не могла быть уверена в том, что живот, заполненный грязью являл собой плод ее голодного воображения, а не подернутые дымкой полузабытые воспоминания.

На самом деле не стоило удивляться, что все так получилось. Все ее попытки охотиться были неудачными. Она не знала, что искать, как приманивать, как маскироваться. В конечном итоге, все свелось к бегу. К тому времени как она нашла путь в Кантерлот, она была истощена, голодна, и возможно, даже бредила.

Бред, по крайней мере, объяснял ее первую маскировку. Если она чем и могла гордиться, так это тем, что ей хватило ума не замаскироваться под аликорна. Вариант с единорогом казался предпочтительнее, чем пегас или земнопони, в основном потому, что она не хотела лишиться возможности пользоваться магией, а в ее ослабленном состоянии не была уверена, что сможет лететь даже по прямой. Но все остальные элементы были чисто произвольными – результат голода и усталости. Едва вылупившийся птенец мог приложить больше усилий.

Белая шерсть, потому что больше ей ничего не пришло в голову. Синяя грива, потому что она наслаждалась видом неба, которого не было видно в Улье. Красные глаза, потому что она любила этот цвет. Ей никогда не приходило в голову, что у пони нет такого цвета глаз.
(Очки, которые она подобрала позже, помогли исправить это, глаза живущих под землей не выносят солнечного света).

Она думала, что теперь может изменить свой облик, если захочет. Она уже давно восстановила свои силы. Возможно, что-то менее броское. Фиолетовые глаза. Более темная шерсть. Грива …ну она могла быть любого другого цвета. Но она пришла к выводу, что сейчас ей удобнее так; это как старое седло, потрепанное и притертое. Они говорили, что её первый облик навсегда остаётся с ней. Может быть, они говорили правду.

Она встряхнула головой. Сейчас было не самое подходящее время для радикальных перемен. Они могут подождать, пока она и ее Возлюбленная не будут в безопасности. Постоянство – вот, что им сейчас обоим нужно. Она была такой достаточно долго, чтобы привыкнуть к своему виду, в любом случае он было лучше, чем это.

Если полная абсурдность ее внешнего вида не выдавала ее, то с кьютимаркой все было наоборот. Отсутствие метки в столь взрослом возрасте было крайне необычным. Удивительно, что ни один пони не обратил на это внимания.

Или, может быть, это никого не волновало. Кантерлот был огромным плавильным котлом Эквестрии. Каждый пони имел в голове своих тараканов. Яблоко не могло упасть, что бы не попасть в кого-нибудь, кто был ласковым жеребчиком, любил носить одежду, или ему нравились грифоны, или какая-нибудь подобная хрень. Гвардейцы на улице, без сомнения, встречали куда более странные вещи, чем красные глаза, синюю гриву, кобылку без кьютимарки, которая спотыкается и бормочет себе под нос. Скорее всего, они решили, что она пьяна и не тронули ее.

Пьяна, хех. Это случилось не раньше, чем она забрела в ночной клуб. Ей повезло, что вышибала у двери не остановил ее. Очевидно, она выглядела как местный завсегдатай. Местные рэйверы были полностью солидарны с ним: она не успела пробыть в клубе и пяти минут, прежде чем она получила светящие кольца вокруг шеи, и ее целовала в губы другая кобылка.

Пони щедро делились своей любовью. Сейчас она была старше, мудрее, у нее было понимание этого мира, и существ населявших его, но тогда она едва ли могла в это поверить. В улье любовь была чем-то, что можно купить, выменять или выторговать. Любовь была валютой и товаром, который был нормирован и ограничен, выдавался как поощрение и удерживался в качестве наказания.

В Кантерлоте любовь была свободной. Сама мысль об этом была ей чужда. Она была везде: от клубов и общественных парков до спален и переулков, словно весь город светился ей. Каждый попадающийся навстречу ей пони приветствовал ее с улыбкой на лице, любовь сочилась из каждой поры.

- Привет, друг, как дела? Я могу тебе помочь? Ох, у меня сейчас ланч! Хочешь присоединиться ко мне? В кафе на углу есть самый лучший выбор цветов в городе, а их картофельное сено просто божественно.

Каждое слово каждого вдоха от одного пони другому: «Я люблю тебя» в миниатюре. Еще одна неделя в пустыне и она бы умерла от ее недостатка. Теперь она утопала в ней.

Пони – это еда.

Она так и сделала. Она ела, словно обжора, ела, пока вот-вот не лопнула. Обжиралась любовью и щедростью предоставленные ей народом пони. Она упивалась их теплотой и нежностью, словно сладким вином, пила его, пока не отключалась опьяненной от любви.

Она проснулась рано утром на полу в клубе, кобылка-менеджер осторожно подталкивал ее в бок, словно труп животного. Несколько других пони, страдающих от похмелья, с трудом держались на своих копытах, а молодой жеребчик, которому удалось проникнуть внутрь, опустошал содержимое своего желудка в углу.

- Мы закрываемся, — сказал менеджер, — Вы не должны идти домой, но и здесь вам оставаться тоже нельзя.

Она быстро поднялась, неуклюже извинилась и поспешила наружу, про себя поблагодарив Королеву за то, что ей как-то удалось сохранить маскировку. Она никогда еще не чувствовала себя настолько сытой. Никогда еще не чувствовала себя настолько живой.

После того дня она осталась в Кантерлоте. Это было идеальным местом для охоты – точнее сказать, в ее случае, это было идеальным местом для халявы, и у нее не было причин идти за ней куда-нибудь еще. Это была столица Эквестрии, вершина цивилизации пони, с огромным населением и логически – с огромным запасом любви. Она сможет наесться вдоволь.

Но здесь было что-то большее, чем просто любовь. Было что-то еще.

Кантерлот был средоточием культуры и общества Эквестрии. Здесь процветали искусство, литература и музыка . Творческие натуры со всего света совершали паломничество в этот город, чтобы погрузить себя в его живописную природу и его бесчисленные голоса, ища здесь вдохновение. Художники приезжали сюда, чтобы рисовать картины величественного Кантерлотского замка и его стен, сверкающих в лучах божественного солнца. Поэты прибывали сюда, чтобы начертать пером сонеты для принцессы, мечтая донести изящные строки до венценосных ушей.

Она пришла сюда, что бы найти что-нибудь поесть, но в ту ночь в клубе она нашла еще и музыку.

Она наслаждалась дабстепом, хотя ей было сложно объяснить почему. Для тех, кто не разбирался в нем, это был лишь набор хаотичного, бессмысленного шума, где один звук накладывался на другой. Громыхание и жужжащий гул ворвались в ее уши подобно тысячам накладывающихся голосов, мгновенно заполнивших ее голову.

Это напоминало ей о доме. Она знала, что музыка станет ее увлечением и создала соответствующую кьютимарку. Это успокаивало ее, подобно источнику комфорта для чужака в другой стране. Она обсуждала с иными музыкантами о том, какие широкие возможности им дает их искусство. Они говорили, что оно дает им свободу. Свободу творить, экспериментировать, делать то, что никто не делал до них.

Она жила жизнью лишенной свободы, и поэтому она нашла эту идею очень привлекательной.

В улье не было музыки. Не было искусства, литературы. Там не было ни творчества, ни индивидуальности. Чейнджлинги не пели и не танцевали. Они не писали стихи и не рисовали портреты. Они, конечно же, не раскачивались и не терлись друг о друга со скрипом в невидимом свете, двигаясь в древнем ритме который они давно позабыли, низкие частоты звука не разжигали в них первобытный огонь, не пылали в их крови и сердцах.

Но пони делали это. О боги, как они это делали.

Вот как они, в конце концов, встретились. Это было не на рэйв-вечеринке, хотя образ Возлюбленной сжимающей пару светящихся палочек заставил ее улыбнуться, это было в Кантерлотском Оперном Театре. Она изучала жанры, пробуя всего понемногу, словно была в буфете, пытаясь разобраться, что ей больше нравится. Классический рок ей нравился, новый нет. Рэп она любила, но кантри ненавидела. Поп заставлял ее пританцовывать, но блюз вводил ее в депрессию.

Что же касается оперы, ладно … она нравилась Возлюбленной, поэтому она полагала, что всё не так уж и плохо.

Возлюбленная была той, кто подошел к ней после спектакля. Она не знала почему. Может быть простое любопытство. Похоже, в ту ночь она выделялась из толпы, особенно на фоне скучных зануд, которые довольно часто посещали это место. Яркая синяя грива и фиолетовые очки точно не сочетались со смокингами и бабочками-галстуками.

(Для маскировки в самый раз)

“Извините”, — произнесла серая кобылка. Неизменно, как всегда, вежливая. “Я не видела вас здесь раньше”

“Вы любите оперу? Я поклонница Паватротти, хотя я понимаю, когда некоторые пони предпочитают Доманего. Я полагаю, каждому свое”

“Как давно вы в Кантерлоте?”

“О, неужели!”

“Позвольте мне поприветствовать вас. Это прекрасный город. Про него говорят, что каждый пони может здесь что-то найти, и я думаю, они правы.”

“Я не могла не заметить вашу кьютимарку. Вы испытываете особый интерес к музыке.”

“Я играю на виолончели.”

“Как я могу к вам обращаться?”

“Винил Скретч. Какое интересное имя.”

“Ох, простите меня. Я боюсь, я была ужасно груба.”

“Меня зовут…”

(Привет, подруга, как дела?)

Она не помнила всех деталей их ухаживаний … факт, о котором, оглядываясь назад, она сейчас глубоко сожалела. Он беспокоилась, что возможно распухание от переедания любовью (словно жирный раздутый клещ) после ее длительного голода может вредно сказаться на ее памяти. Она ни когда, не слышала о случаях передозировки любви чейнджлингами.

Но тогда она еще не встречала такой пони, как ее Возлюбленная.

В то время она рассматривала свою Возлюбленную просто как еще одну кобылку. Просто еще один способ питаться. Но шли дни, и она поняла, что ее возлюбленная особенная. Уникальная виолончелистка, излучающая доброту, как и все пони. Она была замкнутой, контролирующей свои эмоции пони, которая держала своё сердце закрытым. Она, даже улыбаясь, могла выглядеть холодной и недосягаемой.

Была ли у ее Возлюбленной травма? Возможно, она была отвергнута равнодушным кавалером? Она не знала. Но она подошла к этой ситуации с ее спутницей как к сложной задаче, головоломке, которая должна быть решена.

Дни складывались в недели.

Она помнила скучные рутинные события, запомнившиеся лучше благодаря своей обыденности. Дни, проведенные вместе в дерзких набегах на королевские сады, похищение запрещенных для еды роз Селестии, которые они покусывали — как и друг дружку – перед тем как смыться, они смеялись, запыхавшись, надеясь, что охранники не заметили их. Вечера, проведенные в кинотеатрах Кантерлота, художественных галереях и музыкальных холлах; они наслаждались достопримечательностями и звуками в компании друг друга. Ночи пролетали быстро при горящих до рассвета свечах, за обсуждениями гения Нейтховена, вкуса свежих роз и о том, мог ли кто-нибудь видеть кобылу на Луне.

(Как ты думаешь, она могла бы слышать нас, Возлюбленная? Было ли ей любопытно, так же как и нам? Смотрела ли она сквозь решетку небесной тюрьмы из сияющего мрамора и спрашивала: «Кто-нибудь слышит меня?»)

Она никогда не видела Луны, ни ее детей звезд, пока не покинула дом. В улье земля была небом, по которому расхаживали пони. В юности она не раз – вопреки беспокойным протестам ее матери-матки – взлетала и дотрагивалась до неё.

На вершине холма в Кантерлоте, рядом с Возлюбленной она, широко открыв ярко-красные глаза, протягивала копыто к звездам и восхищалась.

Недели складывались в месяцы.

Она не могла вспомнить их первую ночь вместе. Не могла вспомнить, когда перешла черту между привязанностью и любовью. По крайней мере она могла винить в этом вино. Слишком много сожженных свечей слишком много музыки, слишком много выпивки. Шатающийся путь к постели, смех, шутки, падение, касания, они прикоснулись друг к другу носами, отдаваясь инстинкту. Древние ритмы, первобытное пламя, движения в такт, огонь в крови.

Она никогда раньше не творила любовь. Она только крала ее.

Однако она отлично помнила, как она чувствовала себя после этого, приятное чувство, они лежали в темноте, запыхавшись, тяжелое и неровное дыхание шептало, им двоим сладкую музыку.

Она чувствовала, что ее тошнит. Это было впервые, когда она ощущала себя паразитом. Пони предложила ей любовь – настоящую любовь, настоящею нежность в тысячу раз сильнее и бесценнее чем фаст-фуд которым она питалась до этого – и она задыхалась от этого.

Чувствует ли хищник угрызения совести перед своей добычей? Может ли паук влюбиться в муху? Могут ли они проливать слезы?

Она подождала, пока дыхание ее Возлюбленной не успокоится, и она уснет, она села на край кровати – надеясь – что ее не стошнит.
(Её интересовало, может ли ее вырвать любовью? Если да, то на что это будет похоже? Её будет тошнить радугой?)

Месяцы складывались в годы.

«Особенный пони».

Это был термин для жеребят и кобылок, который использовался для описания того, чего они еще не могли понять. Она сама еще только начала понимать это по-настоящему, после пиршества этим – возможно это слово было слишком бедным – она будет помнить это до тех пор, пока может помнить. Только недавно она по — настоящему узнала, что значит насытиться. Быть здоровой.

Быть любимой.

Но она так же узнала, что любовь может омрачаться страхом. Это было, давным-давно, когда она последний раз испытывала страх. До ее Возлюбленной, до Кантерлота, так давно, что могло бы показаться, что это было в другой жизни. Может быть, так и было; кто мог сказать наверняка? То, что она называла ее жизнью было просто иллюзией, обманном и миражом, делом рук великого и могучего фокусника. «Винил Скретч» не существует, ее ни когда и не существовало. Она была сказкой, фантазией, мифическим созданием, не более реальным, чем Безголовая лошадь или существование людей.

Пони любят. Чейнджлинги лгут. Это было в порядке вещей. Каждое сказанное ею слово, каждый сделанный ею вздох были ложью.

Но больше она не будет лгать.

Сначала ее Возлюбленная была удивлена. Скорее всего, это просто еще одна игра, в которую они могли сыграть, очередная уловка, что бы заманить ее под одеяло.

“Ооо, секрет? дразнила ее Возлюбленная. Что же это Винил? Нет, нет, подожди не говори. Ты на самом деле ненавидишь электронную музыку. И все это время ты питала тайную любовь к скрипке. Или ты опять «потеряла» свои очки в спальне и хочешь, что бы я помогла тебе их найти?”

Она срывает завесу, и смех Возлюбленной умирает не её устах.

Это не пони. Совсем не пони, большое черное нечто с потертыми крыльями, изогнутым рогом, клыками, дырами. Неправильно, неправильно, все не правильно.

Глаза ее возлюбленной расширяются.

Винил?

Она молча молится. Молится Селестии, Луне, богам, чьих имен она даже не знает.

Только не она. Пожалуйста, пожалуйста, кто-нибудь другой, только не она.

Пожалуйста.

Ох, как ей было страшно, очень страшно. Если любовь была сладкой и сытной, то страх был горьким и ядовитым. Он заставлял ее ноги трястись, ей приходилось бороться с всепоглощающим желанием бежать, бежать прочь, прежде чем пони набросится на нее, как это бывало так часто раньше. Она была уверена, что крики могут начаться в любую секунду.

Монстр! Демон! Мерзость! Не дайте ей сбежать! Схватить, сжечь, убить, убить, УБИТЬ.

Сердца пони переполнены любовью, но в них все еще было много места для страха.

Она сделала только один шаг, преисполненный ужаса шаг назад, прежде чем ее Возлюбленная бросилась вперед и обняла ее, обняла ее так крепко, что у нее не было ни какой надежды сбежать, даже если бы она хотела.

Они провели ночь плача в объятиях друг друга. Она ни когда еще не пробовала такой сильной, чистой и насыщенной любви за всю ее жизнь.

А затем, она поняла, что первый раз в своей жизни она не была больше голодна.

Пони – это еда.

Ни теперь. Никогда больше.

Она взглянула на Возлюбленную. Серая кобылка прижалась к ней во сне, воротник ее куртки тихо прошелестел, когда она подвинулась. Сиденья в вагоне были тесные, их едва хватала для одной, и хотя место напротив было свободным, ее Возлюбленная была рядом.

Она не могла пожаловаться.

Сколько лет прошло с тех пор, как она впервые в Кантерлоте наткнулась на жалкое насекомое, умирающее от жажды? Как давно пони спасли ее жизнь? Как давно Возлюбленная спасла ее душу?

Она не знала. По правде говоря, ей было все равно.

Ей хотелось знать, что снится её Возлюбленной. Может быть она? Это высокомерно. Но даже так ей все равно хотелось знать.

Чейнджлинги не видят снов. По крайней мере, она не думала, что они видят; если бы она, когда-либо видела хоть один, но она не могла припомнить такого, как и многое другое. Как бы то ни было, она не была уверена, что жуки могут видеть сны. Но кто тогда мог бы сказать, что она не спит сейчас?

Она нашла счастье. Нашла покой. Нашла кого-то, кто любил и принимал — истинную ее. Если это не было сном на яву, то, чем же это было?

А затем она проснулась, и ей пришлось снова бежать. Если бы у нее только было больше времени…

Времени больше не было. Его всегда не хватало.

После неудачной атаки на Кантерлот улей был, вышвырнут и рассеян, а город был очищен от вторгшейся орды, для которой осада кончилась поражением. И конечно ни кто не заметил единственного, отставшего от улья, подменыша.

Ни кто кроме Королевы, конечно. Ее величеству, несомненно, будет интересно узнать, как одной из ее трутней удалось не быть выброшенной из города, когда даже она не смогла избежать этого. Рано или поздно она придет за своим своенравным отпрыском, … и она будет не одна.

Она откинула голову назад, подняв лицо к потолку вагона и уставившись на мерцающие люминесцентные светильники.

Она все еще могла их слышать.

Стрекотание. Чирикание. Постоянный шепот где-то в темных уголках ее разума. Их голоса были слабыми и часто нечеткими, словно внутри огромной пещеры. Приказывающие, требующие, … соблазняющие, дьявол за плечами и ангел в руках. Она не думала, что они знали, где она, но она не могла быть уверена до конца. Единственное в чем она была уверена наверняка, это в том, что они были все ближе – были все громче с каждым днем.

Она закрыла багровые глаза. Ей очень хотелось, что бы они заткнулись. И ее Возлюбленная еще спрашивает, почему она всегда слушает музыку так громко.

Возлюбленная предлагала искать помощи во дворце, но она и слышать не хотела об этом. Возможно, в Кантерлоте было много любви что бы дарить, но после вторжения ее осталось так мало, что ею вряд ли ей будут делиться даже с раскаявшейся пиявкой. Что касаемо Селестии, то она изгнала на Луну, собственную сестру, в результате семейной склоки. Неизвестно какое божественное воздаяние обрушат принцессы на такого как она сосущего любовь паразита.

И тогда они пустились в бега.

Она не знала почему. Почему ее не тронула волна магии, очистившая Кантерлот от заражения. Почему она не была отправлена в полет за горизонт вместе с остальными своими собратьями. Почему она сохранила свою маскировку. Почему она была спасена.

Почему ей не нужно больше питаться.

Но она всегда могла догадаться.

Если ее Возлюбленная и научила ее чему-нибудь – а она научила ее многим вещам — так это тому, что пони не делятся свое любовью потому, что они должны.

Они любят, потому что они хотят делиться. Может быть, вся разница в этом.

Урок, который не помешало бы выучить ее собственному виду.

Пони – это еда, прошептал голос в ее голове.

Она не еда, прорычала она в ответ. Она моя.

— Ммм, — тихо прошептала ее Возлюбленная. – Что это было Винил?

Она вздрогнула. Она не понимала, что говорит вслух.

 — Прости Тави, — сказала она, скользя копытом по ее плечам. – Просто говорю про себя, как обычно.

 — Бьюсь об заклад скучный разговор, — размышляла ее Возлюбленная. Её спутница подвинулась ближе к ней, положив голову на плечо. – Мы уже приехали?

Она снова глянула в окно. Она могла разглядеть ледяные пики гор вдалеке.

 — Пока нет, — сказала она. – Я думаю, еще несколько часов.

 — Ммм.

Некоторое время они сидели, молча наблюдая за деревьями проносившимися снаружи. Состав грохотал и стучал по рельсам, пульс машины гудел под ними.

 — Тебя что-то беспокоит? – сказала Возлюбленная.

 — Да.– она ненавидела привкус страха. Это было похоже на кислоту на языке.

 — Не беспокойся. Все будет в порядке. Вот увидишь.

Она повернулась, что бы взглянуть на свою Возлюбленную.

 — Откуда ты знаешь?

Возлюбленная пожала плечами.

 — Потому, что мы вместе, — сказала она с улыбкой. Такой прекрасной улыбкой, которая украшала ее губы слишком редко, луч солнца пробился сквозь серые облака. — Это единственное, что имеет значение.

Она улыбнулась в ответ.

 — Ты всегда была умницей, — сказала она.

 — Я знаю, — сказала ее Возлюбленная, зевнув в ответ.

Они потерлись мордочками друг о друга – я люблю тебя, без слов – и более не говорили.

Они направлялись на север. В сторону гор. В сторону Кристальной империи.

Она не была уверена, что каждый из них ожидал там найти, что ждало их по прибытии. Убежище? Приют?

Рай?

Правители Кристального королевства не испытывали больше любви к чейнджлингам, чем пони в Кантерлоте. Но если в этом мире есть место милосердию – а она верила в это – то возможно принцесса Любви сжалится над ними, усталыми путниками ищущими спасение от холода.

Чейнджлинги не любят холод.

Но в объятиях Возлюбленной, Винил Скретч знала только тепло, свет и долгий вкус надежды.

Снаружи вагона, в морозном зимнем воздухе продолжал падать снег.