Fallout Equestria: Садовник

Пролог

Дождь.

Дождь был призван очистить землю, смыть следы наших фатальных ошибок и влить новую жизнь в тот мир, который мы когда-то так жестоко отринули и уничтожили. Он должен был смыть все наши грехи, подобно крещению. Но вместо этого дождь смывал лишь кровь павших, знаменуя новый виток презрения к нашей выжженной радиацией Пустоши.

Выглянув из-за развалины, укрывшей меня от выстрелов, я устремил свой взгляд к небесам, изливавшим на меня потоки дождя. Призванные возродить жизнь на Пустоши, на деле они вызывали лишь чувство тревоги. Дар ли это? Или же дождевая вода была полна смертельной радиации, и все, осмелившиеся не укрыться от её капель, лишь будут впоследствии страдать от лучевой болезни? Вдохнёт ли она жизнь в поля или же выжжет в них последние остатки жизни? Я ненавидел дождь. И я ненавидел это место.

Пустошь стала пеклом, воплотившимся наяву. Царство боли, страданий и безумия, которое поглощало лучших из нас, а остальных превращало в зверей, вечно грызущихся среди осколков некогда великой империи. Даже зная, что богиня уже давно ушла, я каждый вечер молился ей о том, чтобы наше поколение было последним, обречённым на страдания, пускай мы и вовсе исчезнем. Лучше исчезнуть, чем жить в аду, который мы сами же и сотворили. Что угодно лучше.

Я подошёл к своему другу. Попав под взрыв гранаты, сейчас он издавал прерывистые вдохи, мучительно пытаясь ухватить глоток воздуха. Его внутренности были вывернуты наружу, а сам он лежал в луже собственной крови. Дождь продолжал литься на него с небес, болезненно обжигая плоть и вымывая его жизнь в руины мёртвого города. Он глядел на меня, моля о помощи, о чем угодно, что я мог для него сделать. Он был моим другом, а теперь ему предстояло стать очередным трупом, который поглотит Пустошь. Приподняв его голову, я принялся успокаивать его, словно жеребёнка, потерявшегося под проливным дождём. Я врал ему, говорил, что всё будет хорошо, одновременно доставая свой пистолет. Он этого не заметил, хотя я сомневаюсь, что он вообще мог что-либо видеть. Глушитель превратил раскатистый выстрел в тихий хлопок, и страдания моего друга подошли к концу. Я закрыл его глаза в последний раз и оставил лежать среди развалин. В пустошах тяжело найти хороших друзей, а он был лучшим из них.

Я почувствовал, как мою кожу охватил зуд, и вновь проклял за это дождь. Похоже это облако угодило в какую то мерзость и принесло её с собой; моя кожа горела огнём. Оплакивать друга не было времени, и, подхватив его сумку вместе с вещами павших врагов, я направился в укрытие. Сидя под навесом, я наблюдал, как капли дождя стекаются в лужи вокруг тел моих друзей и врагов. Вскоре дождь окончится, и их поглотят падальщики.

Перебирая замусоленные сумки убийц моего друга, я находил в них боеприпасы и еду, отобранные у менее везучих пони, чем я. Я не чувствовал сострадания к этим рейдерам, да и кто стал бы оплакивать их? Мне бы хотелось рассказать повесть о моём друге тому, кто готов будет выслушать и сам поведать в ответ о давно ушедших товарищах. Что же это за мир, где историй о мёртвых куда больше, чем деяний ещё живущих? Воистину, мы пожинали плоды своих деяний. Каждый из нас был чудовищем, и все мы заслуживали смерти.

Но где-то среди бескрайних просторов Пустоши хранился ответ. Мы блуждали, всё пытаясь его отыскать. Если я сейчас прекращу поиски, то моя жизнь, как и жизнь моего друга, будет отдана напрасно. Но я чувствовал, как постепенно начинаю терять веру. Мечты о мирной жизни казались куда более призрачными, чем когда-либо прежде. Неужели эквестрианская мечта уже не что иное, как просто миф? И неужели столь многие пони отдали свои жизни, став лишь лебединой песней нашей цивилизации? Я закрыл глаза, пытаясь представить себе лучший мир. И мне крайне тяжело было представить себе, что вообще могло быть лучшим миром.

Спустя несколько минут этот мерзкий дождь наконец закончился, позволив мне покинуть укрытие и продолжить своё бессмысленное путешествие. Куда я шёл, уже не имело значения, ведь цель, которую преследовал мой друг, умерла вместе с ним. Я вновь стал потерянной душой, бесцельно блуждающей по Пустоши.

Я начал проверять сумки своего друга в поисках ответов. Нашел я лишь семена. Мой взгляд опустился на эти крошечные зёрнышки. Мой друг видел в них безграничные возможности; возможность зажечь огонёк жизни посреди кромешной тьмы Пустоши. Я же видел в них лишь еду и вещь для обмена. Он говорил мне, что однажды я пойму.

Я вновь глянул на своего друга. Его красная шерсть была испещрена ожогами от кислотного дождя. Быть может, он и покинул этот мир, однако его тело осталось. Он хотел сражаться до конца и однажды остепениться, построив ферму на этих отравленных землях. Но даже в смерти мой друг желал стать частью Эквестрии. Окинув взглядом его изувеченное тело, я наконец понял своё предназначение.

У меня ушло несколько часов на поиски лопаты и ещё несколько, чтобы найти целую кувалду. Когда мне всё же удалось отыскать инструменты для предстоящей работы, ночь уже опускалась на Пустошь. Я вошёл в разрушенное здание, где недавно переждал дождь, и, минуя сломанные столы, отправился на второй этаж. Явных признаков рейдеров здесь не наблюдалось. Само здание выглядело так же, как и две сотни лет тому назад, словно после падения жар-бомб и мегазаклинаний время для него остановило свой ход. Подперев дверь одним из столов, я лёг на пол и погрузился в мир сновидений.

Ранним утром я проснулся с новым виденьем собственного предназначения на этой Пустоши. Прихватив все свои инструменты, я вышел на улицу к месту, где мой друг ушёл из жизни. Он всё ещё лежал там, чудом не став пищей падальщиков. Я приступил к своему заданию.

Копать среди руин было занятием не из лёгких. Я молотил бетон своей кувалдой, пробиваясь сквозь каменный слой цивилизации. Тяжесть молота хорошо ощущалась в моём сомкнутом рту. От этого возникло чувство, что у меня что-то выходит, словно меня направляло копыто давно забытой Богини. Бетон крошился под моими ударами, и увесистые куски превращались в маленькие камешки. Спустя десять минут я миновал слой бетона и принялся копать землю. С каждым часом яма становилась все шире. К полудню мой друг уже вполне мог поместиться в эту могилу.

Однажды он поведал мне один из секретов Пустоши. Радиация не могла просочиться в почву через бетонный слой. Конечно, камень поглощал радиацию, однако при этом он закрывал собой землю от загрязнения. Лучший источник чистой от радиации земли был прямо под нашими копытами. Всего-то нужно было приложить немного усилий. Я стоял посреди глубокой ямы, весь вспотевший и преисполненный гордости. Это было замечательно.

Ухватив своего друга за рыжую гриву, я потащил его тело. Оно больше не имело значения, ведь его душа отправилась на вечнозелёные луга. Важно было лишь то, что теперь он сможет найти покой в земле, которую так сильно любил. Я столкнул тело в могилу, и оно погрузилось в мягкую почву. Я в последний раз взглянул на своего друга. До нашей с ним встречи в моей жизни не было никаких целей. Он мечтал стать частью лучшего мира, в то время как мне не к чему было стремиться. Я следовал за ним потому, что у него было своё видение нашего будущего. И теперь я продолжу его идею.

Земля покрывала моего друга куда быстрее, чем выкапывалась. Комья чистой от радиации почвы поглощали его мёртвое тело. Эквестрия приняла обратно ещё одного из своих сыновей. Закончив труды, я посадил на его могиле зёрнышко. Здесь, среди руин Мэйнхэттена, снова зародится жизнь. Из моего друга вырастет дерево, которое принесёт плоды уже следующему поколению Пустоши. Солнце стояло в зените, пробиваясь сквозь скудный облачный покров. Обернувшись, я глянул на руины, где оборвалась жизнь моего друга, и увидел тела убивших его пони.

Спустя некоторое время я снова крошил бетон. Снова копался в чистой земле. Снова тащил тела убитых. И снова сеял семена новой жизни. Когда я их наконец похоронил, солнце клонилось к закату. Измотанный, но довольный проделанной работой, я взглянул на небеса. Вновь начался дождь.

Это был настоящий, чистый дождь. Капли наполняли перекопанную землю живительной силой и вымывали пот из моей шерсти. Я глядел на облака и впервые на своей памяти радовался дождю. Теперь в моей жизни была цель: я буду хоронить усопших жителей этих земель, даруя им покой, возможно, впервые со времён войны. Теперь я – Садовник, и мои деяния будут взращивать новую жизнь на бренных останках ушедших из жизни пони. Первой моей остановкой будет Новая Эпплуза. Там я смогу раздобыть больше семян.

Пустившись рысью, я всё больше отдалялся от нескольких аккуратных кругов земли посреди бетонных развалин. Конечно, со временем эти клочки чистой почвы опять загрязнятся. Однако глубоко под ней корни останутся в чистой земле и взрастив деревья, помогут вдохнуть новую жизнь в Пустошь. Я буду нести слова моего друга. Буду рассказывать о его идее возрождения и набирать сторонников для воплощения этой цели. Прислушаются ли они? Будет ли это их заботить? Если достаточно пони станут работать сообща, моё поколение и вправду может стать последним, что будет страдать на Пустоши.

Похоже, богини всё-таки услышали мои молитвы.

Глава 1: Всему есть причина

Прошли годы с тех пор, как я нашёл своё призвание. Моей меткой всегда была кувалда, и потому я знал, что мой удел будет связан с тяжким трудом. Но труд ради высшего блага – это больше, чем я мог мечтать. Моя работа приносила мне удовольствие, пусть даже многие жители Пустоши не сходились со мной во взглядах. А работа моя была проста.

Я хоронил мёртвых.

Покидая парковку в центре Мэйнхэттена, я тащил за собой тележку. Облачившись в плащ и остатки брони, я прочёсывал Пустошь. Однако делал я это не ради сокровищ. Я искал мертвецов. Искать долго не приходилось, скорее они сами находили меня. Однако в почти полумиле от парковки не было ни единого тела: ни костей, ни скелетов, ни осквернённых трупов, освежеванных рейдерами и выставленных напоказ. Неважно, умер пони сегодня или два столетия тому назад – все они находили пристанище в моей тележке, а затем и в толще земли.

Одни считали меня гулем, сомневаясь в моих мотивах. Другие же, увидев, как я собирал тела мёртвых, сразу хватались за оружие, с опаской принимая меня за очередного каннибала, отвергнувшего саму суть рода пони. Однако каждый, кто понял мою цель, знал, что причина была вовсе не в этом. Большинству было приятно лицезреть, как их умершим родственникам отдают дань уважения. Остальных радовало то, что тени прошлого освобождали место для новой жизни. С каждым днём я всё дальше забирался вглубь города в поисках не столько новой жизни, сколько останков былой. И каждый раз я находил всё больше пони.

Сегодня моя тележка была переполнена. Я наткнулся на самодельное убежище, которое оставалось запечатанным на протяжении двух сотен лет, прежде чем рухнуть под натиском Пустоши. Несколько семей, скелеты которых прильнули друг к другу в последней молитве богиням, стали моей наградой за усердные поиски. Их кости почти до верху заполнили телегу, поделив место с припасами, которые должны были помочь им выжить. Хоть я и преследовал высшую цель, я всё ещё оставался смертным земнопони. Это не было воровством. Платой за припасы было моё безмолвное обещание отдать их останкам дань уважения. Мою работу они оплачивали чем могли, даже если у них ничего и не было.

Пополнив загруженную телегу припасами, я отправился обратно домой, где мне предстояло выкопать новые ямы и навсегда воссоединить эти семьи, сделав их частью новой жизни на этой Пустоши. Вид останков пони, собравшихся в единой молитве, вселял в меня надежду, что хоть наша смертная богиня и была мертва, их молитвы, пусть даже спустя два столетия, были наконец услышаны сочувствующей душой.

До меня донеслось шуршание щебня, как и сотни раз до этого. Я сразу понял, что рейдеры заявились на уже очищенную мной территорию. Им не суждено постичь значимость моей работы, ибо им было ведомо лишь разрушение. У одного из них был нож. Именно он и пригрозил мне ужасными последствиями, если я не отдам им свою тележку. Другой пытался обойти её сзади, готовясь наброситься на меня из тени и перерезать глотку. Я услышал, как щёлкнул предохранитель пистолета. Казалось бы, любой нормальный пони держался бы подальше от жеребца с телегой полной мертвецов. Я не стал медлить.

В сторону рейдера с пистолетом из-под моего плаща вылетел топорик, вонзившийся ему прямо между глаз, расколов голову. В тот же миг я откатился в сторону от телеги, выхватывая кувалду. Вскочив на ноги, я с размаху отправил стальной боёк прямо в грудную клетку рейдера с ножом. Годы, проведённые за дроблением бетона, превратили мои шейные мышцы в калёное железо. Такой удар был смертелен для любого пони, защищённого чем-то слабее силовой брони. На этом же были лишь куски кожи и шин. Кувалда проломила его грудь, обагрив всё вокруг кровавыми брызгами. Рейдер повалился на бетон, захлёбываясь собственной кровью. Пони, пытавшегося ударить мне в спину, я встретил ударом задних копыт по морде. Грива рейдера взмыла над моими копытами, заставив его обронить своё примитивное оружие. Удар расколол ему челюсть, и теперь из неё лилась кровь, окрашивая бетон в алые цвета. Он пытался отползти подальше, пока я шагал к нему с кувалдой во рту.

Теперь произойдёт что-то одно: либо он станет молить о пощаде и, получив её, сразу же на меня набросится, либо убежит подальше от моего грозного молота и в скором времени скончается от заражения крови где-нибудь среди городских руин. В любом случае, скоро он вновь станет частью Эквестрии. Теперь ему предстояло решить, когда это случится. Он всё же решил спасаться бегством, и на этой неделе мне нужно будет вернуться за его останками.

Рейдеры пополнили мою и без того забитую тележку. Не было нужды в церемониях или молитвах за упокой. Эти пони, если их можно так называть, сами избрали путь разрушения и заплатили за него сполна. Пустошь собрала свою кровавую дань, оставив мне лишь останки их былой жизни. Я продолжил свой путь по бетонным улицам Мэйнхэттена, которым не было конца.

Давным-давно я нашёл утешение в своих неспешных прогулках домой. Большинство путников с этой дороги были знакомы как со мной, так и с моей работой, поэтому, проходя мимо, всегда вежливо кивали в знак приветствия. Многие отдавали мне своих умерших близких, чтобы я их похоронил, принимая мою проповедь как житейскую мудрость. Семьи же тех, кто не жалел своего времени и припасов, получали собственные деревья или садики. Моя работа по захоронению одного пони зачастую стоила больше, чем все их подарки, однако им от этого становилось легче, ведь любимые ими при жизни пони заживут по-новому. Покой, покой был единственным, что я мог предложить, и всё же мне было приятно дарить его везде, где бы то ни было.

Ограждение из колес повозок вело меня по единственной безопасной тропе к моим владениям. Миновав ворота, я отцепил телегу рядом с ближайшим участком целого бетонного покрытия. Я окинул взглядом то, что раньше представляло из себя обычную парковку. Покатые крыши из осколков битого стекла, скреплённых металлическими или деревянными заклёпками, поблёскивали на солнце. Их поддерживали крепкие стены из листовой стали или пластика, а окна были сделаны из оставшегося стекла. Ряды таких построек тянулись вдоль всей парковки, вместе образуя длинные теплицы, каждая из которых была полна памятных деревьев. Какой-то пони однажды усомнился в пользе моих теплиц. Но стоило мне раз ему показать их изнутри, как он сразу всё понял.

Я любил дождь и то ощущение, когда он омывал мою васильковую шерсть, стекая по чёрной гриве. Однако дождевая вода всегда вызывала сомнения. Быть может, ещё до войны, когда пегасы расчищали небеса, сомнений не возникало, однако, сколько я себя помню, дождь так же часто был проклятием, как и благословением. Теплицы не только держали деревья в тепле круглый год, но и уберегали саженцы от суровых дождей, сохраняя драгоценную чистую почву, выкопанную из-под бетона. Когда вода проходила цикл очистки, ею орошали землю, тем самым питая корни растущих деревьев. Теплицы не давали чистой воде испариться, сохраняя деревья здоровыми к следующему сбору урожая.

Как бы это двусмысленно ни звучало, но я надеялся, что моя система садоводства пустит корни на просторах пустошей. Более того, кое-где уже всерьёз загорелись моей идеей и поняли, что теплицы и вправду помогают увеличить урожай. Однако пони также обнаружили, что без мёртвых новая жизнь не зарождается.

Я сделал большой глоток из перегонного куба – спасительного источника чистой воды посреди пустошей. Мой верный работник Гаучо однажды принёс его с собой откуда-то с Пустоши, а также нашёл применение нашим фруктам, делая из них опьяняющие напитки. Его жена продавала эту выпивку пони, желающим хоть на несколько часов сбежать от суровой реальности. Сам Гаучо говорил на иностранном языке, который мне с трудом удавалось понимать. Другие же не понимали ни единого слова, принимая его за дурачка, которого я нанял в качестве дешёвой рабочей силы.

По правде сказать, Гаучо творил чудеса, когда дело касалось различного рода механизмов. Из него получился бы отличный попутчик, не будь он прикован к инвалидной коляске. Где-то на пустошах он потерял обе задние ноги. Всегда готовый к ответу на удары судьбы, он сконструировал коляску, работающую на энергии кристаллов и с лёгкостью обгоняющую любое существо на Пустоши. К сожалению, необходимые для этого магические камни были дорогим удовольствием, поэтому ему редко выпадала возможность «побегать».

Гаучо махал мне из гаража, приглашая полюбоваться его новейшим изобретением. Я с радостью подбежал к нему, желая узнать, что его безумный гений смог воплотить на этот раз. Его жена стояла рядом. Каса была умопомрачительно красивой кобылой цвета корицы, меткой которой был дом. С её привлекательной внешностью и красивой речью она воплощала саму утончённость и элегантность. Как она встретила своего чудаковатого мужа, не говоря уже о том, как полюбила, было настолько за гранью моего понимания, что я даже не утруждал себя подобными вопросами. Однако любовь их была взаимной, и они постоянно осыпали друг друга ласками и заботой. И эта искренняя любовь всегда поднимала мне настроение всякий раз, когда я о них вспоминал. Раз этой парочке удалось найти свою вторую половинку посреди всего этого пекла, то, возможно, остальные смогут так же полюбить друг друга. Время от времени их необузданная страсть становилась причиной чрезвычайно неловких моментов. Я сталкивался с их страстными порывам столько раз, что уже и не сосчитать, пока не уяснил: если створки гаража прикрыты – лучше попросту не заходить.

Гаучо указал мне на коробку, прикреплённую на месте новоиспечённой дыры в стене моего гаража. Когда я поинтересовался насчёт её, он протарабанил что-то про вескую причину. Или про томатный суп с курицей. Гаучо был настолько возбуждён, что его речь стала совсем неразборчивой, а он горел желанием показать, какие чудеса он сотворил на этот раз. Я услышал, как позади меня захлопнулась дверь гаража, и поинтересовался у него, не будет ли это как в тот раз, когда из-за его изобретения мы все чуть не погибли. В ответ он попросил уточнить, какой конкретно. Я издал тяжёлый вздох, и он включил устройство.

Сперва ничего не произошло. Затем по комнате пронёсся лёгкий ветерок, отдающий зимней прохладцей. Комната продолжала неспешно остывать, приятно контрастируя с жарой Пустоши. На устройстве образовалась капля и упала прямо в ведро. Увидев это, я провозгласил его изобретение величайшим событием для всей парковки со времён посадки первого дерева. Однако он сомневался, сможет ли его аппарат создавать достаточно воды, чтобы окупать энергозатраты. Далеко не впервые открывшиеся возможности проектов Гаучо оказывались куда больше его изначальной задумки.

Когда Каса начала расцеловывать своего мужа, я решил удалиться из гаража и вышел обратно на парковку, не забыв закрыть за собой дверь. Они выйдут, когда закончат. Я вновь вернулся к своей телеге, где начал разделять погибших на скелеты и ещё свежие тела. Останки рейдеров и ещё парочки несчастных пони теперь лежали на холодном бетоне – на тех местах, где они наконец обретут покой. Скелеты же, коих было порядка нескольких дюжин, я планомерно перетащил к дробилке.

Некоторое время назад я обнаружил, что костные останки, особенно довоенные, не могут подарить столько же жизни, сколько ещё свежие тела. Один доктор с Пустоши поведал мне, что состав костной ткани не даёт им стимулировать рост растений в той же мере, что и плоть. Но если добавлять костную муку в землю, то она может послужить неплохим удобрением. И я прислушался к его совету. Позже я узнал, что доктор оказался каннибалом, однако его мудрость осталась со мной. Кости дробились, вовеки оставляя эти семьи неразлучными, и их останки давали начало новой жизни. Естественно, сама процедура была не из приятных, но, как и всё остальное на Пустоши, она стала неким сплавом веры и практичности. Из костей взрастёт новая жизнь, равно как и упокоятся все попавшие на эту стоянку.

Как и всегда, машина дробила с ужасным звуком. Однажды Гаучо сказал, что в её недрах живёт злой дух. Изначально дробилка предназначалась для измельчения ветвей, и использованием её в подобных целях я разгневал дух машины. По правде сказать, была одна причина, по которой я мог поверить в злого духа: проклятая штуковина громыхала словно одержимая. Я поместил первую семью на платформу и начал воздавать молитвы почтения и благодарности, помазывая елеем[1] ушедших. С последним словом моей молитвы останки мёртвых устремились к вращающимся лезвиям; кости исчезали в утробе машины с тошнотворным хрустом и треском. Когда-то давно звуки дробилки могли заставить меня лишиться любой недавно съеденной пищи. Теперь же я отстранился от всего и начал зачитывать молитву: “И да не осудит меня Селестия, ибо деяния мои воздадутся другим”. Зачитывая эту мантру, я всегда находил в ней уединение. Ведь до тех пор, пока я отдаю всё ради возрождения былой Эквестрии, ещё остаётся надежда на мир. А в эти жестокие времена мир – величайший из даров.

И вот я уже вновь стоял у выложенных мною тел, собрав костные останки в брезентовые мешки. Каждый из них носил имя своего владельца. Эти мешки хранили в себе последние бренные останки Кармелов, Кловеров и Шугаров. Если бы война не оборвала их жизни так рано и жестоко, эти пони продолжили бы жить долго и счастливо под тёплыми лучами солнца Эквестрии. Возможно, они стали бы врачами, или пекарями, или даже политиками. Безграничные возможности их дальнейших жизней сгорели в пламени мегазаклинаний. И теперь вместо всех тех возможностей у них оставалась всего одна: посмертно помочь цвести Эквестрии.

Я поднял свою кувалду, наслаждаясь привычной мне тяжестью. Однажды Гаучо продолбил в головке полость и заполнил её текучим металлом, который нашёл где-то на просторах Пустоши. Её вес ничуть не изменился, но зато удар стал подобен приливной волне и раскалывал толщу бетона быстрее, чем мне когда-либо удавалось. С тех пор я всегда стараюсь найти побольше этой серебристой жидкости. И да поможет мне Селестия, если этот молот когда-нибудь сломается. Замахнувшись, я обрушил всю массу кувалды на бетонное покрытие стоянки и одним ударом пробился до самой земли. Сделав ещё несколько ударов, я раздробил его до необходимых мне небольших обломков, а ещё парочка превратили бы оставшиеся осколки в порошок.

Из-за недавнего нападения одна из стен заметно убавила в толщине. Её, как и другие, мы восстановим из выбитых мною кусков тротуара. Как и во всей Пустоши, для постройки чего-то нового надо было уничтожить старое. Так же, как Гаучо разбирал старые машины для изобретения новых, я пробивался сквозь слой павшей цивилизации, чтобы возродить жизнь. Наши с ним жизни просто идеально переплелись. Ему нужно было место для своих работ, а я нуждался в механике, готовом помочь защитить новую растущую жизнь на пустошах. Я поднял лопату и принялся сгружать куски бетона в свою телегу.

Неспешно работая в лучах полуденного солнца, я постоянно делал перерывы, чтобы отпить из очистителя воды. Я прямо-таки ощущал силу чистой эквестрийской земли, пробивающейся через волокна черенка моей лопаты, зная, что вскоре он переломится от такой нагрузки и я останусь без инструмента. Гаучо должен был чинить мои инструменты, но с недавних пор он уделял большую часть своего времени новому хитроумному изобретению и любимой жене. Не то чтобы я его за это винил. Но всё же к концу дня я уже буду без лопаты, а значит, придётся идти в город за новой.

Многие пони будут рады увидеть, как моя тележка катится по просторам их городов. Местные знали, что я – гробовщик, а не гуль. Может некоторые и боялись моих намерений, но большинство всё же понимало то, чего я пытался добиться. Пережившие утрату находили утешение в свежих плодах, что я всегда приносил им после первого урожая их родового дерева. Слово о моих деяниях ширилось всё дальше, и меня приняли на Пустоши как «Садовника жизни».

Солнце отбывало свои последние часы над небосводом Пустоши, опускаясь за горизонт и озаряя теплицы лучами своего света. Несколько деревьев уже были готовы к сбору урожая. Этим же вечером я соберу их плоды, а самые свежие из них привезу в город. Мой взгляд остановился на дереве у дальнего конца стоянки, готового для своего первого сбора. Семейство Пиков заплатило мне стеклом, чтобы я похоронил тело их новорождённого жеребёнка. Дитя было единорогом и прожило всего несколько дней. Дерево же прожило куда больше их ребёнка и теперь принесло свои первые плоды. Фрукты с ветвей я принесу его родителям, чтобы почтить их сына и ознаменовать новую жизнь, которую он помог создать. Надеюсь, это дарует им умиротворение.

Вокруг меня уже была достаточно большая яма, чтобы уместить в себя тела двух рейдеров, не столь давно пытавшихся меня убить. Затащив в неё бездыханные тела, я начал засыпать их грудами вскопанной земли. Сейчас меня уже не мучили угрызения совести, как это было с предыдущими дюжинами похороненных здесь бандитов. Их решения были неверны, а тяга к разрушению привела прямо в землю под моей парковкой. Я подготовил саженец яблони и посадил его в недавно вырытую могилу рейдеров. Семейство Шугаров также нашло своё место под этим деревом. Напоследок я сделал заметку на заказ новых надгробий для своего нового пополнения.

Глава 2: Всему есть место

Башню Тенпони всегда было интересно посещать. Обитатели этого самопровозглашённого островка цивилизации более чем охотно раскупали мои свежие фрукты и крепкое спиртное Касы. Несмотря на моё доброжелательное отношение к мертвым, для местных пони я без угрызений совести задирал цены до небес. Они так долго пренебрегали мною и моей целью, что я уже практически не рассчитывал туда войти. Правда, когда один из охранников расспросил меня о яблочном виски, который я в отчаянии пил, меня пропустили. Меня чуть было не вышвырнули опять, когда посчитали мою основную работу омерзительной, но, к счастью, кто-то из верхов поручился за меня, и мне позволили торговать дальше. Желая выразить благодарность, я отыскал своего таинственного благодетеля, коим оказался некий Диджей Пон-3. Хорошо хоть с его помощницей удалось поговорить. Я отдал серой кобыле корзину наливных яблок, пару бутылок виски и свою визитку.

Когда я только начинал обыскивать офисные здания Мэйнхэттэна, в столах находилось много бумажных карточек с контактной информацией их бывших владельцев. Именно по ним я распознавал множество останков, и эта идея мне приглянулась. Гаучо создал печать для моих визиток: стальные прямоугольники с отчеканенными именем и ремеслом. Их края были остры, как бритва, но при этом прикрыты резиной для долгой сохранности. Карточки были приятным сувениром для тех, кто был готов выслушать моё послание.

Разобравшись со всеми делами в Башне Тенпони, я направился обратно на парковку. Пара стычек с рейдерами задержала меня, поэтому я был вынужден переночевать в небольшой деревушке. Я не знал никого из местных, так что из-за одного крайне любопытного жеребёнка, решившего заглянуть под брезент, мне пришлось объяснять, почему я тащу за собой полную телегу мертвецов. Как и большинство других, эта беседа проходила под прицелом. Я поведал им о пользе захоронений и о новой жизни, которую они подарят. Жители посёлка вроде как поняли мои взгляды и позволили мне заниматься своими делами. Однако же телегу они попросили оставить снаружи. Ко мне подошёл горчичного цвета жеребец.

— Скажите, вы принимаете заказы? — поинтересовался он.

— Буду рад похоронить ваших усопших, — ответил я жеребцу.

Меня проводили к приземистому бетонному зданию, наполовину скрытому под холмом и, что удивительно, оно всё ещё оставалось целым, простояв без ухода целых двести лет. Я предположил, что оно было изначально так и спроектировано, учитывая отсутствие окон и целый вал земли у него на крыше. Меня провели внутрь, и оказалось, что среди развалин этого здания жили пони, превратившие его безоконные помещения в свои жилища. Кто-то держал магазин, другие использовали офисы в качестве жилья и мастерских. Мои вопросы о покойных сперва восприняли в штыки, пока пригласивший меня пони не объяснил им, что я не гуль, а гробовщик, отдающий почести давно ушедшим пони. Отношение ко мне смягчилось, и мы спустились в подвал. После увиденного меня уже ничто не могло разозлить сильнее, даже если это место просто фонило бы радиацией.

Сотни скелетов были свалены в кучи, заполонившие собой подвал. Вместо того, чтобы похоронить мёртвых с должными почестями, они просто избавлялись от бренных останков, сбрасывая их в подвал давно падшей цивилизации. В данном случае – в буквальном смысле. Я назвал цену за вывоз тел, слегка завысив её из-за столь грубого отношения к мёртвым. Пони цвета горчицы согласился и спросил, как скоро я смогу их убрать. Я же ответил, что если несколько пони согласятся дотащить телеги до моей парковки, то смог бы забрать всех уже завтра. Его это устроило, и мы пожали копыта.

Вечером городок погрузился в тишину; ночью его вряд ли потревожат бандиты или рейдеры. Охранники дежурили на городских стенах, сделанных из остовов довоенных повозок, зорко оглядывая пустоши. Я же глядел на звёздное полотно, изредка затягиваемое облаками. Дождя не предвиделось по меньшей мере ещё с месяц. Надвигающаяся засуха не слишком меня беспокоила: в моих влажных теплицах фруктовые сады могли пережить что угодно.

Этим вечером мне снился мой давно утерянный друг. Последний раз, когда я приходил к его могиле, на том месте возвышалась огромная яблоня. Пробившись сквозь бетон, дерево пышно распустилось, что привлекло поселенцев, которые основали небольшую деревушку под сенью его ветвей. Дерево рейдеров, конечно, не так хорошо расцвело, но фрукты на нём тоже росли. Это служило ещё одним доказательством того, что вне зависимости от того, кем они были при жизни, после смерти все пони становились равны.

Когда я проснулся следующим утром, горчичный пони уже ждал меня с четырьмя самыми слабыми и тощими пони, каких я когда-либо видел. Их тяговые способности были сомнительны, и я боялся что посреди пути они сами пополнят мои телеги. Я стал извлекать скелеты из подвала, накрывая кучи костей саваном, после того, перетаскивал их через полуэтаж. Местные пони избегали меня, словно я был призраком, преследующим их за грехи прошлого.

Всё утро ушло на погрузку тел в телеги моих помощников. Когда один из них увидел, с чем ему придётся иметь дело, он попросту отказался и тут же рванул из здания. Остальные были не такими брезгливыми и спокойно грузили остатки жителей ушедшего мира в свои телеги. Оставшуюся бесхозной телегу я прицепил к своей. Скелеты давно умерших пони были куда легче ещё свежих тел, и, как оказалось, тащить вторую телегу было не так уж и сложно. Похоже отсутствие ещё одного помощника было не так критично. Я уже собрался выступать, как ко мне подошёл пьяный единорог, волочащий за гриву юную единорожку василькового цвета. Её меткой были красная и синяя сферы, вокруг которых кружила ещё одна жёлтая. Кобылка вопила от боли, пока единорог тащил её ко мне. От него разило дешёвым пойлом и скипидаром.

— Эт ты покупаешь дохляков? — пробубнил он заплетающимся языком.

— Я не покупаю тела, — объяснил я ему. — Если хотите, я могу похоронить ваших мёртвых сородичей.

— Для тя есть тело, — выдал он. — Десть крышек – и оно тваё, — с этими словами он рыгнул, наполнив воздух удушающим зловонием.

— Я не покупаю тела, — вновь повторил я. — Однажды они были такими же живыми пони как ты со мной, и торговать их телами – это всё равно что наплевать на прожитую ими жизнь, — кобылка начала хныкать, и пьяница отвесил ей пощёчину.

— Што ж, тогда можшь забрать се эт тело, — промямлил он, швыряя ко мне юную единорожку. Та упала на землю, чуть ли не рыдая. — Сучка аще ни на шо не годится.

— Я забираю лишь тех, кто покинул этот мир, — возразил я.

— Ток дохлых? — несвязно спросил жеребец. — Ща устроим, — он решил исправить эту оплошность, достав револьвер из своей седельной сумки. Как только он приставил ствол к затылку плачущей кобылки, я выбил оружие из его хватки и зарядил копытом по виску единорога. Он тут же повалился на землю, отчасти от удара, отчасти от того, что был в доску пьян. Забросив револьвер в свою телегу, я приказал своим помощникам выступать. Молодая единорожка пустилась следом за мной, покидая город. Пройдя сотню ярдов от поселения, я остановился и обернулся к ней, чтобы задать вопрос.

— И куда это ты собралась? — поинтересовался я у кобылки.

— Прошу вас, просто заберите меня с собой, — взмолилась она. Я тяжело вздохнул и посмотрел обратно в сторону города. Пьяный единорог уже пытался встать на ноги. У меня, конечно, не оставалось времени на живых, однако если я брошу эту кобылку на произвол судьбы, то никогда не прощу себе этот грех. Возможно моя стоянка и не была лучшим местом для кобылки-подростка, но это было куда лучше пустошей, где её жизнь и добродетель ждало лишь забвение. Я приказал ей идти в центре каравана и при первой же опасности – сразу убегать.

Мы пробыли три часа в пути, и как ожидалось, двое моих худощавых помощников упали замертво. Проклиная своё невезение, я пристегнул их телеги к своей. Теперь, волоча за собой четыре телеги вдоль бетонного шоссе, я стал всерьёз опасаться рейдеров. В случае нападения мне придётся выбраться из упряжи, однако была велика вероятность того, что я буду уже слишком измотан, чтобы дать кому-либо отпор. Кобылка предложила помочь мне и взять одну из телег, но я отказался.

— Тебе есть куда податься? — спросил я её. — Место, куда мы направляемся безопасно, но жизнь там не из лёгких.

— Нет, некуда, — ответила она, с поникшим взглядом. — К тому же он заплатил вам за то, чтобы вы забрали моё тело.

— Ты не мертва, — подчеркнул я. — И он мне не платил.

— Вы забрали его револьвер, не так ли? — стоит признать, тут она была права. Надеюсь, эта кобылка не считает, что я теперь ей владею.

Наш последний участок пути подходил к концу, и из-за горизонта показалось ограждение из колёс повозок, окружавшее парковку. Проходы к воротам были очень чётко обозначены, и каждый сошедший с них рисковал попасть под шквальный огонь автоматических турелей Гаучо. Когда он их устанавливал, я выразил сомнения в целесообразности использования автономных машин, готовых сеять смерть и разрушение. Однако Гаучо подметил, что проходы чётко обозначены и предупреждения на понячьем, зебринском и том его безумном языке расставлены, также как и яркие знаки опасности. В очередной раз мне пришлось одобрить его безумную идею.

Четвёртый и последний из помощников внезапно упал на землю, умерев от истощения сразу, как только мы спустились в долину. Выхода не было, так что мне пришлось упрячь кобылку в последнюю тележку, забросив истощённого пони себе в телегу. Сила была явно не её коньком. Миновав стальные ворота, мы зашли на территорию парковки и вереница тележек тут же остановилась. Я выбрался из упряжки, распластавшись на земле подобно кошке. Чересчур много напряжения для одного дня. Я уже с нетерпением хотел добраться до стола, умять всё что предложит Каса на ужин, и спокойно лечь спать. Завалившись в выставочный зал, я обнаружил как она радостно готовит на кухне. Её грива была взлохмачена, и улыбка на лице говорила о том, что они с Гаучо по полной воспользовались моим отсутствием. Мне хотелось осудить их развязное поведение, но вместо этого я лишь улыбнулся. Я уселся за стол, на котором уже стояла тарелка свежезапечённых яблок.

— Неужели за все годы нашего знакомства, — начала Каса, — мои уроки хорошего тона прошли впустую?

Странно. Что она хотела этим сказать? Кобыла вежливо улыбнулась и уточнила:

 — Так ты меня представишь этой юной леди? — обернувшись, я увидел что единорожка последовала за мной внутрь и теперь робко стояла около стола. Это должно было меня удивить, но я был слишком вымотан.

— Каса, это... — и тут я понял, что мне нечего ответить. Конечно, мы прошли вместе восемь часов, но, если опустить пару коротких диалогов, я с ней не разговаривал.

— Меня зовут Шарм, — представилась единорожка. — Рада знакомству, мисс Каса.

— Миссис, — с улыбкой поправила Каса. — Уверена, мой муж так же будет рад с тобой познакомиться. Присаживайся, сейчас я тебе насыплю. У нас так редко бывают гости.

— Прошу меня простить, мэм, но я не гостья, — ответила Шарм. — Сэру заплатили за то, чтобы он меня забрал.

Вежливый тон Касы тут же сменился сменился кипящей яростью, и я попытался ей всё объяснить, не подавившись при этом её вкусным блюдом.

— Какого хрена, Садовник? — возмутилась она. — Уж от кого, но от тебя я такого не ожидала. Подумать только, купить рабыню. Что же это получается, все твои речи о равенстве, свободе и щедрости были ложью?

— Всё было совершенно не так, — откашлявшись, объяснил я. — Шарм – не рабыня. Формально, мне заплатили чтобы я отнёс её тело к себе на парковку, но как ты уже успела заметить, она никак не похожа на моих обычных "посетителей".

— Это правда? — грозно вопросила она Шарм. Кобылка тут же сжалась, под зловещим взглядом Касы.

— Да, мэм, — ответила она, закусив губу.

— И ты можешь уйти в любой момент? — продолжила Каса, обращаясь не столько к Шарм, сколько ко мне.

— Она пришла сюда следом за мной, — уверил я кобылу. — Оставаться или уходить – это уже ей решать. Я ей хозяин не более, чем для тебя или Гаучо.

Плечи Касы расслабились, и она облегчённо вздохнула. Взяв миску печёных яблок, она поставила её перед носом Шарм.

— Извини, что пришлось тебя сделать невольным участником этой беседы, — спокойно произнесла Каса. — А теперь прошу простить, мне нужно время, чтобы прийти в себя.

Она вышла из трапезной и направилась к своей спальне. Когда она ушла, Гаучо прикатился из гаража. Ему сразу стало интересно, чего же я такого наговорил его жене, что ей пришлось повысить голос.

— Она подумала, что я купил эту юную леди, — объяснил я. Гаучо напомнил мне, откуда его жена и почему для неё рабство – очень деликатный вопрос.

— Да, Гаучо, мы уже говорили об этом по меньшей мере десяток раз, — сказал я в ответ. — Шарм, это Гаучо. Гаучо, это Шарм.

Кобылка неохотно кивнула полумеханическому пони, стараясь не пялится на его колёса. Он же отправился в спальню к своей жене.

Отложив свою тарелку в сторону, я прошёл в гостиную. Она была небогатой: пара скамеек посреди того, что было выставочной комнатой для повозок, несколько стеллажей с книгами, которые мы смогли отыскать, а также парочка столов. Главным же украшением здесь были окна. На место старых зеркальных панелей были поставлены витражи, изображающие Селестию, зовущую пони из яблоневых садов обратно домой. Я хотел тогда отплатить мастеру урожаем яблок, но единорог, изготовивший эти чудесные окна, отказался, взяв за плату только моё преданное служение Эквестрии. Стеклодел, как он тогда представился, частенько к нам заглядывал и всегда был желанным гостем в нашем доме. Гаучо всегда был рад его видеть, а Каса относилась к нему как к родному брату. У меня были явные подозрения, что они каким-то образом были связаны друг с другом, однако, учитывая её богатое прошлое, я даже не стал их расспрашивать. Вымотавшись за весь день, я наконец присел на скамью, радуясь, что смог принести домой останки столь многих. Сегодня я хорошенько потрудился, даже если считать непрошеную помощь, оказанную мне в пути.

Я повернулся к Шарм, которая уже расправилась со своей порцией, а затем и с остатками моей. Похоже, отец – или кем бы он там ей ни был – довольно скудно её кормил. Но также не стоит забывать, что у неё был ещё растущий, скорее всего, ещё подростковый организм. Отужинав, она зашла в гостиную и села рядом со мной. Я понял, что сейчас был самый подходящий момент для разъяснения кое-каких правил.

— Здесь все мы одна большая семья, — сказал я кобылке. — Мы работаем вместе, живём вместе, молимся вместе. Это единственные правила. И если ты хочешь с нами остаться, тогда тебе придётся найти себе полезное занятие.

Шарм подавленно опустила взгляд, словно сказанный мною слова буквально сломили её дух. Или же она не поняла, о чём я её прошу. Также не исключено, что я просто устал и надумал того, о чём она даже не думала. Так или иначе, я проводил её в одну из свободных комнат, а сам направился к своей. Какая-то часть меня надеялась, что она уйдёт посреди ночи.

Мебели в моей комнате было немного: кровать, манекен, служащий вешалкой для моей брони, и матрас, на котором я перед сном воздавал молитвы богине. Я провёл свои вечерние ритуалы наспех, с менее праведным благоговением, чем обычно, стараясь закончить их прежде, чем меня одолеет усталость. Сбросив обмундирование, я окунулся в мягкие объятья кровати, дав наконец своим усталым костям насладиться заслуженным отдыхом. Я уже было почти уснул, как вдруг почувствовал, что моя кровать прогнулась с одной из сторон. Развеяв нахлынувший сон, я увидел, как, заливаясь слезами, Шарм заползает ко мне в постель.

— Что ты делаешь, юная леди? — спросил я кобылку.

— Сэр приказал найти полезное занятие, чтобы остаться, — с трудом выдавила она сквозь слёзы. Нагнувшись, она выставила свой круп. — Пожалуйста, будьте нежней, я постараюсь не плакать.

Вскочив с кровати, я чуть не опрокинулся на спину, пытаясь отстраниться от единорожки.

— Стоп-стоп-стоп, — тут же воспротивился я. — Может, я так до конца и не объяснил, чего от тебя требую, но то, что ты сейчас предлагаешь, явно к этому не относится.

От услышанного её голова поникла, а слёзы начали скатываться на мою подушку.

— Разве не ради этого сэр привёл меня сюда? — спросила она дрожащим голосом. — Разве не поэтому все забирают молодых кобылок на пустошах?

— Похоже, ты меня приняла не за того пони, — объяснил я ей. — Ты здесь потому, что мне заплатили за твой вывоз. Недавно ты ведь сама так говорила.

— Чем же мне тогда здесь заниматься? — спросила Шарм. — Если не этим, то чем я смогу заработать здесь своё место?

— Ты ведь единорог, не так ли? — напомнил я. — Ты определённо владеешь магией и заклинаниями, которые нам могут пригодиться. Если же с этим ты не справишься, тогда я обучу тебя тому, чем занимаюсь сам. Работа, конечно, не из лёгких, но...

Она взглянула на меня своими тёмно-лиловыми глазами, поблескивающими от ещё не сошедших слёз. Закрыв глаза, я глубоко вздохнул.

— Итак, впредь ты больше не будешь предлагать мне своё тело, я ясно выразился? — она понуро кивнула в ответ. — Если же ты хочешь жить с нами, тебе придётся следовать нашим правилам. Здесь мы все одна семья, а члены семьи не трахаются друг с другом. Ни в постели, ни в Пустоши.

После этих слов зал наполнился ритмичным поскрипыванием кровати и блаженными стонами. Каса с Гаучо словно нарочито пытались выставить меня лжецом. Я прикрыл лицо копытом, издав протяжный стон.

— Ещё раз явишься в мою комнату, — вздохнул я, — и я выгоню тебя с парковки. Если ты готова работать вместе с нами – всё наше станет также твоим. Предлагать мне своё тело – это не работа. Надеюсь, я предельно ясно выразился? — она вновь кивнула, закусив губу. — А теперь марш в кровать, — приказал я Шарм. — Завтра нам рано вставать, и тебе ещё многому предстоит научиться.

Шарм спрыгнула с моей кровати и направилась к двери. Встав у порога, она обернулась ко мне.

— Спокойной ночи, сэр, — произнесла она.

— Меня зовут Садовник, — поправил я единорожку.

— Доброй вам ночи, сэр, — повторила она, закрыв за собой дверь.

Глава 3: Всему есть хвала

Сегодня было воскресенье.

Для любого пони на Пустоши это был бы очередной день борьбы за выживание. Какими бы ни были выходные старого мира, после войны они уже ничего не значили. Каждый день был тяжелым, и отдых мог только сниться.

Здесь же, на парковке, я тоже трудился по воскресеньям. Но сегодня никто не будет копать, равно как и крошить бетон. Кости не будут предаваться земле, а новые тела не найдут в ней покой. Воскресенье было днём поклонения нашей прекрасной богине – Селестии. Будучи ещё в своей смертной оболочке, она даровала нам этот день для отдыха, поэтому я и ещё несколько самоотверженных пони восславляли её, чтобы мир о ней не забывал.

Служба проводилась в полдень, когда солнце переливалось в стёклах наших витражей. Пони сходились из окрестных деревень чтобы услышать мою речь о покинувшей нас богине и вернуться в её объятья. Одолевая трудности пустошей, они приходили чтобы услышать мои проповеди и получить от меня дары. Конечно, не всех интересовало моё послание, но каждый пришедший мог получить награду вне зависимости от того, верил он или нет.

Я разбудил Шарм рано утром, чтобы она могла помочь мне с подготовкой. Её магия оказалась крайне полезной, когда мы начали наполнять бутылки чистой водой и перебирать яблоки. Эта неделя принесла нам богатый урожай, и я был благодарен возможности поделиться ещё большим количеством вяленых яблок со своей паствой. Знакомая толпа пони начала собираться в молитвенном зале, и большинство из них приходили с небольшими пожертвованиями для церкви. Их дары будут переданы наиболее нуждающимся или помогут нам улучшить производство. Гаучо собирал их пожертвования, каждому выражая благодарность на своём языке.

Каса как раз постирала белые рясы, в которых я уже проводил служение Селестии. Один щедрый пони очень кстати пожертвовал нам ещё запечатанную бутылку хлорки. Большую её часть пошла на дезинфекцию медицинских инструментов, но Каса всё же сохранила один стакан для стирки. Я, конечно, упрекнул её в столь необдуманном использовании подарка, но также и поблагодарил за заботу. Солнце вошло в зенит, и я направился на свою трибуну.

Стоящая предо мной паства была мне привычна. В ней, как обычно, можно было разглядеть как новые лица, так и пони, которые приходили на мои проповеди вот уже несколько лет. Я также заметил, что некоторые из прихожан не явились, и начал искать в толпе их родных. Слёзы горечи и утраты застилали их глаза, и я уже знал, что после служения они позовут меня в свои дома. Прежде чем начать, я прочистил горло.

— Братья и сёстры! — воскликнул я. — В этот солнечный день мы собрались здесь, чтобы восславить богиню нашу – Селестию. Новоприбывшим я с радостью готов представиться: меня зовут Садовник, и я приветствую вас на своей парковке. К вам у меня лишь одна просьба – прислушайтесь к моему посланию. То, что я предлагаю, безусловно, невелико, но, надеюсь, в моих словах вы найдёте для себя умиротворение.

Прокашлявшись, я начал рассказывать о чудесах солнца и жизни в пустошах. О том, как ежедневно на свет рождались всё новые жеребята и как они могут покончить с Пустошью, с который все мы уже успели свыкнуться. Я в очередной раз напомнил своей пастве, что не пройдёт и одного поколения, как к нам придёт спасение. Только если каждый из нас направит свои усилия на спасение нашего истерзанного мира, мы сможем выбраться из руин павшей цивилизации и стать для него новой путеводной звездой. Я призывал их делиться, но не со мной или церковью, а со всеми остальным, тем самым вернув напутствия Селестии о любви и мире.

Как обычно, месса спокойно подошла к концу. На выходе Каса с Гаучо раздавали прихожанам сушёные яблоки и воду. Пони, которых я недавно приметил, подошли ко мне и сообщили, что принесли с собой усопших, чтобы похоронить их на парковке. Молча кивнув, я последовал за ними к их тележкам.

Сегодня мне нужно было похоронить больше пони, чем за последние несколько недель. Рейдеры, умершие два дня назад, четверо пони, не переживших путь сюда, а также три любезно принесённых новых тела – всего получалось двенадцать новых могил. Такова жизнь тех, кто вызвался даровать мёртвым покой. Моя жизнь. Я принял их родственников, пообещав каждому личное семейное дерево. Напоследок я дал им в дорогу ещё немного воды с едой, чтобы облегчить их тяжёлую участь.

Высоко над головой небосвод озаряло солнце, нагревая своими лучами парковку, а также тела недавно умерших пони. Обычно по воскресеньям я не работаю, однако эта неделя выдалась довольно загруженной, и у меня не было желания превращать трупы в рассадник для болезней, оставляя их лежать на земле. Я позвал к себе Шарм и вручил ей кувалду.

Поначалу единорожка сторонилась трупов и их запаха, с трудом справлялась с рвотными позывами. Я тут же вспомнил, что для кобылки это было впервые и она ещё не научилась игнорировать зловоние, как это получалось у меня. Заглянув к себе в сумку, я достал мазь и нанёс её единорожке под нос. Сладкий аромат яблок перебьёт смрад разлагающихся трупов, тем самым избавив её от тошноты. По крайней мере, до тех пор, пока мы не закончим.

Кувалда оказалась совершенно неэффективна в её зубах. Она никак не могла толком ударить и несколько раз чуть не пришибла меня, когда резко замахивалась назад. После получаса долбления по бетону ей удалось выбить всего несколько кусочков. Видимо, колоть камни – тоже не её конёк. Я расколол бетон своей специальной кувалдой, сделав куски достаточно маленькими, чтобы она могла сгрузить их в тележку своим телекинезом. Каждый раз, когда она поднимала бетонный осколок, он начинал мерцать и извергать из себя небольшие чёрные сферы.

Эти шарики, размером не более игрушечных, катались вокруг тележки, пока Шарм складывала куски бетона. Использование магии её явно изматывало, поэтому спустя час она решила передохнуть. Я же предложил ей выпить свежей воды и спросил о этих сферах.

— Я и сама без понятия, — начала Шарм. — Практически каждый раз, когда я что-либо поднимаю, всегда начинают выпадать эти маленькие чёрные шарики. Мне так и не удалось найти им применения, поэтому я всегда их просто выбрасываю.

Я сказал ей, чтобы она отнесла их Гаучо. Если кто и мог найти им применение, так это он. Вернувшись, Шарм помогла мне вскапывать мягкую почву, располагающуюся прямо под слоем бетона, который мы убрали. Её магия оказалась куда полезнее, когда пришлось перекладывать большие кучи чистой земли, собирая их рядом с ямой. В этот раз из них не выпадали чёрные сферы, и она удивлённо на меня взглянула.

— Раньше каждый раз, когда я поднимала землю или камни, из них выпадали шарики, — заметила она. — Интересно, что же произошло?

— Я бы не переживал на этот счёт, — успокоил я её. — Нам меньше убирать, да и спотыкаться будем не так часто.

И тут я словил себя на мысли, что тоже хочу себе рог. Всего одним заклинанием я мог бы утроить свою дневную продуктивность и отремонтировать всё вокруг парковки. Возможно, приход сюда Шарм есть не что иное, как благословение Селестии, а не испытание моей воли, как мне казалось изначально. Вместо соблазна – и уж поверьте, это был ещё тот соблазн – Шарм оказалась наградой за мои попытки сделать Пустошь лучше. Я разделил ношу жизни и смерти с обитателями Пустошей, и теперь Селестия отплатила мне за мою щедрость, ниспослав эту кобылку, благодаря которой можно будет отдавать ещё больше. Этого хватило, чтобы наполнить мои глаза слезами счастья.

— Вы в порядке? — поинтересовалась она. Наблюдая за моими раздумьями, она видела, как слёзы наворачиваются у меня на глаза.

— Моя юная кобылка, — произнёс я. — Ты и представить себе не можешь, каким стала для меня благословением. Словно сама Селестия улыбнулась мне, ниспослав тебя мне в копыта. То, что ты можешь провернуть со своим рогом, куда больше всех моих возможностей. И я могу лишь уповать на то, что ты останешься здесь и займёшь моё место на парковке.

— Сэр, это очень любезно с вашей стороны, — ответила она. — Я рада, что хоть где-нибудь могу быть полезной.

Она окинула взглядом сотни яблонь, рассаженных на парковке и в теплицах, сияющих под лучами, подобно отлитому из золота городу.

— Вы и вправду сами всё это построили? — спросила Шарм.

— Да, — просто ответил я. — Теплицы оберегают деревья от бед окружающего мира. Благодаря покатым крышам можно собирать дождевую воду. И, если она оказывается безопасной, мы поливаем ей рассаду, даруя тем самым новую жизнь.

— Но зачем хоронить при этом пони? — она продолжила расспросы. — Зачем прилагать столько усилий к тому, что большинство пони просто оставили бы гнить на пустошах.

— Потому что жизнь порождает жизнь, — ответил я, оперевшись на лопату. — Без малейшей жертвы жизни не суждено зародиться на пустошах. Тебе также придётся жертвовать, когда обзаведёшься жеребятами? Ты отдаёшь всю себя, чтобы дать начало новой жизни. Примерно так же пони отдают жизни, чтобы прокормить остальных. Тела ушедших в мир иной разлагаются и удобряют землю для деревьев. В неё уходят наши пот, слёзы и кровь, взращивая деревья, словно детей. Плоды наших трудов возвращаются пони, и мы можем прокормить растущие поколения и на шаг приблизить наступление мира во всей Пустоши.

Я окинул копытом наши теплицы, парковку и строения на ней.

— С виду у меня так всего много, словно я богатейший жеребец в Эквестрии. Однако все эти владения не мои, а Селестии. Именно по её милости я здесь и мне благоволит успех. Богиня благословила меня своими дарами, чтобы я мог делиться с остальными, — рассказывал я, после чего встретился с ней взглядом.

У неё были самые прекрасные лиловые глаза, которые мне приходилось видеть, и на мгновение я в них словно утонул. Наконец, придя в себя, я вспомнил, что хотел сказать.

— Таковы мои жизненные устои, — подвёл итог я. — Но есть ещё одно правило, о котором ты должна помнить. Здесь мы со всеми делимся. Если к тебе подойдёт пони, просящий еды, ты его накормишь. Если его будет мучить жажда, ты дашь ему отпить из нашего колодца. Ты здесь потому, что Селестия хочет, чтобы мы делились больше. И с твоей помощью нам это удастся.

Выслушав меня, Шарм молча кивнула в ответ, и мы вернулись к работе. Спустя несколько часов пони были похоронены, а на их могилах были посажены деревца. Завтра Шарм будет помогать Касе, мы с Гаучо подвяжем яблони, а Селестия озарит нашу парковку тёплыми лучами солнца. Каждый привносил свой вклад, и, надеюсь, нам удастся приблизить возвращение той самой, былой Эквестрии.

---

Прошла где-то неделя с тех пор, как Шарм пришла на парковку. Необычайно долгая и полная разочарований неделя. Каждый из нас троих понял, что Шарм была абсолютным нулём во всех начинаниях. Попытки Касы научить её готовить закончились таким фееричным провалом, что она навсегда запретила кобылке подходить к плите. Гаучо также выгнал её из гаража, когда попытки Шарм отремонтировать тележку привели к взрыву, уничтожившим его новенький водосборник. После этого у неё остался последний вариант – стать моей помощницей. Однако мне было приятно работать в её компании, пусть она и не была сильно разговорчивой.

Мы подошли к оградительной стене, где нам с Гаучо предстояло расставить по местам кучи бетонных плит. Шарм направила свой рог на одну из куч, и его охватило слабое зеленоватое свечение. Куча плит также озарилась подобным свечением, над ней начало собираться облако пыли. Закружив над кучей, оно превратилось в идеально круглый шарик. Мы их собирали почти всю неделю. Каждый раз, когда она что-либо поднимала, появлялся очередной шарик. Гаучо просто не знал, куда их девать. Они были тяжёлыми и прекрасно катались, но при этом слишком большими для создания хороших подшипников. Мы хранили корзину с ними вне гаража, дабы случайно не споткнуться о них.

Я поинтересовался у неё, как много она может поднять своей левитацией. Как и всё, что касалось кобылки, вес оказался невелик. Ей удалось поднять и установить бетонный шлакоблок, однако следующий она даже не могла сдвинуть с места. Уж лучше что-то, чем ничего, ведь теперь Гаучо не надо было разворачивать свой подъёмник каждый раз, когда нам нужно было строить стену. Что тоже было хорошо, ибо эта дискорд-машина пугала меня пуще смерти. Дав Шарм несколько указаний, я оставил её с мешком строительного раствора.

Спустя час я вернулся к стене, чтобы проверить, как она справляется. Как оказалось, строить у неё получалось лучше, чем готовить. Выглядело, конечно, не шибко красиво, но если подумать, то на пустошах всё было таким же. Восстановленный ею участок стены был готов сдерживать любых существ пустошей, будь то пони или кто-либо другой. Восхищаясь и нахваливая единорожку за проделанную работу, я выбил тёмный шарик к нам на парковку. Может, нам сегодня наконец удастся найти им применение.

Но тут ко мне подъехал Гаучо, и его встревоженное лицо не сулило ничего хорошего. Он начал неразборчиво объяснять мне что-то про созданные Шарм сферы. Ухватив жёлтую коробочку за рукоять, он начал проводить ей над шариком, который я недавно сюда отбросил. Устройство защёлкало, подобно разозлённому радтаракану. Гаучо резко отпрянул от сферы, словно та была полна радиации. А судя по всему, так оно и было. Он потребовал от Шарм объяснения, как она это делает.

— Я без понятия, сэр, — заверила кобылка. — Они просто появляются. Я даже и не знала, что каждый раз создавала что-то радиоактивное.

Дослушав её, Гаучо провёл счётчиком Гейгера вдоль участка стены, которым занималась Шарм. Устройство не издало и звука. Гаучо внезапно ухватил меня за плечи и вновь принялся что-то тараторить, тряся меня как тряпичную куклу.

— То есть как это она может удалять радиацию? — спросил я в недоумении. — Ты и вправду считаешь, что это возможно?

Он уверил меня, что так и есть, ведь магия способна на многое. Нужно было лишь провести эксперимент для подтверждения теории. Я привёл обоих к колодцу и достал из него ведро воды. Она, несомненно, была полна радиации, как и вся подземная вода на пустошах.

— Шарм, будь любезна, подними воду из этого ведра — попросил я кобылку.

Сконцентрировавшись, она подняла над ведром водяную сферу. Как и предполагалось, из воды выпал шарик размером не больше крупинки. Пока я его вылавливал, жёлтая коробочка Гаучо сообщила нам, что вода теперь безопасна для питья. На секунду я пристально взглянул на это радиоактивное зёрнышко, после чего обратил своё внимание на Шарм. Её взгляд также был прикован к тёмной сфере, а лиловые глаза были полны слёз.

— Простите, — навзрыд извинялась она. — Я не хотела заражать вашу воду. Мне неподвластна эта магия, я никогда не умела её контролировать!

— Заражать? — ошеломлённо спросил я. — Шарм, деточка моя, эту воду теперь можно пить. Ты не заражаешь радиацией, ты от неё очищаешь, — заверил я единорожку.

Мои копыта трясло от восторга.

— Твой дар способен изменить облик пустошей навсегда. Благодаря ему, можно сделать обитаемой всю Пустошь. Конечно, нам придётся куда-то девать эти шарики, но... — посмотрев на стену, я медленно поднял взгляд к небосводу, раскинувшемуся над нашей оградой. — Возможно, ты станешь главной надеждой для целого поколения. Сообща нам под силу отстроить пустоши и нести слово щедрости всем её жителям.

Мне хотелось обнять её и одарить своей любовью. Мне хотелось пасть к ней в ноги и восславлять кобылку, подобно дару, коим она и являлась. Поднять эту единорожку на пьедестал и возгласить всему миру, что явилась спасительница, которая избавит наши земли и воды от губительной радиации. Но я не мог ничего этого сделать. Этот дар был для неё не благословением, а худшим из проклятий.

Стоит ей только покинуть наши стены, как она сразу же станет желанной целью для рейдеров, работорговцев или просто любого пони, желающего наконец передохнуть от нашего загрязнённого радиацией мира. Честные пони будут готовы убить кого угодно, лишь бы получить доступ к чистой воде и почве, которыми она сможет их обеспечить. Пони, которых я давно считал своими друзьями и приверженцами моего послания, без колебаний перебьют всю нашу семью, чтобы заполучить себе Шарм и её дар. Когда я наконец осознал всю тяжесть даров этой кобылки, то невольно осел в грязь. Благодаря одному небольшому открытию, Шарм превратилась из никому ненужной единорожки в одну из самых желанных целей во всей Пустоши. Похоже, Гаучо думал о том же и спросил, что же мы теперь будем делать.

— Что мы будем делать? — переспросил я. — Ничего мы не будем делать, Гаучо. Шарм такая же пони, как и мы с тобой. Она сама вольна определять свою судьбу.

— Вы же не собираетесь меня выгонять? — спросила она сквозь слёзы, которые опять собрались в уголках её глаз. — Богини, только не это, — взмолилась кобылка. — Прошу вас, позвольте мне остаться! Я сделаю всё, о чём вы попросите!

— Шарм, никто не будет гнать тебя туда, куда ты сама не хочешь идти, — уверил я её. — Я лишь хочу, чтобы ты осознала свои возможности и то, какие невероятные сила и потенциал в них заложены. Если ты сможешь научить этому заклинанию остальных, тогда тебе единолично удастся навсегда изменить лик Пустоши. Ты в состоянии избавить нас от того, что всех губит – вот в чём твоя сила. Ты можешь очистить землю, воду или даже воздух. Всё, что я когда-либо делал, не сможет сравниться с силой, которая в тебе заложена, Шарм.

Я тревожно заглянул ей в глаза.

— И вместе с этим теперь ты станешь для всех мишенью. Одни лишь главы Тенпони готовы будут заплатить миллион крышек любому, кто приведет тебя к ним.

— Пожалуйста, только не заставляйте меня туда возвращаться, — молила она. — После смерти моей мамы отчим больше не мог оплачивать аренду за жильё. Они нас тут же вышвырнули, сказав, чтобы мы больше не думали возвращаться. После всего этого мой отчим спился и начал винить меня в её смерти.

Она тяжело взглянула на бетонное покрытие парковки, словно пытаясь исчезнуть в его расщелинах.

— Они сложат головы сотен пони, лишь бы вернуть тебя обратно, — заверил я Шарм. — Здесь же? Здесь ты в безопасности. Сейчас ты способна на большее, чем кто-либо из нас, к тому же теперь мы в состоянии обеспечивать куда больше пони, чем это было раньше.

Я обернулся к Гаучо. Кивнув, он направился к гаражу, чтобы всё как следует подготовить.

— Это следует отпраздновать, Шарм. Твоё официальное принятие в нашу семью.

Глава 4: Всему есть искупление

Вот и пролетело три месяца.

Времена года сменились, и на место весны пришла знойная пора позднего лета. Я знал, что в скором времени должны нагрянуть осенние дожди, поэтому в свете приближающейся уборки урожая нам ещё много чего предстояло сделать. Летние грозы уже известили нас, к чему стоит готовиться, так что мы были готовы встретить величайший из всех сезонов: сезон дарований.

Прошедшие месяцы сделали Шарм сильнее, позволив её телу привыкнуть к работе на полях и пустошах. На моих глазах она превращалась из напуганного подростка в закалённого жителя пустошей. За эти месяцы ей не единожды приходилось встречаться со смертью, и не только во время очередной вылазки за умершими, но и когда ей собственными копытами приходилось убивать ради спасения нашего дома. Подобный опыт, конечно, оставил на ней свой отпечаток, но он никак не затронул её очаровательную внешность и непреклонное желание работать в паре со мной. Когда единорожка была рядом, я одновременно чувствовал как отраду, так и неутихающее волнение.

Меня, несомненно, тешило то, что мои наставления будут переданы поколению, которое не только поймёт смысл моего послания, но и сполна оценит все жертвы прошлого, отданные ради их будущего. До чего же приятно было общаться с тем, кто видел во мне личность, а не источник халявного яблочного виски. Я восторгался её магическим способностям и, не смотря даже на то, что теперь наша парковка была буквально завалена этими шариками, она смогла очистила наш дом от губительной отравы. Прямо сейчас каждый из нас чувствовали себя более здоровым и преисполненным жизнью, чем за все последние годы. За стенами простиралось выжженное радиацией пекло, но на землях парковки царила чистота и покой.

Что же меня по настоящему беспокоило, так это как быстро мы с ней сблизились. Каждую секунду она была рядом и внимала тем учениям, которые я пытался до неё донести. Спустя месяц я уже передал ей каждую крупицу своей мудрости. После этого я стал обучать единорожку различным проповедям, молитвам, а также обрядам восславления Селестии. Работая со мной бок о бок, она внимала моим наставлениям. С её помощью нам удалось расширить нашу парковку от парочки дюжин теплиц до более чем сотни. Именно поэтому мы были вынуждены засаживать ничейные земли между изгородью и стенами.

Вместо деревьев мы засаживали их пшеницей. Недавно к нам вновь наведался Стеклодел и принёс с собой подарки. Этими подарками были зерна, которыми мы, засеяв землю и присыпав её костной мукой, дадим начало новой жизни. Некоторые из моих последователей уже усомнились в целесообразности засеивания заражённой радиацией почвы. Я же уверил их, что Селестия воздаст верующим, но только если наша вера будет непоколебима. Мои наставления они восприняли с неохотой. Я не был знахарем, да и чудес не обещал, но мудрость, которой мне удалось с ними поделился, вселяла веру в мои слова, и я с радостью отплачу за это хлебом, взращённым на этой земле.

Но куда большей проблемой были шарики Шарм. Каждая частичка ничейной земли была очищена единорожкой, и теперь у нас стояло несколько тележек, полных опасных радиоактивных отходов. Гаучо сказал, что их можно было бы использовать в качестве топлива для радиационных реакторов, но подобное было за границами его научного понимания. Также мы поклялись, что больше никогда не будем их переплавлять, поскольку из-за подобных экспериментов одно из ближайших зданий теперь оказалось заражено радиацией. Этот просчёт всё же вылез нам боком: оказалось, что способности Шарм были крайне полезны в работе с неодушевлёнными предметами, но для живых существ процедура очищения становилось сущей пыткой.

Единственное применение, которое мы нашли опасным шарикам – это делать из них боеприпасы. Недавно нашу парковку посетил редкий гость: пегас, скитающийся в поисках пристанища на ночь. Разумеется, мы его приютили. Когда наш гость наткнулся на один из шариков, над которым экспериментировал Гаучо, он предложил использовать их в качестве сердечников для бронебойных патронов. Какими миролюбивыми бы мы ни были, Гаучо всё же прислушался к его идее и создал боеприпасы, с лёгкостью пробивающие цельные листы металла. Зарядив турели новыми самодельными патронами, он отблагодарил незнакомца несколькими бутылками яблочного виски.

После того, как мы снарядили максимально возможное количество патронов, я решил собрать все оставшиеся сферы в месте, где никто не смог бы на них наткнуться. Надев костюм радиационной защиты, я ушёл на небольшую прогулку, чтобы избавиться от целой тележки опасных шариков. В этот раз Шарм также умоляла меня взять её с собой, и вновь я вынужден был ей отказать, напомнив, что она подвергает себя опасности, каждый раз покидая стены нашего дома. Пустошь – не место для кобылы вроде неё.

В полукилометре от парковки находилось как раз подходящее место для хранения этих смертоносных сфер. Ещё до войны тут были возведены несколько бассейнов, которые располагались в здании, напоминавшем мне тренажёрный зал. Верхние помещение захламляли беговые дорожки, гантели, сгнивший спортивный инвентарь, тогда как бассейны внизу всё ещё были в отличном состоянии. Помнится, когда я только начинал хоронить мёртвых, то наткнулся на несколько скелетов.

Внутри размещалось два бассейна. Первый был округлым, глубиной почти в двадцать футов, и над ним возвышалась большая платформа для... чего-то. Я всё же не мог вообразить, зачем кому-то могла понадобиться пустая платформа с ведущими на неё ступеньками, если, конечно, этот кто-то не собирался с неё прыгать. Глубокое, укромное, обнесённое со всех сторон бетоном – это место будет идеальным хранилищем сфер. Здесь они никому не навредят и даже не будут просачиваться в грунтовые воды, тем самым уберегая наши будущие поколения от неприятных последствий. Выгрузив всю тележку в бассейн, я направился вглубь здания.

Второй бассейн отделяло от первого несколько толстых стен, и он был куда более мелким – глубиной до шести футов. Меня так и манило наполнить его водой, чтобы в одиночестве наслаждаться своим личным оазисом. Но для этого понадобилось бы столько чистой воды, что даже богатейшие аристократы Эквестрии с трудом смогли бы себе такое позволить, что уже говорить о бедных поселениях, которыми была усеяна вся Пустошь. Быть может, когда Эквестрия наконец станет единой и везде будут протекать реки чистой воды, внуки Касы смогут себе позволить подобную роскошь. Чтобы воплотить нечто подобное на пустошах, мне понадобился бы водный талисман либо же...

— Шарм... — сказал я себе. Её дар мог очистить подобное количество воды, но его использование в столь корыстных целях было за гранью моего понимания. Я ощутил несоизмеримое чувство вины от одной лишь мысли об этом, осознавая, что Селестия не простила бы меня за столь бездумное расточительство. Я должен был покаяться за свою корыстную и алчную мысль, а также...

— А что с ней? — раздался голос Касы. У меня чуть душа в копыта не ушла. Развернувшись, я уже достал кувалду, готовясь к схватке. Но в этом не было необходимости, так сзади я обнаружил лишь земнопони цвета корицы. Обронив молот, я принялся жадно хватать воздух. Я был уже слишком стар для подобных сюрпризов.

— Святая Селестия, Каса, что ты здесь забыла? — задал я вопрос. — Ты же должна быть на парковке.

— Я шла следом за тобой, — ответила она. — Разговоры о ней с самим собой уже говорят о том, что мне следует с тобой побеседовать наедине.

— И чего же ты такого хотела у меня спросить, что для этого понадобилось столь уединённое место? — поинтересовался я у Касы. Слегка оглянувшись по сторонам, она вновь посмотрела на меня.

— Ты счастлив? — наконец спросила она.

— Я хотел бы возрождения Эквестрии, — ответил я. — Об этом мечтают многие из нас. Разница лишь в том, что я тружусь ради достижения этой цели, а не прячусь по пустошам в ожидании смерти, — даже я содрогнулся от столь резкого высказывания. Нужно будет покаяться за своё грешное высокомерие. — Суть в том, что не важно, счастлив я или нет.

— Но почему? — спросила она.

— Потому, что меня благословили, — сказал я в ответ. — Мне была дана миссия и инструменты её выполнения. Ты, Шарм, Гаучо, парковка – все вы дары Селестии, и с вашей помощью я могу восстанавливать пустоши. Использовать такие подарки судьбы в корыстных целях – это верх расточительства столь ценных и редких на Пустоши ресурсов. Неважно, счастлив я или нет. Я делюсь потому, что это правильно.

— И каково же твоё вознаграждение? — спросила Каса. — Ведь Селестия не могла возложить на тебя миссию, не пообещав воздать за неё сполна?

— Не то чтобы я верил, что голос падшей богини и вправду говорил со мной, — произнёс я. — Иначе я был бы безумцем. Щедрость сама собой является наградой, Каса. И тебе это известно. Мне ничего не нужно, кроме простых потребностей моего бренного тела.

— Все чего-то хотят, — настаивала Каса. — Подавляя свои желания, ты лишь порождаешь жадность, а она для тебя – злейший враг на пустошах.

— И с чего ты это взяла?

— Ты сам говорил, что пони желают того, чего у них никогда не будет, — ответила она. — Жадность – главный бич Пустоши, и все грехи исходят от неё. Отречься от всего значит, что твоё желание сильнее, чем кто-либо может себе вообразить. Ты самый непреклонный из всех, кого я когда-либо знала, и если перед тобой есть намечена цель, то тебя уже ничто не остановит. Ты бы cровнял с землёй половину пустошей, если бы тебя об этом кто-то попросил. Поэтому я снова тебя спрашиваю: чего ты хочешь?

— Возрождения Эквестрии, — ответил я вновь. — Это всё, чего я когда-либо желал.

— Чушь собачья, — возразила она. — Ты хочешь Шарм.

Я заглянул в её оранжевые глаза, отказываясь верить в то, что она смогла сказать нечто подобное.

— Почему тебе так кажется? — спросил я. — Почему ты так говоришь?

— Не вижу, чтобы ты это отрицал, — подметила она. — На пустошах ты можешь казаться богом среди пони, но при этом ты остаёшься вполне смертным жеребцом. Я замечала, как ты на неё смотришь. Вы так много времени провели вместе, что я поражена, как это у вас до сих пор ничего не получилось.

— Она ещё дитя! — резко возразил я.

— Она кобыла, — парировала Каса. — Да, Шарм ещё юна, но она же души в тебе не чает. Мы с ней часто разговариваем, когда ты уходишь в пустоши на сбор. Она хочет осчастливить тебя сильнее, чем ты можешь себе представить.

— И что с того? — спросил я. — Мне не суждено быть с ней. Попросить её о чём-то подобном – всё равно что наплевать на все принципы, которыми я дорожил. Мои желания ничего не значат, и никогда не значили.

— Ты ей уже об этом говорил?

— В ночь, когда она впервые сюда пришла, я объяснил ей, что члены семьи не трахаются друг с другом, — ответил я.

— Но Гаучо и я...

— Вы женаты, — перебил я Касу. — Всё, что вы делаете – это ваша любовь. То чем, вы занимаетесь, ясно говорит о силе вашей любви. И раз уж о ней зашла речь, то это правда что...

— Да, — улыбнулась Каса. — Уже как месяц. А спустя год, на нашей парковке зацокают маленькие жеребячьи копытца, — я улыбнулся, услышав это. Ничто не осчастливит меня сильнее, чем возможность увидеть ребёнка моих двух лучших друзей.

— Тогда что мы здесь с тобой забыли? — спросил я, указав на пустой бассейн. — Давай же вернёмся на парковку и отпразднуем это!

— Ты так и не ответил на мой вопрос, — напомнила она. — Чего же ты всё-таки хочешь? — я хорошенько задумался над этим вопросом. Разве у меня не было простых плотских желаний? Мне было так отрадно делиться столь многим и с улыбкой в душе наблюдать, как мои друзья продолжают круговорот жизни на пустошах. Быть может, их дитя станет спасением Эквестрии.

— Я не желаю ничего, окромя того, что у меня есть, — ответил я наконец. — Если я чего и хочу, так это видеть наши земли чистыми, твоих детей здоровыми, а мир – вновь живущим в гармонии, как это было раньше, — я окинул взглядом пустой бассейн. — Хочу, чтобы вода в реках была чиста, а подобные места опять наполнял смех. Хочу вернуть мир, каким он было ещё до войны, — после этих слов я взглянул Касе в глаза. — Всю свою жизнь я хотел лишь этого. Все остальные мои желания не имеют значения. Мирские утехи доступны тем, кто не собирается делиться своими благами. Мне не нужен бассейн, в котором можно плавать. Не нужен красивый домик с бескрайней лужайкой. Не нужна любовь прекрасной молодой кобылы. Все эти желания мне недоступны, и жаждать их – всё равно что поселить жадность в своём сердце, — услышав это, Каса лишь прискорбно покачала головой.

— За всё время, что я тебя знаю, ты ещё ни на кого так не заглядывался, будь то кобыла или жеребец, — произнесла она. — Ты простой смертный, Садовник, и однажды тебе придётся это понять.

— Я пытаюсь быть выше этого, — парировал я. — Много ли на нашей парковке пони, пришедших ради богатства? Или секса? Или власти? Я не стану уподобляться остальным, даже если из-за этого мне предстоит умереть в одиночестве посреди пустошей. А как же наставления, которые ты передашь следующему поколению? Уверена ли ты, что твой ребёнок пойдёт по твоим стопам? — тяжело вздохнув, я наконец заключил. — Не этого я хочу от Шарм. Мне хочется видеть в ней дочь, которой у меня никогда не было. И от одного лишь осознания, что я думал о ней... таким вот образом, мне становится тошно до глубины сердца. Помнишь ту неделю, когда я ушёл в пустошь? Это было покаяние за совершённый мною грех. Я не образчик добродетели, коим хочу казаться, и, боюсь, однажды мои недостатки разрушат все многолетние труды, как карточный домик.

— Тогда тебе ещё не ведомо, что значит даровать, — сказала Каса. — Ты можешь отдать всё, что имеешь, всё, что выращиваешь, но тебе не удастся понять, что такое дарование, пока сам не будешь готов отдать всего себя кому-нибудь другому, — она отстранилась от меня. — Я была куда лучшего о тебе мнения, Садовник.

Её слова ранили меня не хуже лезвия. Каса всегда была моей путеводной звездой, и, раз она во мне разочаровалась, значит, я свернул с верного пути. В конце концов, чего плохого в том, чтобы быть смертным? Иметь то же, что есть у них с Гаучо? Я покачал головой. Она ошибалась. Я был выше этого, и мне нужно было это доказать.

Я последовал за кобылой на парковку, стараясь не глазеть на её круп. Каса была красавицей, но, так же как и Шарм, для меня она была запретным плодом. Я никогда не думал о ней ничего подобного, но наша беседа заставила меня задуматься обо всём, чего я избегал все те года, пока нёс знамя великодушия.

Разумеется, я сторонился воровства. Избегал убийств, если была на то возможность. Воздерживался от пьянства и наркотиков, коими была усеяны все пустоши. Не поддавался искушениям тела, но ради чего? Делало ли это меня это лучше остальных? Сильнее? Более приспособленным для выживания? Или же это попросту был способ возвыситься над остальными? И тут меня осенило.

Причиной отказаться от собственных удовольствий была помощь окружающим. У меня попросту не осталось бы на это времени, займи я свои мысли личными проблемами. Призывать других делиться, не отдавая при этом всё, что у меня есть, было бы верхом лицемерия. То, что я хранил ради Селестии, предназначалось для всех пони на Пустоши, а не для собственной наживы. Порой мне приходиться напоминать себе об этом, когда я собираю яблоки или же разливаю остальным воду. Всё, что я даю – это дары Селестии, и забрать их себе означает навлечь на себя её гнев. Подобные раздумья успокаивали меня, хоть мне ещё и предстояло покаяться за недавние мысли, полные жадности и высокомерия.

Обычно я каялся, ища путников на пустошах и исполняя любую их просьбу. Пока у меня было чем делится и желание не перечило моим принципам, я мог помочь чем угодно. Многие просто просили у меня кое-что из моих вещей, тогда как остальные хотели, чтобы я проводил их в качестве охранника. Как-то раз один пони попросил меня почитать своему жеребёнку сказку, потому что сами они читать не умели. За неделю моего отсутствия я успел сопроводить караван в Филлидельфию и обратно.

Но сегодня не нужно было искать, ведь я уже знал, кому предложить свою помощь. Когда я сказал Касе, что должен заработать у неё прощения своих грехов, она лишь покачала головой, сказав, что ей ничего от меня не нужно. Когда я всё же настоял, она привела из сада Шарм и потребовала искупить мою вину перед единорожкой. Я нервно зашаркал ногами, раздумывая о том, какой же будет её просьба.

Она попросила разрешения присоединиться ко мне, когда я отправлюсь в очередную вылазку на пустоши. Я хотел отказаться, укрыть её за этими стенами, как можно дальше от радиоактивного пекла, ждущего её снаружи. Но раскаяние требовало жертв, и теперь пришёл мой черёд. Я согласился и попросил Гаучо изготовить для единорожки бронекостюм. Как оказалось, он предусмотрел необходимость в подобном снаряжении, заранее сделав для неё комплект кожаной брони.

На следующее утро мы с Шарм выдвинулись вглубь руин Мэйнхэттена в поисках давно ушедших жителей Эквестрии. Она слепо следовала за мной, и её неопытность стала бросаться в глаза. Конечно, Шарм всё время хранила молчание, однако её поступь была ужасной, ведь она постоянно задевала ногами различные вещи в самый неподходящий момент. Сегодня я был больше обеспокоен возвращением кобылы домой в целости и сохранности, нежели поиски погибших пони. Мёртвые могли подождать ещё один день, но потеря Шарм была недопустима для пустошей. Мы шли к району, который я знал как относительно безопасный.

Я поведал ей о характерных для нашего задания опасностях, которые поджидали нас в городских руинах. Мёртвые зачастую находились рядом с живыми, и тела отбрасывали достаточно далеко, чтобы забыть о их присутствии. Нашей задачей было сохранить память об ушедших и наконец упокоить их бренные останки. Мертвецы не могли нам навредить, и она знала, что даже самый жутко осквернённый труп не стоило бояться. Живые были куда большей проблемой. Среди руин можно было встретить всего два вида пони. Три, если брать гулей за пони, коими я их не считал. Тела гулей были слишком облучены для порождения новой жизни, поэтому я по возможности старался сжигать их трупы.

Мусорщики – превосходные помощники в руинах Мэйнхэттена. Они были из тех пони, которые могли пробраться куда угодно и поделиться местонахождением тел усопших. Большинство из них были доброжелательными и готовыми послушать мои речи, даже если их не особо интересовала идея возрождения. Мусорщики были прирождёнными исследователями, и фермерство их мало привлекало. Однако они находили мудрость в моих словах и постоянно следовали моим советам, куда бы ни отправлялись. К тому же, как оказалось, они были чрезвычайно отзывчивыми. Далеко не единожды мне приходилось идти с мусорщиками через здания, полные скелетов, и видеть, как они бросают свои дела, чтобы помочь мне их вынести. Так что они были хорошими ребятами.

А вот к рейдерам я не испытывал подобной симпатии. Я слишком часто получал от них копытом или ножом, чтобы доверять пони с наплечниками из покрышек. Да, некоторые из них маскировались под мусорщиков и охотились на торговцев, но, как показывает практика, из большинства пони с меткой в виде чего-то кровавого обычно получаются никудышные деловые партнёры. Я не испытывал сожаления, когда узнавал про поглощённые пустошами лагеря рейдеров, как и не чувствовал жалости, закапывая кого-нибудь из них. Рейдеры были полной противоположностью всему, во что я верил. Они брали, не давая ничего взамен. Они оскверняли тела погибших, вместо того чтобы их хоронить. Они шествовали по пустошам, насилуя и грабя всё на своём пути, словно вымирание стало лишь вопросом времени и они были последним нашим поколением. Пони заслуживали лучшего.

Я отвёл Шарм в заброшенное офисное здание, признаков жизни в котором не было вот уже несколько лет. В помещениях царили пыль и разложение, а выветрившиеся трещины говорили, что неумолимое время вскоре всё здесь обрушит. Многими годами ранее я приходил сюда, однако был выдворен созданиями, засевшими глубоко в недрах этих руин. Тогда эти насекомые меня страшили и вызывали сильный дискомфорт. С другой стороны, блотспрайты послужат отличной проверкой для Шарм, и если понадобится, то я разберусь с их выводком.

Несмотря на одинаковые цвета шерсти и гривы, Шарм не разделяла мой врождённый талант в обращении с холодным оружием. Тем не менее, она на редкость хорошо обращалась с пистолетом, которым со мной расплатился её отчим – мелкокалиберным револьвером с никудышной убойной силой, но зато с приличной точностью и надёжностью. Ей инстинктивно было известно, как и куда следовало целиться для достижения лучшего результата, и вскоре она отстреливала блотспрайтов быстрее, чем те успевали появляться. Мне уже было жаль тех, кто недооценит эту единорожку. Она была прирождённым стрелком, и её открывшиеся способности в обращении с огнестрельным оружием стали приятным сюрпризом после полной разочарований недели.

Спустя час тренировочной стрельбы по блотспрайтам я начал учить Шарм, где надо искать тела. Большинство из этого она уже знала, просто слушая мои разговоры в поле. Я вновь ей напомнил, как сильно пони любили укрываться от конца света в уборных, а также под столами и в разного рода безоконных помещениях. По пути она обнаружила несколько запертых дверей. Я выбил их для неё, и за ними она обнаружила ещё больше тел. Я подсказал Шарм, что когда-то мертвецы тоже были живыми и, чтобы найти их, порой нужно поставить себя на место пони, охваченного паникой.

В общей сложности мы нашли дюжину скелетов в этом офисе. Когда в Эквестрии пробил судный час, пони работали здесь чисто для виду, посему этот безмолвный склеп оказался скромным на тела. Не такого улова я здесь ожидал. Нам всё же удалось найти на верхних этажах несколько ценных устройств, включая парочку энергетических кристаллов, питающих коляску Гаучо. Он точно обрадуется, и это ещё мягко сказано.

Также на последнем этаже нам удалось обнаружить приличный запас медицинских препаратов в на удивление хорошо укомплектованной аптеке. Целая куча обезболивающих, противорадиационных препаратов и зелий всех цветов и разновидностей стала нашей сегодняшней наградой. Собрав их, мы двинулись дальше осматривать здание. К сожалению, мы с Шарм не разбирались в терминалах, поэтому тайны этого места останутся для нас загадкой. Всё, что хотели поведать пони прошлого, так и останется неуслышанным. Собрав всё, что можно было потом продать или использовать, мы направились в фойе к нашей тележке.

Само фойе особо не впечатляло, ведь две сотни лет разложения внесли свою лепту во всеобщий гнетущий вид. Пол был украшен большой розой ветров, и а по найденными визиткам я понял, что эти пони были частью юридической системы, существовавшей задолго до нашего рождения. Снаружи раздались тихие шаги. Услышав их, я остановил Шарм у входа в фойе и велел ей спрятаться. Достав револьвер, она укрылась за дверным проёмом.

В здание вошло трое пони, облачённых в типичную для рейдеров броню. На шее одного из них было ожерелье, свисающее между шипастыми наплечниками. Завидев меня, они достали своё оружие, на что я тут же отреагировал, расчехлив свой молот. Я предупредил их, что если они не хотят стать свежим удобрением для моей парковки, то им лучше не подходить. Страх от осознания последствий взял верх над одним из пони, и тот ускакал прочь. Оставшиеся же, либо из-за собственной дерзости, либо из-за действия наркотиков, не вняли моему предупреждению и рванули в атаку.

Один зашёл на меня слева, размахивая монтировкой в своих зубах. Нырнув под удар, я пнул его по ногам, повалив тем самым на землю. При падении он сломал свою челюсть о напольную мозаику розы ветров. Обрушив молот на череп рейдера, я положил конец его мучительной жизни, украсив фойе кровью и серым веществом. Свершив сей акт милосердия, я обернулся и впечатал копыта в грудь следующего пони. Его отбросило на стоявший позади стол. Когда рейдер упал на землю, я услышал знакомый хруст ломающихся костей. Он завопил от боли, безуспешно пытаясь пошевелить своими задними ногами. Я направился к нему, всё ещё держа молот на изготовке.

— Почему? — задал я ему вопрос. — Ещё ни разу в жизни мне не удалось добиться от рейдеров ответа на один вопрос: почему они живут подобной жизнью? Сейчас ты умрёшь, как и многие, кто были до тебя. Можешь ли ты мне поведать о своём образе жизни? Я хочу знать, какая сила вами движет, чтобы в будущем не дать остальным молодым пони также впустую потратить свои жизни.

Среди огромного обилия ругани и угроз я узнал, что однажды он был обычным жителем деревушки, которую вырезали рейдеры. Окончательно утратив надежду на светлое будущее, жеребец облачился в рейдерские доспехи и отправился в руины павшего города, чтобы окончательно уничтожить остатки пони, коим он однажды был. Ему казалось, что сами богини отреклись от Эквестрии, и теперь он должен жить так, словно у мира не было уже надежды на спасение.

Как же легко этот пони скатился в безумие. Было горестно осознавать, что лежащий передо мной изувеченный жеребец когда-то был нормальным членом общества. У него были соседи, друзья, родные. Теперь его семьёй стали любые свихнувшиеся наркоманы, которые не пытались его убить или изнасиловать. Он не вызывал у меня ничего, кроме жалости. Возможно, у рейдеров была непростая жизнь, однако они сами решили стать теми чудовищами, в каких превратились. Я спросил, чего он сейчас желает, ведь, чем бы оно ни было, это станет его последним подарком при жизни. На мгновение его разум прояснился, и он попросил о безболезненной смерти. Калека вроде него станет всего лишь мишенью для садистов, и остатки его жизни обернутся для него невообразимым кошмаром. Приняв его пожелание, я ввёл ему огромную дозу недавно найденных обезболивающих. Прежде, чем уснуть, он поблагодарил меня, также сказав, что хотел бы увидеть безрассудство своих действий прежде, чем стало слишком поздно. Его голова легла на прохладный кафель, и дыхание остановилось.

Шарм спросила, почему я истратил дорогостоящие припасы на кого-то столь ничтожного, как рейдер, вместо того чтобы просто пристрелить его. И я ответил ей, что милосердие – это величайший из даров, который мы способны предложить другому пони. Приставив ему пистолет к голове, мы лишь заставили бы его умереть в страхе. Он и без того влачил жалкое существование, а смерть без мучений могла быть первым актом щедрости, который ему приходилось видеть за долгие годы своей жизни. Шарм помогла мне оттащить тела рейдеров к нашей тележке. Сгрузив в неё погибших, мы покинули здание и вышли наружу.

Сбежавший рейдер вернулся с полудюжиной своих дружков. Большинство было вооружено огнестрельным оружием, однако один из них нёс при себе меч. Им был фиолетовый единорог, чья броня не особо отличалась от моей. Он потребовал отдать им мою тележку, а завидев Шарм, и её в придачу. Вежливо отказав, я предложил им идти своей дорогой. Шарм мне не принадлежала, и да проклянут меня обе богини, если я позволю упасть хоть одному волоску с её чёрной гривы. Пони бросились в атаку, и я приказал ей укрыться в здании.

Когда они открыли огонь, я резко отгородился от них тележкой. Пока я сокращал дистанцию, трупы их павших товарищей поглощали большую часть пуль, а толстая металлическая обшивка телеги делала все их выстрелы напрасными. Я сменял одно укрытие другим, отвлекая их огонь на себя. На секунду один из ближайших пони потерял меня из виду. Выскочив из-за развалин, я ухватил рейдера за плечи и повалил его с ног, заставив оставшихся рейдеров обернуться и открыть по мне шквальный огонь. Их друг послужил мне отличным щитом. Тело истекающего кровью пони я отбросил в двух стоящих рядом рейдеров. Они были сбиты с ног своим же мёртвым сотоварищем. Метнувшись из укрытия к павшим противникам, я ударил их головы друг о друга, раздробив обоим черепа.

Внезапно, пуля угодила мне в бедро. Хоть моя броня и поглотила большую часть поражающей силы, я всё равно ощутил резкую боль, когда возникла гематома. Выстрел, затем ещё один отскакивали от моей брони, покрывая кожу синяками. Я прыгнул за булыжник и подобрал их оружие. Им оказалось нечто вроде штурмовой винтовки. Она крайне неудобно лежала в зубах, зато достаточно эффективно помогла мне уложить очередного пони, заставив последнего участника перестрелки укрыться в развалинах. Он вновь выглянул, чтобы сделать прицельный выстрел, как вдруг из разрушенного здания позади меня раздались выстрелы пистолета Шарм. Обе пули угодили прямо в затылок рейдера, и тот замертво повалился на землю. Отбросив винтовку, я обратно взялся за кувалду. Фиолетовый единорог принял на себя мою атаку, и наши меч с молотом скрестились.

Вскинув копыто, он задел мой висок. Мой шлем зазвенел, и я тут же пригнулся под ударом его меча. Я слышал звук свинца, отскакивающего от брони единорога, сопровождаемый выстрелами пистолета Шарм. Его броня была в ровню моей, так же как и боевые навыки. Мы кружили, делали ложные выпады, пытаясь найти брешь в обороне.

— Почему? — спросил я его. Я пригнулся под очередным ударом и взмахнул собственным молотом. Он кружил вокруг моей кувалды, словно это был вальс. — Неужели у тебя нет никакой цели, помимо очередного предстоящего рейда?

— Ты даже не представляешь, за чем я сюда явился, Садовник, — ответил он. — Отдай мне девчонку, если не хочешь потом об этом пожалеть. Поверь, тебе лучше не становиться врагом Эндера.

— И какая жизнь её с тобой ожидает? — воскликнул я. — Жизнь, полная изнасилований и пыток? Сломите её окончательно, превратите в очередного дикаря с пустошей? И, когда с ней вдоволь наиграетесь, просто выбросите? Оставите её лёжа умирать, прямо как своих приспешников?

— Эти пони были лишь инструментами в достижении конечной цели, — произнёс Эндер. — Они оказались столь же бесполезны, как и ожидалось. Но ты... — взгляд его жёлтых глаз встретился с моими. — Ты из тех пони, которых Красный Глаз желал бы видеть среди своих генералов. Мне известно о тебе, Садовник, как и о твоих великих свершениях.

— И с чего бы мне хотелось к нему присоединяться? — поинтересовался я. — Путь к его цели вымощен жизнями рабов. Весь его город возведён на спинах беззащитных пони. Быть может, мы и разделяем взгляды о возрождении Эквестрии, однако его глазам не суждено узреть истину.

— Истину? О том, что все пони эгоистичны в своих порывах? — заявил Эндер. — То, что они слишком тупы и корыстны для работы ради общего блага? Во всей Пустоши лишь вам ведомо такое слово как "дарование". Я слушал твои проповеди, Садовник. Ел твои яблоки, пил твою воду. Как думаешь, долго ли ты сможешь бороться с натиском пустошей?

— Столько, сколько потребуется, — ответил я. Из здания донёсся ещё один выстрел, который угодил в неприкрытую часть шкуры единорога. Изогнувшись от боли, он открылся для моего молота. Удар раздробил его переднюю ногу и отправил на землю под аккомпанемент всевозможного мата. Я встал над ним и был готов совершить последний, смертельный удар.

— Пощади, Садовник, — взмолился он. — Даруй мне своё милосердие.

Мой взгляд опустился на единорога. Даже если я его отпущу, он будет уже не в состоянии напасть на меня, но всё же что-то в этом пони говорило мне, чтобы я не оставлял его в живых. Он не был рейдером, нет, он был кем-то гораздо более опасным. Однако Селестия требовала прощения для всех пони. Скрепя сердце, я всё же отложил свой молот.

— Тебе только что было дарована пощада, — обратился я к нему. — Впредь если я тебя увижу вновь, то следующим моим даром станет дар погребения. А теперь прочь с глаз моих.

Единорог подобрал свой меч и скрылся в развалинах города. Шарм наконец вышла из разрушенного здания, чтобы взглянуть на поле минувшей битвы. Она спросила меня, почему я его не убил. Я же ей объяснил, что он молил о пощаде, а Селестия требует от нас проявлять милосердие к любому, кто его попросит.

Загрузив в мою тележку тела и припасы рейдеров, мы отправились домой. Я надеялся, что к следующей неделе заражение сразит фиолетового единорога и мне удастся предать его тело земле. Но всё же эта надежда была слаба, и я начинал беспокоился, что скорее рано, нежели поздно, мои грехи жадности, блуда и гордыни таки погубят меня.

Глава 5: Всему есть утраты

Очередные девять месяцев пролетели как одна неделя.

Способности Шарм обеспечили нас большим количеством воды, чем мы были в состоянии раздать, и вскоре нам пришлось нанимать сильных юнцов для доставки воды всюду, где в ней была нужда. Рейдеры вновь начали досаждать, поэтому пришлось нанимать охрану для сопровождения поставок воды. Каждая статья расходов отнимала у меня то, что я мог раздать остальным. Каждая отданная охранникам крышечка могла быть потрачена на еду для очередного жеребёнка. И тут я осознал, что перепроверяю числа и счета и, словно довоенный бизнес-пони, пытаюсь извлечь максимальную пользу из каждой крышечки. Кроме этого, я осознал, что стал всё меньше уделять времени усопшим на парковке и всё больше начинал походить на воротилу.

Я ненавидел это.

Как же я тосковал о тех простых деньках, когда надо было лишь хоронить мёртвых и восславлять нашу богиню. Каждое воскресенье знаменовало приход новой паствы: ещё больше пони, которых надо накормить, ещё больше бутылок, которые надо наполнить. И каждое воскресенье я отдавал всё, что у меня имелось, но всё равно этого было недостаточно. Наша парковка стала заложницей собственного успеха. Приходящие семьи полагались на нашу четвёрку. Мы занимались благотворительностью, спору нет, но теперь на наши пожертвования пони ничем не отвечали. Каждое воскресение десяток новых прихожан собирались у ворот парковки, и никто ничего не приносил для помощи остальным. Мне казалось, что мои послания пропускают мимо ушей, и впервые со дня погребения моего друга я чувствовал себя потерянным. Не только лишь моя вера пошатнулась, но также я начал осознавать, что меня всё сильнее тянет к Шарм

Мы проработали бок о бок вот уже почти год. Из той робкой юной кобылки, которую я спас от пьющего отчима, она расцвела в прекрасную кобылу. Она приняла мои проповеди к самому сердцу и отдавала всю себя не меньше, чем я. Вместе наша щедрость озаряла Пустошь вокруг парковки и наполняла всех пони надеждой. Я заметил, как пытаюсь держаться от неё подальше, опасаясь, что не устою перед страстью к плотским утехам и попрошу её о том, чего она не должна давать.

Вновь настало воскресенье, и я вновь одел рясу, чтобы провести очередную проповедь о щедрости. Я глянул через ворота на собравшуюся толпу из сотни пони. У каждого из них были свои склянки, вёдра и кувшины. Я взглянул на шумящее у ворот столпотворение ждущих лишь возможности наполнить свои ёмкости нашей чистой водой. Требованиям не было видно конца. Я поймал себя на мысли, что эгоистично хочу их всех разогнать, выбить у них все их вёдра и склянки и потребовать ответа на вопрос: Что ты сделал сегодня для ближнего своего? Но какое право я имел судить? Я был здесь чтобы дарить и отдавать всего себя, пока Селестия не будет удовлетворена моими усилиями. И так я буду поступать вплоть до своего последнего вздоха.

В тот день моя проповедь была куда более тяжёлой, чем обычно. Она была мрачным напоминанием тем, кто брал, но не даровал ничего в ответ, что их ждут самые тяжкие времена, когда рог изобилия наконец иссякнет. Под конец проповеди я сделал объявление, что в связи с надвигающимся сезоном бурь служения на следующей неделе не будет. Также я напомнил, что не стоит забывать очищать дождевую воду и что мёртвые тоже заслуживают почтения. Я заметил, что в последнее время всё чаще говорю в своих посланиях о щедрости, но при этом забываю всем напоминать о их обязанностями перед павшими. Толпа разбрелась в стороны, волоча свои вёдра и склянки к себе домой.

Месса подошла к концу, и я отбросил свою рясу в угол. Меня просто тошнило от того, что меня слышала сотня пар ушей, и всё равно никто из них так и не внял моему посланию. Пони покидали ворота парковки, иногда ворча и жалуясь на то, как мало я им сегодня дал. Полнейшее отсутствие благодарности заставляло меня чуть ли не рвать в отчаянии волосы из своей гривы. Где же я совершил ошибку? До прихода Шарм мы мало чего могли предложить, и всё равно верующие помогали нам, чем только могли. Теперь же, когда у нас всего вдоволь, к нам приходят незнакомцы со всей округи чтобы сорок пять минут простоять мою проповедь, и наполнить водой свои ёмкости. Неужели не было другого способа передать моё послание?

Шарм умоляла меня научить её чтению проповедей и проводила бесчисленное количество часов рядом со мной, пока я составлял свои наставления. Несмотря на её робкий голосок, она тоже открыла в себе ораторские способности и могла читать перед собравшимися полноценные проповеди, поэтому мы решили, что теперь она может комментировать священные писания. Она уже переросла ту робкую пони, которая преклонялась и раболепствовала перед каждым моим словом. Теперь она стала важным членом нашей семьи, отдающим себя во имя послания, которое мы пытались донести до пустошей. От этого моё влечение к ней становилось лишь сильнее. С приходом воскресенья я решил покинуть наш дом в поисках мёртвых среди руин Мэйнхэттена, стараясь держаться поодаль от неё.

В полнейшей тишине я потрусил вглубь руин Мэйнхэттена. Ко мне поступили сведения об очередном убежище в подвале разрушенного почтового отделения. Надеюсь, там мне удастся найти ещё тела погибших, также как и припасы, которые я смогу раздать своим прихожанам. Будет приятно отойти от расчётов и вновь приступить к поискам и погребению давно умерших пони. Это навеяло воспоминания о простых временах ещё до прихода Шарм, когда я мог дать лишь то, чем делились со мной мёртвые.

Да что ж с этой кобылой, я никак не могу выкинуть её из головы. Она стала моей преемницей во всём, чём только можно. Она читала молитвы и лечила не хуже меня, а её сила позволяла ей даровать больше, чем кто-либо во всей Пустоши. Она стала тем, чего требовала от нас сама Селестия: истинным воплощением добродетели на пустошах. Она отдавала каждую частицу себя и не просила ничего взамен. Возможно, пришло время мне отдать свой последний подарок. Я передам парковку в её копыта и перееду в новый город, чтобы распространять моё послание о щедрости. Это решит все мои проблемы одним махом. Новый приход нашей церкви позволит Шарм и дальше делится с жаждущими, а я смогу держаться подальше от соблазна.

Позади меня из руин раздался треск разбитого стекла. Водоворот мыслей о проблемах, связанных с успехом, притупил моё восприятие окружения. Я проклинал себя за то, что позволил себе потерять бдительность. Теперь какой-то пони вынужден будет умереть от моего молота из-за того, что я был не достаточно осторожен и не смог обойти его стороной. Интересно, сколько добра я приношу, вырезая пони с одного конца пустошей по другой? Из-за развалин показалась василькового цвета ножка, и я с облегчением вздохнул. Это была всего лишь Шарм.

— Ты ведь понимаешь, как опасно вот так путешествовать по пустошам? — наставительно обратился я к ней. — Ты же знаешь, какую желанную цель из себя представляешь.

— Сэр, об этом не знает никто, кроме нашей семьи, — ответила она.

— Меня зовут Садовник.

— Для меня вы – сэр, — возразила Шарм. — Мама всегда говорила мне, что нужно с уважением относиться к тем, кто лучше тебя.

Порой я поражался наивности этой юной кобылы. Целый год она следовала за мной, словно тень: рылась со мной в грязи, хоронила мёртвых, помогала больным и отверженным. И всё же по неведомой мне причине она до сих пор видела во мне своего хозяина, несмотря на мои настояния о том, что она свободная кобыла. Я решил докопаться до истины и решить этот вопрос раз и навсегда.

— С чего ты решила, что я лучше тебя? — задал я вопрос. — Потому что я дольше прожил? Потому что у меня есть приверженцы, слушающие мои молитвы каждую неделю? Потому что я физически сильнее тебя? Разве эти вещи делают меня лучше?

— Да, сэр, — ответила она, стараясь не смотреть мне в глаза.

— Нет, не делают, — сказал я. — Селестия просит меня быть Садовником, но делает она это не потому, что я олицетворяю эти качества. Я должен быть таким ради неё. Я прожил так долго потому, что мне ещё предстоит работа. Я читаю молитвы потому, что остальные должны их услышать. И силён я потому, что должен вскрывать бетон, чтобы хоронить погибших. Щедрость требует неустанной работы, поэтому я обязан выкладываться по полной ради её достижения. В тебе тоже есть эти качества, Шарм. Ты превзошла меня во всём, благодаря своей искренней щедрости и духу дарования. Именно я должен обращаться к тебе, как к госпоже.

Она лишь молча поникла, не осмеливаясь сказать и слова. Взглянув на единорожку, я томно вздохнул.

— Шарм, чего ты желаешь от своей жизни?

— Видеть, как Эквестрия вновь будет восстановлена, и восславлять богиню нашу – Селестию, — просто ответила она. Её голос звучал как бездумное повторение, и я понимал, что она не собиралась говорить правду.

— Шарм, что ты недоговариваешь? — поинтересовался я. — Мы семья, а в семья не держат друг от друга секреты.

— Я не хочу быть твоей семьёй, — наконец призналась она.

Её откровение ошеломило меня и попросту разбило сердце. Вот совсем недавно я надеялся, что она принесёт всеобщий мир. Возможно, дни тяжкого труда, проведённые под палящим солнцем, были ей просто не под силу, и она хотела более простой жизни в Башне Тенпони? Я едва мог её за это винить.

— Ты... вольна уходить, когда заблагорассудится, — запинаясь, пробормотал я, — и я с радостью провожу тебя в любое место, которое ты пожелаешь. Я надеялся передать тебе парковку, чтобы потом начать всё заново...

— Не нужна мне парковка, — тихо произнесла Шарм.

— Я понимаю, жилось тебе здесь не легко, но...

Не дав мне закончить, она обхватила меня своими передними ногами и прижала к земле в страстном поцелуе. Всё произошло настолько неожиданно, что я даже не мог этому воспротивиться. На самом деле, я и не хотел. И всё же я начал её от себя отталкивать. Она смотрела на меня своими лиловыми глазами, в уголках которых уже проступали слёзы.

— Да что со мной не так? — всхлипнула она. — Я для тебя недостаточно хороша? Разве я недостаточно отдала себя, чтобы заслужить твою любовь?

— Я люблю тебя, Шарм. — Мой разум пытался подобрать слова, стараясь описать мои чувства. — Люблю тебя как свою дочь.

— Проклятье, да не хочу я быть твоей дочерью! — взревела Шарм. — Я хочу быть с тобой! Почему ты не возьмёшь меня?

— Потому что я не могу тебя об этом просить, — ответил я. — Я не могу просить о твоей любви, пока столь многие продолжают страдать. Я не могу взять что-либо, пока не отдам всё остальное.

Она пригвоздила меня своими лиловыми глазами. Её переполняла чистая, незамутнённая ярость. Никогда мне ещё не приходилось видеть столько гнева в этих прекрасных глазах, и это ужаснуло меня.

— Итак, значит, прежде чем что-либо взять, ты должен отдать всё, что у тебя есть, верно? — требовательно спросила она.

— Тебе ведь известны мои уроки щедрости, — ответил я.

— Что, если я попрошу у тебя твою парковку? — сказала она.

— Она твоя, если пожелаешь.

— Все твои деревья? Твою телегу? Твои яблоки и теплицы?

— Всё это станет твоим по мановению ока, — парировал я.

— Всё, чем ты владел? — спросила Шарм. — И луну и солнце? И звёзд небосвод, и земель, сколько хватает глаз? Отдашь ли ты их мне?

— Всё, что у меня есть и когда-либо появится, принадлежит остальным, — заверил я её. — Я готов отдать тебе всё, стоит лишь попросить.

— Ничего из этого мне не нужно, — произнесла она. — Я хочу лишь тебя. Ты больше ни в чём не нуждаешься, а я не предлагаю себя тебе. Я только прошу тебя самому отдаться мне.

Я заглянул в её чарующие лавандовые глаза и увидел мир, полный радости. Быть может, это была проверка моей преданности? Может, это была страсть, навеянная ложной богиней, чтобы совратить добродетель, которой я посвятил свою жизнь? Я не мог представить, как можно было отказать её просьбе и в то же время принять нечто, что дарует мне больше радости, чем я когда-либо мог себе вообразить. Дарование делало меня счастливым, а отдав себя ей, я обрушу на себя больше радости, чем во всех моих самых смелых фантазиях. Отголосок на задворках моего разума напомнил мне, почему я сторонился её и почему старался избегать влечения к этой кобыле.

— Я не могу, — с трудом ответил я. — Ты дочь, которой у меня никогда не было. Ты пала под мою опеку ещё сломленным подростком, а теперь я вижу перед собой кобылу, готовую выйти в этот мир. Я отдал тебе всё, что мог предложить. Мой дом, пища, мудрость – всё теперь принадлежит тебе. Мне ничего не хочется больше, чем быть с тобой, но это значит, что остальные в пустошах продолжат страдать. Я не могу даровать тебе любовь, которую ты так страстно желаешь. Отдать всего себя в твои копыта означает, что я меньше смогу даровать всем остальным на пустошах. Прости Шарм, но потребности большинства к сожалению перевешивают наши.

— Значит, я больше не могу оставаться рядом с тобой, — разбито ответила Шарм. — Мне придётся покинуть парковку.

— Если потребуется, я отведу тебя хоть к краю Эквестрии, — заверил я её.

— Отведи меня в Башню Тенпони, — сказала она. — Если я не могу получить твой любви, значит, смогу получить всё остальное в этом грёбаном мире.

Кивнув в ответ, я молча провёл её обратно на парковку. Каса уже спала, как и ребёнок, растущий в её животе. Гаучо же был занят рутинными домашними заботами. Им будет проще рассказать о её уходе, если никто не будет прощаться.

У Шарм не было много вещей. Комплект кожаной брони, её револьвер, винтовка, а также изношенный экземпляр «Книги Селестии» – всё, что у неё осталось в этом мире. В месте, куда она отправится, к ней будут относиться как к королеве и осыпать всевозможными нарядами и украшениями. Там её ждет роскошная и беззаботная жизнь, и я был рад за неё. Быть может, там она встретит молодого жеребца, готового подарить ей своё копыто и сердце.

Я окинул взглядом бескрайние ряды теплиц. Без её способностей нашу церковь ожидает ощутимый удар. Пони покинут нас навсегда, а паства будет увядать, подобно неухоженному саду. Скорее всего, теперь я должен был передать парковку Гаучо и Касе. Они будут давать, сколько смогут, но с ребёнком, который родится в ближайшие дни, я думаю, они в первую очередь обеспечат свою семью.

С грустью в душе, я пришёл к осознанию, что пони, которой я был готов даровать свою парковку, готовилась сейчас покинуть её навсегда. Мне надо будет найти нового протеже и так же научить его ценить щедрость. Быть может, та новоявленная героиня пустошей, о которой говорили по радио, удостоит меня своим присутствием, и взамен я смогу научить её щедрости. А может, я сам себя обманывал.

Для этого путешествия мне не понадобится тележка. Я возьму с собой лишь дневные запасы, которые понадобятся мне в дороге, и буду запоминать все места, где по пути мне будут встречаться усопшие, чтобы потом их забрать. Как бы я ни ненавидел оставлять тела погибших позади, но безопасное сопровождение Шарм к Башне было моей основной задачей. Подсчёт мертвецов подождёт до завтра, когда я буду возвращаться домой.

Ближе к концу полудня мы встретили небольшую группу пони, идущих из Башни Тенпони. Они не могли позволить себе упаковку антирадина для их жеребёнка и молили нас поделиться хоть одной. Шарм взглянула на меня за наставлением. Я лишь покачал головой, сказав ей, что отныне она сама должна принимать свои решения. Шарм сказала им, что может очистить жеребёнка от радиации, но предупредила, что процедура будет долгой и болезненной. Отец жеребёнка попросил Шарм испробовать своё заклинание сперва на нём, чтобы тот смог понять, насколько больно будет его ребёнку.

Несомненно, Шарм работала над техникой своего умения. Жеребец лишь пару раз скривился, пока зелёное свечение забирало из него радиацию. Так было дольше, но зато причиняло куда меньше боли. Когда шарики упали, я пнул их в бескрайние дали пустошей. Я ощутил укол вины за то, что засорял пустоши столь опасным остаточным продуктом, но у меня не было возможности безопасно их перенести. Отец дал Шарм согласие на проведение процедуры и представил ей своего жеребёнка. Дитя было облучено радиоактивной водой и показывало явные симптомы длительного воздействия радиации. Шарм извлекла радиоактивные частицы из его тела, а также очистила пожитки его родителей. Жеребёнок ещё будет испытывать некоторые физические побочные эффекты облучения, но к счастью теперь больше не подвержен ужасам радиации, заточённой в его костном мозге. Пони преклонились перед нами и предложили всё, что у них было, за предоставленную нами помощь. Шарм отказалась от платы и вместо этого попросила их вспомнить о проявленной к ним щедрости, когда у них появится возможность помочь кому-нибудь другому.

Мы поделились с пони всем, чем могли, и продолжили свой путь к Башне Тенпони. Пока мы молча трусили вдоль разбитого шоссе, дорога всё больше возвышалась, приветствуя нас. По пути нам везде встречались признаки жизни, и в каждой деревне или поселении мы могли осесть и всю жизнь вместе проводить служение. Мы вновь прошли мимо деревни, где я впервые встретил Шарм. Они вняли моему посланию о погребении до глубины души. Дюжины могил обрамляли окраины города, и на каждой из них росли насаждения или деревья. Я улыбнулся, осознавая, что на пустошах моё послание всё-таки не осталось забытым.

Когда мы добрались до Башни Тенпони, вокруг уже царила ночь. Нам дали разрешение на вход, и я снял нам комнату на вечер. Номер был не из дешёвых, однако это был моим последним подарком кобыле, которая дала мне возможность столь много даровать пустошам. Я отдал ей все крышечки, которые удалось собрать, а также некоторые ценности, которые ещё не успел продать. Она попросила меня остаться с ней на ночь. Но я был вынужден отказать, понимая, что если останусь с ней, то больше никогда не смогу вернуться на парковку.

Длинный путь домой прошёл подобно сну в холодную зимнюю пору. Я с трудом разбирал очертания нашей парковки, руководствуясь лишь воспоминаниями о тысячах проходах через её двери. Но вместо того, чтобы зацикливаться на том, что парковка потеряна, я решил сосредоточиться на плане своего ухода. Когда я копался в своих бумагах, из стопки выпала фотография.

Однажды я нашёл фотографию кобылы, которая уже давно покинула этот мир. Её круп украшали три бриллианта, а волосы были такие же лиловые, как цвет неба во время заката. Я считал её прекрасной не из-за блистательного вида, а потому, что у неё был дарующий взгляд. В этих голубых глазах отражался дух её щедрости. На фотографии она была в компании друзей, ужинающих за её столом. Она пыталась отдать всю себя ещё сильнее, принося всё новые блюда к столу, который уже и так ломился под их весом. Мне хотелось бы познакомиться с этой кобылой, но, как и большинство остальных, она пала жертвой непреклонного времени. Я хранил эту фотографию, чтобы она всегда напоминала мне о добродетели, которой посвятил всего себя, и всегда делиться с остальными вне зависимости от того, насколько они были обеспечены.

С годами я принял за данность, что щедрость делала меня счастливым. Ей удавалось смягчить вину моего успеха. У меня было так много всего, а у остальных столь мало, что дарование казалось единственным верным решением. Стоя в саду, я вновь посмотрел на фотографию. Передать парковку Касе и Гаучо казалось последним, что мне оставалось сделать. Земля была полна усопших, а теплицы переполняли парковку деревьями.

Благословение Селестии позволит мне преуспевать в любом другом месте на пустошах. Я найду себе новую парковку и там буду ширить своё послание. Были всё ещё пони, которые нуждались во мне, и я дарую им всё, чем благословит меня богиня.

Глава 6: Всему есть конец

Весна всегда была порой возрождения.

Своими внезапными ливнями и расцветанием новой жизни весна всегда вселяла в меня надежду о возрождении былой Эквестрии. И именно этим весенним утром я собирался навсегда покинуть парковку. Каса и Гаучо выразили мне благодарность за столь щедрый подарок, пообещав продолжать работу, с которой они могли справиться без Шарм. Они попросили меня остаться и проявили понимание, когда я объяснил, почему не могу этого сделать.

Перед уходом мне предстояло уделить внимание незавершённым делам. Нужно было распустить караваны, а также оплатить работу охраны. Мне повезло назначить им встречу на понедельник. Они расстроились, услышав, что церковь закрывается, и предложили оповестить остальных вместо меня. Я поблагодарил их всех и каждому в дорогу выдал по несколько яблок. Охранники также были не в восторге, узнав о расторжении их контрактов. Для них охрана караванов была плёвым делом, к тому же мне кажется, что некоторые из них втихую получали с этого дополнительную выгоду.

Однако всё это уже было неважно. Теперь парковка принадлежит Касе и Гаучо. Я больше не мог делиться плодами её деревьев и посевов: они мне более не принадлежали. Ребёнок Касы готов был появиться на свет в любую минуту, поэтому я согласился остаться, пока не приму у неё роды. Я, конечно, не повитуха, однако навыки позволяли мне явить пустошам новую жизнь. Я зашёл в свою комнату, чтобы собрать вещи.

Моя спальня казалась мрачнее, чем когда-либо до этого. Оглянув свои владения, я пришёл к пониманию, что, кроме моих одеяний, у меня осталась только «Книга Селестии» и шерстяной балахон. Я одел накидку и положил книгу в седельную сумку. Больше нечего было собирать, так что я мог уходить в любое время. Покинув свою комнату, я отправился на крышу выставочного зала, откуда мог глядеть на раскинувшиеся вокруг пустоши. Я взобрался сюда ради возможности мельком взглянуть на небеса. Сегодня было облачно, и тучи загораживали собой небосвод, освещая пустоши лишь тусклым зловещим светом. И тут нечто возникло на горизонте. Что-то... хотя нет, кто-то цвета сапфира что есть духу бежал в сторону парковки. Это была Шарм.

Быстро спустившись по лестнице, я ринулся ко входу, чтобы встретить единорожку. Она промчалась мимо меня, прижавшись к стене. Она кричала, молила меня приготовиться к обороне, помочь ей. Я спросил у неё, что она имеет ввиду.

— Он! — завопила единорожка. — Он нашёл меня! Не знаю, как ему это удалось или откуда он явился, но Эндер пришёл за мной в Башню Тенпони. Мне всё же удалось ускользнуть от него и его головорезов. Пожалуйста, Садовник, позволь мне вернуться обратно. Помоги мне, прошу тебя.

— Ты же моя дочь, — ласково обратился я к Шарм. — Я никогда тебя не брошу, неважно в какие проблемы ты ввязалась. Здесь ты в безопасности.

— Они идут сюда, — сказала Шарм. Взгляд её лиловых глаз встретился с моим. — Они уже знают. Один из них видел меня, когда я использовала заклинание очистки. Я уверена, что они последовали за мной.

Единорожка ухватилась за свою гриву и сорвалась на дрожащий плач.

— Богиня милосердная, я ведь привела за собой саму смерть. Теперь моя алчность всех нас погубит. Прости меня, Садовник. Мне следует уйти и бежать, бежать, не останавливаясь. Я не в праве просить тебя о защите. Только не здесь, только не рядом с Касой.

— Здесь нам бояться нечего, — заверил я её. — Мы семья, а в семье каждый стоит друг за другом горой.

Я принялся налаживать оборону стены. Турели Гаучо ожили, начав сканировать ничейную землю на наличие захватчиков. Взобравшись на крышу, я окинул взглядом горизонт, чтобы увидеть одинокого фиолетового единорога, скачущего к ограде нашей парковки. Я вышел к нему на встречу.

— Тебе здесь не рады, — крикнул я приближающемуся Эндеру. — Уходи, или вернёшься обратно в землицу эквестрийскую.

— Садовник, куда подевалось твоё гостеприимство? — злорадно спросил единорог. — Неужто твоё послание о даровании распространяется только на тех, кто тебе кажется приемлемым? Интересно, что бы Селестия сказала на этот счёт?

— Это уже не мой дом, — ответил я. — Здесь нет более ничего, что я в праве даровать.

— Несмотря даже на то, что ты сломал мне ногу, я всегда уважал тебя за твои убеждения, — молвил Эндер. — Только благодаря твоему милосердию, я ещё не сровнял вашу парковку с землёй. Отрадно видеть, что она больше тебе не принадлежит. Уйдёшь сейчас – и я оставлю тебя в живых. Отдашь мне девчонку – получишь щедрое вознаграждение, — из-под его брони раздался смешок. — Скажи, когда в последний раз твоя богиня тебя вознаграждала за что-либо?

— Селестия мне свидетель, — поклялся я, — если ты переступишь эту черту, то здесь и погибнешь. Твой труп я выброшу гнить в пустошах, чтобы он не осквернял растущую здесь жизнь. Если ты переступишь эту черту, Эндер, это станет последней ошибкой в твоей жизни.

— Я переступлю её, Садовник, — ответил он. — И на твоих же глазах возьму эту девчонку во всех смыслах этого слова.

Эндер поскакал прочь и скрылся за дневным горизонтом. Было отрадно видеть, как он покидает это место. Мне хотелось догнать его и прикончить на месте, но я знал, что остальные также идут сюда, поэтому мне следовало бы укрепить нашу защиту. Гром прогремел у нас над головами – война стучалась в нашу дверь.

Пока солнце всё ближе клонилось к закату, я уже успел зарядить в турели наши боеприпасы, сделанные из шариков Шарм. Какая бы армия к нам ни шла, уверен, Эндер собрал в ней своих лучших воинов. Я настраивал ловушки у входа и укреплял окна. Гаучо же облачился в свою броню и хорошенько закрепил боевое седло. Зарядив свою инвалидную коляску, он был готов к предстоящей битве.

Из-за стресса перед неизбежным нападением у Касы начались схватки. Шарм отвела кобылу в подвал выставочного зала, чтобы помочь ей при родах. Как я, так и Гаучо хотели присутствовать во время рождения их ребёнка, но если мы не справимся с поставленной задачей, то жеребёнок не успеет познать любовь своих родителей. Встав в дозор на крыше, я выжидал готовящееся нападение. Гаучо засел с миномётами в деревьях, готовясь обрушить смертельный дождь на всех, кто к нам заявится. Я лишь надеялся, что он выживет и сможет растить своего ребёнка.

На дворе был уже почти вечер, когда облако пыли выкатилось из-за горизонта. Всё оказалось куда хуже, чем я предполагал. Целый табун пони мчался к нашей парковке, сотрясая пустоши своими копытами. Они явились, словно бич правосудия, и впервые за многие годы я почувствовал страх. Пять десятков пони неслись на войну, готовые разрушить сад и всё, что встанет у них на пути. Против них выступило два пони, готовых сдержать натиск рейдеров и наёмников. Я отбросил страх и ощутил, как меня накрыло волной невероятного умиротворения. Ощущение было таким, словно сама богиня уверяет меня, что всё будет в порядке. Меня больше не мучили сомнения о том, сможем ли мы победить в этой битве.

Где-то внизу раздался плач новорождённого жеребёнка. Я поблагодарил Селестию за её доброту и направился к выставочному залу. Шарм вышла ко мне навстречу и сообщила, что теперь у Гаучо есть сын. Я велел ей оставаться с Касой и оберегать их жеребёнка до последнего вздоха. Меня ни в коей мере не смущало, что кобылы могут за себя постоять. По правде сказать, в своё время мне приходилось видеть, как кобылы становились свирепее алмазных псов, когда дело доходило до защиты их детей, однако сейчас подобные подвиги были неуместны. Пришло время насилия, и скоро это место превратится в кровавую баню.

Первая ракета ударила в место, которое Шарм восстановила где-то год тому назад. Крупные куски бетона разлетелись по всей парковке, разбивая окна в теплицах. Как бы там ни было, стены выстояли, и теперь турели начали сеять смерть среди захватчиков. Очередная ракета пробила стену, оставив в ней приличное отверстие, чтобы из него можно было вести ответный огонь. Гаучо подкатил к дыре и принялся отстреливать пони из своей винтовки. Миномёты ударили между теплиц, уничтожив посевы пшеницы. Ох, как же мы провозимся, выбирая из земли осколки шрапнели перед осенней жатвой.

Я вновь взобрался на крышу. Теперь ограда была полностью осаждена, окружённая пони, желающими нашей смерти. Они обстреливали стены и закидывали нас гранатами из безопасного места за колёсной оградой. Я буквально проклинал себя за то, что не позволил Гаучо установить режим огня на поражение. Несмотря на все мои подготовления, я никогда не ожидал полномасштабного штурма моего Сада.

О Селестия. Опять я о себе. Сейчас я защищал дом своего друга, и всё, о чём я мог думать, так это о себе. Вместо раздумий я решил сосредоточиться на задании и открыл ответный огонь по пони, которые осаждали наши стены. Пули отскакивали от парапета крыши, осыпая мою броню осколками бетона. Один из них резанул меня по бедру, угодив между металлических пластин. Похоже, Эндер поумнел и в этот раз потратился на куда более лучшее обмундирование для своих бойцов, чем во время нашей предыдущей встречи. Ближайшая ко мне турель крутанулась и выпустила ещё дюжину патронов, отбросив в кровавых брызгах на землю троих пони. Судя по подсчётам, войско из пятидесяти пони уже потеряло пятнадцать бойцов. Мы побеждали, но победа была ещё далеко.

Я заметил, как Эндер, встав на крышу повозки, приказывает своим войскам отступить от стен. Пони с гранатомётом нацелился на ближайшую ко мне турель. Ракета покинула сопло, прочертив собой сумеречное небо. Возможно, для остальных это выглядело потрясно, ведь, не стреляй он по нашей турели, я бы сам одарил его овациями за столь великолепный выстрел. Прежде, чем боеприпасы успели сдетонировать, я спрыгнул на лестничный пролёт, после чего взрыв усеял парковку и ничейную землю раскалённой шрапнелью. Я выругался из-за потерянной турели, однако бой был ещё далёк от завершения. Для подобного случая у нас стояло две турели, охватывающих каждый участок внешней стены. Так и было, пока меня не взволновал второй залп гранатомёта.

Гаучо тоже услышал взрывы и перекатился к баррикадам, которые мы возвели у центральных ворот. После уничтожения двух фронтальных турелей, у них не оставалось особого выбора, кроме как штурмовать главный вход. Я укрылся вместе с Гаучо за баррикадами и ждал, когда они прорвутся через врата. За ними раздалась серия из трёх взрывов. Это были противопехотные мины. Первых, кто сюда прорвётся, ждала яма полная кольев. После этого у нас останется лишь боевое седло Гаучо и моя закалённая решительность.

Взрыв у ворот застал нас врасплох. Когда я увидел взлетевший остов повозки, то понял, что они начинили её взрывчаткой, превратив в некое подобие тарана. Очевидно, они на неё поскупились, ведь это выбило ворота лишь наполовину. Пони ринулись сквозь образовавшуюся брешь. Первые из них угодили в яму-ловушку. Товарищи использовали их тела в качестве помоста. Им не было где укрыться, поэтому для миномётов Гаучо они были как на блюдечке. Стараясь особо не высовываться из-за баррикады, я открыл по нападающим ответный огонь. К этому времени враги потеряли ещё полдюжины сотоварищей, и, похоже, они были уже на пределе.

Битва и дальше шла бы как по маслу, если бы стена не взорвалась фонтаном осколков бетона и стали. Они дали нам ложное чувство превосходства, и мы заплатили за эту ошибку собственной болью. Осколки изрешетили нашу броню, и пони хлынули через новое отверстие в стене. Их оставалось ещё двадцать пять; нас же – только двое. Надев свой шлем, Гаучо поблагодарил меня за дружбу.

Резко развернув своё кресло, Гаучо начал обстреливать толпу бегущих пони. Они не могли предсказать его хаотичные движения и оказались зажаты под свинцовым ливнем. Земля вокруг Гаучо была усеяна стрелянными гильзами, а сам он, задорно крича, направлял на своих врагов боевые сёдла, поливая их раскалённым градом пуль во имя защиты собственного дома. Ещё семь пони пали жертвой свинцового дождя. Минус ещё двое, которых я смог снять из-за баррикад. Вновь выглянув из укрытия, я увидел, как в бреши возник гранатомётчик.

Ракета взорвалась между нами. Ударная волна швырнула моего друга через окно с портретом Селестии. Я знал, что броня убережёт его от осколков, но, пока я вертелся в воздухе, гораздо больше меня волновало то, насколько сильно она защитила его от взрывной волны. Упав на открытой местности, я услышал треск брони и нескольких рёбер. Пули обрушились на меня шквалом, иногда пробивая мою броню и заседая глубоко в теле. Перекатившись, я укрылся в проходе между теплицами. Моё тело истекало кровью от бесчисленных ранений, однако же я совсем не чувствовал боли. Ещё ни разу за многие годы мне не приходилось ощущать такой прилив эйфории. Я так сильно ей наслаждался, что аж сорвался на смех. Вот он я, умираю от кровопотери в схватке с почти дюжиной пони и всё равно не могу перестать улыбаться.

Я увидел, как из толпы возник огнемётчик, которому Эндер приказал поджечь выставочный зал. Встав обратно на ноги, я покинул укрытие за теплицами и устремился к оставшимся налётчикам. Плевать на огнемёт, я не пущу их в церковь, пока бьётся моё сердце. Гранатомётчик зарядил новую ракету. Остальные собрались вокруг пони с тяжёлым вооружением, чтобы повысить свою убойную силу. Выстрелы вырывали куски бетона из парковки. Лавируя между укрытиями, я слышал, как выстрелы испещряли бетон у моих ног. Огнестрельные ранения замедляли меня, и я чувствовал, что не смогу вовремя добраться до пони с огнемётом.

Позади меня раздался оглушительный выстрел винтовки. Всех собравшихся вокруг огнемётчика поглотил сотрясающий землю шар пламени. На вершине церкви я увидел Шарм, передёргивающую затвор. Она начала отстреливать самые опасные цели, начав с идеального попадания в бак с огнемётным топливом. Когда вопящие в пламени пони попадали на землю, Шарм сделала свой следующий выстрел в гранатомёт.

Но целилась она не в пони, а в боеголовку. Её винтовочная пуля поразила головной заряд ракеты, раскидав тем самым ошмётки гранатомётчика в радиусе десяти ярдов. Оставшиеся в живых сфокусировали свой огонь на крыше. Вновь поблагодарив Селестию за эту кобылу, я занёс свой молот над первым из последних десяти противников.

Первого пони ошеломил внезапный удар моей кувалды, снёсшей половину его головы. Покрытый кровью своего павшего оппонента, я замахнулся и обрушил свой молот на рёбра следующего пони. Мир словно застыл. Моё тело предупреждало меня, что скоро откажет, но теперь меня уже ничто не могло остановить. Подобно берсеркам древней Эквестрии, я пробивался через ряды своих врагов. Даже когда они нацеливали на меня своё оружие, я продолжал смеяться. Третий пони пал от норовистого удара задних копыт, сопровождаемого знакомым хрустом дробящегося черепа, в то время как четвёртый лишился собственного таза, пав жертвой мощнейшего удара моей кувалды.

Пули отскакивали от брони, некоторые проникали сквозь неё, застревая внутри меня. Но мне было уже всё равно. Я нёсся подобно смертельному урагану, сметая всех пони, оказавшихся на моём пути. Пятый, шестой и седьмой исчезли в кучке поверженных пони, а восьмой и девятый были вместе раздавлены моими непобедимыми копытами. Из пятидесяти пони, осмелившихся захватить парковку, остался лишь один Эндер.

Он наблюдал, как я, пони, движимый праведным гневом самой Селестии, косил ряды его армии. Он смотрел и выжидал, держа свой меч наизготове. Когда я поверг последних из его приспешников, он напал и вогнал свой меч мне в грудь. В ту же секунду меня поразила невообразимой силы боль. Мой праведный гнев покинул меня в последние секунды, и теперь я молча стоял, не в состоянии сделать последний удар. Молот вывалился из моей хватки скорее от шока, нежели от боли.

Я упал на землю, и мир вокруг начал угасать. Издалека ко мне начали взывать голоса, нашёптывая моё имя. Я хотел следовать этому голосу до самого дома. Я буду следовать ему до края Эквестрии, ведь, несомненно, эти ласковые слова принадлежали моей богине. Готовясь покинуть этот мир, неподалёку я услышал ещё один шёпот.

— Надеюсь, ты проживёшь достаточно долго, чтобы услышать, как она вопит.

Мир вновь принял прежний облик. Сделав резкий выпад, я ухватился зубами за рог Эндера. На последнем издыхании я отдёрнул голову в сторону. Хруст ломающихся позвонков говорил сам за себя. Сворачивать шею ублюдку и видеть трепещущий взгляд его злобных жёлтых глаз однозначно того стоили.

Повалившись с единорога на землю, я устремил свой взгляд к небесам, которые дождём орошали мои глаза. Мой путь подошёл к концу так же, как и начался. Таковы были устои пустошей.

---

Дождь.

Садовник не раз рассказывал мне о чудесах дождя. О его способности смывать наши грехи с ошибками и приносить жизнь с самих небес. Он лежал под дождём, окружённый телами рейдеров, стремившихся разрушить наш жизненный уклад и погасить ту искру щедрости, которую мы так усердно пытались разжечь. Оставаясь в меньшинстве и сражаясь с противником, превосходящим его двадцать к одному, он защитил парковку и ознаменовал настоящую победу щедрости над силами хаоса, правившими всеми пустошами. Он отдал всё, чтобы нас защитить. Я смотрела на его тело, чувствуя как внутри вскипают слёзы горечи и утраты.

Я собиралась прожить с ним всю свою жизнь. Надеялась, что однажды смогу пройтись с ним по возрождённым землям Эквестрии. Надеялась, что однажды буду носить в утробе его детей и растить их, следуя чудесам щедрости, которым он меня обучил. Но ничего из этого он не хотел. Он хотел лишь одарить меня любовью, которую испытывал отец к своей дочери. Ослеплённая собственной ревностью, я отвергла его объятия, отдав предпочтение своим корыстным стремлениям. Теперь вместо того, чтобы начать новую жизнь, он бездыханно лежал на прохладном бетоне, поверженный Пустошью, от которой он так долго пытался избавиться. Я закрыла его жёлтые глаза, оплакивая потерю для всей Эквестрии.

Ко мне подошла Каса и сочувственно положила копыто на моё на плечо. Она умоляла, чтобы я наконец вышла из-под дождя, уверив, что мы похороним его попозже. Я отказалась. Когда у Садовника была возможность помочь, он никогда не оставлял пони лежать на земле. Вся эта парковка, полный жизни сад были его наследием. Пока дождь тушил горящие вокруг меня огни, я прослежу за тем, чтобы вновь сделать его частью Эквестрии. Я взяла его кувалду и что есть силы обрушила её на бетон.

Трещины расползались всё дальше после каждого удара молота. Теперь я понимала, почему он использовал его в бою. Он разил, подобно молнии, а в хватке Садовника им можно было сметать всё на своём пути. Пока я управлялась, дождь вымыл пот из моей шерсти и очистил от крови истерзанное тело моего наставника. Я отлевитировала куски бетона, которые мне ещё понадобятся для восстановления стены. Из вырытого круга я доставала огромные кучи размокшей земли и отбрасывала их наружу, не смотря на то что грязь всё равно стекала по его краям. Так я вырыла могилу отцу, которого у меня никогда не было. Взяв на копыта его сломленное тело, я сняла его шлем. Он выглядел умиротворённо, словно спал у меня в копытах. Я так и не смогла отблагодарить его за самопожертвование.

Дождь продолжать омывать наши тела, а буря даже и не думала утихать. Казалось, будто сами облака знали о смерти Садовника, надеясь, что их молебные слёзы смогут вернуть его к жизни. Взглянув на него в последний раз, я прошептала слова похоронного обряда, коим он меня научил. Целый водопад земли излился на тело Садовника, и Эквестрия приняла его смертную оболочку. Когда дождь закончится, я вернусь и засажу его могилу нашими лучшими семенами. Я знала, что его дерево будет расти крепким и здоровым, давая убежище и жизнь всем вокруг так же, как он делал это при жизни. Я лишь надеялась, что познала достаточно из его учений, чтобы продолжить его мечту.

Зайдя обратно в выставочный зал, я всё ещё истекала дождевой водой. В углу тихо работало радио, и приятные голоса давно ушедших певцов наполнили наш дом умиротворением. Гаучо без сознания лежал в своём кресле. Когда он упал, пролетев через окно, я сняла с него всю броню. Она уберегла его во время налёта, так что он будет жить. Его верная жена сидела рядом и убаюкивала их новорождённого жеребёнка. Но также, она оплакивала потерю своего близкого друга.

Я подняла мантию Садовника и закуталась в её мягкую шерсть. Она всё ещё хранила его аромат: аромат земли и пота, надежды и щедрости, крови и жизни. Я прижала её к себе сильнее, согреваясь его последним теплом. Даже смерть не могла запретить ему даровать уют тем, кто этого просил. Теперь я знала, что Селестия взывала ко мне, и просила помочь спасти Эквестрию через свою самоотдачу. Я лишь хотела, чтобы она оставила его как пример для всех нас. Смерть Садовника была самым настоящим наказанием. Моё самолюбие и высокомерие навлекли на него забвение. Я стояла и смотрела на непрекращающийся дождь, чувствуя, как по моей мордочке скатываются ручейки слёз.

— Ты как, в порядке? — ласково спросила Каса.

Взглянув на выкопанную могилу Садовника, я устремила свой взгляд обратно на Касу. Я была уже не той Шарм, которая пришла сюда чуть ли не вечность тому назад, а наследницей удела служения, о котором доселе ещё не ведала.

— Я больше не могу звать себя Шарм, — ответила я Касе. Рокот грома раскатился над небосводом. — Пустоши нужен тот, кто через проповеди будет ширить послание о щедрости и возрождении. Тот, кто будет проводить мёртвых в загробный мир, предавая земле их бывшие тела. Всё, чего я хотела от этой жизни, более не имеет никакого значения. Именно из-за меня его больше нет, — я уставилась на свой плащ, после чего вновь взглянула на Касу.

— Я по прежнему буду обучать заклинанию очищения каждого, кто сможет его освоить, — сказала я ей. — Но для этого мира Шарм мертва. Как искупление за отнятие у мира его щедрости я перенимаю у него этот плащ и молот и буду даровать всё свое до последнего вздоха.

— Теперь я – Садовник.