Корзина, одеяло и пачка банкнот

Глава 8

Если говорить о земных пони, то Копперквик не был ни сильным, как некоторые, ни умным, как другие. Нет, Копперквик не был наделен большими, громоздкими мышцами или избытком мозгов — и то, и другое подходит для разных видов нагрузок. Нет, Копперквик умел быстро ходить и мог делать это часами, поэтому он и занимался доставкой. Он был настолько быстр на улицах Кантерлота, что пони просто принимали его за очередного пегаса-курьера и были шокированы, когда узнавали, что у него нет крыльев.

Поэтому нести пятьдесят килограмм груза на спине было проблемой. Носить пятьдесят килограмм груза, да еще в изнеможении и с больной спиной от сна на диване в сидячем положении, было еще хуже. Над головой в небе летали пегасы, разгоняя облака и что-то делая с погодой.

— Я тут подумала о состоянии своего консерватизма, — сказала мисс Оддбоди на ходу, тощие ноги подкашивались под грузом. — Наверное, чтобы отвлечься, пока я несу этот тяжелый груз. Я много думала об этом сегодня утром.

— О? — Уши Копперквика каким-то образом умудрились приподняться, даже несмотря на его изможденное состояние.

— Я все еще монархист. — В голосе мисс Оддбоди слышалась явная гордость, которая давала о себе знать сквозь напряжение и усталость. — Я все еще верю в правление Сестер. Я родилась монархисткой, я живу монархисткой и умру монархисткой. Я — монархист поневоле, и ничто не может этого изменить. Ну, я полагаю, что теперь, когда принцесса Луна вернулась, это не монархия, но в целом ты понял. А поскольку я монархист, и мои родители — монархисты, то, возможно, я смогу сосредоточиться на том, что нас объединяет, а не на наших различиях. Я очень, очень устала, и мой мозг сейчас работает как-то странно.

Почти раздавленный ношей, прикрепленной к его спине, Копперквик задумался над этими словами.

— Я все еще сохранила большинство своих основных ценностей, — продолжала мисс Оддбоди, почти задыхаясь, когда она рысила рядом с Копперквиком. — Я верю в крепкие, традиционные семейные ценности. Я верю в скромное поведение и порядочность. Я до сих пор верю в большинство вещей, которым меня учили родители. Но что делает меня радикалом… что делает меня левой, что ставит меня против моих родителей и многих других… Я потеряла веру в бюрократию. За это, боюсь, меня никогда не простят. И еще о голосовании. Мои отец и мать были в ярости, когда узнали, что я голосую. Мне читали нотации. Это оставило несколько трещин в моих отношениях с папой и мамой.

— Бюрократия должна уйти, — пробормотал Копперквик, слишком хорошо понимая, что именно бюрократия дала ему пропитание. Одно доброе дело не оправдывало их за бесчисленное количество проступков.

— Видишь ли, за это на тебя свалят смолу и перья как на радикального левака. — Мисс Оддбоди покачала головой и поцокала языком. — Продолжай в том же духе, и пони заговорят, мистер Копперквик, и ничего хорошего они о тебе не скажут.

— Что касается голосования, то я не знаю, что я об этом думаю. — Копперквик подумал, не ступает ли он на опасную почву в разговоре с мисс Оддбоди, и посмотрел на нее, пытаясь понять, что она чувствует. В животе у него запорхали бабочки, но он все равно продолжал. — Голосование и право голоса, конечно, ничего не сделали для того, чтобы остановить бюрократию. Я не вижу, чтобы право голоса что-то изменило. Это пустой акт, который позволяет простым пони почувствовать, что они имеют право голоса в управлении, но на самом деле посещение любого министерского офиса покажет простым пони, насколько велика их власть на самом деле. Теперь у министерств есть министерства, которые регулируют их деятельность, и еще больше министерств, которые регулируют деятельность регулирующих министерств.

— То, что голосование пока не работает, не означает, что оно не сможет работать позже, — возразила мисс Оддбоди вежливым, уважительным голосом. — Сначала нужно провести реформу. Необходимо внести изменения. Со временем, по мере того как эти реформы, эти изменения, эти небольшие сдвиги во власти, когда все больше власти переходит к гражданам, голоса будут приобретать все большее значение. Но да, я согласна, пока что это не очень эффективно.

В этот момент Копперквик понял, что они с мисс Оддбоди могут обсуждать политику в цивилизованной, даже вежливой манере, не доходя до ударов или даже криков. Это было то, что часто не удавалось его сокурсникам — он ненавидел свои занятия в колледже, где его держали в одной комнате с болтунами и узколобыми идиотами.

— Пока голосование остается актом совести, совершаемым для удовлетворения души. Я рассматриваю его как организованный гражданский протест, спонсируемый Короной. Если эти голоса считывают, значит, кто-то из пони, какое-то ведомство Короны, знает, что чувствует обычное население по тому или иному вопросу, и если это так, значит, они видят, что написано на стене.

— Это очень просвещенный взгляд на вещи, мисс Оддбоди.

— Спасибо, мой восхитительный друг-джентльпони.

Обрадованный тем, что оказался дома, Копперквик толкнул дверь и протиснулся внутрь. Эсмеральда начала немного капризничать, но она еще не плакала, а только пиналась и пускала пузыри слюны в знак протеста. Копперквик подумал, что, возможно, его дочери не нравится обсуждение политики. Ему было очень приятно снять с себя груз. Он принялся за работу, пытаясь зубами стянуть узлы, а затем вытряхнул мешки на пол.

И тут он заметил желтый листок бумаги, который подсунули под дверь, пока его не было. При входе он отлетел в сторону, и от его вида волосы на животе зашевелились. Запах мочи напомнил ему, что Эсмеральду надо переодеть. Застыв на месте, он стоял с тяжелыми сумками наперевес, глядя на маленький желтый листок бумаги и чувствуя нарастающее беспокойство.

— Что это? — прошептала мисс Оддбоди, стаскивая с себя тяжелый мешок с рисом.

— Конец мне, — ответил Копперквик, выдохнув через напряженное горло, но не произнеся ни слова.

Когда Копперквик застыл на месте, мисс Оддбоди подошла и подняла с пола лист бумаги. С помощью крыльев она подняла канареечно-желтый листок бумаги и развернула его. Наклонив голову так, чтобы видеть через безлинзовые бифокальные очки, она начала читать. По мере чтения она начала фыркать, сначала тихонько, потом сердито, но победно, что было характерно для пегасов и являлось частью их непроизносимого языка.

— Это то, что я думаю? — спросил Копперквик, не желая знать ответ.

Мисс Оддбоди кивнула со страдальческим видом:

— Это судебный приказ о выселении, в котором говорится, что вы должны покинуть дом в течение тридцати дней. Кроме того, за нарушение условий аренды налагается штраф в размере пятисот бит, который также должен быть уплачен в течение тридцати дней, иначе об этом будет сообщено властям.

Сморщившись, Копперквик сел на мешок с бобами и фыркнул. Он поднял переднюю ногу, обхватил ею Эсмеральду, которая висела у него на шее, и сжал ее. Первые рыдания обрушились на его тело, как поезд, разрушив его защиту. Затем он потерял самообладание, и шлюзы открылись. Издавая странные хрипящие звуки, Копперквик зарыдал. Желтая бумага выскользнула из крыльев мисс Оддбоди и упала на пол, как осенний лист.

Услышав плач отца, Эсмеральда, и без того суетливая, издала пронзительный вопль, а затем начала всерьез рыдать, брыкаться и трепыхаться в своей переноске. Мисс Оддбоди, у которой у самой текло достаточно слез, вынула воющего младенца из переноски и принялась переодевать его, приводя в порядок. Если Эсмеральда собиралась плакать, она собиралась плакать в чистом подгузнике.

— О, это полная фигня. — Мисс Оддбоди не выказала ни малейшего сожаления по поводу того, что ругалась в присутствии жеребенка. Чопорная пегаска принялась за Эсмеральду, при этом хмурясь и бормоча про себя самые нецензурные ругательства. Когда Эсмеральду переодели, мисс Оддбоди достала из сумки бутылочку, сунула ее в подогреватель, подаренный Сапфир Шорс, а потом обычно вежливая пегаска сидела и ждала, пока бутылочка нагреется, и при этом поток нецензурных слов лился с ее губ как потоп.

Ее мать была фермершей, и это было видно.

Когда подогреватель пискнул, мисс Оддбоди выдернула бутылку, подхватила Эсмеральду и засунула ее в объятия отца. Копперквик, все еще сидевший на своем мешке с бобами, каким-то образом сумел взять свою дочь и обнять ее. Бутылка была засунута в губы Эсмеральды, как пробка, испуганный жеребенок издал недовольное бульканье, что его заставили замолчать. Она еще немного попиналась и посуетилась, но голод взял верх, и Эсмеральда начала есть.

— Позорники… тупые, маньячные, нюхающие писюн, лизоблюды… больные оспой… ублюдки… ублюдочные копытные ублюдки… кто-то из пони заплатит за этот промах, клянусь… — Присев, мисс Оддбоди хрустнула передними копытами, и они издали самый тревожный звук — стройная, чопорная пегаска приготовилась к какому-то невыразимому акту насилия. — Ну что ж, мне нужна чашка чая, и я, пожалуй, налью и вам.

Жителям Кантерлота были не чужды странные зрелища и странные события. Иногда бюрократы устраивали дуэли на улицах, иногда волшебники и их заклинания шли наперекосяк самым ужасным образом — Кантерлот был городом, где случались странные вещи. Поэтому никто и глазом не повел на очередное странное зрелище на улицах Кантерлота.

Маленькая, худенькая пегаска тащила за собой гораздо более крупного земного жеребца, зажав ремень между зубами и закрепив его на шее. Земляной пони плакал, надрывно всхлипывая, но его слезы были незаметны, их смывал проливной дождь. На его шее также висела переноска для жеребят, а в переноске жалобно кричал жеребенок, и его крики эхом разносились по городским ущельям Кантерлота.

Маленькой пегаске потребовались все пегасьи силы, чтобы тащить за собой гораздо более крупного земного пони. Он спотыкался и волочил копыта по земле за ней, откидывая голову назад и сопротивляясь каждому шагу. Но маленькая пегаска, с ее тощими ногами, тонким, как у комара, телом и изящными крыльями, не останавливалась, хмурясь и щурясь на ходу.

Никто не остановил их. Никто ничего не сказал. Кантерлотские пони, в большинстве своем вежливые до безобразия и не желавшие устраивать сцену, отошли в сторону и позволили крошечному пегасу тащить земного пони за собой. Дождь обрушился ливнем, заливая улицы и делая белые тротуары серыми.

— Боже правый! — Твайлайт Вельвет смотрела, как мисс Оддбоди сбрасывает на диван промокшего Копперквика, и стояла, пытаясь оценить ситуацию. Почти машинальным всплеском своей магии она высушила всех присутствующих пони и убрала лужицы воды с пола. — Скажите на милость, что случилось?

— Уведомление о выселении за нарушение условий аренды, вот что случилось, — ответила мисс Оддбоди, выплюнув ремешок, который держала в зубах. — И штраф в пятьсот бит.

— О. — Твайлайт Вельвет издала слабый вздох. — О боже, как бы плохо это ни было, но это может пойти нам на пользу.

— Как, ради чертового Тартара, это может пойти нам на пользу? — спросила мисс Оддбоди, топнув одним маленьким копытцем по грязному, испачканному полу. Она встряхнулась, и ее пучок, теперь уже высохший, полностью развалился, рассыпав длинную гриву в виде потоков, которые пролились на шею и на лицо. — Простите, госпожа Вельвет… но я сейчас очень расстроена. Пожалуйста, простите меня.

— Это нам на пользу. Мистеру Копперквику теперь грозит состояние, называемое неизбежными трудностями. Это совершенно новый набор квалификационных условий, и мы можем использовать их для получения апелляций. С повышением ставки появляются новые условия и возможности. — Твайлайт Вельвет посмотрела на Копперквика, который безутешно рыдал на диване, прижимая к себе дочь.

— Миссис Вельвет, это все хорошо, но через тридцать дней он станет бездомным.

— Мисс Оддбоди… Баттермилк… Я не могу спасти всех пони, я с болью осознаю этот факт, но я могу решать и выбирать свои битвы. Я решила умереть на этом самом холме, если это будет необходимо, и уверяю вас, будь то Тартар или цунами, я буду заботиться о мистере Копперквике. Теперь у нас есть тридцать дней с преимуществом… мощным преимуществом, рычагом, если хотите, моя милая Баттермилк, тридцать дней, в течение которых мы, возможно, сможем использовать эту систему.

— После тридцати дней, что потом? — спросила мисс Оддбоди.

— Ну, нам нужно оставить мистера Копперквика бездомным и без адреса — это слишком хорошее преимущество, чтобы от него отказаться, но мы не можем допустить, чтобы он и маленькая Эсмеральда страдали. Дайте мне немного времени, чтобы все уладить. Уверяю вас, я найду способ сохранить наше преимущество и в то же время обеспечить им убежище.

— Спасибо. — Фыркая, из его носа свисала длинная лента мерцающих, блестящих соплей, Копперквик поднял взгляд с дивана. — Я вроде как потерял надежду… Мне очень жаль.

Захватив с помощью своей магии несколько салфеток, Твайлайт Вельвет принялась вытирать нос Копперквика, а затем попыталась привести в порядок и лицо Эсмеральды. На лице Твайлайт Вельвет появились глубокие морщины, когда она начала обдумывать текущую проблему.

— Я не думала, что это может быть нам на пользу. Жаль, что не подумала, я могла бы успокоить Копперквика. — Мисс Оддбоди опустилась на землю, и ее крылья поникли. — Теперь я чувствую себя плохо. Мне кажется, что я подвела своего клиента.

— Выше нос, дорогуша. — Твайлайт Вельвет начала вышагивать по полу, ее брови все еще были нахмурены. — Мне нужно подумать, как защитить свой холм. Мисс Оддбоди, пойдите и приготовьте мне чашку чая. Думаю, что и вам, и Копперквику тоже не помешает. А теперь идите. В путь, юная мисс!

Жужжа крыльями, мисс Оддбоди взлетела, ее копыта были всего в нескольких сантиметрах от пола.

— Какое восхитительное стечение обстоятельств, с которым я могу поиграть. — Глаза Твайлайт Вельвет сузились до щелей, а уши надвинулись на мордочку. — Копперквик, дорогой, уверяю тебя, я слишком заинтересована в этом, чтобы допустить, чтобы ты ускользнул от меня. Нам просто нужно сделать так, чтобы это выглядело так, будто вы собираетесь ускользнуть. Тяжелые обстоятельства и все такое.

— Куда я пойду? — спросил Копперквик.

— О, я что-нибудь придумаю. Я бы разрешила вам пожить у меня и моего мужа, но это будет конфликт интересов и возникнет ряд вопросов, связанных с профессионализмом. Но не волнуйтесь. — Повернувшись, Твайлайт Вельвет крикнула: — Мисс Оддбоди, доставайте бискотти! Я думаю, это особый случай!

— Конечно, босс!