Школа принцессы Твайлайт Спаркл для фантастических жеребят
Глава 48
Идя за Пеббл, Сумак не обращал внимания на свои больные подплечья. Она была встревожена, расстроена, и он не знал, что делать. Спотыкаясь, он начал собирать все воедино, по крайней мере, насколько мог. В основном Пеббл была очень взрослой и серьезной, она говорила "мама" и "папа". Но раньше она говорила "мамочка" и "папочка".
Его осенило, что это были подсказки, индикаторы настоящего настроения Пеббл. Когда она была спокойна или хотя бы контролировала себя, она вела себя очень по-взрослому, была очень чопорной и правильной. Но когда ее что-то беспокоило, как сейчас, она… ох, что это было? Сумак попытался вспомнить подходящее слово, пока думал об этом. После нескольких мгновений раздумий его мозг выдал следующее предложение.
Личина?
Да, именно так. Когда Пеббл испытывала эмоции или ее что-то беспокоило, ее мастерски наложенная личина начинала давать трещины. Это были тревожные признаки того, что вулкан готовится выпустить пар… или извергнуться, как это уже произошло. А главное, Пеббл была еще жеребенком, со всеми страхами, неуверенностью в себе и всеми проблемами, которые только могут быть у маленького жеребенка.
Он вспомнил множество разговоров с Пеббл и попытался вспомнить, когда ее речь менялась, но сейчас, как ни старался, не смог вспомнить ни одного случая. Чувствуя беспокойство, он испугался, боясь, что делает что-то, за что его могут наказать.
— Пеббл…
Никакого ответа.
— Пеббл, — повторил он.
По-прежнему никакого ответа.
— Пеббл, пожалуйста, помедленнее. Это очень больно.
Услышав эти слова, Пеббл остановилась с так резко, что Сумак ударился о ее спину, отскочил и упал. Жеребенок лежал на земле, задыхаясь от боли, и его зеленые глаза блестели от страха. Пеббл повернулась и посмотрела в сторону Понивилля, которого больше не было видно. Они шли уже больше часа, углубившись в Белохвостый лес.
— Нам понадобится лагерь, — сказала Пеббл голосом, полным спокойствия. Она была похожа на себя прежнюю, монотонную. — Я не знаю, что делать с ужином, прости.
Бумер, которая не выглядела довольной этой ситуацией, издала обеспокоенное, дымное шипение.
— Нужно выбрать открытое место, например поляну, — предложил Сумак.
— Почему? — Пеббл повернула голову и посмотрела на Сумака. — Деревья защищают.
— Мне нравится смотреть на звезды. Если я не могу поужинать, то хотя бы могу посмотреть на звезды.
Глаза Пеббл сузились, но она ничего не ответила, не сразу. Она постояла, задумавшись, и через несколько секунд кивнула:
— Это кажется разумным. Отвлечься — это хорошо. После того как ты немного отдохнешь, мы продолжим путь, пока не найдем подходящую поляну с хорошим видом на небо.
— Мы должны идти дальше? — ныл Сумак.
— Мы уже взяли на себя обязательство. Возвращаться назад сейчас было бы неловко, и нас бы наказали. — Уши Пеббл опустились. — Я уже достаточно большая, чтобы позаботиться о себе. Все будет хорошо.
Все еще хныча, Сумак задумался, не совершил ли он проступок, за который могут отшлепать. А еще хуже — кто? Трикси могла бы отхлестать его щеткой, и если бы она держала ее ногой и это было бы не так страшно, но если бы она использовала магию… ой! А вот Эпплджек может вмешаться… или Биг Мак. Задыхаясь, Сумак вспотел, лежа на земле и страшась своего ближайшего будущего.
Без сомнения, ему предстояло стать Бесплотным Жеребчиком, трагической фигурой, жеребенком, которому отбили задницу, оставив его без нее. От одной мысли об этом ему хотелось плакать. Или, что еще хуже, его могут вытащить на середину города, и Трикси с Эпплджек будут продавать пони билеты, чтобы те пришли и отхлестали его по заду. Он представил себе, как образуется очень длинная очередь, петляющая вокруг зданий и домов, и Эпплджек с Трикси станут очень богатыми. Биг-Мак мог бы даже превратить это в выездное шоу: возить его с собой, собирать биты, продавать билеты и приглашать пони прийти и похлестать мерзкого жеребенка. Вот оно, Бесплотное Чудо! Мысленно он представил себе Биг-Мака в очень модной шляпе и содрогнулся.
Разве может пони получить кьютимарку за шлепки? Сумак даже не знал, у кого спросить об этом. Аликорн-принцесса Шлепков была слишком страшной мыслью, и он испуганно заскулил, не в силах справиться с тем, куда завело его воображение.
— Давай, Сумак, обопрись на меня, и я помогу тебе…
Уже стемнело. Сумак, сидя на большом плоском камне, наблюдал, как Пеббл разбивает лагерь. Устраивать было особо нечего. Палатки не было, ужина не было, но костер скоро будет. Пеббл подошла к большому валуну, наполовину зарытому в землю, постояла немного, осматривая его, а потом встала на задние ноги.
Сумак недоумевал, что она делает. Она просто стояла и смотрела на камень, не двигаясь, и на ее мордочке было очень сонное выражение. Но вот сонное выражение исчезло, сменившись гневом, который немного утих и превратился в ярость. На Пеббл было страшно смотреть. Она дрожала, мышцы ее дрожали, а красивое лицо исказилось в неприятное выражение.
— ИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИАААААААААГХ! — Пеббл издала свой суперстрашный крик, врезавшись правым передним копытом в полупогребенный валун. От удара раздался страшный треск, и он разлетелся на полдюжины кусков камня. Все еще разъяренная, она стала пинать раздробленные куски к месту, где хотела развести костер, и образовала из них кольцо, вбивая их в землю.
За всю свою жизнь Сумак не мог припомнить, чтобы когда-либо испытывал больший ужас. Замок Полуночи бледнел по сравнению с этим. Он испытал тихий ужас, когда понял, что случится, если Пеббл выйдет из себя и подерётся с Олив. Земные пони, ну, некоторые земные пони, были страшными. По-настоящему страшными. Пеббл, если она разозлится, может ударить Олив и отправить ее на Луну. Или ударить Олив и превратить ее в единорожью сальсу. Или Олив станет тапенадой?
Он решил, что если когда-нибудь попросит ее показать свою кьютимарку, то будет очень, очень вежлив и будет вести себя как можно лучше. Не похоже, что быть превращенным в единорожью сальсу было бы очень приятно. Вовсе нет. Он даже представить себе не мог, каково это. У него не было ни малейшего желания превращаться в Сумак Эпплсоус.
— Я должна относиться ко всему миру так, будто он сделан из сахарных леденцов, — мягко произнесла Пеббл. — И я, и моя мама. Весь мир — это большое хрупкое место, и я должна держать все в себе. Но иногда я чувствую, что срываюсь. Я не знаю, как моя мама делает то, что делает. Я не понимаю, как она все держит в себе. Я не понимаю, как она сдерживает ярость, которая рядом! — Голос кобылки стал громче.
— Хм…
— Иногда мне просто хочется выпустить все это наружу.
Сумаку потребовалось приложить немало усилий, чтобы не обмочиться. Его гиперактивное воображение показало ему Пеббл, разрушающую Понивилль. Он думал обо всем, что сказала Пеббл, о том, что она ему рассказала, и о том, что он видел в своем воображении благодаря своей гиперактивной фантазии.
— Просто выпусти все на волю и ничего не сдерживай… — Пеббл хрустнула передними мослами, и уголок ее рта дернулся. — Моя мама может ударить по камню с такой силой, что выделяется достаточно тепла, чтобы превратить место удара в жидкое состояние.
Дрожа, Сумак ждал, когда все закончится. Пеббл, похоже, снова начала извергаться. Он надеялся, что и это пройдет.
— Моя мама может двигаться с такой скоростью и силой, что вызывает сонолюминесценцию. Она может генерировать температуру, которую нужно измерять в кельвинах. Каким-то образом она просто держит все в себе, и я не знаю, как ей это удается. У нее есть ярость, но она никогда ее не показывает.
— Может, она хотела оставить после себя мир, в котором ты будешь расти? — Сумак вздрогнул и понадеялся, что Пеббл не направит свою вспышку гнева на него.
Пеббл ничего не ответила, не сказала ни слова, она сгорбилась над местом для костра, и на ее лице появилась сосредоточенная хмурая гримаса. Мышцы на ее челюсти сжались. На секунду все ее тело задрожало, а потом она затихла. Мягким, тихим голосом она сказала:
— Надо развести костер.
— Хорошо. — Это было то, что он мог сделать. Он разжег немало костров. Сумак сосредоточился на несколько секунд, его рог засветился, а затем из кучи дров вырвалось пламя. Выждав, он наблюдал, как пламя мерцает, разрастается и начинает пожирать предложенное ему топливо. Он видел, как пламя отражается в глазах Пеббл. Выглядела она страшновато.
— Я не знаю, откуда берется ярость. Она просто есть. — Голос Пеббл был мягким, почти робким. — Она там, в глубине моего сознания, и иногда я просто зацикливаюсь на чем-то. Иногда я зацикливаюсь на том, с чем, как мне кажется, у меня все в порядке, но это не так.
— Все в порядке, Пеббл, я думаю, это случается с каждым из нас. Просто у большинства из нас нет суперсилы земных пони. — Сумак прочистил горло и протянул переднюю ногу. — Иди сюда и сядь со мной.
Пеббл с невозмутимым выражением лица согласилась. Она подошла и села на камень вместе с Сумаком, а затем прислонилась к нему. Она вздохнула, закрыла глаза и начала глубоко дышать. Сумак сидел, его сердце колотилось в груди, рядом с кобылкой, которая могла превратить его в единорожью сальсу или яблочное пюре, в зависимости от обстоятельств.
— Меня дразнили на уроках кулинарии. — Монотонное признание Пеббл прозвучало достаточно громко, чтобы его можно было расслышать за треском костра. — Они дразнили меня и смеялись надо мной. Почему такие глупые слова должны причинять столько боли? Почему я позволяю им беспокоить меня? Почему меня волнует их мнение? Я не понимаю… неужели я настолько слаба и глупа? Какой-то умственный… калека? Почему так трудно игнорировать это?
— Пеббл, я вовсе не считаю тебя глупой.
— Я хочу, чтобы все стало как прежде. Я хочу снова спать между своими родителями. Я хочу, чтобы все вернулось в то время, когда я была счастлива, а с яростью было легче справиться. — Пеббл заерзала на месте и несколько раз фыркнула.
— Ты не можешь оставаться маленькой вечно. — Голос Сумака был почти шепотом. — Когда-нибудь ты должна повзрослеть. Мир жесток. Мир небезопасен. Тебе будет больно. Вещи будут причинять тебе боль. И весь этот гнев придется как-то держать в себе.
— Я знаю, — ответила Пеббл, ее голос стал почти плаксивым, — я знаю, знаю, но мне трудно с этим справиться. Я не хочу, чтобы все менялось. Я даже не знаю, хочу ли я быть здесь… Единственное, что заставляло меня оставаться здесь до сих пор, — это ты.
Склонив голову, Сумак пожелал, чтобы дым от костра не дул ему в лицо. От него слезились глаза, было трудно дышать, а из носа текло. Это было ужасно, и он не знал, как с этим справиться.
— Ты мне очень нравишься, Сумак.
Дым был невыносим, и Сумак боролся с ним. Теперь в его поле зрения было два огня, и дым как-то удвоился, и ему было очень, очень трудно быть большим, сильным жеребенком, в котором нуждалась Пеббл. Он закашлялся и почувствовал в горле резиновую, комковатую консистенцию большой слизистой козявки. Он ничего не мог сделать. Он должен был сидеть здесь, застряв, с козявкой в горле. Он не мог просто выковырять ее или выдавить, пока сидел здесь с Пеббл. Он чувствовал, как его пазухи стекают в глотку, и это вызывало тошноту.
— Ты мне так нравишься, что я ревную, когда ты с другими пони… или с Сильвер Лайн.
Вспотев, Сумак задумался о последствиях признания Пеббл.
— Ты сидишь и слушаешь, и ты действительно слушаешь, потому что по твоему лицу я вижу, что ты слушаешь и думаешь, и я могу говорить с тобой и рассказывать тебе что-то, и ярость внутри немного утихает. Это приятно. Она затихает… но никогда не проходит.
— Я… ну, ты… мы… мы… — Сумак перестал заикаться, почувствовав, как что-то мягкое, влажное и бархатистое прижалось к его щеке, чуть ниже очков, — что? — Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он понял, что Пеббл только что поцеловала его в щеку. Он почувствовал, как его мозг превратился в слизь, а затем она потекла по его шее, оставляя в животе забавное теплое ощущение.
— Я очень рада, что мне удалось это увидеть! — Пинки Пай ворвалась и села рядом с Пеббл и Сумаком. — Я принесла зефир. Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
Пеббл не ответила, и в свете костра ее лицо приобрело очень, очень темный оттенок коричневого. Она корчилась, но не смотрела на свою тетю Пинки. Вместо этого она вытерла немного грязи со своего платья и сделала вид, что Пинки здесь нет.
— Твайлайт кружит над головой и ждет, когда я подам ей сигнал. — Пинки слегка наклонилась и поставила мешок с зефиром на землю. — Какой-то умный пони развел костер посреди поляны, где ищущие пегасы могли бы увидеть…
— Сумак… ты… — Пеббл ударила себя по лицу копытом, когда поняла, что ее перехитрили.
— Мы подумали, что дадим вам время побыть друзьями и во всем разобраться, — объяснила Пинки бодрым, веселым голосом. — Я слушала вас довольно долго. Пеббл, мне жаль, что тебя дразнили, но убегать — это не выход.
— Я знаю, — ответила Пеббл, опустив уши.
— У меня проблемы? — спросил Сумак, все еще пытаясь прийти в себя и восстановить свой разжиженный мозг.
— Это Трикси велела нам искать костер. Она верила, что ты будешь благоразумным, когда мы поняли, что вы сбежали вместе. Она дома, ждет тебя. Она не видела смысла идти за тобой, потому что у нее болит нога, а она знает, что ты умеешь позаботиться о себе в случае необходимости. Она очень гордилась этим. Она хвасталась этим. — Улыбаясь, Пинки Пай взяла мешочек с зефиром и разорвала его зубами.
— И что теперь будет? — спросила Пеббл.
— Ну, — ответила Пинки Пай, выплюнув кусочек пластика от разорванного мешка с зефиром, — я подам Твайлайт сигнал, и тогда у нас будет жаренный зефир. Я ожидаю небольшой лекции от Твайлайт, но, вероятно, ничего серьезного.
— Звучит не так уж плохо. — Пеббл опустилась на землю и избегала смотреть на Пинки, ее лицо все еще было гораздо темнее коричневого, чем обычно. Она открыла рот, готовая сказать что-то еще, но Пеббл не успела вымолвить ни слова, как Пинки вмешалась.
— Когда дразнят, это больно. — Лицо Пинки стало необычайно серьезным. — Это очень больно. Мне жаль, что так получилось, Пеббл. Теперь мне даже обидно, что ты не пришла ко мне. Я так стараюсь, Пеббл, я очень хочу быть твоим другом.
— Мне очень жаль. — Лицо Пеббл поникло.
— Все в порядке. — Пинки Пай улыбнулась своей племяннице, а затем помахала рукой в небо. — Пока мы здесь вместе, может, ты поговоришь со мной и расскажешь обо всем, что случилось. Вплоть до того поцелуя. — Пинки Пай подмигнула Пеббл. — Только подожди, пока я расскажу твоим родителям!
Изо рта Пеббл вырвался странный приглушенный звук, и ее лицо стало такого же оттенка, как чашка черного кофе, оставленная в темной комнате. Она немного пофыркала, поерзала, а потом поднялась с места, где сидела рядом с Сумаком. Ничего не говоря, она бросилась на свою тетю Пинки и обхватила передними ногами шею розовой пони. Она прижалась и издала вздрагивающий всхлип облегчения.
Через секунду Твайлайт приземлилась на три ноги, и Сумак испустил вздох облегчения.