"Эрмитаж"
9. Мизанабим любви и дружбы (часть 1)
«Mise en abyme» (франц. «помещенный в бездну») – рекурсивная художественная техника, известная как «картина в картине», «рассказ в рассказе», «сон во сне» и т.д.
В конце января провожаю ее до дома. Недавно в выстроившихся вдоль тротуара фонарях заменили лампочки, и теперь скрипучий снег на земле переливается не теплым рыжим светом, а холодным голубым.
В остальном, на вид, всё, как обычно, но мы оба знаем, что это не так. Она не держится за мой локоть, молчит. Вдруг останавливается, и я вздрагиваю от тихого звука ее голоса:
– Кирилл. Я больше так не могу.
– Что?
– Нам надо расстаться.
– Почему?
– Почему? – взрывается она криком и, поймав взгляды пары прохожих, переходит на глухое шипение: – Ты достал меня уже, вот почему. Неужели сам не видишь? Преследуешь меня постоянно, какие-то допросы устраиваешь.
– Не постоянно, – отвечаю ей в тон, – в кино ты с Пашей без меня ходила.
– Потому что с ним хоть поговорить можно нормально! Он меня никогда не осуждает, принимает такой, какая есть. А ты, такое ощущение, только и ищешь повода придраться: этому не то сказала, на того не так посмотрела, третий смешной анекдот рассказал, а я имела неосторожность рассмеяться. Меня твоя ревность задоблала уже!
– Я люблю тебя. Если бы не ревновал, значит, не любил бы.
– Твоя любовь пострашней вражды.
– А ты-то меня любишь? Или врала всё время?
– Я… уже не знаю, Кирилл, – злость и досада исчезают из ее голоса, уступая место виноватой горечи. – Я не врала, просто я думала, ты другой.
– Думала, я тряпка мягкотелая? Думала, буду видеть, как ты флиртуешь с каждым встречным-поперечным, и слова не скажу? Думала, я буду терпеть только потому, что ты первая и единственная, кто когда-либо на меня посмотрел?
– Не ори.
– Не блядствуй!
На несколько секунд она замолкает, пораженная оскорблением. У нее начинают дрожать губы, на льдистых сине-зеленых глазах выступают слезы.
Падаю на колени и хватаю ее за ноги:
– Прости! Прости, пожалуйста! Умоляю! Я не хотел, я не со зла! Не бросай меня!
Она лупит меня ладонью по и так истерзанной морозом щеке и высвобождается.
– Прекрати истерику. Убирайся.
В ее голосе больше нет ни упрека, ни сожаления. Только безразличие.
Разбитый, возвращаюсь домой и долго стою в прихожей, не раздеваясь и не включая свет. Меня трясет, и мнится, что при свете я увижу ужасный лик этого холода. Включить свет – это окончательно вернуться домой, признать, что сцена на улице завершилась, и ее уже нельзя исправить или дополнить какими-то словами, могущими спасти положение.
Жаль, что в реальной жизни нельзя сохраняться и загружаться.
И я проиграл.
Когда открыл глаза, в комнате было еще тихо, но между штор уже пробивался серый утренний свет. Я облегченно вздохнул, выгоняя из сознания остатки муторного сна: «Всё в порядке, я в старом добром коттедже Флаттершай, и всё…» И тут я вспомнил, что учинил накануне вечером.
– Нет, – просипел я, с трудом разлепив губы, и натянул одеяло на голову, отгораживаясь от наступающего нового дня.
«Этого не может быть, это тоже часть сна. Надо просто подождать – и придет настоящее утро – утро мира, в котором я не колотил пони и не говорил им гадостей». С этими мыслями я вновь погрузился в беспамятство.
Когда проснулся во второй раз, дом уже ожил: с кухни доносился шум закипающей воды, в раскрытые окна вливались птичьи трели и легкий свист ветра.
Болела голова – так бывает, если залёживаешься слишком долго. Я замычал, перевернув смятую подушку «прохладной стороной», уперся в нее лбом. Не помогло.
Услышал приближающееся цоканье и нежный голос:
– А кто у нас сегодня такой соня?
Не открывая глаз, сел и схватился за голову рукой. Боль пульсировала в черепе – казалось, я ощущаю ее вибрацию подушечками пальцев.
– Флаттершай, прости…
– Всё хорошо, Кирилл, – пегас погладила меня по плечу, – мы ведь вчера уже говорили об этом.
– Угу. Энджел меня видел? Сильно разозлился?
– Ну…, – замялась пони, – он ушел в лес.
– Ты же сказала ему, что я только на один раз, что вечером меня снова не будет?
– Но, Кирилл, – удивилась Флаттершай, – куда ты пойдешь?
«Действительно, – сообразил я, – назад в библиотеку меня теперь вряд ли примут с распростертыми объятиями». Нельзя рассчитывать, что люди (или пони – не важно), которым ты сделал пакость, будут относиться к тебе так же, как раньше, пусть даже они клялись тебе в любви и дружбе.
Отношения разумных созданий – такой хрупкий предмет, что самым логичным кажется вообще их не заводить, чтобы потом не резаться осколками, на которые они с готовностью рассыпаются от любого неверного движения.
Мы сели завтракать. Вяло ковырялись вилками в салате и рассеянно дули на горячий черный чай. Мое-то отсутствие аппетита было понятно, но что тяготило Флаттершай? Наверное, Энджел: из-за меня с ним теперь снова начнутся проблемы.
– Кирилл, я боюсь, – прошептала пегас. – Вдруг принцессы тебя накажут? Вдруг посадят в тюрьму?
– Может, так мне и надо.
– Не говори так.
– Почему я не могу осуждать себя? Это что, исключительно привилегия окружающих?
– Я тебя не осуждаю, – обиженно сказала Флаттершай. – После прошлой ночи я куда лучше понимаю, что творится у тебя на душе. И я тебя простила.
Вспомнил свои досужие рассуждения о том, что «понять» не значит «простить». Возможно, пегас вышла на некий новый, «божественный» уровень понимания, а может, просто была слишком мягкосердечной.
– Надо извиниться перед остальными, – решительно сказал я и отхлебнул чая.
– М-может быть, дождаться…, эм, решения принцесс? – неуверенно спросила Флаттершай.
Я тоже об этом думал. Думал, что мои извинения перед пони могут выглядеть попыткой труса смягчить грядущее наказание. Но сейчас мне было плевать, чем это покажется: я чувствовал, что должен попросить прощения. В ссорах с ней я жалел о грубостях лишь потому, что они отвращали ее от меня, и считал, что правда на моей стороне, но этих пони я обидел совершенно незаслуженно.
Примут они мои извинения или нет, я должен их принести.
Голова прошла, и я ощутил прилив сил. Поднялся из-за стола и ободряюще улыбнулся Флаттершай:
– Пойду. Если не вернусь, считай меня… ай, кем хочешь.
«А кем она может меня считать?» – размышлял я, шагая к Понивиллю.
Земляная дорога затвердела от ежедневных ударов десятков копыт. Вдоль зеленых обочин высились деревья, из которых я узнавал только дубы. В кронах ветер перешептывался с солнечными бликами, в голубом небе висели тонкие перистые облака. Еще один чудесный денек в Эквестрии.
«Так кем меня считать? Кто я?» Будь я персонажем книги, меня бы неодобрительно называли «попаданцем»: попал в волшебный мир и стал в нем обживаться, как ни в чём не бывало, будто и не жил до этого, будто до момента «попадания» меня и не существовало. Впрочем, литературные герои действительно не существуют, пока о них не начнут писать. А поскольку история должна содержать какие-то приключения, конфликты и драму, персонажи, едва родившись, сразу оказываются в гуще событий: у них не бывает обычной повседневной жизни, потому что о таком читать неинтересно – этого хватает и в реальности.
С другой стороны, иногда именно романтизация, осознание себя как драматического персонажа помогает людям пережить различные реальные неприятности. Быть неудачником по жизни – стыдно, а вот быть греческим героем, Куллерво или Турином Турамбаром, проигрывающим неравную схватку с Роком, – совсем другое дело. Быть гопником – зазорно, быть реальным пацаном вроде Саши Белого – почетно. Никто не хочет быть дрожащим при виде людей и не способным связать пары слов в разговоре трусом – все хотят быть модными хикикомори и социопатами. К тому же, персонаж – тот, за кем следят, и это пристальное внимание невидимых зрителей не дает расслабиться, заставляет развиваться, ведь даже самые отъявленные отшельники стараются выглядеть в глазах людей лучше, чем они есть.
Поток сознания прервал тяжелый удар в затылок: я полетел вперед и еле успел выставить руки, чтобы не впечататься носом в твердую землю.
– Получил? – раздался знакомый голос. – Нравится? Я тебя научу, как моих друзей бить!
Поднял голову: Рейнбоу Дэш висела над дорогой и угрожающе покачивала копытом, прицеливаясь для нового удара.
– Прости, – опустил я голову, борясь с инстинктивным желанием закрыться руками. – Не знаю, что на меня вчера нашло. Я как раз искал… тебя и всех остальных, чтобы повиниться.
– Да я-то что! – фыркнула пони. – Ты лапы-то зачем распустил? Ладно, Эпплджек крепкая, а Пинки Пай отходчивая, они переживут. Но как ты посмел Флаттершай ударить? Да я тебе за нее…
– Она меня простила.
– Ты вконец обнаглел так врать? – возмутилась Рейнбоу Дэш, изготовившись двинуть копытом мне в челюсть.
– Я сейчас от нее. Ночевал там. Можешь слетать и сама ее спросить.
– И слетаю! А ты сиди здесь, жди. Вернусь через десять секунд ровно.
Пегас вдруг смазалась, превратившись в пеструю кляксу, и исчезла за поворотом дороги.
Я послушно сел на обочину и стал ждать.
Давно уже перестал задумываться о природе окружающего мира: загробный ли он или порожденный моим собственным мозгом (хотя одно другому не мешает), или же настоящий – параллельный или инопланетный? Но теперь вдруг посетила мысль: «А сам-то я настоящий?» Что, если я – просто один из персонажей этого мультсериала, которого чрезмерно креативные создатели добавили в сценарий? Или – хуже того! – герой фанфика? И ни моей жизни на Земле, ни встречи, ни расставания с ней никогда не было? Просто некий автор сочинил для меня такое прошлое.
От мысли о собственной нереальности стало легче – она означала, что я не несу ответственности за свои слова и поступки, потому что мною управляет кто-то другой, а мне ничего не остается, как плыть по течению и надеяться, что наблюдения за моими злоключениями развлекут аудиторию.
Вспомнился старый киберпанковский фильм, где персонаж компьютерной игры вдруг осознал себя как личность и обратился к человеку по ту сторону монитора.
Я огляделся в поисках «четвертой стены», которую можно было бы сломать…
… и увидел радужное пятно на горизонте. Рейнбоу Дэш вернулась, конечно, не через десять секунд, но, к счастью, достаточно быстро, чтобы я не успел окончательно промыть себе мозг новой теорией.
– Ушам своим не верю, – заявила пегас. – Но раз Флаттершай не держит на тебя зла, наверно, ты заслуживаешь второго шанса. Но я тебя не прощу, пока все остальные не простят. Пошли, я прослежу, чтобы ты извинился, как следует.
Я шел по солнечному городку мимо спешащих по делам или весело болтающих друг с другом разноцветных пони, а надо мной висела черная туча, из которой хлестал ливень. На туче восседала Рейнбоу Дэш и сверлила меня строгим взором неподкупного и беспристрастного судии.
Капли с вымокших волос стекали по щекам, носу и подбородку и падали за ворот. Отяжелевшие от воды рубашка и джинсы мерзко липли к телу, сковывая движения. В ботинках хлюпало.
Я украдкой заглядывал в лица прохожих пони и пытался увидеть в их глазах, взглядах, мимических морщинах то самое важное нечто, что позволяет им – и людям – каждое утро выходить из дома навстречу себе подобным и не воспринимать это как подвиг. Нечто, что толкает их друг к другу, заставляя дружить, любить, заводить семьи и рожать детей. Нечто, что помогает им понимать друг друга – и не презирать, прощать – и верить, что прощенный раскаялся, делиться – и не ждать, что с ними поделятся в ответ, веселиться – и не омрачать момент мыслью о том, что веселье закончится.
Казалось, вчера у меня был шанс обрести это «нечто», я почти сумел прикоснуться к нему, но мне не позволил страх – страх перемен, неизвестности, наказания, утраты, ошибки. Не пони мне нужно было пинать, а себе по голове настучать.
Первой остановкой стал «Сахарный уголок».
– Тут подожди, – распорядилась Рейнбоу Дэш. – Я приведу Пинки, а то с тебя внутри лужа натечет.
Пегас зашла в здание и через минуту вывела на крыльцо розовую пони.
– Привет! – улыбнулась та.
– Привет. Прости, что ударил.
– Да пустяки, совсем не больно было.
– Ну, тогда прости, что испортил твою вечеринку.
– Это была твоя вечеринка, глупенький! Так что тебе можно было делать с ней всё, что хочешь.
Я покосился на Рейнбоу Дэш, и она отрицательно покачала головой: мол, плохо извиняешься.
– И прости, что… не стал твоим другом, – снова обратился я к Пинки Пай.
Некоторое время пони молчала, что было для нее нехарактерно, и я понял, что попал в точку.
– Так ты всё-таки не хочешь? – понурилась пони.
– Нет, я…, – я осекся.
Пинки Пай раздражала меня с дня знакомства. Мне было совершенно ничего от нее не нужно. Виделся я с ней реже, чем с другими: нас не объединяли ни общая работа, ни общие интересы, ни общие печали. Я не желал тусоваться с ней, устраивать совместные розыгрыши, объедаться сладостями или еще как-либо «дружить». И сейчас мне было всё равно, держит она на меня зло или нет — я просто хотел, чтобы она не грустила.
– Я готов дружить с тобой, Пинки, – сказал я, глубоко вдохнув, – и надеюсь, что ты тоже после вчерашнего.
– Да? – радостно протянула она, подняв голову и вперившись в меня взглядом. – Клянешься?
– Я клянусь, а если вру, кексик в глаз себе воткну, – отчеканил я.
– Ура!!! – пони накинулась на меня с объятиями, и я сдавленно забормотал:
– Осторожно, намокнешь.
Когда Рейнбоу Дэш удалось отцепить от меня Пинки Пай и утащить ее назад в «Сахарный уголок», пегас распорядилась:
– Теперь – к Эпплджек. Сейчас она должна быть на рынке.
Пони-фермер и ее старший брат нашлись во фруктовых рядах. Эпплджек за прилавком обслуживала покупателей и зазывала прохожих; ее шляпа была сильно надвинута на глаза: похоже, скрывала фингал. Биг Макинтош набирал из тележки требуемое количество яблок и подавал сестре.
Мы приблизились, но оба Эппла нас игнорировали. Воцарилось тягостное молчание.
– Давай, – шикнула с тучи Рейнбоу Дэш.
– Добрый день, – выдавил я. – Сильно заняты?
– Агась, – ответил Биг Макинтош.
– Можно с Эпплджек поговорить?
– Неа.
– А просто послушать можете? – спросил я и, не дожидаясь ответа, начал: – Я очень сожалею о том, что сделал вчера. Вы старались для меня, а я всё испортил и оскорбил вас действием. Мне нет оправдания, но, если хочешь, назову причину: я испугался. Был неправ и приношу извинения.
Эпплджек отошла от прилавка и обратилась к пегасу надо мной:
– Рейнбоу, шо, во имя сена, ты делаешь с Кириллом?
– Наказываю. Раз уж Твайлайт решила не отсылать письмо принцессе, пусть он хоть это потерпит.
«Они не отправили письмо? – встрепенулся я. – Пронесло. Не хочу даже знать, что они там такого понаписали, что Рейнбоу Дэш уверена, что принцессы меня наказали бы».
– Кирилл, – повернулась ко мне Эпплджек: что ж, прогресс, – ты знал о письме?
– Флаттершай говорила.
– А знал, шо его не отправили?
– Нет.
– Значит, есть шанс, шо ты извиняешься не искренне, а потому шо хошь заработать смягчающие обстоятельства?
– Думай, как угодно, – развел я руками. – С учетом того, что я рассказывал о себе и о своих взглядах на взаимоотношения, ты подозреваешь меня в корысти совершенно обоснованно. Я не могу доказать, что твои подозрения ложны. Я только хотел принести извинения – и принес их. А заставить тебя их принять у меня не получится. Если хочешь, ударь меня в глаз: око за око.
Биг Макинтош издал боевитое ржание и приблизился на шаг: похоже, горел желанием стукнуть меня за сестру.
– Спокойно, Биг Мак, – остановила его Эпплджек и обратилась ко мне: – Ладно уж, я тебе верю. Тем более, шо ты переоценил свои силы: не так уж я и пострадала.
Пони сдвинула шляпу на затылок: на ее морде не оказалось никаких следов удара.
Смилостивившись, Рейнбоу Дэш выключила ливень, но продолжала с видом Немезиды восседать надо мной на туче.
«Неплохо, – оценил я свои успехи, – с тремя из шести помирился, осталось еще три, точнее две, потому что, когда принесу извинения Твайлайт Спаркл и Рэрити, Рейнбоу Дэш простит меня автоматически… Черт, рассуждаю, будто делаю квест в компьютерной игре. Но ведь похоже!»
Видимо, от мысли о нереальности себя и мира так просто не отделаться: всё начинает казаться каким-то условным, схематичным. А возможно, это предчувствие скорого конца. Ведь обычно человеку во сне всё кажется естественным и логичным, но чем ближе к пробуждению, тем больше странностей он замечает и в итоге, за мгновения до того, как очнется, понимает, что спит. Может, таков цикл работы мозга во сне: сначала выстроить иллюзорный мир, а потом в течение ночи постепенно его разрушать. А может, всё зависит от человека – и, если он не осознает, что грезит, то и не проснется.
Мы остановились у бутика «Карусель», и Рейнбоу Дэш распорядилась:
– Звони.
Я подергал колокольчик, но никто не открыл. Постучал в фиолетовую дверь костяшками пальцев, но ответа не последовало. Поколотил копытом – снова без результата. Пегас облетела похожее на помпезный шатер здание, заглядывая в окна, и заключила:
– Скорей всего, Рэрити пошла снимать стресс после вчерашнего.
Обычно единорог-модельер снимала стресс в спа-салоне Лотус и Алоэ – туда мы и направились. От переохлаждения я начал чихать и сморкаться, утирая нос мокрым рукавом, и Рейнбоу Дэш, сжалившись окончательно, рассеяла тучу и полетела рядом. Под дневным солнцем волосы и одежда стремительно высыхали, и к моменту, когда мы добрались до салона, я уже чувствовал себя человеком, а не раскисающим под дождем карандашным наброском.
Рейнбоу Дэш дернула за ручку – заперто.
– Может, в библиотеку? – спросил я.
– Погоди. Хозяйки иногда уходят на обед, пока клиенты парятся.
– И запирают их?
– Не знаю. Может, в этот раз случайно закрыли. Ну, знаешь, машинально.
Мы двинулись вокруг дома и увидели, что одно из окон едва приоткрыто, а из щели между профилем и рамой пробивается пар.
– Глянем, они ли это, – сказала пегас и прильнула к стеклу.
Я последовал ее примеру и сумел разглядеть в клубах пара два силуэта: пони о чем-то разговаривали, и я узнал голоса Рэрити и Твайлайт Спаркл.
Сделал шаг в сторону, но Рейнбоу Дэш запустила копыто мне за ворот и грозно спросила:
– Куда?
– Ну, подождать, пока они выйдут, – пожал я плечами.
Конечно, пони и так большую часть времени не носили одежды, да и были… ну, пони. Но подсматривать за девками в бане всё равно было неловко.
Однако Рейнбоу Дэш, похоже, ничего зазорного тут не видела, и мы остались под окном. Пегас продолжала всматриваться в пар за стеклом, а я сел наземь, прислонившись спиной к стене, и стал прислушиваться к голосам.
– … так ошиблась в нем? – разобрал я горестное восклицание Твайлайт. – Неужели все наши попытки перевоспитать Кирилла с самого начала были обречены на неудачу?
– Не отчаивайся, дорогая, – возразила Рэрити. – Конечно, стиль Кирилла немного мрачноват, и я сама долго на него злилась за то, что он наговорил обо мне Спайки-Вайки, и за то, что нам из-за этого пришлось пережить. Но потом поняла, что Кирилл просто хотел помочь Спайку, защитить его… пусть даже от меня, но тогда мы еще не были лично знакомы, вот он и сделал неправильные выводы обо мне. Уверена, сейчас всё по-другому.
«Странно, – подумал я. – Вот уж не ожидал от Рэрити таких рассуждений. Если, конечно, она сейчас не лицемерит… Отлично: пришел просить прощения и вместо извинений начал обвинять! Понятно, что Рэрити не разделяет чувств своего воздыхателя, но почему бы не допустить, что она действительно о нем печется?» Стало стыдно: меня тут считают защитником Спайка, а я только теперь сообразил, что надо бы попросить прощения и у него, а не только у пони. Бедный дракон вечно на вторых ролях.
– Пошли, – встал я.
– Куда это? – оторвалась от окна Рейнбоу Дэш.
– К Спайку. Он тоже был на вечеринке, значит, я и перед ним виноват.
Пегас на миг задумалась и согласно кивнула.
Мы постучались в библиотеку, но никто опять не отозвался. Рейнбоу Дэш недовольно фыркнула, и мы уже собирались уходить, когда за стеной послышалось шарканье, и дверь открыл позевывающий Спайк.
– О, Рейнбоу, Кирилл, – пробормотал он, протирая глаза, – а я тут после уборки решил немного вздремнуть.
– Извини, что разбудили, – сказал я. – И извини за то, что я вчера натворил.
– Да нет проблем, – пожал он плечами, впуская нас внутрь. – Только вот Твайлайт очень расстроилась.
– Да, у нее я тоже хотел попросить прощения.
– А ее нет – пошла в спа с Рэрити. Хотите – подождите ее здесь.
Мы воспользовались приглашением и уселись за низенький столик в читальном зале, а Спайк, потягиваясь, пошел наверх досыпать.
Долго мы не просидели: Рейнбоу Дэш принялась раскачиваться на табуретке, а я начал бродить вдоль стеллажей, читая названия книг на корешках.
Пусть даже Рэрити не влюблена в Спайка, он всё равно ей дорог. Она разлюбила меня, но всё равно беспокоилась обо мне после всего, что я ей наговорил: переживала, что я начал спиваться, подарила плюшевую пони, предлагала дружбу… Жаль, я не смотрел этот мультик тогда: может, и вправду чему-нибудь научился бы, и сделал бы всё по-другому…
В замке заскребся ключ, и в зал вошла пара единорогов.
– Твайлайт! – подскочил я к ним. – Ты не ошибалась, вам действительно удалось меня изменить. Потому что, если бы не удалось, я не стоял бы сейчас здесь и не просил бы у тебя прощения – искренне. А я прошу. Рэрити, я презирал тебя с самого начала из-за того, как ты, как мне казалось, относишься к Спайку. Но теперь я верю, что ты действительно о нем заботишься. Прости.
Единороги удивленно переглянулись.
– Кирилл, – подозрительно прищурилась Твайлайт, – а откуда ты знаешь, что я думала, что ошибалась?
Я втянул голову в плечи и посмотрел на Рейнбоу Дэш, ища у нее поддержки. Пегас весело подмигнула:
– Да я рассказала ему, о чем мы вчера говорили. Он сегодня целый день просит у всех прощения – по ходу, реально раскаивается. У Флаттершай, Пинки Пай и Эпплджек уже выпросил. А вы что скажете?
Единороги задумались. Первой кивнула Рэрити:
– D’accord. ("Согласна") Мы все бываем порой несносными и вызываем недовольство друг друга: я не могу осуждать тебя, потому что и сама несовершенна. К тому уже, хотела бы получить еще пару уроков поньцузского.
– Ты ночевал у Флаттершай? – спросила Твайлайт Спаркл.
– Да.
– Я так и думала, – сказала единорог. – Вчера она больше всех оправдывала тебя, а потом ушла. Что ж, я доверяю своим подругам, поэтому ты прощен.
– Спасибо, – неловко улыбнулся я и глянул на Рейнбоу Дэш.
– Без обид, – сказала та и протянула мне копыто.
Я стукнул по нему своим, и впервые мне почудилось, что его сталь способна ощущать прикосновение.
До вечера мы гоняли чаи, поедая остатки вчерашнего торта. Эквестрийки пустились в обсуждение каких-то своих пони-девчачьих тем и, казалось, перестали меня замечать. А я сидел в уголке, смотрел на них, и мне было так спокойно, как не бывало, наверное, с далекого детства. Никаких рассуждений, никакого анализа себя и окружающих: я просто находился там, где хорошо, и ничто не могло нарушить этой гармонии. Из спальни спустился Спайк и, поев, засел со мной за комиксы. Мы вполголоса читали их по роялям: он – за героев, я – за злодеев.
Когда льющийся в окна свет из желтого стал красноватым, дверь библиотеки распахнулась, и в помещение влетела Флаттершай:
– Кирилл! – воскликнула она, тяжело дыша. – Слава Селестии, ты здесь, я так… волновалась! Они тебя не наказали?
– Всё в порядке, – сказал я. – Помирился со всеми, как и планировал.
– Чайку? – гостеприимно спросила Твайлайт. – Знаю, Флаттершай, иногда кажется, что мы тебя не слушаем, но, как видишь, мы согласились с твоим мнением и простили Кирилла.
– Х-хорошо, – смутилась пегас, так и стоя у двери. – К-кирилл…, эм, уже поздно. Пойдем домой?
Еще утром я не рассчитывал, что снова смогу осесть в библиотеке, но теперь, похоже, это само собой разумелось.
– А как же Энджел? – спросил я. – Он не обрадуется.
– А, он…, – замямлила Флаттершай, – Энджел, он…, эм… ну, думаю, мы с ним нашли общий язык.
– Ты уверена? – спросил я: не хотелось снова выяснять отношения с кроликом.
– Д-да.
– Тогда…
Всё-таки в библиотеке я был лишь гостем, а коттедж Флаттершай стал мне почти домом за эти два месяца, поэтому раз хозяйка говорит, что Энджел больше не будет бесноваться из-за меня, правильнее всего вернуться. С другой стороны, звучит Флаттершай как-то неуверенно. Впрочем, она почти всегда звучит неуверенно.
– Тогда…, – повторил я, поднявшись.
Комната перед глазами вдруг покачнулась, тело задрожало, как от озноба. Видно, Рейнбоу Дэш переусердствовала с утренним ливнем, и я таки переохладился. А потом так уютно устроился, что не заметил, как организм захватывает простуда, как поднимается температура…
– Кирилл, ты чего? – вскочила Твайлайт Спаркл, заметив, как меня шатает.
– Что-то мне…
Не успел договорить, как подкосились ноги, и я начал падать на пол. Но столкновения с поверхностью не почувствовал: лишился чувств еще в полете.
После очередной пьянки у Лехи часть гостей остается спать в его квартире: девчонки – в одной комнате, мы – в другой, на одной кровати.
Она, как хлипкий плот, качается на ворсистых волнах пыльного ковра, и я крепко вцепляюсь в подушку, чтобы не свалиться за борт.
В хмельном полусне чувствую, что мне на ухо давит что-то тяжелое. Приоткрываю глаза и вижу светловолосую Лехину голову. Но в моем пьяном сознании возникает целая альтернативная картина прошедшего вечера – в этой картине я пришел к Лехе вместе с ней, и теперь лежу с ней рядом…
Мое плечо обхватывает сильная шершавая ладонь, раздается мужской голос:
– Кирюх, Кирюх, проснись!
– Што?
– Ты пытаешься меня трахнуть!
– Чччёрт...
Всё становится на свои места: вспоминаю, где я, почему и с кем. Скатываюсь с кровати и, издавая стоны зомби, ползу к туалету.
Склоняюсь над бело-фарфоровой пропастью и извергаю из себя смесь водки, пива, салата оливье и жареных пельменей с желудочным соком. Голова раскалывается и кружится, желудок, пищевод и горло горят.
На какое-то время совсем перестаю думать о ней и сосредотачиваюсь на этой физической боли – той, от которой можно избавиться. Возможно, ради таких моментов я и бухаю.
– Кирилл, – вырвал меня из забытья дрожащий голос, – к-как ты?
Приоткрыл глаза и увидел склонившуюся надо мной Флаттершай. Я распростерся на полу у нее в коттедже, она укладывала мне на лоб холодный компресс.
– Норм, – выдавил я; меня по-прежнему колотило, картинка перед глазами плыла.
– Ох, я так боялась! Это всё Рейнбоу Дэш! Она призналась, что устроила ливень…
– Не вини ее: ей бы не пришлось меня обливать, если бы я вел себя прилично, если бы не ударил тебя.
– Тихо, тихо, – пегас погладила меня копытом, – тебе надо отдыхать.
Я закрыл глаза и услышал знакомый дробный топот и недовольное ворчание кролика.
– Ты не видишь, Энджел? – сердито спросила Флаттершай. – У него сильный жар, я должна о нем позаботиться… Да, он…, эм, обещал, что не вернется. Но я тебе ничего такого не обещала, поэтому помоги мне или не мешай.
Судя по издаваемым кроликом звукам, он был не согласен. «Да, с ним договоришься, как же», – подумал я.
– Пошел прочь! – раздался вдруг голос Флаттершай – тот самый, стальной и не терпящий возражений, который так завладел моим вниманием когда-то, казалось, уже очень давно.
Флаттершай говорила, что ни за что не стала бы применять Взгляд к Энджелу, потому что уважает его свободную волю, но вообще-то, использовала его на кролике, по меньшей мере, однажды – посылая его за Твайлайт Спаркл в день, когда притащила меня из Вечнодикого Леса. А сейчас вот – во второй раз. Видно, для экстренных случаев – когда кому-то требовалась медицинская помощь – пегас делала исключения.
– Сурово ты с ним, – пробормотал я, попытавшись поднять голову, отчего компресс сполз на глаза.
– Т-с-с, спи, он больше не помешает.
Я почувствовал, как Флаттершай наклонилась надо мной, чтобы поправить компресс, и, прежде чем вернуть его на место, коснулась лба губами. «Наверное, пони так проверяют температуру», — подумал я и вернулся в беспамятство.