Робинзонада Данте

Бал

Мы прибыли как раз вовремя. Придворные у дверей лучились жизнью, словно стремясь возместить ту вымученную неподвижность, которая владела ими на приёме. Меж пони рыскали сноровистые дипломаты других рас, враз обретя деятельную обходительность, которой так недоставало в комнате ожидания, — любезные акулы в политическом аквариуме. Они кивали знакомым, перебрасывались с ними тонувшими в гомоне словами, спешили выспросить все подробности о второстепенных незнакомцах, дабы не оплошать неверным подходом. В воздухе разливалось многоголосье, слипавшееся со звоном бубенцов грифонов и звяканьем орденов и медалей. Неуловимо-приторный аромат духов безуспешно боролся с кисловатым запахом шерсти и перьев. Чутьё, обострившееся в родной среде, позволяло дипломатам пока избегать чужих послов, — ведь время ещё не настало, шпаги интриг будут скрещены чуть позже. А пока они обменивались понимающими ухмылками, плетя хитроумные комбинации, должные запятнать соперников в глазах аристократов Эквестрии и возвысить их государство.

Мы остановились, растерянно мотая головами в поисках Твайлайт и остальных, и тут ударил дребезжащий, отдавшийся мурашками под кожей гром, — зазвенел гонг. Двери дрогнули, створки начали медленно расходиться, являя толпе внутренности зала. Публику окатила волна нетерпения, потушив чуть тлевшие кое-где споры о том, в каком порядке заходить. Первые пары, упиваясь благородством давно сгинувших предков, степенно переступили высокий порог, исчезли из виду, проглоченные неизвестностью.

— Нам туда нельзя, — сказал я. — Мы же пропадём. Нас съедят и переварят, да? Дворец. Он нас переварит, верно? Как их всех.

Рэрити непонимающе взглянула на меня, её глаза мерцали предвкушением и тревогой. Руки свело спазмом, и я спрятал ладони за спину, унимая их конвульсивную дрожь. Они судорожно ухватились за запонки, принялись дёргать за них, и мне никак не удавалось унять непослушные конечности.

— Ты о чём? О чём ты? Кого переварят? У тебя такое осунувшееся лицо…

Мимо прошли под руку два Фантома. Они громко смеялись, один помахал мне.

— Видите того молодого человека? Да-да, его. — Он ткнул подгнившим пальцем в мою сторону, с отворота его твидового пиджака, мятого, со следами грязи, на паркет упал комочек земли. — Подавал такие надежды, да-а… И знаете, оказался пустышкой! Никакого толку!

Его собеседник не удостоил меня и взглядом.

— Что вы всё об этих… Слышали, кто будет сегодня играть? Первый эквестрийский оркестр, сплошные таланты, столпы современной академической музыки! Начнут с фирменной девятой симфонии, а дальше…

Они растворились, переступив порог зала.

— Шутка. Неудачная шутка. Ну, ты знаешь, погоня за известностью и властью, потеря себя…

— Сейчас не вре… Ох, прости. Ты наверняка волнуешься. Я и сама испытываю лёгкое смятение, — Рэрити хмыкнула. — Даже опыта Гала оказалось недостаточно, чтобы до конца избавить меня от…

Я со страхом наблюдал, как истончается очередь. Мы должны были пройти в самом конце, и роковой миг неотвратимо приближался. От осознания этого в затылке вспыхнул жар, разросся, охватил всё тело, и в глазах заплясали чёрные мушки. Ещё не поздно убежать, скрыться в какой-нибудь кладовке, спрятать лицо в непослушных ладонях и остаться наедине с тенями, которых подсылал этот мир, остаться наедине с тиканьем, отмеряющими мой срок, остаться с жгучим чувством инородной порчи внутри, остаться, чтобы услышать, как Вечнодикий лес зовёт меня. Этот шелест, это был шелест платьев и сюртуков! Он сводил с ума! Я перевёл взгляд на Рэрити, но та перестала говорить и отвернулась.

Из столпотворения вынырнули Рэйнбоу Дэш и Спайк, заметили нас и подбежали, лавируя между отдельными аристократами, которые не находящими себе места сателлитами вились вокруг основного сборища. Они были недостаточно влиятельны, чтобы найти покровительствующую группу или самим создать такую, но достаточно знатны, чтобы присутствовать здесь.

— Твай ушла с принцессой Селестией встречать народ, — сообщил Спайк и насупился: — Могла бы и нас провести первыми.

— Ага, а то получается, что она нас просто бросила! — поддержала его Дэш, на что Рэрити возразила: — Дорогая, поверь, придворный этикет — вещь, дважды нарушать которую означает продемонстрировать полную свою неуклюжесть в дворцовой жизни и к тому же выказать неуважение к тем, кто закрыл глаза на нашу первую ошибку. Нас простили на Гала, но теперь…

— Да брось, — фыркнула Рэйнбоу. — Все эти князьки да графы — надутые пустозвоны! Что они нам сделали бы? Стоять тут так ску-у-учно! Неужели Твайлайт не могла пропихнуть нас вперёд?

Рэрити уже набрала полную грудь воздуха, готовая отчитать пегаску за столь грубые высказывания в адрес знати Эквестрии, когда Дэш обрадованно добавила:

— Зато я его достала! Теперь-то не убежит от меня!

— Ты о ком? — спросил Спайк.

— О Соарине, конечно! На этот раз ему не отвертеться, он выслушает меня полностью и тогда уж поймёт, что мне самое место у Вондерболтов! — воскликнула Дэш. Эта мысль захватила её целиком, вытеснив недовольство, вызванное стоянием в очереди. Она засветилась ожиданием того, как покажет Соарину, чего стоит. Это заставило обеспокоенность Рэрити вспыхнуть с новой силой.

— Дорогая, ты же не собираешься… сделать что-нибудь, что может сорвать бал, не так ли? — вкрадчиво поинтересовалась она.

Пустая болтовня. Я подошёл к стене и прикоснулся к ней. Гладкая каменная поверхность знакомо охладила кожу, но я знал, что всё это ложь, что это не камень, а его подобие, изобретательная иллюзия, созданная, чтобы уверить меня, что я могу тут находиться, что я среди реального, среди настоящих вещей. Но это было не так. Вокруг зиждились деревянные декорации, создатели которых заперли меня и следили теперь, как я бездеятельно мечусь в поисках выхода, в поисках Земли, хохотали, глядя на мои ужимки, на постепенное примирение, на попытки влиться, стать миражом под стать окружению. Разве это было не очевидно? Я, глупец, тратил время зря, думал, что всё устроится, не подгадывал удобного мгновения, чтобы порвать ветвистые оковы!

— Наша очередь, Робинзон, — сказала подошедшая Рэрити. Я увидел, что анфилада опустела, последние дворяне заходили в зал. Я повернулся к ней и увидел, что Спайк и Дэш стоят чуть поодаль:

— Можно тебя обнять? Хочу почувствовать рядом друга. Это должно успокоить… — «Наверное» застыло на губах липкой слизью, которую я не смог счистить и которую был вынужден проглотить.

— Ох… — Рэрити улыбнулась и кивнула. Я присел и стиснул её в объятиях, чувствуя мягкость её шерстки, ухоженную пленительность гривы, тонкий аромат цветочных духов, шелковистость платья, едва постукивающий молоточек пульса — или то был мой? На секунду я утонул в Рэрити, я стал Рэрити, хрупкой белоснежной единорожкой, россыпью брызжущих искрами драгоценностей; а потом она легонько провела по спине копытом, и по позвоночнику промчалась молния, ударила в ноющий затылок, я вздрогнул, и глотку чуть не покинуло рыдание, придушенное в последний момент. Но слезу я остановить не смог, и та затерялась где-то в сиреневом благоухающем облаке. Вот они — дружба, доверие, добро. Если и это призрак, звёздная муть придуманного, то мои тюремщики воистину всесильны. Откуда-то издалека донёсся крик, и на нас повалилось нечто вёрткое, крылатое и поджарое, скованное непривычным платьем, а следом подоспела чешуйчатая шершавость, кое-как втиснутая в костюм. Рэрити пискнула, возмущённо напомнила о том, что помнутся платья, и тяжесть исчезла, бормоча неправдоподобные, смешливые оправдания.

— Идём, — сказала Рэрити, высвобождаясь. Проклятые чёрные пятна на краю поля зрения побледнели, но не испарились окончательно; неужто они будут теперь моими вечными спутниками?

Я в сопровождении пони и дракончика зашагал к дверям, переступил порог, — и тотчас со всех сторон обрушился бал, захлестнув звуком, светом, запахом. Я невольно вскрикнул и на пару секунд закрыл глаза, замерев. Но кто-то настойчиво погнал вперёд, стал переставлять за меня ноги, и не сразу удалось сообразить, что это тоже был я, но другой, уверенный, запрограммированный я.

Из океана огней выплыло ослепительно-снежное пятно, застило собой окружение, лишь с одной стороны оставляя место для фиолетовой искорки, казавшейся на фоне пронизывающего, сверхъестественного белого удивительно близкой и тёплой. Земной. Повинуясь пробудившемуся инстинкту, я склонился в поклоне и произнёс:

— Ваше Высочество, моё почтение не знает границ. Госпожа Спаркл, рад встрече.

Возле кто-то засмеялся, и белое пятно с фиолетовым росчерком утратило размытость, превратившись в фигуры Селестии и Твайлайт.

— Неужели мне тоже это надо говорить? — ещё хихикая, спросила Дэш. Селестия мягко улыбнулась. Её глаза излучали пленительный свет нежности, неожиданный там, где предполагаешь циничную усталость тысячелетнего бога.

— Разумеется, нет, моя маленькая пони. Среди друзей нет нужды рьяно придерживаться церемониала. Те, кто видит в нём смысл жизни, уже ждут внизу. Но не стоит заставлять их ждать.

Я смотрел на её золотую корону, на развевающуюся эфирную гриву, в которой вспыхивали крошечные солнца, и думал, что Селестия, оказывается, не так уж сильно отличается от Дискорда. Мои маленькие пони. Мой маленький друг. Секрет таился поблизости, изредка показываясь на поверхности океана, в котором я барахтался, чтобы подразнить близостью разгадки, и ныряя затем в тёмные глубины, где не было места человеку. План этого мира тесно переплёлся с заговором звёзд, и я осознал, что боль в голове не беспричинна, что это давление невидимого игрока, который стиснул пальцами краешек шахматной фигурки и вот-вот оторвёт её от доски, чтобы сделать последний ход. Мной овладело меланхолическое любопытство: кем были шахматисты? Селестия? Луна? Дискорд? кто-то выше? Или… нет, это не может быть фантазией! Разве фантазия может довести до такого? Почему они мешкают?!

— Я присоединюсь к вам, как только принцесса Селестия даст приветственную речь. Она доверила мне заключительную часть! — поделилась радостью Твайлайт.

— Будем ждать, — произнёс я хриплым, надломившимся голосом и сделал несколько шагов вглубь зала, едва не потеряв равновесие, когда ощутил под ногой пустоту. Мы стояли на вершине крутой лестницы, а внизу колыхалось живое море запрокинутых мордочек. Они ждали слов Селестии, их требовательные глаза едва скользили по мне, безошибочно угадав персону незначительную, но и такого внимания оказалось достаточно, чтобы меня передёрнуло.

До ушей донеслись обрывки тихих слов Селестии, обращённых к Твайлайт:

— … он… потерянным. … азвлеки…

Потерянный. Неплохое слово для того, кто заблудился в поисках дома.

Я осторожно взялся за гладкий мрамор перил, сделал шаг вниз, другой — в животе забурлило, тугой ком подкатил к горлу, вынуждая остановиться, согнуться, исторгнуть… Я продолжил идти с полуопущенными веками, ощущая, как с каждой ступенью проваливаюсь всё глубже в пустоту. Обруч на голове выдавливал все мысли, оставляя на их месте обрывки воспоминаний о том, что только что случилось, — зудящий отпечаток недавних размышлений. Я осознал, что нахожусь уже у подножия, только тогда, когда рука наткнулась на препятствие — шар из циполина, пронизанный дымчато-серыми жилками.

Рэрити, Спайк и Дэш уже перегнали меня, зайдя за перегородку из морёного дуба, тянувшуюся по периметру зала и ограждавшую танцевальную площадку от места отдыха. Я присоединился к ним, виноватой улыбкой защищаясь от недовольства придворных, которые были вынуждены ждать моего спуска — подумать только, спуска даже не дворянина, а жалкого иноземца, волей случая и полузабытого закона обрётшего миг славы! И он наслаждался им столь открыто, что умерил поступь и позволил себе зажмурить глаза, упиваясь вниманием.

Взгляды стоявших рядом жгли огнём бессильного негодования, но он потух, стоило Селестии начать речь. Все взоры обратились к ней, а я с облегчением выдохнул — поплыло зрение, будто на мир накинули матовую плёнку, и заплясал хоровод мушек. Тошнота вернулась, а Селестия всё говорила: о сегодняшнем приёме, о том, что сегодня было достигнуто между державами, о знатности и избранности собрания. Не обошла вниманием принцесса и меня, сказав, как лестно ей сознавать, что представитель новой, доселе неизвестной расы, увы, потерявший на неопределённое время память, выбрал именно Эквестрию в качестве нового дома, что это задел на будущее сотрудничество между государствами, ведь нет лучшего способа показать миролюбие, чем призреть инородца, — и как только обнаружат его страну, туда направят послов с дипломатической миссией, которая гарантирует установление дружеских отношений сродни тем, что уже существуют между собравшимися в этом зале расами.

Кончив речь, Селестия получила заслуженную порцию оваций. Плавные, ничего определённого не значащие, но всё-таки лестные каждому слова выдавали в ней умелого политика. Наблюдение за отточенными действиями мастера завораживает, пусть даже его стезя далека от нравственной чистоты.

Блистательность солнечной принцессы скрадывала Твайлайт. Она жалась к боку Селестии, практически неразличимая снизу фигурка. Я обвёл взглядом толпу; она пребывала во власти чар, которым не нужна магия, чтобы управлять миром. Усиленный магией голос Селестии уже затерялся в дальних углах помещения, а тонкая сеть, сотканная из сопереживающих интонаций, из пленительного участия и необоримой харизмы, подкреплённой высоким титулом, ещё висела на аристократах, хотя они уже начали стряхивать её, освобождаясь от гипнотического оцепенения. Мои компаньоны противоядием в виде длительного пребывания при дворе не обладали, и в глазах повернувшейся ко мне Рэрити я прочёл щенячий восторг:

— Ах, Робинзон, принцесса Селестия — само совершенство, не правда ли?

Находившийся поблизости грифон фыркнул, мотнув головой и вызвав этим краткий перезвон бубенчиков на плечах; но мордочка его не выражала уверенности. Рэрити наградила его уничижительным взглядом и отвернулась от него.

— Да. Несомненно, — ответил я, переждав очередной приступ дурноты. Селестия умела красиво говорить: за несколько тысячелетий можно отточить ораторское искусство до состояния, когда оно практически неотличимо от идеала. К несчастью, подступившее недомогание лишило меня шанса оценить её умение в полной мере. К несчастью ли?

— Бал! — провозгласила Селестия, и оркестр, доселе сдерживавшийся, чтобы не помешать принцессе, окатил публику пронзительным взмывом скрипок и обрушился на неё рёвом труб.

Первый танец был за виновниками торжества, и чинные пары уже выстраивались в систему, которую я должен был помнить, но совершенно забыл. Я растерянно застыл на месте, с ужасом сознавая, что секунды, отпущенные на раздумье, стремительно утекают меж пальцев.

— Топай давай, — пихнула меня Дэш, и я невольно подался вперёд, едва не врезавшись в кого-то. Случай помог мне: то была свободная минотаврина, и я, выцарапывая из задворков памяти полузабытый язык и борясь с дрожью, вытянулся по струнке, сложил руки в приглашающем жесте и начал выговаривать тяжёлые, гортанные слова, каким-то чудом собирающиеся в формулу приглашения. По горлу будто провели наждачной бумагой, но результат стоил усилий: минотаврина сняла со своего рога зелёный бант и вручила мне, показывая, что на время танца полностью вверяет себя в моё попечение. Насмешки, ясно читавшейся на её морде, я не заметить не мог. Однако для дворянки она оказалась довольно милой и даже, взяв меня под руку, дала вести, хотя её телосложение позволяло вертеть мной, как тряпичной куклой. По пути я старался завязать бант на рукаве, но, так как располагал всего одной свободной рукой, попытки выходили неловкими и ни к чему не приводящими. Увидев мою беспомощность, минотаврина приостановилась, обнажила кончики широких крупных зубов в жалостливо-презрительной ухмылке и помогла мне. Кем я был для неё? Безродным выскочкой, угодившим в крынку со сливками высшего общества, захлёбывающимся в них, как лягушка, судорожно скребущим стенки сосуда традиций, чтобы сойти за своего? Уродливым отдалённым родственником её народа?

Мы встали в позицию.

Музыка замешкалась; воцарилась относительная тишина, которой, впрочем, вскоре суждено было сгинуть, ибо задержку вызвала короткая подготовка музыкантов к новой мелодии. И вот — первые звуки расплескались по залу, давая сигнал. Я поклонился, подступил к партнёрше, и танец начался.

Реальность сменилась вихрем картинок, которые отпечатывались на сетчатке лишь для того, чтобы мгновенье спустя смениться другими. Минотаврина оказалась не такой милой, как я думал, и буквально волочила меня за собой, едва давая время переставлять ноги. Музыка превратилась в скрип, грохот, гудение в голове, но её перебивал участившийся пульс. Во рту возник металлический привкус, смешанный с гнилью Вечнодикого леса, и я вновь очутился там. Мы кружились на поляне, лесная подстилка касалась ступней, прожигая туфли ядом тления и источая миазмы, от которых я едва не терял сознание. А у самых деревьев сидел древесный волк, задрав голову и высматривая что-то в плотном балдахине листьев. Безумное коловращение продолжалось, и мне никак не удавалось улучить момент, чтобы подглядеть, за кем или чем он столь пристально наблюдал.

Лесной хор задавал нам ритм — призрачные, шепчущие псалмы голоса, язык которых напоминал зебрианский и от которых по спине бежали мурашки, — и в миг, когда незримые певцы взяли особенно высокую ноту, зверь вплёл свой вой в плач теней.

На дереве я увидел себя.

Танец закончился, но я не сразу понял это, машинально завершая давно завершённые па. Минотарина слегка одёрнула меня, и я замер, ошеломлённый тем, что снова оказался в зале, а вокруг искрится свет, жадно впитываемый мрамором, а вокруг тысячи живых существ, которые не имели ни малейшего понятия, где я только что находился. Лицо горело, по лбу стекал противный холодный пот, преодолевал хлипкий заслон бровей и ресниц, попадая в глаза и вынуждая часто моргать. Я скомкано поблагодарил минотаврину и уже развернулся к толпе, когда на моё плечо легла увесистая рука. Она забрала бант.

Всё ещё пытаясь отдышаться, я поспешил к аристократам у стены, ибо пребывание у всех на виду выпивало последние силы. Я чувствовал себя так, словно внимание, пусть мимолётное и равнодушное, пронизывало меня насквозь. Рэрити и Спайк выскочили ко мне навстречу, едва я вышёл с условной площадки для танца. Единорожка испытующе прищурила глаза и спросила:

— Ты хорошо себя чувствуешь, Робинзон?

— Выглядишь так, словно тебя под прессом подержали! — добавил Спайк, за что удостоился укоризненного покачивания головы от Рэрити.

— А Спайк прав, — выдохнул я, обхватив голову руками. — Этот танец меня попросту раздавил.

На губах до сих пор ощущался налёт протухшей воды Леса. Живот дал о себе знать парой болезненных спазмов, и лишь выдержка, выработанная непрестанным притворством, остановила рвотный позыв. После этого недуг, точно смирившись, ослабил свой натиск, и я обмяк.

— Какие у вас были планы?

— Я должна поговорить с парой дворян. Они настоящие меценаты от моды, проводили за свой счёт несколько крупных выставок здесь, в Кантерлоте, и не стесняются покровительствовать талантливым пони! — Мордочка Рэрити сияла от удовольствия. — Беатриче не только не забыла нашу короткую встречу — ты помнишь, мы вместе были на показе, — но и упомянула меня в разговоре с одним из них, и вчера от их представителя пришло письмо с предложением обсудить возможное сотрудничество на балу. Представляешь, какие перспективы это открывает?

Встреча? Очередной провал в памяти.

Видимо, я и впрямь смотрелся не лучшим образом, потому что Рэрити спохватилась и сказала:

— Но если хочешь, мы можем остаться с тобой…

— Нет-нет, что ты! Мне уже значительно лучше. Я пока навещу столы с едой; может, она меня окончательно воскресит. — Сердце всё ещё бухало в груди, руки покалывало, словно по ним бегали неугасимые разряды статического электричества, но подобные пустяки можно стерпеть. Конечно, есть я бы не стал, однако выпил бы с удовольствием. Во рту было сухо, как в пустыне, и мерзко, как в болоте. — Кстати, а где Дэш?

— Ох, она… — Рэрити нахмурилась. — Она увидела своего Вондерболта и побежала к нему, бросив на прощание, что ты танцуешь очень… круто. Останавливать её я не стала, так как сделать это можно было лишь с помощью магии, а это подняло бы здесь настоящую суматоху. Надеюсь, она будет вести себя прилично. Или хотя бы не слишком вызывающе.

Мы распрощались, и Рэрити со Спайком двинулись сквозь толпу. Дракончик постоянно оглядывался. Видимо, перспектива ожидания, пока не завершатся скучные переговоры, нравилась ему куда меньше, чем путешествие к столам, ломящимся от яств. Но ослушаться своей любви он не посмел, и его разочарование стало очередной жертвой, возложенной на алтарь неумения сказать «нет».

Я проделал немалый путь, чтобы обнаружить еду. Пришлось описать практически полный круг по краю зала, маневрируя среди групп дворян, которые и не думали уступить дорогу. Временами накатывали отголоски прежней слабости будто бы в такт музыке, которая в целом оказалась вполне благозвучной для человеческого уха, хотя мало напоминала земную академическую.

Однажды я почти нос к носу столкнулся с Веритатамом. Он не заметил меня — по крайней мере, не подал виду, что заметил, — разговаривая с молодым златогривым единорогом, черты мордочки которого указывали на родство с Блубладом. В сознании зашелестело эхо лесного хора, и я решил, что встречаться с зеброй сейчас было бы не лучшей затеей. К тому же первый и последний диалог с ним не подарил мне ничего, кроме смущения и туманного страха.

Показавшийся наконец ряд столов разочаровал чинным столпотворением около него. Желания крутиться среди придворных не возникло, и я зашагал дальше, питаемый наивной надеждой увидеть просвет в благородной публике. Иногда меня останавливали ради пары вопросов, и приходилось, вспоминая правила обращения к высоким особам, повторять раз за разом одно и то же, пока им не надоедало забавляться с необычной игрушкой.

Я почти добрался до лестницы, когда судьба улыбнулась мне: у последнего стола стояло всего два пони. Впрочем, её улыбка сменилась оскалом, как только я понял, почему другие избегали заходить сюда. Один из пони был мертвецки пьян, а эквестрийские аристократы были очень брезгливы.

— О, это вы, господин… мистер… как к вам обращаться, а? — Нобли Сьюинг приветственно взмахнул фужером, едва не выплеснув его содержимое себе на фрак.

— Можно просто Робинзон.

— Ах, эта скромность! Сверкает почище стекляшек, которые напялили напыщенные болваны вокруг. За вас, — подмигнул Нобли и в один глоток осушил бокал. — Джакомо, дорогой, прошу, плесни ещё! И вы не стесняйтесь, угощайтесь. Я отбил этот, так сказать, провиант для личного пользования, но нам двоим его явно не осилить.

Его спутник едва слышно вздохнул, но выполнил просьбу. Я взялся было за пунш, но Нобли остановил меня изумлённым вскриком:

— Вы что, с ума сошли? Не вздумайте пить эту дрянь. Возьмите лучше «Самюр-Шашпиньи». Двадцатилетней выдержки, полусладкое, из личных запасов де Бриенна. Прекрасное подношение погребам милостивейшей принцессы Селестии, как вам кажется? В чём быкоголовым не откажешь, так это в любви к хорошей выпивке!

Я послушно налил себе немного буроватой, почти кофейного цвета жидкости и пригубил. Долгожданная влага смыла мерзкий привкус во рту, но ничего особенного в вине я не нашёл и потому поставил фужер на стол. Нобли никак не отметил этот демарш, сочтя, очевидно, свой долг выполненным.

— Видите, как они сторонятся меня? Боятся испачкаться. Ха! Но я понимаю их. Кому охота стоять рядом с пони, который нагрузился, как последняя свинья! — расхохотался Нобли. Джакомо с укором взглянул на него, и королевский портной закатил на мгновение блестящие от выпивки мёртвые глаза: — Терпеть не могу, когда ты так на меня смотришь. Ладно-ладно, хватит! Свиньи не виноваты, что родились убогими тварями, для которых набитая до отказа кормушка и валяние в грязи важнее разума. Но что проку в нём, когда тебя и без того забрасывают всем необходимым? Светлейшая принцесса Селестия питает слабость к подобным отбросам, знаете ли, дорогой Эр… Можно я буду вас так называть?.. Ваше имечко так просто не выговоришь!.. Да, питает слабость. Огромное сердце не даёт покоя, вот что я скажу! Чуть что не так, и вокруг начинаются сущие хороводы: ах, какой ты славный! ах, какой ты умелый, правильный, стоящий там, где должен стоять, там, где тебе намекнули стоять! ах, все блага этого мира к твоим услугам, просто будь тем, кем обязан быть! Милосердие её простирается даже дальше: она не только взваливает на себя ношу ухаживать за отбросами, но и посвящает их в… Солому мне в жёны! — выругался Нобли. Он размахивал бокалом столь усердно, что всё-таки испачкал костюм. Джакомо вытащил носовой платок и принялся оттирать пятно. — О чём это я? Так вот, дорогой Эр, когда видишь это сборище клоунов с родословной длиннее, чем борода у старого осла, поначалу не понимаешь, как такие высокомерные, презирающие всех, кто ниже, и лебезящие перед теми, кто выше, скоты могут жить в нашей маленькой счастливой Эквестрии. Но потом, о, это потом! Изнанка, подкладка — вот кто они такие. Все привыкли искать подкладку за, но никто не хочет видеть её над. Печально, знаете ли, сознавать, что за дрянь наше высшее общества.

Джакомо закончил с чисткой, и Нобли размашисто поцеловал его куда-то в гриву.

— И что бы я без тебя делал? — спросил он в пустоту и сделал несколько глотков прямо из бутылки. Единорог печально смотрел, как кадык земнопони ходит взад-вперёд, но не останавливал портного.

— Вы умеете ухаживать за садом? — требовательно поинтересовался Нобли, и я покачал головой. — Никто из здесь присутствующих не умеет. Включая меня. А знаете почему? Потому что правильно то, что необходимо. Как вам такие слова? Чувствуете, как они них несёт мудростью? Затхлой такой мудростью, подгнившей. Смирившейся. Ещё бы, сколько лёт, сколько тартаровых лет! Счастье одного не должно выбиваться из рамок для всех, вот что я хочу… хочу? Приходится сказать! А иначе — ух, что тогда творится! Разброд, шатание в умах, чего допускать никак нельзя. Шатать умы — это краткая привилегия, за которую нужно платить, которую нужно заслужить, выслужить, выцарапать хоть на, хе-хе, луне… Счастливое вы создание, Эр, если ваша жизнь не похожа на...

— Робинзон! — окликнули меня. Я повернулся и увидел слегка запыхавшуюся Твайлайт. Из гривы единорожки, тщательно уложенной в честь торжества, выбивалась непослушная прядь. Пони мельком взглянула на Нобли, и по её мордочке пробежала гримаска отвращения, которую она старательно, но неумело попыталась скрыть.

— Я вас всюду ищу. Рэйнбоу я видела, она носится вокруг Соарина, — бедняга выглядит совсем замученным, — но где Рэрити и Спайк…

— Ей пришло приглашение от каких-то меценатов. Хочет подцепить их на крючок и завалить Кантерлот своей одеждой, — ответил я. — А Спайк пошёл с ней за компанию.

— Ох… надеюсь, вскоре появится повод для поздравлений. Тебя в том числе, — улыбнулась она, по-прежнему старательно не обращая внимания на пьяного портного. Я недоумённо вскинул бровь, но тут же вспомнил, что по-прежнему работаю на Рэрити. Горячка здешней жизни вытравила из меня Понивилль.

— Да, было бы… здорово.

— О, личная ученица солнцеподобной принцессы Селестии, какая честь, госпожа! — подал голос Нобли. — Вы знаете, во всей Эквестрии не сыщется более, как это называется на минотаврьем, trahi sujet госпожи, чем я! Как насчёт выпить за знакомство?

— К сожалению, принцесса поручила мне задание, которое не терпит отлагательств. И… вы ведь не знаток минотаврического, не так ли? Вы, должно быть, имели в виду loyaux. Loyaux sujet.

— Oui, oui! — закивал Нобли. — Простите невежество тёмного земнопони, госпожа. Я, конечно, не имею права задерживать вашу миссию…

Он подкрепил последние слова хорошим глотком вина.

Стоило нам отойти подальше, как Твайлайт хмыкнула и заявила:

— До чего дикарское у него поведение! И этот «минотаврий»… Я уж не говорю о состоянии, в котором он пребывает. Как ты вообще умудрился связаться с таким пони?

— Судьба, наверное, — сказал я. — Просто хотелось поменьше народу вокруг. Если честно, этот бал успел мне порядком поднадоесть. А что за особое задание?

Танец и видения во время и после него действительно не прошли без последствий: я чувствовал себя душевно выпитым. Недавний разговор с Нобли отступил куда-то на задворки сознания, но не исчез окончательно, и было в нём что-то настораживающее, какая-то зудящая мелочь, не дающая покоя, не позволяющая отбросить встречу, как нечто совершенно пустяковое.

— Ах, это… Пришлось пойти на маленькую хитрость, чтобы уйти от него, — сказала Твайлайт. — Порой простительно прибегать ко лжи во спасение, хотя осадок всё равно остаётся.

Мы медленно шли по пути, который я проделал чуть ранее. Теперь дворяне были куда более предупредительны: завидев ученицу Селестии, они спешили расступиться перед ней, склоняли головы в почтительном выверенном поклоне и даже спрашивали порой, не желает ли дама что-нибудь съесть или выпить. Твайлайт смущённо благодарила их и отказывалась.

— А где Луна?

— Принцесса Луна, — с нажимом на первое слово сказала Твайлайт, — не любит посещать публичные мероприятия, да и, по правде говоря, осталось не так уж много церемоний, требующих участия двух принцесс. Отголоски страшных событий древности слишком въелись в память консервативных аристократов, чтобы в одночасье отринуть былое.

Мы замолчали, но тишина не пришла, напуганная толпой.

— Что ты скажешь на предложение уйти отсюда? — спросила она. — Твоё присутствие здесь более не обязательно, как и моё, впрочем. Принцесса Селестия рассказала сегодня много нового, но я боюсь, как бы эти знания не вылетели из головы, — тут такой гам. Жаль, что у остальных оказались свои дела… Но мы можем погулять и вдвоём.

Я подумал, что будет, когда я окажусь один в своих покоях. Как со всех сторон на меня бросятся дрожащие видения с острыми клыками и вечно голодными глазами, как я попытаюсь заснуть, укрывшись под одеялом, словно ребёнок, и тщетно надеясь, что они не достанут, не заберут с собою в антрацитовую бездну, пахнущую удушливой подгнившей листвой.

— Не вижу особого смысла.

— Это последний наш шанс прогуляться по дворцу вместе. Завтра мы уезжаем.

Я резко повернулся к Твайлайт и лишь чудом не повалился на молодого единорога из компании, которая проходила неподалёку. Жеребец смерил меня озлобленным взглядом, но присутствие воспитанницы Селестии охладило его пыл, и он был вынужден промолчать — гордость аристократа не позволила ему пробурчать ругательства вслед. Впрочем, едва ли моих извинений хватило, чтобы удовлетворить его, так как инцидент случился на глазах его друзей. Но честь безымянного дворянина сейчас волновала меня меньше всего.

— В каком смысле завтра?

— Нам больше незачем оставаться тут. Ты теперь подданный Эквестрии, твои бумаги уже подготовлены и будут вручены завтра, а я и без того долго отвлекала принцессу Селестию от королевских обязанностей. Конечно, остальные могут пожелать остаться в Кантерлоте на какое-то время, но такой исход событий кажется мне маловероятным. Благоразумие Рэрити наверняка уже не раз напоминало ей о простаивающем бутике, и она скоро сама заговорила бы о возвращении, тем более что с меценатами можно общаться эпистолярно; да и отпуск Рэйнбоу подходит к концу. Если честно, я думаю, её авантюра с Вондерболтами была обречена на провал изначально. Они не дают членства за личные знакомства, пусть даже поручителем будет заслуженный летун. Но останавливать Дэш, если уж её осенила очередная гениальная идея, совершенно бесполезно. Что касается Спайка… Мой верный помощник не оставит меня, — улыбнулась Твайлайт. Она остановилась у бордовой, окантованной золотом портьеры, чьи складки слегка трепетали. — Там выход из зала. Идём?

— Откуда ты знаешь о нём?

— Я… — Не ожидав вопроса, она на миг опешила. — Мне рассказала принцесса Селестия, когда разрешила идти отдыхать.

«Развлеки его».

— И куда же мы идём?

— У меня есть для тебя небольшой сюрприз. — Мордочка Твайлайт являла собой воплощённую хитрость.

— Раз так…

Портьера опустилась за нашими спинами, приглушая светский шум. Дубовая дверь не скрипнула; за ней лежал освещённый магическими факелами коридор, поворачивающий через пару десятков футов.

Завтра мы уезжаем, а я ни на шаг не приблизился к тому, чтобы найти путь на Землю. Даже шаткий путь, предложенный Дискордом, был теперь всего лишь насмешкой судьбы, если не Духа Хаоса, который видел, по его собственным словам, будущее. Если так, он здорово посмеялся надо мной, каменный истукан, денно и нощно торчащий в саду Кантерлота! Проклятая игрушка принцесс, единственным достойным назначением которой они посчитали сбор птичьего помёта со всего парка! Он нашёл способ отомстить миру через меня, поглумившись над моими мечтами! Но… значит, я был согласен на его условия? Проклятье, да, тысячу раз да! Ад вокруг с каждым днём становился всё невыносимее, я чувствовал, как с каждым новым утром теряю частичку себя, превращаюсь в мыслящий прах, который вскоре взбунтуется, порвёт остатки сдерживающей узды воли и станет истинным зверем.

Прошло не меньше десяти минут бодрой ходьбы, прежде чем я стал узнавать места. Мы направлялись к Северной Башне.

За нашими спинами раздавались шаркающие шаги.

Фантом следовал за нами.

Тени на стенах дрожали, предвкушая развлечение. Они обменивались незримыми посланиями, переплетались между собой, намечая будущие ветви для призрачных деревьев. Стволы искусно притворялись картинами, статуями, гобеленами, но я видел сквозь их маскировку. Они были трещинами в разваливающейся реальности, прорехами в Ничто, предвестником которого являлся Вечнодикий Лес. Только безумец оглянулся бы.

Я не оглянулся.

— С-с-скажи, зачем нам в Северную?

Позади комками земли рассыпался глухой смех Фантома. Призрак знал.

— Что ж, полагаю, сюрпризу всё равно долго не прожить… — откликнулась Твайлайт. — Помнишь, ты как-то спрашивал про Элементы Гармонии? Твоё путешествие в Кантерлот не было бы полным, если бы ты не посмотрел на них.

Я остановился. Сердце пропустило пару ударов, а затем, навёрстывая упущенное, застучало с удвоенной силой. Грудь обжёг липкий страх. Она что-то подозревает? Хочет увидеть, как я поведу себя? Это план Селестии? Селестия!

— И принцесса Селестия, конечно, в курсе?

— Как ты… Да. Если честно, она и посоветовала мне сводить тебя к ним, — сказала Твайлайт. —

Она считает, что душа твоя в смятении, а вид Элементов может вернуть тебе равновесие.

— Прекрасная работа, — добавил Фантом. — Не забудь поблагодарить звёзды, когда всё кончится. Они принесли тебе удачу… Ловко, ничего не скажешь. Судьба на их стороне. Или наоборот?

Его жуткий хохот преследовал меня до тех пор, пока не показались ступени Северной Башни. На этот раз она почти не капризничала: девятый пролёт был последним. Массивная дверь совершенно не изменилась с моего последнего визита.

Немногочисленные светильники горели приглушённым голубоватым светом. Тени роились вокруг них. Твайлайт оглядела комнату. Чувствовалось, что единорожка была тут впервые, но приметы, подсказанные наставницей, помогли ей найти искомое. Она зашла за ширму, создававшую условный уют в возможной бесконечности башни, и встала напротив изрезанного иероглифами каменного постамента, который выглядел посторонним среди вполне приземлённых кресел, стола и двуспальной кровати. Стоял кисловатый винный дух. На полу загремела случайно тронутая полупустая бутылка. Твайлайт брезгливо поморщилась и отставила её в сторону.

— Ну и ужас, — прошептала она и обратилась ко мне: — И как принцесса Селестия может доверять такому пони, как Нобли? С другой стороны, здесь их точно никто не стал бы искать… даже Дискорд.

Я молча согласился с ней.

— Подожди немного, — попросила она. — Я должна разобраться с этой защитой… Принцессы Селестия доверила мне знание ключей, но я впервые вплетаю нить открытия в такие сложные чары, поэтому процесс займёт много времени. Надеюсь… — Голос единорожки перешёл в неразборчивое бормотание. — … пеем… быст… нутся.

Рог единорожки загорелся. Её грива затрепетала, движимая эфирными ветрами. Твайлайт полностью отстранилась от внешнего мира, оставив меня одного…

— Думаю, порядок действий ясен, — сказал Фантом, вынырнув из темноты. От его костюма остались гнилые обрывки, кое-где проглядывала голая гниющая плоть. — Она заканчивает чары, ты убиваешь её и забираешь Элементы. Затем бежишь к Дискорду и — бон вояж! Советую присмотреть что-нибудь тяжёлое; кто знает, когда ей вздумается вынырнуть из транса?

Я осознал, что не могу пошевелиться. Тело было парализовано, и даже губы не подчинялись мне. Моим относительным владением оставались лишь мысли, но и им нельзя было доверять.

«Нет… нет-нет-нет, — возразил я. — Она… она мой друг, а ты всего-навсего кусок воспалённого сознания одного психопата!»

— А ведь чуть раньше ты думал иначе, — усмехнулся Фантом. — Только не надо этих бредней про минуты слабости. Выживает сильнейший, не так ли? Поэтому я выживу. Однако ты признал её другом. Это добавит остроты. Но ты всегда можешь оправдаться словами нашего хорошего друга Нобли. Он почерпнул их из бесед с Селестией. Как там? Правильно то, что необходимо! Золотые слова. Тебе ведь необходимо вернуться на Землю, ты страстно мечтаешь об этом! В конце концов, требовать от тебя остаться здесь и принять местный конец света было бы просто... неправильно.

Он прохаживался передо мной, красуясь своей мерзостью, как иной невольно красуется добродетелью, и оттого отталкивал ещё больше.

Зуд упускаемого смысла, причиняемый безобразной сценой с портным, утих.

— Не могу не признать, твоя бессмысленная рефлексия здорово мешала помочь тебе, — сказал Фантом. — Метания из крайности в крайность, свойственные запутавшемуся человеку, раскачивали и без того нестабильную лодку. Можно было, конечно, положиться на случай, но случай делают люди, не так ли? Вот почему работать с сумасшедшими так приятно — они по-своему устойчивы и не преподносят сюрпризов в рамках действий, ожидаемых от них. А так называемый нормальный человек — кто знает, что ему взбредёт в его здоровый ум? Обычно взбредает одна белиберда, да такая, что и десять безумцев не разберутся. Но в этом есть и положительная черта: в конечном счёте они накручивают себя до такой степени, что становятся пресловутыми «стабильными»… При соответствующих условиях, само собой.

Фантом запнулся о бутылку. Выругался. Подобрал её.

— Не обращай внимания, — добродушно сказал он. — Меня что-то пробивает на лирику. Неудивительно, мне же приходится околачиваться рядом с тобой. Но, мне кажется, наша подружка приходит в себя… Угостим её… красным вином? Ох, ирония…

Вокруг единорожки замерцали огни всех цветов радуги. Они вращались вокруг неё, повинуясь командам дирижирующего ими мага, сливались в яркое полотно, наливались силой. Их свет обжигал глаза. Тени, отбрасываемые мебелью, стали угловатыми, вытянулись. На границах колдовской завесы пульсировала полоса того, чему я не мог дать описания, — восьмого цвета, цвета волшебства, пурпура, облитого жёлтой зеленью. В человеческом языке для неё не существовало слов.

Вспышка!

Один цвет оторвался от полосы и впитался в постамент.

Ещё шесть вспышек, одна за другой.

Восьмая стала апогеем, который окончательно застил зрение. Девятой последовала темнота. По лицу текли слёзы. Я продолжал видеть происходящее — не глазами, чем-то иным.

На пьедестале лежала шкатулка, поверхность которой покрывала густая вязь гаснущих символов, похожих на следы копыт.

С тихим щелчком ящичек распахнулся.

Фантом занёс бутылку над головой Твайлайт. Безмолвный свидетель, я кричал, надрывая связки, и оставался безмолвным. Вселенная остановилась на полувдохе. Единорожка обернулась.

— Вот и всё. Ну и вымо… Что ты?!.

Звон разбитого стекла.

Вскрик — не понять, мой или её.

Розочка холодит ладонь. Вокруг лежащей пони растекается уродливая багровая лужа.

Фантом отступает на шаг, чтобы она не коснулась его.