Полярная повесть
Глава 4
Это кошмар. Это наверняка кошмар. Это не может быть ничем, кроме кошмара.
…Поул пыталась сосредоточиться. Пот капал с её лба и застилал глаза, и она остановилась, чтобы вытереть лоб об плечо. Она не могла воспользоваться для этого копытами. Копыта были заняты чем-то, что у неё не получалось воспринять…
Длинное и хрусткое движение скальпеля по белой коже. Кровь начинает бежать тоненькой струйкой, моментально превращающейся в алый поток. Я развожу края раны и пытаюсь осушить её марлевым тампоном, высматривая кровоточащие сосуды.
…когда в пещере стало невыносимо жарко. Это было неудивительно при таком количестве горящих свечей, но операцию нельзя было прерывать, а пот не только мешал ей, но и мог привести к серьёзным осложнениям, если бы попал в рану. Поул повернулась и взяла зубами большую марлевую салфетку, пристроив её на треноге, к которой была подвешена нога Снежинки, так, чтобы можно было вытирать лоб, не отворачиваясь от операционного поля…
Этот маленький сосуд найти труднее, чем иголку в стоге сена, и ещё труднее пережать. Зажим соскальзывает снова и снова, и кровь продолжает течь. Секунда за секундой. Капля за каплей. Ещё пять секунд кровотечения. Ещё десять секунд. Ещё тридцать секунд, а жизнь продолжает вытекать из тела единорожки. Ещё… Есть! Зажим на месте, кровотечение остановлено, но это был только маленький сосуд под кожей. Лезвие движется дальше.
…Поул заметила, что её копыта покрылись плёнкой липкой крови, и её передёрнуло. Это было не только отвратительно, но и мешало, потому что держать инструменты стало труднее. Ей пришла в голову мысль, что хирургам пришлась бы по душе идея создания тонких и прочных перчаток, но она тут же поняла, насколько это смешно. Она была, пожалуй, первой земной пони, которая попыталась осуществить хирургическое вмешательство. Этим всегда занимались единороги. Единороги всегда были лучшими в делах, требовавших точности и аккуратности…
Мышечная ткань имеет очень хорошее кровоснабжение; пожалуй, слишком хорошее. По мере того, как лезвие погружается глубже, рана заполняется кровью мгновенно, несмотря на то, что бедро перетянуто жгутом, и марля становится почти бесполезной. Белые салфетки исчезают в зияющей алой пропасти и, кажется, превращаются в такую же красную слизистую массу, как та, которая уже заполняет её. Но они задерживают кровотечение, пусть ненадолго, и появляется возможность продолжать.
…происходящее выходило далеко за пределы переносимого, и Поул против собственной воли начала проваливаться в тупое оцепенение. Её копыта продолжали делать дело, но картинка перед глазами стала расплывчатой и далёкой. Воспоминания о Снежинке, какой она помнила её, здоровой и весёлой, пришли, и Поул не пыталась отогнать их…
Пульсацию крупного сосуда легко заметить, и лезвие замирает в дюйме от артерии. Её надо пережать до того, как она будет пересечена, иначе кровопотеря будет катастрофической. Зажимы с хрустом вцепляются в сосуд выше и ниже места, где он будет перерезан, и теперь можно продолжать. С мышцами почти покончено. На очереди кость.
«…а как тебе вот это?» Снежок летит на такой скорости, а прицел настолько точен, что она не успевает присесть и получает ощутимый удар.
«Ладно!» Она не единорог, и её броски далеко не так точны, но она земная пони и тоже кое-что умеет. Мощным толчком она отправляет снежок едва ли не больше собственной головы в короткий полёт, который заканчивается встречей со спиной Снежинки.
Единорожка оседает и падает на бок, лежа неподвижно…
Единорожка лежит на спине, безмолвно и неподвижно. Она постоянно стонала и подёргивалась, но затихла в момент, когда кожа и мышцы были пересечены и я остановилась. Зажимы и тампоны торчат из раны – странный красно-белый железно-марлевый букет в вазе из плоти. Бельё тоже пропитано кровью, и красное пятно выглядит ещё ярче благодаря свету, которым множество свечей и лампа заливают сцену.
…это не может быть ничем, кроме шутки. Она подходит ближе и немного обеспокоенно зовёт: «Ты в порядке? Эй? Снежинка? Эй?»
Белая единорожка лежит неподвижно, и её фиолетовая грива выглядит ещё ярче благодаря снегу, который оттеняет её. Она подходит ближе, делая именно то, чего ждала от неё Снежинка, и получает ещё один метко брошенный снежок прямо между глаз. От неожиданности она делает шаг назад и моргает, а Снежинка вскакивает и толкает её в ближайший сугроб. Несмотря на свою силу, она теряет равновесие и падает, Снежинка за ней, и обе хохочут в голос.
«Поул! Снежинка!» Старскейп машет им, стоя на пороге склада. «Вы собираетесь перевьючить всю погрузку на нас? Нам нужна ваша помощь!»
«Уже идём!» отвечает Снежинка, сгребает полную пригоршню снега, запихивает в капюшон её куртки и натягивает капюшон ей на голову. Она тут же сбрасывает его, но поздно – снег уже тает у неё на голове, и холодные струйки сбегают за шиворот. Её грива намокла и смотрится очень смешно, свисая на глаза, и Снежинка снова начинает хохотать. Она срывается с места, пытаясь поймать белую единорожку, но та уворачивается и дразняще-неторопливо трусит к жмущейся друг к другу кучке домов – их зимовью…
Проволочная пила вгрызается в кость. Белые стружки появляются и множатся, постепенно краснея по мере того, как к ним примешиваются частицы губчатого вещества и костного мозга. Снежинка напрягается, вытягивается и издаёт громкий стон. Пилить очень неудобно, потому что одна ручка пилы кое-как примотана к правому копыту, а вторую я сжимаю зубами. Вибрации пилы передаются моему черепу через челюсти, и от этого возникает непередаваемо мерзкое чувство. Белая единорожка начинает кричать – так кричат глухонемые, без слов, повторяя один и тот же нарастающий и затихающий звук снова и снова, и это так страшно, что я останавливаюсь.
…она несёт ещё один ящик с припасами к дирижаблю, но останавливается. Огромный воздушный корабль возвышается над ней, и она думает, как и много раз до этого, о сплаве идей и технологий, который дал жизнь великолепной летающей машине. Она смотрит вверх и улыбается Гейлу, который осматривает внешнюю оболочку в дюжине ярдов над ней; Гейл машет в ответ и устремляется к корме, чтобы проверить топливопроводы задних двигателей. Она поднимается по рампе, ведущей в гондолу, сгружает ящик и помечает его лежащим поблизости кусочком угля. Все припасы должны быть помечены, иначе будет почти невозможно учитывать их расход – а от этого зависит их выживание. Она поворачивается, чтобы вернуться за следующим ящиком, и сталкивается с Дэззлом, который несёт два ящика одновременно, взвалив один на спину и удерживая второй в воздухе перед собой. Единорог улыбается, но ему тяжело, и улыбка выходит жалкой. Она берёт окружённый светло-серым сиянием ящик, не говоря ни слова, и ставит его к прочим, помечая его надлежащим образом. Потом она поворачивается и, неодобрительно качая головой, смотрит на Дэззла, который уже сгрузил и пометил второй ящик.
Дэззл улыбается и пожимает плечами. «Я всего лишь хотел ускорить погрузку. Вы двое основательно задержали нас!»
Она снова качает головой и отвечает: «Тебе не следует перенапрягаться. Завтра мы выдвигаемся, и я не хочу, чтобы кто-то из членов экспедиции надорвался прямо перед выходом в поле».
Дэззл смеётся. «Я всё-таки жеребец, не забывай!»
«Тем более». Она выходит из гондолы и трусцой направляется к складу. Дэззл следует за ней.
«Эй, не воспринимай всё так серьёзно! Я в порядке, правда!»
«Я вижу. Но я не хочу, чтобы ты перестал быть в порядке».
«Рад слышать, что тебе не всё равно». Горечь в его голосе ясно различима.
«Мне не всё равно». Её голос становится холодным, как ветер, который подхватывает облачка пара от их дыхания и играет с ними, то смешивая, то вновь разделяя. Они остановились в сотне ярдов от склада, и Дэззл стоит, отвернувшись, совсем близко. Молчание затягивается, и наконец он поворачивается и смотрит ей в глаза. Невыносимо долгое мгновение они смотрят друг на друга, а потом он опускает голову и идёт к воротам склада, потому что Старскейп и Снежинка уже перенесли порядочную гору ящиков к выходу и нетерпеливо выглядывают из ворот: они хотят, чтобы им освободили место для очередной партии припасов. Надо возвращаться…
Пила медленно движется, вгрызаясь в кость. Кровь продолжает сочиться из раны, неспешно, неумолимо, страшно. Крики не смолкают, но становятся более тихими и хриплыми по мере того, как единорожка срывает голос. Очень жарко. Очень душно. Очень плохо. Я поднимаю голову, чтобы сделать глубокий вдох; в глазах темнеет. Если я сейчас потеряю сознание, это будет конец. Не видя ничего перед собой, я добираюсь до выхода из пещеры и останавливаюсь, оперевшись о приятно холодящий бок и шею камень. Хочется уткнуться в него лбом и стоять так вечно. Хочется, чтобы это оказалось дурным сном, чтобы можно было проснуться утром – а они все живы и здоровы. Надо возвращаться.
…погрузка заканчивается поздно вечером, и они стоят на пороге дома, готовые войти и отгородиться двумя надёжными деревянными дверьми от мороза и ветра. Дирижабль возвышается над зимовьем, как дерево над деревенским домом, и приютившиеся под его кроной склады кажутся ещё более приземистыми, чем они есть на самом деле; заходящее солнце кажется маленьким и невозможно далёким. Летом, когда здесь царит полярный день, оно становится горячее и ближе, и во льду появляются проталины, на которых прорастают колонии радужного мха, а над ними повисают маленькие радуги, которые солнце создаёт на облачках испаряющейся влаги; мох радостно впитывает их, разрастаясь всё больше и больше, пока не приходит осень... Она чувствует, что её деликатно отодвигает Гейл, порядком замёрзший во время проверки наружных систем, и протискивается в тепло тамбура; остальные устремляются следом. Она бросает последний взгляд на воздушный корабль, который уже завтра понесёт их к цели, и заходит внутрь – последней, как и полагается начальнику экспедиции. В доме её встречает гул пламени в раскалённой почти докрасна печке, радостные улыбки и неведомо откуда появившаяся на столе бутылка «Эпплджека». Она хмурит брови в притворном гневе, и все, как один, разводят копытами, состроив невинные мордочки – алкоголь в экспедиции запрещён, но ради такого случая можно позволить себе расслабиться. Позади первый этап – прибытие, выгрузка припасов, сборка воздушного корабля, постройка складов и жилого дома, и подготовка дирижабля к вылету; завтра они выдвинутся к югу. Она улыбается и занимает своё место во главе стола. Идущий от печки с миской разогретой каши Дэззл спотыкается, и миска падает на пол с глухим стуком…
Последнее усилие – и отрезанная нога падает на пол с глухим стуком, от которого меня передёргивает. Впереди последний, самый трудный и ответственный этап – перевязать сосуды, сшить мышцы культи и закрыть рану. Нить соскальзывает с зажима, раз за разом, она вся пропиталась кровью, и некому придержать постоянно выворачивающийся из-под копыта инструмент. О том, что будет, если он сорвётся с удерживаемой им артерии, лучше не думать. Ещё одна попытка. Ещё. Наконец, нить удается провести под кончиком зажима, и теперь артерия надёжно перевязана. Впереди ещё… один, два, четыре, десять… Нет, лучше не думать. Память услужливо предлагает одну картинку за другой, и в них так приятно раствориться, распасться, растаять...
…и она любуется рассветом – в конце февраля день здесь ещё длиннее ночи, им пришлось встать в три часа, чтобы успеть взлететь затемно, и сейчас солнце готовится показаться из-за горизонта по левую сторону от них. Темпест замер возле штурвала, предоставив Гейлу разглядывать карту и компас. Старскейп вкатывает в кабину пилотов передвижной столик – он застелен белоснежной скатертью, и на нём расставлены чашки с чаем и кофе: «Утренний кофе подан!» Все дружно смеются, она помогает Старскейп расставить чашки на столе, и Гейл недовольно бурчит на них – он боится, что они что-нибудь прольют, и пострадают его драгоценные карты. Темпест окликает его: «Не бойся, непогоды не предвидится ещё как минимум три дня, а Старскейп – это не Дэззл, чашки она не роняет. Но уж если мы не успеем выпить свой чай до начала болтанки, то я скажу, что мы с тобой самые быстрые пони в Эквестрии, и нам нечего делать в этой экспедиции». Гейл смеётся в ответ, но карты на всякий случай отодвигает. Солнце почти показалось из-за горизонта, и Темпест молча указывает вверх: через окно, предназначенное для наблюдения за верхней полусферой, видно, как лучи солнца словно воспламеняют алый корпус дирижабля, опускаясь ниже и ниже, сегмент за сегментом, пока наконец ярко-оранжевый луч не касается самой кабины, заливая предметы обстановки и находящихся в ней пони тёплым и живым светом. У Поул вырывается вздох восхищения, и она замечает, что Гейл замер с чашкой недопитого кофе в копытах, глядя на восходящее солнце и даже не щурясь. Старскейп окликает их, указывая вниз, и они видят под собой огромное стадо неведомых зверей – с этой высоты они кажутся маленькими, но их косматые тела, покрытые тёмно-бурой шерстью и сбившиеся в одну плотную массу, по-видимому, ненамного меньше гондолы дирижабля, а судя по скорости, с которой они шагают ему навстречу, устремляясь на север, их ноги имеют вполне пропорциональную размерам тел длину. «Пойду позову Дэззла», говорит Старскейп, и исчезает…
Последний стежок, и красное пятно мышц исчезает под некогда ровной и белой, а теперь разрезанной, посиневшей, перетянутой неаккуратными швами кожей. Только вынимая иглу из иглодержателя, я замечаю, как сильно у меня трясутся передние ноги – сильно уколовшись, я вдруг понимаю, что доставать иглу нет совершенно никакой необходимости, что всё уже кончилось, что надо лишь…