Муки творчества

"Нет! Нет! НЕТ! НЕ ТО, ВСЁ НЕ ТО! Ну почему это снова-а произошло-о?!" — вопил с неподдельной злобой писатель Олири Трик, работающий над очередным произведением. Громкий и мучительный тон голоса его разносился на весь дом писателя и ближайшую округу, чем он беспокоил живущих по соседству жителей Понивилля. И всё потому, что его пытали... Пытали собственные мысли. В голове этого (хоть и талантливого) жеребца-писателя они постоянно перемешивались, и потому то появляются из неоткуда, создавая в мыслях и образах настоящие шедевры, то бесследно исчезают, обрекая писателя на настоящие муки творчества, которые он переносил крайне тяжело.

Выговариваясь на весь белый свет, Олири резкими росчерками пера располосовал очередной лист бумаги, смял его и запустил в долгий полёт через окно своего дома, поскольку его корзина для мусора была забита сверх нормы прочими "неудачами". Часть из них уже валялась на полу. Перо улетело в чернильницу, подобно копью в мишень, а голова писателя стучала по деревянному столу, словно молот по наковальне. Последний уже начал потрескивать от частых молотилок, которые сделали в нём отчётливую глубокую вмятину. "Ну почему?! Ну почему?! Ну почему?!..." — повторял он сам себе, продолжая вбиваться в стол своим лбом.

От ударов такой силы, в которые он вкладывал всю свою ненависть, чернила подпрыгивали из чернильницы. Она была прикручена к столу самим писателем ещё в первый день его деятельности, сразу после того как весь стол и его лицо были залиты чернилами. Однако даже это не спасало, и сейчас чёрные капли чернил падали на чистые и аккуратные листы бумаги, которые были подготовлены для огромного творческого детища этого автора. Большая часть из них уже исчезла в мусорном ведре или в окне, а оставшаяся была безвозвратно заляпана растекающимися по ним каплями чёрных чернил.

Творец мучился уже больше получаса. Мысли никак не возвращались к нему. Совсем недавно он уловил чудесную идею для своего творения, однако она упорхнула из его головы без всякого предупреждения. Теперь творец называет себя бездарным и лупит головой что есть сил, в надежде на возвращение той мысли обратно в его голову.

Муки длятся уже целых десять минут. Злоба всё нарастает, и теперь к голове жеребец подключил и свои копыта, выплёскивая эмоции в стол с ещё большей силой.

"Почему у меня ничего не удаётся?! Почему мысли покидают меня так быстро?! Почему вдохновение не приходи-ит?!!!" — вопил он, и с каждым разом всё сильнее и сильнее ударял по столу.

Удары обрушивались один за другим, дерево трещало под натиском эмоций автора. Ещё несколько минут этого избиения, и стол можно выбрасывать... Но вдруг удары стихают. Писатель замер. Он что-то ощутил. То самое чувство, что узнаётся сразу, но неизвестно тем, кто его не испытывал. И имя ему — вдохновение. "Неужели?... — восторженно крикнул он. — Да. Это оно!". Гнев и отчаяние сменились на влечение, охватывающее тело с головой и всю душу целиком. Перо вновь было в зубах мастера. Быстрым и чётким шрифтом чернильный кончик выводил слова, из которых рождались целые предложения, а из предложений — страницы. Голову автора захлестнуло мыслями и идеями, которые порождали необычайный сюжет, интригующую завязку, и вот он уже доходит до кульминации. События принимают самый неожиданный поворот, цепочка действий выстраивается в удивительную ветвь, порождающая самые смелые версии развязки, которые обязательно зацепят читателя и заставят его читать произведение до самого конца. Он обязательно захочет узнать, чем же всё закончилось."Да! Вот так!... Теперь это и выйдет то, что я хотел...а?", — неожиданно перо встаёт на месте. Капля чернил падает на лист, оставляя на нём здоровенную кляксу, однако писатель не шелохнулся ни на дюйм. Снова... Снова наступило это чувство опустошения. Снова мысли исчезли из его сознания. Он не знал, что писать дальше, а прочитав написанное им на последней исчёрканной странице он приходит в ярость:"Нет, это же глупо, смешно... Безда-арно!" — протягивает он искажённым от горя голосом, рвёт лист в клочья и с воплями снова обрушивает на стол свои эмоции.

Очень скоро силы его покидают — все они были пущены на самобичевание об стол. Глаза слипаются, голова отказывается думать, зубы больше не могут держать перо, и в итоге писатель медленно опускается на стол и засыпает от бессилия. Когда он просыпается, на улице уже царила ночь. В его окно пробивался лишь тусклый свет луны и звёзд. Однако этого света достаточно, чтобы обессиленный от эмоциональных вспышек жеребец прикрывал заспанные глаза. Он с трудом вспоминал события, произошедшие днём, однако клочки изорванной бумаги на столе освежили его память. "Ох, — вздыхал он спросонья. — Похоже, сегодня мне снова не удастся закончить это произведение. Продолжу завтра".

Он неспешно поднялся со стула и в полумраке, шагая по скомканным и исчёрканным листам бумаги, добрался до своей постели в другом конце комнаты. Еле-еле различая силуэты обстановки в царившем полумраке, Олири смог отыскать кровать, откинуть одеяло и лечь на неё. Прижав голову к мягкой подушке, истощённый от эмоций жеребец укрылся одеялом. Глаза закрылись сами собой и сон нагрянул на измученного писателя в первые минуты ночного отдыха.

Проходит время и он открывает глаза. Снаружи всё ещё ночь. Часы, стоящие на столике, показывали начало пятого часа. До утра ещё несколько часов. Он решает спать дальше. Веки опустились на глаза, и Олири погрузился в сон.

Кругом была темнота. Ничего не видно. "Где я?", — задавался он вопросом. Ничего не видно. И на сон это не похоже: всё происходящее он чувствует его всем своим телом, а это было отлично от сна до преждевременного пробуждения. И что же он видит: перед ним из темноты появились два жеребца и кобылка, стоящие на возникшем из неоткуда лугу и смотрящие на ночное небо. Они стояли спиной к Трику, но даже так он видел — они говорят о чём-то, что произошло совсем недавно, и, видимо, это самое очень сильно их потрясло. На эту картину творец смотрел очень долго, и чем дольше смотрел, тем сильнее его захватывало происходящее. В один момент он определил: всё происходящее — это реальность. Он не спит. Всё это — настоящее. И чтобы убедиться в этом окончательно, он стал подходить ближе к загадочной троице, чтобы лучше расслышать их разговор и понять суть происходящего.

— И что же теперь будет? — спросила кобылка у своего жеребца.

— А ничего не будет, — отвечал он. — Всё со временем вернётся назад. Нужно лишь этого дождаться.

— Думаешь, он простит тебя? — спросил второй жеребец. — Ты ведь, фактически, украл его невесту.

— Я не крал её — она сама пришла ко мне. — С улыбкой на мордочке говорил он второму, который судя по всему был немного старше его.

Заслышав эти слова, Олири окатило непередаваемое чувство удивления: всё происходящее — это продолжение событий, которые он писал весь вчерашний день. Происходящее попросту снилось ему. Всё, что он видит, всё, что он слышит, чувствует — всё это всего лишь сон, неотличимый от яви. И стоило ему это осознать, сон начал рассеиваться. Сначала исчезал горизонт, небеса чернели, и эта тьма надвигалась на стоящих перед Олири пони. За несколько секунд небо обратилось в ничто, полянка исчезала на глазах, а пони один за другим исчезали. Сначала старший жеребец, потом исчезла кобылка, и под самый конец второй жеребец. Когда они исчезли, наступила кромешная тьма, в которой ничто нельзя было разглядеть. Олири пытался хоть что-то нащупать в этом мраке, и вскоре смог найти нечто большое, внутри которого слышен слабый стук и тик. Чуть левее от него была другая вещь — тонкая, волнистая, стоящая на одной длинной ножке и с широким верхом. "Это гриб?" — подумал он, и стал ощупывать его ещё тщательнее. Копыта спускались всё ниже и ниже по ножке этого "гриба", до тех пор, пока не коснулись его низа этого. Поверхность была плоской и деревянной, а у самого основания был какой-то выступ. Он коснулся его, и в этот миг глаза ощутили жгучую боль от яркого света. "Гриб" ослепил жеребца. Глаза резало изнутри, но к счастью боль очень быстро проходила, но до тех пор Олори решил не двигаться — просто сидел и ждал, когда глаза придут в норму.

Боль ушла через несколько минут, и первое, что предстало взору "просветлённого" — пол, усыпанный бумажными шарикам из смятых и исчёрканных листов. "Гриб" оказался светильником-торшером, а тикающий предмет — настольными часами, которые показывали половину седьмого. "Неужели, — огорчённым тоном говорил он, — всё это было не взаправду? Всего лишь сон?" — он никак не мог в это поверить. Всё было так реально, что сам Олири невольно подумал:"А не видение ли это?". Однако спустя миг он выбросил эту мысль из головы. И в этот момент её захлестнули эмоции и впечатления от увиденного во сне. То, что он пытался перенести на бумагу, он увидел в живую, своими глазами. И пока его голова хранила в себе эти образы, эту сцену, эти ощущения, Олири поспешил к своему письменному столу.Вновь перо забегало по бумаге, чернильница была наполнена свежими чернилами, а листы ровной стопкой один за другим становились страницами будущей книги, черновик которой писатель создавал больше месяца.

Перечитав написанное от корки до корки несколько раз и исправив ещё несколько небольших ошибок, Олири начал писать произведение в чистовую. Работа предстоит долгая, и здесь нервам и эмоциональным всплескам места попросту нет. "Писать до вечера придётся", — примерно прикинул писатель, написав первую страницу чистового варианта своего произведения. Для завершения своего дела писателю теперь нужны только три вещи: концентрация, спокойствие и усидчивость. И он обладал ими всеми. Не желая терять времени, он уселся за дело и аккуратным почерком выводил каждую букву на каждой странице своего творения.

Как он и рассчитал, закончить работу удалось лишь к вечеру, но только к вечеру через два дня от начатого. Ошибки в тексте, слабость, пустой желудок — все эти собратья-последствия недосыпа продлили работу писателя: было испорчено несколько страниц, сломано два пера, выпито больше десятка кружек чая и кофе, чтобы ровно сидеть на крупе и продолжать переписывать чистовик. Самое главное — он смог добиться нужного результата. Спустя долгие и долгие дни сочинений, которые сопровождались неудачами, переменчивым появлением вдохновения и муками творчества, на его столе лежала стопка листов бумаги в зелёном переплёте, на котором были написаны название произведения и имя автора — Олири Трик. Сам автор после проделанной работы почувствовал облегчение и полное удовлетворение. "Дело сделано! А теперь — спать", — сказал он сам себе довольным голосом, положив перо в чернильницу, и отправился отсыпаться после долгих дней работы.

Утро следующего дня для писателя выдалось лёгким на подъём. Он прекрасно выспался, сил было через край, а чувство удовлетворённости не покидало его до сих пор. В очередной раз, пройдя сквозь тернии собственных мыслей и мучения от исчезновения музы, он смог создать ещё одно своё творение, которое обязательно кто-нибудь будет читать, и при том — не один раз. И будет ещё лучше, если один расскажет о книге и предложит её к прочтению другим. Так она и пуститься в дальний путь от читателя к читателю. "Цель писателя — счастливые читатели", — говорил он сам себе в самом начале своего пути, и это правило для него всё ещё является священным и нерушимым кредо.

Потянувшись, Олири поднялся с постели, заправил её, и собирался отправиться на кухню завтракать, но тут же столкнулся с первым огорчение на утро — в доме царил настоящий хаос: мусор по всему полу, грязный от чернил стол, в которых валялись обломки кончиков перьев — всё это безобразие выливается как минимум в часовую генеральную уборку в доме. "Вот они — последствия тяжеого творчества", — осудил Трик сам себя и приступил к нежеланному занятию.

— Хм, очень увлекательное творение, мистер Трик, — оценочно говорил критик Хардворк, попутно смакуя из чашки крепкий чай из ягод и фруктов. — Как и всегда, вы пишете просто невероятно.

— Спасибо, мистер Хардворк, — отвечал Олири. — Мне тоже приятно слышать о вас подобные слова.

Олири и Хардворк — давние знакомые. Они познакомили во время первого в жизни Олири тиража книги, которая разошлась на прилавки библиотек и пользовалась большим интересом у самых заядлых читателей. Именно Хардворк был её распространителем, и только ему была известна цена этих шедевров. Именно поэтому он всегда вёл разговор на спокойные темы, дабы отвлечь своего товарища-писателя от излишних мук творчества или от их последствий. И что не удивительно, это работало, да и сам Олири всегда бы рад поговорить со своим другом, даже учитывая тот факт, что они общались на "вы".

— Не стоит, Олири, не стоит. Такие вещи должны приниматься просто и легко, без всяких ответных реакций. Ведь никто из читателей не говорит "спасибо за книгу" при встрече с вами. Вы пишете — они читают.

— Да, вы правы, — согласился Олири. — Для настоящего писателя важно не то, сколько книг он написал, а то, сколько у него счастливых читателей. Кстати об этом: достойно ли ЭТО творение того, чтобы его читали многие?.

Выражение мордочки Хардворка изменилось и все его черты и жесты указывали лишь на одно: он в раздумьях. Однако, долго он не думал и практически сразу выдал свой вердикт:

— Думаю... — небольшая пауза, и ответ: — достойно.

— Вы действительно так считаете? — с искренним любопытством спросил Трик.

— Да, несомненно, — соглашаясь ответил критик и в очередной раз смакую выпил глоток чая. — Хоть начало у него не предвещает ничего особенного, однако его завязка, стремительная и набирающая высоту кульминация, которая достигает своего пика лишь ближе к концу книги, и плавный, неспешный переход к развязке точно не оставят читателям сил оторваться от этой книги... Или у вас есть сомнения по этому счёту?

— Больше сомнений нет. — Помотав головой ответил Олири. — Ведь прежде чем дать свободу творению, нужно проверить, понравиться ли оно создателю и, в первую очередь, другим. Мне оно понравилось, и вам тоже. Теперь всё зависит от заинтересованности читателей.

Допив чай, Хардворк взял чистовик работы Олири и направился к выходу. Сам писатель же проследовал за ним, не для того, чтобы проводить, а чтобы лично увидеть как его творение размножиться.

Прошла неделя. Самая первая копия произведения была взята автором на оценку, и в итоге он одобрил её оформление обложки и дизайн страниц. После этого книга была размножена в редакции и разослана во все книжные магазины. Как и сказал Хардворк, произведение заинтересовало публику своей оригинальностью и очень быстро разлетелось с прилавков. Сам писатель был рад снова написать что-то, что доставит читателям удовольствие. Однако сейчас Олири снова сидел за столом перед чистым листом бумаги — чистым от слов, а не от вмятин и клякс — и снова пытался вытащить из своей головы образы и мысли на бумагу, толком не отдохнув от прошлого творения... Не бережёт он себя, бедолага. "ТОЛЬКО НЕ СНОВА!" — разнеслось по его дому в очередной раз из-за улетевшей из его головы и копыт мысль на сочинение.