Опасный роман лебедей

Глава 5

Делая осторожные, точные движения, Гослинг управлял ложкой с помощью крыла. Он заметно нервничал. Единороги (и аликорн) за столом не тратили усилий на то, чтобы накормить себя, но, будучи пегасом, пользоваться ложкой было опасно.

— Слит…

Подняв голову, Гослинг наблюдал, как Селестия обращается к его матери. Он откусил картофелину, которую достал из суповой миски, и стал ждать ответа матери. Блюблад, казалось, затерялся в своем собственном маленьком мирке и ничего не говорил, а Рейвен следила за каждым его движением.

— Да? — Слит вытерла лицо салфеткой.

— Ты называешь Гослинга своим маленьким гадким утенком, — сказала Селестия, произнося каждое слово с медленной осторожностью.

— И ты удивляешься, почему его зовут Гослинг, а не Сигнус?^[1] — Слит улыбнулась, и ее глаза заблестели, когда она сдержала смех.

— Вообще-то, да. — Селестия слегка наклонилась над своей тарелкой с супом.

— Я не знала разницы. — Слит начала хихикать, и одно ухо у нее дернулось. — Это делает его еще более особенным для меня. Звезды мне в свидетели, я думала, что маленьких лебедей называют "гусятами". Когда я поняла разницу, было уже слишком поздно. Он был годовалым. Оказывается, это я была глупым гусем.

Сгорбившись над тарелкой с супом, Блюблад захихикал и чуть не уронил ложку. Селестия смотрела на племянника с удивленным выражением лица, а Рейвен начала хихикать, пытаясь проглотить суп. Она чуть не подавилась.

Гослинг, который всегда считал это забавным, слегка рассмеялся. Он посмотрел на мать, потом на Селестию, все еще беспокоясь о том, смогут ли они поладить. Селестия казалась забавной. Он поднял голову, откашлялся, а потом сказал:

— Когда я был жеребенком, я понял, что попал в беду, когда моя мать сказала мне: "Гослинг, твой гусь спекся!"

Отказавшись от своих лучших манер, Селестия начала хихикать и фыркать. Блюблад посмотрел на тетю расширенными от удивления глазами, и Принцесса Солнца была вынуждена отложить ложку, пытаясь взять себя в копыта. Смех Рейвен перешел в хихиканье. Слит засмеялась музыкальным, счастливым звуком, а затем Селестия разразилась громким смехом, заполнившим всю столовую.

— Итак, я хочу знать, как Гослинг получил свою кьютимарку? — спросила Рейвен.

— Его невозможно было вытащить из ванны, — ответила Слит. — Просто не подпускать его к воде, ой-вей, какой труд! Я не могла отвернуться ни на секунду. К счастью, у него прекрасная водоотталкивающая шерсть, как и у большинства пегасов, — гладкая, шелковистая, к которой вода просто не прилипает. С этим нам здорово повезло… да. Он сам научился плавать. — Слит глубоко вздохнула, закрыла глаза и несколько долгих мгновений смеялась. Когда она снова открыла глаза, они были яркими и веселыми. — Однажды вечером, когда я совсем измучилась, я уснула на диване. Этот маленький вонючка пошел в ванную и вылил весь флакон пены в ванну… пузырьки повсюду! Он переливает воду через край, потому что не видит уровень воды в ванне. И он плавает в ванне, а я просыпаюсь от его плеска.

В этот момент у Селестии заныли бока, но она сдержала смех, чтобы продолжать слушать. Гослинг почувствовал, что его щеки стали теплыми. Рейвен ухмылялась, как кошка, обнаружившая канарейку в клетке. Блюблад сидел, улыбаясь.

— Он был еще годовалым… ну, знаешь, тот период жизни, когда они такие милые, что им все сходит с копыт, и их матери не могут убить их за то, что они маленькие занозы в тухесе. — Слит перевела взгляд на сына, задержалась там на мгновение, а затем посмотрела на Селестию. — Я измотана, весь день на копытах, а он в ванне с пузырьками повсюду и "кря-кря-кря", пока вода еще течет. Ой, что же делать матери?

Уши Гослинга опустились, и он смущенно улыбнулся своим соседям по столу.

— Так что я иду в ванную и начинаю оттирать его, по крайней мере, его крошечный тухес будет чистым, понимаете? Вы же знаете, какими бывают маленькие жеребята… столько энтузиазма… эй, мамочка, послушай-ка! А потом этот маленький вонючка подпускает ветра! — Слит махнула копытом в сторону Гослинга, словно пытаясь отогнать вонь, и закатила глаза. — Жеребята — такая беда! Но почему-то они у нас постоянно появляются. Можно подумать, мы уже наученные, но нет!

Селестия залилась смехом и зажмурила глаза. Слеза скатилась по ее щеке и докатилась до линии челюсти, а затем впиталась в шерсть. Блюблад дрожал и кусал губы. На лице Рейвен появилось выражение почти садистского ликования, когда она слушала.

— И вот я захожу туда, чтобы помыть его, и нахожу на его боку маленькую резиновую уточку. Это был она. Как мать, я почувствовала облегчение. У него была своя кьютиметка! Он был слишком счастлив, чтобы заметить это, и крякал, пока я оттирала его милый маленький животик. — Слит вздохнула и вытерла глаза передней ногой. — Хозяину пришлось помочь убрать всю воду, и я переживала, потому что думала, что он рассердится, но он все понял и был очень мил.

— Простите меня за прямоту, — сказал Блюблад, пока его тетя пыталась взять себя в копыта, — но вы не просто из племени пегасов, вы из первого племени пегасов. Я не могу этого не заметить.

— Да, мы из Первого племени, — ответила Слит, теперь уже немного нервно глядя на Блюблада.

Селестия замолчала, Рейвен замолчала, а Гослинг, приподняв одну бровь, смотрел на Блюблада. Там, где раньше звучал смех, теперь царило напряжение. Гослинг взглянул на мать, потом снова на Блюблада.

— Я не хотел обидеть. — Блюблад сел чуть прямее. — Это гордая и благородная культура. Хорошие ценности. Упор на традиции. Я нахожу, что восхищаюсь вашим родом.

— Спасибо, — сказала Слит, немного расслабившись, но не сводя глаз с Блюблада.

— Простите, что спрашиваю, но я мало что знаю об этом предмете. Мне любопытно… может, кто-нибудь из пони введет меня в курс дела? — Рейвен бросила на Слит извиняющийся взгляд.

Глубоко вздохнув, Селестия сказала ораторским голосом:

— Рейвен, до того, как Основатели пришли на землю, которая теперь называется Эквестрией, здесь жили пони. Дискорд едва не уничтожил их. Мы с сестрой старались их спасти. Они были всем, что осталось от огромной, прекрасной цивилизации, которую Дискорд разрушил.

— Шлимазл! — Слит выплюнула это слово, словно оно оставляло во рту неприятный привкус.

— Когда Дискорд был окончательно побежден, а Основатели изгнали жестокую зиму, вызванную виндиго, они приняли Первые племена в свой новый народ. Как и следовало ожидать, это щекотливая тема, ведь Первые племена были здесь первыми. — Голос Селестии был спокойным и мягким.

— Первые племена поклонялись аликорнам, — сказал Блюблад непринужденным, разговорным тоном. — Строили храмы, посвященные им. У них была целая религия, созданная вокруг них. Эта часть их культуры утеряна для истории.

— А? Ты никогда не рассказывала мне об этом, мама. — Гослинг посмотрел на мать, приподняв бровь.

— А что тут рассказывать? Этот путь мертв и потерян для нас навсегда. — Слит горестно вздохнула и покачала головой. — Я сказала тебе то, что ты должен был знать. Прошлое осталось в прошлом. Некоторые вещи ушли от нас. Что мы можем сделать? — Слит пожала плечами и покачала головой.

— Я все еще помню, — сказала Селестия тихим голосом. — Когда я была маленькой. Храмы… города… фрески, искусство, красота повсюду. Все это было для них плодом любви. Мы никогда не просили их что-то создавать. Они просто делали… из обожания. Так же, как Гослинг нарисовал мне закат. — Голос Селестии дрогнул, и ее грудь сжалась.

— Думаю, Гослинг поклонялся бы тебе, если бы ты ему позволила, — сказала Слит, устремив на сына мудрый, любящий взгляд. Ее глаза затуманились, и она уперлась передними копытами в край стола, глядя на сына с нескрываемым обожанием.

— Ма, она просто пони, как и мы, — сказал Гослинг матери мягким, почти извиняющимся голосом.

— О, я не знаю… — Селестия вздохнула и подтолкнула Гослинга, улыбнувшись ему. — Было бы неплохо, если бы кто-то делал это так, чтобы не раздражало. Например, чтобы мои закаты были лучше.

Гослинг начал было отвечать, но стоявшая в дверях кобыла-единорог прочистила горло, чтобы объявить о своем присутствии, а затем четким голосом сказала:

— Главное блюдо подано. — Гослинг, глядя на аликорна рядом с собой, начал мечтать о будущем.

В лабиринте никого не было, кроме Селестии и его самого. Гослинг не знал, в какую сторону идти, поэтому последовал за Селестией. Прохладный ветерок шелестел в живых изгородях и топиариях. Дорожка освещалась бронзовыми бра, которые горели ярким оранжевым светом. Над бра кружили мотыльки, но некоторые, на свою беду, подлетали к пламени слишком близко. Дорожка была выложена гравием, но не просто гравием, а гравием, сделанным из дробленого белого и розового мрамора. Он хрустел под копытами при каждом шаге, а твердые, колючие края утыкались в нежные стрелки Гослинга.

— Мне нравится твоя мама, — сказала Селестия пегасу, который шел рядом с ней.

— Мне приятно это слышать, — ответил Гослинг. Он глубоко вдохнул, его щеки надулись, и он медленно, нарочито медленно выдохнул через сжатые губы. — Я знаю, какая она, и знаю, что она может раздражать некоторых пони, но я люблю ее до безумия и никогда не хотел бы, чтобы она изменилась.

Гравий хрустел при каждом шаге — ровный, повторяющийся звук, который почему-то успокаивал. Живая изгородь шелестела, а ветерок продолжал дуть, иногда порывисто. Гослинг посмотрел на кобылу рядом с собой: она была намного крупнее его, что создавало определенные трудности. Удивить ее поцелуем в будущем будет непросто — он не мог удержаться и часто думал об этом, — просто ее голова была слишком высоко поднята для быстрого и внезапного поцелуя. Когда он стоял во весь рост, кончик его носа доходил до основания ее шеи. Разница в размерах создавала и другие проблемы, но Гослинг старался не думать об этом — это было неприлично.

Но он думал об этом. Если бы эти отношения развивались, то в какой-то момент это должно было бы произойти. От него этого ждали. Он понятия не имел, как поступить в такой ситуации и каков этикет по отношению к монарху. Мать старалась подготовить его почти ко всему в жизни, но об этом не было и речи.

— Ты молчишь, — сказала Селестия своему безмолвному спутнику.

Гослинг почувствовал, как его щеки стали теплыми, а по шее поползли колючие мурашки:

— Я тут подумал… У меня много мыслей.

— Не сомневаюсь. — Голос Селестии был почти дразнящим. — Кстати, все, что тебе нужно сделать, — это попросить.

— Попросить? — Гослинг остановился, во рту у него пересохло, и он стоял и моргал, глядя на кобылу, которая теперь смотрела на него сверху вниз. — Что попросить?

— Я подозреваю, что ты думал о том, чтобы поцеловать меня, — сказала Селестия голосом, в котором слышалось веселье. — Темно, свет от бра романтичен, и мы находимся в уединенном лабиринте живой изгороди. Я знаю, я думала об этом.

— Возможно, чуть позже. — Гослинг переступил с левого копыта на правое и последовал за принцессой, когда она снова двинулась в путь. Она думала об этом! Она смотрела вперед, и он не мог видеть ее лица. — Я имею в виду, я не хочу быть непочтительным или сделать что-то, что расстроит тебя. Я действительно не хочу испортить все это каким-либо образом…

— Тогда будь смелее, — сказала Селестия голосом, в котором не было никаких подробностей о ее чувствах.

Принцесса свернула за угол, и Гослинг последовал за ней. Впереди показался участок травы, факелы, несколько статуй, и Гослинг понял, что они находятся в центре лабиринта. Селестия шла вперед, ее длинные ноги быстро преодолевали расстояние, и Гослингу приходилось идти в два раза быстрее, чтобы поспевать за ней. Все это время, потраченное на шествие, принесло свои плоды.

Когда Селестия присела на траву, Гослинг присоединился к ней. Над головой мерцали звезды. Невидимая сила потянула его ближе, и он оказался прижатым к ней. Она была теплой, мягкой и пахла десертом — мороженым, бананами и сливками, которые поджигали и давали застыть. Подняв голову, он совершил ошибку, заглянув ей в глаза. Ее глаза были розового цвета, как рассвет, поднимающийся над горизонтом. Она смотрела на него сверху вниз, и ее нос находился на расстоянии всего лишь сантиметра от его носа. Он почувствовал, что у него перехватило дыхание.

Как бы хорошо он себя ни вел, он все еще был бушующим клубком гормонов, жеребенком на пороге взрослой жизни. Некоторые его части отреагировали. Он корчился, поджав задние ноги, пытаясь сдержать себя. Он чувствовал, как она дышит на него. Он смотрел, как она моргает, — она была красива, но и возбуждающе-сексуальна. Она была кобылой, и взгляд, которым она смотрела на него, воспламенял его мозг и притуплял чувства. Его мозг предал его и начал думать о гораздо большем, чем просто целомудренный поцелуй. В его мозг хлынули все самые яркие образы из его копилки.

Он сгорал от желания и дрожал от нужды. Гослинг никогда в жизни так не возбуждался. Его внутренности болели, когда он пытался сдерживать себя. Ему стало трудно дышать. Он уловил запах чего-то, что не было десертом, не было мороженым, бананами и ромом — оно было мускусным, от него кружилась голова, а уши горели. Он чувствовал, как сердце бьется в горле.

Тогда будь смелее… — прозвучало у него в ушах. Вытянув шею, он сделал неуклюжий толчок вверх, и его нос ткнулся в нос Селестии. Не сдержавшись, он продолжил движение и впился своим ртом в ее рот, а затем стал прижиматься губами к ее губам — небрежный, неопытный поцелуй школьника.

Он почувствовал, как его обхватила передняя нога, притянула ближе, почти раздавила, и он почувствовал, как она взяла верх. Началось мощное всасывание, и на мгновение ему показалось, что его кишки сейчас засосет в горло и в рот. Его лихорадочный мозг впал в похотливое безумие, когда он последовал ее примеру. Она показывала ему, что нужно делать, и он подражал ее движениям. Поцелуй был обжигающе страстным. Целая неделя ушла на подготовку. Для пони возраста Гослинга неделя была почти вечностью.

А потом он почувствовал это. Тупая боль в кишках. Сердце заколотилось. Что-то происходило. Сжимать задние ноги в попытке сдержать себя оказалось очень плохой идеей. Он почувствовал, как его тело содрогнулось.

Это было самое ужасное из всего, что когда-либо происходило.

Он разорвал поцелуй и попытался отстраниться, но не смог. Он посмотрел на Селестию широкими, умоляющими глазами, и тут его бедра предательски дрогнули. Он почувствовал, как что-то трется, трется так, что все его тело затрепетало и задрожало.

— Шшш, это нормально — возбуждаться, просто позволь этому случиться, — прошептала Селестия ему на ухо, когда начались первые непроизвольные спазмы. Он почувствовал, как напряглись его задние ноги, мышцы ног стали твердыми, ягодицы сжались, и он задыхался.

Селестия не отпускала его, даже когда его глаза закрылись. Он закрыл глаза, почувствовал, как Селестия щекочет ему ухо, что-то шепча, но не мог разобрать слов — его оглушал рев в ушах.

Все в его теле сжалось, и тут это случилось.