Алетейя

Пони любят делиться историями о необычном. Сказками о сотканных из воздуха величественных башнях; легендами о народах, способных подчинить своей воле небо; мифами о городах, существующих на самом краю забвения. Обычно предания эти имеют мало отношения к действительности, но порой между строк скрывается истина.

Вещи, что Тави говорит

Мою соседку по комнате зовут Октавия, или, сокращенно, Тави. Она любит марочное красное вино, мягкие подушки и долгие прогулки по пляжу. Но больше всего на свете она любит музыку. Её она любит со страстью, что сияет всеми лучами светового спектра.

DJ PON-3 Другие пони Октавия

Война Луны и Солнца

Гражданская война расколола Эквестрию на два враждующих лагеря. Превращение принцессы Луны в Найтмэр Мун после провала кампании в поддержку фестралов привело к установлению в Мэйнхэттене нового режима, и этим воспользовались другие земли на окраинах, также захотевшие отделиться. Грег Меллоу – простой обыватель, попавший волею случая на передний край битвы. И всё, чего ему хочется в этой войне, – выжить.

Рэйнбоу Дэш Флаттершай Твайлайт Спаркл Рэрити Принцесса Селестия Принцесса Луна Трикси, Великая и Могучая Биг Макинтош Спитфайр Сорен Другие пони ОС - пони Октавия Найтмэр Мун Пипсквик Флим Флэм Вандерболты Принцесса Миаморе Каденца Шайнинг Армор Стража Дворца Лайтнин Даст Старлайт Глиммер Сансет Шиммер Темпест Шэдоу

Отдых

Селестия отдыхает.

Принцесса Селестия Кэррот Топ

Время страха

По всей Эквестрии бушуют кошмары, кому под силу остановить их? Три небольших, сюжетно связанных рассказа к хэллоуинскому конкурсу.

Принцесса Селестия Принцесса Луна ОС - пони

Если вы единорог, держитесь подальше от лайрмерских болот

Болота в глуши, о которой забыло само время. Это вам не древние гробницы и не схроны артефактов великих магов ушедших эпох. Это просто скучная серая топь. Пойти убедиться в этом и отметить границы на карте ― плёвая задача для обученных профессионалов. Что может пойти не так?

ОС - пони

Божественная «защита» гиперопекающей Селестии

Жить в стране этих пастельных цветов поней не так уж и плохо: чистый, не загаженный выбросами машин и заводов воздух, хорошая еда, красивые пейзажи, дружелюбные жители… Всё бы ничего, если бы не местная правительница, коя втемяшила себе в голову, что просто обязана тебя от всего защитить. Вот только в 99% случаев она пыталась меня защитить от абсолютно безвредных и безопасных вещей. В результате я раз за разом из-за её гиперопёки попадаю в разные смешные и нелепые ситуации…

Принцесса Селестия Человеки

Машина сломалась

Что случится, когда бывалый солдат, вдруг, вернувшись с работы, услышит крик о помощи... и ответит на него?

Рэйнбоу Дэш Принцесса Селестия Человеки

Ты будешь любить ее, если выпадет одиннадцать

«Огры и подземелья» Популярная у “ботаников” игра в Эквестрии. Игра, где все, что ты сделаешь, решает бросок кубика (дайста). Все что нужно, это несколько листков бумаги, игральные кубики и воображение, разумеется. Именно в эту игру играют Спайк, Биг Мак и Дискорд. Вот только благодаря магии Дискорда друзья могут оказаться внутри своей выдуманной игры, стать героями, которых они создали, и поучаствовать в ими самими выдуманных приключениях. Но как часто говорят, все это просто игра, и не стоит воспринимать ее всерьез.

Рэйнбоу Дэш Флаттершай Твайлайт Спаркл Рэрити Пинки Пай Эплджек Эплблум Скуталу Свити Белл Спайк Биг Макинтош Дискорд Шугар Бэлль

Огнеупорный

В Эквестрии кирины известны тем, что из-за них возникают пожары. Свит Инферно вызвался бороться с пожарами на Земле.

ОС - пони Человеки

Автор рисунка: Devinian

Bel canto

Последняя капризная нота увертюры смешивается с торжественными ароматами духов и шорохами непослушных кринолинов. Занавес ползёт вверх тяжёлым парчовым облаком. Горячие лучи прожекторов охватывают мою фигуру и дробятся на блестках вычурной бутафории. Зрители застывают – сотни глаз останавливаются на моем лице, сотни ушей стоят торчком, повернувшись в мою сторону, сотни копыт замирают, и веера на шнурках сникают смущенными птицами.

Дирижерская палочка прокалывает тишину, и мой голос уверенно указывает всем остальным музыкальным инструментам, что даже самый знаменитый скрипичный или клавесинный мастер не может в своей изощрённости сравниться с природой. Звучит ария Буцефала из оперы «Искандер», оперы, написанной специально для меня искуснейшим композитором и утончёнейшим либреттистом. Оперы, полной таких нот и пассажей, которые не сможет исполнить ни один другой певец, никто, кроме меня.

Мой контратенор облетает зал и поднимается под самый потолок, заставляя затрепетать не только сердца слушателей, но и хрупкое стекло парадных люстр этого зала торжеств в Кантерлоте. И тут я беру еще более высокие ноты, и моему голосу уже становится слишком приземлённо в пространстве этих стен, пусть взгляд и с трудом находит потолок – моё пение разрастается и заполняет весь объём зала быстрее, чем может бежать зрачок или скользить мысль. В месте, специально подобранном композитором, оркестр смолкает, и остается только мой голос бесконечно тянущий волшебный тон на самой границе контральто. Так, я точно знаю, поют в Раю или Аду, и ощущаю, как кто-то из слушателей почувствовал себя на занебесных лугах среди диковинных цветов и магических бабочек, а кому-то стало горячо, словно он уже оказался глубоко-глубоко под нашим миром, там, где уже никогда не увидишь солнечного света, и где реальны только одни вечные страдания. Музыка обнажает пони, делает их открытыми и беззащитными перед тем, что у них на душе, о чем они бояться подумать, что скрывают даже от родных и близких, чего стыдятся, и что, одновременно, и боятся и, всё же, хотят сделать. В такие моменты каждый осознаёт себя таким, какой он есть, каким его создала природа. И возникают настойчивые желания: повалить на пол незнакомую тебе кобылку, сидящую в соседнем кресле, поджечь портьеру, обрушить подкованное копыто на хрупкий затылок неприятного пожилого джентельпони, сидящего впереди тебя. Но та же музыка как раз и не даёт всему этому произойти, она дарит вожделение, но парализует волю, и публике только остаётся мечтать обо всём пугающем и волнующем, сидя в полном оцепенении, и они переживают это сладострастное мучение, страдая и наслаждаясь одновременно. Стоя на сцене, я чувствую весь этот зал, каждого, и эта мощь сотен сочащихся либидо с запечатанными ртами рвётся ко мне в ответ на моё пение, пытается сбить меня с тона, свалить с ног, только бы я умолк, и тогда, освободившись от замораживающей силы мелодии, тела слушателей придут в движение: затрещит шелк парадных платьев, и из-под кресел раздадутся жалобные крики кобылок, запылают занавески, прольётся кровь. Я прекрасно всё это понимаю, и отважно бросаю свои ноты навстречу этим рвущимся наружу желаниям, и борьба с сильным и многоруким, многоглазым, многофаллосным противником – это то, ради чего я выхожу на сцену, то, что заменяет мне те пряные удовольствия, доступные всем остальным пони, кроме меня. Мой голос звучит всё сильнее и сильнее, я беру всё более и более высокие ноты, перехожу границу контральто и уже добираюсь до самого сопрано, вот уже мои голосовые связки на самом своём пределе, и, наконец, похоть и энергия всего зрительного зала побеждены и трусливо бегут обратно в тайные уголки сотен подсознаний, звучат последние такты арии, и слушатели чувствуют, наконец, облегчение, ведь нелегко познать на минуту себя таким, каков ты есть на самом деле, и хорошо то, что в конце ты снова сможешь казаться тем, кем должен, и потому вслед за этим сразу же приходят восторг и эйфория.

Все копыта одновременно опускаются в аплодисментах:

— Браво, Фаринелли! Брависсимо! О, великий Фаринелли! Божественный! Браво!

Поднимается неимоверный, но всё же ограниченный рамками приличия, шум. На сцену кометами летят букеты, бабочками – визитные карточки. Я кланяюсь публике, а потом даю знак оркестрантам встать, чтоб их тоже поприветствовали и поблагодарили. И тут, среди довольных или смущенных взглядов музыкантов, я замечаю слёзы в черных глазах невзрачной серенькой виолончелистки, устремлённых на меня. Я вижу это всего секунду, после чего опустившаяся толщина занавеса разделяет нас.

Представление окончено, и несмотря на то, что мне ещё слышно ликование зала, волшебство оперы улетучивается. Декорации снова превращаются в размалеванную фанеру, мой пышный костюм – в расшитую блестками марлю, а болезни, которые я со временем приобрёл из-за того, что позволил с собой сделать, напоминают о себе все сразу. Герой-полубог на сцене, за кулисами я превращаюсь в немощного пони, устало бредущего в свою гримерку, отмахиваясь от бесконечных «О, сеньор Фаринелли, вы сегодня были великолепны!»

Наконец, я прикрываю за собой дверь выделенной для меня в чреве театра клетушки. Дрожащие копыта тянутся к аптекарскому пузырьку. Проглотив лекарство, я спешу стянуть со своей кожи раздражающий зудом, уже грязноватый сценический наряд, и голый валюсь на кушетку. Моё тело слабо и отёчно, мои кости хрупки, а мышцы скручены узлами боли. В моей внешности не осталось ничего, характерного для моего народа – коренастых авелинских пони, да и в характере тоже: я неспокоен, раздражителен, угрюм, в отличии от добрых, домовитых моих земляков. Я даже чувствую себя выходцем не из другой страны, а с другой планеты – так мало общего у меня со всеми остальными лошадьми. Оглушительные триумфы, богатство, почитание – мне кажется, что сейчас я подошёл к той черте, когда это уже становится незначительным, а важными становятся те простые радости, доступные всем остальным, кроме меня, которые настолько непритязательны, что о них не пишут опер, не ставят балетов, а складывают те глупые, грубоватые песенки, что поются за работой на полях или в понивилльской кузнице. Конечно, эти напевы недостойны высокого певческого искусства, они не будоражат, не выворачивают душу наизнанку, стараясь показать каждому его подлинную суть, как те арии, что я исполняю, но что-то в этих песнях всё-таки есть, несмотря на нескладность мелодии и нелепость текста, нечто спокойное, умиротворяющее, пусть и лживое.

Дверь гримерки несмело, с поскрипыванием, приотворяется, и я снова вижу те самые робкие глаза под ещё не просохшими серыми веками. Взгляд кобылки скользит по моему обнаженному телу, застывшему на кушетке белёсой массой болезненности и усталости, останавливается у меня в паху, и когда юная виолончелистка осознаёт, что было сделано со мной ради сохранения хрустальности моего голоса, она с криком ужаса убегает прочь.

Комментарии (6)

0

Наверное, немного не так красочно написал, как обычно. Но картина получилась объемная и интересная. История совсем уж человеческая, но все равно понравилось.

Escapist
#1
0

Хм. Не пойду в оперу, туда народ буйный ходит... Странно, что музыка у всех вызывала только низменные желания. Никому не захотелось покорить гору, позвонить родителям или сводить ребёнка в цирк. Мне кажется, это плохая однобокость, как будто для эффекта нужно было макнуть читателя в грязь невзирая на то, что эмоции могли (и должны были) быть разными. Ещё маленький момент: ничего не знаю про анатомию эквестрийских пони, но у земных жеребцов яйца видны при любом ракурсе:) Октавии сложно бы было не заметить... А так рассказ понравился, проникновенные описания, чувствуешь себя на месте ГГ. Единорожек, тебе нравится опера?

Dwarf Grakula
#2
0

когда юная виолончелистка осознаёт, что было сделано со мной ради сохранения хрустальности моего голоса, она с криком ужаса убегает прочь.

Может, их прижгли или еще что-нибудь в этом роде.

TopT
#3
0

Dwarf Grakula, я обожаю оперу настолько, насколько не переношу балет, хотя слушать её стал уже взрослым. Ну а по поводу анатомии — спишем всё на пышное сценическое одеяние. Рарити же шила подругам платья аж до самых копыт.

edinorojek
#4
0

Интересно. Единорожек, в тебе опера поднимает только низменные желания? Просто любопытствую... Про одеяния как то сам не подумал, хотя в рассказе всё чёрным по белому.

Dwarf Grakula
#5
0

Считаю полезной заложенную в детстве привычку смотреть в глаза.

Octavia
#6
Авторизуйтесь для отправки комментария.