Стальные крылья

Глава 5 Новая семья

Learn 2 fly, noob!

«Ррраз — два, ррраз -два» — я вновь, как в тот злопамятный день, размахивал крыльями, пытаясь взлететь.
— «Вот что, девонька, это — не полет. Это гнилое сено, а не полет!» — прямо заявил Дед, впервые увидев мои кривляния — «Неси-ка сюда свою zbroyu »...
Признаюсь, когда Дед впервые показал мне, как надевать эту необходимую каждому рабочему пони мешанину из ремней и пряжек, я несколько опешил. Вернее сказать, просто обалдел. И каждый раз, влезая в постромки, чувствовал себя не рабочей лошадкой, а... начинающим БДСМ*-щиком. Пони-плэй**, мать их за ногу! Сгоряча, я было решил, что Дед — латентный извращенец, и как только я влезу в эти ремешки, начнет охаживать меня шелковой плеткой — но все обошлось. Как оказалось, вся эта упряжь позволяла пони перемещать на себе груз, впрягаться в телеги, фургоны и экипажи. Правда, ее наличие считалось признаком тяжелой, не престижной работы, которую в основном делали земнопони, но выбирать не приходилось — я должен был научиться летать! К ремням на груди крепилась длинная веревка, другой конец которой Дед ловко привязал к кольцу над дверью фургона.
-«Это не совсем то, что носят в школах для пегасов. Но нам сойдет» — он лукаво поглядел на меня, привычно щуря глаза — «А теперь, ты должна взлететь. Веревка ограничит высоту. Будешь учиться летать. Пока — по прямой». Он впрягся в оглобли фургона и неспешно пошел по дороге.

Так началась моя учеба.

Ранняя осень вступала в свои права, и листья на деревьях стали облетать все быстрее, устилая дорогу разноцветным ковром. Мы шли все дальше на юг, в Хуффингстон. Как объяснили мне старики, это была родная деревушка Бабули, из которой простая, но очень умная девчонка-пони попала сначала в Мэйнхеттен, а затем и в Академию Кантерлота, закончив последнюю в первых рядах. Там-то она и познакомилась с видным командиром отряда кантерлотской гвардии Санни Беррислопом, теперь решившего вспомнить свое призвание и терроризировавшего меня, как любимого новобранца. Все эти дни мне запрещено было касаться земли, и я должен был удерживаться в воздухе, пока крылья не слабели настолько, что я камнем падал на деревянную крышу. Хорошо еще высота была не большая, иначе не избежать бы мне синяков и ссадин. Вскоре я научился неплохо парить, влекомый фургоном за ставшую привычной для меня веревку. Количество взмахов, необходимых мне для поддержания высоты, резко сократилось и иногда я, распахнув крылья, подолгу неподвижно висел в струях по-осеннему прохладного ветра.
— «Интересно» — хмыкнул однажды Дед — «А ведь ты совершенно не устаешь, подолгу болтаясь там, над фургоном. Многие пегасы способны парить. И быстро преодолевать большие расстояния. Но после этого им приходиться долго отдыхать. Они отъедаются и отсыпаются по полдня, если не больше. А вот тебе — хоть бы что!».
— «Это наводит меня на подозрение, что мы можем избавиться от этой веревки?»
-«Да, пора бы. Ты уже не маленький жеребенок. На шлейку возле тучки не посадишь» — Дед опять хитро сощурился и рывком отвязал надоевший мне ограничитель свободы — «А ну-ка, давай во-он к тому облаку! Сегодня будешь спать на нем!».

Сказать, что я удивился — это не сказать ничего. Спать на облаке? Что-то маячило в памяти, размытые образы про пегасов, облака, погоду... Ну что ж, попробуем! Взмахнув крыльями, я оторвался от земли и не спеша направился к ближайшему попутному облаку. Облетев пару раз плотный, как вата, ком, я с разлету плюхнулся на него. Вернее было бы сказать, попытался плюхнуться — вместо пружинящей ваты я попал в холодный кисель, который радостно расступился под моими копытами, и я кубарем полетел вниз, оглашая округу испуганным воплем. Когда небо и земля перестали вращаться у меня перед глазами, я еще долго отказывался спускаться с крыши фургона, дуясь на хитрого Деда. Словно он и не знал, что осенние облака холодны, насыщены водой и плохо держат на себе даже пегасов! Помирившая нас с помощью блинчиков Бабуля еще долго ворчала на ухмыляющегося Деда, весело подтрунивающего над моими «кувырками с облака».

В таких незатейливых походных развлечениях прошли недели. Тренировки Деда не прошли даром — я уже легко рассекал воздух, проносясь мимо неторопливо движущегося фургона вперед и назад, облетая проползающие мимо облака и даже пытаясь подталкивать их одно к другому. Хотя это выходило у меня из копыт вон плохо — длинные крылья разрезали облачную массу как нож, но это совсем меня не задевало. Я даже помогал Деду тащить нелегкий фургон, впрягаясь вместо него и, неожиданно для себя, именно так я и узнал смысл своей кьютимарки.
Эти рисунки на крупах пони не слишком занимали мое воображение — подумаешь, тату на заднице! В моей практике частенько встречались пациенты, разрисованные по последнему писку тюремной моды, поэтому я быстро перестал замечать Бабулину деревянную трубку и копье Деда. А уж свою задницу мне вообще не приходилось разглядывать — в фургоне не было зеркала, а налетавшись за день, я частенько засыпал прямо на крыше нашего домика на колесах, пока Бабуля, поднявшись по лесенке, не будила меня ласковым поглаживанием по крылу.
Однажды утром я решил заменить начавшего покашливать Деда и, пристегнув к ремням на боках длинные веревочные постромки, ведущие к передней оси фургона, впрягся вместо него. Выбрав слабину двумя шагами вперед, я взмахнул крыльями и поднялся над фургоном. Я ожидал наваливающейся на ремни тяжести и поскрипывания колес за моей спиной, но вместо этого я почувствовал резкий рывок, едва не шлепнувший меня об землю, а затем — странную легкость во всем теле. Ремни упряжи впились в тело, словно на них болтался весь наш домик, а откуда-то снизу послышались испуганные вскрики стариков. Взглянув вниз, я обомлел — подо мной, покачиваясь, висел фургон, нелепо задрав переднюю ось, за которую и были пристегнуты постромки. Из окошек домика доносились голоса — испуганное причитание Бабули и грозный рык Деда, обещавшего обрушить гнев богини на хулиганов, переворачивающих дома приличных пони. Обалдело глядя вниз, я нервно хихикал, пытаясь сообразить, как мне поставить фургончик на место.
— «А ну опусти дом на землю, хулиганка!» — грозно прохрипел высунувшийся из окошка Дед. На его голове красовалась большая кастрюля, из-под которой грозно топорщились усы — «Слышишь? Спускайся немедленно!». Зрелище было настолько комичным, что я не выдержал и начал хохотать во весь голос, размазывая слезы по щекам. От моего смеха фургончик стал подпрыгивать, каждый раз издавая звон, как свинка-копилка.
— «А вот счаз я тебя ремешком-то!» — как ни странно, угроза подействовала, и я спланировал вниз, шлепнув фургон на землю. Он удачно встал на все четыре колеса, снова издав звук бьющейся посуды и переворачивающейся мебели. «Ох, как неловко получилось-то...».
— «Простите, я не знаю, что вдруг произошло!» — взволновано сказал я, толкая дверцу фургона. Она поддавалась плохо, по-видимому, заваленная рухнувшей мебелью, и из-за нее доносилось сердитое ворчание Деда. Мне почему-то сразу расхотелось открывать этот «ящик Пандоры» — хриплый голос деда напоминал рычание нашего ротного, и это сходство явно не сулило мне ничего хорошего. Наконец, дверь распахнулась, и на пороге вырос дед, чей вид снова заставил меня нервно хрюкнуть от смеха. На голове его по прежнему красовалась красная в горошек кастрюля, вместе с встопорщенными усами придававшая старому вояке лихой и даже грозный вид.
— «Я решил потянуть фургон, но вдру-у-у...» — закончить я не успел. Изо рта Деда грозно свисал длинный полотняный ремень, и желание продолжать разговор у меня резко пропало. Развернувшись, я попытался дать деру, но копыто старика ловко пришпилило мой хвост к земле, и вскоре мои филейные части ощутили на себе всю тяжесть совершенного проступка.
Наконец, вспомнив про крылья, я резким взмахом поднял себя в воздух и выдернул хвост из крепкой хватки старика. Потирая немилосердно горящую задницу, я полетел в сторону пролетавших неподалеку тучек. Аккуратно спланировав, я прилег, засунув попу в мокрую прохладу осеннего облака, и отказывался слезать оттуда до следующего утра, обиженно обфыркивая ходившего внизу Деда. Наконец, мне надоели сырость и холод осеннего неба, и я спланировал к вновь подошедшему под облако старику. Минуту мы стояли неподвижно, глядя друг на друга, пока Дед рывком не притянул меня к себе и не обнял, поглаживая по гриве. Внезапно для себя, я обхватил его шею и разревелся. Это было настолько неожиданно, что я чувствовал только безмерное удивление, пока мое тело всхлипывало у него на плече. «Интересно девки пляшут» — пронеслась тихая мысль — «Что же в ее жизни такого происходило, что могло бы вызвать подобную реакцию?». Шмыгая носом, я прижался к морщинистой шее старика, продолжавшего ласково гладить меня по голове, и закрыл наполненные слезами глаза.
— «Поплачь, поплачь» — приговаривал Дед, крепко прижимая меня к себе — «Ты не сердись на старика. Всего-то ничего тебя знаю — а уж ты мне как дочка стала. Не сердись...»
— «Да я не...» *всхлип* «Я не...» *шмыг* «Не сержу-у-у-усь» пробубнил я в его шерсть — «Прости меня, деда...»
— " Ну, будет тебе, будет. Я уж весь мокрый« — и правда — на нас уже давно капали крупные, холодные капли собирающегося дождя.
В фургончике уже ничто не напоминало о произошедшем разгроме, мебель и посуда уже были расставлены по своим местам. Увидев меня, хлопотавшая вокруг стола Бабуля привычно всплеснула копытами и порывисто обняла меня. Получив прощение стариков, я немного повеселел и мы вновь, в который раз, уселись вокруг стола. Принесенные мной из леса ягоды пошли на варенье, которое заботливая Бабуля понемногу добавляла в чай, каждый раз с улыбкой посматривая на меня. Может, ее воспоминания были связаны с этими ягодами? Или ее веселил тот малиновый запах, навсегда въевшийся в мою шерсть и дававший о себе знать при каждом волнении и физических нагрузках? Я этого не знал, и просто тихо пил чай, наслаждаясь шипением старенькой керосиновой лампы над столом, стуком дождя по крыше и негромкой беседой со стариками.
— «У нас есть две дочки» — между тем, рассказывала Бабуля — «И обоих мы вывели в пони! Грасс — наша старшенькая. Хорошая девочка, умная и послушная. Она устроилась работать в Кантерлотский Замок, горничной. Жаль конечно, что она не пошла по моим следам, в медицину, но раз уж ей доверено прислуживать нашим богиням — то я и слова худого не скажу». Отпив из чашки, Бабуля с улыбкой покосилась на Деда — «А вот младшенькая, Кег — вся в Деда. Строптивая, непоседливая, да еще и пегас — просто огонь! Они с Дедом так и не ужились, вечно цапаясь по пустякам, пока в один прекрасный день Кег не собрала вещички, и не упорхнула в Клаудсдейл. Она ведь у нас пегас! Хоть пишет иногда...» — она вздохнула.
— «Но они хотя бы вас навещают?» — тихо спросил я. Ответом мне стало неловкое молчание — «Вот поэтому вы тронулись в путь?».
— «Они пишут все реже и реже. А навещать перестали давным-давно» — по щеке Бабули скатилась маленькая слеза, блеснувшая жемчужиной в свете старенькой керосинки. Порывисто поднявшись, я обошел стол и крепко прижал к себе обоих стариков, для верности обхватив их своими крыльями.
— «Я никогда не брошу вас! Слышите? Вы подобрали на дороге не знакомую пони, и даже узнав о том, что с ней что-то не так, вы остались по-прежнему добры! Даже если нас разведет судьба — я всегда буду помнить вас! Я буду вам третьей , самой лучшей дочерью!» — выпалил я на одном дыхании. Какое-то очень теплое чувство, которому я не мог дать названия, возникло в моей груди, когда я сидел вот так и обнимал этих стариков. Обнявшись, мы долго сидели, слушая стук капель по крыше фургона. Наконец, Бабуля разомкнула объятья и поцеловала меня в щеку.
— «Спасибо тебе, доченька . Видать там, в Сталлионграде, тебе солоно пришлось, раз ты не веришь больше в доброту пони вокруг тебя. Мы же видели, как ты пряталась каждый раз, когда мы встречали повозки и дилижансы, а от пегасов чуть ли не забивалась под фургон!» — она грустно улыбнулась и покачала головой — «Поверь, пони Эквестрии хорошие. Не все они добрые, не все — честные, но тут никто не захочет причинить тебе зла».
— «Я тоже никому не хочу причинять зла. Но что-то недоброе происходит со мной, и я хочу выяснить — что именно» — я сел, сжав голову копытами — «Почему меня чуть не утопили в реке? Почему у меня в сумках столько непонятных вещей? Почему приглашение на учебу написано в стиле „Да если бы не приказ — мы бы рядом с тобой даже srat’ не сели!“? Как это все связано?».
— «Знаешь что, дочка ? Не мучай себя понапрасну. Я думаю, все разрешиться со временем. А ежели нет — я все еще сотенный гвардии Кантерлота!» — залихватски выпятил грудь Дед — «Хоть и бывший! Черкну кому надо во дворце — тебя и примут. А с твоей кьютимаркой — и подавно! Думаешь, есть еще пегасы, способные поднимать такие тяжести? Там есть умные головы. Они помогут!».
— «Ну, вот на этом остановимся!» — подытожила Бабуля, приворачивая лампу так, что в ней еле теплился крохотный язычок пламени.
— «А теперь, мои хорошие — живо спать!».

Однажды вечером, вновь везя фургон, я заметил, что холмы и перелески уступили место по-осеннему голым полям, усеянным снопами сжатых злаков. Я не мог определить, что за культуры выращивали пони — да не очень-то и стремился сделать это. Судя по выпечке Бабули Беррислоп, они выращивали рожь и пшеницу, но я вряд ли бы отличил одно от другого в первозданном виде. «Не очень-то и хотелось!» — фыркнул я — «Если только я не собираюсь стать фермером вместе со стариками». Но я чувствовал, что меня ждет другая судьба, нежели обработка бескрайних полей.
— «Ефо один пеехот — и мы на мефте. Хуффингстон. Теефня, хде ходилафь Лиф. Офятем там на фтахофти» — прошамкал вернувшийся от реки Дед. Он догонял фургон, неся во рту котелок, наполненный водой, поэтому мне пришлось напрячь воображение, что бы понять, о чем он говорит. Улыбнувшись, я покосился на заходящее солнце, и мягким движением попытался забрать у него котелок, взявшись зубами за свободную часть ручки.
— «Эй, не ффитай меня фтахой хасфалиной!» — возмутился он и, мотнув головой, легко выдернул у меня котелок — «Я еще могу попофоть пагу пизонов, дофенька! И уф тофно фпрафлюфь ф котлом!».
— «Можешь, можешь! А еще ты можешь болтать, пока не вспомнишь, что каша без воды не свариться!» — высунувшись из окошка, серая земнопони погрозила Деду копытом — «Скраппи уже знает, что тебе не терпится добраться до деревни, вот и решила тянуть фургон всю ночь. А ты, старый, все воду принести не можешь!». Похоже, что старики были взволнованы скорым приездом в родные для Лиф края, и ворчали чуть ли не каждую минуту. Сварив кашу, Бабуля остановила фургон и погнала нас мыть копыта. После ужина, она долго рассказывала забавные истории из своего детства, пока утомленный Дед не задремал, положив голову на стол. Я посмеивался, слушая забавные истории из жизни молодой и наивной кобылки, которой была Лиф Беррислоп, и смотрел на пламя лампы, пляшущее в старых глазах бабули. Она заново переживала произошедшее, и я радовался вместе с ней, испытывая непередаваемое чувство сопричастности к чужой радости. Хотя — уже не чужой. Ведь я всем сердцем желал стать для них кем-то , неважно — сыном или дочерью, раз уж меня закинула в это тело непонятная сила, и радости и печали Бабули отныне были и моими. Наконец, наговорившись, мы растолкали Деда и я стал желать моим новым родственникам приятных снов. Уговорившись, что я разбужу их на рассвете, я терпеливо выслушал просьбы надеть шарф, не усердствовать и держать ноги сухими, после чего с улыбкой вышел в ночь.

Ночное небо раскинулось над моей головой, неторопливо покачиваясь в такт с шагами. Я мерно шагал по дороге, везя за собой поскрипывающий фургон, в котором спали притомившиеся старики. Я нарочно отпросился у них в эту ночь для того, что бы хорошенько подумать над всем, что произошло со мной за эти дни. Сердце сжималось в непонятном предчувствии, и, что бы не беспокоить стариков, я отговорился бессонницей, предложив тянуть фургон до самого утра. Полная луна ярко освещала мой путь, а в голове постепенно стягивала прутья упругая стальная клетка. Я начал чувствовать ее, падая на холм возле леса. Каждый день, я чувствовал, как она сжимается, подтягивая друг к другу свои гибкие стальные прутья, сжимая в замок принадлежавшую мне память. Словно чужая воля сковала мой мозг, запрещая вспоминать прошлое и заставляя жадно впитывать настоящее. Она разрешала мне учиться, но не разрешала оценивать происходящее. Словно я был игрушкой, инструментом в чьих-то цепких руках.
Эта мысль должна была бы вызвать во мне злость, но я почувствовал только незначительный дискомфорт, через мгновение смытый мыслями о будущих проблемах. Как меня примут в Хуффингстоне? В дороге я мог прятаться от проезжающих мимо нас, но как только мы прибудем в эту деревню, мне придется тесно общаться с совершенно незнакомыми мне пони и не факт, что они будут ко мне добры, как Беррислопы. А если меня обнаружат пегасы? Бабуля говорила о том, что они не переносят выходцев из Сталлионграда... Вопросы, вопросы, вопросы. И ни на один из них я не мог получить ответ, даже если бы очень захотел. Клетка лишила меня воли к мышлению и прогнозированию. На секунду, я испугался. «Шизофрения! Растительное существование!» — но через секунду страх ушел, сменившись вялой апатией. На железную клетку накинули темный бархатный полог, скрывающий все сомнения и страхи, оставляющий только одну, довлеющую надо мной уверенность — когда придет время, мне скажут, что делать .

*БДСМ — субкультура извращенцев, фанатеющих от доминирования, связывания и порки.
**Pony-Play — ребята из БДСМ играют в лошадок. Аж чемпионат запилили, с хвостами и копытами.